ГЛАВА 34

Питер прилетел в Оттаву на совещание в Министерстве здравоохранения и социальной защиты. Все вопросы можно было спокойно решить по телефону, но министр любила демонстрировать свою власть, вызывая людей в столицу.

Разумеется, регистрация душеграмм была не единственным направлением разработок компании «Хобсон мониторинг». Прошедшее совещание было посвящено все еще секретному «Проекту индиго»: плану создания датчика, способного безошибочно отличать активных курильщиков от людей, просто пассивно подвергавшихся воздействию табачного дыма. С его помощью можно было бы более справедливо распределять пособия на лечение и прочие льготы, предоставляемые по программам медицинского страхования в случае болезней, вызванных или усугубленных курением.

Так или иначе, совещание получилось очень коротким, а у Питера в Оттаве оказался незапланированный свободный день.

Оттава была городом правительственных учреждений, полным безликих бюрократов. Здесь не производилось ничего, кроме бесконечных циркуляров, законов, законопроектов и прочих бумаг. Правда, она должна была также служить витриной для приезжающих в Канаду зарубежных политических лидеров — не все же можно было устраивать в Торонто, вот почему в Оттаве находилось множество прекрасных музеев и картинных галерей, несколько любопытных антикварных магазинов, канал Ридо (который зимой замерзал, что позволяло государственным служащим добираться в свои конторы на коньках) и пышное зрелище смены караула на Парламентском холме. Но Питеру, который видел все это уже много раз, давно наскучили столичные достопримечательности.

Он попросил у дежурной разрешения воспользоваться каким-нибудь министерским телефоном, и она направила его в один из пустующих кабинетов. Политика замораживания штатов государственных служащих проводилась вот уже третье десятилетие, и масса кабинетов пустовала. Телефон был устаревшей модели, без видеосвязи. Что ж, подумал Питер, если доллары налогоплательщиков тратятся на оборудование телефонной связью пустых кабинетов, то пусть хоть на этом экономят. Как и большинство канадских управляющих компаниями, Питер знал номер «Эйр Канада» наизусть. Он уже хотел было набрать его, чтобы узнать, может ли он обменять свой билет на более ранний рейс, но обнаружил, что вместо этого набрал 411.

Ему ответил голос по-английски:

— Телефонная справочная. По какому городу хотите получить справку? — Затем то же самое было быстро повторено по-французски.

— Оттава, — сказал Питер. Чтобы получить справку с помощью видеофона, достаточно было нажать несколько кнопок. Для тех, у кого таких аппаратов не было, приходилось содержать бесплатную телефонную справочную, что, несомненно, было дешевле и экономнее в экологическом отношении, чем изводить тонны бумаги на телефонные книги. Примерно в половине случаев на звонки отвечала компьютерная программа, но по скучающей интонации и смазанной дикции Питер понял, что сегодня на том конце провода находится живой человек.

— Дальше, — сказал голос, поняв по тому, как Питер произнес единственное слово «Оттава», какой язык он предпочитает.

— У вас есть листинг на Ребекку Китон? — Он продиктовал фамилию по буквам.

— Никто под таким именем не значится, сэр.

Вот и отлично. Это была просто шальная мысль.

— Спаси… — Постой-ка. Сейчас-то она одна, но несколько лет назад короткое время была замужем. Как звали этого придурка? Ханникат? Нет. Каннингхэм, вспомнил Питер. — Попробуйте Ребекку Каннингхэм, пожалуйста.

— Есть какая-то Р.Л. Каннингхэм, живет в районе Слэйтер.

— Да, должно быть, это она.

Скучающий человеческий голос сменился бодрым компьютерным, который продиктовал номер и затем добавил:

— Чтобы позвонить по этому номеру сейчас, нажмите кнопку со звездочкой.

Питер нажал на кнопку со звездочкой. Он услышал серию тонов набираемого номера и затем звонки вызова абонента. Один. Второй. Третий. Четвертый. О, ладно…

— Алло?

— Бекки?

— Да. Кто это?

— Это Питер Хобсон, Я…

— Пит! Как чудесно снова услышать твой голос. Ты в городе?

— Да. У меня сегодня было совещание в министерстве. Оно закончилось рано, а мой самолет улетает вечером. Я не был уверен, что застану тебя, и позвонил так, на всякий случай.

— Я работаю пять дней в неделю с воскресенья до четверга. Сегодня у меня выходной.

— Вон оно что.

— Сам знаменитый Питер Хобсон! — воскликнула она. — Я видела твою фотографию в газете «Националь».

Питер хмыкнул.

— Я все тот же старый шалопай, — сказал он слегка рисуясь. — Приятно слышать твой голос, Бекки.

— И мне тоже приятно слышать твой.

Питер почувствовал, что у него пересохло во рту.

— Ты не… не против позавтракать сегодня со мной?

— О, конечно, я буду очень рада. Мне утром нужно зайти в банк — по правде говоря, когда ты позвонил, я уже собралась выходить, — но мы могли бы встретиться, хм… ну, скажем, в одиннадцать тридцать не слишком рано?

— Нет, нормально.

— Это было бы чудесно. Где?

— Ты знаешь кафе Карло на бульваре в конце Спаркс-стрит?

— Думаю, что найду.

— Тогда встретимся там в одиннадцать тридцать.

— Чудесно, — повторил Питер. — Жду с нетерпением.

Голос Бекки стал необычайно теплым:

— Я тоже. Пока!

— Пока.

Питер вышел из небольшого кабинета и спросил дежурную, знает ли она кафе Карло.

— О да, — девушка многозначительно улыбнулась. — По вечерам это самое подходящее место для одиноких.

— Я собираюсь там позавтракать. — Питер почему-то начал оправдываться.

— А, ну в это время там гораздо тише и очень неплохо готовят тортеллини.

— Вы не могли бы мне сказать, как туда добраться?

— Конечно. Вы на машине?

— Я бы лучше прошелся пешком, если это не слишком далеко.

— Дорога займет у вас примерно полчаса.

— Нет проблем.

— Я нарисую вам маленький чертежик, — предложила она и начала рисовать.

Питер поблагодарил ее, спустился на лифте в вестибюль и вышел на улицу. Прогулка заняла всего двадцать минут; Питер умел ходить очень быстро. Это означало, что ему предстоит как-то скоротать еще почти полчаса. Он нашел газетный автомат, опустил в щель три монетки и подождал двадцать секунд, пока машина печатала сегодняшний номер «Оттава ситизен». Затем он снова вернулся к кафе. Там было пусто.

Питер попросил столик на двоих и заказал черный кофе. Оглядев маленький зал, он представил себе, что тут творится по вечерам, когда все помещение забито потными телами. Уж не подшутила ли над ним дежурная, мелькнуло у него в голове. И все же он нашел тут одно знакомое лицо: молсоновская красотка, из «Согбенного епископа», улыбалась ему со стены напротив. Питер уткнулся в газету, стараясь хотя бы внешне успокоиться.

Хизер Миллер была частнопрактикующим терапевтом, она принимала больных в кабинете на первом этаже своего дома. Это была дама лет примерно сорока пяти, низенькая и коренастая, с коротко стриженными каштановыми волосами. Ее рабочий стол представлял собой лист толстого стекла, положенный на мраморные блоки. Когда Сандра Фило вошла, Миллер махнула рукой, приглашая сесть в зеленое кожаное кресло напротив стола.

— Как я уже сказала по телефону, инспектор, я обязана соблюдать врачебную этику и поэтому, сами понимаете, мало что могу рассказать.

Сандра кивнула. Это была обычная прелюдия, прощупывание почвы.

— Я понимаю, доктор. Мне хотелось бы поговорить о вашем пациенте Роде Черчилле.

Миллер молчала.

— Вы знаете, что мистер Черчилл скончался на прошлой неделе.

Докторша оторопела:

— В первый раз слышу.

— Сожалею, что мне приходится приносить плохие вести, — сказала Сандра. — Его нашли мертвым в собственной столовой. Медицинский эксперт дал заключение, что смерть наступила в результате разрыва аневризмы. Я побывала у него дома и узнала, что вы прописали ему нардил. А это лекарство, согласно пометке на пузырьке, требует соблюдения определенной диеты. Между тем перед смертью он ел ужин, заказанный в ресторане.

— Проклятие. Проклятие. — Она всплеснула руками. — Я не раз говорила ему, что, принимая фенелзин, надо быть очень осторожным с едой.

— Фенелзин?

— Нардил — это синоним фенелзина, инспектор. Это антидепрессант.

Сандра удивленно подняла брови. Банни Черчилл думала, что оба прописанных ее мужу лекарства были сердечного характера.

— Антидепрессант?

— Да, — подтвердила Миллер. — Это ингибитор моноаминооксидазы.

— А-а… И что это означает?

— А то, что, принимая фенелзин, вы должны избегать любой пищи, содержащей много тирамина. В противном случае ваше кровяное давление может резко подскочить — гипертонический криз. Видите ли, у принимающих фенелзин тирамин не усваивается, а накапливается в организме. Это вызывает сужение сосудов — вазопрессивный эффект.

— Ну и что же? — снова спросила Сандра. Она просто обожала беседовать с врачами.

— Ну, такая штука, как известно, способна убить даже молодого здорового человека. Для кого-нибудь вроде Рода, уже страдающего сердечно-сосудистыми заболеваниями, это почти наверняка окажется смертельным — вызовет обширный инсульт, сердечный приступ, нарушение мозгового кровообращения или, как предположил ваш патологоанатом, разрыв аневризмы. Похоже, он съел что-то не то. Я ведь не раз предупреждала, чтобы он был очень осторожен в выборе еды.

Сандра слегка склонила голову набок. Можно предположить халатность врача.

— Правда?

— Да, конечно. — Миллер прищурилась. — Уж такой грубой ошибки я бы никогда не допустила, инспектор. Фактически… — Она нажала кнопку настольного селектора. — Дейвид, принеси, пожалуйста, историю болезни мистера Черчилла. — Миллер взглянула на Сандру. — Всякий раз, когда я выписываю потенциально опасное лекарство, моя страховая компания требует, чтобы пациент расписывался на информационном листке. Эти листки на каждое такое лекарство поставляются комплектами по два скрепленных вместе экземпляра. Пациент подписывает их, я беру себе дубликат, а пациент — оригинал, где все предостережения изложены на простом и понятном английском языке. Так что… а, вот. — Дверь кабинета открылась, и в нее вошел юноша со скоросшивателем в руках. Он передал его Миллер и вышел. Она открыла тонкую папку, достала оттуда желтый листок бумаги и передала его Сандре.

Сандра взглянула на листок и вернула его обратно.

— Зачем же тогда используют фенелзин, если он так опасен?

— В последнее время мы в основном пользуемся обратимыми ингибиторами МАО, но на Рода они не действовали. Раньше фенелзин считался самым лучшим препаратом в своей группе, и, сверившись с МедБазой, я выяснила, что один из его родственников успешно лечился им от такой же депрессии, так что стоило попробовать именно это лекарство.

— В чем конкретно состоит эта опасность? Предположим, он съел не то, что нужно. Что произойдет в этом случае?

— У него начнется окципитальная головная боль и ретроорбитальные боли. — Докторша прервала себя на полуслове. — Простите меня, я хочу сказать — боли в затылке и боль в глазницах. Это сопровождается сердцебиением, приливами крови, тошнотой и потливостью. Затем, если не оказать немедленную помощь, может случиться внутримозговое кровотечение, инсульт, разрыв аневризмы, одним словом, все что угодно, способное его прикончить.

— Похоже, это не слишком приятный способ умереть, — заметила Сандра.

— Да уж, — Миллер печально покачала головой. — Если бы его вовремя доставили в больницу, пять миллиграммов фентоламина спасли бы его. Но если рядом никого не было, то он легко мог потерять сознание прежде, чем успел позвать на помощь.

— Вы давно начали его лечить?

Миллер наморщила лоб:

— Да уж, наверное, с год. Видите ли, Роду было за шестьдесят. Как это часто бывает, он пережил своего первого врача, который был старше его и умер в прошлом году. Роду надо было продлевать свой рецепт на кардизон, поэтому в конце концов ему пришлось искать другого врача.

— Но вы сказали, что лечили его от депрессии. Он не обращался к вам специально за этим?

— Нет, но я распознала симптомы. Он жаловался на постоянную бессонницу, и когда мы как следует поговорили, мне стало ясно, что он в глубокой депрессии.

— Это его огорчило?

— Клиническая депрессия — куда более сложная штука, чем просто плохое настроение, инспектор. Это болезнь. Пациент физически и психологически не способен сосредоточиться и ощущает подавленность и безнадежность.

— И вы лечили его от депрессии лекарствами?

Миллер вздохнула, уловив в тоне Сандры скептические нотки.

— Мы не обманываем этих людей, инспектор, мы просто стараемся вернуть их биохимию в нормальное состояние. Когда это получается, пациенты говорят, что словно на окне раздвинули занавески и впервые за многие годы в комнату заглянуло солнце. — Миллер замолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Я действительно должна сказать, что поведение Рода в этой ситуации достойно искреннего уважения. Он, вероятно, страдал депрессией многие годы — возможно, с юношеских лет. Его прежний врач просто проглядел эти симптомы. Многие пожилые люди боятся лечиться от депрессии, но только не Род. Он хотел получить помощь.

— Почему они этого боятся? — с неподдельным интересом спросила Сандра.

Миллер развела руками:

— Подумайте сами, инспектор. Предположим, я скажу, что большую часть жизни все ваши способности действовать и воспринимать мир были серьезно повреждены. Ну положим, такая молодая женщина, как вы, скорее всего захотела бы это поправить — в конце концов, у вас впереди еще десятилетия активной жизни. Но пожилые люди очень часто отказываются поверить, что они страдают клинической депрессией. Сожаление о потерянных впустую годах может оказаться для них слишком тяжелым бременем — как примириться с тем, что твоя жизнь, которая уже почти прошла, могла быть несравненно лучше и счастливее. Они просто отметают подобные предположения.

— Но не Черчилл?

— Нет, он поступил иначе. Род все-таки был учителем физкультуры — преподавал в оздоровительных группах старшеклассников. Он принял эту идею и решил попробовать вылечиться. Мы оба расстроились, когда обратимые ингибиторы не помогли, но он был готов попробовать фенелзин — и он знал, как важно было избегать неподходящей пищи.

— Какой, например?

— Ну, например, зрелого сыра. В нем полно тирамина, образующегося при распаде аминокислоты тирозина. Ему также нельзя было есть копченого, соленого или консервированного мяса и рыбы, а также икры.

— Он, конечно, не мог съесть что-нибудь подобное и не заметить этого.

— Что ж, это так. Но тирамин содержится также в дрожжевом экстракте, хлебопекарных дрожжах и мясных экстрактах, таких, как Мармит и Оксо. Он также есть в гидролизованных белковых экстрактах вроде тех, что обычно используются в качестве основы супов, подливок и соусов.

— Вы, кажется, сказали «подливок»?

— Да — он должен был избегать их.

Сандра полезла в карман за узкой, испачканной бумажной полоской с печатным текстом — заказом из «Фуд Фуд» на последний ужин Рода Черчилла. Она протянула ее через стеклянный стол доктору Миллер:

— Вот что он ел перед смертью.

Миллер прочла бумажку и отрицательно покачала головой:

— Нет. — С этой версией она была явно не согласна. — В последний раз, когда он заходил ко мне на прием, мы говорили с ним о «Фуд Фуд». Он сказал, что всегда заказывает их низкокалорийную подливку, что проверил все ее ингредиенты и убедился, что она для него безопасна.

— Может, он просто забыл указать, что нужна именно низкокалорийная, — предположила Сандра.

Миллер вернула ей бумажку.

— Вряд ли. Род Черчилл был очень пунктуальный человек.

Бекки Каннингхэм вошла в кафе Карло на десять минут раньше условленного времени. Питер встал. Он не знал, какого приветствия следует ожидать — улыбки, объятия, поцелуя? Вышло так, что ему досталось все сразу, причем, целуя его, она надолго прильнула к его щеке. Питер удивился, обнаружив, что его пульс слегка участился. От нее восхитительно пахло.

— Пит, ты чудесно выглядишь, — прощебетала она, усевшись напротив.

— И ты тоже, — ответил Питер.

На самом деле Бекки Каннингхэм никогда не была красавицей. Симпатичной — да, но не красавицей. Ее темно-каштановые волосы до плеч были чуть короче, чем требовала последняя мода. Она была фунтов на двадцать полнее, чем рекомендовали в качестве идеала женские журналы, или на десять, чем посоветовал бы любой другой менее придирчивый критик. У нее было широкое, усеянное веснушками лицо, но зеленые глаза, казалось, искрились, и это впечатление еще больше усиливали морщинки, появившиеся в уголках ее глаз со времени их последней встречи.

Просто изумительно, подумал Питер.

Они заказали завтрак. Питер воспользовался советом дежурной и взял тортеллини. Они разговаривали обо всем на свете и смеялись почти столько же, сколько разговаривали. Впервые за последние недели Питер чувствовал себя непринужденно и весело.

Питер заплатил по счету, дал на чай двадцать пять процентов, затем помог Бекки надеть пальто — он уже много лет не делал этого для Кэти.

— Что ты собираешься делать до самолета? — спросила Бекки.

— Не знаю. Наверно, буду осматривать здешние достопримечательности. Придумаю что-нибудь.

Бекки заглянула ему в глаза. Естественно было бы попрощаться именно сейчас. Двое давних друзей встретились, чтобы вместе позавтракать, вспомнили былые времена, посплетничали об общих знакомых. Но теперь пора было возвращаться к своим собственным делам, к своим отдельным жизням.

— У меня сегодня во второй половине дня нет никаких важных дел, — сказала Бекки, все еще глядя ему прямо в глаза. — Ты не против, если я присоединюсь к тебе?

Питер на секунду отвел взгляд. Это было как раз то, чего ему хотелось сейчас больше всего на свете.

— Это было бы… — и после короткой паузы он все же решил сказать то, что ему хотелось сказать, — изумительно.

Глаза Бекки заискрились. Она взяла его под руку.

— Куда ты хочешь пойти?

— Это же твой город, — улыбнулся Питер.

— Мой, — подтвердила Бекки.

Они проделали все то, что сегодня утром казалось Питеру неинтересным: они посмотрели на смену караула; зашли в некоторые маленькие бутики, такие лавчонки, которые Питер в Торонто никогда не посещал; и в конце концов прошлись по галерее динозавров в Музее природоведения, дивясь на чудовищные скелеты.

Возвращение к жизни, подумал Питер. Это было восхитительное чувство, он опять становился таким, каким был когда-то.

Музей природоведения располагался среди обширного, густо усаженного всевозможными деревьями парка. Когда они вышли из музея, было уже около пяти вечера и начинало смеркаться. Дул прохладный ветерок. Небо было безоблачно. Они шли и шли по парку, пока не оказались рядом с садовыми скамейками под огромными кленами, ветви которых сейчас, в начале декабря, были совершенно голыми.

— Я совсем измотан, — взмолился Питер. — Чтобы успеть на утренний рейс, пришлось сегодня встать в полшестого.

Бекки села в дальнем конце скамейки.

— Ложись сюда, — предложила она. — Мы полдня провели на ногах.

Первой мыслью Питера было отказаться, но затем он подумал: какого черта, почему бы и нет? Он уже собрался растянуться на свободной части скамейки, когда Бекки сказала:

— Ты можешь положить голову мне на колени.

Он так и сделал. Она была восхитительно теплой, мягкой и человечной. Он посмотрел ей в лицо. Она нежно положила руку ему на грудь.

Ему стало легко и спокойно. Питер подумал, что он мог бы лежать здесь часами, не чувствуя холода. Бекки смотрела на него сверху, улыбаясь всепрощающей, всепонимающей, прекрасной улыбкой.

Впервые за все время после встречи с Бекки Питер подумал о Кэти и Хансе и о том, во что превратилась его жизнь там, в Торонто.

Он также понял, что наконец нашел настоящее человеческое существо — не какую-то компьютерную имитацию, — с которым он мог бы поговорить о своей беде. Кого-то, кто не будет считать его неполноценным мужчиной из-за того, что жена предала его, кого-то, кто не станет потешаться, насмехаться над ним. Кого-то, кто примет его таким, какой он есть, просто выслушает и посочувствует.

И в этот момент Питер понял, что ему уже не нужно об этом ни с кем говорить. Он теперь способен справиться сам. Он нашел ответы на все свои вопросы.

Питер впервые встретился с Бекки, когда они оба были первокурсниками в Торонтском университете, еще до того, как там появилась Кэти. Тогда между ними существовало какое-то странное притяжение. Они оба были неопытны, и он, во всяком случае, был тогда еще девственником. Однако теперь, спустя двадцать лет, все стало по-другому. Бекки вышла замуж и развелась; Питер женился. Теперь они знали о сексе, о том, как это делается, когда это случается, знали, когда наступает подходящее для этого время. Питер понимал, что ему ничего не стоит позвонить Кэти, сказать ей, что совещание затянулось и что он собирается заночевать в Оттаве и вернется лишь завтра. И тогда они с Бекки смогут пойти к ней домой.