И столько ж, коль меня от зла
Избавить господу угодно,
Дарить вам буду ежегодно».
Мех переливчатый велел он
Ирин есть, в Камбре который сделан,
Прево аррасского подарок [134],
До четырех ценою марок.
При этом льстиво, будто мед
На языке, он речь ведет:
«Прошу не даром это счесть,
Но лишь задатком: вещи есть
Не хуже у меня – они
Все ждут вас». – «Боже сохрани,
Такой задаток дара стоит.
Сеньор, пусть так господь устроит,
Чтоб я и муж, который здесь,
Вам услужить сумели. Весь
Отдать вам наших сил запас -
Желанье каждого из нас.
Так не смущаясь же просите,
Благой сеньор, чего хотите;
……………………………… [135]
Коль вам мешает, что шумим мы,
Есть годные у нас дома
Еще: нам с вами жить весьма
Удобно будет как соседям,
А скажете, назад мы въедем».
– «Спасибо, дама, я словам
Столь добрым рад; должно быть, вам
Известно, что больному надо.
Но может крыться здесь досада
Для мужа вашего: стеснен
Пусть буду лучше я, чем он».
В ответ хозяин: «Неудачи
Вы добивались, не иначе,
Такою речью; ей под стать
И сам ваш замысел считать,
Что вещь, которая отрадна
Для вас, мне может быть досадна.
Охотно съедем со двора:
Приказ, чтоб завтра же с утра -
Господь здоровье вам пошли! -
Прибраться в комнатах пошли,
Дам нашим людям; подметут
Пусть низ и верх, придав уют
Жилью, и я, клянусь Творцом,
Немедля въеду в этот дом».
– «Назад вернуться вы свободны
В любое время: коль угодно
Творцу, я выздоровею вскоре,
И вы, как только я от хвори
Избавлюсь, въедете сюда.
Я на недуг свой от стыда
Не жалуюсь, хоть он меня
И мучит: маслом у огня
Мне натираться будет надо,
Скрываясь от чужого взгляда.
И я прошу, чтоб сей же миг
Мне кудри дон Жюстин остриг,
Тонзуру [136] сделав поприлежней,
Пускай не меньше будет прежней
Моей; я грешен: в том мой грех,
Что волосами, без помех,
Зарос мой венчик незаконно,
Ведь я каноник из Перонна [137]
И возвращусь туда в свой срок;
Пусть будет венчик мой широк.
Есть у меня и знанье, слава
Творцу, церковного устава,
И к обыденной службе дар,
И подучусь, еще не стар!»
Священник стал от скорби нем,
Когда про волосы Гильем
Сказал; светился каждый локон,
Как будто золотой листок он,
Которые золотобит
До блеска в Монпелье плющит [138].
Энс Пейре Ги, тоски не пряча,
Стоял пред ними, горько плача.
И дама стала на колени,
Поникнув в горестном томленье,
И слезы так лились из глаз,
Что щеки покраснели; таз
Немедля Никола добыл,
Всяк услужал по мере сил.
Из дома удалилась свита,
Чтоб плакать и стенать открыто
По поводу столь скорбных дел
И причитать, кто как умел.
Взмах ножниц, острых, но не слишком
Больших, пригодных, словом, к стрижкам, -
Священник волосы остриг;
Стал венчик ровен и велик,
Когда виски и шею сзади
Обрил он. На Бельпиль, взяв пряди,
Их не сожгла, но, зная толк
В плетенье, в белый чистый шелк
Их спрятала – для галуна:
На петли к платью в дар она
Отдаст, как будет весь готов он,
Его Фламенке: зацелован
В нем будет каждый волосок,
Пока пойдет в шитье шнурок!
Гильемом вытащенной чарки,
Без ножки, с позолотой, марки
Четыре, знать, была цена.
Им в дар священнику она
Дается при словах: «Посмею
Вручить я плату брадобрею».
Звучит священника отказ:
«Оставить вещь себе – для вас
Беда, вы это нам внушили».
– «Ее иль примете вы, или, -
Сказал Гильем, – мы с этих пор
Не станем видеться, сеньор».
– «Сеньор, разрыв мне ни к чему:
Настаиваете – приму».
Хозяин и хозяйка, выйдя
Из комнаты в тоске при виде
Того, какая гостя мука
Томит, не издают ни звука.
Их постояльцы на дары
Досель так не были щедры:
Шлет за подарком он подарок,
Их за три дня на тридцать марок.
Священник верный при Гильеме,
И Никола с друзьями всеми,
Но просит их уйти он сам
И воли не давать слезам:
«Показываете вы плачем,
Как рады вы моим удачам!»
Над ним заклятие изрек
Священник так: «Пошли вам бог
Счастливый случай, дай узреть
Лишь то, что любо; чем бы впредь,
Скажите, мог я быть полезным?
Любыми средствами любезным
Вам сделаться хочу весьма.
Во мне ни чувства, ни ума,
Ни качеств нет, достойных вмале
То заслужить, что вы мне дали.
Но, верьте правде этих слов,
Для вас все сделать я готов».
– «Сеньор, коль по своей охоте
Причетником [139] меня возьмете,
Я буду рад; а Никола,
Чья благота мне столь мила,
Советую послать в Париж
Учиться: свеж умом малыш,
Он за два года то усвоит,
Что дома за три. Это стоит
Четыре марки, плюс расход
На платье новое раз в год.
Впустую не привык болтать я:
Вот золото, а вот на платье
Двенадцать марок серебра,
Накупит вдоволь пусть добра».
Захвачен радостью врасплох,
Священник молвил только: «Ох!»
«Сеньор благоизбранный, – тотчас
Прибавил он, сосредоточась, -
Молюсь о том блаженном дне,
Когда вы повстречались мне!
Меня всего больнее ранит
То, что племянник мой не занят
Ученьем эти годы здесь.
Мной вам он отдан, ваш он весь,
Хочу, чтоб впрямь вы занялись им.
В писании стихов и писем
Он преуспел, но мастерства
В нем станет больше раза в два
Через два года. Что ж до вами
Желаемого места в храме,
То господин вы днесь и впредь -
Мне исполнять, а вам велеть».
Гильем в ответ: «О том ни слова!
Желанье знаете мое вы,
Быть служкой положил себе я.
Пойдет насмарку вся затея
Иначе: мне бы понемногу
Служить смиренно вам и богу,
И мест, коль разберусь я в службе,
Не надо мне других по дружбе.
Чем больше знаков и потуг,
Чтоб выделить меня из слуг,
Тем только больше мне вреда,
А вам, благой сеньор, труда.
Плащ с капюшоном мне просторный
Скроить велите, шелк ли черный
Найдя, иль серое сукно,
Шерсть штофную ли – все равно,
Чтоб я в нем скрылся весь – от шума
Мирского и шурум-бурума
Приемов, все в них мишура
Или тщеславия игра:
Те, что особенно охочи
До выигрыша, нищи к ночи».
Так поучал и н'Изенгрин [140],
Но знай священник суть причин,
Ответить мог бы он, как Лис:
Белин, всего остерегись!
Отправились искать в округе,
Кто сшил бы плащ. «Коль вышло б, – слуги
Сказали, – стал бы богомольным
И не сидел в кругу застольном,
Словно послушник из Сито
Или Шартреза [141], ни за что
В одежде новой господин».
Вот, наконец, Гильем один:
Что ж, из задуманного он
Исполнил многое; и в сон
От ванн и доброго винца,
Которым угостил жильца
Хозяин, понемногу клонит.
Но тотчас он Амором донят:
В насмешку тот его величит,
Мол, наконец он принят в причет,
Хотя, как всякий служка честный,
Знай наизусть он Царь небесный
И От апостола [142] хлопот
Избег бы: он же наперед
Знал, до тонзуры. Коль укор
Позволил сделать бы Амор
За то, как судит он и правит,
Сказали б, что он слишком давит,
Не допуская действий явных.
Но нет над ним господ иль равных,
Вот он по-своему и ладит
И всех людей, как хочет, рядит.
В четверг хозяин съехал; сразу
Искать рабочих по приказу
Гильема послан в Шатильон [143]
Гонец был, но, кем нанят, он
Не знал и людям при расчетах
Открыть не мог бы, кто зовет их
……………………………… [144]
Врубаться в камень и скалу,
За что по стольку им отвалят,
Что все наемщика похвалят.
А чтоб охотнее копали,
По десять марок им вначале
Он дал, чем не превысил прав
Своих, на месяц их наняв.
Гонец в Мулене [145] жил; Гильем
Уверен был, что он ни с кем
Без нужды дела не обсудит
И к самой ночи дома будет.
Уехал Никола в субботу:
Учиться может он в охоту -
Груз золота и серебра,
Достаточный для школяра,
При нем был. Высоко обритый,
С тонзурой, плащ накинув сшитый,
Гильем вечерню отстоял:
Вверх задирался, словно мал
Сперва был плащ, когда он руки
На бедра клал; но той науке
Во время службы постепенно
Он обучился, и отменно
Плащ под конец на нем сидел.
Садиться в храме он не смел
И, смысл в священническом слове
Ловя, всегда был наготове.
Священник же считал, что он
На это свыше вдохновлен
И просвещен, должно быть, богом:
Досель столь юный не был в строгом
Столь послушанье; с каждым днем
Все больше стати было в нем,
Он делался благочестивей
И проще, словно ангел вживе
Спустился на землю с приветом.
Дар божий видит в служке этом
Жюстин: на свете лучших нет,
Он им накормлен и одет,
И столь в нем велико старанье,
Словно живет на покаянье.
Гильем после вечерни вник
В то, что за утренею лик
Ответствует [146]; но для почину
Его не надо было в спину
Бить иль ногтями руку рвать [147] -
Он пел священнику под стать.
Но вот прочитан и пропет
Урок; в гостинице обед
Их ждал; вернулся в храм затем
Священник, вместе с ним Гильем,
Который начал разговор,
Задав прямой вопрос: «Сеньор,
Не здесь ли спать мне надо будет?»
– «Нет, звон к заутрене разбудит
Пусть вас; коль первый же удар
Прогнать не сможет сонных чар,
Довольно будет, если встретим
Вас, друг мой, здесь хотя бы с третьим».
– «Сеньор, но есть ли кто-нибудь,
Чтоб прислужить вам? вас разуть?»
– «Нам, кроме мальчика, мой друг,
Прислуживающего, слуг
Других не надо; лишь бы в храме
Вы мне прислуживали сами
И были столь же богомольны,
Как прежде, – этого довольно».
Гильем бредет, про пыль и грязь
Как бы забыв и не стыдясь
Заполнившего город люда,
Определяя, кто откуда:
Из Франции или Бретани,
Бургундии или Шампани,
Нормандии и прочих стран -
Сюда приехал ради ванн.
Вся эта ночь без сна прошла
Ударили колокола,
Он встал и одного из свиты
Позвал; и вот уже закрыты
И комната его, и дом.
Амором он несом, ведом,
Амор не знает передышки,
Амор – мастак в бритье и стрижке,
Амор на смену платья скор.
Ты можешь все, Амор, Амор!
Не выдумать, Гильем что выбрал:
Тонзуру ради дамы выбрил!
Надеть всегда влюбленный рад
Изящней и пышней наряд,
Богато выглядеть и броско,
Изысканна его прическа.
А брат Гильем – как патарен [148]:
Служенье господу взамен
Служенья даме. Глуп, жену
Заставив силой жить в плену,
Ревнивец: ходу хитрость силе
Не даст, ее хитро осиля.
Неподозрителен ничем,
Словно затворник, жил Гильем:
В храм прибегая утром рано,
У дон Жюстина, капеллана,
Он, осенясь крестом, из рук
Брал колокольчик. И не вдруг
Благовестил, хоть ловким он
Был звонарем; но только звон
Затихнет первый, бил он снова
В колокола, и от второго
В восторге стены колоколен
И храма были. Столь доволен
Им дон Жюстин, что предложил
Набраться после службы сил
И в комнату за колокольней
Провел, где отдыхать привольней,
А спал в ней прежде Никола,
И устлана она была
Вся камышом. Гильем не может
Заснуть: теперь его тревожит,
С какими подойдет словами
Он в миг благословенья к даме.
«Амор, – зовет он, – где вы? что вы?
Иль что сказать ей, не готовы
Мне посоветовать? Иль нет
Вновь дела до моих вам бед?
Оглохли? разума и прыти
Лишились? онемели? спите?
Иль просто тешит вашу спесь,
Что ни на что ни я, ни весь
Мир этот не имеет прав?
Иль сделаете, как, послав
Апостолов, сказал господь:
«Никто себя не озаботь [149]
Тем, как ответствовать царям,
Ибо открыто будет вам»?
Апостол и перед владыкой
Не знал боязни столь великой,
Как я: страшусь попасть впросак
Пред той, что мне желанна так,
И все же дело я посмею
Начать: удастся ль вам затею
Осуществить, чтоб без осечки
Все выразить в одном словечке
Я мог, сказав его украдкой?
Оно должно быть просто, кратко
И, брошенное впопыхах,
Понятно той, что сердце в прах
Повергла. Мне, меж тем, на ум
Оно нейдет: чем больше дум
О нем, тем дальше я от цели.
Безумье быть сейчас в постели!»
Тут он выходит, на замок
Дверь закрывая: под порог
Ключ, как условлено, им спрятан,
Откуда дон Жюстином взят он
Мог быть. Послал слугу Видаля
За солью и водой вначале
Гильем, чтоб освятить ее
Поздней, и, рук прервав мытье, -
Ибо священник пробудился, -
Принес воды, чтоб он умылся.
Вот ими начат первый час;
Потом пропели третий [150]; враз,
Как повелось, в колокола
Забили – к мессе подошла
Вся паства. И особняком,
Когда был храм набит битком,
Энс Арчимбаут пришел, последний;
Вмиг отменил бы – чтоб с обедней
Покончить – праздники все сплошь он
И воскресенья. Весь взъерошен,
Глядел он дьяволом с картины:
Его любви не без причины
Боялась так Фламенка – дама
Быть может в ужасе, коль прямо
В глаза ей смотрит дьявол сам.
Она за мужем входит в храм,
Опять в своем как бы чехле.
Гильем все видит; на земле
Он ничего не соизмерит
С тем, что пред ним. Кто мне не верит,
Тот для меня сам пустобай,
Каких он клятв мне ни давай.
Гильем был в службе дока, он
Евхаристический канон
Знал проскомидии под стать [151].
Священник проповедь читать
Не стал, ни праздников седмичных
Не объявил. На мелодичных
Гильема голос был; когда
Он Agnus Dei [152] без труда
Пропел, то, по обыкновенью,
Взял дискос для благословенья [153]
И дал хозяину сперва,
На хорах бывшему; едва
Придя к нему, был дискос дан им
Внизу стоявшим горожанам
И обошел весь храм. Интригу
Гильем затеял: ищет книгу
Свою, а сам настороже;
Взял дискос н'Арчимбаут уже,
Когда в закут, где под замком
Был клад, пошел он прямиком -
Ведь н'Арчимбаута целовать
Не мог он, ни благословлять.
Слез с хоров – господи помилуй,
Ибо досель с такою силой
Его тревога не гнела.
К Фламенке, не подняв чела
И глаз, чтобы куда не надо
Не бросить ненароком взгляда,
Идет, решив, что все готово
К тому, чтоб хоть промолвить слово,
Коль не затеять разговор, -
И пусть ведет его Амор:
«Коль путь туда он не наметит,
Где моему желанью светит
Надежда, веры нет ему;
Попытку все ж я предприму.
Амор ловить умеет случай,
Но чем желанье в сердце жгучей,
Тем действует ленивей он».
Вот каково, когда влюблен.
И наконец Гильем пред дамой.
Она псалтырь целует; в самый
Тот миг он прошептал: «Увы!» -
Не поднимая головы,
Но так, чтоб дама услыхала.
Гильем удачным счел начало
И прочь пошел, склонясь смиренно.
Сто рыцарей одновременно
Сразить в турнире он сумей
И захвати пятьсот коней,
Столь полно б не был он доволен -
Влюбленному дарить не волен
Никто такое торжество,
Как та, что в сердце у него.
Священник даром не судачил,
Спев мессу, но молитву начал
Полуденную, как всегда.
Гильем, держа псалтырь, туда,
Как будто чтеньем одержим,
Глядел; но, расставаясь с ним,
Поцеловал листок сто раз,
Гордясь своим увы! Тотчас
Наружу н'Арчимбаут выходит
И, как всегда, жену уводит,
Стремясь покинуть храм скорей.
Гильема взор и сердце к ней
Влеклись, вобрав в себя влеченье
Его. Сложил он облаченье
И, спрятав чашу в верном месте
И дискос, удалился вместо
С хозяином, за ними вслед
Священник. Кончился обед,
Ушли хозяин и Жюстин,
И в доме вновь Гильем один.
Прошел, когда поели слуги,
Он в комнату, где на досуге
Мечтал, – чуть не сказал: в альков.
Ногами дрыгать он готов
От счастья, что дан ход затее;
Будь дольше, было бы полнее
Оно: вот он уже в тревоге -
Ведь у влюбленных на пороге
Задержка счастья коротка,
Точь-в-точь у двери игрока.
Сменило песню сердце вскоре:
«Увы! что ж не умру я в горе?
Амор, меня ты чуть продвинул,
Очко вместо шестерки кинул [154]!
Был ей неслышен и врасплох
Застал мой непонятный вздох,
Разбиться сердцу было впору.
Не прятала бы дама взора
И голову могла поднять
И не закрылась бы опять,
Когда бы звуки достигали
Ее ушей. Клянусь, в вуали
Моих причина неудач.
Будь проклят этой тряпки ткач!
Кто их придумал – будь повешен!
Или не мог быть холст разрежен,
Чтоб свет для взора не потух
И не закрылся глухо слух?
Куда отныне я влеком?
Увы! искать поддержки в ком?
Кто б знал! Не я. Ни в ком? В Аморе?
Чужие он не лечит хвори.
– Твой грех [155]. – Как так? – Был промах. – Чей?
– Дал говорить тебе я с ней.
– Да, но без толку; разве прок
Из разговора я извлек?
– Толк был; иль вспомнишь ты мороку,
Из коей вышло столько ж проку?
Рот дамы к псалтырю приник
Пред тем, как скрыться ей в тайник,
И ты увидеть мог спроста
Ее прелестные уста.
– Все правда. В близости от дамы
Я большей не был чем когда мы
Одной касались вместе книги.
Но знай мы наперед о миге
Таком, и не стесняй нас страх
И не на стольких бы глазах,
Куда бы лучше речь звучала.
Все знают о слезах Тантала [156]:
От голода и жажды он
Страдает, в воду погружен;
Вода а ж подбородок мочит,
Кругом плоды, а пить захочет -
От уст бежит поток воды,
И то же самое плоды.
За то он страшно так наказан,
Что как-то раз презрел наказ он.
Я ж тем наказан, что стези
Моей судьбы прошли вблизи
Сирены [157], чье очарованье -
В неповторимом сочетанье
Достоинств. Зов их слыша, стражду
В желании, терплю и жажду
И голод, рядом с нею стоя.
Безумье совершив, его я
И выпью, путь проделав свой,
Один, без помощи чужой.
Пусть я один переболею,
Но выздроветь чтоб вместе с нею,
Ибо свела б на нет порыв
Она, моей не разделив
Услады; быть должно лишь так,
Чтоб мог в любви найти я смак:
Когда один другому лаком,
Страсть отдает особым смаком.
Пусть буду, как сейчас, желать я
Ее и заключу в объятья
И к ней прильну, но вдруг догадка
Придет на ум, что ей несладко
Иль терпит кротко страсть саму
Она, не зная почему, -
И смака не найду я. Надо,
Чтоб страсть мою ее услада
Дарила смаком невзначай -
Один другого услаждай!
А тот, кому все одинако,
Любовного не знает смака.
Кто этих слов не понял, тот
И поговорки не поймет:
Пусть ублажат тебя так само,
Как ты, во сне целуя даму.
Однако нет прямой причины
Скорбеть или желать кончины.
Коль вещь сомнительна, умей
Хорошее увидеть в ней.
И мне про даму думать мило,
Что слышала она, но скрыла, -
Любая дама осторожна,
Как говорят, и, знать, неложно,
Ибо, покуда не расчислит
Всего, открыться не помыслит.
Что чужестранец я, поняв,
Она подумала: «Лукав
Прислужник этот со своим
Увы!, и не желай он им
На милость вынудить меня,
Рта б не раскрыл средь бела дня, -
Так объясняю ход я странный.
Увидев же, что под охраной
Я, в заключенье и в плену,
И не застать меня одну,
По площади ль иду иль еду,
По улице ли, он беседу
Повел таким манером здесь -
Бездушья и насмешки смесь».
Что ж, зря, выходит, был я смелым?
Нет, ибо все спешат, с уделом
Смирившись злым, в унынье впасть.
«Тем жгучей страх, чем жгучей страсть», -
Твердят. Мне страшно, так как страстно
Люблю, но счастье тем злосчастно,
Что не от дамы, а дано
Мне может быть словцом оно;
Пока ж я буду жить, как прежде,
В тоске, в желании, в надежде.
Влюбленный за одно лишь благо
Сто зол готов принять, бедняга».
Гильем весьма взволнован был:
То веселится, то уныл,
То наслаждений ждет, то бед.
Фламенка, дум его предмет,
Из церкви возвратилась, снова
И снова повторяя слово,
Что в сердце спрятала она,
И хоть была возбуждена,
Очаровательно снаружи
Сумела выглядеть при муже.
Эн Арчимбаут после обеда
Из башни вышел, непоседа,
Как повелось, и в зал вошел,
Где слугам накрывался стол.
Фламенка, глядя безнадежно
На свой удел, была тревожна.
Тоска гнетет ее, печаль,
Отчаянье, себя ей жаль,
Смочило сердце влагой очи.
Она страдает все жесточе
И, жизнь кляня, что так сурова,
Гильема вспоминает слово:
«Готова крикнуть я: „У, вы!“
Не болен молвивший увы!,
Не пленник; нет, благообразен
И крепок, но не куртуазен,
Раз поднял он меня на смех.
Я мучусь, и смеяться грех
Над тем, кто терпит муки ада.
Шутить над правдою не надо:
Насмешка, коль над тем она,
Что правда, – пусть всего одна,
А ста лжецов сильнее ранит,
Чего он ждет? куда он манит?
Иль не злосчастной я слыву?
Иль не для мук одних живу?
Каких моих грехов он ради
Там, боже, ждал меня в засаде?
И в странном месте выпад сделан,
Хоть громко говорить не смел он,
Боясь, что может быть народом
Услышан, и перед уходом,
Как я заметила, то ал,
То бледен был он и вздыхал,
Как те, кто в страхе, иль когда
Их в жар бросает от стыда.
Что это значит, не возьму
Я в толк: желанна ли ему?
Иль о любви меня он молит?
Сперва найти пусть соизволит
Любовь – моя любовь пока
Сплошная мука и тоска,
В ней все – страданье и забота.
Скорбь, вздохи, нервная зевота,
Рыданья, горести, печали,
Грусть и томленье сердца стали
Роднею и друзьями мне.
Эн Арчимбаут со мной в войне,
Не знаю почему, все ночи
И дни: моей он смерти хочет -
Армян иль греков плен милей:
Под грузом бревен и камней
На Корсике иль на Сардиньи
Я не была б в таком унынье.
Соперница б не принесла
Иль мачеха мне столько зла».
Алис не ведала причины,
Хоть слушала ее кручины.
Та обратилась к Маргарите:
«Дитя, и вы, Алис, придите,
Услышьте про мою беду:
Покой лишь в смерти я найду;
Жжет сердце горем безотрадным
Так, что паду я трупом хладным.
Сегодня некто – знать о нем
Не знала, он мне незнаком -
Меня обидел нарочито».
– «Кто, дама?» – молвит Маргарита.
– «Благословенье давший мне.
Что он сказал, могли б вполне,
Дружок, вы слышать, стоя с краю,