– Зато после войны «Империал-Кола» закрепила успех, сотрудничая с крупными компаниями в разных странах.

– Да, – согласился Ник, – мы действуем по одинаковой схеме во всем мире. Здесь наш партнер – «Тьюкс». На Мальте мы сотрудничаем с разливочным предприятием Бредфордов.

Ник намеренно зажег перед Уорреном зеленый свет, первым упомянув Бредфордов и предоставив возможность заговорить об акциях, но тот не снял ногу с тормозов. Вместо этого он сказал:

– Сначала вы внедряетесь в национальную экономику, а потом вас уже невозможно вытеснить.

– У нас тоже есть свои проблемы. Возьмите Индию. Мы не согласились раскрыть секрет нашей формулы, и они дали нам от ворот поворот. Французы с большим удовольствием пьют вино и простую воду из бутылок. Сладкие напитки, даже кола, занимают у них лишь третье место с сильным отставанием.

– Разве в целом совместные предприятия не выступают защитниками именно иностранного бизнеса? Меня, знаете ли, беспокоят совместные проекты, предлагаемые Великобритании Японией.

Ник с удовольствием доел булочку с кремом. Чай тем временем безнадежно остыл.

– Какие конкретно компании вас интересуют?

– Я уже зарубил проект автозавода, но теперь «Турабо индастриз» хочет совместно с нами строить текстильное предприятие в Мидленде.

– Наша текстильная промышленность уже много лет проигрывает в конкурентной борьбе, – сказала Шадоу, обращаясь к Нику, но глядя на Уоррена.

– Это, конечно, понизит уровень безработицы, но какова обратная сторона? Есть ли почва у моих опасений, что в нашей экономике могут возобладать чужестранцы? – Уоррен устремил на Ника свой честный взгляд, уже знакомый тому по телеинтервью. – Каково ваше мнение?

Ник взвесил все, что ему было известно об Уоррене Атертоне – то есть ничего, – и прикинул возможные последствия своей откровенности.

– Наш разговор не должен выйти за пределы этого помещения, – предупредил он, все же сочтя возможным высказаться. Никакой конфиденциальной информацией я не владею. И поймите меня правильно, не хочу создавать проблемы для «Империал-Кола». Япония – наш крупнейший рынок.

Уоррен кивнул.

– Насколько я понимаю, «Турабо индастриз» не вызывает у вас восторга.

– Это одна из старейших и респектабельнейших японских текстильных компаний. Создана еще в конце девятнадцатого века. Недавно почти все ее акции скупила компания «Хеншо энтерпрайсиз». Во главе «Хеншо» стоит якудза[1], конкретно Ешио Ешума. Он – босс подпольного синдиката, известного в Японии как банда Ямагучи-гуми.

– Не знала, что в Японии так сильна преступность, – вмешалась Шадоу. – Я всегда считала, что в их обществе на первом месте стоит честь и забота о добром имени.

– Видимость обманчива, – сказал Ник.

Следующий час ушел на объяснение Уоррену, что такое якудза и чего следует ожидать, делая бизнес с японцами. Через плечо Уоррена Ник видел Джанну, с которой не сводил глаз, стараясь при этом не выглядеть нахалом. Она то и дело поправляла волосы, еще не привыкнув к новой прическе. Нику нравилось, как она это делает. К тому же прежняя прическа не давала насладиться главным ее достоинством – большими выразительными глазами.

Он усмехнулся про себя, припоминая их последний разговор. Значит, она верит в жизнь в прошлом и полагает, что они с Ником были тогда любовниками. Богатая идея – он имел в виду не жизнь в прошлом, а вторую часть, насчет любви. Это может служить объяснением пылкости, проявленной ею в Мдине. Однако как же быть с его намерением ответить ей взаимностью?

Выпроводив гостей, Джанна присоединилась к беседующим.

– Что это вы тут засели? – спросила она. – Не очень-то вежливо по отношению к остальным.

Ник подвинулся, не оставляя Джанне иного выбора, кроме как сесть с ним рядом.

– Мы разговаривали о Японии.

– Да, я знаю, тебя тревожат их планы относительно активизации деятельности у нас в стране, – сказала Джанна брату.

– Ник очень мне помог. – Уоррен повернулся к Нику. – Через несколько недель мы с Шадоу думаем побывать на Мальте. Давайте вернемся к этому разговору там.

Ник поднялся, чтобы попрощаться. Вопреки его ожиданиям, Уоррен так и не упомянул об акциях.

– Благодарю вас за приглашение. – Он пожал Уоррену руку. – До встречи на Мальте.

– Я еду в Хэмпстед-Хит. Могу подвезти вас до гостиницы, – вежливо предложила Джанна. – Это по пути.

Он проследовал за ней через кухню и заднюю дверь к гаражу, разместившемуся в бывшей конюшне. Там стояли «Рейнджровер» и «Астон-Мартин-Лагонда». Джанна распахнула дверцу шикарного «Астон-Мартина».

– Машина моего брата, – сказала она извиняющимся тоном.

Ник уселся. Все-таки непонятно, почему Уоррен не заговорил об акциях. Видимо, эта проблема оставлена на усмотрение Джанны. Он покосился на нее. В полутьме было трудно разглядеть выражение ее лица. Она поднесла руку к ключу зажигания, но не спешила заводить мотор. Вместо этого она обернулась к нему. Свет фонаря в глубине гаража подчеркивал мягкость ее профиля, полноту губ.

– Ник... Той ночью я...

Он едва не охнул от огорчения.

– Вы опять собираетесь извиняться?

– Да. Я...

Он решительно потянулся к ней, благо что в тесной машине тянуться было недалеко. Ник боялся, что она отпрянет, но этого не случилось. Она смотрела на него со свойственным ей сдержанным выражением, замешательство выдавала только та судорожность, с какой она вцепилась пальцами в кожаный чехол на руле. Он в который раз подумал, что так и не знает, как Джанна к нему относится. До происшествия в Мдине он нисколько не сомневался, что вызывает у нее стойкую антипатию. Его улыбка, заставлявшая всех прочих женщин без особого размышления задирать юбки, не производила на нее должного впечатления. Но так было только до той ночи...

Если бы он не был тогда трезв как стеклышко, то, возможно, счел бы, что ему все померещилось. Ник проигрывал в памяти ту сцену чаще, чем был готов признаться самому себе. Он без устали напоминал себе, что она замужем, а он слишком умудрен в вопросах любви, чтобы его сердце растаяло от объятий, пусть и весьма страстных. И все же Джанна вызывала у него незнакомые прежде чувства. Ему был известен единственный способ противодействия этому наваждению – насмешка.

Впрочем, сейчас он благополучно забыл о своем намерении поиздеваться над ней из-за Марии-Антуанетты. Теперь им владело другое властное желание – поцеловать ее. Он взял Джанну за подбородок и запрокинул ей голову. Потом он прикоснулся губами к ее рту, просто чтобы убедиться, не подводит ли его память и так ли в действительности мягки ее губы. Они оказались еще мягче, чем ему запомнилось, к тому же встретили его весьма охотно. Сжав ее в объятиях, он пустил в ход язык. Немного поколебавшись, она ответила на его поцелуй, обвив руками его шею. От того, как она запустила пальцы в густые волосы у него на затылке, он ощутил прилив вожделения. Кончик ее языка разошелся вовсю.

Не сошел ли ты с ума, ковбой? Приступ совестливости заставил его взяться за ум. Так вести себя с замужней женщиной! Он разжал объятия и сказал:

– Ладно, Коротышка, мы квиты. Можешь расслабиться. Теперь я сам на тебя набросился, мне и смущаться. С извинениями покончено. Согласна?

Ответ прозвучал не сразу, сдавленным шепотом:

– Согласна...

Она отвернулась от него, в одно мгновение завела мотор, и машина пулей вылетела на аллею, едва ли превышавшую по ширине изящный спортивный автомобиль.

Часы показывали без нескольких минут семь, но сумерки еще не настолько сгустились, чтобы Ник не смог разглядеть, какая густая краска заливает лицо Джанны. Он выругался про себя. Дернул же его черт лезть к ней с поцелуями! От этого ситуация еще больше осложнилась.

– До Хэмпстед-Хит далеко? – спросил он как ни в чем не бывало, пытаясь исправить свою оплошность.

– Нет, – ответила она, не разжимая губ. – Это на севере Лондона.

– Ты встречаешься там с мужем?

Она смотрела прямо перед собой; ему уже надоело ждать ответа, когда он наконец услышал негромкое:

– Коллис читает лекции в Америке.

Коллис? Ничего себе имя! Лекции... Он представил себе ее мужа: пигмей в твидовом пиджаке, с трубкой в зубах, в очках с толстыми стеклами на носу.

– Я еду к профессору Кею, специалисту по Второй мировой войне. Он написал о ней дюжину книг. Я познакомилась с ним во время работы над диссертацией о стоимости Французской революции. Я надеюсь, что у него найдется фотография одного человека, с которым моя тетя встретилась во время войны. Хочу преподнести ей сюрприз.

Ника тронула нежность, прозвучавшая в ее голосе. Не вызывало сомнений, что она сильно привязана к тетке. Он даже подумал, что эта привязанность куда сильнее ее чувств к родной матери. Кто-то другой мог бы удивиться этому, но только не Ник. Он вспомнил Прескоттов, которые были ему дороже родной семьи.

Он задумался. Пожалуй, семейная жизнь Джанны не выглядит очень уж счастливой. Ее чувство к брату не вызывало сомнений, но отношения с Одри Атертон явно не безоблачны. Он видел Одри мельком, когда она явилась на Мальту в сопровождении личного врача и избалованной собачонки. Мать Джанны показалась ему настоящей красавицей, почти как его собственная мать, но сходство этим не ограничивалось: обе не отличались уравновешенностью. А что сказать об отце Джанны?

О нем Ник вообще не слышал ни слова. Должно быть, он в могиле, иначе Уоррен не носил бы своего громкого титула.

В душе Ника что-то разжалось. У него появилось чувство, значительно более опасное, чем банальное вожделение. Ему не хотелось разочаровывать Джанну. Она уже нравилась ему, и нравилась не на шутку.

– Ты уточняла у тети, что там за дела с Бредфордами?

У Гайд-парка образовался затор, и Джанна вынуждена была сбавить ход. Посмотрев на него, она ответила:

– Да. Во врется войны Тони хотел жениться на тете Пиф, но она отказала ему, потому что не любила. – Джанна прибавила газу, не позволяя нахальному такси вытеснить ее в соседний ряд. – С тех пор у него на нее зуб. На протяжении многих лет он не давал ей начать строительство «Голубого грота».

По мнению Ника, словечко «зуб» плохо объясняло вендетту, не затихавшую на протяжении полувека.

– Похоже, речь здесь не просто об отвергнутом когда-то чувстве. Скорее всего у Тони Бредфорда не все дома.

Джанна согласно кивнула.

– Ты с ним встречался?

– Нет. Зато обедал с Кертом.

Машина рванулась вперед, повинуясь зеленому сигналу светофора. Ник собирался вернуться в отель, переодеться и совершить пешую прогулку по Лондону, но сейчас его внезапно охватило чувство одиночества, с которым он уже успел распроститься после приезда на Мальту. Объяснялось это, видимо, дружелюбием окружающих и их ласкающим его слух английским. В Японии он, наоборот, стремился остаться один, а соскучившись по компании, ставил кассету с записью какой-нибудь книги. Теперь же этого было совершенно недостаточно.

– Хочешь, я составлю тебе компанию в поездке в Хэмпстед-Хит?

Джанна резко повернулась к нему, потом, смутившись, сосредоточилась на торможении.

– Тебе будет скучно.

– Твой знакомый не станет возражать против моего появления?

– Напротив! Профессор Кей может часами рассказывать о войне. – Она озадаченно взглянула на спутника. – Тебе действительно интересно?

Он преодолел желание ответить колкостью. Дразнить ее значило нарываться на неприятности.

– Еще как!

Они поехали в северном направлении, к Реджентс-парку. Джанна знакомила его с достопримечательностями, как заправский экскурсовод. Чувствуя, что для нее это отдых, он не прерывал ее, а только время от вреени вставлял междометия, призванные продемонстрировать одобрение.

Они проехали мимо Примроз-Хилл – холма, заросшего густой травой, названной Джанной «коровьей петрушкой». По холму носились в весенних сумерках мальчишки, запускавшие разноцветных воздушных змеев. Один из змеев был раскрашен под черепашку-ниндзя, ниже красовалась надпись: «Оседлайте ветер, козлы!»

– Воздушные змеи – опасная забава, – машинально сказал Ник.

– В чем же их опасность? – удивилась Джанна.

– Можно зацепится за линию электропередачи.

– Думаю, мальчишки по большей части избегают высоковольток.

– Все равно, всегда может найтись дурачок... – Ник осекся.

Глядя на выхлоп катящегося впереди «Остина»-мини, Джанна спросила:

– У тебя кто-то пострадал, запуская змеев?

– Да, погиб, – нехотя ответил Ник.

– Какой ужас! – сочувственный взгляд. – Ты был рядом?

– Да.

Господи, ну что ему стоило держать язык за зубами? Ему совершенно не хотелось обсуждать с ней давнюю, но так и не забытую историю.

– Прости, наверное, это был такой кошмар! Сколько тебе было тогда лет?

– Десять. Коди было двенадцать.

– Двенадцать? В таком случае твой приятель должен был лучше знать, что к чему. Ты не должен винить себя.

– Сердцу не прикажешь. Коди был моим родным братом. – Ник сам не верил тому, что ни с того ни с сего заговорил о гибели Коди. Он редко затрагивал эту тему. Даже теперь, почти тридцать лет спустя, он вновь испытал душевную боль и в который раз задал себе вопрос: каким был бы брат сейчас, если бы остался жив? – Я должен был его остановить. – Он услышал собственный крик: «Берегись!» Но Коди, как обычно, решил, что младший братишка ему не указ, и поступил по-своему...

– Какая трагедия для тебя и твоих родителей! – Немного помолчав, она спросила: – Они не обвиняли в этом тебя?

– Мои родители развелись вскоре после моего рождения. Мать растила нас одна. – Ник ограничил свой ответ этим. Мать, конечно, не винила его напрямую за то, что он не остановил Коди. В конце концов, тот был старше и умнее. Но она так и не простила Нику, что на столб полез не он.

Джанна, видимо, уже поняла, что ненароком разбередила старую рану, потому что с ее стороны вдруг последовал оживленный рассказ о том, что раньше все лондонские парки от Хэмпстед-Хит на севере до Темзы на юге соединялись друг с другом.

– Оглянись! – потребовала она.

Лондон мерцал позади на фоне темнеющего неба. Туман становился все гуще. Зрелище было настолько впечатляющим, что Ник задумался, что бы такое сказать, чтобы избежать банальности.

– Так и просится на фотографию.

– Туристы обычно не забираются севернее Парламента, – объяснила Джанна.

Хэмпстед-Хит выглядел куда естественнее, чем подстриженные королевские парки. Многочисленные пруды окружали дуплистые деревья с низко стелющимися ветвями, у воды чистили перышки утки, готовясь к ночлегу. Джанна свернула на узкую улочку и затормозила у дома из красного кирпича, примостившегося с краю парка.

Молча поднявшись на крыльцо, они позвонили.

Дверь немедленно распахнулась, и перед гостями предстал хозяин – старик не менее восьмидесяти лет от роду. Он был высок ростом, худ, сед и бородат – точь-в-точь персонаж Ветхого завета. Он расцеловал Джанну, изрядно исколов ее бородой, и проявил тем самым чувства, традиционно противоречащие британской сдержанности.

– Я захватила с собой знакомого, – сказала Джанна хозяину дома. – Его зовут Ник Дженсен.

– Джералд Кей, – представился старик, сдавливая руку Ника мощным пожатием. – Друзья зовут меня Джерри.

Джерри повел гостей по длинному холлу.

– Я скорблю по вашему отцу, Джанна. Передайте соболезнования вашей матери. Как она перенесла утрату?

– Лучше, чем мы ожидали.

Ник внимательно посмотрел на Джанну. Она слегка нахмурилась. Видимо, она лишилась отца совсем недавно. Неудивительно, что она выглядит несчастной и редко улыбается. Как мог муж оставить ее в такое время, когда ей больше обычного нужна поддержка? Джанна – чувствительная, впечатлительная натура. Как ловко она выудила из него подробности гибели Коди! Догадалась даже, что мать свалила вину на него, Ника. Наверное, смерть отца стала для Джанны ударом. Откуда же возьмется улыбка?

Джерри пригласил их в библиотеку. Две ее стены от пола до потолка были заставлены книгами в кожаных переплетах. Третью стену закрывала карта Европы времен Второй мировой войны, вокруг которой висели восхитительные по четкости фотографии военных самолетов и кораблей того времени.

– Садитесь, садитесь! – Джерри заставил гостей устроиться на диване, а сам примостился в кресле с потертой ситцевой обивкой.

– Джерри, вам удалось раздобыть фотографию Иена Макшейна? – спросила Джанна.

– Нет, зато я знаю о нем все. Макшейн был сиротой, выросшим на задворках Глазго. Обосновавшись в Лондоне, он сперва работал рассыльным на Флит-стрит. Потом он уговорил кого-то на радио дать ему попробовать свои силы в репортаже. У него обнаружился прирожденный талант к этому занятию. Он каким-то образом проник на борт военного самолета и прилетел на Мальту, хотя другим репортерам не удавалось добраться до острова. Оттуда он связался со своей радиостанцией и пообещал ей эксклюзивные репортажи при условии, если его материалы будет перепечатывать «Дейли мейл», в которой он прежде подрабатывал. Получив согласие, он стал знаменитым за одну ночь.

– Неужели даже не сохранилось фотографии из личного дела? Он ведь работал и в газете, и на радио.

Разочарование Джанны было заметно и по ее лицу, и по голосу.

– Из-за нацистских бомбардировок все сгинуло.

– Наверняка, кто-нибудь фотографировал его в Северной Африке. К тому времени он ведь уже был очень известен.

– Я проверил повсюду. Нигде ничего. Я обзвонил нескольких коллег. Фотографии Макшейна ни у кого не оказалось.

– Спасибо зато, что вы сделали. Я, конечно, надеялась...

– У меня есть записи всех его репортажей. Я дам их вам. Вам так нужна именно фотография?

– Не мне, а моей тете. Она была бы счастлива! Она когда-то собиралась замуж за Йена. Когда он утонул вместе с «Нельсоном»...

– Погодите! – перебил ее Джерри. – Вы ошибаетесь. Иена Макшейна на «Нельсоне» не было.