Клей чувствовал острую жгучую боль за то, что расстроил ее, получив в ответ лишь глубокую любовь.

— О, Клей, — сказала она, когда нашла в себе силы говорить, — если бы тебе было шесть лет, все было бы проще: я бы тебя наказала и отправила в твою комнату.

Он грустно улыбнулся.

— Если бы мне было шесть лет, тебе бы не пришлось этого делать.

На губах у нее задрожала мимолетная, улыбка и исчезла.

— Не смеши меня, Клей. Я глубоко расстроена из-за тебя. Дай мне свой носовой платок. — Он вытащил его из кармана. — Я думала, что учила тебя, — она приложила платок к глазам, подыскивая подходящую фразу, — уважать женщин.

— Ты так и делала, вы оба учили меня этому. — Вдруг Клей поднялся, засунул руки в карманы брюк и отвернулся. — Но ради Бога, мне двадцать пять лет! Вы действительно думаете, что в этом возрасте у меня никогда ничего не было с женщинами?

— Так или иначе — мама так не думает.

— Я был бы ненормальным, если бы был чистым, как первый снег. Разве вы не были женаты, когда отцу было двадцать пять лет?

— Точно, — вставил замечание Клейборн. — Мы были достаточно ответственными, чтобы направлять вещи в нужное русло. Сначала я женился на матери, и неважно, что мне подсказывали мои природные инстинкты, пока мы встречались.

— Полагаю, что начнешь читать мне проповеди, если я скажу, что времена изменились.

— Ты прав, буду. Клей, как ты мог допустить, чтобы подобное случилось при первом же свидании и с девушкой такого типа! Это можно было понять, если бы ты был обручен с девушкой или некоторое время с ней встречался. Если… если бы ты ее любил. Но не нужно стоять здесь и просить, чтобы я смотрел сквозь пальцы на твой беспорядочный секс! Я всегда буду против этого!

— Я на это не рассчитывал.

— Ты должен был думать! — Пожилой мужчина лихорадочно начал расхаживать по комнате.

— В то время никакие мысли не приходили в голову, — сухо сказал Клей и увидел, как заблестели глаза Клейборна.

— Само собой разумеется, что у тебя недостаточно мозгов, чтобы понять, что от этого она может забеременеть!

— Клейборн!

— Ну, черт побери, Анжела, он — взрослый человек с мозгами ребенка, раз допустил, что такое случилось. Я думал, что у двадцатипятилетнего человека должно быть достаточно здравого смысла в этом возрасте!

— Каждый из нас полагал, что другой предохранялся, — устало объяснил Клей.

— Полагал! Полагал! Да, ты отдал себя ее противному, жадному к деньгам отцу, и все благодаря своей глупости! Этот буйно-помешанный ловок! Он обнесет нас, как липу!

Клей не мог этого отрицать, даже Кэтрин говорила, что это правда.

— Вы не отвечаете за мои поступки.

— Ты прав. Но ты думаешь, что такое основание понятно такому человеку, как Герб Андерсон? Он хочет, чтобы ему возместили убытки за соблазн его дочери, и он не успокоится, пока сумма не достигнет цифры, которую он нарисовал в своем уме!

— Он сказал, сколько он хочет? — спросил Клей, боясь услышать ответ.

— Нет: Но я могу сказать, что его ум быстро работает с большими круглыми числами. И, Клей, в голову приходит еще кое-что, над чем нужно подумать. — Взгляд, которым он посмотрел на свою жену, говорил о том, что они уже говорили об этом. — Члены местного предвыборного собрания выдвинули меня на должность главного прокурора округа. Я тебе этого не говорил, потому что считал, что будет лучше подождать, пока ты сдашь экзамен и получишь разрешение на ведение адвокатской практики и станешь работать в фирме. Честно говоря, над этим мы с твоей матерью думаем очень серьезно. Мне не приходится тебе говорить, какой ущерб могут нанести темные делишки репутации потенциального кандидата. Не говоря уже об избирателях.

— Кэтрин сказала, что уже решила, что будет делать, хотя она не раскрыла мне своих планов. Но как только она покинет дом, ее отец и шага не сможет сделать, чтобы возбудить процесс по поводу установления отцовства. Она отказывается помогать ему.

— Довольно обманывать себя, Клей. Ты — уже почти адвокат, а я им являюсь. Мы оба знаем, что процесс по установлению отцовства — это самый твердый орешек. Дело не в том, как окончится процесс, дело в том, какой резонанс он вызовет. Вот почему я волнуюсь. И есть еще один пункт, которого мы еще не касались. — Он посмотрел вниз на свой бокал, а потом в глаза Клею. — Даже если этот человек перестанет предъявлять свои требования, здесь есть моральные обязанности, которые ты не можешь отрицать. Если же ты станешь отрицать, тогда я в тебе еще больше разочаруюсь.

Клей резко поднял голову вверх. — Ты ведь не считаешь, что я на ней должен жениться?

Отец пристально смотрел на него, каждая линия его лица выражала неудовлетворение.

— Не знаю, Клей, не знаю. Единственное, что я знаю, это то, что я пытался на примере и словами учить тебя, что значит быть честным. По-твоему, честно оставлять женщину испорченной и совсем без денег?

— Честно, если она сама этого хочет.

— Клей, женщина сейчас, наверное, лишена здравого смысла. Она зажата между незнакомым мужчиной и безумцем-отцом. Ты разве не думаешь, что она заслуживает от тебя помощи?

— Ты сам за, меня сказал. Ты думаешь, что она захочет выйти замуж за незнакомца?

— Она может сделать и худшее… Несмотря на безрассудство, которое ты недавно проявил, я не думаю, что ты — совсем безнадежный случай.

— Я был бы им, если бы на ней женился. Господи, эта девушка мне даже не нравится!

— Во-первых, не богохульствуй в присутствии матери. Во-вторых, не называй ее девушкой. Она — созревшая женщина, это ясно видно. И как женщина, она должна прислушаться к разуму.

— Не понимаю, к чему ты клонишь. Ты сам видишь, из какой она семьи. Ее отец-помешанный, мать — запуганная женщина, посмотри, как они одеты, где живут. Наверняка тебе не хотелось бы, чтобы я вошел в их семью, тем не менее, ты говоришь так, как будто хочешь, чтобы я попросил ее руки.

— Тебе бы раньше следовало принять во внимание ее прошлое…

— Как бы я это сделал, если я ее тогда даже не знал?

Клейборн Форрестер обладал врожденным чувством удачно выбирать время. Такое чувство было присуще каждому преуспевающему адвокату — он выдерживает паузу в нужный момент, чтобы потом впечатляюще заговорить и тем самым обеспечить успех дела.

— Прежде чем снять с себя вину, в моем понимании создается огромное ощущение ответственности перед ней и ребенком. Ты действовал, не думая о последствиях. Даже сейчас, кажется, ты забыл, что в этой истории замешан ребенок, и этот ребенок — твой.

— И ее!

Отец стиснул челюсти, в глазах появился ледяной холод.

— Когда ты стал таким черствым, Клей?

— Сегодня вечером, когда я вошел домой, и на меня набросились эти канюки.

— Прекратите, вы, оба, — спокойно скомандовала Анжела, поднимаясь с кресла. — Ни один из вас сейчас не понимает, что говорит! Совсем скоро вы оба будете сожалеть о сказанном. Клей, твой отец прав. У тебя-таки есть моральные обязанности перед этой женщиной. Мы не можем сейчас решить, дойдет ли до того, чтобы просить ее выйти за тебя замуж. — Подойдя к мужу, она положила руку ему на грудь. — Дорогой, нам всем нужно над этим подумать. Он сказал, что она отказалась от денег. Давай позволим им двоим решить, что дальше делать, после того как страсти немного улягутся.

— Анжела, я думаю, что нашему сыну нужно…

Она закрыла пальцами его губы.

— Клейборн, сейчас ты ведешь разговор на эмоции, а ты мне без конца повторял, что адвокат не должен делать этого. Давайте не будем сейчас больше ничего обсуждать.

Он заглянул ей в глаза, которые светились от возбуждения. Это были большие, прекрасные овальные глаза цвета теплого ореха, и не нужно было добавлять никакой косметики, которой она пользовалась каждый день, чтобы выделить их. Клейборн Форрестер, в возрасте пятидесяти девяти лет, любил их, лишенные косметики, так же сильно, как он любил их в двадцать лет, ее глаза всегда его успокаивали. Он накрыл рукой руку, которая лежала на его груди. Ему не нужно было ничего говорить в ответ. Он подчинился ее рассудительности и, в знак подтверждения своей любви, нежно сжал ее руку своей теплой ладонью.

Глядя на них, Клей снова почувствовал надежность, которая исходила от них, исходила так долго, как только он себя помнил. Ему всегда хотелось дублировать любовь и доверие, которое светилось в глазах родителей, когда они смотрели друг на друга. Он не хотел жениться на девушке, фамилии которой не помнил, чей дом был полной противоположностью его дому, где царили любовь и гармония отношений.

Родители посмотрели на сына.

— Твоя мать права. Давай на этом закончим. Со временем все прояснится. Найдется выход.

— Я на это надеюсь. — Руки Клея судорожно сжались в кулаки.

Анжеле он казался большим мальчиком со взъерошенными волосами. Интуиция подсказывала ей, с чем он сейчас боролся, и она мудро ждала, пока он выплеснет все наружу.

— Я ужасно извиняюсь, — наконец выдавил из себя Клей, и только тогда она протянула к нему руки. И в этот же момент отец положил ему руку на плечо, как бы восстанавливая доверие.

— Мы любим тебя, Клей, и это главное, — сказала Анжела.

Клейборн добавил:

— Доказательство этому может показаться на данный момент странным, но, как говорится в пословице, любовь не всегда добра. — Затем, обняв жену за плечи, он сказал: — Спокойной ночи, сын.

Покидая их, Клей знал, что они останутся близкими, несмотря на то, какую позицию они изберут. Так было всегда…

У него не было желания сравнивать родителей, хотя мать казалась более сговорчивой. Единство их цели сыграло такую большую роль в обеспечении надежности детства Клея, что все нюансы их характеров сейчас не имели значения. При одной мысли о союзе с неуправляемой Кэтрин Андерсон Клея бросило в дрожь.

Анжела Форрестер лежала, плотно прижавшись животом к изогнутой спине мужа, сунув одну руку под подушку, а другую — под его пижаму.

— Дорогой? — прошептала она.

— Гм? — ответил он, и этого было вполне достаточно, чтобы понять, что он тоже не спит.

Казалось, слова застревали в горле Анжелы.

— Ты ведь не думаешь, что эта девушка пойдет и сделает аборт?

— Я сейчас думаю о том же, Анжела. Я не знаю…

— О, Клейборн… наш внук, — прошептала она, прижимаясь губами к его спине и опуская ресницы. Она невольно сравнивала — как все происходило, когда она впервые полюбила этого мужчину, в каком приподнятом настроении они находились, когда она была беременна Клеем. К ее глазам подкатили слезы.

— Я знаю, Энжи, я знаю, — успокаивал Клейборн, протягивая руку назад и еще крепче прижимая ее тело к себе. Наступила долгая задумчивая тишина, а потом он повернулся к ней и обнял обеими руками. — Я бы заплатил любую сумму денег тому, кто бы предотвратил аборт, ты знаешь это, Энжи.

— Я зн… я знаю, дорогой, знаю, — прошептала она тихо, успокоенная знакомой лаской.

— Хотя я должен был заставить Клея примириться со своей ответственностью.

— И это я знаю… — Оттого, что она это знала, легче не становилось.

— Хорошо, тогда давай немного поспим.

— Как я могу уснуть, если у меня перед глазами стоит этот ужасный человек, который машет перед ней пальцем и угрожает. О Господи, он безжалостный, Клейборн, это может увидеть любой. Он ни за что не отпустит девушку, считая ее ключом к нашим деньгам.

— Деньги — это ничто, Энжи! Это ничто… — с силой сказал он.

— Я знаю. Сейчас я думаю о девушке и о том, что это ребенок Клея. Представь себе, что она принесет ребенка назад в тот дом, где живет этот жестокий человек. Он — безумный! Он такой…

Клейборн поцеловал жену и почувствовал на ее щеках слезы.

— Энжи, Энжи, не надо, — прошептал он.

— Но ведь это наш внук, — повторила она ему на ухо.

— Нам приходится довериться Клею.

— Но то, как он сегодня вечером разговаривал…

— Он реагировал, как любой мужчина. Давай надеяться, что днем он увидит свои обязанности более четко.

Анжела перевернулась на спину, вытерла простыней глаза и постаралась успокоиться. Как бы там ни было, речь идет не о каком-то негодяе. Речь идет об их сыне.

Клейборн поцеловал ее в щеку.

— Я люблю тебя, Энжи.

Потом он повернул ее на бок так, что она оказалась к нему спиной, и положил руку ей на грудь. Она прижалась к нему. Они черпали друг от друга силы до тех пор, пока сон не заглушил их тревоги.

Требовалось большое мастерство, чтобы перехитрить алчность Герба Андерсона. У него было шестое чувство, которое просыпается по какой-то необъяснимой причине у алкоголиков, какая-то сверхъестественная интуиция, которая вдруг может заставить его затуманенный мозг работать со страшной ясностью. Утром следующего дня Кэтрин осторожно занималась привычными делами, понимая, что любое изменение может вызвать у него подозрение. Она стояла на кухне возле раковины и ела апельсин, когда вошел Герб, шаркая ногами.

— Опять сосешь апельсины, га? — со скрипом спросил он из дверного проема. — Много же от этого пользы. Если хочешь что-нибудь пососать, пойди, пососи старому Форрестеру, может, от него что-нибудь получишь! Какой от тебя толк? Если ты и впредь будешь стоять, как безмозглая глыба, мы ничего не получим от Форрестеров!

— Перестань ругаться. Я сказала, что пойду с тобой, но не нужно мне угрожать. А сейчас мне нужно идти в колледж.

— Ты никуда не пойдешь, пока не скажешь мне, что получила от любовничка вчера!

— Папа, не надо! Прошу тебя! Я не хочу опять через это проходить.

— Нет, мы пройдем через это еще раз, вот только дай я выпью свой королевский кофе! Стой, где стоишь, девочка. Куда подевалась, черт возьми, твоя мать? Разве мужчина должен сам себе готовить кофе среди кучи мусора?

— Она ушла на работу. Свари себе кофе сам.

Он вытер губы краем жесткого рукава. Кэтрин слышала, как он почесал бакенбарды.

— После разговора с любовничком ведешь себя нагло, га? — Он хихикнул. Она уже не пыталась останавливать его, когда он пользовался термином «любовничек», не желая доставлять ему удовольствие. Он подошел к раковине, включил воду и начал вытряхивать из кофейника кофейную гущу, разбрызгивая ее во все стороны и вытирая руки об вытянувшуюся рубашку. Кэтрин отступила назад, потому что вода летела на пол и попадала на нее. Находясь рядом с ним, она почувствовала запах спиртного. Ей стало плохо.

— Ну, ты собираешься его выплюнуть или все утро будешь сосать апельсин? Что любовничку пришлось сказать в свою защиту?

Она подошла к мусорному ведру, которое стояло рядом со старой с отбитыми краями плитой, чтобы выбросить апельсиновые корки, не в силах стоять рядом с ним.

— Он не хочет на мне жениться, как и я не хочу выходить за него. Я тебе говорила, что он не захочет.

— Ты мне говорила! Ха! Ты мне ничего не говорила, сука! Мне пришлось перевернуть весь этот чертов дом, чтобы докопаться до истины! Если бы я до этого не додумался, я все еще не знал бы, кто твой любовничек! И если ты думаешь, что я собираюсь его просто так отпустить, то ты ошибаешься! — И он начал бормотать одно и то же. Кэтрин ненавидела его за эту привычку.

— Говорила мне… она говорила мне, ха! Черта с два она мне что-то говорила…

— Я иду в школу, — сказала она, направляясь к двери.

— Держи свою прекрасную маленькую задницу там, где она есть!

Вздохнув, она остановилась спиной к нему. Ей надо подождать, пока он закончит свою тираду, а потом сделать вид, что идет на занятия… Тогда он, как обычно, уйдет из дому и будет бесцельно слоняться где-нибудь…

— Сейчас я хочу узнать, что он собирается делать с неприятностью, в которую попал? — Она услышала, как сильно кофейник стукнулся о форсунку.

— Папа, мне нужно идти в колледж.

Завывая и гримасничая, он повторил:

— «Папа, мне нужно идти в колледж…» — а потом закончил, чуть не рыча: — Прежде чем ты пойдешь в школу, ты мне ответишь! Что он собирается делать, раз уж испортил тебя?!

— Он предложил деньги, — откровенно ответила она.

— Ну, это уже кое-что! Сколько?

«Сколько, сколько, сколько», — обезумев от злости, думала Кэтрин и наобум сказала:

— Пять тысяч долларов.

— Пять тысяч долларов! — вырвалось у него. — Ему придется заплатить больше, если он хочет, чтобы я оставил его в покое. Мне улыбнулась фортуна, а он мне хочет выплатить каких-то пять тысяч баксов?

Кэтрин медленно повернулась и посмотрела ему в глаза.

При упоминании о деньгах, глаза отца жадно заблестели. Кэтрин пообещала себе, что запомнит этот блеск и будет смеяться, когда уйдет из дома. Он задумался, почесывая свой живот.

— Что ты ему сказала? — Она презирала это хитрое выражение лица. Это означало, что колесо снова заработало: он опять разрабатывает схему, как лучше из ничего получить что-то.

— Я сказала ему, что, возможно, ты встретишься с его отцом.

— Это первая разумная вещь, которую ты сказала с тех пор, как я вошел на кухню.

— Ты все равно встретишься с ним, так зачем мне было лгать? Но я своего мнения не изменю. Ты можешь пытаться высасывать из него деньги, сколько тебе захочется, но мне эти деньги не нужны! Помни об этом! — Это тоже было частью ее тактики. Стоит ей изменить свое отношение к происходящему, как он тут же начнет подозревать.

— У тебя совсем куриные мозги! — ругался он, сдергивая грязное полотенце, висевшее на ящике. Но она давно привыкла к его оскорблениям. Она покорно терпела их. — У тебя не только не хватает мозгов вести себя так, чтобы тебя не испортили, но ты даже не чувствуешь своей выгоды, когда тебе улыбается удача! А сейчас она тебе как раз улыбается!

Она так часто слышала от него выражение «удача улыбается», что каждый раз при упоминании его Кэтрин становилось плохо, потому что это было частью его великого самообмана.

— Да, папа, ты говорил мне… тысячу раз, — с сарказмом сказала Кэтрин, а потом твердо добавила: — Но я не хочу его денег. У меня свои планы. Я смогу обойтись без них.

— Планы! — прокричал он. — Какие планы? Не думай, что ты будешь висеть у меня на шее и воспитывать своего ублюдка! Я не собираюсь растить отродье Форрестера! У меня нет таких денег!

— Не беспокойся, я тебя ни о чем не попрошу.

— Как пить дать не попросишь, потому что ты подцепишь любовничка и скажешь ему, пусть раскошеливается! — Он помахал пальцем перед ее носом.

— Для кого раскошеливаться? Для тебя или для меня?

— Не заставляй меня страдать! Я ужасно долго ждал, пока мне улыбнется удача!

Она чуть не съежилась, когда он опять употребил ненавистное выражение. Он так долго строил песочные замки, что теперь даже не осознавал, как часто пользовался этим выражением, и что оно только подчеркивало пустоту в его душе.

— Я знаю, — сухо сказала Кэтрин, но он опять пропустил сарказм мимо ушей.

— И вот она улыбнулась!

— Твой кофе выкипит. Выключи плиту.

Он бессмысленно смотрел на кофейник и не замечал, как поднимается крышка, не чувствовал запаха горелых зерен. Девушку неожиданно охватил внезапный приступ отчаяния от безучастности этого человека и своего положения в этом доме. Казалось, что он совсем забыл о ней. Опершись руками о край плиты, Герб Андерсон повторял с растущей страстью:

— Да, сэр… очень долго, и я заслужил это, слава Богу.

— Я ухожу. Мне нужно успеть на автобус.

Он вышел из состояния задумчивости, посмотрел через плечо с кислой миной на лице:

— Да, иди. Но готовься сегодня вечером снова нажать на старика Форрестера. Пять тысяч — это капля в море для такого богатого сукина сына.

Когда она ушла, Герб Андерсон наклонился над плитой и начал что-то себе шептать. Он часто шептал сам себе. Он сказал Гербу, что весь мир перевернулся для Герба, что Герб заслуживает лучшего, и теперь, слава Богу, Герб это получит! И никакая спесивая девчонка не может его заставить сойти с намеченного курса. В ее жилах течет кровь проститутки, как и у ее матери. Разве он не знал этого?! И разве она этого не подтвердила, позволив себя испортить? В итоге все всплывает наружу. Да, сэр. Кэтрин осталась перед ним в долгу, Ада перед ним в долгу. Черт, вся страна задолжала ему, если уж об этом говорить.

Он налил себе еще чашку кофе, пытаясь остановить дрожь.

Проклятая дрожь, — думал он, — это тоже вина Ады! Но после третьей чашки он стал спокоен, как лягушка, наблюдавшая за мухой. Чувствуя себя лучше, он усмехнулся, думая, какой он умный. Он был уверен в том, что старик Форрестер не захочет, чтобы какие-то Андерсоны влились в его напыщенный род! К концу недели Форрестер хорошо заплатит только для того, чтобы не состоялась свадьба его сына, который принадлежит к высшему классу, и испорченной Кэтрин Андерсон, которой место в самых низших слоях общества.

Кэтрин наблюдала из-за угла овощного магазина. Когда отец вышел из дома, она быстро позвонила своей двоюродной сестре, Бобби Шумахер, а потом вернулась домой, чтобы собрать вещи. Как и Кэтрин, Бобби училась на первом курсе в университете штата Миннесота, но ей нравилось жить со своей семьей. Ее дом, так не похожий на дом Кэтрин, в детстве представлялся Кэтрин раем. С младенческих лет девочки стали лучшими подругами и союзниками. У них не было секретов друг от друга.

Спустя час, сидя в желтом «битле» Бобби, Кэтрин почувствовала огромное облегчение оттого, что наконец удрала из дома.

— Ну, как дела? — Бобби вопросительно посмотрела на Кэтрин сквозь огромные очки в черепашьей оправе.

— Вчера вечером или сегодня утром?

— И вчера, и сегодня.

— Не спрашивай. — Кэтрин устало запрокинула голову назад и закрыла глаза.

— Плохо, а?

— Я не думаю, что Форрестеры поверили всему, что наговорил мой старик, когда вчера вторгся в их дом. Господи, ты бы видела их дом! Он так красив!

— Они предлагали деньги?

— Клей предлагал, — сказала Кэтрин.

— Я тебе говорила, что он это сделает.

— А я тебе говорила, что откажусь. Бобби скривила рот.

— Почему ты такая упрямая? Это его ребенок тоже!

— Я тебе говорила, что не хочу, чтобы он хоть как-то влиял на меня. Если он заплатит, он будет думать, что имеет право участвовать в дальнейших событиях.

— Но в твоей политике нет здравого смысла. Ты могла бы жить на эти деньги. Как ты собираешься платить за второй семестр?

— Точно так же, как я плачу за первый. — Бобби очень хорошо было известно это решительное выражение, которое появилось на губах Кэтрин. — У меня все еще есть печатная и швейная машинки.

— А у него есть миллионы отца, — сухо парировала Бобби.

— О, ради Бога, Бобби! Они не настолько и богаты!

— Стью говорил, что они купаются в деньгах. Несколько несчастных сотен не принесут им ущерба…

Кэтрин села прямо, сжав губы.

— Бобби, я не хочу спорить. С меня достаточно сегодняшнего утра.

— Старый милый дядя Герб снова на тропе войны? — спросила Бобби со слащавым неудовольствием.

Кэтрин кивнула.

— Ты все еще не можешь с этим примириться.

Кэтрин оставалась унылой, тогда в голосе Бобби послышались бодрые нотки.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Кэт, но не нужно! Много лет назад твоя мать сделала свой выбор, теперь это ее проблема — либо мириться, либо решать трудности.

— Он взбесится, когда обнаружит, что я ушла, а она останется с ним в доме и примет все на себя. — Кэтрин угрюмо смотрела в окно.

— Не думай об этом. Считай, что тебе повезло, что ты смогла уйти. Если бы этого не случилось, ты бы навечно там осталась и защищала ее. И не забывай, я сказала своей матери, чтобы сегодня вечером она заглянула к вам, поэтому твоя мать не будет с ним одна. Послушай, Кэт… ты ушла, и это важно. — Она посмотрела на свою двоюродную сестру карими глазами, а потом призналась с усмешкой: — Знаешь, за это я в чем-то благодарна Клею Форрестеру.

— Бобби! — В голубых глазах Кэтрин появился едва заметный веселый блеск.

— Хорошо, не буду! — Бобби крепче схватилась за руль.

— Ты обещала, что не расскажешь Клею, не забывай об этом! — напомнила ей Кэтрин.

— Не беспокойся — он от меня ничего не узнает, хотя в этом ты не права. Половина девушек университета отдали бы свои глазные зубы, чтобы извлечь пользу из ситуации, в которой ты оказалась, а ты вместо этого показываешь свою гордость!

— Клей Форрестер свободен — они могут начинать действовать! Что касается меня… Со мной все будет в порядке. — Кэтрин покорно посмотрела в окно.

— Но я хочу, чтобы с тобой не просто все было в порядке, Кэт. Разве не видишь, что я чувствую себя ответственной за тебя? — Бобби коснулась руки своей сестры, и их взгляды встретились.

— Нет, ты не ответственна ни за что. Сколько мне еще раз повторять это?

— Но я познакомила тебя с Клеем Форрестером.

— Но это все, что ты сделала, Бобби. Все остальное было следствием моего решения.

Они много раз обсуждали этот вопрос. После таких разговоров Бобби всегда падала духом.

— Знаешь, он спросит… — проговорила она тихо.

— Тебе просто придется соврать, скажешь, что не знаешь, где я.

— Мне это не нравится. — Теперь губы Бобби упрямо сжались.

— Мне тоже не хочется оставлять свою мать, но это — жизнь… Тебе же так нравится это повторять.

— Надо помнить об этом, если захочешь связаться с матерью и узнать, как у нее обстоят дела.

— Именно поэтому я и волнуюсь… Я не хочу, чтобы она думала, что я уехала далеко. Она сойдет с ума при одной мысли об этом.

— Некоторое время — да, но совсем скоро почтовые открытки убедят ее, что с тобой все в порядке, а твой отец даже и не подумает околачиваться возле университета. Он никак не заподозрит, что ты осталась в городе. Как только родится ребенок, ты снова сможешь увидеть свою мать.

Кэтрин умоляюще посмотрела на свою двоюродную сестру.

— Но ты позвонишь и узнаешь, как она, а потом дашь мне знать, все ли у нее в порядке, хорошо?

— Я тебе говорила, что сделаю это, а сейчас расслабься и помни… однажды она поймет, что у тебя были свои причины сложить вещи и уйти из дома. Кстати, она тоже может это сделать.

— Сомневаюсь. Что-то ее там держит… Что-то, чего я не могу понять.

— Не пытайся понять мир и его проблемы, Кэтрин. У тебя достаточно своих.

С того момента как Кэтрин увидела «Горизонт», она поняла, что обретет здесь покой. Это было одно из уродливых зданий, в котором, казалось, было слишком много комнат для нужд одной семьи. Вокруг тянулась широкая незастекленная веранда, украшенная макроме, выполненными обитательницами дома. Некоторые цветы в горшках увяли, как будто их тоже коснулись поздние сентябрьские морозы, как и клены, которые росли на бульваре. Внутри располагался широкий вестибюль, который отделяла от гостиной колоннада цвета желтоватой слоновой кости. Лестница на левом крыле фойе имела два поворота. Богатые, старые, тяжелые перила говорили о прошедших великих днях. За колоннадой простирались гостиная и столовая, похожая на солнечную уютную таверну. Цветной свет просачивался сквозь старое стекло, разбрызгивая по комнате штрихи кисти художника: аметистовый, гранатовый, сапфировый и изумрудный цвета отражались от изящной старинной мозаики, как восемьдесят, а то и более лет тому назад. Широкие плинтусы и панели хорошо сохранились. Комната была обставлена очень просто — тахта и стулья разной формы, но казалось, что все было подобрано со вкусом и смотрелось лучше, чем некоторые тщательно спланированные гарнитуры. Там же находились столы с потертыми краями, но весьма уютного дизайна. Единственной вещью, которая, как казалось, не вписывалась в интерьер комнаты, был телевизор. Сейчас он был выключен. Кэтрин и Бобби стояли в передней и наблюдали, как три девушки убирают в комнате. Одна из них стояла на коленях, разбирая журналы, вторая пылесосила ковры, а третья вытирала пыль со столов. Вдалеке за аркой, юная девушка склонилась над обеденным столом, за которым могла разместиться вся команда викингов Миннесоты. Стулья стояли вокруг стола, и девушка подходила к каждому и вытирала его тряпкой. Она выпрямилась и положила руку на талию, проводя пальцами по пояснице, потягиваясь назад. Глядя на нее, Кэтрин сконфузилась, когда девушка повернулась, и Кэтрин увидела выпирающий живот. Она была не больше пяти футов в росте, ее груди даже не успели полностью развиться. Должно быть, ей было около тринадцати лет, но она была уже на восьмом месяце беременности.

Девушка лучезарно улыбнулась, когда увидела Кэтрин и Бобби.

— Эй, девчонки, выключите эту штуковину. У нас появилась новенькая! — крикнула она девушкам, которые убирали в гостиной.

Пылесос замолчал. Девушка, которая разбирала журналы, поднялась, та, которая вытирала пыль, забросила тряпку на плечо, и они все направились к колоннаде.

— Привет, меня зовут Мари. Ты ищешь миссис Толлефсон? — спросила девушка, которая была похожа на свое имя: самая настоящая француженка, миниатюрная, с дерзкими темными глазами, с короткой стрижкой, пикантным лицом, которое показалось Кэтрин очень милым.

— Да, меня зовут Кэтрин, а это — Бобби.

— Добро пожаловать, — сказала Мари, протягивая руку. — Кто из вас остается здесь?

— Я. Бобби — моя двоюродная сестра, она меня привезла сюда.

— Познакомьтесь с остальными. Это — Викки. — У Викки было плоское, длинное лицо, и единственной его отличительной чертой были глаза василькового цвета. — И Гровер — Гровер выглядела так, как будто училась в высшей школе правилам ухода за лошадьми: ее волосы беспорядочно свисали вниз, ногти были обломаны, одежда неопрятной. — А это — наш талисман счастья, Малышка Бит, играет в кошки-мышки с тряпкой. Эй, иди сюда, Малышка Бит.

Они все были беременны, но Кэтрин поразило то, что все они были очень молоды. Подойдя ближе, Малышка Бит показалась еще моложе, чем сначала. Казалось, что Мари была старшей из четырех, возможно, шестнадцать или семнадцать лет, но остальным, Кэтрин была уверена, было не больше тринадцати. Удивительно, что все они казались жизнерадостными и встречали Кэтрин теплыми, неподдельными улыбками.