ГЛАВА 14

Завершились выборы, близился клубничный фестиваль. Лауро уехал в свадебное путешествие, Мэгги, как выяснилось, укатила в Швейцарию, а Хьюберт решил, что самое время устроить собрание Братства и подготовиться к битве с апокалиптическими событиями и испытаниями, которые непременно выпадают на долю первопроходцев и просветителей.

Хьюберт надеялся, что Мэгги поехала в Швейцарию, дабы организовать ему возмещение убытков за поддельного Гогена и, возможно, за деньгами, чтобы выплатить компенсацию невесте Лауро и владельцам двух других участков. Он ошибочно решил, что скупердяю мужу она об этом и не заикнется. Ошибался Хьюберт не только в этом, но и в том, что Мэгги получила его требование о компенсации за Гогена. Хотя письмо было заказным, доставка почты из Рима в последнее время сделалась таким сложным делом, что послание попало в Венето, когда маркиза уже уехала. Гильоме расписался за него и оставил в холле на подносе для писем, где оно и прождало Мэгги до ее возвращения, произошедшего при весьма любопытных обстоятельствах. Всего этого Хьюберт не знал, и к тому же под пагубным влиянием собственного культа он стал часто делать ложные предположения. Мэлиндейн так пылко проповедовал действенность молитв, что и сам начал механически взывать к Диане по поводу любого желания, какое только приходило ему в голову, безумно веря, что воля богини непременно свершится. Таким образом, как и многие другие священнослужители, он потерял связь с реальностью и возносил слова хвалы, благодарности и покаяния, а также просьбы и пожелания в твердой уверенности, что божество выслушает, кивнет, улыбнется и взмахнет волшебной палочкой. Хьюберт начал с иррациональным фанатизмом считать, что чудеса могут случаться прямо на глазах: «Скажи свое слово, Диана, и да исполнится мое желание». Как известно, в реальной жизни ни один крестьянин не начнет молить о дожде, пока тот не припозднится слишком надолго. И если кому-то улыбается удача, то это происходит только в те благословенные моменты, когда ее и не ждут вовсе, а думают о чем-нибудь совсем другом. Однако Хьюберт в результате изоляции в Неми, а также оттого, что не встречался с Мэгги вот уже несколько лет, начал верить, что Диана способна подкрутить у маркизы в голове пару винтиков и заставить делать то, что она бы в жизни не сделала.

Более того, Мэлиндейн и мысли не допускал, что Мэгги могла перемениться и стать сильнее. В беспечном прошлом ока представляла собой более-менее послушную марионетку. Хьюберт недооценил, как на ее характере сказалось влияние уравновешенного Берто, а также последствия экономического кризиса, который самого Мэлиндейна затронул только через газетные заголовки.

Хьюберт был уверен, что Мэгги вернется из Швейцарии и расплатится за Гогена. Вообще, думая о маркизе, он обычно быстро переключался на мысль о деньгах. Также Хьюберт надеялся, что Лауро со своей пышнотелой супругой тоже скоро возвратится и, да будет на то воля богов, вступит в Братство Дианы и Аполлона. Ведь вернулись к нему три других мальчика, секретари того первого прекрасного лета в Неми, когда дом был еще новым. Тогда, в семьдесят втором году, в год счастья и бесчинств, можно было не запирать двери и уезжать куда заблагорассудится… И вдруг Мэгги оставила его, а потом, по странному велению божеств, вышла замуж за Туллио-Фриоле. (Позже оказалось, что возвращение секретарей стало палкой о двух концах, но и за это Хьюберт возблагодарил Диану.)

Тем временем Мэлиндейн задумал устроить большой съезд паствы. Паулина Фин, «наш Меркурий», как называл ее Хьюберт в благодушные минуты, сзывала родственные души, избранных братьев и сестер Дианы и Аполлона, висела на телефоне, устно передавая весточки жившим недалеко от Неми, а также рассылала многочисленные телеграммы. Таким образом готовилось грядущее событие, важнейшее собрание, которое Хьюберт запланировал на осень и называл в зависимости от настроения то «интернациональным синодом», то «мировым конгрессом», то «глобальной конференцией». Хьюберт был в курсе, что церковные власти, равно как и карабинеры, уже начали относиться к его дому с подозрением, а деятельность Братства не прибавила ему расположения местных жителей.

– Им нечего на меня повесить, – говорил Хьюберт. – Нет наркотиков, оргий и никакого мошенничества. Мы – честная религиозная организация. Однако следует быть настороже.

В основном он опасался Лауро и семьи Редклифов, предполагая, что они не преминут воспользоваться любой возможностью, чтобы навлечь неприятности на Братство, которое приносило неплохую прибыль. Хьюберт задумал в интересах Братства переманить часть толпы, которая устремится в Рим на празднование Святого года. Проблему представляли и постоянно растущие ряды адептов «харизматического обновления» – нового течения в католичестве. Кроме того, до Хьюберта то и дело доходили слухи о новых христианских течениях, возникающих по всему свету и претендовавших на «харизматичность». Среди них выделялись Новая Церковь Англии и движение «Дети Господа». Было очевидно, что их лидеры покушаются на славу основателя, которая по праву принадлежала Хьюберту. Он внимательно изучал экстатические богослужения, наивные призывы и претензии этих культов и пока не видел причин изменить свое мнение. Его сжигало желание поставить в известность этих новоявленных христианских энтузиастов, что они только жалкие подражатели древнего языческого культа Дианы. Мысль о бренчащих гитарами толпах чокнутых харизматиков, распевающих мерзкие гимны на площади Святого Петра, ожидая, пока папа выйдет на балкон, приводила его в бешенство. Летняя резиденция папы находилась неподалеку от Неми, в Кастель-Гондольфо. «Через месяц, – злорадствовал Хьюберт, – они переберутся в Кастель-Гондольфо и все станут мои».

Паулина между тем наслаждалась жизнью. Мужчины то и дело прижимали ее к стене и целовали, не заботясь о том, нравится ей это или нет. Она оказалась в самой сердцевине Братства, в окружении внимательных поклонников. Паулина старалась сохранить свое привилегированное положение, которое занимала исключительно потому, что работал на Хьюберта еще до Братства. Удерживала это положение секретарша благодаря привычке время от времени напоминать Хьюберту о том, что некоторые документы из тех, что она разбирала три года назад, до сих пор приводят ее в недоумение. Подобные намеки удручали Хьюберта, который в ином случае не преминул бы избавиться от Паулины (благо теперь в работе секретаря не было никакой необходимости). Однако, в очередной раз запутавшись в непростых отношениях, он быстро успокаивался, повторяя про себя, как любит Паулину, как очень, очень ее любит. Через несколько минут таких повторений Мэлиндейн начинал в это верить и вел себя так, будто даже не догадывался, что поддался обыкновенному мелкому шантажу. Разве что он снова принимался называть ее мисс Фин и не прекращал до следующего дня. Видимо, начинал сказываться возраст. Впрочем, все, что касалось культа, представляло для Хьюберта первостепенное значение. Ради новой религии он был готов терпеть Паулину, умеренно любить ее и позволял набивать дом всяким сбродом (конечно, если они не пользуются горячей водой, не приносят наркотики и, разумеется, состоят в Братстве). Все прочее Хьюберта вполне удовлетворяло. В особенности то, что Паулина не допускала к нему тех докучливых братьев и сестер, с которыми могла разобраться сама.

Паулина привлекла к работе на Братство нескольких знакомых. Петицию Бернардини она сделала пресс-агентом, на Пьетро Бернардини повесила связи с общественностью. Пино Туллио-Фриоле, сын Берто, регулярно совершал паломничества в дом Хьюберта, потомка богини Дианы, привозя с собой денежные пожертвования, щедрые подарки и богатых приятелей, которым нравилось участвовать в религиозных церемониях, а потом спать с кем попало. Пино было чуть за сорок, он презирал Мэгги и негодовал из-за выбора своего отца.

Одна из газетных вырезок, которыми щедро снабжала Хьюберта Петиция, из англоязычной итальянской «Дейли Американ» от восемнадцатого мая, в особенности привлекла его внимание.

Заголовок гласил: «Кардиналы и епископы: римские встречи и танцы». Вот эта статья:

У Хьюберта было немало вырезок подобного содержания. Он читал и перечитывал их, все острее чувствуя, как бессовестно его ущемляют. В начале июня Мэлиндейн послал Паулину на одно из харизматических собраний, а после заперся с ней в гостиной. Чтобы спокойно все выслушать, он спрятался от прочей публики, бессчетного множества адептов и любовников, в тот момент населявших дом.

– Все началось с мессы, – важно сказала Паулина.

– В церкви?

– Нет, нет. Не знаю, чья это квартира, на Виа-Джулия. В общем, сначала была месса, там был католический священник в облачении и примерно тридцать человек паствы.

– Что за люди? Как вам показалось, богатые, бедные? Все говорили по-английски? На каком языке была месса?

– На английском. Но там и французов, и итальянцев было предостаточно. Самые разные люди. Даже монашки явились. Несколько монашек пришли в обычном наряде, а потом я узнала, что некоторые из собравшихся – тоже священники, только в штатском. Люди разных возрастов, но совсем старых – всего пара монашек.

– Только обыкновенные люди приносят настоящий доход, – заметил Хьюберт. – Эти харизматики крадут наследие великой Дианы Немийской, которая с незапамятных времен была покровительницей природы!

– Не волнуйтесь, я говорила о Диане, – успокоила его Паулина. – Несколько человек очень заинтересовались. Кстати, угадайте, кто там был? Те самые иезуиты, Катберт Плейс и Джерард Харви, эколог. Отец Джерард даже уговаривал нескольких человек посетить наши собрания и рассказывал, как в Неми экологично, как здесь сохранилась окружающая среда и много еще в этом духе. Отец Катберт справился, как у вас дела, а я ему заявила, что долго рассказывать. Потом…

– Мисс Фин, – перебил ее Хьюберт, – я хочу знать про харизматическое собрание, а что болтали иезуиты, сможете пересказать и позже. Однако, моя дорогая, не могу не заметить, что ваши старания рассказать всем об истинном братстве исключительно похвальны. Вы очень, очень предусмотрительны, мисс Фин. Опишите, пожалуйста, мессу.

– Ну… месса просто предваряла собрание. В ней не было ничего особенного, кроме танцев под гимны и поцелуя мира, который был совсем настоящим, все друг с другом целовались. Монашкам это очень понравилось. В общем, все обнимались и пели.

– Нам тоже надо завести монашек, – решил Хьюберт. – У Дианы всегда были девственницы-весталки. Надо чтобы девственницы-весталки круглосуточно следили за пламенем на алтаре.

– Это несложно устроить, если не на полный день, – ответила Паулина. – Кто согласится целыми днями глазеть на огонь?

– Когда у нас будет большой приход, все организуется само собой, – сказал Хьюберт. – Иезуиты тоже приняли участие в оргии?

– Я бы не назвала это оргией. В любом случае иезуиты только наблюдали. Потом стало гораздо интереснее, когда они заговорили языками. Не знаю какими, это было похоже на что-то восточное, иврит какой-нибудь или греческий. В общем, это называется «говорить языками». Еще там толковали Писание. Там была одна женщина, она толковала очень много, вы не поверите, она – доктор наук. Эта женщина продекламировала отрывок из Евангелия, закрыла глаза и воздела руки, а все сказали «аминь». Потом мы пели, хлопали в ладоши и танцевали…

– Откуда был отрывок? – перебил Хьюберт.

– Не знаю. Что-то о странствиях святого Павла.

– Это не Евангелие, это Деяния апостолов. А про что?

– Не помню. Что-то про Господа. Понимаете, там было так шумно… К тому же слова ведь не главное, да?

– Да. А чем занимались иезуиты?

– Они стояли в стороне, но им нравилось, они всех разглядывали. Катберт Плейс подошел ко мне и сказал: «Привет, Паулина, как вам это нравится?» Я ответила, что ужасно нравится. Мне и правда нравилось. Но потом, знаете, я почувствовала себя страшно усталой…

– Все ясно, – сказал Хьюберт. – Нам надо оживить проведение службы в Братстве.

Зной стоял как вечером в конце июня. Море за грядой холмов Альбано сливалось с затуманенным жарой горизонтом.

Последние десять дней Паулина работала не покладая рук, растрачивая столько сил, сколько, казалось ей, у нее никогда больше не будет. Хьюберт не забывал напоминать ей, что они готовят лишь предварительное собрание в узком кругу, и только за ним последует большой съезд паствы со всего мира.

За прошедшие дни Паулине удалось созвать немало верного Хьюберту народа. Собраться все должны были позади дома, в давным-давно заросшем саду, который постепенно перетекал в темный, сырой лес. Грядущее событие Паулина назвала «тайной встречей» и поэтому полностью отказалась от писем и телеграмм. Не один час секретарша просидела у телефона и за рулем машины, чтобы известить «Друзей Дианы» и убедиться, что все будут. Целью встречи было формирование ядра, вокруг которого должны вырасти новые ячейки Братства.

Привести в порядок сад не представлялось возможным, но все же Паулине удалось расчистить достаточно места, чтобы установить алтарь с украшенным цветами навесом и шатер с напитками и закусками.

– Что будет, если пойдет дождь? – нервно спросила она Хьюберта накануне.

– Дождь не пойдет! – отрезал Хьюберт.

В последний день Паулина съездила в Рим, чтобы подстричься и купить удивительный наряд, в который она и облачилась теперь, когда первые ласточки уже начали собираться. Увидев ее, Хьюберт воскликнул: «Не смейте в этом показываться!» – однако было уже слишком поздно. Это был брючный костюм цвета хаки с четырьмя карманами и позолоченными пуговицами на пиджаке. Штаны-галифе Паулина заправила в высокие матерчатые ботинки, а поверх коротких кудряшек, чтобы завершить образ охотницы, водрузила соломенную треуголку.

– Почему? – спросила она у Хьюберта, который дожидался под навесом, облаченный в церемониальное одеяние.

– В вашем наряде нет ни гармонии, ни смысла! Вы похожи не то на коменданта концлагеря, не то на экспонат из лондонского борделя!

– Он символизирует охоту, – возразила Паулина. – Ведь Диана – охотница?

– Ее всегда изображают в тунике, – зашипел Хьюберт, – и с колчаном стрел.

Было жарко, и тяжелое одеяние не улучшало его настроения.

– Но не носить же мне тунику, у меня фигура неподходящая!

– Фигура у нее!… – не выдержал Хьюберт. – Если вы считаете, что к вашим коровьим ляжкам подходит это уродство…

Паулина расплакалась и вытащила из поясной сумки красный носовой платок в белый горошек, судя по всему, созданный богами исключительно для того, чтобы довести Хьюберта до бешенства. Из дома выбежал Вальтер и замер в немом изумлении. Он уже не раз был свидетелем подобных сцен, однако прежде не видел ни Хьюберта в церемониальном облачении, ни Паулины в ее сногсшибательном костюме.

Хьюберт, находившийся рядом с приготовленным троном, долго и с тщанием выбирал позу, в которой сейчас находился, и не хотел портить эффекта. Он стоял с поднятой рукой, приготовившись благословлять первых гостей, машины которых, судя по шуму, остановились у ворот. Это не мешало ему изрыгать проклятия:

– У этой женщины никакой торговой сметки! Скажите, чтобы она избавилась от этого омерзительного одеяния! Та, которая должна быть верховной жрицей, нарядилась как на детский утренник! Кот в сапогах! Вы забываете, что я работал в театре и у меня был огромный успех! Я сам ставил «Се soir, mon frиre», и костюмы подбирал тоже я!

Вальтер, который так ничего и не понял, спросил у Паулины:

– О чем он разоряется?

– Я должна носить что-то, символизирующее мое положение в Братстве! – всхлипнула Паулина из-за красного носового платка. – Иначе никто не обратит на меня внимания. Я совсем забегалась за десять дней подготовки! Разъезды, звонки, напитки, парикмахер, бутерброды… Костюм надо было подогнать по фигуре… И я не говорю уже о списках дел, которые надо было печатать!

– Ты уверена, что не хочешь снять шляпу и переобуться? – предложил Вальтер, стараясь перекричать Хьюберта, у которого еще не иссяк запас ругательств. – Будет очень жарко. Выглядит-то неплохо…

– Вот они, – перебила его Паулина, когда из-за угла показалась первая группа людей. – Я на посту.

Она размашистым шагом подошла к калитке, перегородившей тропинку, распахнула ее и принялась приветствовать гостей.

Кто-то пришел из любопытства, кому-то было все равно куда идти, а несколько местных крестьян и торговцев, недавно принятых в Братство, пришли, потому что им нравилась экзотическая атмосфера.

Перед алтарем, за которым стоял Хьюберт, Паулина разместила скамейки. Она внимательно вглядывалась в каждого припухшими красными глазами, приветствовала со злобной улыбкой и указывала на места.

– Паулина, – поздоровался с ней отец Катберт, – у вас очень спортивный вид.

Паулина махнула рукой, чтобы он не задерживал движение, а Вальтер нервно улыбнулся из-за ее плеча. Катберт, как всегда в компании Джерарда Харви, двинулся к скамейке.

Одна местная торговка шепнула другой:

– Эти иезуиты ни одного собрания не пропускают.

– И всегда ходят парой.

– Как карабинеры, – вмешалась третья. – Один умеет читать, а второй – писать. – Смех трещал как огонь в траве, пока Паулина не шикнула на торговок.

К четырем часам все расселись, и Паулина заперла калитку. Она конфисковала у Петиции кинокамеру, которую та принесла, чтобы Пьетро снял фильм. Летиция разозлилась, но не стала связываться с предводительницей в треуголке. Сын Берто, Пино, тоже приехал. Его на встречах особенно привлекало ощущение вражды между Мэгги и Хьюбертом.

Не так давно приятель Петиции, психиатр Марино Весперелли, тот, которого она пару лет назад притащила на званый обед с Мэгги, обнаружил в центральной психиатрической больнице Рима пациента из Швеции. У пациента не было родственников, о нем никто не беспокоился, но он явно излечился от наркомании (из-за пристрастия к наркотикам швед и попал два года назад в больницу). Поговорив с пациентом, Марино узнал, что тот когда-то работал секретарем у Хьюберта. Таким образом, не без помощи Летиции, Курта благополучно доставили к Хьюберту, который пришел в ужас, но не решился возражать. К тому же на сторону бывшего наркомана встала Паулина. Таким образом Курт сделался членом Братства. Он спал до обеда и часто уезжал на машине, которую ему одолжила Летиция. Хьюберт периодически обыскивал его комнату, но не находил ни следов наркотиков, ни шприцев. Поэтому Курт, которого можно было обвинить разве что в лени,

оставался в доме и помогал организовывать собрание в заросшем саду.

Силами Паулины вернулись и две другие заблудшие овцы, Дамиан Рансивелл и Иан Маккей. Они ничуть не изменились и немало обрадовались возможности вернуться в идиллическое лето семьдесят второго года, когда они только и знали, что спать друг с другом, валяться на солнце, носить невообразимые украшения и готовить диковинные блюда. Паулине не раз приходилось выслушивать ностальгические воспоминания Хьюберта о чудесных временах, когда она у него еще не работала, Мэгги не вышла замуж и не испортилось все. Как верная пастушья собака Паулина собрала трех секретарей вместе и радостно пригнала их к Хьюберту. Впрочем, в эти новые дни процветания ему и не такое приходилось терпеть.

– Я бы и Лауро привела, если бы это было возможно, – заверила Паулина.

– Не сомневаюсь, – ответил Хьюберт.

– Я просто хотела доставить вам радость.

– Важны не действия, а мысли, мисс Фин. Да восславится Диана.

– Вы не рады видеть старых друзей? Вы всегда с таким удовольствием вспоминаете то лето, когда они на вас работали. Теперь все можно начать заново. Вот только нет Лауро. Жаль, что с ним так вышло. Знаете, он совсем переметнулся на сторону Редклифов, он теперь деньги зарабатывает. И к тому же женился.

Хьюберт вышвырнул бы всех секретарей в тот же вечер, если бы Паулина не знала слишком, слишком много. И вот они в заросшем саду, в толпе избранных.

Пока все рассаживались, Хьюберт благосклонно улыбался. Примерно тридцать человек. Паулина вконец выжила из ума. Что это за тайная встреча из тридцати человек? От кого можно сохранить такую тайну?

Он решил изменить план собрания и воздержаться от разговоров о том, что может показаться предосудительным светским или духовным властям. Было несложно заменить обсуждение таких вопросов, как сбор пожертвований и миссионерская деятельность для привлечения в Братство последователей из других стран, на пышную церемонию. Это послужит той же цели, если в нее вставить пару осторожных слов о харизматических чертах его древней религии.

– Я прямой потомок богини Дианы, – объявил он, – Дианы Немийской, лесной Дианы, и косвенным образом ее брата Аполлона.

Сидевшие поодаль от собравшихся двое иезуитов харизматически улыбались во все стороны. Они потеснились, чтобы мог присесть опоздавший, которого Паулина поместила рядом. Еще один наблюдатель, решил Хьюберт. Сколько нужно сторонних наблюдателей, чтобы сделать тайную встречу по-настоящему тайной? Он бросил яростный взгляд на Паулину, которая с вызовом посмотрела из-под идиотской треуголки. Очевидно, она еще не успокоилась после ссоры. Да, так и есть, с отвращением подумал Хьюберт, глядя, как секретарша распоряжается, пересаживает собравшихся туда-сюда, прокладывая дорогу страшенными ботинками. Хьюберт глубоко вздохнул и заметил, что в руке, которой Паулина указывала на свободные места, появилась черная книга, очень похожая на Библию. Зачем она ей понадобилась? Впрочем, отняла же она у кого-то кинокамеру, могла и книжку отнять. Выскочка несчастная.

Вальтер, дурак и фигляр, стоял рядом с Паулиной и разрисовывал список галочками. Кто все эти люди? Время от времени Паулина рассказывала Хьюберту о заслуживающих доверия новичках, но он и не думал, что их наберется так много. Два американских искусствоведа, очень богатых и воспитанных. Девушка из Рима, «моя лучшая подруга». И еще одна, «подруга моей подруги, любовница Майкла Редклифа». Этого Хьюберту было достаточно. Но откуда взялись все остальные? Большинство из собравшихся он видел впервые в жизни.

Из дома показался еще один человек в одеянии, неуловимо напоминающим тогу. Облачение на бочкообразной фигуре пришельца смотрелось старой занавеской. Это был адвокат Массимо де Вита. Он согласился делать синхронный перевод церемонии на итальянский язык, чтобы порадовать итальянских братьев и сестер.

– Друзья, – сказал Хьюберт, воздев руки к небу, и Массимо возвестил: «Amici». – Друзья, – повторил Хьюберт, – братья и сестры природы. Как я уже сказал, я потомок Дианы и Аполлона, богов древней религии, история которой простирается от самого начала времен, когда века казались краткими минутами пред лицом вечности.

Массимо старательно переводил. Хьюберт говорил медленно, без обычной магнетической убежденности – он все еще сердился на Паулину Фин, та вывела его из равновесия.

– Диана, – продолжал Мэлиндейн, – богиня дикой природы, старше любого из людей. Она сражалась на полях Трои, ее оскорбляла завистливая мачеха, которая, как пишет Гомер, отняла у нее колчан и ударила им падчерицу. Но такова была харизма Дианы-воительницы, девственной богини, защитницы природы, что она не стала мстить, а решила уйти в Италию, сменить имя и поселиться в роще у озера Неми. В Греции ее звали Артемидой, и здесь, недалеко от холма, на котором мы собрались, есть гора Артемиды. Там, прямо под нами, расположено святилище Дианы, моей прародительницы, разграбленное и разрушенное… – И Массимо самоотречение повторял: «Diana, la mia antenatal, rapita e saccheggiata…»

Вдруг раздался решительный женский голос:

– Я хочу говорить!

Хьюберт вздрогнул и повернулся на звук. Облаченный в тогу адвокат тоже удивился, но взял себя в руки. Он решил, что все спланировано заранее, потому что голос принадлежал Паулине, и послушно продолжил переводить: «…addresso vengo testimoniare…»

– Что это за помеха? – спросил Хьюберт. Все обернулись к Паулине.

– Cos'e questo disturbo? – перевел в микрофон Массимо, лихорадочно всматриваясь в Хьюберта в ожидании знака, что ему делать. Не дождавшись, он посмотрел на Паулину, впервые увидел ее нелепый костюм и уверился, что все спланировано как диалог, театральное действо, чтобы оживить церемонию: Хьюберт часто говорил, что для успеха Братства это необходимо.

– Мисс Фин, – прорычал Хьюберт, – вы понимаете, что находитесь в церкви?

Массимо продолжал переводить.

Паулина взобралась к алтарю и выхватила у Хьюберта микрофон.

– Я имею право цитировать Писание и хочу зачитать отрывок из Нового Завета.

Отец Катберт заерзал на лавочке, а его вечный спутник Джерард понимающе улыбнулся. Остальные начали перешептываться, но смолкли, когда прогремел голос Паулины:

– Первое послание к Тимофею, глава первая, стихи четвертый и пятый: «Отходя в Македонию, я просил тебя пребыть в Ефесе и увещевать некоторых, чтобы они не учили иному и не занимались баснями и родословиями бесконечными, которые производят больше споры, нежели Божие назидание в вере».

Пока Паулина настраивала микрофон, собравшиеся молчали, понимая, что следующее мудрое изречение не заставит себя ждать. Только Катберт Плейс с горящими глазами повернулся что-то шепнуть Джерарду. Хьюберт, решив подавить бунт на корабле, попытался отнять микрофон. Но Паулина держала его крепко. В ужасе при мысли о том, что она может наговорить, Хьюберт взмахнул рукой, будто решил помочь поправить микрофон. Затем он положил ладонь Паулине на плечо, чтобы все выглядело частью службы. Паулина с недоверием покосилась на Мэлиндейна.

Тем временем Массимо до сих пор подбирал слова. Цитата Паулины была для него слишком сложной.

– Продолжайте, – великодушно разрешил Хьюберт.

Среди прочих на собрании присутствовали двое молодых людей, которых приманила сплетня, будто придет Мэгги, с которой они были шапочно знакомы. Один когда-то работал у нее шофером, а второй был художником, которого рекомендовал Коко де Рено. (Художник написал дурные портреты Мэгги и Мэри за очень большие деньги.) Они сидели в первом ряду. Перед тем как приехать в Неми, им сделали бесплатно пробный укол нового наркотика. Благодаря тому, что творилось на сцене, оба молодых человека решили, что наркотик лучший из тех, что они пробовали, и, глядя, как Массимо трясется над микрофоном, принялись ритмично аплодировать.