5

– Чья-то идиотская шутка! – Ройс обернулась к Бренту, но тот попятился от нее, воссоединившись с родителями.

– Как ты могла, Ройс? – с негодованием процедил Брент.

Она воззвала было к его здравому смыслу, хотя ее уже охватил страх:

– Зачем бы я стала открывать сумочку, знай я…

– Вы арестованы. – Сильная мужская рука сковала ее запястье.

– Это ошибка! – обреченно возразила она, чувствуя, что вокруг смыкается толпа: каждому хотелось поглазеть на сережки и злосчастную сумочку, перекочевавшие в руки охранника.

– Так я и знала, что она выкинет что-то в этом роде, – заявила Элеонора сыну.

На красивом лице Брента выступили красные пятна, он брезгливо стиснул челюсти. Неужели он способен поверить, что это ее рук дело? Кажется, способен. Невероятно! Разве он ее не любит? Почему он не говорит ни слова в ее защиту?

Молчал не один Брент, но и все вокруг. Ройс читала у всех в глазах безоговорочное осуждение и тщетно переводила взгляд с одного лица на другое в поисках сочувствия. В задних рядах она заметила Митча, который по-прежнему таращился на нее, только на сей раз с непроницаемым видом.

– Зачем я стала бы совершать подобную глупость? – взмолилась она.

– Не говори ни слова. – Рядом с ней появилась Вал. Ройс заметила, что к ней протискивается и Талиа. – Мы постараемся оказать тебе помощь. Не волнуйся.

Несколько охранников проложили коридор в толпе любопытных. ЭТО ПРОИСХОДИТ НА САМОМ ДЕЛЕ, ПРОИСХОДИТ СО МНОЙ! Ее захлестнула волна горячего стыда. На лице появилось упрямое, замкнутое выражение, всегда служившее отцу поводом для подтрунивания. Ройс не сводила глаз с двери, стараясь не замечать вспышек и тихого стрекотания видеокамер, снимавших сцену ее унижения, которой предстояло благоприятно повлиять на вечерний рейтинг нескольких телеканалов.

Дорога до участка превратилась в череду образов и ощущений, которые она отказывалась воспринимать осознанно. Она улавливала только хрип рации и завывание сирены. Потертое заднее сиденье машины провоняло табаком. От переднего сиденья ее отделяла стальная сетка, за которой она чувствовала себя опасным зверем, запертым в клетке.

Она все больше понимала, что происходящее с ней – вовсе не шутка, и все больше поддавалась панике. Кто-то подложил чертовы сережки ей в сумочку с намерением подвести ее под арест. Она сама облегчила задачу своим недругам, оставив бархатного котенка на столе. Устроить ей ловушку мог кто угодно, но у нее почему-то не выходила из головы торжествующая улыбка Элеоноры Фаренхолт.

Неужели она ее так люто ненавидит? Ройс вспомнила все мелкие уколы, завуалированные и открытые оскорбления, которые ей приходилось выслушивать от будущей свекрови. Все признаки ненависти были налицо, только она отказывалась правильно интерпретировать факты.

– Что мне теперь делать? – обреченно шептала она. – Уверена, Брент мне поможет, – Однако, уговаривая себя, она отлично знала, что это иллюзия. Он твердил о своей любви, однако истолковал первое же сомнение не в ее пользу. Это причиняло ей столь же сильную боль, как и сам факт ареста.

Значит, он ее не любит? Она все время задавала себе этот вопрос, вспоминая, сколько раз он заверял ее, как она нужна ему. Она принимала его за внимательного, любящего человека, точную копию ее отца. Но при первом же испытании он встал на сторону своих родителей, тем самым плюнув ей в лицо.

В участке Ройс привели в просторный накопитель, набитый женщинами, дожидающимися оформления задержания. За ней захлопнулась железная дверь. Она посмотрела на длинные ряды металлических лавок. Все места были заняты; в помещении стояла тишина, нарушаемая только гудением люминесцентных ламп. Одни женщины поглядывали на нее с подозрением, другие – с открытой враждебностью.

«В чем дело?» – спросила она себя, видя, что ни одна не соизволит подвинуться. Еще не познакомившись с ней, женщины испытывали к ней неприязнь. Судя по всему, все они были бедны. Она обратила внимание на проститутку в высоких, до бедер, сапогах из потрескавшегося винила, на женщину в пропотевшей майке и теннисных тапочках без шнурков.

Ройс хватило нескольких секунд, чтобы определить, что все дело в ее платье. В нем она становилась для остальных такой же чужой, как если бы напялила космический скафандр. Дорогая тряпка так же дразнила этих обездоленных, как бездомных – норковые манто.

Женщины на скамьях, подобно аукционной толпе, выносили ей приговор, однако здесь он звучал иначе: она признавалась виновной в богатстве. «Я НЕ БОГАТАЯ! – хотелось крикнуть ей. – Я КУПИЛА ЭТО ПЛАТЬЕ НА РАСПРОДАЖЕ!»

Наконец блондинка с туловищем, напоминающим изяществом могильную плиту, подвинулась, предоставляя Ройс пространство площадью с ладонь. Усевшись, Ройс стала объектом пристального изучения зловещей доброхотки, от которого поежился бы бывалый бойцовый пес. Остальные тоже глазели на нее, проявляя теперь, когда она села, еще больше любопытства. Ройс смекнула, что здоровенная блондинка исполняет здесь роль предводительницы и внушает остальным страх.

Глядя прямо перед собой, Ройс ощущала рядом сокрушительное присутствие лидерши, которая буквально пожирала ее взглядом. Положив на бедро Ройс свою уродливую лапу, она стала перебирать бисер.

– Прекрати. – Ройс сбросила ее руку, не побоявшись встретиться с ней взглядом. Глаза блондинки были так же черны, как корни ее волос, и источали сильнейшую ненависть, о существовании которой в природе Ройс прежде не догадывалась.

– Лапочка, – сказала блондинка мужским басом, – тебе крышка. – Оторвав от ее платья горсть бисера, она подбросила шарики в воздух. – Готовься.

Ройс вскочила и метнулась к двери, через окошечко в которой можно было разглядеть надзирательницу. Та не повернула головы на ее стук. Ройс стала молотить в дверь обоими кулаками, но у надзирательницы было более интересное занятие – книжка комиксов, лежавшая у нее на коленях.

– Выпустите меня! – взвизгнула Ройс.

Наконец надзирательница приоткрыла дверь и окинула Ройс не менее враждебным взглядом, чем заключенные. Указывая на блондинку, Ройс сказала:

– Эта женщина ко мне пристает.

– Уймись, Мейзи. Чтобы в мое дежурство никаких выкрутасов!

Просительный тон надзирательницы свидетельствовал о том, что Мейзи внушает страх не только заключенным. Дверь захлопнулась, прежде чем Ройс успела что-либо вымолвить. Она заковыляла на опостылевших высоких каблуках назад и взглянула на Мейзи; инстинкт подсказывал, что показать свой страх значило вырыть себе могилу.

– Я подожду тебя внутри, – обнадежила ее Мейзи.

Ройс отошла в угол и, привалившись спиной к стене, стала сверлить глазами дверь. Она полагала, что надзирательница вот-вот вызовет ее, впишет в журнал и запрет в отдельной камере. Однако система регистрации, как и вся юриспруденция, ею питаемая, работала с такими перегрузками, что грозила рухнуть под собственной тяжестью. В помещении становилось все больше задержанных женщин, но мало кто его покидал.

Женщины на скамьях смиренно подвигались, позволяя усаживаться новеньким. Ройс была такой же чужой здесь, как и среди Фаренхолтов. Она уже не питала иллюзий относительно своей судьбы в случае осуждения.

Время шло. Минул час, еще один. Она по-прежнему стояла в одиночестве, подперев спиной холодную стену. Однако ее рассудок не дремал, а беспрестанно анализировал события вечера. Кто? Зачем? Единственной подозреваемой оставалась Элеонора Фаренхолт.

Не забывала она и о Бренте, хотя мысли о нем причиняли ей боль. Где он, что предпринимает? У него было достаточно времени на то, чтобы понять, что сережки взяла не она.

Она вспоминала все их счастливые моменты: долгие прогулки во влажном тумане по Сан-Франциско, трапезы при свечах, споры об актуальных событиях. Он убеждал ее в своей любви, но куда он подевался сейчас, когда она так нуждается в нем?

– Ройс Энн Уинстон! – выкрикнула надзирательница, заставив Ройс вздрогнуть.

Она прошла за надзирательницей в регистрационный загон, где у нее сняли с помощью лазерной установки отпечатки пальцев; сфотографирована она была дважды – в анфас и в профиль. На фотографиях она смотрелась как набальзамированная мумия; у них сам папа римский получился бы похожим на маньяка-убийцу. Платье с бисером было конфисковано, взамен был выдан оранжевый комбинезон с надписью «Заключенный» на спине.

Памятуя о предупреждении Вал, она отказалась от беседы с детективами. Ей было предложено вызвать адвоката. Она кивнула и набрала дядин номер. Дело близилось к утру, но дядин телефон молчал. Она нашептала на автоответчик отчаянный призыв о помощи. Она была знакома всего с одним адвокатом по уголовным делам – с Митчем. Зато дядя Уолли уже много лет занимался городскими проблемами; он сообразит, к кому обратиться.

Она прошлепала в резиновых тапочках по цементному коридору вдоль камер, полных женщин. Камеры предварительного заключения были еще больше перегружены, чем приемник: вместо четырех коек в каждой камере было устроено по шесть. Здесь не было окон, так что было невозможно определить, наступил ли день; к тому же здесь никогда не выключали свет.

Ройс приказали остановиться у камеры с незанятой нижней койкой. Обитательницы камеры пытались спать, хотя этому мешал постоянный шум и нещадный свет. Надзирательница подтолкнула Ройс и заперла за ней решетчатую дверь.

У Ройс осталось одно желание – проспать до появления дяди Уолли и адвоката. Она сделала шаг в направлении пустой койки.

– Я не я, если это не та богатая сучка!

Боже, только не Мейзи! Мясистая блондинка свесилась с верхней койки, перегородив Ройс дорогу. Ройс мысленно вознесла молитву.

– Для тебя тут нет места, богатая сучка. Постоишь.

– Это моя койка. – Ройс попыталась придать голосу твердости, но страх уже пригибал ее к полу, как ураган.

– Да пошла ты! – Мейзи зловеще нависала над Ройс с перекошенной лютой ненавистью физиономией.

– Охрана! – крикнула Ройс. – Меня не подпускают к койке!

Две надзирательницы, уставившиеся на телеэкран в дальнем конце коридора, не обратили внимания на крик. Ройс в очередной раз представила себе, во что превратится ее жизнь в заключении.

Хватаясь обеими руками за стальные прутья, она лихорадочно подумала: сорок восемь часов… Столько времени есть у полиции, чтобы предъявить ей официальное обвинение; после этого она внесет залог и станет доказывать свою невиновность на предварительном слушании.

Предварительное слушание! Она отлично помнила, как все обернулось на этом этапе для ее отца. Отец был невиновен, но обвинитель с хорошо подвешенным языком по имени Митч Дюран убедил судью, что дело следует передать в суд. Отец испугался тюрьмы. Только сейчас она поняла, чем был вызван этот страх. Она отчаянно жалела себя, но от этого было мало проку.

Она обернулась к хихикающей Мейзи, разогналась и нанесла ей в брюхо удар, в который вложила всю свою силу. Мейзи отшатнулась, скорее от неожиданности, чем от боли. Ройс воспользовалась этим и плюхнулась на свою койку, надеясь, что инцидент исчерпан.

Но Мейзи, отдышавшись, накинулась на Ройс, придавив ее своим весом к койке, как бетонной плитой. У Ройс разом вышел из легких весь воздух; сетка под матрасом натянулась, грозя лопнуть.

Мейзи дышала Ройс в лицо, обдавая ее запахом затхлости, и нежно, почти любовно гладила ее по голове.

– Ты добилась своего, богатая сучка, – произнесла она сценическим шепотом, разнесшимся по всем камерам. – Сейчас ты сдохнешь!

Ройс собралась кричать, но Мейзи зажала ей ладонью рот. Ройс сознавала, что ненависть Мейзи не направлена персонально против нее, что в ней нет ничего личного. Ройс была для нее символом, женщиной, у которой было все, в то время как Мейзи не имела ничего. Однако проницательность не помогла преодолеть страх, сковавший ее, как лютый мороз.

– Брось, Мейзи, – произнес негромкий голос другой женщины, вовремя появившейся между койками. Сильные руки с накладными ногтями оторвали Мейзи от Ройс, и та узрела особу с волосами свекольного цвета и с подведенными, как у Клеопатры, карими глазами.

– Спасибо, – пролепетала Ройс, пытаясь отдышаться.

– Меня зовут Элен Сайкс. – Женщина опустилась на койку рядом с Ройс. – Что привело тебя в наш зарешеченный «Хилтон»?

– Кража. Только я ничего не крала.

– Самый лучший адвокат – Митч Дюран. Если ты только сможешь оплатить его услуги.

Ройс мысленно ответила, что придется поискать кого-то еще под стать этому умельцу. К Митчу она не обратится ни за что на свете.

– Как ты попалась? – спросила Элен, откидываясь, чтобы не ударяться головой о койку второго яруса.

– Меня подставили. – Ройс понизила голос, зная, что вся камера навострила уши. Зачем другим знать о ее бедах? Никто из них не пришел ей на помощь. Зато Элен она выложила все, как на духу. Напоследок она сказала: – Разве я стала бы открывать у всех на глазах сумочку, если бы действительно украла эти сережки?

Когда часы над столиком охраны показали семь тридцать, надзирательница вызвала Элен.

– Наконец-то! У меня самый никчемный сутенер во всем Фриско. Продержать меня здесь столько времени!

Она ободряюще хлопнула Ройс по спине и пропала.

Куда подевался дядя Уолли? Она провела в тюрьме уже более десяти часов. Почему он не приходит? Возможно, он провел ночь у Шона, но ведь он всегда ходит к воскресной мессе. Потом он обязательно вернется домой и включит автоответчик.

К полудню, когда среди бесчисленной родни, навещавшей задержанных, так и не оказалось Уолли, чувство тревоги сменилось у Ройс настоящим ужасом, усугубленным тем, что она так и не сомкнула глаз, и растущим подозрением, что ей суждено провести за решеткой не один год.

Почему Брент не одумался, не понял, что она невиновна? Она вспомнила его рассерженный голос: «Как ты могла, Ройс?»

– Как я могла… – пробормотала она. – Как ты мог не прийти мне на выручку – вот в чем вопрос!

Выходит, «неугасимая любовь» Брента оказалась липой. Она была вынуждена признать очевидное: она предоставлена самой себе. Он уже не придет. Он никогда не любил ее – во всяком случае, той любовью, которая была нужна ей. Истинная любовь рождает доверие – безусловное доверие.

Если бы Брент любил ее по-настоящему, он бы поверил ей, догадался бы без всяких объяснений, что на ней нет вины.

– Мне нужно позвонить, – сказала Ройс надзирательнице, добившись, наконец, чтобы та обратила на нее внимание.

– Будешь шестьдесят седьмой, – ответила та и снова вернулась к просмотру видеозаписи мыльной оперы.

Минуло три часа, прежде чем прозвучал заветный номер. Она позвонила Уолли и, прижавшись затылком к густо исписанной стене, выслушала послание на дядином автоответчике. Воспользовавшись тем, что надзирательница не отрывалась от экрана, Ройс набрала еще один номер – Вал, но и там наткнулась на автоответчик. Она попыталась придать своему голосу уверенности, но в нем все равно прозвучала мольба:

– Я все еще в тюрьме. Не знаю, что случилось с дядей Уолли. Мне нужна твоя помощь!

Только после обеда, по прошествии почти суток после ареста, надзирательница выкрикнула:

– Ройс Энн Уинстон!

Она метнулась к камере свиданий – пеналу с видеомонитором на потолке, заменявшим часового. Она ожидала увидеть дядю Уолли. Но ей был приготовлен сюрприз.

Только не Митч Дюран! Надзирательница втолкнула ее в пенал и захлопнула за ней дверь. Митч стоял у столика, на котором с трудом умещался его кейс.