4

В слабом свечении розового слоника над кабинкой в «Ликвид Зу» Пол разглядывал Митча, который уже несколько минут держал паузу. Мысленно он все еще находился в прошлом пятилетней давности, вместе с Ройс.

– Что произошло после ее отъезда? – поинтересовался Пол.

– Месяц выдался такой, что чертям стало бы тошно, – сказал Митч. – Окружной прокурор слег на несколько недель с сердечным приступом, и на меня навалили столько дел, что их не потянул бы и десяток человек. Но я ни по одному не захотел заключать сделки.

Пол обратил внимание на то, с какой неприязнью выговорил Митч последние слова. Митч придерживался мнения, что сделки о признании вины подрывают основы юриспруденции. Возможно, так оно и было. Так или иначе, благодаря сделкам многие адвокаты по уголовным делам богатели на глазах, самозабвенно защищая правонарушителей, постоянно находившихся в поле внимания судебной машины.

– Под конец того проклятого месяца, когда я уже надеялся на возвращение Ройс, мне подсунули очередное дело: в автомобильной аварии погиб мужчина. По словам его спутника, оставшегося в живых, за рулем сидел погибший, однако полиция заподозрила выжившего, оказавшегося, как показала проверка, под градусом, в том, что машину вел он.

Улики были так себе. Само предъявление обвинения Теренсу Уинстону, местной знаменитости, автору постоянной рубрики в «Экземенере» и видной фигуре в либеральных политических кругах, находилось под вопросом.

– Ты не знал, что это отец Ройс?

– Не знал! Я спросил, как ее фамилия, когда мы брели по пляжу. Шум прибоя, глухое ухо – как тут было разобрать фамилию? Мне показалось, что она назвалась Ройс Эннстон, а она, конечно, сказала «Ройс Энн Уинстон».

Дело меня разозлило. Даже если бы нам удалось доказать, что за рулем сидел Уинстон, хороший защитник запросто отвел бы обвинение в вождении в нетрезвом виде. Полиция воспользовалась для анализа дыхательной трубкой, и данные превышали допустимый уровень на какую-то пустячную цифру.

– Надо было сделать ему анализ крови, тем более что авария была со смертельным исходом.

– Вот-вот. Полиция вела все дело спустя рукава. Спустя час после аварии оцепление на месте происшествия было снято.

– Типичная история, – сказал Пол и задумался, прихлебывая теплое пиво. Обычно место преступления оставалось огороженным на протяжении нескольких дней, любые вещественные доказательства подвергались тщательному изучению. Однако на мостовой самой главной заботой была непрерывность движения транспорта, поэтому здесь сплошь и рядом возможность исследовать место преступления сохранялась в лучшем случае считанные часы.

– Я уговорил заместителя шерифа, составившего протокол, – кретина, наверняка получившего диплом юриста заочно, – все запротоколировать. Что с того, что Уинстон – местная знаменитость? Разве это значит, что он должен выйти сухим из воды? Однако доказать его виновность было бы затруднительно. Автомобиль сгорел. То, что не погибло в огне, было испорчено пожарными, не пожалевшими воды.

– Ты в то время ни разу не говорил с Ройс?

– Я звонил ей, но никто не снимал трубку. В газетах ни разу не появилось ее имя – в заметках указывалось лишь, что у подозреваемого есть дочь и что его жена недавно умерла. – Митч покачал головой. – Я увидел Ройс только на предварительном слушании. Не помню, чтобы кто-либо когда-нибудь смотрел на меня с такой же ненавистью, кроме одного человека…

В полутьме шрамы на лице Митча были почти незаметны. Пол знал, что был человек, ненавидевший Митча несравненно сильнее, чем Ройс, но за все время их знакомства ни разу не пытался выяснить, кто пытался его убить. Пол знал одно: Митч подвергся нападению. Он подозревал, что речь идет о женщине, но не смог бы сказать, на чем основано подозрение. То была чистейшая интуиция.

– Уинстона взялся защищать его давний приятель, адвокат по завещательным делам. Я отвел его с пол-оборота еще на предварительном слушании. – Митч отодвинул недоеденную пиццу. – Уинстон был так раздавлен, что Ройс пришлось выводить его из зала суда, когда судья постановил, что имеющихся доказательств достаточно для возбуждения дела.

На следующее утро я прочел в газете, что отец Ройс застрелился. Он находился в депрессии после смерти жены и был слишком напуган перспективой суда.

– Господи! – Пол присвистнул. Как раз в то время он отсутствовал, пытаясь наладить свою жизнь после ухода из полиции. Возвратился он вскоре после этих событий, но прошло еще полгода, прежде чем он окончательно ожил. В те месяцы Митч избегал загружать его своими проблемами.

– На похороны явилось полгорода. Увидев меня, Ройс взбеленилась.

– Вряд ли ты вправе ее за это винить.

– Согласен. Я настаивал на возбуждении дела из чистого упрямства, в чем и признался ей на похоронах. Столь яркое дело послужило бы толчком в моей карьере. Но вышло иначе: пресса закусила удила, в городе не осталось ни одного политика, который не потребовал бы крови.

– Однако пресса пощадила лично тебя. Я был не настолько в отключке, чтобы не обратить внимания, если бы за тебя принялись.

– Верно, пресса взялась за систему как таковую и много недель подряд надрывалась по поводу игнорирования явных улик в делах о торговле наркотиками, закрываемых с помощью сделок о признании вины, и того, как мы уничтожили выдающегося гражданина. Тогда как раз стоял шум из-за обязательного назначения наказания, и я оказался как бы в стороне. Но это не помешало Ройс понять мою подлинную роль.

– Поэтому ты и ушел из прокуратуры? – Пол ощущал собственную вину в невзгодах друга. Он появился в городе вскоре после того, как Митч открыл частную практику, но был слишком занят собственными проблемами, чтобы выяснять, что послужило причиной ухода.

– Да. Окружной прокурор вернулся к своим обязанностям, как только стих вой, и забрал у меня все интересные дела, оставив одно барахло.

– Видимо, для тебя не составляет загадки, почему Ройс Уинстон не относится к числу твоих обожателей.

– Но ведь с тех пор прошли годы! Ройс надо было бы честно признаться, что честолюбие присуще не одному мне. Даже если я вел то дело, преследуя одни честолюбивые цели, все равно я честно исполнял свой долг. Откуда мне было знать, что ее отец склонен к самоубийству?

Пол усматривал логику в позиции Ройс, но не хотел спорить с Митчем. Бедняжка потеряла отца и наверняка видела в Митче олицетворение ненавистной ей продажной адвокатской касты.

– Черт, какую свинью она подложила мне на своей программе! Теперь журналисты вцепятся в меня мертвой хваткой.

Никогда еще Пол не видел Митча в таком гневе. Митч всегда был одним из наиболее сдержанных из всех его знакомых; он крайне редко выходил из себя. Неужели он действительно вынашивал планы побороться за видную должность, а Ройс несвоевременно вывела его на чистую воду?

В таком случае она проявила проницательность и потянула за ниточку, которую проглядел даже Пол. Митч действительно отказывался защищать обвиняемых в изнасиловании. Почему?

– Ты взялся защищать пуму? Это дополнительная реклама.

– Не пуму, а фонд защиты дикой природы, вчинивший иск департаменту охоты и рыболовства. Департамент собирается истребить пуму, напавшую на охотника. – Митч поднял палец. – Хотелось бы мне понять, как об этом пронюхала Ройс. Фонд только что нанял меня.

– Шила в мешке не утаить. Если бы это было не так, я бы лишился источника к существованию.

– Терпеть не могу, когда посторонние лезут в мои дела. Ты знаешь об этом лучше других.

Пол кивнул. Митч охранял свою частную жизнь, особенно прошлую, с яростью питбуля. Задеть его было не менее опасно, чем оскорбить Хомейни.

– Никому не позволено сделать мне гадость и не поплатиться за это. Ройс поступила опрометчиво. Я сверну ей шею.

– О, да ты уже превратилась в знаменитость! – воскликнул Брент на следующий вечер на пороге элегантного отеля «Сент-Френсис», где начинался аукцион, средства от которого направлялись на финансирование Центра помощи бедствующим женщинам.

В его голосе прозвучали нотки враждебности – или это ей только показалось? Разве ее успех может повредить Бренту? С этой чертой его характера она была доселе незнакома.

Их приветствовала стайка журналистов с портативными аккумуляторами на поясах и сильным осветительным оборудованием. Ройс поморщилась от очередного проявления стадного журнализма: куда один канал, туда и остальные. Репортеры с видеокамерами были предвестниками приступа болтовни в теленовостях – этом сочетании журналистики и непритязательного развлечения. Она усомнилась, хочется ли ей во всем этом участвовать.

Перед ней вынырнул один из репортеров с жалкими остатками рыжих волос на лысине.

– Верно ли, что вы с Дюраном были любовниками?

– Не болтайте ерунду! – Ей сразу стало нехорошо. Разве невинный поцелуй в темноте равносилен любовной связи? К тому же об этом эпизоде никому не было известно – или Митч проболтался?

Неужели он, решив отомстить за удар, который она нанесла ему накануне, постарается, чтобы о поцелуе стало известно Бренту? Как она объяснит, почему целуется с мужчиной, к которому испытывает лютую ненависть? Она не могла объяснить этого даже самой себе.

– Этот мерзавец – Тобиас Ингеблатт из «Позора», – сказала она Бренту.

«Вечерний обзор» был местной бульварной газетенкой, основным источником существования которого были рекламные объявления супермаркетов, заманивающих покупателей низкими ценами на пеленки и майонез. Все дружно обзывали газету «Вечерним позором», что не мешало ей идти по популярности следом за аналогичными изданиями общенационального масштаба. «Позор» огромными тиражами распространял сплетни о тайных дрязгах местных знаменитостей.

Тобиас Ингеблатт – звезда мерзкой газетки, с отвращением подумала Ройс. Зарабатывал он минимум раза в три больше, чем ее дядя, к тому же нередко продавал свои репортажи в национальные таблоиды. Наиболее бойко шли его статейки о похождениях инопланетян с головами в виде лампочек накаливания. Однажды его опус, да еще с фотографией, попал на первую страницу национального таблоида: Ингеблатт писал о финансовой поддержке, оказанной инопланетянами Биллу Клинтону в его избирательной кампании. Номер разошелся за один день.

Присутствие Ингеблатта действовало Ройс на нервы.

– Вот и мои родители, – обрадовался Брент. – Давай сначала поздороваемся с ними, а потом посмотрим, что выставлено на аукцион.

Ройс позволила ему провести ее по лабиринту накрытых столов. Зал был освещен свечами, свет их причудливо играл на стенах, затянутых драпировочной тканью персикового цвета. Пятачок для танцев был превращен в выставку аукционного товара. Ройс рассматривала толпу на пятачке, надеясь отыскать в ней знакомых.

– Я заказал вино, – сообщил им Уорд Фаренхолт. – Нельзя же пить недоброкачественный благотворительный каберне!

– Отличная мысль! – сказал Брент и чмокнул свою матушку в щеку.

Ройс завидовала близким отношениям между Брентом и его матерью. Отец и сын всегда держались отчужденно, что компенсировалось привязанностью между матерью и сыном. Ей хотелось считать это добрым признаком: она помнила разговор с Талией и Вал, в котором было сказано, что о мужчине можно судить по тому, как он относится к матери.

Ройс невнятно поздоровалась с родителями Брента. Отец Брента вечно был всем недоволен. Оставалось удивляться, как Кэролайн Рэмбо удалось удовлетворить его стандартам образцовой невестки. Так или иначе, Уорд был с Кэролайн почти нежен. Видимо, у него все-таки имелось сердце, только открывал он его немногим избранным.

– Ройс была вчера великолепна, верно? – обратился Брент к отцу.

– Бездомным все равно не на что надеяться. Они всегда были и всегда будут неизбежным злом.

Уорд обращался исключительно к Бренту, будто рядом не было Ройс. Уорд игнорировал большинство людей, обращаясь только к немногим счастливчикам, подобным Кэролайн, которых не обвинял в недоброкачественности. С Ройс он изволил говорить лишь тогда, когда этого никак нельзя было избежать.

– Вы готовите новую пробную передачу? – спросила у Ройс Элеонора.

– Да. Я буду беседовать с руководительницей Центра помощи бедствующим женщинам. Я хотела пригласить ее на прошлую программу, чтобы сделать рекламу этому аукциону, но они, судя по всему, обошлись без моей помощи. Сколько тут народу!

– В следующий раз, – сказала Элеонора с притворной теплотой, – вы будете выглядеть лучше, если гример сильнее запудрит вам веснушки. А волосы…

– Мама, – вмешался Брент, – Ройс не хотела прятать веснушки и менять прическу.

Ройс с вызовом посмотрела в ледяные голубые глаза будущей свекрови. Добиваться одобрения этой особы было напрасным занятием. Чтобы она когда-нибудь еще попробовала ей понравиться…

– Я не хочу быть очередной безликой блондинкой в студии. Бог наделил меня вьющимися волосами и веснушками. Пускай зритель получает меня в натуральном виде.

– Ройс – большая оригиналка, – сказал Брент. Элеонора одарила Ройс широкой улыбкой, припасенной для бездомных и либералов.

– Вижу.

Ройс отвернулась, чтобы не ляпнуть какую-нибудь резкость. Неужели ее связь с Брентом обречена на разрыв? Она обошла стол, нашла карточку со своим именем и положила рядом сумочку от Лейбер.

Сумочка представляла собой котенка, усыпанного драгоценными камнями, и больше походила на произведение искусства, чем на предмет обихода. Сверкала она почище, чем праздничный фейерверк. Зеленые глазки котенка лучились, как живые; можно было подумать, что котенок поднимает ее на смех за то, что она тратит столько времени в обществе людей, которые ее ненавидят.

Она утешилась тем, что в этот вечер рядом с ней будут двое приятных ей мужчин: по одну руку – Брент, по другую – дядя Уолли. Но что это? Карточка Брента была рядом, но на второй стояло незнакомое имя. Она поручила котенку охранять тарелку и предприняла обход стола, памятуя о фиаско на предыдущем приеме, когда ее соседом оказался Митч. Она не сомневалась, что виновницей происшедшего была Элеонора.

Кэролайн, разумеется, будет сидеть между Брентом и его родителями, в обществе своего итальянского графа. Другие пары принадлежали к числу друзей Фаренхолтов. Ройс сама выдвинула идею посетить этот аукцион и надеялась, что с ней посадят дядю Уолли.

К ней подошел Брент.

– Посмотрим на аукцион. Мать говорит, что там предлагают замечательные сережки и ожерелье от Картье.

– Меня не интересуют безделушки! – отрезала она.

Рядом как из-под земли выросла Элеонора.

– Что-то не так?

– Почему рядом со мной не будет моего дяди?

– Дело в том, что я, то есть мы… – Она обернулась к сыну. – Мы с твоим отцом решили, что Уоллесу Уинстону будет удобнее за другим столом.

– Какая наглость!

От этих слов Ройс Элеонора побледнела. Презрительно взглянув на сына, она заторопилась прочь.

Брент поймал Ройс за руку.

– Мама решила сделать лучше твоему дяде, Ройс.

Она вырвалась, разом припомнив все обиды, причиненные ей Фаренхолтами. Эта оказалась последней каплей. Почему она так долго терпела их издевательства?

– Дурак! Тебе отлично известно, что твои родители осуждают дядю Уолли. Им нет дела до того, что он один из самых уважаемых журналистов города и всей страны.

– Ты права, – нерешительно отозвался Брент.

– Меня они тоже ненавидят. – Она набрала в легкие побольше воздуху, заранее сожалея о словах, которые твердо решила произнести, но зная, что у нее не остается иного выбора. – Я не хочу быть невестой человека, родители которого испытывают ко мне презрение. Дядя Уолли – единственная моя родня, а твои родители сознательно его оскорбляют. Он купил билет на аукцион, чтобы сделать мне приятное. А теперь ему придется томиться Бог знает где…

Брент взял ее за плечи.

– Я все улажу.

– Не утруждай себя. – Она оглянулась на Фаренхолтов. К ним только что присоединились Кэролайн и итальянский граф. Все четверо улыбались и по очереди обнимались. – Я найду дядю и сяду с ним.

– Ройс! – Карие глаза Брента глядели умоляюще: «Я люблю тебя! Я поговорю с родителями и вправлю им мозги».

– Я отменяю нашу помолвку, пока мы все не обсудим.

– Не отменяешь, черт возьми! – Он вспылил, что было ему совершенно несвойственно. – Поговорим позже. – Он понизил голос. – Когда останемся одни.

С трудом держа себя в руках, она бросилась на поиски дяди. В зале было слишком многолюдно. О том, чтобы быстро отыскать здесь нужного человека, не стоило и мечтать. Ее приветствовали жестами Диллингемы, но, к счастью, они были слишком далеко, и она миновала их, что при данных обстоятельствах не выглядело грубостью. Дядю она нашла у стены. Он томился в одиночестве.

– Мне очень жаль, – сказала она ему, – но Элеонора Фаренхолт переставила карточки.

– Не имеет значения, – ответил Уолли со своей неизменной улыбкой.

– Для меня имеет. Я так дальше не могу. Я отменила помолвку до тех пор, пока не разберусь с родителями Брента. – Она взяла дядю под руку. – Этим вечером, прежде чем одеться, я поднялась наверх, в отцовский кабинет. Там я всегда вспоминаю его. Какой счастливой семьей мы были! У меня никогда не будет так же с…

– Дорогая, не надо с такой легкостью отказываться от любимого человека. И, главное, пускай тебя не тревожит их отрицательное отношение ко мне. Меня всю жизнь отвергают. Я к этому привык.

– Я все равно тебя люблю.

– Несмотря на то, кем я являюсь?

– Ты чудесный! Знаешь, в детстве я всем твердила, как мне повезло: у меня два папы! Теперь, когда отца не стало, его заменил ты. Я не позволю Фаренхолтам поступать с тобой пренебрежительно. Забудь о них. – Она повисла у него на руке. – Пойдем, разыщем Вал и Талию.

– Иди сама, я побуду здесь.

Ройс высмотрела Вал в аукционном отсеке. В платье Ройс с медным отливом Вал была просто загляденье. Ее необыкновенные волосы цвета то ли густого меда, то ли каштана, были собраны в завитки. Слава Богу, подруга решила не посвящать очередной вечер оплакиванию своего разрушенного брака.

– Я искала тебя, Ройс. – Вал оглядела Ройс и осталась довольна. – Отличное платье!

На Ройс было усеянное бисером платье лавандового цвета, подходившего к ее зеленым глазам. У этого платья не было декольте – она усвоила урок прошлого уик-энда, зато стоило ей шевельнуться, как бисер начинал мерцать, что делало ее еще более заметной. Как и у всей одежды Ройс, у платья была рискованная деталь – голая спина, резко контрастировавшая с пуританским передом, доходящим до подбородка.

– Где же твой петрушечный король? – осведомилась Ройс.

– Приценивается к бутылке выдержанного вина и раздумывает, стоит ли участвовать в торгах.

– Вот тебе мой совет: раз твой король занимается зеленью, тебе сегодня следует наброситься на салат – это его приворожит.

– Перестань, – ответила Вал со знакомой Ройс улыбкой, которую редко можно было увидеть после того, как Вал развелась.

– Пойдем полюбуемся на драгоценности от Картье. – Ройс указала на длинный стол. На подставках красовались драгоценности, рядом с каждой стоял охранник. – Вот и Талиа.

Однако пока они протискивались сквозь толпу, Талиа куда-то подевалась.

– Не оборачивайся, – вполголоса предупредила Вал. – К нам приближается Митч Дюран.

– Откуда он тут взялся? Ой никогда не посещает благотворительные мероприятия. – Ройс отвернулась, притворяясь, будто разглядывает роскошное кашне. Она была полна решимости избежать общения с Митчем. Она не оборачивалась, но все ее мышцы напряглись, реагируя на его приближение. Он некоторое время стоял молча, но она уже почувствовала тепло его тела.

– Привет, Ройс! – Таким пленительным, низким басом мог говорить только один мужчина – Митч.

У нее не осталось выбора, кроме как обернуться. Он удивил ее улыбкой – не усмешкой, а именно ласковой улыбкой. Неужели он не держит на нее зла? Накануне он кипел злобой. Она с грехом пополам представила ему Вал.

– Простите меня. – Вал развела руками. – Меня ждет мой спутник.

Ройс была готова ее убить, но петрушечный король действительно застрял в толпе у шуточного винного погребка, откуда махал Вал, предлагая ей присоединиться к нему.

– Классный вчера получился вечерок, правда?

Его дружелюбный тон застал ее врасплох. Она утвердительно кивнула. Митч не стал ждать ее ответа. Его взгляд был откровенен до неприличия: скользнув глазами по ее плечам, он уставился на грудь, потом перенес внимание на бедра, после чего занялся изучением губ.

В последний раз, когда они находились так близко друг к другу, она в итоге очутилась в его объятиях. Она поборола инстинктивное желание прильнуть к нему и, наоборот, отступила, недоумевая, что за странное действие оказывает на нее этот мужчина.

– Ты умница, Ройс. Ты заставила весь город говорить о твоей передаче. Арни в полном восторге.

Она с гордостью подумала, что Арнольд Диллингем действительно одобрил программу. Утром она получила от него пять дюжин длинностебельных роз. К цветам была приложена записка, в которой говорилось, что она добилась высочайшего Q-фактора. Этим показателем измерялась узнаваемость имени ведущего и зрительское одобрение. Пускай Элеонора Фаренхолт провалится! Веснушки и лохматая голова – это как раз то, что желает видеть зритель. Ему надоели прилизанные блондинки, только и умеющие, что читать телесуфлер.

Она отвернулась от Митча, делая вид, что ее больше интересует кашне. Это была преднамеренная грубость, призванная подсказать Митчу, что ему лучше отойти. Он же, наоборот, подошел к ней вплотную – или это только игра ее воображения? Сосед справа случайно толкнул ее. Толчея становилась нестерпимой.

Теплая ладонь Митча прикоснулась к спине Ройс. Она замерла, внутренне содрогаясь. От одного его прикосновения ее охватило небывалое возбуждение. Бежать от него сломя голову, подумала она, но не смогла шевельнуться. По обеим сторонам от нее теснились люди, сзади к ней прижимался Митч. А может, все дело в том, что она не хочет уходить?

Может быть, она хочет узнать, что предпримет Митч теперь? Ее нервы гудели от напряжения. Митч буквально сокрушал ее оборону. Возможно, ее рассудок и испытывал к нему ненависть, но тело реагировало иначе, по-своему.

Он топтался у нее за спиной, едва не касаясь ртом ее уха. Какое-то время он помалкивал, только жарко дышал ей в волосы. Потом спросил низким, проникновенным голосом:

– Ты сказала ему, Ройс?

– Кому? – пролепетала она, не смея обернуться.

Вместо ответа он заскользил ладонью вниз по ее спине. От его прикосновения у нее защипало грудь, в животе появился раскаленный булыжник. Неужели все это происходит с ней?

– Не смей! – Она пнула его локтем под ребра и сделала попытку повернуться, но он прижался к ней слишком сильно, лишив возможности маневрировать. У нее пропала всякая надежда на бегство без скандала.

– Ты не ответила на мой вопрос, Ройс.

У нее так пересохло в горле, что она лишилась дара речи. Вот, оказывается, что он способен сделать с ней, не прикладывая ни малейших усилий! Она ненавидела его, но при этом совершенно неприлично возбуждалась, стоило ему появиться на расстоянии пушечного выстрела, а вблизи – и подавно. С чего бы это?

– Отвечай. – Его рука уже нырнула ей под платье, массируя нежную кожу у нее на пояснице. С медлительностью, от которой впору было спятить, ладонь спускалась все ниже…

Даже если никто не мог разглядеть, что он себе позволяет, выражение ее лица наверняка служило наглядным свидетельством чувственного притяжения, которым обладает для нее этот наглец. Ее живот свело судорогой, как только его пальцы добрались до ее нижнего позвонка. О, как ей хотелось его остановить! Но ее полностью парализовало сексуальное возбуждение неведомой ранее силы.

– Если ты не ответишь, – прошептал он ей в самую ушную раковину, усугубив этим ее томление, – я расстегну твой пояс, и твои сексуальные шелковые чулочки окажутся на полу.

– Не посмеешь. – Вот, значит, какой у нее теперь голос – смущенное карканье! Еще как посмеет! Этот паршивец не имеет ни малейшего представления о благородстве. Его пальцы уже елозили по ее ягодицам. Она ненавидела себя за сладостно ноющую грудь и раскалывающиеся бедра.