6

Палата лордов была исчерпывающим доказательством существования жизни после смерти. Эту мысль высказал лет двадцать назад лидер либералов Джереми Торп; Уоррен Атертон был с ним совершенно согласен. Формально он присутствовал на дебатах и на прошлой неделе, но сейчас впервые реально участвовал в работе сессии. Он рассматривал седовласых людей, многие из которых прибегали к помощи слуховых аппаратов; немало было клюющих носом. Уоррен удивлялся, что он потерял в этом изысканном зале с помостом и пустым троном, занимаемым королевой по случаю очень уж значительных церемоний.

За несколько недель, прошедших со времени смерти отца, Уоррен так и не смог примириться с обстоятельствами, приведшими того к сердечному приступу. Он снова и снова представлял себе сцену с участием Джиана Паоло; как недавно выяснилось, его связь с отцом была длительной. Отец, на которого он всю жизнь смотрел снизу вверх и с которым хотел по глупости соперничать, оказался холодным и чужим человеком, вычеркнувшим из завещания Джанну, но осыпавшим милостями любовника-гомосексуалиста!

Занять место отца в палате лордов означало начать новую жизнь. В тени отца ему всегда было холодно. Теперь графом Лифортом стал он сам.

Здесь было занято лишь около четверти мест – типичная картина. Уоррен зашагал по проходу с решительной улыбкой, предназначенной лорду-канцлеру, председательствующему в секторе, отведенном церковникам. Здесь восседало несколько англиканских епископов и главный раввин Эммануил Якобовиц. Католиков Уоррен не обнаружил: минуло около пяти столетий с тех пор, как в палате в последний раз заседал предводитель католиков, поплатившийся за это головой.

С одной стороны зала стояли скамьи консерваторов, с другой – лейбористов. Министры кабинета, «переднескамеечники», обычно занимали первые ряды, «заднескамеечники» помещались у них за спиной согласно названиям. У Уоррена был соблазн проявить независимость, покинуть родовую скамью и перейти к лейбористам. Все ожидали, что граф Лифорт проявит себя заядлым тори. Он провел всю жизнь в консервативных кругах и никогда не соглашался с политикой лейбористов. Отвечая на приветственные улыбки отцовских друзей, он все же уселся позади барона Колвина. Бывший лидер рок-группы и один из самых молодых депутатов палаты, он получил титул пожизненно. В отличие от Уоррена, титул Колвина не перейдет к его сыну. Однако новоиспеченный граф Лифорт чувствовал себя спокойнее с Колвином, прославившимся склонностью к независимым суждениям.

Как только начались дебаты, Уоррен стал думать о своем. Он скучал по Джанне и полагал, что и она скучает по нему. Он пообещал сестре, что найдет Джиана Паоло и выкупит его долю акций, но пока что частный детектив не напал на его след.

Дебаты были посвящены вопросу, следует ли правительству соглашаться на частичную передачу японцам прав собственности на завод в испытывающем экономические трудности районе Манчестера. Уоррен следил за решением этой спорной проблемы по газетам. Он уже советовался с друзьями, занимающимися бизнесом, и пришел к определенному мнению. Слушая пэров, он все больше убеждался, что они говорят совсем не о том, однако с выступлением не спешил. Ведь это был его первый парламентский день.

Он сам удивился себе, когда попросил слова. Не глядя на пэров и избегая объективов телекамер, фиксирующих, как обычно, ход дебатов, Уоррен заявил:

– Зачем правительству Ее Величества финансировать экономический империализм Японии? Разве это помощь безработным Мидленда? Конечно, нет. Японцам нужны базы во всех европейских странах, чтобы выиграть мировую промышленную войну. Они опасаются, что когда Англия войдет в Европейское сообщество, оно ограничит свой импорт из Японии. Но когда японцы, – он помедлил для вящего драматизма, – разместят здесь свои производственные мощности, как мы сможем преградить им путь? Никак. Финансисты весовой категории борцов сумо потащат на площадку чахлую английскую промышленность – они уже нацелились на американское телевидение и копировальную индустрию – и сделают все, чтобы расправиться с конкурентами.

Пэры сидели разинув рты; некоторые поспешно настраивали слуховые аппараты; струйки зевак на галерее для посетителей слились во внушительный поток.

– Дамы и господа, – продолжал Уоррен, улыбаясь баронессе Эллиот и писательнице Филис Дороти Джеймс – единственным женщинам, присутствующим на дебатах, – я полагаю, что наша моральная обязанность заключается в том, чтобы проголосовать против. В противном случае мы обрекаем нашу промышленность на уничтожение ради краткосрочного выигрыша.

Уоррен понимал, что не добьется своим выступлением популярности. Кое-кто даже обвинит его в японофобии. Зато он облегчил душу. Преимущество палаты лордов в том и состоит, что здесь можно говорить что вздумается, не опасаясь политических последствий. Титул Уоррена всегда будет при нем.

Голосование показало, что палата солидным большинством отказала правительственному плану в поддержке. Уоррен знал, что это пустячное препятствие: последнее слово принадлежит палате общин. Поскольку главной задачей на данном этапе была борьба с безработицей, то в окончательном решении сомневаться не приходилось.

Уоррен покинул парламент и вышел на стоянку для депутатов, к своему «Ягуару». На телефоне мигала красная лампочка. Ему надлежало позвонить в детективное агентство «Шерлоке». Трубку поднял агент, занятый розыском Джиана Паоло.

– Он живет в Шерифс-Ленч и работает там помощником шеф-повара.

– Прекрасно! – отозвался Уоррен. – Дальше я буду действовать сам.

На него опять нахлынули вопросы, касавшиеся отца и его тайной жизни. Вместе с вопросами вернулась ярость. Первой же мыслью было убить итальяшку. Но Джанне этим не поможешь. Теперь, когда Пифани поручила ей управление своими отелями, Уоррен был полон еще большей решимости оказать ей всю возможную помощь. Поэтому ему особенно не хотелось, чтобы Паоло продал свои акции на сторону. Если о его доле узнают Бредфорды, может случиться все, что угодно.

Уоррен понимал, что и ему нужна помощь. Дело требовало деликатности. Лучше, чтобы с ним был человек, посвященный в семейные тайны. Сначала он подумал о своем юристе, Пейтоне Джиффорде, но потом отвел эту кандидатуру по причине ее чрезмерной напыщенности. Джиан Паоло – почти что мальчишка; здесь требуется кто-то, с кем он пойдет на личный контакт. И Уоррен тотчас подумал о Шадоу Ханникатт.

Аннабел сосала большой палец правой ноги Коллиса, отчего до самого паха пробегала сладострастная судорога. Она поглядывала на него своими карими глазами, помахивая длиннющими ресницами; светлые волосы струились по груди, но не закрывали сосков. Коллис поманил ее, и она повела вверх по его коже мокрым кончиком языка, пока не добралась до коленки, в которую уперлась своей упругой грудью.

Он был уже совершенно готов к решительным действиям.

– Скорее!

Аннабел не требовались дальнейшие поощрения. Восставшая плоть Коллиса исчезла в ее жадном рту, а уж в этом она обладала большим мастерством. Он стонал и поминутно напоминал себе, что дышать следует помедленнее, иначе все закончится, не начавшись. Наконец она сжалилась, выпустила добычу и, приподнявшись на руках, нависла над партнером. Ее нельзя было назвать красивой женщиной. Пройдет совсем немного лет – и груди обвиснут, молочная свежесть превратится в тучность. Впрочем, ему не было до этого никакого дела. Когда он бывал с ней, он жил только сегодняшним днем. С него хватало ощущений, которые он испытывал благодаря ей.

Она слегка отстранилась и медленно провела ладонью по его груди, дожидаясь, чтобы у него восстановилось дыхание. Потом она взгромоздилась на него, вобрала его в себя, встретив жаром и влагой. Выпрямившись, она стала прыгать на нем; ее груди мотались из стороны в сторону, ляжки ритмично двигались. Это походило на объездку скакуна чистых кровей и доставляло ему массу удовольствия.

«Я и есть чистокровный скакун», – убежденно подумал Коллис, кляня Атертонов. Он сжал зубы, приняв отважное решение не кончать раньше времени, чтобы не разочаровать Аннабел. Для этого он сосредоточился на своих предках, которых не одобрял за недостаточное предвидение будущего, помешавшее им вовремя пожалеть отрубленную коронованную голову, в отличие от первого графа Лифорта и многих других аристократов. Ведь по крайней мере четверо из живущих сегодня герцогов являлись потомками бастардов Карла Второго. Коллис вполне мог находиться в их числе, он же представлял обнищавший род Пемброков.

Он не собирался умирать в нищете. В его силах было вернуть Джанну. Он вспомнил свое состоявшееся сегодня, но чуть раньше посещение Лифорт-Холла – и настоящее вместе с неутомимой Аннабел на время померкло.

...Коллис без приглашения явился на чай к Одри. Это было бы сочтено непростительной бестактностью, если бы Коллис пока еще не оставался членом этой семьи. После похорон Уоррен отвел Коллиса в сторонку и предупредил, что Одри слишком слаба здоровьем, чтобы немедленно ставить ее в известность о разводе. Это отлично укладывалось в план, разработанный Коллисом. Поскольку Одри, насколько он помнил, всегда поддерживала мнение Реджинальда по любому поводу, Коллис решил вернуть Джанну с ее помощью.

– Вы считаете, что Джанне прилично управлять отелем? – спросил Коллис тещу за чаем. – По-моему, это неподобающее занятие для леди:

– Вы полагаете? – Одри не сводила глаз с лохматой собачонки размером с крысу. Мерзкая тварь притащила бесценный молитвенный коврик, который Реджинальд держал в своем кабинете перед камином, и теперь жевала его шелковый уголок.

Коллис потянулся через столик, заставленный грузинским чайным сервизом, и дотронулся до руки Одри, чтобы завладеть ее вниманием.

– Джанне пора родить ребенка. Вам не кажется?

– Ребенка? Мне бы хотелось стать бабушкой.

Коллис понуро усмехнулся. Лично он терпеть не мог малышню со всеми этими прелестями в виде сопливых носов и мокрых пеленок. Всякий раз, когда Джанна заговаривала о ребенке, он только отмахивался. Но теперь он был согласен на все. Взяв тещу за руку, он доверительно продолжал:

– Знаю, вы никому не передадите то, что сейчас услышите. У нас с Джанной вышла небольшая размолвка. Ничего серьезного: она, знаете ли, предпочитает карьеру материнству. Но вам лучше знать, не правда ли? Реджинальд никогда бы не согласился, чтобы его дочь работала, забыв о своем происхождении.

Одри смотрела на него отсутствующим взглядом, с помощью которого она, по его мнению, успешно скрывала свои истинные чувства.

– Реджинальд?

– Поверьте мне, мы с Реджинальдом были друзьями. Вы ведь знаете, я писал все его речи. Он никогда и мысли не допускал, чтобы его дети занимались столь низкими предметами. – Он придал своему тону проникновенности. – Почему бы вам не поговорить на эту тему с Джанной и не убедить ее вернуться домой и родить?

– Только не это! – вдруг заявила его теща. Она наконец заметила, чем занимается ее мерзкое животное. На молитвенном коврике образовалось мокрое пятно. Одри схватила собачонку. – Нет, нет! – Она чмокнула крысоподобное существо в носик. – Нельзя, Ромми!

– Вы ведь поговорите с Джанной, как я прошу, Одри? Да? – Он задал свой вопрос вкрадчиво, зная, как залезть в душу.

– Да. Я буду на Мальте в субботу. – Она встала, прижимая к груди свою недовольную драгоценность. – А теперь мне пора. С минуты на минуту появится Эллис с лекарствами...

– Пощади меня! По-ща-дииии! – простонала Аннабел Коллису в самое ухо, возвращая его к реальности.

Он даже не сразу сообразил, что находится не в Лифорт-Холле, а в постели с Аннабел. Его эрекция могла соперничать внушительностью с Иглой Клеопатры. Этот египетский обелиск, высящийся на набережной Виктории, всегда казался ему фаллическим символом. Сейчас его член не уступал в твердости каменному столпу, приводя Аннабел в неистовство.

Ее груди перекрыли ему кислород.

– Соси! – потребовала она, двигаясь во все более стремительном темпе.

Коллис повиновался, беспокоясь, долго ли еще сможет оттягивать кульминацию. Хотелось продержаться еще немного, и он вновь прибегнул к тому же способу. Одна часть его естества сосредоточилась на Аннабел и даруемом ею чувстве восторга, другая вернулась в Лифорт-Холл, где после ухода Одри ему предстояло узнать кое-что важное.

...Довольный результатом переговоров, Коллис побрел в восточное крыло, где располагались его с Джанной покои, и столкнулся со старым слугой Реджинальда. Тот явно не знал, куда деться после смерти хозяина в этом замке, где прожил три с лишним десятка лет.

Коллис остановился с мыслью о том, что в один прекрасный день и ему может понадобится надежный слуга.

– Я скорблю о вашей утрате, – произнес он подобающим случаю тоном.

Старик повесил лысеющую голову, пряча мудрые, печальные глаза.

– Такой молодой!..

– Вы были с ним до самого конца?

– Нет, с ним был только его сын.

Странно! Реджинальд не разговаривал с Уорреном уже много месяцев – с тех самых пор, как узнал от Коллиса, что сын и дочь вложили средства в пластмассовые пробки – ничего себе выбор! В день смерти графа Коллис обговаривал с ним его предстоящую речь. Граф обмолвился, что собирается ужинать с другом. О поездке в Лифорт-Холл речи не было.

– Я не знал, что его сиятельство здесь, пока не прибыл доктор Осгуд. – Слуга еще больше сгорбился и покачал головой. – О приезде лорда Уоррена я тоже не знал. За несколько часов до этого его спрашивали, но тогда его совершенно точно не было. Я посоветовал звонившему попробовать поискать его в Гилдхолле. Я был уверен, что он там.

Еще более странно! Что за неожиданное примирение отца и сына?! Как это понять?..

– Ты убиваешь меня! Я сейчас умру! – завопила Аннабел, снова возвращая его к настоящему.

Стоило ему понять, где он сейчас находится, как он кончил, что принесло немалое облегчение всем мышцам изнывшего тела. Как он умудрился продержаться столько времени? Аннабел в изнеможении рухнула на него.

– Ты был великолепен! – простонала она. – Я знала, что будет лучше, если я тебя свяжу.

– При условии, что нам был бы известен не только день, но и час рождения Паоло, мы, наверное, могли бы составить более точный его гороскоп? – спросил Уоррен Шадоу, зная о ее пристрастии к астрологии. По какой-то неведомой ему причине она полностью полагалась на метафизические символы, от астрологии и гадальных карт до камней с руническими письменами, и ее предсказания удивительно часто сбывались.

– Могли бы. – Она наклонилась к нему, заставив забыть о том, что он ведет машину. – Но на результатах это не отразилось бы.

– Надеюсь, что ты ошиблась. – До сих пор метафизический инструментарий Шадоу не позволял прогнозировать по поводу Паоло положительных результатов. Уоррен уповал на более надежный стимул – простую человеческую жадность.

– Ты представить себе не можешь, насколько я хотела бы ошибиться. Мне совершенно не улыбается расстраивать Джанну. – Ее карие глаза с янтарными проблесками, как на черепаховом гребне, глядели необыкновенно серьезно. – У меня не было и нет близких друзей. Когда я совсем маленькой впервые оказалась в Хантингтоне, от меня все воротили нос. В первый вечер никто не желал сесть со мной за один стол. Я сидела одна, а другие девчонки болтали неподалеку нарочито громко... о моей матери. Джанна отошла от подруг, устроилась рядом со мной и стала трещать без умолку, заглушая их подлые сплетни.

Уоррен знал, что Джанна не послушалась Реджинальда Атертона, когда тот велел ей перестать дружить с Шадоу. Джанна спросила, почему отец считает Шадоу девочкой не их круга, хотя ни разу ее не видел. Отец ответил, что аристократы называют своих дочерей классическими или библейскими именами: Диана, Элизабет, Сара, Мэри, Кэролайн. Джанна была обязана своим именем римскому богу Янусу. Носительница дурацкого имени Шадоу могла быть дочерью лишь безродных родителей, а значит, девочкой не их круга.

Уоррен клял себя за то, что ему в свое время не хватило прямоты сестры. Конечно, следовало послать отца ко всем чертям и продолжать встречаться с Шадоу. Видит бог, за последние пятнадцать лет Уоррен никого не любил так сильно, как ее.

– Джанна – лучшая из подруг. Она никогда не критиковала мои замужества, никогда не выпытывала у меня, кто отец Хло. Она любит меня не за то, какая я, а вопреки этому.

Шадоу отвернулась, потом произнесла, как бы ни к кому не обращаясь:

– Ирландцы называют это время суток «синими сумерками» – нечто среднее между светом и мраком. Скучает ли Джанна по Англии? Мы гуляли с ней по окрестностям Хантингтона именно в таких синих сумерках, когда заходило солнце...

Пока Шадоу не завела об этом речь, Уоррен и не замечал, что солнце зашло за горизонт. Теперь воздух надолго окрасится в розовато-лиловые тона, как всегда бывает в Англии в это время года после захода солнца. Мальта лежит так далеко на юге, что там день резко отделен от ночи. Джанна наверняка радуется роскошным закатам, но тоскует по северным сумеркам.

По тону Шадоу Уоррен догадался, как ей одиноко. Ему очень хотелось свернуть на обочину, обнять ее, утешить. Но нет, это было бы слишком серьезным поступком. За годы их отношения превратились в спокойную дружбу, что как будто устраивало обоих.

Они молча катили по слегка холмистой местности к северу от Стратфорда. Пять деревушек, известных под названием «Ленчз», притулились среди пшеничных полей и пастбищ, не уступая живописностью более известным деревням Котсволдса с их бревенчатыми домиками и соломенными крышами. В Ленчз не поощряли туризм, бурно расцветший в Котсволдсе. Уоррен полагал, что местные жители, ценящие покой и пасторальную идиллию, поступили мудро, не превратив свои жилища в постоялые дворы. Немногочисленным туристам приходилось останавливаться в Стратфорде или Ившеме. Так, во всяком случае, было до последнего времени. Видимо, Джиан Паоло работал в недавно открывшейся гостинице.

При мысли об итальянце Уоррен опять разозлился. Пришлось напомнить себе о необходимости держать себя в руках. Шадоу, знавшая всю эту неприглядную историю, советовала сказать Паоло правду. По справедливости акции принадлежали Джанне, но Уоррен был готов выплатить итальянцу солидное вознаграждение.

Здешние деревни отстояли друг от друга совсем недалеко, и Уоррен сбавил ход, обратив внимание на надписи, призывающие водителей щадить кошек. Дорога вилась сначала по Черч-Ленч, потом по Этч-Ленч с нормандскими церквушками и кладбищами, полными кельтских крестов. Въехав в Щерифс-Ленч, Уоррен притормозил.

– Не пропусти «Шерифс-Ленч-Мэнор», – попросил он Шадоу.

– Вот он! – Она указала на дом из красного кирпича похожий на замок, судя по всему, недавно отреставрированный. Перед домом красовалась на кирпичном же пьедестале каменная лошадиная голова. На столбе висела табличка с готическими буквами: «Sheriffs Lench Manor».

Уоррен припарковал «Ягуар» на почти заполненной стоянке при гостинице.

– Судя по всему, туристы уже открыли для себя Ленч.

Шадоу не слушала его. Крепко зажмурившись и вцепившись в рунический камушек, который, как всегда, висел у нее на шее, она бормотала магическое заклинание. Потом серьезно взглянула на Уоррена.

– За Джанну. За удачу.

Волнуясь с каждой секундой все больше, Уоррен повел Шадоу ко входу в гостиницу. Несмотря на реконструкцию, в старом замке сохранился запах древнего камня и истлевших ковров. Они вошли в обшитый дубовыми панелями салон, где примерно дюжина постояльцев пила коктейли и метала дротики.

– Вот он, вот он! – взвизгнула барменша, указывая на вновь прибывших. – Я видела его по телевизору!

Уоррен оглянулся, уверенный, что подразумевается кто-то у него за спиной. Но там никого не оказалось.

К ним кинулся тучный мужчина с прилипшими к лысине двумя черными прядями.

– Ваше сиятельство! – задохнулся он, словно стал свидетелем Второго Пришествия. – Вы почтили честью мое скромное...

– Ваша светлость! – прервала хозяина барменша и попыталась преклонить колено, не зная, видимо, что перед ней отнюдь не герцог и, обращаясь к нему, можно стоять прямо.

Хозяин отогнал назойливую барменшу.

– Мы видели вас в вечерних новостях. Мы согласны, что Англии не нужны японские деньги.

Сбежавшиеся постояльцы шумно выражали свое одобрение.

Шадоу удивленно подняла на Уоррена свои карие глаза. Он не говорил ей о своем выступлении по той простой причине, что совсем про него забыл. Он был слишком озабочен объяснением ей ситуации с итальянцем.

– Очень вам благодарен, – пробормотал он, испуганный тем, что его речь попала в выпуск новостей. Все происходящее в палате лордов фиксировалось телекамерами, но редко заслуживало повтора в вечерних выпусках. – Я всего лишь высказал свое мнение. Многие со мной не согласны, но тут уж ничего не поделаешь.

– Держитесь!

– Нам нужны такие смельчаки, как вы!

– Задайте им жару! – посоветовала одна престарелая дама.

Пожав несколько ладоней, выдержав несколько могучих хлопков по спине и отклонив несколько предложений бесплатного угощения, Уоррен отвел хозяина в сторонку.

– Нам надо поговорить с Джианом Паоло, – сказала Шадоу.

С удивлением глядя на них, хозяин ответил:

– Сюда, пожалуйста. Он на кухне, помогает шеф-повару.

Они прошли через кладовую, где пахло сырым мясом и кровяной колбасой. Уоррена чуть не стошнило; сердце уже несколько минут колотилось как сумасшедшее. Кухня встретила их гирляндами сверкающих медных кастрюль и сковородок, развешанных по стенам.

– Джиан! – позвал хозяин. – К вам посетители.

Темноволосый молодой человек, чистивший котел, сделал большие глаза и снова занялся своим делом, как будто полагал, что стоит только проигнорировать пришедших – и они исчезнут, как наваждение.

– Джиан! – возмутился хозяин. – Разве вы не знаете, кто это?

Помолчав, тот угрюмо буркнул:

– Знаю.

– Тут есть место, где мы могли бы остаться одни? – спросил Уоррен.

Хозяин гостиницы был рад оказать услугу лорду. Он повел всю троицу по длинному каменному коридору. Судя по копоти на стенах, светильниками здесь в свое время служили факелы. Ведя Шадоу под руку, Уоррен вполуха внимал рассказу владельца о несравненных прелестях его недавно открывшейся гостиницы. Джиан покорно тащился следом, словно собака на поводке.

Хозяин отпер для них маленькую комнату. Шадоу села на диван и предложила Джиану сесть с ней рядом. Уоррен занял кресло напротив и заставил себя улыбнуться ненавистному итальянцу.

– Что вы хотите? – спросил Джиан. От страха его итальянский акцент стал гораздо заметнее.

Этот вопрос застал Уоррена врасплох. Он медлил с ответом, не зная, как, собственно, перейти к тяжбе об акциях. Он без всяких на то оснований решил, что Паоло обязательно захочет причинить его семье вред. Паоло было нечего терять, тогда как Атертоны были весьма уязвимы. Думая так, Уоррен испытывал явные затруднения с началом беседы.

Шадоу прикоснулась к руке Джиана, и он обернулся к ней с выражением лица, которое могло быть вызвано только страхом.

– Чем вы так напуганы? – спросила она его. Он пожал плечами, косясь на Уоррена.

– Наверное, кончина графа стала для вас тяжелым ударом, – с искренним сочувствием проговорила Шадоу.

– Да. Мы виделись почти ежедневно на протяжении последних двенадцати лет, с тех пор, как мне исполнилось семнадцать.

Уоррен стиснул зубы. Значит, его отец остановил выбор на Джиане, когда тот был совсем еще мальчишкой. Уоррен имел представление о гомосексуализме. Еще в Итоне, где младшим приходилось выслуживаться перед старшими, он привык относиться к нему как к естественному жизненному явлению. Его близкий друг Декстер Торп-Уайт предпочитал мужчин, что никак не отражалось на их дружбе. Но его родной отец!.. Боже! Как это повлияет на мать, если она узнает правду?

– Я до сих пор не могу поверить в его внезапную смерть. – На глазах Джиана появились слезы. – Я не был готов к жизни без него.

– Для этого вы и перебрались сюда – чтобы начать новую жизнь? – спросила Шадоу.

– Я прятался от него, – ответил Джиан, имея в виду Уоррена. – Я ведь знал, вы не поверите, что я буду молчать о Реджи. Но я не собираюсь болтать. Я слишком сильно его любил. Я знал, что он не хочет, чтобы о нашей тайне пронюхали посторонние. – Он закинул голову, готовый смириться с поражением. – Наверное, вы хотите, чтобы меня депортировали?

Уоррен с трудом сдержал улыбку: выходит, Джиан проживает в Англии нелегально! Впрочем, радость была недолгой: депортация итальянца не лишит его наследства, а просто ожесточит и поставит жирный крест на приобретении у него проклятых акций.

– Ничего подобного мы не замышляем, – заверила итальянца Шадоу. – Уоррен привез вам хорошие новости.

– Насколько я понимаю, – начал Уоррен, – мой отец питал к вам теплые чувства. Вы были... – он помедлил, подыскивая формулировку поделикатнее, – дружны много лет.

– Мы любили друг друга.

Это простое признание, сделанное с полнейшей искренностью, едва не лишило Уоррена самообладания. Неужели его отец был способен любить, по-настоящему любить этого человека? Или это была всего лишь неведомая Уоррену разновидность похоти? Ответа у него не было. Он не знал собственного отца, а довольствовался всего лишь иллюзией, мастерски созданной самим Реджинальдом Атертоном. Совершенно ясно одно, отец был привязан к итальянцу достаточно сильно, чтобы оставить ему то, что по праву принадлежало Джанне, которая всю жизнь боготворила его!

А что он сам? Он позволял отцу подавлять его волю. Только в последнее время в Уоррене проснулся бунтарь. Отец настаивал, чтобы никто из Атертонов не марался зарабатыванием денег. Уоррен тем не менее включился в ряд проектов и кое-что в них вложил. Он тщательно скрывал свою деятельность, пока отец каким-то образом не узнал про то, чем занимаются брат и сестра. Стычка с отцом, ставшая их последним разговором, получилась безобразной. Теперь Уоррен вдобавок ко всему чувствовал себя виноватым в скоропостижной смерти Реджинальда. Отец не должен был сойти в могилу, так и не помирившись со своим единственным отпрыском.

– Отец хотел обеспечить вам достаток на случай, если с ним что-то случится. – Уоррен брал пример с Шадоу и никак не проявлял своего отвращения. – Он оставил вам неплохое наследство.