5

Я торопливо направился в конференц-зал отделения М-2, по пути уворачиваясь от колясок, в которых везли пациентов в разные части госпиталя. Судя по всему, Ферлах уже поговорил с Мэдисон и Хэммилом о закрытии этажа, и разговор, скорее всего, оказался успешным. Во всяком случае, он прошел быстро и привел к определенным результатам.

Когда я открыл дверь в конференц-зал, в мою сторону повернулось сразу пятнадцать голов. Один лишь Ферлах не пошевелился – он продолжал внимательно листать целую стопку бумаг, при этом рассеянно почесывая лысеющую голову. Джин Мэдисон демонстративно посмотрела на часы, а потом на меня. Я улыбнулся ей и быстро обвел взглядом комнату, пытаясь рассмотреть, кто именно присутствует на совещании: все интерны, большая часть обслуживающего персонала, две сестры и два человека официально-административного вида.

Молодая женщина, ответственная за работу интернов, стояла перед белой доской с прикрепленными к ней медицинскими диаграммами. Она замолчала, ожидая, пока я усядусь рядом с Ферлахом.

Джин Мэдисон представила меня:

– Для тех, кто еще не знаком: доктор Маккормик, его прислал к нам Центр по контролю и предотвращению заболеваний.

Я поздоровался.

– Очевидно, в Атланте не учат пунктуальности…

– Джин. – Гэри Хэммил дотронулся до руки Мэдисон.

Я же предпочел смолчать.

– Продолжайте, доктор Сингх, – попросила Мэдисон.

Выступающая доктор Сингх продолжила свой доклад о состоянии Хелен Джонс. Медицинская история звучала почти также, как и в изложении Ферлаха: первоначальные симптомы, напоминающие грипп, кровотечение днем позже. Социальная история, однако, удивляла. Оказалось, что Хелен Джонс никогда не путешествовала дальше окрестностей Балтимора – ни разу за тридцать один год жизни. Это несколько обескураживало; нам с Ферлахом куда приятнее было бы услышать, что мисс Джонс только что вернулась из Конго или Колумбии. А теперь наш список потенциальных заболеваний значительно сужался.

Но, как я уже сказал, Хелен Джонс никогда не уезжала далеко от города, который когда-то получил странное официальное название «читающего города». Больше того, как оказалось, сама Хелен Джонс, возможно, никогда и не читала.

– Она живет в пансионате для людей с умственными отклонениями, который носит название «Раскрытые объятия», – продолжала свое сообщение доктор Сингх.

Итак, подумал я, значит, Хелен Джонс умственно отсталая. Интересно.

Доктор Сингх продолжала описывать историю употребления больной алкоголя, наркотиков и табака, которой, по сути, и не было. Рассказ продолжался и продолжался – доктор Сингх поведала нам уже вполне достаточно, чтобы сочинить детективный рассказ в духе Конан Дойла. Разумеется, мы должны были восхититься ее обстоятельностью и добросовестностью, только в данном случае нам от них не было никакого проку.

Я послушал еще несколько минут, пока не понял, что больше терпеть не в силах. А потому прервал:

– Простите, а где же жила Дебора Филлмор?

Филлмор – это фамилия второй пациентки, поступившей в госпиталь. А третью звали Бетани Реджинальд.

Доктор Сингх слегка опешила.

– Я еще не начинала докладывать о Деборе Филлмор. О ней потом.

Я ощутил, как все присутствующие в зале повернулись ко мне. Презентация пациентов обычно следует достаточно строгому протоколу, а я нарушал его, стремясь перескочить от Хелен Джонс к Деборе Филлмор. И тем не менее было важно, где именно жили все три женщины. А вот нам сидеть здесь на протяжении тех двадцати минут, в течение которых продолжалась презентация, как раз было и не обязательно.

– Доктор Сингх, – повторил я, – так где же жили Дебора Филлмор и Бетани Реджинальд?

Ферлах закрыл лицо рукой, нервно дергая себя за усы.

– Доктор Маккормик, – не выдержала Джин Мэдисон, – позвольте доктору Сингх закончить презентацию.

– При всем моем уважении, доктор Мэдисон, я пытаюсь представить историю возможного заражения. А значит, окружение, в котором жили эти женщины…

– Оно вполне может подождать, доктор Маккормик, – заключила моя оппонентка.

– Нет, не может.

Я снова повернулся к доктору Сингх. Та переводила взгляд с доктора Мэдисон на меня и обратно. Наконец она заговорила:

– Бетани Реджинальд жила в одной комнате с Хелен Джонс в «Раскрытых объятиях». А Дебора Филлмор – в другом пансионате под названием «Балтиморский рай».

– Благодарю вас, – произнес я.

Хотя я стремился следовать именно этой линии – выяснению обстоятельств жизни и условий заражения, – мне вовсе не хотелось подвергнуться линчеванию со стороны группы обиженных врачей. Поэтому я спокойно принялся делать заметки в маленькой записной книжке, которую всегда носил с собой. Тем временем доктор Сингх закончила наконец презентацию истории болезни Хелен Джонс. Присутствующие начали задавать вопросы – насчет анализов крови, вирусных культур и прочего. Очень хорошие, умные вопросы. Однако все это продолжалось мучительно долго и уже начинало сводить меня с ума.

Я повернулся к Ферлаху.

– А вам знакома история поездок двух других больных?

– Они никуда не выезжали, – коротко ответил он, глядя прямо перед собой.

– А вы бывали в этих пансионатах?

– Нет, Натаниель.

Не приходилось сомневаться, что Ферлах уже тоже начинал терять терпение от бесконечности заседания.

Я продолжал:

– Необходимо двигаться дальше. Нужно поговорить с другими девушками и побывать там, где они жили.

– Доктор Маккормик, – раздался резкий голос.

Я поднял глаза. Гэри Хэммил. Неужели я уже успел настолько всем здесь насолить?

– Вы можете представить нам собственное описание состояния мисс Джонс?

– Да.

– Хорошо. Так будьте добры, поделитесь с нами своей мудростью.

Я посмотрел на Ферлаха – тот выглядел чрезвычайно напряженным. Причем трудно было сказать, раздражен ли он моим поведением или начинающимся перед его глазами отвратительным кулачным боем с медицинским уклоном.

– Доктор Хэммил, мне кажется, что я принесу куда больше пользы, если смогу предотвратить дальнейшее распространение заболевания. На данный момент мы обладаем географическими координатами, которые позволяют определить, где именно возникло заболевание.

– Доктор Маккормик…

– А ваши специалисты – высшего класса. Даже и не знаю, смогу ли я что-нибудь добавить с точки зрения ухода за больными.

– Доктор Маккормик! – снова раздался голос Джин Мэдисон. И шея, и лицо ее покрылись красными пятнами – она и нервничала, и сердилась одновременно. – Вы находитесь здесь по приглашению госпиталя. А поведение ваше – на грани нарушения субординации. Вы откровенно рискуете подорвать отношения между нашим медицинским центром и своей организацией в Атланте.

– Но, Джин, на самом деле доктор Маккормик присутствует здесь по приглашению органов охраны общественного здоровья. Его роль изменилась, – спокойно заговорил Ферлах. – Итак, доктор Маккормик, почему бы вам не изложить свое понимание состояния мисс Джонс? Поскольку мы считаем, что все три случая заболевания связаны между собой, ваше описание вполне подойдет и двум другим пациенткам.

Джин Мэдисон возразила:

– Полагаю, Херб, что в интересах точности и обстоятельности нам следует рассматривать каждый случай в отдельности.

– У нас сейчас нет на это времени, – настаивал Ферлах. – Вы заботьтесь о больных. А здравоохранение будет заботиться о здравоохранении. Доктор Маккормик!

Я встал и подошел к белой доске, а доктор Сингх вернулась к коллегам.

Дифференциальный диагноз – основной вопрос лечебной практики в отличие от хирургической. В реальности он состоит из набора самых надежных догадок. Например, если к вам в кабинет является пациент с жалобой на диарею, то дифференциальный диагноз может оказаться очень широким – начиная от амебной инфекции и заканчивая болезнью Крона и стрессом. Постепенно, по мере поступления новых данных и результатов исследований, вы сужаете список. И в конце концов приходите к диагнозу. Во всяком случае, так должно быть.

– Хорошо, – заговорил я, беря в руки маркер, – начнем с самого плохого и, судя по тому, что я увидел, наиболее вероятного.

Я написал на доске три большие красные буквы: ВГЛ – вирусная геморрагическая лихорадка. Я говорил быстро и одновременно писал, пытаясь представить этой компании, которая скорее всего и Эболу-то видела лишь в учебниках и в кино, головокружительный список вирусов, вызывающих у человека кровотечение: Марбург, Юнин, конго-крымская геморрагическая лихорадка, тропическая лихорадка и так далее.

– Ненавижу все это, – произнес Ферлах.

Он быстро шагал рядом со мной к изолятору. Мы оба ушли с совещания сразу после моей презентации.

– Ненавижу этот политический бред, – продолжал он.

– Спасибо за то, что ушли вместе со мной, – поблагодарил я.

Мы влетели в маленький вестибюль и принялись натягивать защитное снаряжение.

– Вы ничего не сможете изменить. Я имею в виду своим подходом к делу.

– А знаете что, Херб? На самом-то деле мне наплевать.

Ферлах замер, прекратив натягивать халат. Можно было подумать, что он сейчас меня ударит. Но вместо этого он рассмеялся.

– Ну, вы крепкий орешек, доктор Маккормик. Правда. Или храбры без меры, или тупы как пень.

– Храбр, – уточнил я.

– Ну, это мы еще узнаем, так ведь?

Надевая респиратор, он все еще смеялся.

6

Я снова оказался в палате Хелен Джонс, которая сейчас выглядела более живой, чем час назад, – настолько живой, что могла со мной разговаривать.

Бытовая эпидемиология – то, чем именно я занимался в тот день, – совсем не похожа на нейрохирургию. Это даже не кардиология. Работа скорее чисто полицейская. Вопросы все больше типа «Где вы были в четверг вечером? Что ели? С кем проводили время?», а вовсе не такие, как «Каковы показания отображения магнитного резонанса?».

Итак, я оказался в палате, почти в космическом скафандре, беседуя с больной Хелен Джонс, тридцати одного года, имеющей кавказские корни, полноватой, здравомыслящей, хотя и умственно отсталой. Она казалась очень милой и очень усталой и – теперь, когда уже немного пришла в себя, – очень настороженной.

Она так прямо и сказала:

– Вы меня пугаете.

– Хелен, пожалуйста, я же хочу вам помочь. А вы должны помочь мне.

– Вы похожи на чудовище, – произнесла она.

– Я вовсе не чудовище. Я доктор.

Во всем этом присутствовала некая ирония.

Так продолжалось на протяжении тридцати минут. Однако несмотря на подозрения Хелен и ее ограниченные познавательные возможности, в ходе беседы нам удалось выяснить некоторые детали. А именно: Хелен жила в пансионате для людей с умственными отклонениями, расположенном на окраине довольно состоятельного района под названием Федерал-Хилл. Кроме нее, в пансионате жили еще восемь человек, исключительно женщины. По утрам и вечерам они ели все вместе и «все вместе молились перед каждой едой». Ленч она каждый день сама готовила на кухне. Всегда одно и то же: арахисовое масло, желе, морковь и кока-колу. Как сообщила на совещании доктор Сингх, Хелен жила в одной комнате с Бетани Реджинальд, которая сейчас лежала в соседней палате и разговаривала с доктором Хербом Ферлахом.

В ответ на мой вопрос Хелен сказала, что им не разрешали держать у себя животных. Вместе с соседками она каждое утро ездила автобусом на работу; служила за городом, в прачечной дома престарелых. Едва она упомянула место работы, у меня внутри все сжалось: меньше всего нам нужна какая-нибудь геморрагическая лихорадка, потрясающая и без того слабую иммунную систему пожилых людей. Название этого заведения Хелен вспомнить так и не смогла.

Я поинтересовался, видела ли больная каких-нибудь животных – мышей, или кошек, или собак, когда-нибудь, хоть один раз – в своем пансионате или в доме престарелых. Она поморщилась и ответила, что однажды на работе видела крысу, а возле своего дома несколько раз встречала кошек и собак.

Я спросил, болела ли она когда-нибудь раньше. Хелен не смогла вспомнить. Спросил, приходилось ли ей прежде бывать в больнице. Она не поняла. Я пояснил: в таком же месте, как это. Она отрицательно покачала головой. Потом мы выяснили, что смогли, насчет семьи и друзей, насчет того, где и как Хелен проводит выходные дни. Поговорили о том, какую получает почту, о личной гигиене. Пытаясь обнаружить какие-нибудь странности, я вернулся к еде и животным. Стрелки на стенных часах подползали к десяти. Нужно было двигаться вперед.

– А сексом вы занимаетесь?

Хелен быстро покачала головой, и я принял этот жест за выражение непонимания.

– Кто-нибудь из мужчин или женщин дотрагивался до интимных мест вашего тела?

Она снова покачала головой.

– А вы трогали их интимные места?

Она покраснела.

– А мужчина когда-нибудь касался вашего тела своим пенисом – своим интимным органом?

– Богу это не угодно, – ответила Хелен.

Потом натянула простыню до шеи и закрыла глаза.

Впоследствии мне предстояло осознать свою ошибку, но в тот момент я принял это движение за отрицательный ответ.

Я нашел Ферлаха в коридоре. Он сидел на металлическом стуле и что-то писал.

– Еще одно совещание, – произнес он, не поднимая головы.

– Какое?

– На сей раз административное. И на этом с Сент-Рэфом можно будет покончить. По крайней мере на сегодня.

– Мне никто ничего не говорил.

– Вот я говорю. Сам только что узнал. Получил сообщение на пейджер.

Я на минуту задумался.

– Вы идите, Херб. А я здесь закончу. Дело ведь не ждет. А кроме того, я не… ну, скажем так, будет лучше, если меня там не будет. Мне кажется, они меня невзлюбили.

– И все же вам следует там присутствовать.

– И все же я им очень не нравлюсь.

Пластиковый щит на лице не смог скрыть морщинок, собравшихся вокруг глаз Ферлаха. Он улыбался.

– Так, значит, вот чему вас учат в Атланте? Не ходить на совещания?

– Нет, это я сам придумал. Ненависть к заседаниям – моя личная особенность.

Ферлах поднялся и вставил свои записки в факс.

– Они вам сообщение не прислали? – поинтересовался он.

– Нет.

– Ну, так вы и не на крючке. И все равно, мне кажется, все это не случайно. Вас не позвали, но тем не менее считают, что вы должны прийти. И готовятся в случае неявки задать хорошую трепку.

– В мои способности не входит умение разгадывать интриги. А вот вызывать злость Джин Мэдисон мне, похоже, славно удается.

Факс запищал, сообщая, что передал документы. Ферлах положил свои заметки в папку с надписью «Филлмор, Дебора».

– Ну хорошо, – как бы между прочим заметил он. – Сделайте мне одолжение, Нат, ведите себя потише, хорошо? Я никому не позволю гадить у себя во дворе, в том числе и вам.

– Понял. Перехлестов не будет.

Ферлах усмехнулся и вышел.

7

Дебора Филлмор должна была находиться в реанимационной палате. Я понимал, почему она не там. Вовсе не по медицинским соображениям ее поместили сюда, достаточно далеко от специалистов, занимающихся самыми тяжелыми больными.

В палате сестра меняла на капельнице колбу с раствором. Я представился и спросил о состоянии больной.

– Это вы спец, – коротко ответила она.

Значит, вот так, подумал я. Действительно, слухи разносятся моментально.

Мисс Филлмор, чернокожая женщина двадцати семи лет от роду, лежала на спине без сознания. Из-под простыни к стоящей возле кровати капельнице тянулись сразу две трубки – одна из груди, вторая из паха. Я вынужден был отдать должное искусству медиков Сент-Рэфа: поставить капельницу человеку в таком состоянии очень трудно; каждый раз, когда игла прокалывает кровеносные сосуды, они лопаются и рвутся. Судя по всему, у них здесь имелся собственный «снайпер» – так мы называем тех, кто умеет точно попасть в такие сложные вены.

Дебби Филлмор находилась на искусственном дыхании. Респиратор, накачивающий в ее легкие кислород, наполнял палату шипением и щелканьем. Мигали три монитора. Они отслеживали работу сердца, уровень кислорода в крови, давление, функцию почек, частоту дыхания и подачу кислорода. Медиков волновал шок; и капельницы, и мониторы должны были поддерживать давление и не дать больной умереть.

Склонившись над кроватью, я внимательно вгляделся в губы и лицо Деборы Филлмор. Даже не отводя трубку респиратора, заметил красные пятна кровотечения. Приложил руку ко лбу: температура высоченная. Монитор показывает 40,2 Цельсия. То есть примерно 105 по Фаренгейту.

Я отклеил липкую ленту, которая удерживала респиратор, и отвел в сторону пластиковую маску. Однако рассмотреть удалось не слишком много.

– Здесь есть фонарик? – спросил я сестру.

– Нет, – ответила она.

– Постарайтесь найти, пожалуйста, – попросил я.

Она несколько секунд не отводила от меня сердитого взгляда.

– Сестра, – повторил я, подчеркнуто нажимая на обращение и тем самым восстанавливая иерархию, – фонарик есть в палате Хелен Джонс. Он мне нужен немедленно.

Она выскочила из палаты. Круг неприятелей стремительно расширялся. Однако жизнь успела научить меня одной непреложной истине: проблема не в том, что мы создаем себе врагов, а в том, что записываем в их число не тех, кого следует.

Осторожно, стараясь не задеть трубки, я развязал на шее рубашку. Большие темные пятна появились везде – расползлись по груди, по животу, по бокам. Инфекция, поразившая эту молодую женщину, стремилась атаковать сразу все тело.

Появилась сестра с фонариком.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Она не ответила. Придерживая одной рукой отклеенный респиратор, держа в другой фонарик, я заглянул в горло. И в тот же момент невольно отдернул руки, едва не уронив фонарик – так, словно коснулся чего-то раскаленного. По сути, так оно и было.

Вся полость рта оказалась наполненной маленькими очагами кровотечений. Миндалины, распухшие до размера мячей для гольфа, тонули в толстом слое серо-желтого налета, словно покрытые строительным раствором. Казалось, они вот-вот разорвутся.

Я закрыл рот и приклеил на место респиратор.

Тот разрушительный удар, который наносят эти болезни человеческому телу, не перестает меня потрясать. И сейчас я всерьез, действительно всерьез испугался, что могу заразиться. Взглянул на медсестру и предложил своего рода перемирие.

– Что вы думаете? – спросил я ее.

– А что я знаю? – пожала она плечами. – Я всего лишь медсестра.

Я начал было выбирать между резким, но остроумным отпором и каким-нибудь более мирным вариантом ответа, и тут завибрировал пейджер. Поскольку не в моих правилах смотреть в зубы дареному коню, я тут же воспользовался возможностью и вышел из палаты, покинув исходящую злостью сестру.

8

Я разделся ровно настолько, чтобы посмотреть на пейджер: Ферлах. Подошел к телефону в маленьком вестибюле и позвонил ему.

– Вы уже далеко не самый непопулярный человек в этом госпитале, – сказал он.

– Отлично. Наверное, пришли материалы из моей рекламной фирмы.

– Мы закрываем заведение.

– Что, все крыло?

– Нет, весь госпиталь.

– Ух ты! Вот так сюрприз! То есть это, конечно, очень хорошо, очень разумно и осторожно – и все-таки…

Надо отдать Ферлаху должное – парень действует быстро. Я так ему и сказал:

– Быстро реагируете.

– Да, мы не привыкли здесь кота за хвост тянуть, – ответил он, натянуто засмеявшись. – И все-таки жаль, что вас не было рядом, чтобы разделить удар. Я-то ведь живу в этом городе.

– Возможно, уже недолго осталось. Они угрожали?

– Что-то вроде того. Президент госпиталя заявил – учтите, цитирую точно, – что если их не откроют через пять дней, то мои яйца окажутся у него на столе, в стеклянной банке. Да, кстати, туда же он обещал положить и ваши.

– Так передайте ему, что я свои отправил в Атланту – там целее будут.

– Храбрый паренек.

– Послушайте, Херб, эта штука страшная. Дебби Филлмор…

Я замолчал.

– Знаю. Вот почему я и решил закрыть госпиталь.

– Хорошо. Тем более что, судя по всему, мы должны готовиться к продолжению.

– Да. И госпиталь послужит карантинной зоной.

– Согласен. – Я на секунду задумался. – Вам этот вирус не кажется каким-то странным? То есть наблюдается кровотечение в слизистых тканях, кровотечение в легких и в брюшной полости. А лицо остается чистым. Не могу понять, на что именно нападает эта штука.

– Понимаю вас.

– Щадит лицо, но поражает рот…

Я задумался, как сказать о том, о чем говорить нельзя. Тем более что как раз приблизился к этому вплотную.

– На совещании кто-нибудь упоминал о биотерроризме?

– Нет. Но я дал знать в администрацию штата. А вам следует позвонить своим людям в Атланту, чтобы держали ухо востро.

– Сделаю. Я лишь хотел сначала посоветоваться с вами.

– Спасибо за намерение.

Казалось, он уже хотел повесить трубку, но потом добавил:

– Нет, мы должны пресечь эту хреновину на корню. Дело может обернуться очень плохо.

В то время еще никто и не догадывался, насколько он прав.

9

Выйдя из самолета в Балтиморе, чтобы оказать посильную помощь Сент-Рэфу и еще нескольким больницам штата Мэриленд, я только что начал второй год своей работы в службе эпидемиологической разведки. Срок начался первого июля. Поэтому, наверное, можно сказать, что я уже имел некоторый опыт, во всяком случае, в отношении подобной деятельности. Но чертовски справедливо то, что моего опыта оказалось вовсе не достаточно.

Этого я, разумеется, еще не знал, когда облачался, чтобы войти в изолятор для беседы с Бетани Реджинальд.

Необходимо было поговорить с Бетани, пока ей не стало совсем плохо – настолько плохо, что помочь оказалось бы уже невозможно. Позднее мне предстояло сравнить свои записи с записями Херба Ферлаха, который оставался единственным человеком, на которого я мог положиться. По словам Ферлаха, сотрудница администрации штата обещала, что в тот же день, а завтра уж точно, нам пришлют помощь.

Я посмотрел на Бетани Реджинальд. Узкоглазая, толстая, она неуклюже лежала в кровати. Ее генетическое несчастье – лишняя хромосома, выразившаяся в синдроме Дауна, – выглядело, однако, не таким страшным, каким могло бы оказаться. Как розу ни назови, она все равно останется розой, но Бетани все-таки еще повезло. Она могла связно говорить и не имела той патологии в работе сердца и желудочно-кишечного тракта, которая часто сопровождает синдром. В тот самый день, несмотря на вирус или что-то другое, поразившее ее организм, Бетани, казалось, чувствовала себя неплохо. Затишье перед бурей. От руки к капельнице тянулась всего лишь одна трубка – здесь снова пришлось поработать больничному снайперу. Чтобы не дать пациентке вырвать иглу, ее прикрепили пластырем.

Я нервничал. Иммунная система людей с синдромом Дауна находится в страшном беспорядке. В свои двадцать пять лет Бетани прожила уже достаточно долгую жизнь.

Я взял ее маленькую руку в свою и поздоровался. В ответ она произнесла «привет» и ответила на рукопожатие. Ее ладонь довольно крепко стиснула мои пальцы и удерживала их чуть дольше, чем хотелось бы.

– Как вы себя чувствуете, Бетани?

– Болею.

– Вам хуже, чем вчера?

Она на мгновение задумалась.

– Да. Я плохо себя чувствую.

– Бетани, где вы живете?

– Вы мне нравитесь, – произнесла она в ответ.

Вот так мы и начали.

Мы обсуждали те же темы, которые я пытался обсудить с Хелен Джонс. К счастью, Бетани находилась в относительно хорошем расположении духа и была не прочь поговорить. Но в ходе беседы оказалось, что она не в состоянии запомнить многие детали собственной жизни.

– Бетани, что вы вчера ели на обед?

– Хм, я не знаю.

– Бетани, не могли бы вы вспомнить хоть что-нибудь, что ели вчера?

– А вы умный.

Судя по тому, как я начал разговор, она явно преувеличивала.

Еще несколько минут мы обсуждали еду, причем с минимальным результатом. Впрочем, это не страшно. Меню я мог узнать и в пансионате. Разговор перешел на животных – их она помнила гораздо лучше. В пансионате Бетани видела крыс, а на улице встречала и кошек, и собак. Видела даже мертвых птиц. Однако не смогла сказать, где именно. С животных я перешел к тому, что оказалось одной из основных страстей Бетани: к вопросу о сексе.

– Секс, – произнесла она почти задумчиво. – Это я люблю.

Мы начали обсуждать эту тему. Я поинтересовался насчет партнеров. Она ответила, что их было много: Джерри, Дуглас, Томас и другие. Всех она вспомнить не смогла, так же как не смогла вспомнить и фамилии. Я спросил и насчет секса с женщинами. Она занималась и этим. Потом я поинтересовался насчет орального и анального секса, а также прочей деятельности, касающейся обмена телесными жидкостями. И позвольте доложить вам, что описание анального секса и «водных процедур» оказалось для Бетани Реджинальд просто удовольствием. Я почувствовал, как неумолимо краснею, и первый раз в жизни обрадовался, что лицо мое закрыто маской. Да уж, за свою короткую жизнь она успела многое. Определенно больше, чем я, – и это еще мягко сказано.

– Бетани, а вы сексом занимаетесь в своей комнате? Там, где живете?

Глаза Бетани неожиданно расширились. Внезапно она показалась вовсе не усталой, а очень испуганной.

– Нет-нет-нет, – быстро-быстро, скороговоркой произнесла она.

– Где вы занимаетесь сексом?

– Нет-нет-нет-нет.

– Бетани, поверьте, это очень важно. Послушайте меня. – Я взял ее за руку. – Я никому не скажу. Обещаю.

Продолжая бормотать свое «нет-нет-нет», больная попыталась свернуться клубком. При этом она отодвинулась слишком далеко от капельницы. Трубка натянулась и потащила за собой металлическую стойку. Я быстро поднялся и схватил стойку прежде, чем та успела упасть. Движение напугало Бетани, девушка начала кричать и, подвинувшись ко мне, принялась вырывать иглу капельницы. Это ей удалось, и кровь струей забила из вены. Увидев кровь, Бетани вцепилась в рубашку, моментально забрызгав кровью все вокруг: и себя, и меня, и халат, и маску.

Я отступил, беспомощно глядя, как Бетани мечется по кровати и кричит. Это самое страшное в подобных заболеваниях. Проявление героизма, в частности попытка укротить Бетани Реджинальд и не дать ей поранить себя, вполне может закончиться для вас трагически. Если говорить прямо, то подобные болезни вынуждают идти на самые крайние меры. Врачи далеко не всегда на это соглашаются.

Я нажал кнопку экстренной помощи и скомандовал сестрам немедленно принести средства ограничения. Но из-за необходимых мер предосторожности прошло еще несколько минут, пока в палате появились люди из «внешнего мира».

Через пару секунд ворвался Ферлах. Он находился в палате Хелен Джонс и услышал мой звонок.

– Что случилось? – выпалил он.

Я не ответил. Это уже не имело никакого значения.

И вот мы вдвоем – два врача, посвятивших жизнь спасению больных людей, – стояли и беспомощно смотрели, как из руки Бетани Реджинальд хлещет кровь. Она не сворачивалась и текла слишком стремительно. Вирус (или это было что-то иное?) победил.

Спустя сорок минут, уже после того, как Бетани связали и она наконец успокоилась, а капельницу ввели ей в грудь, я стоял возле госпиталя, прислонившись к своей машине, и курил сигарету, которую стрельнул у сестры в приемном покое на первом этаже. Охранник сделал замечание по поводу курения на территории госпиталя, на что я ответил, что если он хочет, то может меня застрелить. Он почему-то не захотел и оставил меня в покое.

Поднося сигарету ко рту, я понял, что руки у меня трясутся.