ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Имоджен проследовала за матерью в парадную гостиную, где Сьюзен обычно принимала гостей.

– Чаю хочешь?

– С удовольствием. Здесь все еще подают чай в солярий?

– Мой ежедневный ритуал. – Слабая улыбка тронула губы матери. – Как мило, что ты помнишь.

– Конечно, помню. Я так удивилась вчера, узнав, что ты нарушила традицию.

Сьюзен вскочила с дивана, затеребила тройную нитку жемчуга на шее.

– Вчера я... у меня была важная встреча.

Имоджен вдруг заметила, что прошедшие годы не пощадили мать. И, похоже, ей нездоровится.

– Мама, ты болела?

Сьюзен оскорбленно выпрямилась и с возмущением посмотрела на дочь.

– Естественно, нет. Как ты могла такое предположить?

– Ты кажешься усталой.

– Просто много дел, как и у тебя, полагаю. – Сьюзен дернула шнур, болтающийся рядом с камином. – Я прикажу принести чай, и ты сможешь рассказать, как жила с тех пор, как переехала на западное побережье. Ты все еще занимаешься дизайном?

– Да. – Имоджен прошла вслед за матерью в залитый солнечным светом солярий.

Сьюзен с достоинством опустилась на один из диванов и скрестила в лодыжках по-прежнему изящные ноги.

– Я думаю, что с деньгами, которые оставил тебе отец, ты могла бы и не работать.

По ее тону можно было предположить, что зарабатывать на жизнь едва ли достойнее, чем обчищать карманы.

– Мама, мне нравится быть занятой, и я очень люблю свою работу.

– Компания – твоя собственность, дорогая?

– Нет.

– Как странно. Поверить не могу, что кто-то из Палмеров работает по найму. Но ты никогда не оправдывала моих ожиданий.

– Особенно в то лето, когда закончила школу.

Горничная вкатила сервировочный столик. По раздувшимся ноздрям и приподнятым бровям матери Имоджен поняла, что затронутая тема не предназначена для ушей прислуги, и умолкла, полная решимости продолжить дискуссию, как только они снова останутся одни.

– Мама, я вижу, что ты не склонна к воспоминаниям, но я считаю, что мы должны поговорить о прошлом.

– Почему тебе так необходимо копаться в истории, которую лучше забыть?

– Потому что я потеряла не только ребенка. Я потеряла и мать. А ты потеряла дочь. И то, что мы до сих пор не наладили отношения, кажется мне страшным расточительством. – Имоджен обвела взглядом просторную комнату. – Когда-то это был мой дом. Это и сейчас часть меня. Но я столько времени не была здесь!

– Ты могла вернуться домой, – возразила Сьюзен и нерешительно добавила: – После.

– Мама, я не вернулась, чтобы наказать тебя, ведь очень долго я считала, что ты бросила меня, когда я больше всего в тебе нуждалась.

– Я сделала то, что считала наилучшим для тебя. А чего бы ты хотела? Остаться здесь, где все тебя знают, и разрушить свою жизнь? Прошлое всегда преследовало бы тебя.

– Оно и так преследовало меня, мама. Неужели ты думала, что я смогу забыть свою маленькую дочку?

– Я на это надеялась.

– А ты забыла бы меня, мама? Может ли женщина забыть рожденного ею ребенка?

– Перестань, Имоджен! – Сьюзен так резко опустила серебряный чайник на столик, что у Имоджен зазвенело в ушах. – Этот разговор меня расстраивает, и, если говорить откровенно, подобные темы – дурной тон.

– Да, ты не изменилась. – Имоджен с разочарованием поняла, что матери снова удалось обидеть ее. – Наверное, кое-что мы не сможем простить друг другу.

Сьюзен явно разволновалась, ее щеки вспыхнули лихорадочным румянцем.

– Это не так, по крайней мере с моей стороны. Я счастлива видеть тебя. Если есть возможность начать заново, я хочу попытаться. Но сразу предупреждаю: ничего не получится, если ты будешь постоянно бубнить о том, что лучше не трогать. Вся та история закончена и забыта.

– Только не для меня! Как я могу забыть, если никогда даже не видела своего ребенка? Сегодня я беременна, чувствую, как она стучится во мне, а назавтра она мертва! И ты хочешь, чтобы я вела себя, будто ее никогда не было?

– Имоджен, я тебя умоляю! – Мертвенно побледнев, Сьюзен поставила чашку с блюдечком на столик и сжала виски падьцами с ярко-красными ногтями.

Мать все-таки нездорова, поняла Имоджен, охваченная угрызениями совести. Косые лучи катящегося к горизонту солнца безжалостно освещали искаженное болью красивое лицо, жестоко подчеркивали морщинки вокруг глаз и рта... К счастью, вошла горничная.

– Гостья будет ужинать, мадам?

– Боюсь, что нет, – ответила Сьюзен. – У меня начинается приступ мигрени. Прости, Имоджен, но мне придется лечь в постель.

– Конечно, мама. Я могу тебе чем-нибудь помочь? Аспирин, может быть?

– Нет, спасибо. У меня на такие случаи есть специальное лекарство. Молли мне поможет. Визит явно подходил к концу.

– Тогда не надо меня провожать. Я позвоню тебе завтра, если можно.

– Конечно.

Имоджен хотелось обнять мать, но она не решалась. Когда Сьюзен поднялась с дивана и покачнулась, стало ясно, что ей действительно очень плохо. Имоджен ласково коснулась материнской руки.

– Мама, мне очень жаль, если причина приступа – мой приход.

– Боюсь, я сама виновата. – Сьюзен крутила кольца на тонких пальцах, хмурилась, словно решала какую-то сложную задачу. Наконец она глубоко вздохнула, подняла голову и тихо сказала: – Имоджен, может быть, пока ты в городе, поживешь дома? Я бы очень хотела, чтобы ты остановилась здесь. Я... я очень скучала все эти годы.

Чего-чего, а подобного признания Имоджен не ждала. Она была тронута до глубины души и потрясена тем, что всего от нескольких слов начали затягиваться такие глубокие раны.

– Я не хочу стеснять тебя, мама, в отеле очень удобно.

– Но твой дом здесь. Если ты хочешь найти путь к примирению, естественно начать поиски под той крышей, где все так ужасно изменилось.

– Хорошо. Спасибо, мама, – чуть не расплакавшись, едва слышно прошептала Имоджен.

– Я выезжаю. Пожалуйста, подготовьте мой счет и через полчаса пришлите кого-нибудь за багажом.

Юный портье встревожился.

– Надеюсь, ничего не случилось, мадам? Может, какие-то претензии к обслуживанию?

– Никаких, – улыбнулась Имоджен. – Все прекрасно, лучше и не бывает.

Похоже, ее опрометчивое заявление сглазило удачу. События стали развиваться с бешеной быстротой и совсем не так, как хотелось бы.

Когда двадцать минут спустя раздался стук, Имоджен распахнула дверь, справедливо полагая, что пришел коридорный за багажом. Только вместо коридорного на пороге, грозно сверкая глазами, стоял Джо Донелли.

– На твоем месте я бы предложил мне войти, – заметил он, не дождавшись приглашения от застывшей, как статуя, Имоджен. – Не думаю, что ты хочешь оповестить весь этаж о причинах моего появления.

Раньше Джо, уверенный в своей неуязвимости, был готов бросить вызов всему миру, теперь же самоуверенность уступила место решительности, готовой перерасти в бурю гнева при малейшей провокации. И почему-то Имоджен показалось, что именно она спровоцировала его гнев.

– Что тебе нужно? – спросила Имоджен, отшатываясь и невольно пропуская его в комнату. Джо последовал за ней и прикрыл дверь.

– Кажется, я вовремя, – он кивнул в сторону лежащего на кровати раскрытого чемодана. – Вижу, ты снова собираешься бежать.

– Я никуда не бегу, Джо Донелли. Я переезжаю к маме на то время, что буду в городе... В общем, я не собираюсь ничего тебе объяснять.

– Неужели, Имоджен? А я думаю совсем иначе, – возразил Джо, наступая, и она пятилась, пока не наткнулась на кровать, и села, чтобы не упасть. – Можешь начать объяснения со своего побега из города восемь лет назад. – Он сложил руки на груди и чуть расставил ноги, всем своим видом показывая, что добьется своей цели. – Не говори только, что меня это не касается. Теперь это мое личное дело.

Его вкрадчивый голос так отчетливо контрастировал с угрожающей позой, с леденящим взглядом, с суровой линией губ, что Имоджен задохнулась от страха. Она судорожно сглотнула комок в горле, отчаянно пытаясь найти ответ, который положил бы конец допросу. – Я уехала на год в Швейцарию. В колледж.

Джо обхватил ее запястья длинными сильны ми пальцами и рывком поставил ее на ноги.

– Врешь! У тебя был ребенок. Мой ребенок.

Кровь моментально отхлынула от ее лица. Голова закружилась. Джо Донелли, которого она знала и боготворила, никогда бы не обошелся с ней так жестоко, никогда бы так безжалостно не бросил в лицо столь страшное обвинение... Но этот мужчина был незнакомцем.

– Я прав? – Джо схватил оба ее запястья одной рукой, а другой поднял ее подбородок, заставил поднять голову и встретить его взгляд.

Имоджен молчала, и ее молчание сильнее любых слов подтверждало ее вину. Когда-то она задрожала бы от счастья, если бы оказалась так близко от него, что могла бы разглядеть начавшую пробиваться щетину на подбородке. Однако сейчас она видела лишь холодный огонь его глаз и губы, сведенные яростью. Так негодовал бы обманутый мужчина или свободный человек, если бы кто-то посмел попрать его права.

«Почему «если бы»? – напомнила ей совесть. – Его права были попраны, он был обманут. И это сделала ты. А он от кого-то узнал правду, которую должен был услышать от тебя много лет тому назад. Неудивительно, что он в ярости. Неудивительно, что он считает твой поступок непростительным».

– Откуда ты узнал? – прохрипела Имоджен, даже не пытаясь увиливать.

– Случайно.

– Прости, – пролепетала она.

– За что простить?! – взревел Джо. – За то, что я узнал о своем ребенке случайно, или за то, что вообще узнал о нем? Повторяю, это касается не только тебя, но и меня. И больше ты не сбежишь.

– Мне очень жаль, что ты узнал вот так, – словно слабоумная пробормотала Имоджен, а в голове вертелась лишь одна мысль: «Как же сильно он должен презирать меня!»

– Это было очень легко предотвратить. Надо было только вовремя сказать мне правду.

– Я...

– Постой-ка, я сам догадаюсь, почему ты ничего мне не сказала, – перебил Джо, обжигая Имоджен презрительным взглядом. – Гены Донелли испортили бы голубую кровь Палмеров. Я прав, принцесса? Держу пари, что прав!

Ошеломленная, Имоджен не могла вымолвить ни слова, не говоря уж о том, чтобы опровергнуть измышления Джо, и только продолжала таращиться на него. Господи! Как же случилось так, что ее тщательно охраняемая тайна вырвалась наружу? Кто мог рассказать Джо, если, кроме нее самой, эту тайну знали только ее мать и семейный врач?

– Твою мать я всегда считал ведьмой, – свирепствовал Джо, – но никогда не хотел верить, что ты сделана из того же теста. Никогда не думал, что ты способна на хладнокровное убийство.

– Прекрати! – яростно прошептала Имоджен, придя в себя от несправедливости обвинения.

– А ты не считаешь аборт убийством? Вчера вечером ты так презрительно скривила свои аристократические губки, когда узнала, что, как ты это сформулировала, Шону и Лиз «пришлось пожениться». Однако они не искали легкого выхода, а родили ребенка, хотя это и поломало их планы на будущее.

– Я тоже не искала легкого выхода! – воскликнула Имоджен, наконец снова обретя голос. Как же больно оттого, что Джо так плохо о ней думает! А как еще он может думать? Он занимался с ней сексом из жалости. Он практически не знал ее, знал только, что она из самой богатой семьи в городе, вот и все.

– Я не делала аборт, – еле слышно сказала она. – Даже и не думала об аборте.

Теперь Джо потерял дар речи и только после напряженной паузы выдавил:

– Тогда где же мой ребенок, черт побери?

– Она родилась мертвой.

– Мертвой? – будто эхом отозвался Джо и без сил рухнул в кресло.

Глядя на него, Имоджен заново переживала тот момент, когда ей сказали, что она родила мертвую девочку. Ее глаза, как тогда, набухли слезами, она вновь почувствовала бездонную пустоту. Пустоту, которую невозможно заполнить ни сочувствием, ни добротой, в каких бы количествах они ни предлагались. Ее душа ныла так же невыносимо, как в те страшные дни. – Почему?

– Неужели ты думаешь, что я не спрашивала себя, почему это случилось со мной? Почему умер именно мой ребенок? – Имоджен не смогла остановиться, словно мстя Джо за нанесенную обиду. – И еще я спрашивала себя, почему отцом был ты, а не мужчина, который любил бы меня и был бы рядом со мной, чтобы разделить мое горе.

Джо повернул голову, и она увидела его глаза – без намека на жалость или сострадание, без капельки тепла или нежности.

– Если бы я знал, я был бы рядом с тобой. Но я не знал. Ты не потрудилась поставить меня в известность.

– Ты уехал из города и даже не попрощался. Я поняла, что совершенно не интересую тебя.

– И решила наказать, скрыв от меня моего ребенка? Или вы с мамашей просто стремились как можно быстрее замять неприятную историю? Не дай бог, кто-нибудь узнает о том, что принцесса валялась в сене с простолюдином?

Три вопроса, и первый был очень близок к истине. Действительно, исчезновение Джо обескуражило Имоджен, и она сознательно разжигала в себе гнев и негодование, только так она могла справиться со своей болью. Однако от последнего обвинения она залилась краской стыда.

Сьюзен нашла другие слова, но суть от этого не изменилась: «Никто не должен ничего заподозрить. Если кто-то узнает, что Имоджен Палмер родила внебрачного ребенка от Донелли, я этого не переживу. Это навсегда опозорит наше имя!»

У восемнадцатилетней Имоджен не хватило сил бороться. Страшась будущего, она смирилась с приговором матери, собрала свои вещи и исчезла без следа. Ну и что? Джо Донелли поступил точно так же. Укатил на запад на своем обожаемом «харлей-дэвидсоне», оставив за собой лишь быстро развеявшееся облако пыли.

Терзаемая укорами совести, Имоджен отвернулась. Вряд ли сейчас, по прошествии восьми лет, следует ожидать, что Джо поверит, будто его отцовство было достаточной причиной для того, чтобы она обожала ребенка.

Джо подошел к балконным дверям. Имоджен затаила дыхание, ожидая нового взрыва. Когда ее ожидания не оправдались, она отважилась поднять глаза.

Джо стоял спиной к ней, опершись одной рукой о стену. Косые солнечные лучи прокрадывались между густыми ветвями соседнего дерева и создавали сияющий нимб над его склоненной головой, подчеркивали упрямую линию его плеч. Воздух в комнате, казалось, бурлил гневом и недоверием.

В тот момент, когда Имоджен подумала, что больше не выдержит ни секунды, в дверь снова постучали.

– Мисс Палмер! – позвал коридорный.

Имоджен не ответила. Она дрожала всем телом, опустошенная и измученная бесполезными сожалениями.

В конце концов дверь открыл Джо и, сунув коридорному чаевые, приказал:

– Заберите багаж и подгоните машину мисс Палмер к парадному входу. Она спустится через пару минут.

Когда они снова остались одни, Джо прошел в ванную комнату и почти сразу же вернулся со стаканом воды.

– Выпей.

– Нет. – Имоджен попыталась оттолкнуть Джо, но его рука даже не дрогнула.

– Выпей, Имоджен. В таком состоянии ты не сможешь вести машину. Я не хочу, чтобы ты врезалась в дерево. На моей совести и так много всякого.

Нежданная забота Джо настолько потрясла Имоджен, что слезы покатились по ее щекам, горло сжалось.

– Не думала, что ты огорчишься, если я врежусь в дерево.

– Это говорит лишь о том, как мало ты меня знаешь. Я очень высоко ценю человеческую жизнь.

И снова он прав. Она знает его не лучше, чем он – ее.

– Думаю, я должна попросить у тебя прощения.

– Ты должна мне гораздо больше, Имоджен, и не сомневайся, я очень скоро потребую уплаты долга.

Джо говорил ровным голосом, почти без всякого выражения, но так убедительно, что Имоджен даже в голову не пришло сомневаться.

– Тогда я позвоню тебе, Джо, как только обустроюсь дома.

Как часто в детстве и в юности Имоджен считала «Укромную Долину» тюрьмой! Высокие каменные стены надежно ограждали ее от жизни, к которой она стремилась. Однако той ночью, когда парадные ворота поместья захлопнулись за ней, ей показалось, что она покидает надежное убежище.

Дверь снова открыла горничная Молли, правда на этот раз с улыбкой.

– Мадам уже легла спать, но надеется, что утром вы позавтракаете с ней, мисс Имоджен. – И Молли наклонилась за чемоданом. – Я провожу вас наверх. Ваша прежняя комната готова.

– Не беспокойтесь, – возразила Имоджен, перехватывая чемодан. – Я знаю дорогу.

Открыв самую дальнюю дверь на втором этаже, она замерла, едва переступив порог. В комнате, где она прожила восемнадцать лет с самого рождения, ничего не изменилось. Ни одна вещь не тронута. Ни одна!

На стенах – все те же обои, расписанные тонкими цветущими веточками. Тот же ковер на дубовом полу. Старинная кровать с расшитым балдахином и все то же покрывало. Книги и фотографии, награды за победы в конных состязаниях, старый плюшевый мишка – все вещи точно на тех же местах, где Имоджен их оставила. Даже ее письменные принадлежности на столике в нише у окна лежат так, будто она только что встала из-за стола, а через минуту вернется, чтобы закончить письмо подруге.

Оставив багаж у двери, Имоджен прошла в ванную комнату. Ее любимое мыло, пена для ванны и тальк для тела аккуратно расставлены на широкой полке у наполненной ванны. Ее любимый шампунь – в застекленной душевой кабинке. На медной трубе – полотенца с ее монограммами. В зеркальном шкафчике над раковиной – полупустая бутылочка духов, которые она любила в юности, рядом – тюбик бледно-розовой губной помады и тюбик зубной пасты.

Господи! Имоджен вздрогнула, словно тонкие прохладные пальцы прошлого коснулись ее кожи, и ретировалась в комнату.

Гардероб у дальней стены, комод в изножье кровати...

Словно зачарованная, Имоджен стала резко выдергивать ящики, распахивать дверцы, обнаруживая все новые и новые напоминания о девушке, которой больше не существовало.

Летняя пижамка – вся в оборочках, фланелевые ночные рубашки до пола, с длинными рукавами – для зимы. Дорогие свитера из тонкой шерсти и плиссированные юбки. Первое вечернее платье из нежно-голубого крепдешина, с широким бархатным поясом. Ей было тогда четырнадцать лет...

Из глубины зеркала, укрепленного на внутренней стороне гардеробной дверцы, на Имоджен смотрела взрослая женщина, незнакомка, вторгшаяся в усыпальницу девушки, которой давно уже нет на свете. Все эти годы Имоджен думала, что мать стерла следы ее пребывания в доме, выбросила ну если не мебель, то, во всяком случае, ее вещи, одежду, сувениры. Но вот они все здесь. Даже розовые розы, подаренные мальчиком, который сопровождал ее на первый зимний бал, лежат, засохшие, на стеклянной полке.

Бросив чемодан на кровать, Имоджен стала выдергивать из него платья и костюмы с таким остервенением, словно их присутствие в этой комнате смогло бы изгнать призраки прошлого. Дорогая элегантная одежда благородных цветов: спелой сливы, светло-лилового, жемчужно-серого. Изящные блузки и свободные юбки. Маленькое черное платье, блейзер цвета слоновой кости и соломенную шляпку для церемонии чествования директрисы школы она наденет через два дня. Черный шелковый костюм – на тот случай, если придется куда-нибудь выйти вечером.

Одним взмахом руки Имоджен сдвинула девичью одежду в глубь гардероба, освобождая место для женских нарядов. С той же решительностью она вытряхнула на кровать содержимое двух ящиков. В один сложила шелковое белье, отделанное французскими кружевами, и колготки; в другой – две кожаные сумочки и одну вечернюю, расшитую стразами.

Вещи из гардероба она сложила в верхний ящик комода, затем открыла нижний ящик – со старыми альбомами для фотографий, пачками перевязанных лентами поздравительных открыток... И тут увидела дневник, который ей подарили на пятнадцатилетие. Кожаный переплет кремового цвета, тисненный золотом, слегка обтрепался по краям. Неудивительно: он хранил столько секретов совсем другой жизни...

Коснувшись его, Имоджен совершила ошибку, колоссальную ошибку. Дневник словно по собственной воле раскрылся на первой странице, вернув из прошлого девушку, которую Имоджен так отчаянно пыталась забыть. И взрослая Имоджен смирилась, признала то, что, в общем-то, знала все это время: от прошлого невозможно отвернуться, единственный способ победить его – встретиться с ним лицом к лицу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

25 июня

Дорогой Дневник, сегодня мне исполнилось пятнадцать лет, и ты – первый подарок, который я развернула. Вечером у меня будет настоящая вечеринка в саду, и впервые мне разрешилипригласить школьных друзей. К тому же я выпросила наконец раздельный купальник.

26 июня

Дорогой Дневник, вечеринка прошла просто ужасно. Я готова была сквозь землю провалиться. Мама смотрела на моих друзей так, будто они собираются украсть столовое серебро. Когда все разошлись, она сказала мне, что девочки недостойны общаться с Палмерами. Жаль, что не было Пэтси Донелли, но я не смогла уговорить маму. «ОбитателиЛистер-Медоуз не нашего круга», – сказала она.

17 августа

Дорогой Дневник, ну-ка, отгадай, что случилось! Дейв Бакстер назначил мне свидание! Он спросил, не хочу ли я пойти с ним в кино в пятницу. Конечно же, я согласилась, только не знаю, смогу ли убедить маму отпустить меня.

18 августа

Дорогой Дневник, меня отпустят в кино с Дейвом, но только если мы будем не одни. Так что я позвонила куче знакомых и все устроила. Шофер отвезет меня в кинотеатр и заберет после сеанса. В десять вечера я уже должна быть дома. Но ведь это только начало, правда?

22 августа

Дорогой Дневник, наконец наступил величайший день моей жизни, а мама его испортила.