93

– У тебя кровь, – заметила Брук.

Голова ее лежала на моем колене, и она внимательно смотрела на меня снизу вверх.

– Знаю. Кожи на руке совсем не осталось.

– Нет, на плече. Наверное, в тебя тоже попали.

Лишь сейчас я ощутил боль и влагу, причем и в плече, и в спине. Однако поскольку я все еще был жив и даже дышал, то решил, что, скорее всего, в легкое пуля не попала. То есть я должен был еще жить. Ведь шоссе № 101 не воплощение рая? Возможно, оно воплощение ада, но, черт побери, я же хороший парень!

Брук закрыла глаза.

– Что-то мне плоховато, Нат. Наверное, слишком серьезная потеря крови.

– Знаю. Держись.

Мы проехали еще несколько минут.

– Нас скоро снова остановят. Решат, что это мы застрелили полицейских.

Брук на это ничего не ответила, а потому, чтобы заполнить паузу, я тихонько выругался.

В пробоинах ветрового стекла и в дверях громко свистел ветер. Как это все случилось? Как вообще я попал в такой переплет? Сам изуродован, Брук серьезно ранена. Всего лишь пару недель назад самым худшим, на что мне доводилось жаловаться, были духота и влажность балтиморского воздуха. А сейчас любой, кто имеет склонность заключать пари, поставил бы два к одному на то, что живыми из переделки нам не выйти.

В этот самый миг Брук, словно прочитав мои мысли, открыла глаза и произнесла:

– Все будет хорошо, не волнуйся.

– Будет ли?

Риторические вопросы, подобные этому, очень хороши, поскольку оставляют широкое поле для самых различных ответов и многообразных комментариев. Но в эту самую минуту Бог, если он действительно живет где-то там, наверху, решил дать свой ответ. Впереди слева я заметил огромные, ярко освещенные зеленые буквы: «Больница Гилрой».

– Ну вот, наконец-то, – пробормотал я и сбросил скорость.

94

Когда я вошел в отделение скорой помощи, особой паники там не случилось. Но внезапно наступила полная тишина. Я попытался взглянуть на себя глазами окружающих, в частности принимающей сестры: ободранный, грязный, давно не бритый мужчина; вместо левой кисти – кровавый комок, по спине течет кровь. А он к тому же требует носилки.

Помню, как вокруг сразу оказалось несколько человек. Они пытались уложить меня на стоящую у стены кушетку. Однако совладать им не удалось: растолкав всех вокруг, я бросился обратно к «пикапу», не переставая кричать о носилках.

Распахнув пассажирскую дверь, сразу увидел окровавленный зад Брук. Попытался определить, куда же именно попала пуля, но так и не смог рассмотреть рану. Положил руку на бедро боевой подруги и стал ждать.

Уже через полминуты прибежали два парня с носилками на колесиках, а следом за ними подошел и врач.

– Что произошло? – поинтересовался он.

Не вдаваясь в подробности, я ответил просто, что это пулевое ранение. Санитары ловко уложили Брук на каталку, а доктор внимательно взглянул на меня.

– А с вами что?

– Думаю, тоже пуля. Впрочем, ранение не слишком серьезное. Ну а рука…

Я поднял то, что от нее осталось. Доктор секунду внимательно смотрел, потом перевел взгляд на носилки.

– Брук? – удивленно воскликнул он.

Она посмотрела снизу вверх и улыбнулась:

– Джейми!

Джейми внимательно разглядывал нас обоих.

– Что же, черт возьми, произошло?

Санитары повезли Брук в госпиталь. Красавец Джейми последовал за ней. А Натаниель, несмотря на то, что раны его не уступали ранам соратницы, остался в одиночестве.

– Эй! – окликнул я. – Нужно, чтобы кто-нибудь помог вот с этим.

Я показал на коробку с файлами.

Джейми на ходу обернулся.

– Оставьте все здесь и идите в здание.

– Нет. Не могу.

Густые брови Джейми на секунду нахмурились, но потом он приказал одному из санитаров помочь мне, а сам занял его место возле каталки.

– Эй! – снова крикнул я и подбежал к Джейми, или, как его звали здесь, доктору Муносу. – Никакой полиции, хорошо?

– Полицию уже вызвали.

Ничего не поделаешь. Я вернулся к «пикапу» и стал смотреть, как санитар собирает файлы.

Одно из преимуществ сильного кровотечения состоит в его драматичности. Нам не пришлось долго ждать, пока на нас обратят внимание. Правда, в данном конкретном случае трудно было определить, почему именно к нам проявляют такое внимание – то ли из-за обилия крови, то ли просто потому, что, видимо, у Брук и Джейми имелась собственная история.

Вот они воркуют, словно голубки. Вернее, если говорить точно, ворковал преимущественно Джейми.

– Так, значит, прострелили попку? – мурлыкал он, разрезая джинсы. – Какое кощунство! Ведь это все равно что разбить «Давида» Микеланджело.

Брук засмеялась – смех казался измученным, но искренним. Чарам доктора Муноса противостоять невозможно. Знаю, прекрасно знаю, что ревность – отвратительное, недостойное чувство. Существуют куда более серьезные проблемы. Через несколько минут примчится полиция и начнет расспрашивать о том, что происходит здесь, а главное, о том, что произошло на шоссе в десяти милях к югу отсюда. Непонятно, чем закончится история с рукой. А тут вот оно: здравствуй, ревность!

Мной занялся другой доктор. Вернее, докторша. Она была, наверное, лет пятидесяти и гораздо серьезнее и сдержаннее Джейми. Мы с ней уж точно вместе не спали, а потому она не воспевала ни мою замечательную задницу, ни мое замечательное плечо, ни мою замечательную руку.

– Просто перевяжите как следует, – попросил я, глядя, как доктор разбинтовывает мою самодельную повязку. – И плечо тоже заклейте.

Добравшись наконец до руки, доктор вздрогнула.

– Но вам срочно необходимо хирургическое вмешательство.

– Просто перевяжите. И пожалуйста, как можно скорее. Мне необходимо уйти. Нужно найти кого-нибудь, у кого есть болторезный станок. Мы с доктором Майклз не можем всю жизнь ходить закованными в кандалы.

– Об этом уже позаботились.

– Спасибо.

Врач внимательно осмотрела мою обезображенную руку.

– Доктор Маккормик, я настаиваю…

– Да перевяжите же, черт подери!

Легкая болтовня в соседнем боксе прекратилась. Я подошел к занавеске и резко ее отдернул. Джейми обернулся, крайне раздраженный вторжением. Брук лежала, накрытая простыней, ничуть не скрывающей ягодиц.

– Я тоже видел эту красивую попу, доктор, – ужалил я Джейми.

К чести Брук, она смолчала.

– Мне надо уйти, Брук.

– Зачем?

Я взглянул на Джейми и ту докторшу – ее звали доктор Сэксон, – занимавшуюся моей рукой.

– Просто необходимо уйти, и все. Должен успеть кое с кем поговорить, прежде… прежде чем все это взорвется.

Казалось, Брук поняла и, подняв голову, через плечо посмотрела на меня.

– Постарайся быть осторожным.

Я обратился к доктору Сэксон:

– Пожалуйста, побыстрее перевяжите руку и плечо. Я же все равно уйду.

– Но вы должны подписать…

– Знаю. Давайте сюда бумаги.

Доктор Сэксон позвонила и заказала справки, освобождающие больницу от всякой ответственности за мое безрассудное поведение и за то, что я ухожу, не получив должной медицинской помощи.

Джейми Мунос хотел задернуть занавеску, но я его остановил. Он снова рассердился.

– Мне нужна машина, – произнес я, глядя на Брук.

Она едва заметно кивнула. Господи, благослови эту женщину!

– Джейми, дай доктору Маккормику ключи, – распорядилась доктор Майклз.

– Что?

– Ему нужна твоя машина. Дай ключи.

Доктор Мунос и доктор Сэксон переглянулись.

– Зачем? – наконец поинтересовался Джейми.

– Не могу сказать.

Тонкий подтекст этого ответа подразумевал, что причина слишком серьезна, чтобы обсуждать ее с посторонними. Ну как в таких условиях можно отказать в просьбе? Бывшая любовница ранена, ее товарищ вообще изувечен. Оба явно не в бегах, поскольку Брук остается в госпитале и готова общаться с полицией. А кроме того, доктор Мунос явно надеялся, что, уступив, сможет получить еще один шанс в отношениях с очаровательной Брук Майклз.

Не следовало упоминать о знакомстве с этой прелестной израненной попкой.

– Пожалуйста, Джейми, это очень серьезно.

Брук взяла давнего знакомого за руку.

Доктор Мунос нахмурился, снял перчатки и полез в карман. Достав цепочку с целой связкой ключей, отцепил несколько штук, а остальные сунул мне в здоровую руку.

– Черный «мустанг». На стоянке, возле нашего отделения.

Он снова начал задергивать штору, и снова я не дал ему это сделать. Судя по разъяренному взгляду, несчастный Джейми уже готов был меня разорвать на куски.

– Брук, добейся, чтобы документы попали в полицию. И объясни, насколько они важны.

Брук кивнула.

Джейми секунду подождал и резким движением все-таки задернул штору. На сей раз я не стал ему мешать. Было слышно, как Брук поблагодарила, а дальше разговор продолжался слишком тихо.

Доктор Сэксон закончила перевязывать руку и, расстегнув на мне рубашку, открыла плечо.

– Здесь вам повезло, – произнесла она, осторожно дотрагиваясь до кожи возле раны. – Всего лишь царапина. Кровь уже свернулась. Немножко просушим и наложим пару швов…

– Отлично. Тогда сейчас даже и перевязывать незачем.

Я натянул рубашку и поблагодарил доктора Сэксон.

Бедная женщина лишь беспомощно воздела руки. Чтобы как-то загладить собственное безобразное поведение, я попытался оправдаться:

– Просто совсем нет времени.

– На болезни нет времени никогда и ни у кого, доктор Маккормик, – ответила доктор.

«Но не до такой же степени, как у меня», – подумал я.

Появилась медсестра с бумагами о моем освобождении, и я подписал все, что требовалось. На правой руке все еще болтались и гремели наручники, и я заметил, с каким любопытством сестра их рассматривает.

В конце коридора послышалось оживление. Я встал и выглянул из-за занавески. Двое полицейских о чем-то расспрашивали дежурную медсестру. Пришлось тут же спрятаться.

– Здесь есть запасный выход?

Доктор Сэксон явно растерялась.

– Коридор замыкается кругом. А второй выход ведет только в сам госпиталь.

– Скажите полицейским, что меня отправили в хирургическое отделение, на операцию.

Выходя в соседний, пустой, бокс, я услышал голос Брук:

– Осторожнее, Нат.

Если бы она могла пойти со мной!

До конца коридора мне удалось добраться, переходя из одного бокса в другой. Некоторые пустовали, в других лежали люди, как мне показалось, по большей части мексиканского происхождения. Все они с откровенной неприязнью смотрели на нарушителя границ. Но наконец я все-таки добрался до конца коридора. Осторожно выглянув, увидел, что полицейские разговаривают с Джейми Муносом, и прошмыгнул в госпиталь.

Оказавшись на автостоянке, нажал кнопку на одном из ключей и справа от себя услышал мелодичный сигнал. Обернулся и увидел шикарную машину – «мустанг», припаркованный в последнем ряду и занимающий сразу два места. Бедный Джейми! Он так боится, что угонят его драгоценный автомобиль, что ставит его как можно дальше. И вдруг приходится отдать этого красавца какому-то калеке. Доктор Мунос явно неравнодушен к доктору Майклз.

Впрочем, машина действительно была хороша. Всего год или два, не старше. Триста с лишним лошадиных сил. И к сожалению для меня, с пятью скоростями. Хорошо, что я научился переключать их коленями.

Усевшись, я повернул ключ зажигания, и мощный – объемом в четыре с половиной литра – мотор заработал. Первая передача. Через минуту я уже оказался на шоссе и мчался со скоростью девяносто миль в час. И зачем человеку левая рука?

Миновав Сан-Хосе, свернул к супермаркету. Заряда телефона хватит еще на один звонок, не больше.

– Мне необходимо тебя увидеть. Где ты?

Пауза. Потом она заговорила:

– Все кончено, Натаниель. Разве не так?

– Надеюсь, что так.

– Ты мне поможешь? – спросила Элен.

– Да. Разумеется.

– Мне страшно. – Она вздохнула. – Мне страшно уже несколько месяцев подряд.

– Не бойся, Элен. Все будет хорошо, правда.

Доктор Чен назначила встречу в университете, в лаборатории доктора Тобел. Мне вовсе не показалось странным, что я должен приехать именно туда. А возможно, должно было показаться. Вдруг надо было срочно развернуть черный «мустанг» и лететь обратно в госпиталь. Хотя если говорить серьезно, то после всего, что произошло, никаких «хотя» быть не могло.

95

Серебряный «БМВ» Элен стоял на расстоянии нескольких ярдов от того места, где я припарковал «мустанг». Новые здания медицинского факультета, построенные с претензией на оригинальность и неповторимость, ночью выглядели совсем не так, как при свете дня. Откуда-то из недр исходило неяркое сияние, придававшее вполне земным постройкам сходство с космическими кораблями. Зрелище совсем в духе Артура Кларка.

Я подошел к входу в корпус Хейлмана, размышляя, поможет ли удостоверение на имя профессора Тобел открыть дверь. И именно в этот миг я увидел ее – поставив рядом сумку, она спокойно сидела на скамейке. Элен была очень красивой – облегающие брюки цвета хаки, черный кашемировый свитер. Меня она узнала сразу.

Какое-то время Элен молча рассматривала перевязанную руку, окровавленную рубашку, болтающиеся наручники. Потом поднялась и предложила:

– Давай пройдемся.

Мы медленно направились по студенческому городку к дорожке, идущей вдоль основной аллеи. Темноту прорезали фарами лишь несколько машин. Элен свернула с аллеи на одну из боковых дорожек, ведущих к парку. Когда-то мы часто вот так, вдвоем, здесь бродили, отдыхая после долгих часов сидения в библиотеке, болтая, держась за руки, обнимаясь.

Глубокую тишину нарушал лишь ветер, беспокоящий старые развесистые дубы, да время от времени его шепоту вторил звон болтающихся на запястье наручников. Чтобы убрать этот посторонний звук, я зажал свободный конец в руке.

– Элен?

Она не поднимала глаз от земли.

– Элен?

– Никто и никогда не думал, что такое может случиться, – наконец заговорила доктор Чен. – Никто и не предполагал, что дело зайдет так далеко.

– Почему они не остановились?

Элен впервые за время нашей прогулки посмотрела мне прямо в глаза.

– Почему не прервали все эксперименты и исследования, как только поняли, что пациентка больна? Что, свинья была больна? Когда Кей Си Фальк… – Я недоговорил.

– Свинья не болела, Натаниель. У Антонии мы не обнаружили ни патологии, ни вируса.

– В Гилрое я разговаривал с ветеринаром, и он объяснил, что вся линия Антонии оказалась зараженной.

– Это потому, что так сказали ему мы.

– Но ведь, если вы ничего не обнаружили, это вовсе не значит, что…

– Мы знаем – я знаю! – отчего заболела эта женщина. Дело здесь вовсе не в свинье.

Мне стало как-то не по себе.

– Как бы там ни было, это не важно, – заключила Элен.

Мы миновали втиснутый меж дубов кактусовый садик: огромные цереусы, опунции, юкки – чего здесь только не было! Но если бы я знал, куда она меня ведет!

Наконец дорожка уперлась в асфальтированное пространство размером с половину баскетбольной площадки. В конце ее высилось здание – громоздкий гранитный монолит с тяжелыми бронзовыми дверьми. Ступени охраняли два белых мраморных сфинкса. Мавзолей. Здесь хранились останки основателя университета, его жены и сына. Во время учебного года возле необычного храма всегда болтались парочки или взывали к какому-нибудь духу любители спиритизма. Но сейчас стояло лето, каникулы, и возле мавзолея царила тишина, хотя на ступеньках еще не стерлись капли свечного воска.

Раньше, в счастливые дни юности, мы нередко сюда приходили. И вот сейчас, как прежде, уселись на ступеньки.

Элен скрестила ноги и повернулась ко мне.

– Сделай одолжение, Натаниель. Расскажи, что, по-твоему, произошло.

– Зачем?

– Затем, что после я объясню тебе, что произошло на самом деле.

– Мне кажется, я уже и так почти все понял.

– Может быть, и так. Ты умный, а потому удивляться не приходится.

– Но ты же удивилась.

– Я – нет. Удивились другие.

– Отто и Ян?

Сейчас Элен смотрела так, будто видела меня насквозь.

– Да.

Пришлось силой стряхнуть ощущение, что прошедших десяти лет вовсе и не было, а мы пришли сюда, просто чтобы всласть пообниматься.

Набрав в легкие как можно больше свежего ночного воздуха, я начал:

– Ну хорошо. Мне кажется, история началась с того, что сюда явился Отто Фальк с великой идеей – той самой, которую он разрабатывал всю свою жизнь: пересаживать людям органы животных. Великий ученый на передовом крае ксенотрансплантации. Университет заинтересовался, финансовое сообщество, проще говоря, инвесторы, – тоже. Он привозит и сына, Кинкейда Чарлза, или, по первым буквам, Кей Си. Парень отстает в развитии и не может находиться вдали от семьи. Его устраивают работать в госпиталь санитаром. Кинкейд обзаводится и подружкой – ее зовут Глэдис Томас. Фальк упорно работает в лаборатории. Создает свиные органы, не обладающие характерными сахарами и протеинами, а значит, не отторгаемые реципиентом – человеком. Через некоторое время печатается его большая и подробная статья на эту тему. И, как мне кажется, именно в это время начинает набирать обороты фирма «Трансгеника». Как раз тогда из одной венчурной фирмы, поддерживающей бизнес, переходит и Ян Кэррингтон. Каким-то образом Фальку удается уговорить родственников коматозных больных отдать близких на пользу науке и практической медицине. И он пересаживает этим несчастным новые, безупречно чистые органы. Ничего удивительного, что именно Кинкейду поручают ухаживать за столь ценными пациентами. Все идет прекрасно до тех пор, пока парень не изнасиловал одну из больных.

Я взглянул на Элен, пытаясь понять ее реакцию, но она лишь внимательно смотрела бездонно-черными глазами. Лунный свет делал прекрасное лицо прозрачным.

– Фальк уже не может прервать эксперимент. Все слишком тесно переплелось: инвестиции, собственная научная репутация, честолюбивое стремление спасти мир. И всем этим рисковать из-за какого-то глупого изнасилования? Ни за что на свете! А кроме того, нельзя забывать, что насильник – его плоть и кровь. И все-таки держать при себе столь неуправляемого и неконтролируемого человека, как Кинкейд, нельзя. Фальк, немного подумав, вспоминает о давнем приятеле, Рэндале Джефферсоне, который работает на востоке, в Балтиморе. Этот парень занимается тем, что содержит несколько пансионатов для умственно отсталых молодых людей. Друзья договариваются. Идея, поначалу казавшаяся хорошей, в реальности превращается просто в отличную. Джефферсон научился поднимать финансирование своих заведений путем хитрых махинаций – учетом в качестве постояльцев давно умерших людей. А потому Кей Си ничего не стоит занять место одной из этих «мертвых душ» – Дугласа Бьюкенена. Таким образом парня отправляют в Балтимор. Но тем временем происходит кое-что еще: та самая женщина в палате № 3 – я так и не знаю, как ее звали…

– Джэнет Маргулис, – без малейших эмоций в голосе подсказывает Элен.

– Прекрасно, Джэнет. Так вот, эта самая Джэнет заболевает. Ставится диагноз: внутрибольничная стафилококковая инфекция. На самом деле это не так. Здесь оказалось нечто другое.

Я остановился, надеясь, что Элен внесет ясность, но она молчала, и я продолжал:

– Люди заволновались. Забеспокоились о возможных осложнениях в исследованиях. А кроме того, испугались, что Дуглас во время своих сексуальных подвигов мог подхватить что-нибудь серьезное.

Я помолчал.

– Сколько раз случалось подобное, Элен? Насилие?

Она наконец-то позволила себе проявить чувства – только чуть-чуть, одним лишь негромким вздохом.

– По крайней мере раз пять, не меньше. Мы просматривали видеозаписи. Слава Богу, что хоть только Джэнет. Она была его… его любимицей.

– Повезло женщине. Как бы то ни было, они боялись, что Дуглас подцепит какую-нибудь дрянь. И наверняка должны были беспокоиться о том, что, учитывая его активность, дрянь эта непременно распространится дальше. А потому Рэндала Джефферсона, который наверняка забыл не все, чему научился на медицинском факультете, попросили регулярно проводить рутинное обследование и брать анализы на биопсию. Образцы и отчеты он присылал сюда. Ну и, разумеется, хлопоты хорошо оплачивались.

– Доктор Джефферсон – акционер компании и регулярно получает соответствующие дивиденды.

– Вот видишь. Однако, несмотря на многочисленные предосторожности, все-таки что-то происходит. А именно пару недель назад в Балтиморе среди обитателей пансионатов для умственно отсталых вспыхивает серьезное заболевание. Вполне возможно, что именно Джефферсон первым забил тревогу – я имею в виду здесь, в Калифорнии. И в то же время он всеми силами пытается помешать действиям медиков на востоке – в частности, мне и моим коллегам, – и все лишь для того, чтобы выиграть время и дать Фальку и его людям возможность решить, что же делать дальше. Они пока не знают, имеет ли болезнь какое-нибудь отношение к Кинкейду или нет, но, тем не менее, им страшно. Когда же мы – то есть и медики, и даже полиция – выходим на след парня, они и вовсе впадают в панику. И в результате этой паники кто-то убивает неудачного сына профессора Отто Фалька, потрошит труп и присылает органы сюда, на проверку. – Я перевел дух. – Ну и как, я правильно излагаю ход событий?

– Очень хорошо, Натаниель. Я же сказала, ты чрезвычайно умен.

– Во всяком случае, из Балтимора меня выгнали за то, что взъерошил слишком много перышек. А сюда прислали под предлогом необходимости проверить один слабый и сомнительный след – Глэдис Томас. Я с девушкой встретился, и она призналась, что близко знакома с Кинкейдом. Конечно, они имели связь, хотя и не сексуальную. Заинтересованные лица разведали, что Глэдис разговаривала со мной. И что же? Ее убили. Так что на самом деле след оказался вовсе не слабым.

Элен сидела неподвижно, словно статуя.

– Ну а все остальное ты и сама знаешь. Парень, которого наняли на грязную работу – убивать умственно отсталых, потрошить собак, – открывает охоту на меня. Сейчас, скорее всего, он сидит в полицейском участке, не видя даже собственной руки, и жалуется полицейским на то, что на него напал сумасшедший врач Натаниель Маккормик. Но документы – результаты биопсий Кинкейда – у нас. Надеюсь, в настоящую минуту бумаги уже в распоряжении полиции.