ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Ада открыла глаз, попыталась пошевелить губами, но не смогла.

— Мама? — прошептала Кэтрин.

— Кэти? — Губы Ады по-прежнему были сильно опухшие.

— Ты долго спала.

— Да?

— Ш-ш, не двигайся. Постарайся лежать спокойно. У тебя сломано ребро, и если пошевелишься, тебе будет больно.

— Я так устала, — сказала пожилая женщина, уступая и снова закрывая глаз. Но вскоре опять открыла его. — Ты плакала? — Она не могла правильно произносить некоторые звуки.

— Немного. Не беспокойся обо мне, просто думай о… — Кэтрин не в силах была договорить. Слезы опять обожгли распухшие веки. Ада заметила это и протянула руку. Кэтрин взяла ее, чувствуя маленькие, хрупкие косточки, как у воробья. Как мало сил было в матери. Та самая беспомощность, что чувствовал Клей накануне вечером, сейчас охватила Кэтрин.

— Я не видела, чтобы ты плакала с тех пор, как была маленькой девочкой, — прошептала Ада, стараясь изо всех сил сжать руку дочери.

— Я отказалась от этого давным-давно, мама, а то плакала бы все время.

— Это нехорошо…

— Нет-нет. — Кэтрин сглотнула. — Мама, ты не должна разговаривать.

— Странно, ты говоришь, что я не должна разговаривать, — а я говорю, что ты не должна плакать…

— Почему бы тебе не подождать, пока ты окрепнешь и наберешься сил.

— Я девятнадцать лет ждала, чтобы стать сильнее.

— Мама… пожалуйста.

Нежное пожатие руки заставило Кэтрин замолчать. Ада с усилием продолжала говорить:

— Дело во времени. Вот послушай. Я — слабая женщина, всегда была слабой и теперь расплачиваюсь за это. Хочу тебе рассказать. Герб поначалу был добр ко мне, когда я только вышла за него замуж. Когда Стив был ребенком, ты бы видела Герба с ним, ты бы не узнала отца. — Она закрыла глаза, на мгновение успокоилась, а потом продолжила: — Все началось с пролива Тонкина. Герб находился в запасе. Когда его соединение призвали в действующую армию, я не знала, когда он вернется. Но оказалось хуже, чем мы думали — он ушел на два года. Он многое повидал за это время. Он повидал так много, что вернулся домой, пристрастившись к спиртному. Он мог побороть в себе это пристрастие, но он никогда не мог побороть ощущение, возникшее в нем, когда он пришел и увидел, что я жду ребенка.

Кэтрин сомневалась, правильно ли она поняла неразборчивые слова Ады.

— Р-ребенка?

В комнате воцарилась тишина. Единственный открытый глаз Ады уставился в потолок.

— Да, ребенка. Это была ты, конечно.

— Я?

— Я говорила тебе, что я слабая женщина. — Глаз Ады наполнился слезами.

— Я не его?

Разбитая голова слабо кивнула, и в этот момент чувство свободы заполнило Кэтрин.

— Вот видишь, это не только его вина, Кэти. Я так поступила с ним, и он никогда не мог меня простить, как и тебя тоже.

— Я не понимала этого до настоящего момента…

— Я боялась тебе рассказать.

— Но почему? — Кэтрин склонилась над матерью, чтобы та могла получше видеть ее лицо. — Мама, пожалуйста, я не виню тебя, мне просто нужно знать, вот и все. Почему ты никогда за меня не заступалась? Я думала, ты не… — Кэтрин замолчала и отвела взгляд в сторону.

— Любила тебя? Я знаю, ты это хотела сказать. Это совсем не оправдание, но Герб… Он всегда ждал удобного момента, чтобы отомстить мне. Ты же знаешь — он меня так часто бил… Я боялась его, Кэти. Я всегда боялась его…

— Тогда почему ты не ушла от него?

— Я считала, что виновата перед ним и должна остаться. Кроме того, куда бы я пошла?

— А куда ты собираешься идти сейчас? Естественно, ты не собираешься возвращаться к нему?

— Нет, мне не нужно делать это теперь, когда ты знаешь. Кроме того, сейчас все по-другому. Вы со Стивом уже взрослые, теперь мне осталось беспокоиться только о себе. Стив сделал себе карьеру в армии, а у тебя есть Клей. Мне не нужно больше о тебе беспокоиться…

Кэтрин почувствовала укор вины. Она машинально погладила руку матери и придвинулась ближе к ней, чтобы рассмотреть ее лицо.

— Кто он был, мама? — задумчиво спросила Кэтрин.

На распухших губах появилось что-то похожее на улыбку.

— Неважно, кто он был, важно какой. Он был прекрасным человеком. Это было самое лучшее время в моей жизни. Я бы прошла снова все эти годы ада с Гербом, если бы смогла еще раз пережить те дни с твоим отцом.

— Значит, ты его любила?

— Да… О, как я его любила!

— Тогда почему ты не оставила па… Герба и не вышла за него замуж?

— Он уже был женат.

Услышав это, Кэтрин поняла, что внутри ее матери жила другая Ада, которую она никогда не знала, и только знакомым оставался блеск в ее отекшем глазу. Этот блеск был вызван приятными воспоминаниями.

— Он еще жив? — спросила Кэтрин, испытывая внезапное желание узнать все о нем.

— Он живет в этом городе. Вот почему будет лучше, если я тебе не скажу, кто он.

— Но когда-нибудь ты мне скажешь?

— Я не могу ТЕБЕ этого обещать. Видишь ли, он часто уезжает. Сейчас он БОЛЬШОЙ человек. Тебе никогда не было бы стыдно иметь такого отца… У меня… у меня слегка пересохло в горле. Мне можно выпить немного воды, как ты думаешь?

Кэтрин помогла матери, та немного попила и с тяжелым вздохом снова откинулась на подушки.

— Мама, я тоже должна сделать признание.

— Ты, Кэтрин? — удивилась мать.

Кэтрин размышляла над тем, могла ли мать вообще когда-нибудь подумать о ней плохо. Она сама была слишком занята поисками внешних проявлений любви, чтобы разглядеть более глубокое внутреннее чувство.

— Мама, я сделала это умышленно… Забеременела, я имею в виду. По крайней мере, я так думаю. Я хотела свести счеты с Гербом за все оскорбления, хотела уйти от вас обоих, из дома, где не было ничего, кроме драк и пьянства. Подсознательно я верила, что ребенок мне в этом поможет, и я найду любовь. Я не думала, что это отразится на тебе, но я чувствую, что каким-то образом мой поступок послужил причиной того, что он тебя побил, разве нет?

— Нет, нет, не вини себя, Кэти. Это длится давно. Он сказал, что я нахожусь под его судом, и по моей вине он никогда не получит денег от Клея. Но настоящая причина состоит в том, что ты не его дочь. Я говорю правду. Я не хочу, чтобы ты обвиняла себя.

— Но я так все испортила!

— Нет, дорогая! Просто выбрось это из головы. У тебя есть Клей, скоро родится ребенок, и с таким отцом, как Клей, он тоже обязательно кем-то станет.

— Мама, Клей и я… — Но Кэтрин не смогла рассказать матери правду о том, какое будущее ждет ее с Клеем.

— Что?

— Мы думали над тем, что, когда родится ребенок, и если тебе станет лучше, и ты наберешься сил, ты приедешь и останешься с нами на пару дней, чтобы помочь.

Кэтрин улыбнулась, ее сердце разрывалось, когда она увидела, как мать довольно вздохнула и закрыла глаза.

Прошел день с тех пор, как Кэтрин и Клей разделили одну кровать. В то утро Клей ушел, оставив Кэтрин спать. Возвращаясь домой под вечер, он горел желанием ее увидеть.

Услышав, как хлопнула дверь, она опустила руки, забыв выключить воду — она продолжала литься на нож и сельдерей, который она мыла. Он поднялся наверх зашел на кухню и, встав сзади, легонько положил руку на плечо.

— Как она сегодня?

Он прикоснулся, и она почувствовала, как тепло струится через ее блузку, проникая через кожу, мускулы в ее сердце. Ей хотелось повернуться, взять его ладонь, поцеловать ее и положить себе на грудь, сказав: «Как ты сегодня? Как я? Нам было лучше от того, что произошло между нами прошлой ночью?»

— Ей очень больно, но ей дают болеутоляющие средства. Ей очень трудно разговаривать, потому что у нее опухли губы.

Клей сжал ее плечо, ожидая, что она повернется, что он снова будет ей нужен, как прошлой ночью. Он слышал запах ее волос, ее тела, надушенного цветочными духами. Он наблюдал, как вода течет по ее рукам, как она очищает сельдерей от корней.

«Почему она не поворачивается, — думал Клей. — Разве она не чувствует мое прикосновение? Она должна знать, что я тоже боюсь».

Кэтрин начала чистить другую веточку сельдерея, хотя она ей была не нужна. Ей страстно хотелось посмотреть ему в глаза и спросить: «Что я для тебя значу, Клей?» Но если бы он ее любил, он, конечно, уже давно бы сказал об этом. Ни разу за все месяцы, что они жили вместе, он даже не намекнул, что любит ее.

Их сердца бешено бились от сознания друг друга. Клей видел, что руки Кэтрин замерли. Он провел пальцами по голой коже ее шеи, потом они скользнули под воротничок, а большой палец поглаживал мочку уха. Вода продолжала бесполезно течь, но глаза Кэтрин были закрыты, а ее запястья свободно свисали на краю раковины.

— Кэтрин… — Его голос был хриплый.

— Клей, прошлая ночь никогда не повторится, — произнесла она.

На него нахлынули разочарования.

— Почему? — Он взял у нее из рук нож, бросил его в раковину и закрыл воду. Когда он заставил ее повернуться и посмотреть ему в лицо, он снова тихо спросил: — Почему?

— Потому что мы сделали это по неправильной причине. Этого недостаточно — недостаточно просто того, что у матери осложнения, и ребенок твой. Разве не понимаешь?

— Но мы нужны друг другу, Кэтрин. Мы женаты, я хочу…

Она вдруг положила мокрые руки ему на щеки, перебивая:

— Успокойся, Клей. Это легче всего, потому что представление прошлой ночи не повторится.

— Черт побери, я тебя не понимаю! — сердито произнес он, убирая ее руки со своего лица и держа ее за плечи.

— Ты не любишь меня, Клей, — сказала она со спокойным достоинством. — Теперь ты меня понимаешь?

Его стального цвета глаза пронзали ее темно-голубые. Как ему хотелось отказаться от ее слов. Он мог бы легко утонуть в ее соблазнительных глазах, в ее гладкой коже, в прекрасных чертах, которые стали такими близкими. Он мог смотреть на нее через комнату и наполнялся желанием взять ее груди в свои руки, прильнуть губами к ее губам, почувствовать ее вкус и прикосновение. Но разве он мог сказать, что любит ее?

Он нарочно протянул руки к ее грудям, как будто искал доказательства. Через халат и лифчик он чувствовал, как напряглись ее соски. Ее дыхание стало тяжелым и частым.

— Ты тоже этого хочешь, — сказал он, зная, что это правда. Он чувствовал эту правду под пальцами, которые ласкали гребни ее грудей.

— Ты путаешь вожделение с любовью.

— Мне казалось, что прошлой ночью ты согласилась со мной в том, что это нормально, когда тебя ласкают, и ты ласкаешь в ответ.

— Сейчас это тоже нормально?

— Черт тебя побери. Разве ты не чувствуешь, что с тобой творится?

Она стоически выдержала его прикосновения. Хотя она не могла препятствовать своему телу, и оно отвечало, уступая ему, он не чувствовал удовлетворения от того, что против ее воли прикасался к ней.

— Я чувствую. О, я чувствую это прекрасно. От этого ты чувствуешь себя мужественным, зная, как это на меня действует?

Он резко опустил руки.

— Кэтрин, я не могу жить с твоей холодностью. Мне нужно большее…

— А я не могу вложить больше в эти отношения без любви. Это замкнутый круг, разве не так, Клей? — Она посмотрела прямо в его лицо, которое все еще блестело от воды. Пусть он не сказал ничего больше, но она его уважала хотя бы за то, что он не лгал. — Клей, я просто реалист и хочу защитить себя. Было бы так легко все эти месяцы обманывать себя каждый раз, как ты поворачивался ко мне и смотрел таким взглядом, что я могла не устоять и поверить, что ты меня любишь. Но я знаю, что это неправда.

— Для того, чтобы тебя любили, ты должна быть любящей, Кэтрин. Разве ты, этого не понимаешь? Ты даже никогда не пыталась. Ты ведешь себя так, как будто облачена в кольчугу. Ты не знаешь, как ответить улыбкой, прикосновением или…

— Клей, я никогда не знала! — Она защищалась. — Ты думаешь, что подобные вещи происходят сами по себе? Ты думаешь, что с этим рождаются, как ты унаследовал серые глаза своего отца и светлые волосы матери? Нет, это не так. Любви нужно учиться. Тебя приучали к этому с тех пор, как ты носил ползунки. Просто ты — один из счастливчиков, которых любовь окружает всю жизнь. Ты никогда не сомневался в ней, потому что всегда ее ожидал, ведь так? Если ты падал, и тебе было больно, тебя всегда целовали и нежили. Если ты уходил и потом возвращался, тебя обнимали и встречали с радостью. Если ты уставал или что-то у тебя не получалось, тебе говорили, что не стоит обращать внимания, тобою все равно гордились, правда? Если ты вел себя неправильно, тебя наказывали, чтобы заставить тебя понять, что им так же больно, как и тебе. Ни один из этих уроков не был преподан мне. У меня была совсем другая жизнь. И я научилась жить не так, как жил ты. Ты слишком легко принимаешь любые знаки притворства, ты придаешь этому слишком много значения. Для меня это все по-другому. Я не могу… Я не могу быть… О, я не знаю, как сказать, чтобы ты понял. Когда чего-то очень мало, тогда его ценность поднимается. И то же самое происходит со мной, Клей. Раньше ко мне никто хорошо не относился, поэтому каждое твое прикосновение, каждый жест, каждая попытка имеют куда большую ценность для меня, чем для тебя. И я отлично знаю, что, если я научусь принимать их, научусь принимать тебя, мне будет гораздо больнее, чем тебе, когда настанет время нам расстаться. Поэтому я дала себе обещание, что не буду от тебя зависеть — ни в финансовом отношении, ни в эмоциональном.

— Кажется, мы возвратились к тому, откуда начинали…

— Не совсем так. — Кэтрин опустила глаза на свои руки, они беспокойно двигались.

— В чем разница?

Она подняла глаза, прямо посмотрела на него, почти незаметно расправила плечи.

— Моя мама сказала мне сегодня, что Герб — не мой отец. Это освобождает меня от него, действительно освобождает, наконец. Это также дает мне лучше представление о том, что происходит, когда люди женятся не по любви, а по каким-то другим причинам. Я не хочу закончить так, как мать, и никогда не закончу.

В последующие недели Клей размышлял над тем, что Кэтрин сказала насчет того, что любви нужно учиться. Он никогда раньше не анализировал способы, которыми его родители показывали привязанность. Но Кэтрин была права в одном: он всегда принимал это как должное. Он был так уверен в их поддержке, в их любви, что никогда не сомневался в их тактике. Он признал, что она также была права насчет того, что придавал меньше значения физическому контакту, чем она. Он начал оценивать внешние проявления любви, рассматривая их с точки зрения Кэтрин, и признал, что принимал их с легкостью. Он начал понимать, почему ей крайне необходимо было оставаться свободной от него эмоционально. Идея любить его выглядела для нее угрозой, если принимать во внимание их договор о том, что они разведутся вскоре после рождения ребенка. Он проанализировал свои чувства к ней и понял, что не верит, что любит ее. Он находил ее физически желанной, но только потому, что она вела себя сдержанно по отношению к нему. Трудно было вообразить, что он вообще когда-нибудь ее полюбит. Он хотел женщину, которая импульсивно поднимает руки и ищет поцелуя. Женщину, которая закрывает глаза, прижимаясь к его щеке, и делает его безгранично желанным и желаемым. Он сомневался, что может достигнуть с Кэтрин той непосредственности, которая должна быть в жене.

Они купили детскую кроватку на колесиках и подходящий к ней комод. Клей разместил их во второй спальне, где стены по-прежнему отражали мужской дух и были оклеены обоями коричневых тонов, что абсолютно не соответствовало детской комнате.

Но когда ребенок родится, они уедут…

Ее чемодан стоял на полу в спальне, упакованный, в любой момент готовый к отъезду. Когда он в первый раз вошел в спальню и увидел его, он тяжело опустился на край кровати и закрыл лицо руками. Он чувствовал себя полностью несчастным. Он думал о Джил — желанной Джил, которая так хорошо понимала его. Как бы ему хотелось, чтобы это она ждала ребенка. Но Джил не хотела детей.

Наступило первое апреля, День Дураков, принося с собой распускающиеся почки и благоухающий аромат влажной земли, что означало приход весны. Анжела подарила Кэтрин шикарную детскую ванночку. Радость, которую испытывала Анжела от скорого рождения ее первого внука, для Кэтрин была ноющей раной.

Кэтрин удивилась, когда однажды к ней заехал Клейборн, привезя с собой «пустячок» для ребенка: это были подвесные качели, но Кэтрин знала, что ребенок еще долго не сможет сидеть на них после того, как они с Клеем расстанутся.

Ада вернулась домой и каждый день звонила, спрашивая, как Кэтрин себя чувствует. Кэтрин, выросшая сейчас до огромных размеров и медлительности ленивца, отвечала: «Прекрасно», «прекрасно», «прекрасно», но однажды, после такого очередного звонка, она разрыдалась, не понимая, чего она хочет.

Она разбудила Клея среди ночи, не решаясь дотронуться до его спящего тела.

— Что? — Он оперся на один локоть, полностью еще не проснувшись.

— Начались боли. С промежутками в десять минут.

Он откинул одеяло, сел, нашел в темноте ее руку и пожал.

— Присядь сюда.

Она неуклюже отпрянула назад.

— Врач говорил, надо постоянно двигаться.

— Врач? Значит, ты ему уже позвонила?

— Да, пару часов назад.

— Но почему ты меня не разбудила?

— Я… — Но она не знала почему.

— Значит, ты два часа ходила по дому в темноте?

— Клей, я думаю, тебе следует отвезти меня в больницу, но я не надеюсь, что ты останешься со мной или еще что-нибудь. Я сама повела бы машину, но врач сказал, что я не должна этого делать.

От ее слов Клей почувствовал приступ боли, но потом он сменился приступом гнева.

— Ты не можешь держать меня в стороне, Кэтрин. Я отец ребенка.

Удивившись, она только ответила:

— Мне кажется, нам лучше не тратить время на споры. Делай все что угодно, когда мы доберемся туда.

В роддоме их встретила молодая акушерка. Ее звали Кристина Флемминг. Миссис Флемминг не пришло в голову спрашивать, будет ли Клей присутствовать. Она предположила, что Клей захочет остаться с Кэтрин. Поэтому его попросили занять место в хорошо освещенной комнате, где находилась пустая кровать. Кэтрин проверили группу крови, а когда она вернулась, у нее начались схватки. Миссис Флемминг рассказывала пациентке успокаивающим голосом, как нужно правильно дышать и расслабиться как можно больше. Когда схватки закончились, она повернулась к Клею и сказала:

— Ваша задача состоит в том, чтобы напоминать ей, что она должна расслабиться и правильно дышать. Вы можете во многом помочь. — Поэтому вместо того, чтобы попытаться объяснить, Клею пришлось выслушать ее указания, а когда акушерка ушла, остаться в родильном зале, держать Кэтрин за руку и напоминать ей дышать часто и поверхностно. Он подсчитывал долготу схваток и промежуток времени между ними.

Вскоре сестра вернулась и сказала мягко и утешительно, обращаясь к Кэтрин:

— Давайте посмотрим, сколько еще осталось. Попытайтесь расслабиться и скажите, если схватка начнется, пока я буду все осматривать. — Это произошло так быстро, что Клей не успел грациозно удалиться или смутиться. Его опять не попросили уйти, хотя он этого ожидал. Он стоял по другую сторону кровати и держал руку Кэтрин, пока ее осматривали. Клею показалось правильным то, что его так естественно включили в этот процесс, и он удивился своему открытию. Закончив осмотр, акушерка опустила рубашку Кэтрин, села на край кровати и легонько погладила широкое основание ее живота.

— Сейчас будет еще одна схватка, Кэтрин. Нужно просто расслабиться и считать: один, два, три… — Рука Кэтрин сжала руку Клея, как зажимы ловушки. Под мышками Клея выступил пот, и капли пота собрались на висках Кэтрин и струились по волосам. Ее глаза были закрыты, а челюсти сильно сжаты.

Он помнил, зачем он здесь.

— Открой рот, Кэтрин, — мягко напомнил он. — Дыши, дыши.

Сквозь боль Кэтрин была счастлива, что Клей рядом. Казалось, что его голос успокаивал ее в те минуты, когда она боялась больше всего.

Когда боль утихла, она открыла глаза и спросила миссис Флеминг.

— Как вы определяете, что оно приближается?

У Кристины Флемминг было приятное лицо и улыбка Мадонны. От нее веяло спокойствием, и Кэтрин с Клеем чувствовали себя очень уютно в ее присутствии. Ее голос был шелковистым, успокаивающим. Ей очень шла ее профессия.

— О, я чувствую это. Вот, дайте мне свою руку, Кэтрин. — Она взяла руку Кэтрин и положила ее на низ живота. — Мистер Форрестер, положите свою руку сюда с другой стороны. Сейчас ждите, вы почувствуете, когда начнется схватка. Мышцы начнут напрягаться, начиная с боков, живот изогнется и будет изменять форму во время приступа схватки. Когда это закончится, мышцы снова расслабятся и успокоятся. Вот, начинается; пройдет с полминуты, пока схватка достигнет своего пика.

Кончики пальцев Клея и Кэтрин соприкасались, образуя колыбель вокруг низа живота. Вместе они разделили радость открытия, когда мышцы напряглись и изменили контуры ее живота. Для Клея ее боль стала ощутимой. Он уставился, широко раскрыв глаза, на то, что происходило под его рукой. Но в середине схватки Кэтрин положила руку над головой, и Клей перевел взгляд на ее лицо. Она поджала губы, от боли стиснула челюсти. Он протянул руку и погладил ее волосы. От прикосновения его руки ее губы расслабились и раскрылись. Он снова и снова напоминал ей, что нужно делать. Клей чувствовал любопытное удовлетворение оттого, что мог ее успокоить, даже в высший момент родов.

— Эта схватка была длиннее, чем предыдущая, — сказала миссис Флемминг, когда схватка закончилась. — Когда они учащаются, самое важное для вас — расслабиться в период между ними. Иногда помогает, если вы слегка помассируете животик, вот так. Я думаю, что ребенок это тоже чувствует, он знает, что вы здесь и ждете его. — Нежной рукой акушерка погладила живот Кэтрин. Кэтрин лежала с закрытыми глазами, одна кисть находилась на лбу, вторая — в руке Клея. Он чувствовал, как ее хватка ослабла, когда сестра продолжала поглаживать вздувшийся живот. Улыбнувшись, Кристина Флемминг взглянула на Клея и мягко сказала: — У вас очень хорошо получается, поэтому я оставлю вас ненадолго. Я вернусь через несколько минут.

Он понял многое в этой близости с Кэтрин, он понял глубокое и вечное: силу жизни, которая пытается повториться в ее теле. Он понял, почему природа придумала тяжелые родовые муки: в этот период мужчина и женщина становятся ближе, чем в любое другое время. У этой боли цель состоит не только в том, чтобы ребенок появился на свет.

Кэтрин повели в родильную комнату, а Клей почувствовал вдруг, что его чего-то лишили, как будто его место незаконно захватили чужие люди. Но когда его спросили, слушал ли он лекции, которые читали в роддоме для отцов, ему пришлось честно признаться: — Нет.

В университетской больнице Миннесоты больше не использовали родильных столов. Вместо этого Кэтрин поместили в родильное кресло. Это обеспечивало силу проталкивания, пока она тужилась. Кристина Флемминг все время находилась в родильной комнате, она улыбалась и помогала, и Кэтрин даже пошутила:

— Мы выглядим не очень привлекательными. Индейские женщины раньше рожали своих детей, сидя в лесу на корточках.

Дитя Клея и Кэтрин Форрестер наконец увидело божий свет, и перед тем, как впасть в благословенный сон, Кэтрин знала, что это девочка.

Кэтрин плыла по озеру хлопковых пушинок. Когда она очутилась на поверхности и открыла тяжелые, свинцовые веки, она увидела, что Клей дремлет в кресле, подперев рукой щеку. Его волосы были взъерошены, подбородок и щеки заросли щетиной. Он выглядит потрясающе, подумала Кэтрин в бездумном, вводящем в заблуждение тумане. Ее ум был по-прежнему рассеянным и блуждающим, когда она изучала его. Ритм его дыхания удлинялся ее апатичностью от принятой дозы успокоительного. «Я все-таки его люблю», — неясно думала Кэтрин сквозь боль.

— Клей? — с трудом проговорила она. Он тотчас открыл глаза и вскочил со стула.

— Кэт, — нежно сказал он. — Ты проснулась.

Она медленно закрыла глаза.

— Да. Я опять сделала не то, правда, Клей? — Она чувствовала, что он взял ее руку, почувствовала, как он прижимает ее к губам.

— Ты имеешь в виду, что родилась девочка?

Она кивнула головой, которая, казалось, весила сотни тысяч фунтов.

— Ты не будешь так думать, когда увидишь ее.

Кэтрин слегка улыбнулась. Ее губы сильно пересохли. Жаль, что он не может ничего положить на них, чтобы помочь.

— Клей?

— Я здесь.

— Спасибо за помощь.

Она снова предалась забвению, ее дыхание стало тяжелым и ритмичным. Он сел на стул рядом с кроватью, положив локоть на колено, держа ее руку до тех пор, пока не убедился, что она уснула. Потом с тяжелым вздохом он опустил лоб к ее пальцам и тоже закрыл глаза.

Стук трости бабушки Форрестер сообщил о ее приближении. Когда она вошла в дом, первое, что она сказала, было:

— Молодая леди, мне семьдесят восемь лет. Следующим пусть будет мальчик. — Но, прихрамывая, она подошла к кровати и пожаловала искренний поцелуй непревзойденному совершенству ее первой внучки.

Пришла Мари. Она, как всегда, улыбалась и сообщила, что, наконец, они с Джо женятся, как только через пару месяцев он закончит университет. Она добавила, что их воодушевил «головокружительный» успех Кэтрин и Клея.

Клейборн и Анжела приезжали каждый день — и ни разу с пустыми руками. Они привозили такие пышные платьица, что ребенок явно потеряется во всех рюшах и оборках; уйму таких огромных игрушек, что малышка на их фоне казалась карликом; музыкальную шкатулку, откуда доносился «Эдельвейс». Хотя они оба порхали над Мелиссой, отношение Клейборна к девочке трогало душу. Как прикованный, он мог стоять у двери детской, прислонив кончики пальцев к стеклу. А когда он уходил, его голова поворачивалась от детской в самую последнюю очередь. Однажды он даже заглянул к ним после работы, хотя это было крайне неудобно, поскольку их дом находился в другой стороне от его дома. Он так говорил:

— Когда она подрастет и сможет кататься на трехколесном велосипеде, дедушка позаботится о том, чтобы у нее был самый лучший велосипед в городе… — Или: — Подождите, пока она не начнет ходить, разве это не будет чудесно? — Или: — Вам с Клеем нужно будет взять выходной и уехать, а мы останемся с ребенком.

Приходила Бобби. Она остановилась перед окошком, большие пальцы рук торчали из карманов джинсов.

— Ну, посмотрите на это чудо! Подумать только, я тоже в этом принимала участие.

Приходила Ада. Она сообщила, что она поступила на курсы водителей и теперь может очень часто приезжать домой к Клею и Кэтрин и навещать ребенка. Герб исчез.

Стив прислал огромный букет розовых гвоздик и «детского дыхания», а потом позвонил и сказал, что собирается приехать снова в августе и надеется увидеть Клея, Кэтрин и Мелиссу под одной крышей.

И, конечно, был Клей…

Клей, который находился через реку в юридической школе, появлялся у Кэтрин в любое время дня. Клей, который стоял у края кровати Кэтрин, когда они оставались одни, и, казалось, не зная, что сказать. Клей, который прекрасно играл роль отца, когда приходили посетители, смеясь над их шутками о том, что настанет время, когда Мелисса будет приводить домой своих парней, улыбаясь Кэтрин, восхищаясь бесконечным потоком подарков, проводил долгие минуты в детской у кроватки ребенка один, пытаясь проглотить комок, который навечно застрял в его горле.

Приехала Ада и осталась на три дня в доме молодых Форрестеров, когда Кэтрин и Мелиссу привезли из больницы.

В течение этого времени Ада спала на диване. Клею было особенно мучительно спать с Кэтрин. Каждую ночь он просыпался, когда на другом конце кровати едва слышались сосущие звуки. Ему хотелось больше всего на свете включить свет и смотреть на них. Но он знал, что Кэтрин будет беспокоить как свет, так и то, что он на нее смотрит, поэтому он лежал тихо, делая вид, что спит. Как он удивился, когда узнал, что она собирается кормить ребенка грудью. Поначалу он думал, что она сделала этот выбор из чувства долга, поскольку было много пропаганды по этому вопросу. Но, по мере того как шло время, Клей понял, что все, что Кэтрин делала для и с Мелиссой, было вызвано глубоким чувством материнской любви.