«Слышал когда-нибудь о таком – Мерривейл?» – спрашивали друг друга клерки. «Вы не перепутали отделение?» – спрашивали они Дафну.
      – Нет. Он был заведующим.
      – Извините, мадам, но у нас никто не знает такого. Должно быть, он работал здесь очень давно.
      – Понятно.
 
      Со временем она перестала отвечать на вопросы Чакаты: «Ты уже побывала в Хэмптон-Корте?», «Ты ходила в банк к Мерривейлу? Он угостит тебя хересом…», «Ты устроилась с поездкой по Англии и Уэльсу? Надеюсь, ты не отказалась от намерения увидеть сельскую Англию?»
      «Я не нашла твоего сапожника на Сент-Полз-Чарчьярд, – писала она ему, – там все разбомбили. Лучше тебе рассчитывать на того мастера в Иоганнесбурге. У меня все равно не получится заказать тебе нужную обувь».
      А потом она вообще стала обходить молчанием его просьбы и советы и просто отчитывалась, какие у нее были приемы, ради него приукрашивая рассказ. Похоже, он не очень внимательно читал ее письма, поскольку ни разу не завел речь об этих приемах.
 
      Как-то днем Грета явилась домой с крошечным пуделем. – Он ваш, – сказала она Дафне.
      – Какая дивная прелесть! – сказала Дафна, полагая, что это подарок, и желая выразить свою признательность словами, принятыми в этом кругу.
      – Я не могла не взять; его для вас, – сказала Грета и потребовала сто десять гиней.
      Скрывая отчаяние, Дафна пылко зарылась лицом в пуделиные кудри.
      – Нам ужасно с ним повезло, – продолжала Грета. – Ведь это не просто мелкий пудель, это именно карликовый.
 
      Дафна выписала ей чек и пожаловалась Чакате на лондонскую дороговизну. Она решила осенью пойти работать, а пока отказаться от двухнедельной автомобильной поездки по северу, которую планировала на компанейских началах с Молли, Крысой и Кротом.
      Чаката прислал деньги в счет будущего квартала. «Прости, что не могу больше. На лошадей напала цеце, а какой уродился табак, везде писали». Она не читала про неурожай табака, но что год на год не приходится, она и так знала. Ей были внове трудности Чакаты, поскольку она считала его весьма состоятельным человеком. Немного спустя друзья написали ей из колонии, что обосновавшиеся в Кении дочь и зять Чакаты были убиты мау-мау. «Чаката просил не говорить тебе, – писали они, – но мы решили, что лучше тебе знать. Чаката теперь воспитывает двух мальчиков».
 
      Была середина мая. По договоренности ей оставалось жить у миссис Касс до конца июня. Но она сняла трубку и позвонила Линде, что возвращается к ним. Греты дома не было. Дафна собрала вещи и с Пушком (пудель) на коленях бесстрашно ожидала ее возвращения, чтобы объявить о своем банкротстве.
      Первым пришел Майкл. В руках он нес пустую клетку и картонную коробку с проверченными дырочками. Когда коробку открыли, из нее всполошенно прянула птица.
      – Волнистый попугайчик, – сказал Майкл. – У вас-то они, наверное, летают на воле. Между прочим, умеют говорить. Сейчас он напуган, но когда они привыкают к человеку, то начинают говорить.
      И он хихикнул.
      Птица между тем уселась на абажур. Дафна, изловила ее и сунула в клетку. У нее была бледно-лиловая грудка.
      – Это вам, – сказал Майкл. – Это мама мне ее дала. Специально для вас купила. Она говорит: «Поди сюда, милая», «Поди к черту» – в общем, в таком роде.
      – Но она мне совсем не нужна, – в отчаянии сказала Дафна.
      – Чик-чирик, – окликнул Майкл птицу. – Скажи: «Здравствуй». Скажи: «Поди сюда, дорогая».
      Птица сидела на дне клетки и вертела головой.
      – Поймите, – сказала Дафна, – у меня совсем нет денег. Я на мели. Я не могу дарить вашей матушке птиц. Я и жду-то ее, чтобы попрощаться.
      – Неправда, – сказал Майкл.
      – Правда, – сказала Дафна.
      – Знаете что, – сказал он, – мой совет: смывайтесь, пока она не пришла. Если вы все это выложите ей, то заварится страшная каша. – Он чуть слышно хихикнул и налил себе виски, которое его мать уже разбавила водой. – Хотите, я вызову такси? Она вернется через полчаса.
      – Нет, я ее дождусь, – сказала Дафна и нервно взъерошила пуделиные кудри.
      – С одной девушкой, – сказал Майкл, – дело чуть не дошло до суда. Мама должна была устроить для нее два бала – и не сделала, или еще чего, а родители взъелись. По-моему, мама просто потратила деньги, или еще чего.
      Он хихикнул.
      – Понятно.
      Дафна пошла к телефону и попросила Крота заехать за ней после работы.
      Пришла Грета и, уяснив обстановку, выслала Майкла из комнаты.
      – Должна вам заметить, – сказала она Дафне, – что вы затеваете незаконное дело. Вы это понимаете, я надеюсь?
      – Я не уведомила заранее, зато оплачу за неделю вперед, – сказала Дафна, – и еще надбавлю.
      – Милочка, вы дали согласие проживать здесь до конца июня. Это написано черным по белому.
      Она сказала сущую правду. Только теперь Дафна поняла, как ловко вытянули у нее из деревни письменное подтверждение.
      – У дяди непредвиденные расходы. Мою кузину с мужем убили мау-мау, и теперь их сыновья…
      – Простите, милочка, но разжалобиться я просто не имею права. Я ведь не меблированные комнаты держу. Лондонский сезон – это лондонский сезон, а кем я заменю вас в эту пору? Это после всего, что я для вас сделала. Приемы, скачки, ценные знакомства… Простите, но я не считаю возможным освободить вас от ваших обязательств. Я ради вас уже позвала людей на коктейль в Кларидж , это на будущей неделе. В конце концов никакой выгоды я не имею. Мерси Слейтер берет за дебютантку полторы тысячи.
      Дафна вышла из оцепенения и отважилась возразить:
      – Леди Слейтер устраивает балы для своих дебютанток.
      Грета не осталась в долгу:
      – Разве вы создали мне для этого условия? – За мной заедет Крот, – сказала Дафна.
      – Я не собираюсь насильно удерживать вас, Дафна. Но если вы сейчас уедете, то вам придется возместить мне все расходы. А потом уходите, если надумали.
      – Уходи. Уходи. Поди к черту, – выкрикнул попугайчик, уже перебравшийся на жердочку.
      – А как быть с птицей? – сказала Грета. – Я специально для вас ее купила. Думала, вы будете в восторге.
      И она всхлипнула.
      – Она мне не нужна, – сказала Дафна.
      – Все мои девушки обожали животных, – сказала Грета.
      – Поди сюда, дорогая, – сказала птица, – Уходи, поди к черту.
      Грета ушла в подсчеты:
      – Птица стоит двадцать гиней. Кроме того, я заказала вам новые платья…
      – Уходи, уходи, – говорила птица.
      Приехал Крот. Дафна оставила на столике в прихожей чек на двадцать фунтов и убежала в машину, а Крот пошел выручать ее чемоданы.
      – Мой адвокат вам напишет, – крикнула ей вслед Грета.
      В прихожей слонялся Майкл. Случившееся не произвело на него никакого впечатления. Когда Дафна выходила, он хихикнул и пошел помочь Кроту забрать вещи.
      Они ехали минут десять до первого светофора. Когда мотор смолк, Дафна услышала, как на заднем сиденье попискивает попугайчик.
      – Ты взял птицу! – сказала она.
      – Да. Разве она не твоя? Майкл сказал, что твоя. – Я позвоню в зоомагазин, – сказала Дафна, – и попрошу взять ее обратно. Как ты думаешь, Грета Касс подаст на меня в суд?
      – Ей не на что рассчитывать, – сказал Крот. – Выбрось все это из головы.
 
      На следующее утро Дафна уже от своих позвонила в зоомагазин.
      – Говорит миссис Касс, – сказала она насморочным голосом. – Вчера я купила у вас волнистого попугайчика. Смешно сказать, но я забыла, сколько он стоил – может, вы напомните, чтобы я записала у себя?
      – Миссис Грета Касс?
      – Совершенно верно.
      – Мне кажется, мы не продавали вам вчера никакого попугайчика, миссис Касс. Подождите у телефона, я уточню.
      Немного спустя в трубке раздался другой, более начальственный голос:
      – Вы спрашивали насчет волнистого попугайчика, миссис Касс?
      – Да, я купила его вчера, – сказала Дафна в нос.
      – Но не в нашем магазине, миссис Касс… Кстати, миссис Касс…
      – Да? – прогнусавила Дафна.
      – Раз уж вы позвонили, я хочу напомнить, что за вами долг.
      – Я помню. Сколько там? Я пришлю чек.
      – Восемьдесят гиней – вместе с карликовым пуделем, разумеется.
      – Я понимаю. А сколько стоил пудель? Я очень бестолковая в делах.
      – Пудель стоил шестьдесят гиней. Остальное числится за вами с прошлого октября…
      – Благодарю вас. Я полностью вам доверяю. Я пришлю чек.
      – Я знаю: ты украла эту птицу, – сказала тетя Сара, пихнув клетку.
      – Нет, – сказала Дафна. – Я заплатила за нее.
 
      Весной 1947 года Линда умерла от болезни крови. На похоронах к Дафне подошел невысокий мужчина лет сорока пяти. Это был Мартин Гринди, тот адвокат, которого любила Линда. Он вручил Дафне свою визитную карточку:
      – Может, вы как-нибудь подъедете, вспомним Линду?
      – Обязательно.
      – Может, на будущей неделе?
      – Я все время в школе. Когда кончатся занятия, я вам напишу.
      Она написала ему в пасхальные каникулы, и через несколько дней они встретились и вместе позавтракали.
      – Мне так не хватает Линды, – сказал он.
      – Я вас понимаю.
      – Неприятнее всего, что я женат.
      Она нашла его привлекательным и поняла, почему Линда так дорожила встречами с ним.
 
      К лету она возместила Мартину утрату Линды. Они встречались в Лондоне в конце недели, а когда в школе начались каникулы, встречались чаще.
      Дафна работала учительницей в частной школе в Хенли. Жила она с Пубой и средних лет домоправительницей, которую удалось удержать, поскольку старая прислуга, Клара, умерла, а тетю Сару сплавили в богадельню.
      Крот женился, и Дафна грустила, что он не наезжает, как прежде, и не балует ее долгими автомобильными прогулками. До встречи с Мартином Гринди разнообразие в ее жизнь вносил только приходящий учитель рисования, дважды в неделю появлявшийся в школе.
      Жена Мартина была несколькими годами старше его, жила в Суррее и страдала нервным расстройством.
      – Развод исключается, – сказал Мартин. – Жена против по религиозным соображениям, и, хотя я их не разделяю, я чувствую ответственность за нее.
      – Понятно.
      Они встречались у него на квартире в Кенсингтоне. Стояла жара. Они купались в Серпантине .
      Когда у жены наступало ухудшение, его вызывали в деревню. Дафна отсиживалась в квартире либо ходила по магазинам.
      – В этом году, – говорил Мартин, – она Совсем расклеилась. Но если в будущем году ей станет получше, я, может быть, свожу тебя в Австрию.
      – В будущем году, – говорила она, – мне будет пора возвращаться в Африку.
      «У Старого Тейса был удар, – писал ей недавно Чаката. – Сейчас он оправился, но соображает очень плохо». Последнее время Чаката, казалось, не особенно рассчитывал на ее возвращение. Дафна терялась, потому что раньше, сообщая домашние новости, он непременно прибавлял: «Ты застанешь много перемен, когда вернешься», или: «Там новый врач. Он тебе понравится» – это уже из происшествий в дорпе. А в последнем письме Чаката писал: «В области образования наметились перемены. Ты увидишь, как далеко зашло дело, если вернешься». Временами ей казалось, что у Чакаты начинает шалить память. «Я стараюсь с наибольшей пользой провести здесь время, – писала она, – но поездки стоят очень дорого. Вряд ли я смогу хоть чуточку посмотреть Европу на обратном пути». В ответном письме Чаката ни словом не обмолвился о Европе, а написал: «Старый Тейс все время сидит на веранде. Бедняга, от него уже нет никакого вреда. В общем, грустное зрелище».
 
      В конце лета любовник Дафны повез жену в Торки . Несколько дней Дафна в одиночестве слонялась по улицам, потом уехала к Пубе. Она водила старика гулять. Попросила у него взаймы денег, чтобы на неделю съездить в Париж. Тот сказал, что не видит в этом никакого смысла. На другой день домоправительница сказала, что есть желающий купить ее пуделя за тридцать фунтов. Но Дафна уже привязалась к собаке. Она отвергла предложение и написала любовнику в Торки, прося у Него взаймы, чтобы съездить в Париж. От Мартина пришла открытка, где не было ни слова о ее просьбе. «Будь в Лондоне в начале октября», – писал он.
 
      В начале октября начались занятия в школе. В первую же неделю в деревне объявилась жена Мартина и потребовала от Пубы открыть местонахождение Дафны. Тот направил ее в школу, она явилась туда и устроила Дафне скандал.
      Позже ей устроила разнос директриса, и Дафна тут же заявила, что уходит. Директриса скоро отошла, потому что учителей не хватало. «Я беспокоилась за девочек», – объяснила она. Приходящий учитель рисования, Хью, уверил Дафну, что в Лондоне она может найти работу получше. В тот же вечер она уехала, Пуба рвал и метал. «Кто же будет по хозяйству, когда у миссис Визи свободный день?» Дафна поняла, почему он не захотел отпустить ее в Париж.
      – А вы женитесь на ней, – предложила Дафна. – Тогда она всегда будет под рукой.
      Он так и сделал – не прошло и месяца. В Лондоне Дафна сняла комнату, в которой за такую плату обстановка могла быть и получше, зато хозяйка не возражала против пуделя.
      Здесь ее нашел Мартин Гринди.
      – Мне не нравится твоя жена, – сказала она.
      – Наверное, она перехватила твое письмо. Как мне быть с тобой? Что сделать? Какие слова сказать?
      Преподавая в школе рисование, Хью Фуллер занимался еще живописью. Он возил Дафну к себе в мастерскую на Эрлз-Корт, и она позировала ему, в задумчивости теребя потрепавшуюся обивку кресла.
      О том, чтобы переехать к нему, сказала она, не может быть и речи, но она надеется, что они останутся друзьями.
      Он решил, что поторопился с предложением, минуя постель, и попытался исправить промашку.
      Дафна завизжала. Он не поверил своим ушам.
      – Понимаешь, – объяснила она, – я сейчас ужасно нервная.
      Он часто водил ее в Сохо, иногда брал с собой на вечеринки, где она впервые открывала мир, в существование которого прежде не верила. Поэты здесь и впрямь носили длинные волосы, художники ходили с бородами, а двое мужчин переплюнули всех, надев браслеты и серьги. Четверка девиц дружно жила в двух комнатах с огромной старухой негритянкой. Среди знакомых Хью некоторые презирали его за то, что он обучает искусству, другие не видели в этом вреда, коль скоро он бездарность, а третьи восхищались его трудолюбием и щедростью.
      Дафна убедилась, что это общество весьма благотворно для ее нервов.
      Здесь ей не задавали надоевших вопросов об Африке и, главное, к ней никто не приставал, даже Хью. Работала Дафна в муниципальной школе. Весной, когда занятия кончались рано, можно было пойти к Хью и его приятелям и всей компанией, поражая уличных зевак, заняв весь тротуар и штурмуя автобусы, отправиться на только что открывшуюся художественную выставку. И там Дафна понимала, что приятели Хью живут в мире, который для нее наглухо закрыт. Правда, она стала лучше разбираться в картинах. Может, Хью и впрямь был неисправимый педагог, как заметил один его приятель, но он с наслаждением открывал Дафне глаза на композицию, линию, свет, фактуру и краски.
 
      Однажды ее навестил кузен Крот. Он рассказал, что Майкл, придурковатый сын Греты Касс с Риджентс-парк, женился на женщине десятью годами старше его и теперь эмигрирует в колонию. И хотя Дафна и прежде нет-нет да заскучает, бывало, по родным местам, сейчас она затосковала отчаянно.
      – Мне уже скоро возвращаться, – сказала она Кроту. – Я скопила денег на дорогу. Приятно знать, что можешь в любое время вернуться.
 
      Однажды Дафна и Хью сидели с приятелями в пивной в Сохо, как вдруг все разговоры смолкли. Дафна оглянулась и увидела, что вниманием всех завладел вошедший с улицы жгучий брюнет, худощавый, лет сорока с небольшим. Через минуту все снова заговорили, кто-то хихикнул, и все время кто-нибудь посматривал в сторону пришедшего.
      – Ральф Мерсер, – шепнули Дафне. – Кто?
      – Ральф Мерсер, романист. Кажется, они с Хью однокашники. Довольно популярный романист.
      – Понятно, – сказала Дафна, – он и держится, как популярный.
      Хью брал у стойки заказ. Романист увидел его, и они немного поговорили. Потом Хью привел его и познакомил со своими. Романист сел рядом с Дафной.
      – Вы мне кое-кого напоминаете, – сказал он, – она была из Африки.
      – Я сама из Африки, – сказала Дафна.
      – Ты часто здесь бываешь? – спросил его Хью.
      – Нет, просто шел мимо…
      Какая-то девица густо, по-мужски фыркнула.
      – Блажь, – сказала она.
      – Он довольно мил, – сказал Хью, когда тот ушел. – При его известности…
      – А вы слышали, – спросил кто-то старообразный, – как он сказал: «Мне как художнику?..» Смешно, правда?
      – А что, он и есть художник, – сказал Хью, – в том смысле, что…
      Но за общим смехом его не услышали.
      Несколько дней спустя Хью сказал Дафне:
      – Я получил письмо от Ральфа Мерсера.
      – От кого?
      – От того романиста, которого мы видели в пивной. Он просит твой адрес.
      – Зачем, не знаешь?
      – Наверное, ты ему понравилась.
      – Он женат?
      – Нет. Он живет с матерью. В общем, я послал ему твой адрес. Ты не возражаешь?
      – Конечно возражаю. Я не почтовая открытка, чтобы пускать меня по рукам. Боюсь, я не захочу тебя больше видеть.
      – Знаешь, – сказал Хью, – хорошо, что у нас ничего не было. Я, понимаешь, не очень гожусь для женщин.
      – Не знаю, что тебе ответить, – сказала она.
      – Надеюсь, Ральф Мерсер тебе понравится. Он очень обеспеченный человек. Интересная личность.
      – Я не собираюсь с ним видеться, – сказала Дафна.
 
      Ее связь с Ральфом Мерсером продолжалась два года. Она увлеклась им до самозабвения и соответственно высоко была вознесена в глазах прочей свиты, в которую входило избранное число писателей и без числа народу из мира кино. Ее квартира в Хампстеде была выстлана серыми коврами, обставлена дорогой и модной шведской мебелью. Друзья Ральфа по-всякому обхаживали ее, весь день обрывали телефон, приносили цветы и билеты в театр.
 
      Первые три месяца Ральф не отходил от нее ни на шаг. Она рассказала ему о своем детстве, о Чакате, о ферме, о дорпе, о Дональде Клути, о Старом Тейсе. Ральф требовал еще и еще. «Мне нужно знать все, что тебя окружало, каждую подробность. Любить – значит стирать с карты белые пятна». Столь оригинальный подход необычайно обострил ее память. Она вспомнила события, пролежавшие впотьмах пятнадцать и больше лет. Она уже смекала, какие рассказы придутся ему по вкусу – например, история вражды между Старым Тейсом и Чакатой, узлом связавшей честь и месть. Получив однажды от Чакаты письмо, она смогла одной фразой завершить повесть жизни Дональда Клути: он умер от пьянства. Это скромное даяние она вручила Ральфу, гордясь собой, поскольку из этого явствовало, что знание человека и его судьбы ей тоже доступно, хотя она и не романистка. «Я всегда, – сказала она, – спрашивала, пьяный он или трезвый, и он всегда отвечал правду». А позже в тот день мысль о смерти Дональда Клути сразила ее, и она неутешно разрыдалась.
 
      Миссис Чаката, сообщили из дому, разделила судьбу Дональда – по тем же причинам. И эту новость Дафна понесла на алтарь. Романист воспринял ее сдержаннее, чем предыдущую. «Старому Тейсу уже не удастся отомстить», – добавила она в пояснение, отлично зная, что после удара Старый Тейс глуп и беспомощен. Друзья писали ей из колонии, что миссис Чаката уже давно ложится без револьвера: «Старый Тейс не обращает на нее никакого внимания. Он обо всем забыл».
      – Смерть перехитрила Старого Тейса, – сказала Дафна.
      – Очень мелодраматично, – заметил Ральф.
      Не предупреждая ее, Ральф стал исчезать на дни и целые недели. Перепуганная Дафна звонила его матери.
      – Даже не представляю, где он может быть, – отвечала та. – Уж такой он человек, милочка. Одно мучение с ним.
 
      Спустя много времени она скажет Дафне:
      – Я люблю сына, но скажу как на духу: он мне не нравится.
 
      Миссис Мерсер была набожной женщиной. Ральф любил мать, но она ему не нравилась. У него часто бывали нервные срывы.
      – Я должен, – говорил он, – творить. Для этого мне требуется одиночество. Поэтому я и отлучаюсь.
      – Понятно, – сказала Дафна.
      – Если ты еще раз скажешь это слово, я тебя ударю.
      И в ту же минуту ударил ее, хотя она не сказала ни слова.
      Позже она сказала ему:
      – Ты бы хоть предупреждал, когда уезжаешь, мне было бы спокойнее. А так я схожу с ума.
      – Отлично. Сегодня вечером я уезжаю.
      – Куда ты уезжаешь? Куда?
      – Почему, – спросил он, – ты не возвращаешься в Африку?
      – Потому что не хочу.
      Всеми ее помыслами владел Ральф, и места для Африки уже не оставалось.
      Его очередная книга пользовалась небывалым успехом. По ней снимался фильм. Он признался Дафне, что обожает ее и прекрасно сознает, какую адскую жизнь ей устроил. Видимо, с творческой натурой лучше не связываться.
      – Игра стоит свеч, – сказала Дафна, – и, наверное, от меня тоже есть какая-нибудь польза.
      В ту минуту он в этом не сомневался, прикинув, что последняя его книга была вся написана за время их связи.
      По-моему, нам надо пожениться, – сказал он.
      На следующий день он вышел из дома и уехал за границу. Два года не притупили ее любви, не заглушили боли и страха.
 
      Через три недели он написал ей с материной квартиры и попросил съехать. Он сам потом расплатится и прочее.
      Она позвонила его матери.
      – Он не станет говорить с тобой, – сказала та. – Честно говоря, я со стыда сгораю за него.
      Дафна взяла такси и поехала к ним.
      – Он работает наверху, – сказала его мать. – Завтра снова куда-то собирается уезжать. Честно говоря, я надеюсь, что это надолго.
      – Мне нужно повидать его, – сказала Дафна.
      – Я буквально больная от него, – сказала мать. – Стара я, милочка, чтобы переносить такое. Благослови тебя Бог.
      Она подошла к лестнице и крикнула:
      – Ральф, спустись, пожалуйста, на минутку. Дождавшись его шагов на площадке, она быстро шмыгнула в сторону.
      – Уходи, – сказал Ральф. – Уходи и оставь меня в покое.

III