Глава 23

— Мэтью?

Толкнув дверь, Элизабет заглянула в кухню. Ее дюжий родственник сидел за столом в компании тускло горевшей лампы и непочатой бутылки виски. Нахмурившись и поплотнее запахнувшись в толстую шерстяную шаль, она вошла в помещение.

— Почему ты не в постели? — спросила Элизабет, подкрутив фитиль и сняв с печки большой кофейник. — Уже четыре часа ночи.

— Элизабет, у меня нет настроения разговаривать. Если ты пришла поболтать, то не надо. Пожалуйста, иди спать.

— Я не собираюсь с тобой разговаривать, — возразила Элизабет, налила в кофейник воды и снова поставила его на печь. — Я хочу приготовить кофе.

Мэтью невесело усмехнулся:

— В четыре часа ночи?

— Конечно, — ответила она, начиная вертеть ручку кофемолки. — Самое время для кофе.

— О Господи! — Мэтью застонал. — Только этого не хватало. Я же сказал Джимми, что хочу побыть один.

— Ты уже был один, — заявила Элизабет, аккуратно высыпав кофе в кофейник. — Целых три часа сидел в темноте и жалел себя. — По-моему, этого более чем достаточно.

— Меня не интересует твое мнение.

— Ты ведешь себя очень глупо. Я вообще не люблю, когда взрослые мужчины обижаются на весь свет, точно малые дети. — Она ловко развела огонь в печке и поставила на нее пузатый чайник с водой и кофейник. — Господи, можно подумать, наступил конец света! Ты сидишь здесь с таким выражением лица… а ведь ничего особенного не случилось. Просто ты наделал глупостей, как это свойственно мужчинам, и непонятно зачем расстроил бедняжку Мариетту своими необдуманными действиями.

— Я ее расстроил? — Мэтью смотрел на нее в полном недоумении.

— Да, я уверена. Если, конечно, Джеймс сказал мне правду, прежде чем лег спать. — Элизабет вытащила из хлебницы большой каравай, который испекла вчера. — Ты настоящий Кейган, Мэтью. Невероятно упрям. Мариетта и так от тебя натерпелась, а тут еще стихи и серенады под окном поздно ночью. Честно говоря, я бы после этого вообще прервала с тобой всякие отношения.

— Черт возьми, Бет! Я же старался вести себя романтично! Хотел доказать ей, что люблю ее, потому и вел себя так. Что еще вам, женщинам, надо? Сделаешь что-нибудь — плохо, не сделаешь — опять плохо!

— Мэтью Иезекия Кейган, — строго сказала Элизабет, спокойно нарезая хлеб толстыми ровными ломтями, — ты прекрасно знаешь: в моем доме такой тон недопустим. А Мариетте нужна не романтика, а рассудительность и доброта. Кроме того, человек, которого она любит, должен быть честен.

Последняя фраза оскорбила Мэтью настолько, что он чуть не лишился дара речи.

— Честен?! Да я… да она… А кого это она любит?

— Пресвятые небеса! — раздраженно воскликнула Элизабет, вынимая из буфета масленку и горшочек со сливовым джемом. — Я имела в виду тебя, конечно. Ты просто смешон! Мариетта любит тебя, и если ты сам этого не понимаешь… Если ты этого не понимаешь, — продолжала она, не обращая внимания на его протесты, — значит, ты дурак, каких свет не видывал.

— Ну да! — саркастически сказал Мэтью, махнув рукой. — Она так меня любит, что скорее умрет, чем пойдет со мной под венец. Джимми тебе не рассказывал? Она уже раз сто отказывала мне. Вот как Этти меня любит!

— Пожалуйста, не преувеличивай. Конечно, она отказывает. Мариетта не верит в твою любовь.

— Неужели? — воскликнул Мэтью с притворным удивлением. — Ах ты, Господи! Ты уложила меня на обе лопатки! — Он театральным жестом хлопнул себя по лбу. — И как это я раньше не подумал?

— Не говори чепухи! — резко ответила Элизабет, поставив перед ним чистую кофейную чашку и сливки, которые вытащила из коробки со льдом. — Как она может поверить в твою любовь, если ты все время говоришь, что не собираешься жениться и хочешь навсегда остаться федеральным маршалом?

— Но я уже объяснил ей, что больше не хочу.

— Правда? Судя по словам Мариетты, ты не слишком старался убедить ее. — Прислонившись к раковине, Элизабет скрестила руки на груди. — Мэтью, скажи, пожалуйста, ты не заметил, что за последнее время Мариетта сильно изменилась? Она неважно себя чувствует.

— Конечно, заметил. — Мэтью слегка пожал плечами. — Я даже зашел к доку Хэдлоу, но он сказал, что скоро все будет в порядке и Этти перестанет мучиться от этого приспособления.

— Приспособления?!

— Ну, он, кажется, употребил другое слово… Какая разница? Ты ведь то же сказала Джасу. Насчет всяких там женских дел… приспособления или акклиматизации на новом месте. Я, правда, об этом не слышал, но Этти действительно больна.

— Я так и знала! — Элизабет покачала головой. — Мариетта думает, что тебе все известно, но я ей не верила. Ни один Кейган не стал бы вести себя так спокойно в подобной ситуации.

— О чем ты?

— Я говорю о твердолобом мужчине, который не может получше присмотреться к любимой женщине, чтобы понять, что ей нужно. И я говорю об упрямой женщине, которая не может поверить, что достойна любви. А теперь послушай меня, брат Мэтью. — Элизабет помахала у него перед носом кухонным ножом. — Все это время, начиная с вашей встречи в Сакраменто, ты убеждал Мариетту, что единственное твое желание — остаться федеральным маршалом. И говорил ты от чистого сердца — она это поняла. Теперь ты пытаешься убедить ее в обратном. Конечно, Мариетта понимает, что ухаживание за ней дается тебе непросто. Но дело в том, что она знает: ты можешь решиться на такое и ради любой другой женщины, которой захочешь обладать.

— Но мне не нужна другая женщина! — запротестовал Мэтью.

— Я знаю это, — сказала Элизабет, наливая ему кофе, — а она — нет. Если хочешь убедить ее в искренности своих чувств, найди искренние слова. Ты должен дать Мариетте то, что никогда не дал бы никакой другой женщине.

— Я могу дать ей только мою любовь! — сердито проворчал Мэтью. — Ни одна женщина не получала этого от меня. Но Этти в моей любви не нуждается.

— О нет! Ей нужна твоя любовь. Еще как! Конечно, Мариетта тоже ведет себя глупо, но только на первый взгляд. Подумай немного, и ты поймешь, почему она тебе отказывает.

— Значит, надо сделать что-то особенное… Дать ей то, чего я не дал бы никому другому…

— Раскрой душу. Поделись с Мариеттой тем, что никогда не рассказывал другим.

— Звучит не слишком убедительно.

— Слова — самый драгоценный дар, если идут от чистого сердца. Но сделать такой подарок нелегко: ведь тебе придется отдать частицу самого себя.

— Ну. — Мэтью устало вздохнул. — Хуже мне уже не будет. И что может быть хуже, чем читать стихи ночью под чьим-то окном? Но что я могу ей рассказать?

Элизабет покачала головой и грустно улыбнулась.

— Тут я не могу тебе помочь, брат, — при всем своем желании. — Она наклонилась и поцеловала его в щеку. — Придумай сам.

— Отлично, — пробормотал он.

Сняв чайник с плиты. Элизабет направилась к двери, но на полдороге остановилась и оглянулась на Мэтью:

— Я оставлю в твоей комнате тазик с горячей водой. Когда ты закончишь есть, она как раз немножко остынет.

— Когда я закончу?..

Мэтью посмотрел на стол. Он только сейчас заметил, что Элизабет поставила перед ним хлеб, масло, джем, кофе, сливки и сахар.

— А я и правда проголодался, — сказал он, взял кусок хлеба и подвинулся к теплой уютной печке.

Мэтью уже почти расправился с едой, когда обратил внимание, что бутылка виски исчезла.

— Элизабет Кейган, — сказал он громко и улыбнулся. Понятно: бутылки ему больше не видать! — Ты змея, Элизабет. Хитрая змея.

Глава 24

Мариетта спустилась в прихожую, держа маленькую черную шляпку в одной руке и черный жакет — в другой. Она собиралась уйти. Но в это время в дверь кто-то постучал.

— Вот несчастье! — пробормотала она, пожалев, что так рано отослала миссис Килир домой. — Мне сейчас не до гостей.

Может, ускользнуть через черный ход? Она уже пробовала сделать это пару раз, но Либерти и Джастис перехватывали ее и журили, а потом все равно шли следом.

Мариетта стояла, не зная, на что решиться. Стук повторился.

— Этта? — громко крикнул Мэтью. Выронив шляпу и жакет, она распахнула дверь.

— Мэтью! А я как раз собиралась ехать к тебе в «Лос Роблес». О, Мэтью, вчера вечером я была такой…

— Знаю. — Мэтью вошел в дом, захлопнув дверь перед Джастисом и Либерти, которые с любопытством смотрели на эту сцену. — Потому и пришел. Я хочу поговорить с тобой.

— Да, пожалуйста.

Мариетта вдруг растерялась. Все это время она придумывала, что и как сказать Мэтью, а теперь с трудом могла вспомнить собственное имя.

— Хочешь, пойдем на кухню и выпьем кофе? Миссис Килир приготовила его перед уходом.

Мэтью кивнул:

— Отлично. — Он шел следом за Мариеттой в кухню, на ходу снимая шляпу. — Ты говоришь, миссис Килир ушла?

— Я отослала ее домой, — сказала Мариетта, приглашая жестом к столу. — Я ведь хотела ехать в «Лос Роблес». Так зачем же ей сидеть здесь целый день? Все убрано, работы никакой нет.

— Ты собралась к нам в «Лос Роблес»? — удивленно спросил Мэтью, наливая сливки себе в чашку с кофе. — Чтобы поговорить со мной?

Мариетта села на стул рядом с ним и честно призналась:

— О, Мэтью, мне так стыдно за вчерашнее! Я хотела извиниться за то, что натворила. Если бы можно было все исправить!

Мэтью удрученно вздохнул.

— Я тоже раскаиваюсь, — сказал он с горечью. — За всю жизнь я не делал большей глупости. Тебя унизил, а себя выставил дураком. И я тоже хотел бы зачеркнуть вчерашний вечер.

— Пожалуйста, не говори так, Мэтью. Никто, даже Дэвид не устраивал для меня такого чуда. Это самый прекрасный, самый романтичный поступок, и я буду помнить о нем всю жизнь!..

Мэтью покраснел.

— Ну, я рад, что тебе понравилось, — смущенно сказал он.

— Мэтью, я должна кое-что тебе сказать. Жаль, что я не сделала это вчера! Мне хотелось сказать это еще месяц назад, когда ты первый раз предложил мне выйти за тебя замуж.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, но сначала дай мне выговориться. Не беспокойся, я не буду опять делать предложение.

— Но, Мэтью, я как раз…

— Есть еще кое-что, милая. Мне трудно рассказывать об этом, так что, пожалуйста, посиди тихонько и послушай. А потом будет твоя очередь.

— Хорошо, Мэтью, — прошептала Мариетта. — Как хочешь.

Мэтью нахмурил брови так, словно его мучила головная боль, и опустил глаза.

— Я никому никогда этого не рассказывал, — промолвил он после короткого молчания. — Даже и думать об этом не мог. Давай больше никогда не будем возвращаться к сегодняшнему разговору. Хорошо? — Он поднял на нее глаза.

Выражение его лица поразило Мариетту, она согласно кивнула ему. Мэтью снова опустил глаза.

— Ты ведь знаешь о Лэнгли Тайнее. — Он улыбнулся. — Старина Лэнг! Он два года заботился обо мне: кормил, оберегал от неприятностей, учил всему, что должен знать полицейский. Хороший полицейский, — добавил он, искоса взглянув на Мариетту. — Он любил, чтобы все было по правилам. Господи, Лэнг стремился к совершенству во всем! Надо идеально стрелять, назубок знать законы и отлично ездить на лошади. — Мэтью покачал головой. — Только тогда у полицейского есть шанс выжить. Вот этому Лэнг меня и обучал. Обучал правилам, которые должны войти в плоть и кровь, а иначе — смерть. В Найтс-Ферри ты узнала одно из них, когда я объяснял, как следует стрелять. Помнишь, милая?

— Да, — тихо ответила Мариетта. — Я помню. Если придется стрелять, хорошо прицелься и…

— И стреляй, чтобы убить, — закончил Мэтью, одобрительно кивнув. — Правильно. Это первое, чему научил меня Лэнг. Никогда не целиться в человека просто так, но если нужно убить — убивай. Другого не дано. Или ты выстрелишь первым, или тебя убьют.

— Понятно. — Мариетта осторожно коснулась его руки и почувствовала, как сильно он напряжен.

— Я видел, как Лэнг убивал. Он был очень терпелив, делал это только в крайнем случае, но уж если бил, то бил без промаха. Я не видел более меткого и быстрого стрелка, кроме, пожалуй, Дрю Куинна, который очень ловко управлялся с оружием там, в Хетч-Хетчи. Но Лэнг… Господи, он вселял в меня страх Божий! Меня даже стошнило, когда я увидел первый раз, как он кого-то убил, — так я испугался. Но Лэнг сказал: «Он нарушил закон и понес справедливое наказание». Он часто повторял эту фразу, потому что почитал закон, как десять заповедей, а себя считал чуть ли не Моисеем, который заставляет свой народ блюсти их.

— Мне хотелось бы с ним познакомиться, — шепотом сказала Мариетта. — Он, наверное, интересный человек?

— Да… был. — Мэтью вздохнул. — Это точно. Он многому научил меня, а я… Я никогда не говорил… ни разу я его не поблагодарил, ни разу не сказал ему, что он для меня значит. Я был просто глупым мальчишкой и не думал о том, что все может измениться. А Лэнг был чертовски хорош во всем. Клянусь, Этти! — Он крепко стиснул ее руку. — Я подражал ему. Мне казалось, что Лэнг будет жить вечно.

— Ты любил его, как отца.

— Да, — кивнул Мэтью. — Как отца. Я вел себя глупо, по-детски, но он все понимал. Лэнг видел меня насквозь. Ему ничего не надо было объяснять. За это я его и любил. — Он закрыл глаза и сжал руку Мариетты так, что чуть не переломал ей пальцы.

— О Мэтью!.. — Мариетта подала ему другую руку, словно хотела сказать: ломай и эту.

— Лэнг родился в Абилине. Он считал, что это настоящий Техас, самое сердце штата. Закончив работу, он всегда говорил: «Ну, малыш, пора возвращаться в настоящий Техас». — Мэтью улыбнулся. — Абилин мне не очень нравился, особенно по сравнению с Санта-Инес, но Лэнг любил этот город и использовал любую возможность, чтобы поехать туда.

Однажды мы отправились в Абилин после того, как целый месяц ловили бандитов, ограбивших банк в Лаббоке. Тяжелая это была работа, и Лэнг мечтал вернуться домой. Он уже подумывал о пенсии и написал своему другу, федеральному маршалу в Хьюстоне, насчет меня. Хотел, чтобы я получил его место, когда он сдаст свой значок.

В общем, до Абилина нам оставался день езды. Мы остановились в крошечном городишке. Ты понимаешь, что я имею в виду? — Мэтью посмотрел на Мариетту. — У него и названия-то нормального не было. Мы с Лэнгом зашли выпить в старый, ветхий салун. Только сели — вдруг вбегает какой-то парень и спрашивает: «Это вы — Лэнгли Тайне?» Никто не удивился: Лэнга хорошо знали в округе Абилин.

Ну, Лэнг сказал, что да, мол, это я. И тут все посетители столпились возле нас и стали рассказывать об одной семье, у которых была ферма на другой стороне реки. Молодых супругов звали Карл и Бекки Макгенри. У них было четверо детей, самый младший появился на свет всего несколько недель назад. Хорошая семья… Соседи забеспокоились, что Карла уже недели две никто не видел, а когда кто-то из них зашел проведать новорожденного, Бекки встретила его на пороге с обрезом в руках и пустила из него несколько очередей. Нам сказали, что миссис Макгенри, наверное, повредилась в уме, потому что несла всякий вздор и вела себя очень странно. Ни дети, ни мистер Мак-генри не вышли. Жители этого городка были встревожены и не знали, что делать.

Лэнг попросил их успокоиться. Сказал, что сам отправится на ферму и попробует выяснить, в чем дело. Может, ничего особенного и не случилось, просто супруги повздорили… из-за ребенка, например.

Мэтью вздохнул и замолчал, допил остывший кофе. Когда он ставил чашку на блюдце, Мариетта заметила, что его рука слегка дрожит.

— В общем, мы поехали туда… Сначала нас насторожил запах. Отвратительное зловоние шло из маленького сарая, который находился недалеко от дома. Мы зашли в сарай, и я чуть сознание не потерял от смрада. Никогда в жизни я не видел ничего подобного.

Карл Макгенри лежал там — вернее то, что от него осталось. Смерть наступила давно, и мы не смогли понять, что же произошло. Было ясно только, что он запрягал или распрягал лошадей: в руках у Карла были вожжи, а две лошади, впряженные в повозку, валялись рядом.

— О Господи, — прошептала Мариетта.

— Весь сарай был продырявлен… и трупы… Две дойные коровы, старый мул. Судя по количеству дыр в стенах, убийца спятил и палил куда попало.

Мэтью взял руки Мариетты в свои и положил на них голову, словно собрался молиться.

— Мы мгновенно оттуда выскочили. Лэнг сказал, что надо, мол, посмотреть, что она сделала с детьми, и велел отвести лошадей на дорогу, а то Бекки и их может прикончить. — Мэтью покачал головой и продолжал сдавленным голосом: — Я не хотел оставлять его одного. Не хотел, Этти! Но… но он отдал приказ, и я его должен был выполнить. А когда вернулся… Господи, я бежал со всех ног и совершенно выдохся… Потом я увидел их — Лэнга и миссис Макгенри. Оружия у нее не было, она просто стояла в дверях и кричала Лэнгу, чтобы он убирался. А Лэнг пытался ее успокоить. Сзади, в дверном проеме, стояли трое малышей, испуганных до смерти. Два мальчика и девочка. Все оборванные, худые и коротко остриженные. Издали казалось, что они лысые.

Миссис Макгенри выглядела не лучше. Она была еще молода, ей было не больше тридцати, и очень хорошенькая. Первое, о чем я подумал, поглядев на нее, вот, мол, какая красавица. Только очень худая. И дрожала она как осиновый лист. Не просто дрожала, Этти, — казалось, она сейчас рухнет на землю и начнет биться в истерике. А в ее глазах — голубых глазах — застыл ужас. Никогда я их не забуду. Она напоминала испуганного ребенка, который шарахается от любого шороха. Но кроме страха, я увидел и безумие. Оно ясно читалось на ее лице.

Лэнг говорил очень медленно, и она немного успокоилась. Я стал приближаться к ним — тоже очень медленно, и показал ей, что в руках у меня нет оружия. Мне оставалось пройти еще ярда два, но тут Лэнг велел мне остановиться и сказал: «Не делай лишних движений, малыш. Будь умницей».

К этому времени Бекки как будто успокоилась: Лэнг умел уговаривать людей. Он объяснил, что хочет побеседовать с ней, и только. Она, мол, может делать все, что ей заблагорассудится. Он сказал, что хотел бы зайти в дом и поговорить за чашечкой кофе, но можно и здесь, это не важно. Не важно…

Мэтью снова сжал руки Мариетты и еще ниже наклонил голову. Мариетта прикусила губу, боясь сказать что-нибудь некстати.

— Не знаю, как все это случилось. — Мэтью повысил голос. — Возле дверей лежала куча досок. И топорик. Бекки схватила его и начала орать.

— Мэтью.

— А я стоял. Просто… стоял, — говорил он глухим, придушенным голосом. Потом со стоном закрыл руками глаза.

— Все в порядке, — прошептала Мариетта. — Все хорошо.

— Он не сделал ничего! — вдруг с яростью закричал он. — Даже револьвер не вытащил. Просто стоял, расправив плечи, и смотрел… Смотрел, как она приближается.

Мэтью задыхался, а Мариетта ничем не могла ему помочь, только держала его за руки и плакала.

— Все произошло так быстро. Лэнг упал, а Бекки стояла и смотрела на меня. Она не кричала и не двигалась — просто смотрела. И я не помню, как в руках у меня оказался револьвер.

Он замолчал, не в силах выговорить ни слова. Его горячие слезы текли по пальцам Мариетты, а она целовала его склоненную голову и шептала:

— Мэтью… Мэтью…

Прошло много, очень много времени, прежде чем Мэтью успокоился и выровнялось его дыхание.

— Ребекка Макгенри. Это был первый человек, которого я убил. Прямо на глазах у ее маленьких детей. Я убил ее. А в доме еще был младенец. Совсем крошечная девочка, такая слабенькая и голодная… она даже не могла плакать. Братья и сестра не помнили, как ее зовут. — Он шмыгнул носом и поднял голову. — Она умерла на следующий день, в городе. Никто не смог ее спасти.

Мэтью вздохнул.

— Ну, а дальше, сама понимаешь, — продолжал он, вытирая мокрое лицо. — Кое-кто знал, как связаться с родителями Бекки, они приехали в Абилин и забрали детей домой, в Кентукки. Супругов Макгенри и младенца похоронили, а я отвез тело Лэнга в Абилин.

Мэтью встал, подошел к раковине, умылся и намочил чистое полотенце для Мариетты.

— Вот, милая, возьми. Тебе сразу станет лучше. Как только она взяла полотенце и вытерла слезы.

Мэтью снова сел за стол.

— В Абилине Лэнгу устроили пышные похороны. Весь город собрался. Старик, наверное, посмеялся бы над всем этим — особенно когда увидел бы огромную надгробную плиту на своей могиле.

— Что ты делал потом?

Мэтью с отсутствующим видом повертел в руке хрупкую фарфоровую чашечку.

— По-моему, я тогда немного двинулся. Носился по Нью-Мехико и Аризоне, ни с кем не общался и почти непрерывно пил. Не помню, как я попал домой. Когда увидел отца, Джимми и всех своих родных, сначала даже не сообразил, почему они здесь оказались. — Он улыбнулся. — Вид у меня был ужасный. Я не мылся и не брился месяца два, а может, и больше, и был худой, точно скелет. И лошадь моя выглядела не лучше. Но дома мне обрадовались. Отец чуть не расплакался. Джимми обнял так, что я едва цел остался. С тех пор, как я уехал, он очень повзрослел и изменился. Все изменились: и отец, и мама, и бабушка. Знаешь, Этти, до тех пор, пока мы с тобой не встретились, я думал, что никогда больше мне не будет так хорошо, как в тот день. Я снова был дома, в кругу своей семьи. Они приняли меня так, как будто забыли о прежних ссорах. И никто не спрашивал, что со мной произошло. Мне дали время прийти в себя.