– Зачем? – Кэрол попыталась высвободить руку, но леди Августа держала ее крепко.

– У тебя привычка не правильно ставить вопрос. Пойдем со мной, и по дороге я тебе все объясню.

Через мгновение они были в теплой, светлой кухне Марлоу-Хаус.

– Как вы это делаете? Мы не спускались по лестнице. Мы даже не вышли через дверь.

– Не правда ли, это восхитительно? Что касается транспортации, то этой частью моей миссии я просто наслаждаюсь. Кэрол почти не слушала ее. Она смотрела на Нелл, Хетти и мисс Маркс, суетящихся на кухне.

– Чем вы заняты, Нелл? – спросила она, протянув руку, чтобы привлечь внимание девушки. Нелл прошла совсем рядом так, словно Кэрол здесь не было.

– Она не может ни видеть, ни слышать тебя, – сказала леди Августа.

– Почему? Что это за трюк? Леди Августа ответила подчеркнуто терпеливо:

– Ты упорно продолжаешь думать, что я занимаюсь трюками, хотя происходящее настолько серьезно, что ты просто не в состоянии это понять. Никто из тех, кого мы встретим сегодня вечером, не заметит нашего присутствия. Тебе не позволят изменить ход событий в настоящем, пока твоя суть не станет иной раз и навсегда. То, что ты видишь перед собой, – это Рождество в Марлоу-Хаус. Твой долг наблюдать, обдумать увиденное и решить, как ТЫ можешь облегчить жизнь других людей.

На это Кэрол ничего не сказала. Она смотрела, как девушки готовят и расставляют праздничное угощение под руководством кухарки. Маленькая жареная индейка с каштанами, соусник с подливкой, миски картофеля с взбитыми сливками и яйцами, клюквенный соус и блюда с овощами – все это отнесли в столовую для прислуги, где стоял стол, покрытый белоснежной, без единого пятнышка скатертью и уставленный тарелками с золотым ободком.

– Они взяли лучший фарфор моей матушки, – заметила леди Августа. – Что ж, почему бы и нет? Если они ничего не разобьют, никто не узнает, а когда они кончат, мисс Маркс проследит, чтобы все было поставлено на место.

– А где Крэмптон?

– В винном погребе. – Не успела леди Августа ответить, как появился лакей с двумя бутылками, покрытыми пылью.

– Они крадут ваше вино для своих обедов?

– По традиции нашего дома, слугам дозволено взять для себя пару бутылок на Рождество. И выбор вина я всегда оставляла на Крэмптона. Это вино соответствует этому празднику, он не взял другого, лучшего, которое есть в погребе. Он знает, что слуги не смогут его оценить, а мой племянник – сможет.

Кэрол не очень обращала внимание на то, что говорит леди Августа. Ее гораздо больше интересовало, чем заняты слуги. Когда женщины сняли передники, она поняла, что все три надели, должно быть, свои лучшие платья. Крэмптон, который теперь открывал бутылку, тоже принарядился – он был в куртке и при галстуке.

– Это то самое рождественское угощение, на которое тебя приглашали и от которого ты отказалась.

– Я бы сейчас поела, если бы могла, – заметила Кэрол. Хотя она и была невидимой, это не мешало ей чувствовать аромат индейки, овощей и свежеиспеченных булочек. Она знала по собственному опыту, что мисс Маркс готовила прекрасно, и теперь глотала слюнки. – Я хочу есть. Сегодня я не завтракала, а сейчас благодаря вам пропустила второй обед за два дня.

– Ты бы проголодалась еще сильнее, если бы стала дожидаться этого угощения, – возразила леди Августа, – оно ведь будет только в первый день Рождества. То, что ты увидишь сегодня ночью, происходит во время нынешнего Рождества, и никакие твои поступки здесь ничего не изменят. А теперь слушай.

– Правда, красивые цветочки? – спросила Хетти, садясь за стол. – И нисколько не завяли. Очень мило со стороны мисс Симмонс подумать о нас.

– Конечно, – сказал Крэмптон, заглушив ироническое фырканье мисс Маркс.

– У мисс Симмонс доброе сердце, правда же? – сказала Нелл. Она сидела напротив Хетти, Крэмптон – во главе стола, а мисс Маркс – напротив него.

– Мисс Симмонс – сноб, – сказала мисс Маркс.

– Ой нет, мисс Маркс! – воскликнула Хетти, явно огорчившись такой характеристикой, – она не сноб. Она всегда разговаривает со мной.

– Успокойся, Хетти, – приказала мисс Маркс, – что может знать о мисс Симмонс невежественная девушка вроде тебя?

– Знаю, что она мне нравится, – ответила Хетти.

– Давайте без разногласий в такой особенный вечер, – сказал Крэмптон. – Ты, Хетти, радуйся вкусной еде и будь за нее благодарна.

Как только Крэмптон разрезал индейку, разложил овощи, гарнир, подливку и бульон, все погрузились в молчание до тех пор, пока не кончили обедать.

– Мисс Маркс, – сказал Крэмптон, откинувшись на спинку стула и оглядывая пустые тарелки, – позвольте мне поздравить вас. Угощение превосходно.

– Еще будет десерт, – отозвалась та, вставая.

– И бренди к нему. – Крэмптон тоже поднялся и исчез в буфетной, мисс Маркс направилась в кухню, а Хетти и Нелл убирали со стола.

– Он взял самое лучшее бренди! – воскликнула леди Августа, когда Крэмптон вернулся с серебряным подносом, на котором стояла бутылка и стаканчики.

– Какая вам разница? О вине же вы не беспокоились? – спросила Кэрол, у которой слюнки текли, пока слуги обедали. – Нельзя ли мне съесть кусочек индейки? Я умираю от голода.

– У тебя нет времени на еду, – ответила леди Августа, – ты здесь для того, чтобы получить ценный урок, глядя на то, что происходит. Ты обратила внимание на Хетти?

– А что Хетти? – Кэрол с трудом отвела взгляд от соблазнительных остатков индейки и картофеля и посмотрела на судомойку. – Выглядит она прекрасно. Как всегда.

– Именно. Как всегда. А ты знаешь, почему Хетти не меняется?

– Полагаю, вы сейчас сообщите мне об этом, – ответила Кэрол, по-прежнему погруженная в мысли о еде.

– Хетти никогда не станет никем, кроме как судомойкой, потому что не умеет ни читать, ни писать.

– Чепуха. В Англии все ходят в школу.

– Всегда были и будут дети, которых не учат тому, чему должны учить. Хетти не настолько отставала в развитии, чтобы на нее обратили внимание школьные руководители, у которых всегда избыток работы и недостаток кадров и совсем нет времени выискивать проблемы, если они не лежат на поверхности. Хетти умеет написать свое имя и складывать небольшие числа, но научиться бегло читать она так и не смогла, и, конечно, она не может написать письмо или заполнить сложную анкету при поступлении на работу. Она окончила школу, делая вид, что умеет читать, и запоминая большую часть заданий, но по окончании школы получила такое свидетельство, согласно которому она может быть только судомойкой.

– Какой позор, – сказала Кэрол. – Хетти славная девушка, и я думаю, что она неглупа.

– Совсем неглупа, – согласилась леди Августа. – Она много достигла бы в жизни, если была бы грамотна. Но у нее никогда не будет возможности узнать, чего она может достичь, если не…

– Если не – что?

– Хетти нужен учитель. Кто-то, кого она уважает, мог бы наставить ее на путь истинный.

– Если вы думаете, что я должна научить ее читать, забудьте об этом. Я не знаю даже, как за это взяться.

– Можно начать, просто ободрив девушку. Или поискать школу, где учат читать взрослых. Ты могла бы работать в такой школе бесплатно.

– Бесплатно? Вы, вероятно, не в курсе моего финансового положения. Мне нужно искать платную работу для себя, а не заниматься Хетти.

– А какую работу может найти Хетти, как ты думаешь?

– Я не отвечаю за Хетти. – Но, сказав так, Кэрол почувствовала укол, будто была в чем-то виновата.

– Смотри же, – сказала леди Августа. Мисс Маркс только что вынула большой пудинг из формы и клала его на серебряную доску, которая могла появиться только из запасов фамильного серебра леди Августы. Кухарка воткнула в пудинг веточку остролиста, потом облила его бренди и подожгла.

– Все готово, – объявила она.

Три женщины направились в столовую, где их ждал Крэмптон. Возглавляла шествие мисс Маркс, неся пылающий пудинг, за ней шла Нелл, неся миску с густой подливкой, а Хетти замыкала шествие, неся блюдо с печеньем, украшенным сахаром.

– Ну, – сказал Крэмптон, озаряясь одобрительной улыбкой, – прямо рождественская сцена из романа Диккенса. Мисс Маркс, вы устроили достойное завершение нашей многолетней службы в Марлоу-Хаус.

Тут, как будто слова Крэмптона послужили сигналом, расплакалась Хетти. Нелл, бросив встревоженный взгляд на мисс Маркс, быстро поставила миску с подливкой на стол и взяла блюдо с печеньем из рук Хетти, прежде чем та уронит все это на пол.

– Хетти, – сказал Крэмптон, – когда такое радостное событие, плакать не полагается.

– А оно вовсе не радостное, – причитала Хетти, – это последний праздник, что мы вместе. А на тот год мы с Нелл будем в работном доме.

– Работных домов больше не существует, – сказала мисс Маркс очень строго. – Господи милостивый, девочка, что же ты, совсем глупая?

– Я окажусь на улице, – плакала Хетти, – я буду бездомная. Мне ни в жизнь не найти работы. Я ни на что не гожусь, мне только на кухне быть. Вы же сами говорили мне это, мисс Маркс, и это правда. Да, правда!

– Тише, Хетти, – Нелл обняла рыдающую девушку, – я о тебе позабочусь. Я же говорила: мы найдем какую-нибудь работу. Начнем искать во вторник, после Дня подарков. (День на Святках, когда слуги получают подарки. – И. Б.) – Почему Хетти так расстроилась? – спросила Кэрол у леди Августы.

– Потому же, почему ты расстроилась вчера. И потому, что я тебе только что рассказала: Хетти знает, что шансов найти работу у нее почти нет. Как может полуграмотная молодая девушка найти работу в этом суровом мире? И у нее не будет дома, когда мои дела разберут и Марлоу-Хаус будет заперт и продан.

– О таких людях заботятся социальные службы.

– Возможно. Я думаю, что Хетти нужен скорее заботливый наставник, а не перегруженный делами сотрудник социальной службы.

– Нелл говорит, что будет ей помогать.

– У Нелл положение не более надежное, чем у Хетти. – Леди Августа помолчала, глядя на двух молодых служанок, обнявшихся и промокших от слез, на Крэмптона и мисс Маркс, выглядевших так, словно они не знают, что сказать или сделать.

– Я знаю, что Крэмптон и мисс Маркс работали на вашу семью с конца второй мировой войны, так что они-то, по крайней мере, хорошо обеспечены, – сказала Кэрол. Она безуспешно старалась избавиться от все возрастающего чувства неловкости и вины, вызванных только что увиденной сценой. Она твердила себе, что не виновата ни в одном из несчастий, свидетельницей которых была, и что нельзя ожидать, что она чем-то может здесь помочь.

– С сожалением должна сказать, что ни мой отец, ни я никогда не платили слугам как полагается, – ответила леди Августа на замечание Кэрол. – И Крэмптон, и мисс Маркс оставались у меня по двум причинам: из чувства преданности и по привычке, а также потому, что им не хотелось расставаться друг с другом. Теперь они остались с тем, что скопили из своих жалований и с небольшими суммами, которые получат по моему завещанию.

– Но ведь все четверо – достойные, трудолюбивые люди, – воскликнула Кэрол. – Вы можете предвидеть их будущее? Что с ними будет?

– Крэмптон и мисс Маркс объединят свои средства и вместе удалятся от дел. Нелл и Хетти попытаются найти работу, но в наши дни почти не осталось таких домов, как у меня, где девушка может начать с судомойки и дослужиться до кухарки, или экономки, или личной горничной хозяйки. Нелл и Хетти придется переменить род деятельности.

– Но если Хетти не умеет как следует читать, – возразила Кэрол, – значит, она права – она не найдет работы.

– Для молодой отчаявшейся женщины всегда есть некая работа. Древняя профессия. Ни Хетти, ни Нелл не дурнушки. Немного краски на лице и яркое облегающее платье…

– Нет! – воскликнула Кэрол. – Даже и не думайте об этом, особенно если учесть все эти жуткие болезни, которыми можно заразиться в наши дни. Для них проституция будет просто смертным приговором. То, чем они будут заниматься каждый день и каждую ночь, разобьет им сердце и сокрушит дух, даже если они выживут. Они этого не заслуживают.

– Если им никто не поможет, выбора у них нет. – Леди Августа пожала плечами, облеченными в бархат. От этого движения ее бриллиантовые серьги рассыпали брызги чистого ледяного света на лица и поношенные платья четырех человек, находившихся в столовой. Это сверхъестественное сияние видела только Кэрол. А леди Августа добавила как бы невзначай:

– Что же ты хочешь? Работники социальной службы слишком заняты и не могут уделить больше минуты двум малообразованным безработным девушкам.

– Вы пытаетесь заставить меня чувствовать личную ответственность за то, в чем нет моей вины, – сказала Кэрол сердито, борясь со своими чувствами. Она нарочно отвернулась от того, что происходило в столовой, как если бы могла таким образом выбросить все это из головы. – Если кто-то и виноват в положении Хетти и Нелл, так это вы, леди Августа. Вы тот самый человек, который их обманывал, который не платил как следует и не обеспечил их будущего, чтобы у них было хоть немного денег про запас после вашей смерти.

– Совершенно верно, – кивнула леди Августа, снова обрызгав комнату светом. – Я никогда не перестану сожалеть о своей скупости. Теперь я знаю то, чего не знала при жизни! Если рядом с нами беспомощный человек, мы за него ответственны. К сожалению, теперь мое положение таково, что я не могу помочь ни Нелл, ни Хетти. Но ты можешь что-то сделать, если попытаешься.

– Как вы можете надеяться, что я что-то сделаю для них, когда я обеспечена ничуть не лучше, чем они? – закричала Кэрол. – Заберите меня отсюда, я видела достаточно.

– Не совсем. Есть еще кое-что. Повернись, Кэрол. Смотри и слушай.

Пока леди Августа и Кэрол спорили, оставаясь невидимыми и неслышимыми, Нелл наконец успокоила Хетти и уговорила ее сесть за стол. Крэмптон стоял у своего места во главе стола, разливая по стаканчикам янтарную жидкость из бутылки, в которой, как заявила леди Августа, было ее лучшее бренди.

Стаканчики он раздал женщинам.

– Я бы хотел предложить пару тостов, – сказал Крэмптон, поднимая стаканчик. – Сначала – за этот святой праздник.

– За праздник, – как эхо повторила мисс Маркс и выпила с Крэмптоном. Молодые женщины пригубили бренди, как будто оно их мало интересовало.

– А теперь, – продолжал Крэмптон, – прошу выпить и помянуть нашу покойную хозяйку. За леди Августу!

– За леди Августу, – мисс Маркс глотнула еще бренди, и Крэмптон наполнил ее и свой стакан.

– Леди Августа! – воскликнула Нелл. – Леди Августа!

Хетти выпила бренди, запрокинув стаканчик.

– Как славно, – улыбаясь, одобрила тост леди Августа.

– Учитывая вероятность, что нам уже недолго быть вместе, – снова заговорил Крэмптон, – я бы желал предложить тост за всех нас. Я считаю, что мы хорошо работали вместе, и, честно говоря, мне будет не хватать тех членов нашего маленького общества, которые собираются перейти на другую работу.

– Очень хорошо сказано, мистер Крэмптон, – заметила мисс Маркс. – Подобные чувства соответствуют этому празднику. Пьем за нас четверых.

За это выпили все.

– Я тоже хочу произнести тост, – Нелл встала со стаканчиком в руке. – Нельзя забыть и о мисс Симмонс. За ее здоровье!

– За мисс Симмонс, – сказала Хетти, мужественно стараясь удержать слезы.

– По обычаю, тосты предлагает лакей, – заявила мисс Маркс, неодобрительно посмотрев на молодых женщин.

– Ради праздника, – отозвался Крэмптон, вновь берясь за бутылку, – я выпью за доброе здоровье мисс Симмонс, Сейчас не время для мелочности, мисс Маркс. И вы и я – мы оба знаем, что славные дни этого дома прошли. Давайте же проведем наше последнее Рождество в этом доме, не скупясь на сердечную щедрость. – Проговорив это, он еще раз наполнил стаканчики, и все выпили за здоровье мисс Симмонс.

– Нам пора, – сказала леди Августа. Мы должны сегодня сделать еще один визит, а час уже поздний.

– Что же с ними будет? – прошептала Кэрол. Ее взгляд и мысли были прикованы к Нелл и Хетти. – Что я могу сделать для них, когда я сама нуждаюсь в помощи?

– Будущее всех моих четверых слуг безрадостно, если мрак, который я предвижу, не будет рассеян добрыми и любящими сердцами. Но как бы то ни было, время для действий еще не пришло. Сначала нам предстоит еще кое-что увидеть.

И прежде чем Кэрол успела придумать какой-нибудь предлог, чтобы остаться дома, обстановка вокруг нее опять изменилась. Вместе с леди Августой она оказалась вынесенной за пределы Марлоу-Хаус на лондонские улицы таким же необыкновенным способом, который до того мгновенно перенес ее из спальни в кухню. Хотя рождественский обед, который наблюдала Кэрол, происходил вечером, теперь она оказалась в городе средь бела дня.

– Это канун Рождества, – объяснила леди Августа, словно читая мысли Кэрол. – Как и в кухне Марлоу-Хаус, так и здесь, никто нас не увидит и не услышит. Менять что-либо в настоящем тебе не дозволяется до тех пор, пока ты сама не изменишься.

– А что, если я не хочу меняться? – спросила Кэрол с мрачным упорством.

– Это в тебе говорит не что иное, как остатки твоего прежнего «я». Ты слишком разумна, чтобы не измениться, узнав все, что тебе полагается узнать.

– Мне бы хотелось, чтобы вы перестали говорить загадками, – пробормотала Кэрол. – Я уже знаю больше, чем хочу, и все, что я узнаю, делает меня несчастней, чем я была, пока вы не восстали из мертвых.

– Я не восстала, – возразила ее спутница, – та леди Августа, которую ты знала когда-то, мертва навеки.

– Так же как Николас. – Слова эти вырвались у нее прежде, чем она успела остановить себя.

– Николас, – повторила леди Августа, подняв брови. – Кэрол, ты меня разочаровываешь. Общение со мной должно же научить тебя, что дух бессмертен.

– Вы только что сказали, что вы мертвы. И Николас также мертв. – Кэрол помотала головой от отвращения к бессмысленному, с ее точки зрения, разговору. – Леди Августа, вы опять говорите загадками.

– Нет, я говорю простые истины, а ты еще слепа и нетерпелива, чтобы их понять. Ага, вот мы и пришли.

Они подошли к старой церкви неподалеку от Марлоу-Хаус.

– Я знаю это место, – сказала Кэрол, – это церковь святого Фиакра. Здешний настоятель отслужил заупокойную службу по вас.

– Преподобный м-р Люциус Кинсэйд – прекрасный человек.

– Да? Не замечала. – Кэрол состроила гримасу, вспомнив настоятеля и его разодетую по моде жену. – Он пристал ко мне на ваших похоронах, пытался выжать из меня пожертвования.

– И ты, конечно, отказала ему. – Леди Августа, кажется, развеселилась. – Я бы тоже отказала когда-то. Теперь-то я все поняла.

Кэрол еще раньше заметила, что, будучи рядом с леди Августой, она может проходить Сквозь стены или перемещаться по улицам так же, как и ее спутница, без всяких усилий со своей стороны. Таким же образом они прошли сквозь стены церкви, основательной постройки из старых камней, и оказались позади нее в уютном садике, устроенном в честь покровителя храма. В углу стояла статуя святого Фиакра, опирающегося на лопату и созерцающего по-зимнему пустые цветочные грядки у своего подножия.

– Бедный старый святой Фиакр. – Кэрол замедлила шаг, чтобы получше взглянуть на статую. – Столько веков прошло, и кто теперь знает, какой житейский кризис выгнал тебя в пустыню и заставил жить отшельником? Я сама сделала нечто в этом роде, и потому у меня нет никакого права критиковать тебя. Я сожалею о том, что сказала в твой адрес.

– Рада слышать, что ты говоришь с ним так хорошо, – сказала леди Августа и добавила более резко:

– Но твои сожаления не могут помочь святому Фиакру. Было бы разумней приберечь участие для живых.

Через мгновение Кэрол и леди Августа прошли через каменную стену сада и оказались в ярко освещенном холле, ветхом и непривлекательном. Здание казалось очень древним, так как лепка на высоком потолке почернела от дыма, а стены потрескались и явно нуждались в покраске.

Середину холла занимало несколько металлических столов, покрытых бумажными скатертями с рождественскими мотивами. К столам были придвинуты дешевые металлические стулья. В дверях висело несколько красных и зеленых колокольчиков, потому что потолок был слишком высок для таких украшений. В стороне стояла искусственная елка, сверкая разноцветной канителью. Раскрашенные глиняные ангелы с кривыми крыльями и блестящие цепи из бумажных петелек – все говорило о трудолюбии учащихся воскресной школы.

– Где мы? – спросила Кэрол, – Я опять слышу запах индейки.

– Это то самое мероприятие, на которое преподобный мистер Кинсэйд просил тебя пожертвовать денег. Ты отказалась, но другие – нет. Вчера ему подарили шесть индеек. В рождественские дни пожертвования становятся щедрее, хотя этим славным людям помощь нужна круглый год.

– Помощь в чем? Это что, буфетный стол там, в конце холла? Это званый вечер? А где же тогда гости?

– Их пригласят войти через несколько минут. Добро пожаловать к «Щедрому столу» святого Фиакра.

– Столовая для бедных, – догадалась наконец Кэрол. – Здесь кормят бедняков.

Теперь она заметила, что из помещения, прилегающего к дальней стене холла, слышится какая-то возня и суета. По запахам Кэрол заключила, что там кухня. Оттуда гуськом появилось несколько человек, часть из которых Кэрол узнала. Сходство с процессией слуг в Марлоу-Хаус было полным, ибо оба шествия знаменовали собой дух рождественского веселья перед лицом жесткой экономической реальности.

Кэрол и леди Августа наблюдали, как вошли преподобный мистер Кинсэйд и его жена, неся на дешевых алюминиевых подносах куски жареной индейки. Вошли две пожилых леди, торопливо неся миску с гарниром. Остальное угощение внесли другие добровольные помощники. Даже трое маленьких Кинсэйдов, выделяющиеся сходством со своей светловолосой голубоглазой матерью, помогали при трапезе – каждый из них что-то поставил на буфетный стол.

Трое или четверо мужчин зажигали спиртовые горелки для подогревания пищи. Затем они стали перед столом, чтобы толпа голодных не опрокинула его и не начался пожар. На раздаче у досок и мисок расположились пожилые леди с большими ложками в руках.

– Теперь, – сказал преподобный мистер Кинсэйд своим помощникам, – я думаю, мы готовы отворить двери.

– Возблагодарим Господа, что погода достаточно теплая и люди, ждущие на улице, не замерзли, – заметила миссис Кинсэйд. – Пока каждый получит свою тарелку, бывает такая сумятица.

По случаю праздника миссис Кинсэйд была одета в ярко-красную юбку до щиколоток и такой же яркий зеленый свитер с высоким воротником. На каждом из маленьких Кинсэйдов тоже было надето что-нибудь красное или зеленое, и всех их как следует вымыли и причесали. Преподобный мистер Кинсэйд оглядел свое семейство с законным удовольствием.

– Как я благодарен, что вы все рядом со мной, – сказал он жене, а та в ответ засмеялась и чмокнула его в щеку. Пожилые леди, ожидавшие, когда понадобится раскладывать еду на тарелки, заулыбались и одобрительно закивали при виде этого семейного счастья.

– Миссис Кинсэйд не стесняет себя расходами на одежду, – угрюмо сказала Кэрол. – Готова поспорить, что она могла бы внести свою лепту в это угощение, если бы не так увлекалась модой.

– Ты ничего не знаешь о положении Кинсэйдов. – Голос леди Августы звучал очень грустно, особенно на фоне веселой атмосферы, царящей в холле. – Священники получают небольшое жалованье, особенно те, кому досталось назначение в приходы некогда фешенебельные, но в наше время пришедшие в упадок. Что же до Люциуса Кинсэйда, он отдает приходу больше, чем церковная десятина, чтобы иметь возможность заниматься благотворительностью. А Абигайль Кинсэйд покупает одежду для себя и для детей, в основном выискивая ее на распродажах. Каждую вещь она чистит, чинит и гладит своими руками. Если не может купить чего-то, шьет сама. Она и ее дети одеты по последней моде, потому, вероятно, что она унаследовала чувство моды от своих предков, которые когда-то были почти так же бедны, как она теперь. Может быть, ей кажется, что если она будет хорошо выглядеть, это подбодрит ее мужа, который очень много работает, и поддержит в нем самоуважение и радость. Ты могла бы поинтересоваться и узнать побольше о Кинсэйдах.

– Действительно, замечательная женщина, – согласилась Кэрол. – Очевидно, я судила о ней слишком поспешно.

– И так же не правильно судила о ее муже. – Леди Августа замолчала, заметив оживление в холле. Входная дверь открылась, и вереница людей быстро двинулась к буфету. Кэрол с удивлением смотрела на непрерывный поток мужчин, женщин и детей, черных, белых, индейцев, которым протягивали тарелки с едой и провожали их к столам. Не было ни давки, ни толкотни. Все были вежливы, но само количество голодных действительно создавало сумятицу, о которой говорила миссис Кинсэйд.

– Я и не представляла себе, что в нашем районе столько бедных, – заметила Кэрол. – Большая часть из них старики, а некоторые – подростки и даже дети.

– Бедные всегда рядом с нами, – ответила леди Августа.

– Не особо оригинальная мысль, – отозвалась Кэрол и прибавила:

– Расскажите что-нибудь о миссис Кинсэйд. Из того, что я узнала, пока мы тут стоим, мне показалось, что именно она устраивает эти угощения.

– Ты угадала. Муж – духовная сила, стоящая за попытками насытить голодных, но практический склад ума Абигайль Пенелопы Кинсэйд позволяет организовать это дело и руководить им так, что оно не превращается в хаос.

– Пенелопы? – Кэрол уставилась на миссис Кинсэйд, вдруг увидев фамильное сходство, которое не заметила, когда впервые рассматривала ее.

– Я все думала, сколько времени тебе понадобится, чтобы разглядеть семейные черты. Миссис Кинсэйд, как и ты, потомок леди Пенелопы Хайд и, стало быть, твоя дальняя родственница. Очень дальняя, нужно признать. Но ведь если разобраться в далеких предках каждого, окажется, что все люди – родня.

– В жизни бы не пришло в голову, если бы вы не сказали. Когда мы встретились в первый раз, я ее не рассмотрела. Я была слишком занята своими чувствами, чтобы обращать внимание на нее или слушать, что она говорит.

И Кэрол закусила губу, глядя, как Абигайль берет тарелку у какой-то старухи, стоящей у буфета, предлагает ей опереться о свою руку и, улыбаясь и подбадривая, ведет к столу и помогает найти место.

– Щедрость сердца, кажется, передается по наследству, – заметила леди Августа.

– Не по моей линии. Я была сознательно груба и с ней, и с ее мужем.

– Ты можешь исправить свои прежние ошибки. Они, конечно же, примут извинения, если их сопроводить предложением помощи.

– Я могла бы помогать какое-то время, пока не найду работу в Лондоне и не решу, возвращаться мне в Нью-Йорк или нет. Почему бы вам не сделать меня видимой прямо сейчас, чтобы я могла с ней поговорить?

– Как я тебе уже объяснила, ты не можешь предпринять никаких действий, которые изменят настоящее, пока не усвоишь все уроки.

Кэрол не смогла возразить, потому что все вокруг опять изменилось, и она с леди Августой снова оказалась в церкви святого Фиакра. Теперь все свечи горели, многие из них были вставлены в старинные медные подсвечники, свидетельствующие, что когда-то церковь могла похвастаться богатыми покровителями. Им были по карману такие дары – в память об умерших родственниках, либо в честь избавления от тяжелой болезни, или в благодарность за рождение долгожданного дитяти.

При золотистом свечном освещении Кэрол разглядела, что позади алтаря стояла прекрасная резная перегородка орехового дерева. Кафедра была ей под стать. Оба эти предмета были натерты до блеска женщинами из алтарной гильдии, и вообще вся церковь была прибрана и опрятна. Покровы на алтаре и жертвеннике были без единого пятнышка, накрахмалены и отглажены. Но несколько веток вечнозеленых растений, украшающих алтарь вместо цветов, говорили о бедности прихода. А в нефе окна, некогда сиявшие цветным стеклом, теперь были заколочены досками. По сырому холодному воздуху чувствовалось, что церковь не отапливается.

– Когда-то это была симпатичная церквушка, – сказала Кэрол.

– И может стать таковой снова, – добавила леди Августа. – Ее нужно как следует отреставрировать.

– На реставрацию нужны деньги, – ответила Кэрол. – У этих людей денег нет, а если бы и были, они, скорее всего, потратили бы их на то, чтобы подкармливать еще больше голодных.

Леди Августа ничего больше не сказала, так как началась служба. Пришла миссис Кинсэйд со своими сонными детьми и села на свое место на второй скамье. Младший, у которого был такой вид, будто он уснет, как только ему разрешат, вскарабкался на деревянное сиденье рядом с матерью. Она ласково обняла его за плечи, а его брат и сестра искали нужное место в сборнике гимнов.

Хор состоял всего лишь из шести человек, трое были из тех бедняков, что обедали в холле несколько часов назад. Штопаные-перештопанные одеяния хористов были выстираны и отглажены в честь праздника. Узнав из рассказов леди Августы о деятельности Абигайль Кинсэйд, Кэрол предположила, что это дело рук ее дальней родственницы.

Участники маленького хора пели со всей возможной громкостью, когда вошли в храм вслед за молодым человеком, несшим старинный, богато украшенный медный крест. Каждый пел по слуху, потому что органа в церкви не было. Десятка три прихожан, составляющих паству храма, присоединились к пению гимнов, и радостные приятные звуки заполнили храм.

Проповедь Люциуса Кинсэйда была краткой. Не много можно добавить, сказал он слушающим его, сверх того, что говорится в прекрасном требнике об этой благословеннейшей из ночей. Он читал Евангелие глубоким и звучным голосом и произносил молитвы, а затем благословил свою невеликую паству и сказал ей идти по домам. И вот Кэрол стоит дрожа в темной и пустой церкви.

– Леди Августа!

Но ее спутница исчезла. Кэрол была одна.