2

Лондон, 5 часов

– Ты уверен, что Шадоу не сказала твоей сестре, кто отец ее ребенка?

– Совершенно уверен. Джанна ничего не знает.

Уоррен Атертон смотрел на блюдо с закусками, а вовсе не на Шадоу Ханникатт. Подумав, он остановил свой выбор на паштете из свиных ножек и устрицах с сухой икрой «боттарга».

– С кем это Шадоу? – спросил у Уоррена приятель, толкая его локтем.

Уоррен пожал плечами и прислонился спиной к огромной статуе Гога, стоявшей в старом зале, где проходил прием под лозунгом «Спасем джунгли!». Сквозь древний витраж проникал свет, равно падавший и на золотую статую загадочного Гога, и на пепельно-светлые волосы самого Уоррена, и на его плечи в смокинге. Глаза, полученные Уоренном в наследство вместе с титулами, не все из которых он помнил наизусть, были в свое время названы королевой Елизаветой I, пожаловавшей титул первому графу Лифорту, «глазами атертоновской синевы».

Уоррен не сводил своих прославленных глаз с приятеля, чтобы не глядеть на Шадоу Ханникатт. Черное платье с низким вырезом, облегающее ее тело, демонстрировало верх груди, позволяя воображению дорисовать остальное. Впрочем, Уоррену как раз не требовалось полагаться на воображение. Ему доводилось лицезреть эту роковую рыжеволосую особу в куда более легких облачениях.

– Лорд Лифорт! – окликнул его кто-то из гостей. – Передайте мои наилучшие пожелания графу.

– Непременно, – безразлично отозвался Уоррен. Четыреста лет браков по расчету обеспечили ему не только кристально-голубые глаза. Он уже много месяцев не виделся с отцом.

Внезапно кто-то крикнул:

– Леди и джентльмены!

Откуда ни возьмись появилась фаланга полицейских, готовых к подавлению самого разнузданного бунта.

– Нам очень неприятно прерывать ваш праздник, но вам придется немедленно покинуть помещение. Пожалуйста, как можно скорее следуйте к ближайшему выходу!

Уоррен устремился к двери.

– ИРА, – предположила какая-то дама. – Но они не посмеют.

– Неужели вы считаете, что Гилдхолл для них – святое место?

Вопрос был риторическим. На воздух уже взлетел «Карлтон-клаб», оплот консерваторов. Не довольствуясь этим, террористы подложили смертоносную бомбу в машину члена парламента Йена Гау, а затем устроили пожар в доме 10 по Даунинг-стрит. Гилдхолл – ратуша лондонского Сити, финансового сердца Англии, имел богатейшую историю, восходившую к средневековью и знаменитому лорду-мэру, соперничавшему в могуществе с правящими монархами. На протяжении веков король, пожелавший въехать в Сити, сперва испрашивал разрешения. Даже в наши дни королеве Англии полагалось обратиться с формальным запросом, прежде чем пересечь воображаемую границу.

Толпа хлынула на булыжный двор, не обращая внимания на морось. Полицейские торопили людей, заставляя перебежать на противоположную сторону улицы. Уоррен перевел дух только за специальным ограждением. Случилось так, что его смокинг соприкоснулся с обнаженным плечом Шадоу Ханникатт.

– Хэлло, Уоррен. – Ее рыжие кудри развевались на ветерке, она смотрела на него приветливыми карими глазами.

Он любовался каплями дождя, поблескивающими у нее на плечах и грозящими устремиться в расщелину между ее безупречными грудями, где висел на серебряной цепочке кулон-талисман. Это был камень странной формы с древними письменами, совершенно не сочетавшийся с ее шелковым платьем. Впрочем, Шадоу вообще отличалась интригующей оригинальностью.

– Тебе, наверное, холодно. – Он снял смокинг, накинул его ей на плечи и промямлил что-то нейтральное, насчет ИРА. Потом он притворился, что сильно заинтересован манипуляциями полицейских. Главное было – не разговаривать с Шадоу. Он вовремя вспомнил предупреждение отца, которое к тридцати пяти годам вполне можно было забыть, но которое никак не шло у Уоррена из головы: «Она не нашего круга».

Так оно и было. Отец Шадоу был мелким английским аристократом, взявшим в жены актрису-итальянку. Вскоре после рождения Шадоу ее мать решила, что сельская жизнь не для нее. Она оставила дитя в Дербишире и возвратилась в Италию, чтобы сниматься в кинофильмах определенного сорта, где полагалось разоблачаться при первом крике режиссера «Мотор!». Несмотря на хорошее английское образование и обучение в лучших школах, Шадоу завоевала репутацию необузданной особы, еще не достигнув шестнадцатилетнего возраста.

В двадцать лет Шадоу вышла замуж за итальянского графа. Свадебная церемония началась с проплывания по венецианскому каналу целой флотилии гондол; в роли подружки невесты выступила сестра Уоррена.

Джанна. Бракосочетание состоялось в базилике Сан-Пьетро, при свечах; Уоррен сидел на задней скамье и не лез никому на глаза. Брак продержался три года. Следующим супругом Шадоу был американец, с которым она сочеталась гражданским браком; на церемонии присутствовала только Джанна. После развода с янки, последовавшего спустя полгода, Шадоу, слегка унявшись, долго не выходила замуж. Наконец, пять лет тому назад, в день своего тридцатилетия, она прислала Джанне телеграмму, в которой сообщала, что стала женой какого-то никому не ведомого француза. Их встреча состоялась среди прибоя на крохотном атолле среди просторов южной акватории Тихого океана. Через два дня Шадоу подала на развод.

После неудачи очередного супружества она решила заняться делом и открыла в лондонском Найтсбридже магазинчик «Белье по Фрейду», торговавший эротическим нижним бельем. В следующие два года амурные похождения отступили на задний план, уступив место блестящей карьере. Она добилась успеха: прежняя лавчонка превратилась в процветающую торговую фирму, обслуживающую клиентов по почте. Достижения Шадоу Ханникатт нисколько не удивляли Уоррена. У нее был талант, а также гораздо более светлая голова, чем у тех, кто упражнялся в злословии на ее счет.

Она была слишком умна и независима, чтобы беспокоиться о том, какие слухи о ней ходят. Так продолжалось до тех пор, пока она не стала матерью. Она защищала дочь, отказываясь назвать отца не только ей, но и Джанне, своей ближайшей подруге.

– Джанна уехала в Париж? – спросила она Уоррена хорошо ему знакомым шепотом.

– Разумеется. – Его сестра всегда сопровождала мать на показы модных коллекций одежды. – А что?

– У нее вышла сильная ссора с Коллисом. Я подумала, что, раз он улетел на несколько дней в Америку, она останется дома. Гороскоп не советует ей путешествовать.

Уоррену было давно известно о чрезмерном пристрастии Шадоу к астрологии, поэтому он и ухом не повел. Его заботило другое: врожденная неприязнь к обсуждению с посторонними личных проблем мешала ему ответить ей откровенно. Впрочем, подумал он, Шадоу слишком проницательна, чтобы не догадываться, что брак Джанны вот-вот рухнет.

– Они все время то ссорятся, то мирятся. Это вошло у них в привычку.

– Он губит ей жизнь. – Шадоу произнесла это так тихо, что Уоррену пришлось, вопреки его намерениям, наклониться к ней, чтобы расслышать сказанное. – Джанна несчастна.

– Это ее личное дело, – ответил он, хотя был полностью согласен с прозвучавшим приговором. Муж мучил его сестру. – Мы ничем не можем им помочь.

– Лорд Лифорт! – окликнул его мужской голос. Оглянувшись, Уоррен увидел полицейского, проталкивающегося к нему сквозь толпу. – Срочно позвоните вот по этому номеру. Речь идет о графе.

Уоррен оставил Шадоу и заторопился за полицейским, недоумевая, что все это значит. Номер телефона на клочке бумаги ничего ему не говорил. Ни резиденция Атертонов, ни Вест-Энд... Полицейский провел его в отделение банка, в котором был развернут командный пункт.

– Звонили в Большой зал, – услыхал Уоррен. – Мы фиксируем все звонки, поступающие в Гилдхолл.

Ему указали на телефон, и он набрал странный номер. Трубку снял молодой человек. Уоррен назвал себя.

– Приезжайте быстрее! – Молодой человек был близок к истерике. – Реджи звал вас.

Реджи? Никто не называл так Реджинальда Атертона, восьмого графа Лифорта, даже его супруга. Уоррен заподозрил розыгрыш.

– Не знаю, чего вы хотите, но...

– Прошу вас! – На том конце провода всхлипнули. – Кажется, он умер.

Париж, полночь

Джанна Атертон Пемброк улыбнулась барону, исполнявшему за ужином роль ее кавалера, и отложила серебряную вилку, сверкнувшую в отблеске свечей.

О том, чтобы проглотить еще хоть кусочек, не могло быть и речи. Bratilles de canard aux lentilles последовали за щедрой порцией жареного кролика в оливковом соусе с маринованной тыквой.

– Графиня год от года хорошеет, – сообщил барон, глядя через длинный стол на мать Джанны, Одри Кранделл Атертон. Музыкант за клавесином заиграл новую мелодию и запел.

Джанна кивнула. В детстве казалось, что она унаследует патрицианский профиль матери, ее светло-пепельные волосы и темно-зеленые глаза. Этого не произошло. Глаза Джанны остались скорее серыми, чем зелеными, а волосы больше всего походили цветом на влажный песок. В свои тридцать четыре года она перестала завидовать яркой красоте матери. Она смирилась с тем, что пошла внешностью в менее заметных женщин рода Кранделлов, например, в тетушку Пиф. Во всяком случае, умом и душевной стойкостью она сильно напоминала свою тетю, которую вряд ли можно было назвать заурядной.

Сидевшая за тем же столом Пифани Кранделл с видом заговорщика подмигнула Джанне.

– Мы все кушаем?

Джанна кивнула, борясь с желанием расхохотаться. Благослови бог тетушку Пиф! Она всегда умела развеселить племянницу, каким бы дурным ни было у той настроение. Джанна всегда была более близка со старшей сестрой своей матери, чем с самой матерью. Тетя Пиф всегда чувствовала, о чем думает Джанна, тогда как Одри Атертон никогда не понимала собственную дочь.

– Изумительная женщина! – молвил барон, имея в виду уже тетю Пиф. – Насколько я понимаю, вы помогаете ей с новым отелем?

Джанна неохотно кивнула, не желая обсуждать деловые вопросы, из-за которых, собственно, и произошла ее последняя ссора с мужем. Коллису хотелось и впредь читать лекции в Лондонской школе экономики, и он ожидал от Джанны, что та будет довольствоваться ролью преподавательницы. У нее же были иные планы. С давних пор существовала договоренность, что в один прекрасный день она возьмет на себя управление гостиничной сетью на Мальте, находившейся в собственности Пифани Кранделл. Коллис знал об этом, когда женился на Джанне. Однако он предпочел предать это забвению и попытаться привязать ее к колледжу навсегда. Из этого ничего не вышло, и супруги напрасно терзали друг друга, не умея достичь согласия.

Джанна извинилась и зашагала по мраморному коридору, гулко стуча каблучками. Этот особняк на рю де Варенн, что на левом берегу Сены, был построен еще в конце XVI века. Джанне он напоминал принадлежавший ее родителям дом на Белграв-сквер в Лондоне. Сен-Жерменское предместье снова, как столетия назад, превратилось в шикарное место, подобно тому району Лондона, где проживали родители Джанны. И во Франции, и в Англии в этих, обретших новое великолепие районах, размещались теперь министерства и иностранные посольства. Здесь жили также те немногочисленные аристократы, которым удалось приспособиться к меняющимся временам и сохранить на пороге XXI века титулы и состояния.

Проще было украсть драгоценности Короны, чем добиться приглашения в особняк в этом районе с узкими улочками и высокими стенами, скрывающими от посторонних взглядов роскошные сады. Большинство восхищалось бульварами и громадными деревьями Шестнадцатого округа Парижа, но Джанна предпочитала Предместье. Оно казалось ей отмеченным возрожденным величием XVIII века: манила возможность совершить путешествие во времени. Она и ее лучшая подруга Шадоу обожали этот район и нередко воображали, будто уже жили здесь в эпоху Марии-Антуанетты. Они бродили вдвоем по этим узким улицам, вслушиваясь в дружелюбные приветствия, с которыми к ним обращались тени прошлого.

Предместье было для Джанны таким же родным домом, как родительский особняк на Белграв-сквер и Лифорт-Холл в Кенте. Как дома она чувствовала себя и в мальтийской резиденции тети Пиф, носившей странное название «Соколиное логово». Джанна училась в Сорбонне и потом несколько лет посвятила диссертации. Все это время она жила в апартаментах тети Пиф в «Отель де Суед». Сколько часов она провела за письменным столом в стиле Людовика XV, перед окном, вы ходившим в парк позади «Отель де Матиньон», резиденции французского премьер-министра!

Пройдя через холл, Джанна обнаружила за резной панелью телефонный аппарат в стиле начала века. Прежде чем набрать номер, она немного постояла в нерешительности. В самом деле, зачем тратить время на звонки мужу? Скорее всего ее, как всегда, выслушает автоответчик. Она тем не менее набрала номер и терпеливо переждала записанное на кассету сообщение на случай отсутствия хозяев.

– Коллис, это я. Возьми трубку, дорогой. Пожалуйста! Мне нужно с тобой поговорить. Прошу тебя...

Ответа не последовало. Она положила трубку на рычаг, не сомневаясь, что Коллис сидит дома. Скоро должна была начаться его поездка с лекциями по Соединенным Штатам. Несколько дней перед отъездом он, как водится, посвящал репетициям в ванной комнате, среди многочисленных зеркал, проверяя, как смотрится его пленительный профиль с разных углов.

Она закрыла телефонный аппарат панелью, представляя себе, как Коллис мокнет в ванне, репетируя свое выступление по проблемам мировой экономики. Ну его к черту! Она вернулась к столу, думая о том, как хорошо было бы немедленно отправиться самолетом домой и разом покончить со всем этим. Однако такой возможности не представлялось. На следующий день должно было состояться дефиле «Ланвена» с моделями Клода Монтана. Банк «Бритиш Мидландс», принадлежащий Атертонам, приобрел дом моделей «Ланвен» несколько лет тому назад. В обязанности Джанны входило сопровождать мать на показ моделей.

Она села в свое кресло. К этому времени был подан десерт – mille-feuille au chocolat. Она принялась как ни в чем не бывало ковырять десерт вилочкой, ведя учтивую застольную беседу.

Пифани, обратив внимание на удрученный вид Джанны, про себя крепко выругала Коллиса Пемброка, Иногда Джанна становилась очень похожей на нее, свою тетку: она тоже не улавливала момента, когда следует дать мужчине отставку.

На противоположном конце стола младшая сестра Пифани увлеченно беседовала с соседом. Пифани подумала, что Одри унаследовала цвет глаз от их отца. Отца она вспоминала с любовью и печалью. С тех пор как Пифани, стоя на пристани, махала на прощанье рукой лодке, увозившей отца на остров Гоцо, минуло больше полувека, однако она по-прежнему помнила его нахмуренное лицо. «Позаботься об Одри!» – наказал он ей. Пифани постаралась сделать все, что считала нужным. Как только закончилась война, Пифани немедленно полетела в Англию.

Одри она нашла уже не той привязчивой малышкой, какой она была до войны. Младшей сестре исполнилось тринадцать лет, она взрослела на глазах; всякому было видно, что из нее вырастет красавица. По сравнению с сестрой Пифани казалась самой себе невзрачной, истерзанной войной, которой так долго не было конца. Она сказала Одри, что отец погиб на войне, несколько погрешив против истины. Сообщение вызвало у Одри приступ истерических рыданий, за которым последовала глубокая депрессия. Потом Реджинальд Атертон, графский сын, которого Одри боготворила, открыл ей правду. У Пифани не хватило духу признаться сестре, что их отец, приплыв на Гоцо, вскоре покончил с собой.

Слыша через стол смех Джанны, Пифани догадывалась, что племянница веселится через силу. Сославшись на мигрень, она попросила Джанну проводить ее домой. Одри пожелала остаться у барона, своего давнего приятеля, который обещал позднее доставить ее домой лично.

– Ты хочешь об этом разговаривать? – спросила Пифани, прекрасно зная, что Джанна огорчена из-за Коллиса.

Джанна задумчиво покачала головой. Пифани очень любила Джанну, но в данном случае ничем не могла помочь. Ее радовало, однако, что племянница нашла в себе силы восстать против Коллиса Пемброка. В противном случае пришлось бы мучиться, повинуясь мужу вопреки собственной воле. Супруг Джанны был неисправимым снобом, совсем как Реджинальд Атертон. Оба жаждали денег, но ни тот ни другой не хотели, чтобы их видели за зарабатыванием звонкой монеты. Пифани считала такой подход сильно устаревшим.

Следствием семейной традиции было то, что Уоррен Атертон, старший брат Джанны, мучился бездельем, дожидаясь наследственного титула. Граф Лифорт держал всех окружающих в страхе. На Уоррена, наследника титула, он обращал все же какое-то внимание, Джанну же полностью игнорировал.

Небольшое расстояние до «Отель де Суед» они преодолели пешком. У входа их приветствовал портье, сообщивший, что дам ожидает гость – лорд Лифорт.

– Зачем ему было прилетать из Лондона? – удивилась Джанна. – Я думала, что он участвует в сборе средств на спасение джунглей.

В апартаментах было совершенно темно. Джанна включила свет. Пифани увидела племянника. Он сидел на диване, откинув на подушку голову. Его светлые волосы, обыкновенно очень чистые, сейчас неопрятно свисали на лоб. Племянник был одет вполне корректно, но отсутствовал смокинг, что выглядело необычно.

Джанна кинулась к брату.

– Что случилось, Уоррен?

– Отец... – горестно пробормотал он. – Он умер.

– Нет! – крикнули Джанна и Пифани в один голос. – От чего?

– Сердечный приступ.

Пифани упала на диван рядом с Уорреном. Реджинальду Атертону было пятьдесят восемь лет, он был на десять лет моложе ее. Умирать ему было, безусловно, рано.

– Не может быть... – прошептала Джанна, готовая расплакаться.

У Пифани сжалось сердце – от жалости к ней, а вовсе не к Реджинальду Атертону. Всю жизнь Джанна любила отца и старалась сделать ему приятное, но тщетно. Он неизменно отталкивал ее, отдавая предпочтение сыну. Уоррен обнял сестру. Пифани утешалась тем, что брат и сестра искренне любят друг друга.

Но кто утешит Одри? Всю войну она прожила у Атертонов, боготворила Реджинальда и в конце концов стала его женой. Красавчик граф и одна из красивейших женщин страны: великолепный брак, заключенный не без содействия небес, решили все. Одна Пифани придерживалась иного мнения. Она считала Реджинальда холодным эгоистом, имея на это все основания; впрочем, ее сестра оказалась преданной женой. Пифани молилась сейчас только об одном, чтобы Одри хватило душевных сил снести удар судьбы.

– Я прилетел сюда на отцовском реактивном самолете, – сказал Уоррен, еще не осознавший, что самолет является теперь его собственностью. – Пилот ждет сигнала, чтобы, забрав нас всех, лететь обратно в Англию. Я сам сообщу о случившемся матери.

– Она еще на приеме, – сказала Джанна. – Может, лучше нам всем пойти к ней?..

– Нет! – Уоррен вскочил на ноги. – Я сам. Но сначала мне надо поговорить с вами. – Он засунул руки в карманы и, прежде чем начать, набрал в легкие побольше воздуху. – Мне позвонил истеричный молодой человек, сказавший, что отец был с ним, когда умер. Я принял это за розыгрыш, но голос звучал так искренне, что я помчался по указанному адресу, в Хаммерсмит.

– Хаммерсмит?! – Пифани и подумать не могла, что Реджинальд способен пересечь рубеж Вест-Энда. Рабочие районы всегда были для него запретной зоной. – Что там могло понадобиться вашему отцу?

– Он... – Уоррен покраснел характерным для него образом: сначала краска залила ему шею, а потом и все лицо, до самых корней волос. – У него была любовная связь.

– Нет! – крикнула Джанна со страдальческим выражением лица.

Пифани услышанное не удивило. С первой же встречи с Реджинальдом она чувствовала, что его отчужденность коренится не в традиционной британской сдержанности, а в чем-то совсем ином. С точки зрения Пифани, проблемы сестры усугублял брак без любви. Одно было несомненно: скандал, вызванный смертью мужа в доме любовницы, уничтожит Одри.

– Придется об этом умолчать, – решительно произнесла Пифани. – Нельзя, чтобы Одри узнала о другой женщине.

Какое-то время Уоррен не отрывал глаз от носков своих ботинок. Наконец его встревоженный взгляд встретился со взглядом тети, и, сокрушенно вздохнув, Уоррен сообщил:

– У него была любовная связь, но не с женщиной, а с мужчиной около тридцати лет от роду.

– Неправда! Боже, это неправда! – Джанна вскочила и схватила брата за руку. – Как ты можешь говорить такое о родном отце?

Пифани и тут поняла, что Уоррен, конечно, не лжет. Реджинальд был одиночкой, не имел друзей и не одаривал любовью семью. Вся его энергия уходила на то, чтобы сохранять видимость безупречного джентльмена, в то время как у него существовала другая, тайная жизнь. Пифани тоже встала, обняла Джанну и велела Уоррену продолжать.

– Я не мог оставить отца там. Представляю, как смаковала бы этот скандал пресса! Мать была бы унижена на всю жизнь. Я увез тело отца домой, уложил в кровать. Потом я вызвал доктора Осгуда, который засвидетельствовал, что у отца было неладно с сердцем. В прошлом году он пережил несильный сердечный приступ. Он принимал...

– Неладно с сердцем? Ты знал об этом? – перебила брата Джанна.

– По словам доктора Осгуда, отец отказывался сообщать об этом близким.

– Будет произведено вскрытие, чтобы уточнить причину смерти, – сказала Пифани, напряженно размышляя, что бы можно было предпринять для защиты Одри.

– Да, и оно покажет, что отец умер гораздо раньше. Полагаю, что при более пристрастном отношении выяснится, что тело перемещали.

Джанна обняла брата.

– Слава богу, что ты его перевез, что подумал о матери.

– Наша семья до сих пор обходилась без скандалов. Если поползут слухи, мать не выдержит.

– Может быть, попробуем уговорить доктора Осгуда провести обычное вскрытие в маленьком морге в Пилдаун-Кроссинг, а не отправлять тело в Лондон? – предложила Пифани. Она очень сомневалась, что хрупкое душевное равновесие Одри останется непоколебленным, если начнется серьезное расследование. – Осгуд очень хорошо относится к вашей матери. Если помните, он ежедневно навещал ее, когда она попала в больницу. – Пифани не стала добавлять, что Реджинальд бывал в палате жены гораздо реже, главным образом чтобы лишний раз убедиться, что никто не пронюхал, что у его безупречной супруги случился нервный приступ. – Я попытаюсь уговорить его поспешить со вскрытием, используя в качестве довода состояние здоровья Одри.

– Если их цель будет заключаться всего лишь в том, чтобы подтвердить факт сердечного приступа, – сказала Джанна, – они не заметят, что ты перевозил тело.

– Мы поторопимся с похоронами, – решила Пифани. – Тогда они не смогут тянуть со вскрытием, ненужной тщательности мы не допустим, и Одри будет спасена от длительных терзаний.

– Возможно, – согласился Уоррен. – Но может возникнуть и проблема похуже – шантаж.

Пифани внезапно почувствовала себя гораздо старше своих шестидесяти восьми лет.

– Тот человек, с которым он... был... Что он собой представляет?

– Смазливый итальянец. Его зовут Джиан Паоло. Как я понял, отец с ним... познакомился на одну ночь. Но все равно он был встревожен не на шутку. Это он предложил, чтобы я увез отца домой. Он был так искренен, а я находился в шоке. Там я не успел задуматься о его мотивах. Только на пути в Лифорт-Холл я спохватился. Вдруг он себе на уме? Вдруг собрался в дальнейшем меня шантажировать? Увезя тело, я наверняка нарушил какой-нибудь закон.

– Ты совершенно уверен, что никто из слуг не видел, как ты нес отца наверх?

– Абсолютно.

– Тогда успокойся, – подбодрила его Джанна. – Если этот итальянец и заговорит, его слова никто не сможет подтвердить.

...К четырем часам утра самое тягостное осталось позади: Одри была сообщена страшная весть о том, что ее супруг скончался в собственной постели, потом вся семья села в самолет и вернулась в Лондон, Джанна доверила Уоррену и Пифани доставить почти лишившуюся чувств Одри в Лифорт-Холл в лимузине, сама же помчалась на такси домой. Едва узнав о смерти отца, она почувствовала необходимость побыть рядом с Коллисом.

Улица Минера-Мьюз была пуста, и Джанна, отпустив такси, не спеша зашагала домой, чтобы не поднимать спозаранок шума и не будить соседей. Проезды позади домов здесь были когда-то застроены конюшнями и помещениями для слуг. Со временем повсюду в этих местах выросли элегантные особняки, цены на которые соперничали с ценами на здешние старые дома, хотя стояли они теснее, чем сигары в коробке. Джанна неслышным шагом вошла в дом и оставила вещи в кладовой.

Поднимаясь по лестнице в спальню, она услышала голос Коллиса. Неужели он и в этот час лежит в ванне, репетируя свое выступление? Она решила, что перед лекцией в Институте экономики он волнуется больше, чем готов признать. В этом не было ничего удивительного: от вопросов вашингтонских умников у кого угодно волосы встанут дыбом.

Джанна с улыбкой вспомнила тот вечер, когда впервые повстречала Коллиса Пемброка. Она выступала с сообщением на семинаре в Лондонской школе экономики. «Подлинная цена Французской революции» – такова была тема ее диссертации. На подготовку ушло несколько лет, и теперь Джанна находилась на седьмом небе от энтузиазма аудитории, с которым был встречен ее труд. Работу печатало издательство «Кембридж Пресс», а также несколько университетских издательств США и Европы.

Закончив выступление, Джанна вернулась на свое место, радуясь, что испытание осталось позади. На трибуну поднялся главный оратор семинара, Коллис Пемброк. Красивые мужчины обычно оставляли ее равнодушной, поскольку ум у них обычно сильно уступал внешности. Но Коллис, почти не заглядывая в захваченный с собой на трибуну единственный листок, подверг глубокому анализу будущее Общего рынка, заворожив всех, в том числе Джанну. На последовавшем затем приеме их представили друг другу.

«Отличная работа, – похвалил Коллис. – Первоклассное исследование».

«Благодарю вас», – несмело ответила она, скрывая свое удивление. Коллис Пемброк был не только блестящим оратором, но и непревзойденным знатоком финансов.

«Знаете, – продолжил он, приглаживая свои и без того гладко причесанные темные волосы, – вы интеллектуально одарены, у вас редкий талант к анализу финансовых нюансов... – Он обвел умными голубыми глазами людный зал. – Давайте уединимся и рассмотрим ваши выводы».

Занималась заря, а они по-прежнему обсуждали экономику Франции XVIII века. В отличие от других мужчин, с которыми Джанне приходилось встречаться, Коллиса не отпугнул ее ум. Не вызвала у него трепета и громкая фамилия, поскольку Пемброки из Нортумберленда тоже были знатным родом, хотя от их земель давно ничего не осталось. В их владении находился теперь только небольшой замок. Коллис зарабатывал на жизнь преподавательской деятельностью и консультациями по тенденциям в мировой экономике.

Сейчас, поднимаясь по лестнице в ванную, Джанна думала о том, как сильно будет опечален Коллис вестью о кончине ее отца. С той минуты, когда она впервые привела его в родительский дом пять лет тому назад, между отцом и Коллисом установилась тесная связь. Шагая к зеркальной ванной, Джанна стала придумывать, как объяснить скандальные обстоятельства отцовской смерти.

Наконец перед ней возникло одно из зеркал, а в нем – отражение профиля, который неизменно вызывал интерес у женщин. Она помедлила. Коллис часто ее расстраивал, но она по-прежнему любила его. Удар, каким стала смерть отца, лишний раз показал, насколько она нуждается в муже. Ей следовало находиться здесь, с ним, а не на Мальте, с тетей Пиф. Она уже открыла рот, чтобы признаться, что была не права, как вдруг обнаружила в одной с Коллисом ванне еще одно тело.

– Так что ты говорил? – спрашивала юная красотка, приподнимая одной рукой светлые волосы над головой и демонстрируя крупные груди, аппетитно смотревшиеся над пузырьками мыльной пены.

Коллис, разумеется, мигом забыл все, что только что говорил. Впрочем, с Аннабел Свортмор слова были ни к чему. Его рука скользнула под водой по ее бедру. Она послушно развела ноги. Даже под водой ее готовность не вызывала сомнений – совершенно ненасытная особа!

Она отпустила волосы, и мокрые пряди оказались в воде, куда ушла и ее грудь, вытеснив немалый объем. Девица решительно подалась вперед, охотно разместив оба своих достоинства на груди Кодлиса, и притянула его лицо к себе. Он разинул рот, и она поспешно просунула туда свой бесстыдный язык. В довершение всего, Коллис ввел меж ее широко раздвинутых ног два пальца и стал орудовать ими в такт движениям ее языка.

– Так что ты говорил? – умудрилась она повторить свой вопрос, несмотря на жар поцелуя.

– Что у тебя редкий талант к... финансам. – Ее рука ласкала его член; движения становились все более размашистыми и «целеустремленными. – Интеллектуальная одаренность, понимание нюансов международного маркетинга.

– Дорогая вещь – вот что ты для него. – С этими словами Джанна обратилась к совсем другому высокому зеркалу. За это время она успела бегом преодолеть расстояние от Минера-Мьюз до родительского дома и спряталась от всего света в своей старой спальне. Тяжело дыша и из последних сил сдерживая слезы при мысли о предательстве и оскорблении, она смотрела на себя в то самое зеркало, которое видело ее разумным не по годам ребенком, потом пытливым подростком, потом взрослой женщиной. Она прикоснулась к холодному стеклу в том месте, где отражался ее нос. Зеркало сразу запотело.

– Ты знаешь, что внешне ничего особенного собой не представляешь? – спросила она свое отражение.

– Очень средненько, – ответила она самой себе. – Но для Коллиса ты – «дорогая вещь»!

Она никогда не обращала внимания на жаргон завсегдатаев Слоун-сквер. У нее не было ничего общего с дебютантами Вест-Энда, осаждавшими здешние дорогие магазины. Желая сделать приятное матери, она раскланивалась с ними, и только. Едва показавшись в свете, она посвятила несколько лет путешествиям, изучению археологии и искусства, после чего поступила в Сорбонну.