1

1991 Токио. Япония. Полдень.

В городке Копыто Мула, штат Техас, мулов отродясь не водилось. И уж конечно, никому на этом продуваемом всеми ветрами перекрестке дорог никогда не пришло бы в голову ни с того ни с сего начать есть золото, в каком бы виде его ни подавали. Ник Дженсен пришел к выводу, что старожилы его городка когда-то обознались и приняли за мула неизвестно какую тварь. Хотя не исключено, что однажды темной ночью через поселение и впрямь проковылял мул, направляясь в еще более гиблые места – скажем, в Нью-Мексико. Но в чем Ник был готов поклясться – так это в том, что никто из его земляков никогда в жизни не ел золота и впредь не собирался. Тамошний люд слишком практичен и трудолюбив, чтобы есть то, что надлежит носить на себе и тратить. Тогда чем намерен заняться он, черт возьми? Начать есть золото! Ни больше ни меньше.

– Мистер Эйвери явится с минуты на минуту, – неуверенно сообщил Ник, поглядывая на свои часы «Сейко». Куда он запропастился? Скотт Эйвери не имел привычки опаздывать.

– Уверен, он скоро появится, – успокоительно отозвался Хито Танака.

Оба компаньона Танаки дружно кивнули в знак согласия. Три пары глаз пристально следили за руками шеф-повара, который колдовал над канапе суши с помощью собольей кисточки, опускаемой время от времени в золотую пыль. Потом шеф-повар посыпал свое изделие «куро гома» – черными семенами кунжута – и разместил сияющие золотом суши на красном лакированном подносе.

В тени наигрывали на традиционных сямисэн музыканты, прикасаясь к струнам особыми палочками. Место, где повар демонстрировал искусство приготовления суши, было освещено специальной потолочной подвеской. Светлым островком была и алебастровая стойка, табуреты перед которой были низковаты для длинноногого Ника. В полумраке остального пространства сновали бесшумные, как тени, гейши. Повар с глубоким поклоном подал свое творение четырем клиентам. Танака указал на Ника – почетного гостя, которому принадлежало право угощаться первым.

– Давайте подождем еще несколько минут, – предложил Ник, уповая на скорое появление Скотта.

Эйвери сумеет парой учтивых слов взять игру на себя, заставив партнеров из «Хонсю» забыть о Нике. Может быть, таким образом удастся избавиться от необходимости потреблять суши. Дело было не в его особой ненависти к этому блюду, а в том, что он категорически отказывался есть золото, подобно своим землякам из городка Копыто Мула.

«Доверься волне, не противься потоку», – одернул он себя. Что сказала бы сейчас Аманда Джейн? Высмеяла бы его за неуклюжесть. Ник представлял ее себе готовящей макароны с сыром, смеющейся и довольной жизнью. Жизнью с ним, разумеется.

Ник ослепил японцев спасительной техасской улыбкой. Лицо Танаки осталось по-прежнему невозмутимым, но Ник догадывался, что у него на уме. Японцы были чрезмерно пунктуальны и являлись на встречи загодя.

Когда Хито Танака, исполнительный вице-президент «Хонсю», крупнейшей в Японии компании по рекламе, приглашал Ника и Скотта на ленч, он не упомянул, что их будет ждать «золотая» кухня – последний, самый дорогостоящий писк японской кулинарии. Столь высокой чести обычно удостаивались высокопоставленные японцы, а вовсе не менеджеры среднего звена из американских компаний, подобных «Империал-Кола».

«Ушам своим не верю, чтоб мне пусто было! – Так отреагировал Скотт на приглашение Танаки. – Нам везет, что старик Нолан успел вернуться в Штаты. Теперь мы сами познакомимся с шишками из «Хонсю».

Ник сразу смекнул, что везение здесь ни при чем.

«Видимо, Танака в курсе, что Марка сейчас нет, недаром он его ни разу не упомянул».

«Ты прав, – согласился Скотт. – Похоже, Танака хочет разговаривать именно с нами. С чего бы это?»

Спустя два дня, сидя в баснословно дорогом суши-баре в районе Гинза, Ник по-прежнему ломал голову, зачем Танака пригласил их на ленч.

– С чем эти суши? – задал он вопрос, чтобы заполнить неловкую паузу. Опоздание Скотта наносило удар по престижу Танаки. Вышестоящие никогда не ждут нижестоящих – особенно в Японии.

– Тунцовая печень.

Только этого не хватало! Сырая рыбья печень, посыпанная золотом. В желудке Ника произошел двойной спазм. Выстрелив в Танаку очередной умиротворяющей улыбкой, Ник потянулся за саке. Однако радужная пленка на поверхности жидкости заставила его насторожиться.

Черт, и здесь золото! Даже не думай, велел он себе и поставил чашку. К саке он и без того относился с подозрением. Прожив несколько лет в Японии, он научился правильно произносить это слово – «сах-кей», но потреблять напиток избегал, памятуя, что название «саке» восходит к древним временам и означает «жевать во рту». Напиток появился на рисовых чеках, где крестьяне жевали рис и выплевывали его в общую бадью, где он бродил благодаря слюне. Лучше бы всего этого не знать. Снова спазм в желудке.

Лучшая саке – а именно ее и подавали сегодня – называлась «бижиншу» – «саке красавицы». Самураи пили только саке, образовавшуюся из риса, побывавшего во рту у девственниц. В наши дни столь экзотические способы, слава богу, не применяются, брожение достигается при помощи химии, чему Ник был весьма рад. Он сомневался, хватит ли в Японии девственниц, чтобы обеспечить должным количеством саке хотя бы этот традиционный ленч заправил «Хонсю». Однако, вопреки разуму, он не мог заставить себя заглянуть в «саказу-ки» – так именовалась чашка для саке, потому что в голове сразу появлялась неприятная картина: бадья со слюной, в которой бродит рис.

– Прощу прощения за опоздание! – выпалил запыхавшийся Скотт Эйвери. – У меня умер... близкий родственник.

Ник недурно умел распознавать беспардонную ложь, однако представители «Хонсю», видимо, не владели этим искусством. Они склонили головы и принесли свои соболезнования; опоздание Скотта было, разумеется, немедленно прощено. Ник отдал должное догадливости Скотта: извинением ему действительно могла служить только смерть близкого человека – лишь в этом случае не страдал престиж Танаки.

Скот уселся рядом с Ником и взял первое суши. Трое японцев, устав от ожидания, последовали его примеру. Потянулся к подносу и Ник. Скотт болтал без умолку, развлекая японцев, чего Ник и ожидал. Он тем временем налил в свою миску с соевым соусом смертельную дозу васаби и обмакнул туда суши с целью смыть золотой налет. Пленка драгоценного металла осталась на темно-бурой поверхности. Обваляв тунцовую печень в рисе и завернув ее в водоросли, он распотрошил ее палочками из слоновой кости, притворяясь, что не владеет искусством обходиться без вилки.

Его манипуляции ни у кого не вызвали интереса. Всеобщее внимание вновь привлек шеф-повар, готовивший второй поднос с суши. На сей раз это был рис и морской угорь «анаго», поданные на тончайших листках из чистого золота.

– Не желаете ли чего-нибудь еще, мистер Дженсен? – спросил Танака.

Ник, надеявшийся, что о нем забыли, оказался застигнутым врасплох.

– Пиво, пожалуйста, – пробормотал он.

Гейши мгновенно обнесли посетителей пивом «Саппоро». Японцы потянулись за кошельками, и Ник выругался про себя. Он хотел всего лишь пива «Лоун Стар», но вышло так, что из-за него началась специфическая игра суши-баров – «японские дерби». Японцы дождались, пока Танака положит под свою рюмку пять тысяч йен, после чего тоже сделали ставки. Гейши, опустив головы, гуськом проследовали за стойку. Из гнездышек размером с наперсток были извлечены «удама» – свежие яйца фараоновой перепелки.

Шеф-повар издал крик и взмахнул ножом, словно это был самурайский меч. По этому сигналу гейши разбили яйца и вылили желтки в стаканы. Шарики желтка размером с монетку, хорошо различимые в янтарной жидкости, опустились на дно стаканов. Это и было началом яичной гонки. Тот, в чьем стакане желток поднимется на поверхность пенящегося пива раньше, чем у остальных, будет провозглашен победителем.

Ник не надеялся на выигрыш. Все пять лет, проведенных в Японии, его преследовало проклятие – тихоходные желтки.

– Где ты был, черт тебя возьми? – шепотом спросил он Скотта.

Тот не отрывал взгляда от своего стакана, хотя его желтку еще только предстояло оторваться от дна, тогда как желток Танаки уже неумолимо приближался к финишу.

– Позже расскажу, – отмахнулся он.

Ник расплатился с победителем – Танакой, по-прежнему недоумевая, зачем одно из ведущих лиц «Хонсю» пригласило их со Скоттом. Он вертел в руках суши, умудряясь брать только по одному канапе из каждой дюжины и так же ловко обходясь без льющейся рекой саке. Скотт тем временем без умолку нес отъявленную чушь.

Ник давно пришел к выводу, что ни одна нация в мире не относится с таким почтением к ярлыкам, как японцы. Для них главное – громкое название, имя. Скотт Эйвери закончил несколько престижных учебных заведений: Чоэйт, Йель, Уортон. Зато об альма-матер Ника, колледже Хиллкрест-Сити, в Токио не знала ни одна живая душа.

Когда трапеза наконец-то стала подходить к завершению, Хито Танака поднял свою чашку с саке и провозгласил, обращаясь к Нику:

– За плодотворное сотрудничество и новый напиток, подобный вашему «Алабамскому кофе со льдом»!

– Банзай! – отозвался Ник, по-прежнему ловко манипулируя извечной техасской улыбкой до ушей. Наконец-то до него дошло, в чем заключался смысл приглашения на ленч с золотом. Он поднес свою саке к губам, но пить не стал.

После положенной череды тостов и восхвалений в адрес шеф-повара Ник и Скотт поблагодарили Танаку и сели в такси.

– Ну и по какому поводу весь этот сыр-бор? – спросил Скотт по дороге в офис, состоявшей из сплошных пробок.

– Марк Нолан получил повышение, мы тоже. Теперь мы будем главами отдела маркетинга.

Скотт поджал губы. В кои-то веки он не находил слов. Наконец он спросил:

– Вместе?

– Иначе Танака пригласил бы одного, главного.

– Ты прав. Но как они узнали об этом раньше нас?

– Разведка не дремлет. – Да, стало быть, и в Уортоне учат далеко не всему. Ведь прекрасно известно, что японские компании ведут подробнейшие досье на своих служащих. Бесчисленные частные дознаватели раскапывали подробности их личной жизни. Не приходится сомневаться, что еще более пристальное внимание они уделяют клиентам. «Империал-Кола» была крупнейшим партнером «Хонсю», значит, прямой обязанностью японской компании было отслеживать мельчайшие события в «Империал». За время пребывания в Японии Ник четко усвоил правило: что-что, а свои интересы японцы свято блюдут! Так что, если немного подумать, все становится ясно.

– При чем тут «Алабамский кофе со льдом»? – рассеянно спросил Скотт. Ник решил, что он мысленно привыкает к новой должности и раздумывает, как объяснить друзьям совместное пребывание на ней с выпускником какого-то заштатного колледжа Хиллкрест-Сити.

– «Алабамский кофе со льдом» придумал я.

– Ничего подобного! – тут же встрепенулся Скотт, хотя в его тоне не было обычной самоуверенности. – Этот продукт был детищем Марка Нолана.

– Верно. Получив от меня идею, он проделал самую трудную работу: провел ее по всем этажам корпорации и проконтролировал технологию.

– Значит, в обмен на это он и привез тебя в Японию. – Видимо, Скотт усматривал в этом подходящее объяснение тому, каким образом Ник, миновав сложную иерархию, сразу очутился в самом доходном отделе «Империал-Кола».

Ник воздержался от ответа. Он предвидел, что после пяти лет в одном кресле со Скоттом Эйвери перейдет на еще более высокую, уже самостоятельную должность с неизлечимым геморроем.

– Кстати, почему ты опоздал? – осведомился он, резко меняя тему. – Впрочем, надо признать, ты здорово ввернул насчет чьей-то смерти!

Скотт буквально побелел, чему не смог помешать отменный загар, приобретенный им в прошлом месяце во время отпуска на острове Бали.

– Прежде чем я выскочил из офиса, тебе звонили из Техаса.

– С моей матерью все в порядке?

– Мать в порядке. Звонивший сообщил о смерти Трейвиса Прескотта.

Ник окаменел. Трейвису было тридцать четыре года, на три года меньше, чем Нику. Умер? Это невозможно!

– Как это случилось?

– Сердечный приступ.

– Совершенно исключено. Он был троеборцем с безупречным здоровьем.

– Это бывает, – сказал Скотт и перечислил нескольких известных спортсменов, скончавшихся как раз от инфаркта. – Тело будет доставлено самолетом с Мальты в Хьюстон. Похороны назначены на субботу. Ты, наверное, пошлешь цветы?

– Нет, я полечу сам.

– Сейчас, когда вот-вот объявят о повышении? Да ты в уме?!

– Если бы не Трейвис Прескотт, я бы до сих пор торчал на складе и возил продукцию «Империал» на тележке, вместо того чтобы сбывать ее крупными партиями.

...Техасское солнце клонилось к закату. В небе над кладбищем Вудлоун почти не было облаков. Ник стоял рядом с отцом Трейвиса, Остином Прескоттом, и смотрел на гроб, в выборе которого успел принять участие. Гробовщики, обладавшие своеобразным юмором, назвали этот простой сосновый ящик «Чайной розой».

Тоскливый гудок поезда, мчащегося в западном направлении где-то за эвкалиптами и зарослями мимозы, отвлек Ника от слов священника. Он чувствовал на себе взгляды всех пришедших проводить Трейвиса в последний путь и догадывался, что они удивлены его присутствием. Прошло пять долгих лет с того дня, как он стоял здесь же, неподалеку, в последний раз.

Ник не сводил взгляд с крышки соснового гроба и пытался представить себе, как выглядит сейчас Трейвис. Из этого ничего не получилось. Зато на память пришла его первая встреча с этим человеком. Произошло это в обстоятельствах, не располагающих к близким отношениям, но, видно, им суждено было стать друзьями. Трейвис входил в группу лучших студентов колледжа, которых направили на хьюстонский склад «Империал-Кола» в рамках учебно-практической программы «Снизу вверх». Ник работал на этом складе уже четыре года, с тех пор как окончил школу. Раз в год рядом появлялись амбициозные молодчики из колледжа, не скрывавшие, что для них это лишь временный плацдарм на пути вверх по корпоративной лестнице.

Трейвиса дали в подручные Нику, и тот сознательно взвалил на него самую тяжелую работу – загрузку машин, обслуживающих торговые автоматы. Когда Трейвис в конце первой недели предстал перед Ником, тот не сомневался, что сейчас последует просьба о переводе на более легкую операцию.

«Как насчет пивка? – начал Трейвис. – Я угощаю».

«Нет». Нику вовсе не улыбалось принимать взятку от хлыща из колледжа. Он поспешил к своему автомобилю. Трейвис нагнал его.

«Тогда, может, поужинаем как-нибудь вечерком?»

«Слушай, давай-ка разберемся. – Ник ткнул Трейвиса в плечо указательным пальцем. – Тебе захотелось работенку полегче? Заруби себе на носу: этим занимается отдел кадров».

«Да нет, я не жалуюсь на свою работу. Просто я хочу познакомить тебя с моей сестрой».

Ник едва не прыснул, представив себе, какова должна быть сестрица Трейвиса. Наверное, страшна, как смертный грех, иначе не стала бы прибегать к такой помощи.

«Она кажется немного заносчивой, но на самом деле она не такая. Просто она застенчивая. Она видела тебя на складе, но ты никогда...»

«Кто твоя сестра, черт возьми?»

«Секретарь мистера Робинсона, Аманда Джейн».

Вот те на!

«Чем вы кормите на ужин?»

Заупокойная служба кончилась, и Ник повел старого Прескотта, сильно ослабевшего от рака простаты, к машине, чтобы в молчании совершить обратный путь к дому, где Остин, вдовец, в одиночку вырастил Трейвиса и Аманду Джейн. Ник трепетал при мысли, что Остин останется один в пустых, навсегда умолкнувших комнатах, когда скорбящие разъедутся, а он, Ник, улетит обратно в Японию.

Остин споткнулся перед домом, где друзья приготовили стол с напитками и закусками. Держа Прескотта за руку, Ник не сомневался, что не пройдет и года, как старика зароют в землю рядом с женой, дочерью и сыном.

– Ник! – окликнула его одна из подруг Аманды Джейн. – Позволь, я положу тебе чего-нибудь поесть.

За небольшим обеденным столом в дальнем конце гостиной в свое время радостно смеялись люди. Сейчас здесь бродили малоизвестные ему личности, накладывавшие себе картошку, амброзию, холодную курятину, фасоль. В углу стоял карточный столик, уставленный бутылками и пластиковыми стаканчиками, там же лежали салфетки, оставшиеся еще с Нового года.

Ник вынул из холодильника под столиком бутылочку пива, потом еще и еще. Он умял несколько тарелок добротной еды, ведь, покинув Техас, ему ни разу не пришлось толком поесть.

После наступления темноты гости разъехались. Ник проводил Остина Прескотта в кухню. Старик вынул из буфета бутылку текилы и соус «табаско». Смешав то и другое поровну и добавив льда, он протянул один стакан Нику, другой взял себе. Ник сомневался, выдержит ли его растренированный желудок эту убийственную смесь под названием «бушуокер», но не стал отказываться, зная, что Остин помнит, как они сиживали с Трейвисом на заднем крыльце, потягивая такой же коктейль и жаря барбекю.

Остин вывел его на лужайку, где упал в садовое кресло и проговорил:

– Давай сменим тему. Как твоя мать?

Ник едва не ответил «по-прежнему», но в последний момент передумал:

– Неплохо. Я заеду в Копыто Мула навестить ее, прежде чем лететь обратно.

Остин несколько минут разглядывал тополя, разделявшие дворик на отсеки.

– Жизнь слишком коротка, – проговорил он.

– Это точно. – Ник глотнул коктейль и едва не поперхнулся.

– Трейвис оставил все тебе.

Трейвис и без того много для него сделал. Он был ему не просто другом, а почти братом. Даже больше чем братом. Почему Ник вовремя не помирился с ним? Просто потому, что никак не ожидал, что все так нелепо закончится. Ник полагал, что гнев Трейвиса понемногу утихнет и они спокойно устранят возникшие разногласия. Теперь было слишком поздно.

– Он оставил тебе «Альфа-Ромео», катер и акции строящегося на Мальте отеля.

Тяжесть, разом придавившая Ника в ту минуту, когда он узнал о смерти Трейвиса Прескотта, все росла. Теперь она грозила его раздавить. Дом, воспоминания, пустота...

– Когда меня не станет, все это, – Остин обвел рукой дом, – станет твоим, сынок.

Ник закинул голову. Какого черта ему понадобилось на другой стороне земного шара, когда люди, по-настоящему его любящие, всегда оставались здесь?

После длительного молчания Ник перевел разговор в другое русло:

– Мне не нравится жить в Японии.

– Почему?

– Страна маленькая, тесная, невероятная дороговизна. – Это ли главное? Подумав, он добавил: – Полная противоположность Техасу. Мы здесь все независимы и своенравны.

– Ты прав. И чертовски горды собой.

– А в Японии индивидуализм – почти что преступление. Человек принадлежит своей компании. Твоя жизнь определяется компанией и местом, которое ты в ней занимаешь. Конечно, «Империал-Кола» тоже проводит свою политику, но мы, по крайней мере, не боимся высказываться начистоту. – Послушав какое-то время стрекот кузнечиков, он собрался с духом и облек в словесную форму решение, которое принял еще на похоронах: – Я туда не вернусь.

– А как же твое повышение?

– Жизнь и так коротка. Я хочу жить там, где мне хорошо.

Ник встал, вернулся в дом и позвонил в Токио Марку Нолану.

– Это невозможно! – Эхо, сопутствующее спутниковой связи, не могло скрыть гнев Марка. Ник терпеливо выслушал человека, который не забыл его идею о сбыте кофе со льдом в Японии. Дело пошло столь удачно, что Нолан был обязан этому карьерой и в ответ постарался, чтобы Ника перевели в отдел маркетинга. Когда пять лет назад Нику потребовалось покинуть Техас, Марк Нолан снова помог ему, организовав его назначение в Японию.

– Я очень ценю все, что вы для меня сделали. Но я не вернусь.

Ник повесил трубку, расстроенный тем, что вынужден был разочаровать человека, оказавшего ему неоценимую помощь. Но уверенность в правильности принятого решения была непоколебима. Чувствуя, что Остину надо побыть одному, он поднялся на второй этаж, где задержался перед дверью в комнату Аманды Джейн. Рывок – и дверь распахнута. Можно было подумать, что он ожидал застать хозяйку в комнате... Он включил свет. Все было пусто, стены голы. Фотографии с туалетного столика исчезли. Единственным напоминанием об Аманде Джейн было льняное покрывало. Ник мысленно перевел стрелку часов назад и припомнил приобретение этого покрывала у переезжавших соседей...

Он поспешно выключил свет, чтобы не захлебнуться в пучине воспоминаний. Перейдя в старую спальню Трейвиса, Ник рухнул на кровать. Утомление было слишком велико, раздеваться не хотелось. Он тщетно уповал на то, что из-за смены часовых поясов быстро погрузится в сон, этого не произошло. Пришлось поставить кассету с текстом книги «Прямая и явная угроза», которую Ник слушал в самолете.

Однако сосредоточиться не удалось. Его взгляд шарил по стене, по потолку. Много лет назад Трейвис набрал на компьютере большую надпись: «Доверься волне, не противься потоку». Смерть друга казалась Нику совершенно противоестественной. Он вышел на крыльцо и обнаружил Остина в обнимку с коктейлем.

– Тебе бы надо съездить на Мальту, чтобы продать машину и катер, – неторопливо сказал Остин и отпил немного из стакана. – В ящике стола ты найдешь фотографии. Пойди взгляни.

Ник принес фотографии Остину. Катер оказался не просто катером, а дорогим «Донци». На одном из снимков Трейвис был запечатлен с брюнеткой в бикини из рыболовной сети. Парочка была сфотографирована на пляже какого-то тропического острова, хотя это наверняка была все та же Мальта. Ник оценил пейзаж взглядом профессионала и понял, что перед ним готовая рекламная картинка.

Он внимательнее пригляделся к женщине. Ее черные волосы достигали плеч, глаза имели миндалевидную форму. На вкус Ника, особа была слишком знойной и злоупотребляла тушью для ресниц, однако он не мог не признать, что от нее трудно отвести взгляд.

Следующий снимок заставил его прищуриться и даже подойти ближе к фонарю. На фотографии красовались совершенно голый Трейвис и та же особа уже без бикини, оседлавшая Трейвиса и сладострастно запрокинувшая голову. Она либо только что достигла любовного пароксизма, либо приближалась к нему ускоренными темпами.

Очень странно. Трейвис ни за что не стал бы присылать такое фото отцу. Следующая мысль Ника была еще тревожнее: кто сделал этот снимок? Не исключено, конечно, что сам Трейвис установил фотоаппарат на катере, но Ник был склонен отклонить это предположение. Крупное зерно свидетельствовало о том, что снимок был сделан с помощью мощной оптики, значит, издалека. В таком случае как он попал к Трейвису и зачем он прислал его домой?

– Держу пари, эта картинка попала ко мне по ошибке, – проговорил Остин, качая головой.

Ник смотрел на налитые груди брюнетки, покрытые таким ровным загаром, что на них почти не выделялись соски, на сладострастный изгиб ее нагого бедра.

– Как ее зовут?

– Понятия не имею. Трейвис никогда о ней не писал. Фотографии пришли уже после его смерти. – Остин с трудом поднялся из кресла. – Наверное, в ней было что-то выдающееся. После развода Трейвис нечасто встречался с женщинами.

На протяжении последних нескольких лет Ник и Трейвис не разговаривали, однако причин сомневаться в словах Остина у Ника не было. Трейвис действительно полностью ушел в себя, после того как у него начались нелады с женой.

– Никак не могу поверить, что его уже нет в живых. Господи, в какие-то тридцать четыре года! – произнес старик.

Ник кивнул, рассматривая семейные фотографии на камине. С первой минуты его мучил жестокий вопрос, который он наконец решился задать:

– Как умер Трейвис?

– Он квартировал у женщины, владеющей на Мальте несколькими отелями. Они как раз ужинали, когда у Трейвиса начались боли в груди, нарушилось дыхание. – Остин говорил срывающимся голосом. – Миссис Кранстон – нет, Кранделл, Пифани Кранделл – вызвала «Скорую помощь», но, пока врачи приехали, мой мальчик уже умер.

– Они делали вскрытие? – спросил Ник.

– Делали. Но я не доверяю заграничным докторам.

– Мальта – не какое-нибудь захолустье. Она больше ста лет была британской колонией. Уверен, местные врачи получают образование в Англии, и...

– Я все равно велел произвести повторное вскрытие здесь. Образцы тканей отправили в клинику Майо.

Примерно через неделю мне сообщат результаты. – Остин заговорил менее воинственным тоном: – Сам знаешь, Прескотты мрут от рака, а не от сердца.

«Еще как знаю!» – подумал Ник, но ничего не ответил. Копаться в прошлом сейчас было невыносимо, но Остин думал только о Трейвисе. Судя по всему, он не мог поверить, что его сын умер своей смертью.

– Когда окажешься на Мальте, проверь, кто такая эта Пифани Кранделл и что за девка на фотографии. Не причастны ли они к смерти Трепвиса. Есели не я, так хотя бы ты узнай, от чего погиб мой сын.

Нику хотелось сказать Остину, что он еще поживет, однако у них не было принято обманывать друг друга – ни раньше, ни теперь.

Краснохвостые коршуны низко парили над утонувшим в пыли прерий поселком Копыто Мула, когда Ник достиг его окраины. Солнце должно было вот-вот скрыться за горизонт. Бескрайнее, ровное, как блин, пространство было залито коралловым светом. Изумрудные заросли амаранта возвышались во всем великолепии. Пройдет еще пара месяцев – и по темной земле прерии станут носиться без цели и смысла шары перекати-поля.

Вдали Ник разглядел журавлиный клин. Птицы зимовали неподалеку отсюда. Зрелище открытого пространства и свист ветра так контрастировали с обычной скученностью и многолюдностью Токио, что решение Ника еще более окрепло. Вечно перегруженное токийское метро и однокомнатная квартирка в бетонном бункере – разве это годится для техасца? Ник не знал, что будет с ним теперь, но накопленные средства и наследство, полученное от Трейвиса, должны были помочь ему как-то существовать и заботиться о матери.

Ник свернул на грунтовую дорогу, пересекавшую ручей. Ручей был, как водится, сух – вода появлялась в нем только в паводок; на камнях нежились ящерицы и рогатые жабы. Двое мальчишек расстреливали из духового ружья пивные банки. Ник улыбнулся, вспомнив, как часами палил со старшим братом Коди по бутылкам.

Он остановил машину перед старым фермерским домом. Ему было трудно поверить, что когда-то и он обитал здесь. Перекинув сумку через плечо, он зашагал по тропинке к тому жилищу, в котором провел восемнадцать лет – от рождения до окончательного отъезда.

Войдя, он произнес:

– Здравствуй, мама.

Мать вскочила с выгоревшего цветастого дивана, где сидела, внимая вечернему телепрогнозу погоды, и, привстав на цыпочки, крепко обняла сына.

– Провалиться мне на этом месте! – проговорила она, отступая и оглядывая его с головы до ног. – Ты теперь совсем взрослый. Это же надо!

Он уже давно превратился из мальчика во взрослого мужчину, но мать не переставала этому удивляться.

– Ты хорошо выглядишь, мама.

Ник сказал это совершенно искренне. В черных волосах матери не было и намека на седину, глаза по-прежнему оставались лавандово-голубыми – сочетание, благодаря которому ее часто сравнивали с Элизабет Тейлор.

Она широко улыбнулась и подтолкнула его к ванной.

– Иди вымой руки. Наверняка проголодался. Ужин готов.

По дороге в ванную Ник оглянулся, желая определить, приобрела ли мать что-нибудь новенькое на присылаемые им деньги, но ничего не обнаружил. Впрочем, что это он – иного ожидать не приходилось.

Она подала ему сосиску с жареной картошкой и высокий стакан молока. Стакан пришел на смену его старой чашке с Микки Маусом, которая хранилась в буфете, рядом с чашкой Коди. Ник по-свойски обмакнул сосиску в горчицу. Дорога из Хьюстона в Копыто Мула была не близкой, из Токио в Хьюстон – и того дальше.

Мать порезала свою сосиску на кусочки.

– Это любимое блюдо Коди.

Коди умер двенадцатилетним. Если бы он выжил, то, возможно, полюбил бы суши. Ник покосился на часы. По дороге домой он загадал, что не пробудет дома и пяти минут, как мать вспомнит Коди. Так и вышло.

Он был готов поклясться, что мать по-прежнему ежедневно просматривает табель успеваемости Коди.

Он молча ел, пока на стене не зазвонил телефон. Мать жестом предложила ему снять трубку, объяснив:

– Это, наверное, тебя. Мне никогда никто не звонит.

Звонили бы, если бы она перестала жить в прошлом.

– Алло? – Эхо подсказало, что звонят из-за океана.

– Это ты, Ник? – спросил Марк Нолан.

– Я. – Ник внутренне приготовился к спору. Он твердо решил, что никто не сумеет уговорить его вернуться в Японию. Слишком много народу, слишком дорого, невыносимое одиночество...

– У меня появилась идея, – сказал Нолан. – Что, если организовать тебе перевод?

– Куда?

– На Мальту. Ты бы мог временно продолжить там дела Трейвиса Прескотта... – Дальнейшее заглушили помехи.

– Ты откуда?

– Из метро, из телефона-автомата.

Ник подумал, что это неспроста. Записи переговоров в их офисе каким-то образом попадали в руки японцев. Нолан явно хотел, чтобы этот разговор остался в тайне.

– Сейчас слышно? – крикнул Марк.

– Как же я буду руководить производством? – Ник гадал, на какие кнопки пришлось надавить Нолану. Маркетинг и производство представляли собой совершенно разные миры. А у него не было ни малейшего производственного опыта, если не считать программу «Снизу вверх», но она была, конечно, не в счет.

– Об этом не беспокойся. Мальтийский филиал – это так, мелочь. К тому же это ненадолго, – таков был ответ Нолана.

– Вот оно что! – Ник оглянулся на мать и, прикрыв ладонью трубку, сказал ей: – Я уже поел.

Мать принялась убирать со стола.

– Меня повысили, – сообщил Нолан, подтверждая то, что Нику было уже известно. Если бы Марк Нолан не шагнул вверх по корпоративной лестнице, оставив пустой свою прежнюю ступеньку, не продвинули бы и Скотта с Ником.

– Я буду работать теперь в штаб-квартире в Атланте над одним сверхсекретным проектом, – продолжал откровенничать Марк.

– «Кофе со льдом» для внутреннего рынка.

– Откуда ты знаешь?!

– Представь себе, догадался. В Японии продукт идет на «ура», неплохо продается и в Европе. Почему бы не попробовать в Штатах?

– Ты нужен мне в команде, но пока что мой перевод не состоялся. Оказавшись в Атланте, я подберу тебе местечко по твоим талантам. – Очередная лавина шума – прибывший на платформу поезд. – С Мальтой все устроено. Продержись там немного, пока я тебя не вызову. Это займет месяцев шесть, максимум восемь.

От одной мысли, сколько всего придется прочесть, чтобы заняться производством, – заказы, отправка продукции, цены, – у Ника сразу разболелась голова. Впрочем, надо быть совсем уж болваном, чтобы так за здорово живешь отмахнуться от подобной возможности. Аманда Джейн всегда твердила, что его место в штабе корпорации. Конечно, Атланта не Техас, но Ник полагал, что там ему понравится. Куда угодно, только не в Японию.

– Отлично! – Ник постарался придать голосу должный энтузиазм, но похороны и возвращение домой слишком его удручили. – Спасибо.

Узнав кое-какие подробности. Ник повесил трубку и отправился в гостиную, где мать, занявшись вязанием, наблюдала за Вандой Уайт, ведущей программы «Колесо удачи». На Ванде была последняя модель платья, поступившая во все универмаги, что не могло пройти мимо внимания матери. Когда на экране появилась реклама, мать обернулась к сыну.

– Меня переводят на Мальту, – неохотно сообщил Ник.

– Очень хорошо, – отреагировала она, впрочем, вполне равнодушно. – Мальта – это в Мексике?

– Нет, мам, это остров к югу от Сицилии, недалеко от Италии.

– Разве ты говоришь по-итальянски?

– Там в ходу английский. Раньше это была британская колония.

– Вот оно что! – Реклама кончилась, и она снова прилипла к экрану. – Это не там работал младший Прескотт?

– У него было имя – Трейвис. Ты много раз его видела. Именно там.

Она опять обернулась.

– Как жаль, что он умер – такой молоденький! – Она посмотрела любящим взглядом на щит с табелем Коди. На свеженакрахмаленной салфетке стояла фотография Коди в спортивной форме. Рядом была открытка похоронного бюро с надписью: «Ваш друг – Иисус».

– Правду говорят, – мать мученически вздохнула, – добрых подстерегает смерть.

2

Лондон, 5 часов

– Ты уверен, что Шадоу не сказала твоей сестре, кто отец ее ребенка?

– Совершенно уверен. Джанна ничего не знает.

Уоррен Атертон смотрел на блюдо с закусками, а вовсе не на Шадоу Ханникатт. Подумав, он остановил свой выбор на паштете из свиных ножек и устрицах с сухой икрой «боттарга».

– С кем это Шадоу? – спросил у Уоррена приятель, толкая его локтем.

Уоррен пожал плечами и прислонился спиной к огромной статуе Гога, стоявшей в старом зале, где проходил прием под лозунгом «Спасем джунгли!». Сквозь древний витраж проникал свет, равно падавший и на золотую статую загадочного Гога, и на пепельно-светлые волосы самого Уоррена, и на его плечи в смокинге. Глаза, полученные Уоренном в наследство вместе с титулами, не все из которых он помнил наизусть, были в свое время названы королевой Елизаветой I, пожаловавшей титул первому графу Лифорту, «глазами атертоновской синевы».

Уоррен не сводил своих прославленных глаз с приятеля, чтобы не глядеть на Шадоу Ханникатт. Черное платье с низким вырезом, облегающее ее тело, демонстрировало верх груди, позволяя воображению дорисовать остальное. Впрочем, Уоррену как раз не требовалось полагаться на воображение. Ему доводилось лицезреть эту роковую рыжеволосую особу в куда более легких облачениях.

– Лорд Лифорт! – окликнул его кто-то из гостей. – Передайте мои наилучшие пожелания графу.

– Непременно, – безразлично отозвался Уоррен. Четыреста лет браков по расчету обеспечили ему не только кристально-голубые глаза. Он уже много месяцев не виделся с отцом.

Внезапно кто-то крикнул:

– Леди и джентльмены!

Откуда ни возьмись появилась фаланга полицейских, готовых к подавлению самого разнузданного бунта.

– Нам очень неприятно прерывать ваш праздник, но вам придется немедленно покинуть помещение. Пожалуйста, как можно скорее следуйте к ближайшему выходу!

Уоррен устремился к двери.

– ИРА, – предположила какая-то дама. – Но они не посмеют.

– Неужели вы считаете, что Гилдхолл для них – святое место?

Вопрос был риторическим. На воздух уже взлетел «Карлтон-клаб», оплот консерваторов. Не довольствуясь этим, террористы подложили смертоносную бомбу в машину члена парламента Йена Гау, а затем устроили пожар в доме 10 по Даунинг-стрит. Гилдхолл – ратуша лондонского Сити, финансового сердца Англии, имел богатейшую историю, восходившую к средневековью и знаменитому лорду-мэру, соперничавшему в могуществе с правящими монархами. На протяжении веков король, пожелавший въехать в Сити, сперва испрашивал разрешения. Даже в наши дни королеве Англии полагалось обратиться с формальным запросом, прежде чем пересечь воображаемую границу.

Толпа хлынула на булыжный двор, не обращая внимания на морось. Полицейские торопили людей, заставляя перебежать на противоположную сторону улицы. Уоррен перевел дух только за специальным ограждением. Случилось так, что его смокинг соприкоснулся с обнаженным плечом Шадоу Ханникатт.

– Хэлло, Уоррен. – Ее рыжие кудри развевались на ветерке, она смотрела на него приветливыми карими глазами.

Он любовался каплями дождя, поблескивающими у нее на плечах и грозящими устремиться в расщелину между ее безупречными грудями, где висел на серебряной цепочке кулон-талисман. Это был камень странной формы с древними письменами, совершенно не сочетавшийся с ее шелковым платьем. Впрочем, Шадоу вообще отличалась интригующей оригинальностью.

– Тебе, наверное, холодно. – Он снял смокинг, накинул его ей на плечи и промямлил что-то нейтральное, насчет ИРА. Потом он притворился, что сильно заинтересован манипуляциями полицейских. Главное было – не разговаривать с Шадоу. Он вовремя вспомнил предупреждение отца, которое к тридцати пяти годам вполне можно было забыть, но которое никак не шло у Уоррена из головы: «Она не нашего круга».

Так оно и было. Отец Шадоу был мелким английским аристократом, взявшим в жены актрису-итальянку. Вскоре после рождения Шадоу ее мать решила, что сельская жизнь не для нее. Она оставила дитя в Дербишире и возвратилась в Италию, чтобы сниматься в кинофильмах определенного сорта, где полагалось разоблачаться при первом крике режиссера «Мотор!». Несмотря на хорошее английское образование и обучение в лучших школах, Шадоу завоевала репутацию необузданной особы, еще не достигнув шестнадцатилетнего возраста.

В двадцать лет Шадоу вышла замуж за итальянского графа. Свадебная церемония началась с проплывания по венецианскому каналу целой флотилии гондол; в роли подружки невесты выступила сестра Уоррена.

Джанна. Бракосочетание состоялось в базилике Сан-Пьетро, при свечах; Уоррен сидел на задней скамье и не лез никому на глаза. Брак продержался три года. Следующим супругом Шадоу был американец, с которым она сочеталась гражданским браком; на церемонии присутствовала только Джанна. После развода с янки, последовавшего спустя полгода, Шадоу, слегка унявшись, долго не выходила замуж. Наконец, пять лет тому назад, в день своего тридцатилетия, она прислала Джанне телеграмму, в которой сообщала, что стала женой какого-то никому не ведомого француза. Их встреча состоялась среди прибоя на крохотном атолле среди просторов южной акватории Тихого океана. Через два дня Шадоу подала на развод.

После неудачи очередного супружества она решила заняться делом и открыла в лондонском Найтсбридже магазинчик «Белье по Фрейду», торговавший эротическим нижним бельем. В следующие два года амурные похождения отступили на задний план, уступив место блестящей карьере. Она добилась успеха: прежняя лавчонка превратилась в процветающую торговую фирму, обслуживающую клиентов по почте. Достижения Шадоу Ханникатт нисколько не удивляли Уоррена. У нее был талант, а также гораздо более светлая голова, чем у тех, кто упражнялся в злословии на ее счет.

Она была слишком умна и независима, чтобы беспокоиться о том, какие слухи о ней ходят. Так продолжалось до тех пор, пока она не стала матерью. Она защищала дочь, отказываясь назвать отца не только ей, но и Джанне, своей ближайшей подруге.

– Джанна уехала в Париж? – спросила она Уоррена хорошо ему знакомым шепотом.

– Разумеется. – Его сестра всегда сопровождала мать на показы модных коллекций одежды. – А что?

– У нее вышла сильная ссора с Коллисом. Я подумала, что, раз он улетел на несколько дней в Америку, она останется дома. Гороскоп не советует ей путешествовать.

Уоррену было давно известно о чрезмерном пристрастии Шадоу к астрологии, поэтому он и ухом не повел. Его заботило другое: врожденная неприязнь к обсуждению с посторонними личных проблем мешала ему ответить ей откровенно. Впрочем, подумал он, Шадоу слишком проницательна, чтобы не догадываться, что брак Джанны вот-вот рухнет.

– Они все время то ссорятся, то мирятся. Это вошло у них в привычку.

– Он губит ей жизнь. – Шадоу произнесла это так тихо, что Уоррену пришлось, вопреки его намерениям, наклониться к ней, чтобы расслышать сказанное. – Джанна несчастна.

– Это ее личное дело, – ответил он, хотя был полностью согласен с прозвучавшим приговором. Муж мучил его сестру. – Мы ничем не можем им помочь.

– Лорд Лифорт! – окликнул его мужской голос. Оглянувшись, Уоррен увидел полицейского, проталкивающегося к нему сквозь толпу. – Срочно позвоните вот по этому номеру. Речь идет о графе.

Уоррен оставил Шадоу и заторопился за полицейским, недоумевая, что все это значит. Номер телефона на клочке бумаги ничего ему не говорил. Ни резиденция Атертонов, ни Вест-Энд... Полицейский провел его в отделение банка, в котором был развернут командный пункт.

– Звонили в Большой зал, – услыхал Уоррен. – Мы фиксируем все звонки, поступающие в Гилдхолл.

Ему указали на телефон, и он набрал странный номер. Трубку снял молодой человек. Уоррен назвал себя.

– Приезжайте быстрее! – Молодой человек был близок к истерике. – Реджи звал вас.

Реджи? Никто не называл так Реджинальда Атертона, восьмого графа Лифорта, даже его супруга. Уоррен заподозрил розыгрыш.

– Не знаю, чего вы хотите, но...

– Прошу вас! – На том конце провода всхлипнули. – Кажется, он умер.

Париж, полночь

Джанна Атертон Пемброк улыбнулась барону, исполнявшему за ужином роль ее кавалера, и отложила серебряную вилку, сверкнувшую в отблеске свечей.

О том, чтобы проглотить еще хоть кусочек, не могло быть и речи. Bratilles de canard aux lentilles последовали за щедрой порцией жареного кролика в оливковом соусе с маринованной тыквой.

– Графиня год от года хорошеет, – сообщил барон, глядя через длинный стол на мать Джанны, Одри Кранделл Атертон. Музыкант за клавесином заиграл новую мелодию и запел.

Джанна кивнула. В детстве казалось, что она унаследует патрицианский профиль матери, ее светло-пепельные волосы и темно-зеленые глаза. Этого не произошло. Глаза Джанны остались скорее серыми, чем зелеными, а волосы больше всего походили цветом на влажный песок. В свои тридцать четыре года она перестала завидовать яркой красоте матери. Она смирилась с тем, что пошла внешностью в менее заметных женщин рода Кранделлов, например, в тетушку Пиф. Во всяком случае, умом и душевной стойкостью она сильно напоминала свою тетю, которую вряд ли можно было назвать заурядной.

Сидевшая за тем же столом Пифани Кранделл с видом заговорщика подмигнула Джанне.

– Мы все кушаем?

Джанна кивнула, борясь с желанием расхохотаться. Благослови бог тетушку Пиф! Она всегда умела развеселить племянницу, каким бы дурным ни было у той настроение. Джанна всегда была более близка со старшей сестрой своей матери, чем с самой матерью. Тетя Пиф всегда чувствовала, о чем думает Джанна, тогда как Одри Атертон никогда не понимала собственную дочь.

– Изумительная женщина! – молвил барон, имея в виду уже тетю Пиф. – Насколько я понимаю, вы помогаете ей с новым отелем?

Джанна неохотно кивнула, не желая обсуждать деловые вопросы, из-за которых, собственно, и произошла ее последняя ссора с мужем. Коллису хотелось и впредь читать лекции в Лондонской школе экономики, и он ожидал от Джанны, что та будет довольствоваться ролью преподавательницы. У нее же были иные планы. С давних пор существовала договоренность, что в один прекрасный день она возьмет на себя управление гостиничной сетью на Мальте, находившейся в собственности Пифани Кранделл. Коллис знал об этом, когда женился на Джанне. Однако он предпочел предать это забвению и попытаться привязать ее к колледжу навсегда. Из этого ничего не вышло, и супруги напрасно терзали друг друга, не умея достичь согласия.

Джанна извинилась и зашагала по мраморному коридору, гулко стуча каблучками. Этот особняк на рю де Варенн, что на левом берегу Сены, был построен еще в конце XVI века. Джанне он напоминал принадлежавший ее родителям дом на Белграв-сквер в Лондоне. Сен-Жерменское предместье снова, как столетия назад, превратилось в шикарное место, подобно тому району Лондона, где проживали родители Джанны. И во Франции, и в Англии в этих, обретших новое великолепие районах, размещались теперь министерства и иностранные посольства. Здесь жили также те немногочисленные аристократы, которым удалось приспособиться к меняющимся временам и сохранить на пороге XXI века титулы и состояния.

Проще было украсть драгоценности Короны, чем добиться приглашения в особняк в этом районе с узкими улочками и высокими стенами, скрывающими от посторонних взглядов роскошные сады. Большинство восхищалось бульварами и громадными деревьями Шестнадцатого округа Парижа, но Джанна предпочитала Предместье. Оно казалось ей отмеченным возрожденным величием XVIII века: манила возможность совершить путешествие во времени. Она и ее лучшая подруга Шадоу обожали этот район и нередко воображали, будто уже жили здесь в эпоху Марии-Антуанетты. Они бродили вдвоем по этим узким улицам, вслушиваясь в дружелюбные приветствия, с которыми к ним обращались тени прошлого.

Предместье было для Джанны таким же родным домом, как родительский особняк на Белграв-сквер и Лифорт-Холл в Кенте. Как дома она чувствовала себя и в мальтийской резиденции тети Пиф, носившей странное название «Соколиное логово». Джанна училась в Сорбонне и потом несколько лет посвятила диссертации. Все это время она жила в апартаментах тети Пиф в «Отель де Суед». Сколько часов она провела за письменным столом в стиле Людовика XV, перед окном, вы ходившим в парк позади «Отель де Матиньон», резиденции французского премьер-министра!

Пройдя через холл, Джанна обнаружила за резной панелью телефонный аппарат в стиле начала века. Прежде чем набрать номер, она немного постояла в нерешительности. В самом деле, зачем тратить время на звонки мужу? Скорее всего ее, как всегда, выслушает автоответчик. Она тем не менее набрала номер и терпеливо переждала записанное на кассету сообщение на случай отсутствия хозяев.

– Коллис, это я. Возьми трубку, дорогой. Пожалуйста! Мне нужно с тобой поговорить. Прошу тебя...

Ответа не последовало. Она положила трубку на рычаг, не сомневаясь, что Коллис сидит дома. Скоро должна была начаться его поездка с лекциями по Соединенным Штатам. Несколько дней перед отъездом он, как водится, посвящал репетициям в ванной комнате, среди многочисленных зеркал, проверяя, как смотрится его пленительный профиль с разных углов.

Она закрыла телефонный аппарат панелью, представляя себе, как Коллис мокнет в ванне, репетируя свое выступление по проблемам мировой экономики. Ну его к черту! Она вернулась к столу, думая о том, как хорошо было бы немедленно отправиться самолетом домой и разом покончить со всем этим. Однако такой возможности не представлялось. На следующий день должно было состояться дефиле «Ланвена» с моделями Клода Монтана. Банк «Бритиш Мидландс», принадлежащий Атертонам, приобрел дом моделей «Ланвен» несколько лет тому назад. В обязанности Джанны входило сопровождать мать на показ моделей.

Она села в свое кресло. К этому времени был подан десерт – mille-feuille au chocolat. Она принялась как ни в чем не бывало ковырять десерт вилочкой, ведя учтивую застольную беседу.

Пифани, обратив внимание на удрученный вид Джанны, про себя крепко выругала Коллиса Пемброка, Иногда Джанна становилась очень похожей на нее, свою тетку: она тоже не улавливала момента, когда следует дать мужчине отставку.

На противоположном конце стола младшая сестра Пифани увлеченно беседовала с соседом. Пифани подумала, что Одри унаследовала цвет глаз от их отца. Отца она вспоминала с любовью и печалью. С тех пор как Пифани, стоя на пристани, махала на прощанье рукой лодке, увозившей отца на остров Гоцо, минуло больше полувека, однако она по-прежнему помнила его нахмуренное лицо. «Позаботься об Одри!» – наказал он ей. Пифани постаралась сделать все, что считала нужным. Как только закончилась война, Пифани немедленно полетела в Англию.

Одри она нашла уже не той привязчивой малышкой, какой она была до войны. Младшей сестре исполнилось тринадцать лет, она взрослела на глазах; всякому было видно, что из нее вырастет красавица. По сравнению с сестрой Пифани казалась самой себе невзрачной, истерзанной войной, которой так долго не было конца. Она сказала Одри, что отец погиб на войне, несколько погрешив против истины. Сообщение вызвало у Одри приступ истерических рыданий, за которым последовала глубокая депрессия. Потом Реджинальд Атертон, графский сын, которого Одри боготворила, открыл ей правду. У Пифани не хватило духу признаться сестре, что их отец, приплыв на Гоцо, вскоре покончил с собой.

Слыша через стол смех Джанны, Пифани догадывалась, что племянница веселится через силу. Сославшись на мигрень, она попросила Джанну проводить ее домой. Одри пожелала остаться у барона, своего давнего приятеля, который обещал позднее доставить ее домой лично.

– Ты хочешь об этом разговаривать? – спросила Пифани, прекрасно зная, что Джанна огорчена из-за Коллиса.

Джанна задумчиво покачала головой. Пифани очень любила Джанну, но в данном случае ничем не могла помочь. Ее радовало, однако, что племянница нашла в себе силы восстать против Коллиса Пемброка. В противном случае пришлось бы мучиться, повинуясь мужу вопреки собственной воле. Супруг Джанны был неисправимым снобом, совсем как Реджинальд Атертон. Оба жаждали денег, но ни тот ни другой не хотели, чтобы их видели за зарабатыванием звонкой монеты. Пифани считала такой подход сильно устаревшим.

Следствием семейной традиции было то, что Уоррен Атертон, старший брат Джанны, мучился бездельем, дожидаясь наследственного титула. Граф Лифорт держал всех окружающих в страхе. На Уоррена, наследника титула, он обращал все же какое-то внимание, Джанну же полностью игнорировал.

Небольшое расстояние до «Отель де Суед» они преодолели пешком. У входа их приветствовал портье, сообщивший, что дам ожидает гость – лорд Лифорт.

– Зачем ему было прилетать из Лондона? – удивилась Джанна. – Я думала, что он участвует в сборе средств на спасение джунглей.

В апартаментах было совершенно темно. Джанна включила свет. Пифани увидела племянника. Он сидел на диване, откинув на подушку голову. Его светлые волосы, обыкновенно очень чистые, сейчас неопрятно свисали на лоб. Племянник был одет вполне корректно, но отсутствовал смокинг, что выглядело необычно.

Джанна кинулась к брату.

– Что случилось, Уоррен?

– Отец... – горестно пробормотал он. – Он умер.

– Нет! – крикнули Джанна и Пифани в один голос. – От чего?

– Сердечный приступ.

Пифани упала на диван рядом с Уорреном. Реджинальду Атертону было пятьдесят восемь лет, он был на десять лет моложе ее. Умирать ему было, безусловно, рано.

– Не может быть... – прошептала Джанна, готовая расплакаться.

У Пифани сжалось сердце – от жалости к ней, а вовсе не к Реджинальду Атертону. Всю жизнь Джанна любила отца и старалась сделать ему приятное, но тщетно. Он неизменно отталкивал ее, отдавая предпочтение сыну. Уоррен обнял сестру. Пифани утешалась тем, что брат и сестра искренне любят друг друга.

Но кто утешит Одри? Всю войну она прожила у Атертонов, боготворила Реджинальда и в конце концов стала его женой. Красавчик граф и одна из красивейших женщин страны: великолепный брак, заключенный не без содействия небес, решили все. Одна Пифани придерживалась иного мнения. Она считала Реджинальда холодным эгоистом, имея на это все основания; впрочем, ее сестра оказалась преданной женой. Пифани молилась сейчас только об одном, чтобы Одри хватило душевных сил снести удар судьбы.

– Я прилетел сюда на отцовском реактивном самолете, – сказал Уоррен, еще не осознавший, что самолет является теперь его собственностью. – Пилот ждет сигнала, чтобы, забрав нас всех, лететь обратно в Англию. Я сам сообщу о случившемся матери.

– Она еще на приеме, – сказала Джанна. – Может, лучше нам всем пойти к ней?..

– Нет! – Уоррен вскочил на ноги. – Я сам. Но сначала мне надо поговорить с вами. – Он засунул руки в карманы и, прежде чем начать, набрал в легкие побольше воздуху. – Мне позвонил истеричный молодой человек, сказавший, что отец был с ним, когда умер. Я принял это за розыгрыш, но голос звучал так искренне, что я помчался по указанному адресу, в Хаммерсмит.

– Хаммерсмит?! – Пифани и подумать не могла, что Реджинальд способен пересечь рубеж Вест-Энда. Рабочие районы всегда были для него запретной зоной. – Что там могло понадобиться вашему отцу?

– Он... – Уоррен покраснел характерным для него образом: сначала краска залила ему шею, а потом и все лицо, до самых корней волос. – У него была любовная связь.

– Нет! – крикнула Джанна со страдальческим выражением лица.

Пифани услышанное не удивило. С первой же встречи с Реджинальдом она чувствовала, что его отчужденность коренится не в традиционной британской сдержанности, а в чем-то совсем ином. С точки зрения Пифани, проблемы сестры усугублял брак без любви. Одно было несомненно: скандал, вызванный смертью мужа в доме любовницы, уничтожит Одри.

– Придется об этом умолчать, – решительно произнесла Пифани. – Нельзя, чтобы Одри узнала о другой женщине.

Какое-то время Уоррен не отрывал глаз от носков своих ботинок. Наконец его встревоженный взгляд встретился со взглядом тети, и, сокрушенно вздохнув, Уоррен сообщил:

– У него была любовная связь, но не с женщиной, а с мужчиной около тридцати лет от роду.

– Неправда! Боже, это неправда! – Джанна вскочила и схватила брата за руку. – Как ты можешь говорить такое о родном отце?

Пифани и тут поняла, что Уоррен, конечно, не лжет. Реджинальд был одиночкой, не имел друзей и не одаривал любовью семью. Вся его энергия уходила на то, чтобы сохранять видимость безупречного джентльмена, в то время как у него существовала другая, тайная жизнь. Пифани тоже встала, обняла Джанну и велела Уоррену продолжать.

– Я не мог оставить отца там. Представляю, как смаковала бы этот скандал пресса! Мать была бы унижена на всю жизнь. Я увез тело отца домой, уложил в кровать. Потом я вызвал доктора Осгуда, который засвидетельствовал, что у отца было неладно с сердцем. В прошлом году он пережил несильный сердечный приступ. Он принимал...

– Неладно с сердцем? Ты знал об этом? – перебила брата Джанна.

– По словам доктора Осгуда, отец отказывался сообщать об этом близким.

– Будет произведено вскрытие, чтобы уточнить причину смерти, – сказала Пифани, напряженно размышляя, что бы можно было предпринять для защиты Одри.

– Да, и оно покажет, что отец умер гораздо раньше. Полагаю, что при более пристрастном отношении выяснится, что тело перемещали.

Джанна обняла брата.

– Слава богу, что ты его перевез, что подумал о матери.

– Наша семья до сих пор обходилась без скандалов. Если поползут слухи, мать не выдержит.

– Может быть, попробуем уговорить доктора Осгуда провести обычное вскрытие в маленьком морге в Пилдаун-Кроссинг, а не отправлять тело в Лондон? – предложила Пифани. Она очень сомневалась, что хрупкое душевное равновесие Одри останется непоколебленным, если начнется серьезное расследование. – Осгуд очень хорошо относится к вашей матери. Если помните, он ежедневно навещал ее, когда она попала в больницу. – Пифани не стала добавлять, что Реджинальд бывал в палате жены гораздо реже, главным образом чтобы лишний раз убедиться, что никто не пронюхал, что у его безупречной супруги случился нервный приступ. – Я попытаюсь уговорить его поспешить со вскрытием, используя в качестве довода состояние здоровья Одри.

– Если их цель будет заключаться всего лишь в том, чтобы подтвердить факт сердечного приступа, – сказала Джанна, – они не заметят, что ты перевозил тело.

– Мы поторопимся с похоронами, – решила Пифани. – Тогда они не смогут тянуть со вскрытием, ненужной тщательности мы не допустим, и Одри будет спасена от длительных терзаний.

– Возможно, – согласился Уоррен. – Но может возникнуть и проблема похуже – шантаж.

Пифани внезапно почувствовала себя гораздо старше своих шестидесяти восьми лет.

– Тот человек, с которым он... был... Что он собой представляет?

– Смазливый итальянец. Его зовут Джиан Паоло. Как я понял, отец с ним... познакомился на одну ночь. Но все равно он был встревожен не на шутку. Это он предложил, чтобы я увез отца домой. Он был так искренен, а я находился в шоке. Там я не успел задуматься о его мотивах. Только на пути в Лифорт-Холл я спохватился. Вдруг он себе на уме? Вдруг собрался в дальнейшем меня шантажировать? Увезя тело, я наверняка нарушил какой-нибудь закон.

– Ты совершенно уверен, что никто из слуг не видел, как ты нес отца наверх?

– Абсолютно.

– Тогда успокойся, – подбодрила его Джанна. – Если этот итальянец и заговорит, его слова никто не сможет подтвердить.

...К четырем часам утра самое тягостное осталось позади: Одри была сообщена страшная весть о том, что ее супруг скончался в собственной постели, потом вся семья села в самолет и вернулась в Лондон, Джанна доверила Уоррену и Пифани доставить почти лишившуюся чувств Одри в Лифорт-Холл в лимузине, сама же помчалась на такси домой. Едва узнав о смерти отца, она почувствовала необходимость побыть рядом с Коллисом.

Улица Минера-Мьюз была пуста, и Джанна, отпустив такси, не спеша зашагала домой, чтобы не поднимать спозаранок шума и не будить соседей. Проезды позади домов здесь были когда-то застроены конюшнями и помещениями для слуг. Со временем повсюду в этих местах выросли элегантные особняки, цены на которые соперничали с ценами на здешние старые дома, хотя стояли они теснее, чем сигары в коробке. Джанна неслышным шагом вошла в дом и оставила вещи в кладовой.

Поднимаясь по лестнице в спальню, она услышала голос Коллиса. Неужели он и в этот час лежит в ванне, репетируя свое выступление? Она решила, что перед лекцией в Институте экономики он волнуется больше, чем готов признать. В этом не было ничего удивительного: от вопросов вашингтонских умников у кого угодно волосы встанут дыбом.

Джанна с улыбкой вспомнила тот вечер, когда впервые повстречала Коллиса Пемброка. Она выступала с сообщением на семинаре в Лондонской школе экономики. «Подлинная цена Французской революции» – такова была тема ее диссертации. На подготовку ушло несколько лет, и теперь Джанна находилась на седьмом небе от энтузиазма аудитории, с которым был встречен ее труд. Работу печатало издательство «Кембридж Пресс», а также несколько университетских издательств США и Европы.

Закончив выступление, Джанна вернулась на свое место, радуясь, что испытание осталось позади. На трибуну поднялся главный оратор семинара, Коллис Пемброк. Красивые мужчины обычно оставляли ее равнодушной, поскольку ум у них обычно сильно уступал внешности. Но Коллис, почти не заглядывая в захваченный с собой на трибуну единственный листок, подверг глубокому анализу будущее Общего рынка, заворожив всех, в том числе Джанну. На последовавшем затем приеме их представили друг другу.

«Отличная работа, – похвалил Коллис. – Первоклассное исследование».

«Благодарю вас», – несмело ответила она, скрывая свое удивление. Коллис Пемброк был не только блестящим оратором, но и непревзойденным знатоком финансов.

«Знаете, – продолжил он, приглаживая свои и без того гладко причесанные темные волосы, – вы интеллектуально одарены, у вас редкий талант к анализу финансовых нюансов... – Он обвел умными голубыми глазами людный зал. – Давайте уединимся и рассмотрим ваши выводы».

Занималась заря, а они по-прежнему обсуждали экономику Франции XVIII века. В отличие от других мужчин, с которыми Джанне приходилось встречаться, Коллиса не отпугнул ее ум. Не вызвала у него трепета и громкая фамилия, поскольку Пемброки из Нортумберленда тоже были знатным родом, хотя от их земель давно ничего не осталось. В их владении находился теперь только небольшой замок. Коллис зарабатывал на жизнь преподавательской деятельностью и консультациями по тенденциям в мировой экономике.

Сейчас, поднимаясь по лестнице в ванную, Джанна думала о том, как сильно будет опечален Коллис вестью о кончине ее отца. С той минуты, когда она впервые привела его в родительский дом пять лет тому назад, между отцом и Коллисом установилась тесная связь. Шагая к зеркальной ванной, Джанна стала придумывать, как объяснить скандальные обстоятельства отцовской смерти.

Наконец перед ней возникло одно из зеркал, а в нем – отражение профиля, который неизменно вызывал интерес у женщин. Она помедлила. Коллис часто ее расстраивал, но она по-прежнему любила его. Удар, каким стала смерть отца, лишний раз показал, насколько она нуждается в муже. Ей следовало находиться здесь, с ним, а не на Мальте, с тетей Пиф. Она уже открыла рот, чтобы признаться, что была не права, как вдруг обнаружила в одной с Коллисом ванне еще одно тело.

– Так что ты говорил? – спрашивала юная красотка, приподнимая одной рукой светлые волосы над головой и демонстрируя крупные груди, аппетитно смотревшиеся над пузырьками мыльной пены.

Коллис, разумеется, мигом забыл все, что только что говорил. Впрочем, с Аннабел Свортмор слова были ни к чему. Его рука скользнула под водой по ее бедру. Она послушно развела ноги. Даже под водой ее готовность не вызывала сомнений – совершенно ненасытная особа!

Она отпустила волосы, и мокрые пряди оказались в воде, куда ушла и ее грудь, вытеснив немалый объем. Девица решительно подалась вперед, охотно разместив оба своих достоинства на груди Кодлиса, и притянула его лицо к себе. Он разинул рот, и она поспешно просунула туда свой бесстыдный язык. В довершение всего, Коллис ввел меж ее широко раздвинутых ног два пальца и стал орудовать ими в такт движениям ее языка.

– Так что ты говорил? – умудрилась она повторить свой вопрос, несмотря на жар поцелуя.

– Что у тебя редкий талант к... финансам. – Ее рука ласкала его член; движения становились все более размашистыми и «целеустремленными. – Интеллектуальная одаренность, понимание нюансов международного маркетинга.

– Дорогая вещь – вот что ты для него. – С этими словами Джанна обратилась к совсем другому высокому зеркалу. За это время она успела бегом преодолеть расстояние от Минера-Мьюз до родительского дома и спряталась от всего света в своей старой спальне. Тяжело дыша и из последних сил сдерживая слезы при мысли о предательстве и оскорблении, она смотрела на себя в то самое зеркало, которое видело ее разумным не по годам ребенком, потом пытливым подростком, потом взрослой женщиной. Она прикоснулась к холодному стеклу в том месте, где отражался ее нос. Зеркало сразу запотело.

– Ты знаешь, что внешне ничего особенного собой не представляешь? – спросила она свое отражение.

– Очень средненько, – ответила она самой себе. – Но для Коллиса ты – «дорогая вещь»!

Она никогда не обращала внимания на жаргон завсегдатаев Слоун-сквер. У нее не было ничего общего с дебютантами Вест-Энда, осаждавшими здешние дорогие магазины. Желая сделать приятное матери, она раскланивалась с ними, и только. Едва показавшись в свете, она посвятила несколько лет путешествиям, изучению археологии и искусства, после чего поступила в Сорбонну.

Для завсегдатаев Слоун-сквер она была «дорогой вещью» – лакомой девушкой на выданье, обладательницей титула и немалого капитала. Сама она никогда не думала об этом. Она была готова выйти замуж за того, кого полюбит, невзирая на его происхождение и средства.

– Ты должна была вовремя разобраться в Коллисе, – прошептала она, вновь обращаясь к своему безмолвному собеседнику.

Тысячи маленьких подсказок должны были надоумить ее, что для Коллиса главное – деньги. Теперь их у нее оставалось совсем немного – только небольшое наследство от дальнего родственника. Зато тетя Пиф всегда говорила, что Джанне достанется ее состояние. Один инцидент особенно запомнился ей, и только сейчас она поняла все его значение. Невзирая на ее возражения, Коллис в свое время настоял, чтобы они продали акции, полученные от тети Пиф в качестве свадебного подарка, и купили на вырученные деньги дом на Минера-Мьюз. «Это для тебя», – утверждал он, постепенно оборудуя жилище, сообразуясь лишь со своими вкусами. Чего стоила одна ванная с зеркалами, где он репетировал свои лекции! У нее в доме был единственный уголок, который она могла назвать своим, – ее шкаф.

– Он манипулировал тобой. А ты покорно позволяла ему делать это.

Она резко отвернулась от зеркала, сознавая невосполнимость потери. За одну ночь она лишилась двоих горячо любимых людей: отца и мужа.

Впрочем, ни тот ни другой никогда не отвечали ей взаимностью.

Реджинальд Атертон, восьмой граф Лифорт, был предан земле солнечным апрельским утром спустя три дня после безвременной кончины. Если кто-то и задавался вопросом, почему семья так поспешила с похоронами, то объяснение было под рукой: никуда не годные нервы вдовы. Женщины явились на похороны в угольно-серых костюмах и широкополых шляпах с вуалями; Уоррен Атертон хоронил отца в темно-синем костюме. Главным признаком траурной церемонии были строго поджатые губы. Более явная демонстрация печали была бы расценена как проявление дурного вкуса.

Джанна смотрела невидящими глазами на закрытый крышкой гроб, не замечая полутьмы семейной часовни и бесчисленных венков и букетов у стен. Она просто не могла представить себе отца в гробу. С той минуты, когда брат сообщил ей о его смерти, она все время твердила себе: «Здесь какая-то ошибка. Он не мог умереть». Эта мысль не давала ей покоя, пока она не настояла, чтобы ее пустили в морг и показали тело.

Служитель небольшой похоронной конторы в Пилдаун-Кроссинг провел ее в заднее помещение, где тело отца, торопясь, готовили к погребению. Тетя Пиф уговорила доктора Осгуда ограничиться вскрытием на месте. Оно подтвердило коронерское заключение: смерть от сердечного приступа. Похороны были назначены на следующее утро.

Тело отца было уже обряжено. Джанна любовно всматривалась в мертвое лицо, ожидая рассмотреть хоть какие-то любимые черточки, памятные с детства. Но это было уже не лицо, а череп, обтянутый кожей. Работник морга объяснил, что вид трупа объясняется вскрытием. Она так и не взяла в толк, что он имеет в виду.

Дотронувшись до мертвой руки, она прошептала:

– Папа, мы тебя совсем не знали! Ты не позволял нам понять тебя. Но мы все равно тебя любили.

Сейчас, сидя на семейной скамье, она видела не гроб из древесины грецкого ореха. У нее перед глазами стояло сморщенное лицо, лишенное прежней величественности. Уоррен прикоснулся к ее затянутой в перчатку руке, давая понять, что пора уходить из церкви. Атертоны возглавили траурную процессию, двинувшуюся к соседнему кладбищу, где были похоронены все семеро прежних графов. Гроб везли на катафалке, влекомом парой гнедых, накрытых волочащимися по земле черными попонами.

Джанна пыталась сосредоточиться на заупокойной службе у могилы, но ничего не получалось. Ее по-прежнему не оставляли мысли о тайной жизни отца, а теперь еще и Коллиса.

Гроб опустили в могилу. Одри сделала шаг к яме, поддерживаемая под руки сестрой и сыном. Джанна вынула из длинной, обшитой бархатом коробочки белую розу и подала ее матери. Рука Одри задрожала, она посмотрела на дочь. Вуаль на лице не могла скрыть заплаканных глаз матери. Джанна горько улыбнулась и сжала ей руку. Мать прикоснулась губами к розе и бросила ее на крышку гроба.

Джанна сменила Уоррена, взяв мать под руку. Теперь девятый граф Лифорт вонзил серебряную лопатку в землю, специально принесенную в серебряном ведерке. Влажный ком отвалился от лопаты и плюхнулся на гроб, придавив розу.

Кортеж проследовал за «Даймлером» Атертонов через деревню Пилдаун-Кроссинг, где из уважения к покойному были задернуты все занавески, а у дверей лежали самодельные венки из живых цветов. Процессия по извилистому проселку медленно достигла Лифорт-Холла.

Джанна делала все необходимое, приветствовала знатных гостей, но никак не могла избавиться от одной навязчивой мысли: все мы любили его, но никто из нас не знал его по-настоящему.

Коллис Пемброк мчался в машине, спешно взятой напрокат в аэропорту Хитроу, по узкой дороге, ведущей в имение Атертонов. Лифорт-Холл напоминал чистящего перышки лебедя, расположившегося на образцовом газоне, среди могучих дубов. Всякий раз, когда глазам Коллиса представал этот старый каменный дом, его трубы, увитые плющом, и поблескивающие на солнце окна, он вспоминал Ремсфорд-парк – запущенный дом своих родителей в Нортумберленде. Теперь, как когда-то в далеком прошлом, английская финансовая мощь концентрировалась на юге острова. Коллис был свято убежден, что к закату Пемброков привело не генетическое вырождение, а особенности географии. Впрочем, лично для него с закатом было уже покончено.

Со смертью Реджинальда Атертона состояние Джанны увеличится настолько заметно, что на него не повлияют даже расходы на похороны. Коллис предвкушал покупку загородного дома, виллы в Марбелье, «Ягуара». Однако значительность денежных поступлений не шла ни в какое сравнение с ростом могущества. Реджинальд уважал Коллиса и ценил его мнение гораздо больше, чем мнение членов своей семьи, включая родного сына. Коллису принадлежало авторство речей, с которыми граф выступал в палате лордов, он же давал ему рекомендации в области финансов.

Теперь Коллис готовился взять под свой контроль все состояние Атертонов. Уоррену это явно не по плечу. Джанна и брат очень близки, Уоррен прислушается к сестре, а та сделает все, что ей велит Коллис. Он не сомневался, что выбрал в отношениях с ней верный тон, когда ей вдруг вздумалось заняться бизнесом этой старой коровы Пифани. Он прослушал жалобные призывы Джанны, записанные на автоответчик. Она, безусловно, на пороге капитуляции.

Коллис бросил машину посреди заставленной автомобилями аллеи и помчался по каменным ступеням в Лифорт-Холл, кляня себя зато, что не поспел к похоронам. Сочиняя на ходу алиби, он приказал себе принять горестный вид. Он так ушел в подготовку американского турне, что перестал читать газеты и включать телевизор! Вот что такое занятость! Он улыбнулся собственному отражению в дверном стекле. Да, он был крайне занят. В самую последнюю минуту он выскользнул из жарких объятий Аннабел, чтобы поспеть к вашингтонскому рейсу. Он бы летел сейчас через океан, если бы по дороге в терминал не взял со стойки «Таймс».

Прочитав статью, Коллис удивился той быстроте, с которой был объявлен день похорон. Реджинальд скончался вечером в пятницу, а уже в понедельник его предавали земле. Странно было не только это, но и то, что никто из атертоновских слуг не явился к Коллису домой, чтобы лично оповестить его о случившемся, раз телефон не отвечает. Он решил, что семья была уверена, что он уже в Вашингтоне, так как он не назвал Джанне дату своего вылета.

В большой гостиной он увидел бесчисленных скорбящих. Они, как водится в таких случаях, поглощали неимоверное количество пищи и ударными темпами уничтожали запасы из винных погребов незабвенного усопшего.

Коллис не нашел Джанну, зато заметил Шадоу Ханникатт, ее ближайшую подругу. Та стояла одна, и Коллис направился к ней.

– Где Джанна?

– В саду, с семьей.

Коллис отвернулся. Он отрицательно относился к дружбе Джанны с этой огненно-рыжей особой. Она пальцем не шевелила, не погадав на картах и не выяснив, не руководят ли ее поступками события ее прежних жизней.

Втайне он уважал ее за ум и деловую смекалку. Он приводил ее как пример делового чутья на семинарах по малому бизнесу, когда объяснял, как умный предприниматель может обнаружить в рынке нишу, которую никто до него не замечал.

Коллис вышел в просторный сад, поддерживаемый в завидном состоянии целой армией садовников под руководством дипломированного специалиста. Он в очередной раз проклял бедность своей семьи, но утешился тем, что, по крайней мере, они своим титулом владели на законных основаниях. Чего нельзя было сказать о первом графе Лифорте, обязанном титулом королеве Елизавете, оценившей его постельные достоинства, – таковы были, по крайней мере, слухи, пережившие века. Предки Коллиса, напротив, были вознаграждены за достижения на поле брани.

Он кинулся к Джанне, беседовавшей с тетей Пиф.

– Дорогая, я...

Джанна резко отвернулась от него, пряча враждебный взгляд. На его лбу выступил пот – он-то знал, насколько виноват перед ней. Впрочем, он тут же одернул себя, она никак не может знать правды, просто убита смертью отца. Пифани скользнула мимо Коллиса, не расщедрившись даже на словечко. Он всегда ненавидел эту старую склочницу, главным образом за ее близость к Джанне, однако терпел, зная о ее решении оставить состояние, и немалое, его жене. Джанна медленно побрела к елизаветинскому саду с изящно разбитыми клумбами, он поспешил за ней.

– Дорогая, я так скорблю! Я ничего не знал о смерти твоего отца. Представь, мне не сообщили. Я писал свои выступления, не поднимая головы, не слушал новостей и не читал газет.

Она сняла с головы шляпу и взглянула на него с отстраненной холодностью, какой он еще никогда не встречал в ее глазах. Душа у него ушла в пятки.

– Ты знаешь, насколько я поглощен работой, – нерешительно повторил Коллис.

– Ты... репетировал выступления?

– Да. – У него немного отлегло от сердца.

– Ты не слышал моих сообщений?

– Ты знаешь, как это со мной бывает. – Он прибег к привычно покаянному тону. – Работы выше головы.

– Ты был занят? Настолько, что не мог ответить на звонок? – Он кивнул. – Настолько, что совершенно забросил газеты? – Он кивнул, изображая полное раскаяние. – Настолько, что не включал телевизор?

– Ну ты же знаешь, я так увлекаюсь...

– Да, ты увлекся. Грудастой девкой, обладающей редким талантом к нюансам маркетинга.

Коллис впал в оцепенение. Состояние его было близко к тому, когда и впрямь пора опуститься под землю на глубину шести футов, но это продолжалось недолго. Черт, видимо, Джанна побывала дома и засекла его с Аннабел. Надо же было оказаться таким идиотом, чтобы привести любовницу домой! Пожалуй, отпираться нет смысла.

– Она ничего для меня не значит, – заверил он Джанну. – Я так предан тебе. Ты отлично это знаешь. Ну, минутная слабость...

– Я уже много месяцев чувствовала неладное. Но ты упорствовал во вранье. Ты твердил: «Ты с ума сошла, Джанна. Оставь свои подозрения, Джанна. У тебя разыгралось воображение, Джанна». Из-за тебя я уже сомневалась, в своем ли я уме.

Коллис понял, что совершил крупную тактическую ошибку. Смерть отца должна была подкосить Джанну, тут-то и понадобилось бы надежное плечо супруга. Он сумел бы склонить ее к чему угодно, если бы она не поймала его с поличным. Надо было срочно искать выход.

– Прости. Я был страшным болваном. Ты же знаешь, что женщины сами на меня кидаются. – Он провел, ладонью по своей смазливой физиономии. – При такой внешности... Я долго был равнодушен, но она постоянно донимала меня, и в конце концов...

– Завтра утром я подаю на развод.

Он попытался ее обнять.

– Дорогая, не делай этого! Не решай ничего сгоряча.

Она отпрянула.

– Оставь свои нежности. Хватит мне быть дурой.

Коллис смотрел ей вслед. Да, он потерпел серьезное поражение, но считал его временным. Он знал, что с Джанной лучше не спорить, когда она в гневе. Ничего, он еще найдет способ заставить ее вернуться к нему. Так было всегда, повторится и теперь. Он не собирался так легко отказываться от состояния Атертонов.

3

Вечером на следующий день после похорон отца Уоррен сидел в библиотеке Лифорт-Холла. Полки из дерева грецкого ореха, занимавшие все стены от пола до потолка, были уставлены лучшими образчиками английской словесности, от первых изданий с золотым тиснением до переплетенных подшивок «Панча». Окна библиотеки выходили в сад, по другой стене красовался каменный камин с гербом Атертонов. Сполохи медленно тлеющего дубового полена освещали абиссинский ковер, утративший былую расцветку за столетия, на протяжении которых по нему подходили к письменному столу восемь графов Лифортов, каждый в свое время. В этой семье традиционно предпочитали библиотеку тесному кабинету. Девятый граф не отличался в этом от предыдущих.

Уоррен сидел в кожаном кресле, откинув голову.

Боже, час от часу не легче! Он полагал, что со страхами покончено, когда тетя Пиф уговорила доктора Осгуда обойтись простым вскрытием, чтобы бедняжка Одри не томилась в ожидании похорон; траурная церемония прошла без нареканий. Что еще важнее, Джиан Паоло не давал о себе знать. И вот теперь – ЭТО!

На столе зазвонил телефон. Судя по лампочке, Уоррена вызывали по внутренней связи. Он снял трубку, надеясь, что не услышит ничего неприятного.

– Сэр, – начал дворецкий, – пожаловала мисс Ханникатт. У нее дело к графине.

Уоррен сомневался, что мать способна сейчас принимать посетителей. Она перенесла траурную церемонию только благодаря лекарствам доктора Осгуда.

– Пригласите мисс Ханникатт ко мне.

Уоррен поправил галстук и убрал волосы за уши. Неплохо бы постричься! Дверь распахнулась. Перед ним предстала Шадоу. На ней были чересчур облегающие стираные джинсы, свитер под цвет волос и мужская жокейская куртка.

Он приветливо улыбнулся ей и сказал:

– Мать никого не принимает.

– У меня для нее подарок, полагаю, он будет кстати.

Шадоу вынула из-под куртки что-то белое, похожее на перьевую метелку для пыли, если бы не черные глаза и уши. Длинные пряди шерсти были завязаны на голове в узелок, напоминавший бархотку для пудры.

– Мальтийская собачка?

– Да. Твоей матери всегда хотелось такую.

Уоррен устыдился, что не вспомнил об этом сам.

Мать долгие годы твердила, что хочет завести собачку той же породы, что у тети Пиф, но отец презирал любых животных, если с их помощью нельзя было охотиться на лис.

– Давай отнесем ее наверх.

Они медленно поднялись к покоям матери. Уоррен постучал, ему отворила горничная. Мать возлежала на горе шелковых подушечек с лентами. Ее волосы длиной до подбородка были аккуратно причесаны «под пажа» – эту прическу она носила столько лет, сколько Уоррен себя помнил. На ней был шелковый халат с кружевами, подобранный под цвет ее глаз.

– Где доктор Осгуд? – осведомилась она слабым голосом.

Уоррен посмотрел на часы. Врач навещал Одри трижды на дню.

– Будет с минуты на минуту. Зато Шадоу, – он взял Шадоу за руку, – принесла тебе кое-что очень необычное. Взгляни.

Нежные пальцы Шадоу обвили его пальцы.

– Это Фон Роммель, – сказала она, передавая Одри собачонку.

Комок шерсти прижался к груди Одри и сонно зевнул, показав розовый язычок размером с ноготь.

Одри улыбнулась. После смерти отца Уоррен впервые видел ее улыбающейся.

– Какая прелесть! Огромное спасибо. – Она прижала собачонку к груди. – Только сегодня утром я попросила у Пиф щенка. Ее мальтийская сука принесла приплод. Но поскольку это произошло за пределами нашей страны, несчастному созданию пришлось бы провести на карантине шесть месяцев, прежде чем власти впустили бы его к нам!

– Я рада, что он вам понравился. Вам придется о нем заботиться. Без вас Фон Роммель не проживет.

– Не беспокойся, – заверила Одри Шадоу, – я стану сама его причесывать и выводить на прогулки. Когда я буду ходить за покупками в «Харродс», то буду оставлять Ромми там в специальном помещении с подушечкой и миской.

Раздались голоса горничной и доктора Осгуда. Уоррен взглянул краем глаза на Шадоу, которая ласково улыбалась его матери. Шадоу была самой чуткой женщиной из всех, кого он знал, умевшей без малейших усилий настраиваться на чужую волну.

– Взгляните, Эллис! – Мать показала Осгуду мирно спящую собачонку.

– О! Как я погляжу, вам стало лучше.

– Да, гораздо. – Мать покачивала Ромми у груди и целовала его в мохнатую головенку, поглядывая на врача.

Шадоу потянула Уоррена за руку, и они, выскользнув из спальни, спустились по лестнице к задней двери, где стоял ее видавший виды «Остин»-мини.

– Было очень мило с твоей стороны сделать матери такой подарок. Я тебе очень благодарен.

Она посмотрела на него светящимися в сгущающихся сумерках глазами. Ее взгляд был таким завораживающим, что он задрожат и поспешно сунул руки в карманы, чтобы тут же не заключить ее в объятия.

– Теперь ты нужен Джанне больше, чем когда-либо, – сказала она на прощание и села в машину.

Уоррен проводил взглядом автомобиль, растаявший в полутьме. Он полагался на феноменальную интуицию Шадоу: пускай сама догадается, что он чувствует по отношению к ней. Впрочем, надо признать, на него ее интуиция до сих пор не распространялась.

Он с горечью вспомнил новость, обрушившуюся на него как раз перед появлением Шадоу. Он по-прежнему отказывался ей верить. Однако Пейтон Джиффорд продемонстрировал ему неопровержимые вещественные доказательства. Последнее было совсем необязательно: Уоррен был готов поверить ему на слово. Еще с донаполеоновских времен представители семейства Джиффорд были юристами Атертонов. В отличие от большинства своих коллег, исходивших слюной при одной мысли о хорошей тяжбе, способной принести баснословный барыш, фирма «Джиффорд, Джиффорд энд Кевендиш» блюла чистоту. Она славилась своей честностью, преданностью и, главное, умением соблюдать конфиденциальность, что едва ли не важнее всего.

Уоррен поднялся наверх, в музыкальный салон, в котором провела весь день Джанна. Держась за полированную колонну винтовой лестницы, он задумался, не следует ли передоверить этот разговор тете Пиф. Он знал от Джиффорда, что тете не было равных, если требовалось уговорить его отца. Многие годы тетя Пиф оставалась становым хребтом семейства. Она металась с Мальты в Англию и назад, всегда оказываясь рядом, когда в этом возникала необходимость. Но это не будет продолжаться вечно...

Придется ему самому выложить все Джанне. Ведь он теперь глава семьи. Пора привыкать.

Уоррен распахнул дверь. Джанна слушала последний компакт-диск ансамбля «Ю-Ю-Ма». Звуки виолончели наполняли комнату, в которой на протяжении нескольких поколений наслаждались игрой клавесина и фортепьяно. Теперь эти инструменты пылились на чердаке. Им на смену пришло высококлассное оборудование «Макинтош». Уоррен взял со столика пульт дистанционного управления и нажал кнопку.

Музыка умолкла. Джанна вопросительно посмотрела на брата, усевшегося в кресло рядом с ней. Его красивое лицо было утомленным и бледным. Она почувствовала, что ее ждет неприятное известие.

– К тебе обратился тот... человек? – решила она прийти на помощь.

– Нет. – Шею Уоррена залила краска, как происходило всегда, когда он чувствовал смущение. Это было единственным изъяном в его патрицианских доспехах. – Пейтон Джиффорд уехал от меня час назад.

– Он что, уже успел приготовить для меня бумаги на развод? Я обратилась к нему только сегодня утром.

– Он говорил со мной о завещании. – Уоррен произнес это каким-то странным тоном. – Ему понадобилось посоветоваться со мной перед официальным зачтением документа.

– О! – Смерть отца и измена Коллиса оставили в душе Джанны зияющую пустоту. То и другое казалось леденящим кошмаром, а саму себя она ощущала угодившей в западню в каком-то чуждом ей мире. Какое значение имеет теперь завещание? Деньги не могут воскресить мертвого или купить любовь.

Слишком затянувшееся молчание брата было тревожнее любых слов. Джанна подумала, что речь пойдет о затруднительном финансовом положении семьи, но тотчас отбросила эту мысль. Недаром советником отца выступал Коллис.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, – нарушил затянувшееся молчание Уоррен. – Я никогда ни с кем не был так близок, как с тобой.

Мысли о Коллисе отошли на задний план и сменились нешуточной тревогой. Брат никогда прежде не использовал слово «любовь». Они и вправду искренне любили друг друга, но признаться в этом вслух значило попытаться смягчить надвигающуюся беду.

– Что случилось? Прошу тебя, не молчи.

Он со страдальческим выражением свел на переносице брови.

– Отец отказал тебе в наследстве.

Прошло несколько секунд, прежде чем она осознала услышанное.

– Отказал?! То есть он мне ничего не оставил? Совсем ничего?

– Да. Но ты не волнуйся. Я немедленно займусь этим. Ему следовало оставить тебе по крайней мере акции нового отеля тети Пиф, – закончил он сердитой скороговоркой.

– Нет, – ответила она оскорбленным голосом. – Я не возьму того, что для меня не предназначено.

Она тщетно пыталась сообразить, как это могло произойти. Отец владел крупным состоянием, которое в отличие от прочих аристократов сумел не уменьшить с течением времени. Он, несомненно, упомянул в завещании многочисленных слуг, старых партнеров семьи – тех же юристов; наверное, не забыл и про благотворительность. Она всегда считала, что он сделает своей наследницей и ее, заботясь о ее будущем. Это было бы так естественно.

Но отец не оставил ей ни пенса! Внезапно ее осенило.

– Наверное, отец решил, что с меня довольно роли единственной наследницы тети Пиф. – Пифани давно поставила семью в известность о том, что Джанне достанется состояние, вполне сопоставимое с наследством Уоррена, ставшее плодом усилий Пифани на послевоенных руинах. Такое объяснение выглядело разумным, но Джанна все равно дрожала от недоброго предчувствия.

– Дело не в этом, – ответил ей Уоррен нетвердым голосом, сильно покраснев. Снова выдержав томительную паузу, он добавил: – Ты не его дочь.

«Не его дочь, не его дочь, не его дочь!» Эти слова звучали у нее в голове как проклятие, она отказывалась понимать их смысл.

– Выходит, мать и какой-то другой... мужчина? Никогда не поверю!

Уоррен взял ее за обе руки. Скорее всего на глазах у него появились слезы, но в полутемной комнате их было трудно разглядеть.

– Одри тут ни при чем. Тебя удочерили.

– Удочерили? Ты шутишь! Взгляни на меня. Все твердят, что я похожа на тетю Пифани. – Она поперхнулась. – Или это неправда? Ну, говори же!

– Похожа. – Он стиснул ее ладонь. – Самую малость. Люди всегда принимают желаемое за действительное. В семье всегда говорили, что ты пошла в тетю Пиф. Мы верили этому.

Ком в горле мешал ей говорить. Наконец она выдавила:

– Ты знаешь, кто мои настоящие родители?

– Женщина с Мальты и офицер американского флота, служивший там на базе НАТО.

– Так я АМЕРИКАНКА?

– Знаешь, это совсем не ругательное слово.

– Неужели? – саркастически откликнулась она. Реджинальд Атертон всегда считал американцев недочеловеками. – Мои родители живы?

– Этого Джиффорд не знает, – взволнованно ответил Уоррен. – Возможно, тетя Пиф ознакомит тебя с какими-то подробностями. Это она организовала удочерение.

– Зачем отец удочерил меня, раз у него уже был ты? Это было сделано по всем правилам?

– Да. Я видел бумаги.

– Но ведь никого нельзя было ввести в заблуждение. Все знали, что мама – Одри – даже не была беременна.

– Никто ничего не знал – все ограничивалось семьей и ее юристами. Мать была нездорова на протяжении нескольких лет после моего рождения. У нее была длительная послеродовая депрессия. Она месяцами не выходила из дому. По словам Джиффорда, твое появление ни у кого не вызвало вопросов.

Однако она никак не могла прийти в себя.

– Все равно не могу себе представить, как это отец меня удочерил. Видимо, он сделал это не по своей воле. – Она в отчаянии зажмурилась. Истина состояла в том, что отец никогда ее не любил, всегда отвергал ее попытки показать, как она к нему привязана. Наконец причина такого отношения выяснилась: она просто не была ему дочерью. Да, очень просто!

– Джиффорд говорит, что его уговорила сделать это тетя Пиф.

Она заглянула в атертоновские голубые глаза брата, которые любила всю сознательную жизнь. Она только что сделала новое открытие, еще более болезненное, чем предательство Коллиса и даже новость о лишении ее наследства.

– Я тебе не сестра.

Уоррен встал, заставил подняться ее, обнял, стал гладить по волосам, совсем как в детстве, когда она, шестилетняя дурочка, упала с пони; совсем как в тот раз, когда она, догоняя в Сент-Морице Бентли Хоргата, едва не свернула себе шею. Он был так же нежен с ней, когда она явилась в Лифорт-Холл на похороны одна, без Коллиса.

– Можешь мне поверить, – взволнованно прошептал он, – я тебя люблю. Ты моя сестра. Между нами все останется по-прежнему, что бы ни случилось.

«Уйма денег», – подумала Пифани, вешая трубку. Ей только что сообщили цену на систему безопасности для «Соколиного логова», ее мальтийской резиденции. Крупный, но неизбежный расход. За два дня до того, как она присоединилась в Париже к Одри и Джанне на показе мод, Трейвиса Прескотта настиг в ее доме сердечный приступ, стоивший ему жизни. Вернувшись из больницы, где ей уже не удалось застать Трейвиса живым, она обнаружила, что на вилле побывали незваные гости. Провозившись на пару с экономкой Кларой не один день, они констатировали, что ничего не пропало. Они уделили должное внимание и имуществу Трейвиса, хотя и терялись в догадках, польстились ли воры на что-либо из его пожитков. Впрочем, похоже, что ценные предметы и деньги не вызвали у них интереса. Загадочное происшествие оставило у Пифани неприятный осадок.

Она была вынуждена признать, что Мальта перестала быть тем сонным островком, каким была в годы ее юности. В местном университете училось много ливийцев и алжирцев. Существовали неопровержимые доказательства, связывавшие Мальту со взрывом авиалайнера «Пан-Ам» над шотландским городком Локерби. Остров стал транзитным пунктом для английских нефтяников, работающих в Ливии, – расхристанной, беспокойной братии. Хуже всего, на взгляд Пифани, было то, что пляжи острова оккупировали немецкие туристы, напрочь забывшие о том, как их страна обрушивала смерть на остров полвека назад.

Коренные мальтийцы узнавали друг друга издалека. Благодаря небольшим размерам острова и бракам местные жители давно породнились. Однако времена изменились. Ограбления, о которых прежде не слыхивали, стали обычным делом. Это не могло не огорчать Пифани, но она не унывала, так как прошла через худшие испытания.

Громкий стук в дверь заставил ее встрепенуться.

– Что случилось, Джанна?

Синее шерстяное платье, в котором предстала перед ней племянница, очень шло к ее глазам, приобретшим сейчас какой-то враждебно-зеленый отблеск.

– Реджинальд отказал мне в наследстве: я не его дочь. Почему ты скрывала от меня это?

– А как же акции «Голубого грота»? Он мне обещал... – растерянно произнесла Пифани.

– Почему ты не говорила мне, что меня удочерили?

Вот и наступил момент, которого Пифани боялась столько лет, с тех пор, как взяла на руки крошку Джанну, появившуюся на свет несколько минут тому назад.

– Я много раз хотела тебе все рассказать, но меня удерживала клятва хранить тайну.

– Ты знаешь, кто мои родители? – Джанна кипела от возмущения.

Пифани так и подмывало разом выложить всю правду, но она опасалась, что Джанна не поверит ей. Хуже того, она, чего доброго, будет считать виноватой ее, Пифани. Она не могла рисковать любовью Джанны. Сейчас она гораздо больше нуждалась в неизменной поддержке Пифани. Измена Коллиса и завещание Реджинальда так ужасно совпали, что оставили бедняжку совсем беззащитной. Позже, когда Джанна освоится со своим новым положением, Пифани все ей расскажет. Сейчас же она намеревалась начать неспешную подготовку, излагая ей лишь тщательно отобранные факты.

– Да, я знала твоих родителей.

– Знала. – Джанна рухнула на диван. – Значит, их нет в живых?

– Да. Твой отец был офицером военно-морского флота США с мальтийской базы НАТО. Он погиб в результате дурацкого несчастного случая в ходе маневров. Поэтому он не успел жениться на твоей матери. Она умерла от болезни печени несколько лет тому назад.

– А я так и не видела их, – проговорила Джанна с холодным отчаянием. Впервые с тех пор, как она узнала о смерти Реджинальда Атертона и об измене Коллиса, из ее глаз полились слезы. – У моих родителей должна была быть какая-то родня. У меня должны быть двоюродные братья и сестры или по крайней мере...

Пифани присела с ней рядом и обняла ее – единственного человека в целом свете, ради которого она, не колеблясь, пошла бы даже на убийство.

– Вся семья твоей матери, Глории Эттард, погибла во время войны. Она выросла в монастыре кармелиток в Валлетте. Твой отец был единственным ребенком в семье. Его родители, наверное, давно в могиле. Мы, конечно, можем это уточнить. – Пифани очень обдуманно подбирала слова. – Но, скорее всего, у тебя нет никакой родни, кроме разве что очень дальней. Все это было тщательно проверено к моменту удочерения. Реджинальд потребовал гарантий, что никто не заявит на тебя права и не поставит его в неудобное положение.

– Почему же от меня отказалась родная мать?

Жалобный тон Джанны окончательно добил Пифани: она тоже разрыдалась.

– Глория не могла вырастить тебя в таких хороших условиях, как Атертоны. И, вспомни, твой отец не успел на ней жениться.

– Для меня это не имело бы значения. – Джанна боролась со слезами. – Она когда-нибудь спрашивала обо мне?

– Она покинула Мальту сразу после твоего рождения, – уклончиво ответила Пифани, сознательно избегая прямого ответа на вопрос. – О ее смерти я узнала от монахинь-кармелиток, с которыми она кое-как поддерживала связь. Насколько я понимаю, она так и не вышла замуж.

Джанна чувствовала себя чудовищно одинокой. Одна, одна в целом свете! На самом деле она благополучно прожила в этом одиночестве всю жизнь, просто не замечала этого. Через некоторое время она спросила:

– Как ты убедила Атертонов удочерить меня?

– Одри согласилась сразу. Она с таким трудом зачала Уоррена. Для этого ей пришлось отправиться в Швейцарию. Я знала, что она больше не сможет родить, а ей очень хотелось иметь дочь.

– А Реджинальд?

– Я уговорила его, настаивая на том, что так будет лучше для Одри. Понимаешь, Одри пошла в нашего отца, страдавшего хронической депрессией. В те времена мы даже не понимали, что это такое, тем более не умели с этим бороться. – Пифани взяла Джанну за руки. – Я скрывала от Одри, что наш отец покончил жизнь самоубийством. Когда я поняла, что она часто пребывает в том же состоянии – склонность к депрессии часто передается по наследству, – то настояла на постоянном медицинском наблюдении. Я старалась, чтобы Одри была счастлива. Ей безумно хотелось дочку.

– Мы всю жизнь только тем и занимались, что заботились о счастье ма... Одри, – проговорила Джанна с ноткой сожаления в голосе.

– Не суди ее слишком строго. Теперь, когда нам стало известно о тайной жизни Реджинальда, мы понимаем, что ее брак никак не мог быть счастливым. Она старалась быть для тебя хорошей матерью, разве нет?

– Да. Она выбивалась из сил, но я все равно больше тянулась к тебе. – Немного поколебавшись, Джанна спросила: – Если бы меня не удочерила Одри, это сделала бы ты?

– Конечно! – вскричала Пифани и заставила себя задать щекотливый вопрос: – Тебе бы этого хотелось?

– Да, – чуть слышно ответила Джанна. – Когда я навещала тебя, то твердила себе, что вернулась домой и больше никогда не уеду. С Атертонами мне всегда было не по себе, хотя Уоррен искренне старался облегчить мне жизнь.

Пифани зажмурилась. Слова Джанны переворачивали ей душу.

– Тогда уедем отсюда. Я так хочу жить вместе с тобой! В «Соколином логове» достаточно места. Пора обучить тебя моему ремеслу, чтобы ты смогла меня когда-нибудь заменить.

– У меня нет на это никакого права. Я ведь тебе не племянница.

У Пифани защемило сердце, но ее ответ прозвучал невозмутимо:

– В свое время я хотела выйти замуж, но война нарушила мои планы. Спустя пятнадцать лет родилась ты. Ты всегда занимала в моем сердце особое место. Свои отели я строила ради тебя. Я всегда знала, что в один прекрасный день ты станешь наследницей всего моего дела. Ты мне как дочь, и не будем больше об этом.

4

Что за нелепость! В Копыте Мула дело кончилось бы паводком, который бушевал бы не более десяти минут. Здесь, на Мальте, все было по-другому: истосковавшийся по влаге известняк, из которого, собственно, и состоял остров, впитывал воду, но происходило это так медленно, что наводнение затянулось. Как назло, уже два часа не подавали электричества.

Ник снял наушники, дослушав кассету с «Прямой и явной угрозой», и решил, что настало время заглянуть к Миллисенте и трем ее мальтийским щенкам. Наручные часы с подсветкой показывали 10.30. Пифани просила Ника выпустить Миллисенту в десять, поскольку сама она вернется домой только после полуночи.

Он медленно, на ощупь пересек гостиную – за три дня трудно было освоиться с гостевым домиком, где до него обитал Трейвис, – и оказался прямо перед застекленной дверью, выходившей на главный дом. Впрочем, это был не просто дом. «Соколиное логово» выглядело куда внушительнее самого крупного сооружения в Копыте Мула – похоронной конторы Хенсли.

Ночь была безлунной, по стеклу хлестал дождь, зловеще завывал ветер. Ник знал, что где-то между домиком для гостей и «Соколиным логовом» расположен бассейн, но сейчас не мог его разглядеть. Жаль, что у него нет фонаря! С его вечным невезением он того и гляди свалится туда по пути.

Надо было спросить мисс Кранделл, где у нее лежит фонарь. Днем, когда она прощалась с ним, отправляясь на соревнование по бриджу, Ник загорал после купания. В небе не было ни облачка. Все две недели, что он успел провести на Мальте, стояла типичная, как ему говорили, погода: солнечные дни и теплые ночи. Однако чувствовалось, что приближается ливень. Почему он не догадался спросить о фонаре?

Мальта напоминала Нику какое-то другое место, но он пока не мог определить, какое именно. Возможно, картинку из книжки про короля Артура и его рыцарей, прочитанную в детстве, – или что-то другое? Едва очутившись на острове, он почувствовал себя как дома. У него вызвали восхищение манящие пляжи, создающие резкие контрасты с окрестными деревнями, как будто оставшимися в далеком прошлом с их узкими булыжными улочками и сказочными домиками, сохранившимися со средневековья.

Ник решил, что дальше ждать бессмысленно. Ливень и не собирался утихать. Собака томилась взаперти уже несколько часов. Накрыв голову плащом, Ник запрыгал по двору, описав большую дугу, чтобы не рухнуть в бассейн. Дождь не давал открыть глаз, поэтому, споткнувшись о какой-то корень, он чуть было не растянулся и не врезался головой в угол дома. Опираясь одной рукой на известковую стену, а другой удерживая над головой плащ, он медленно двинулся дальше наугад, боясь, что проскочил мимо двери, ведущей в помещение для слуг и дальше в кухню. Через мгновение он угодил в лужу и промочил ноги.

– Черт!

Вот и дверь. Он долго не попадал ключом в скважину. Как только дверь распахнулась, Миллисента стремительно бросилась под дождь. Затворяя дверь, он надеялся, что у собаки хватит ума вернуться, завершив свои дела. Он бросил на кафельный пол плащ, разулся и стянул носки. Зачем растаскивать грязь по дому?

Неподалеку повизгивали щенки. Он двинулся на звук. Он был здесь, в подсобке, только один раз, когда Пифани учила его ухаживать за щенками. Запах говорил о том, что они где-то поблизости. За пять с лишним часов три щенка могли с успехом превратить комнату в минное поле.

Он благополучно достиг кухни и стал обшаривать полки в поисках фонаря, но ничего не нашел. Миллисента благоразумно возвратилась, что подтверждало упорное царапанье в дверь. Ник добрался до двери и приоткрыл ее. Собаке хватило щелки, чтобы мигом оказаться под крышей. Благодаря ее белоснежной шерсти ее было легче разглядеть в темноте, чем что-либо еще. Он поднял ее с пола, намереваясь чем-нибудь вытереть. Собачка встряхнулась, обдав его лицо брызгами, и, вырвавшись, бросилась на кухню.

Черт! Надо было закрыть дверь! Пифани предупреждала его, что Миллисента воспользуется малейшим шансом, чтобы спрятаться от своего потомства. Она отбыла при щенках шесть недель. Теперь, когда они больше не сосали молоко, она стремилась поскорее проститься с материнскими обязанностями. Для этого существовал один способ: удрать и спрятаться. Что теперь делать? Обыскивать весь дом в кромешной тьме?

Чертыхаясь на каждом шагу, Ник ощупью добрел до столовой. Там он уже разинул рот, чтобы крикнуть: «Печенье, печенье!» – это был единственный надежный способ вернуть зловредное животное, когда раздался звон разбиваемого стекла. Ну и везет ему! Наверняка Миллисента сбросила со столика в гостиной что-то хрустальное.

Понадеявшись на память, подсказывающую, что виллы в средиземноморском стиле отличаются просторными холлами, где за отсутствием мебели не за что зацепиться в темноте, Ник поспешил в гостиную, но вскоре остановился – примерно там, где, как он помнил, то ли две, то ли три ступеньки вели вниз.

Он снова приготовился подманивать собачонку ложными посулами, но слово «печенье» застряло у него в горле. Впереди он заметил движение. По темной комнате скользила какая-то тень. И это была, безусловно, тень человека, а не собаки.

В окно с раздвинутыми шторами просачивалось слабое подобие света. Ник догадался, что грабитель разбил стеклянную дверь и, проникнув в дом, раздвинул шторы, которые обычно держали плотно задернутыми, опасаясь безжалостного средиземноморского солнца.

Ник прижался к стене, уверенный, что остался незамеченным, но разглядеть в такой темноте грабителя тоже не представлялось возможным.

Он ждал, что предпримет чужак, вспоминая рассказ Пифани о проникновении в дом, случившемся в ночь смерти Трейвиса. Главный дом был просто обыскан, зато в домике для гостей, где обитал Трейвис, все было перевернуто вверх дном. Собирая вещи друга для отправки в Остин, Ник кое-чего недосчитался, в частности, фотоаппарата. Мальта – небольшой остров, и Ник полагал, что в «Соколиное логово» наведался тот же самый человек. Ничего, теперь ему не уйти.

Он внимательно следил за человеком в плаще, в низко надвинутой шляпе. В руке у него было что-то длинное – то ли нож, то ли револьвер с длинным стволом, но никак не фонарь. Фонарь он наверняка держал в другой руке. Скоро он включит его, и безоружный Ник окажется беззащитным. На решение оставались доли секунды.

Ник одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от незнакомца, и сбил его с ног. Они упали на пол. Преимущество внезапности было на стороне Ника, поэтому ему удалось усесться на противника верхом. Оружие покатилось по полу со стальным звоном.

Ник схватил незнакомца за запястье, намереваясь заломить ему руку за спину, после чего заставить встать. Однако в возне он задел что-то подозрительно мягкое и присмотрелся.

Неужто женщина? Нет!

Да! Вот черт!

Она стонала от боли. Ник поспешно убрал руки от ее груди, борясь с желанием принести извинения. Впрочем, зачем это ей понадобилось вламываться в «Соколиное логово»? Женщины вполне способны быть столь же опасны, как и мужчины. Эта к тому же явилась незваной и вооруженной.

Она извивалась, стараясь освободиться, но он крепко прижал ее к полу своим телом. В его ухо, находившееся в нескольких дюймах от ее рта, ворвался крик, который наверняка услыхали в двухстах милях к югу, в знойной Ливии.

– Бросьте, сударыня!

Она хотела было ударить его по лицу, но он вовремя отшатнулся в сторону, поэтому ее ногти царапнули ему только шею под ухом.

Полегче! Их носы едва не соприкасались кончиками. Как она ни мотала головой из стороны в сторону, он успел увидеть, что она бледна от страха. Внезапно она неожиданно сильно вцепилась ему в волосы. Он в ответ охватил ее за горло с целью припугнуть.

– Не заставляйте меня причинять вам боль, – попытался он образумить незнакомку.

Она укусила его за руку. Почувствовав острую боль, он, не поддаваясь слабости, продолжал сдавливать горло вырывающейся женщины. Внезапно она обмякла. Он тут же убрал руку. Неужели он ее убил? Ведь он действовал вполсилы, нет, в четверть силы, от этого не умирают. Ему стало нехорошо. На его счету была до сих пор одна смерть – гремучей змеи в сухом русле неподалеку от родного дома. Ник вскочил на ноги, моля бога, чтоб не стать убийцей, и ушиб ногу об некстати подвернувшийся стол.

«Умершая» мгновенно метнулась в направлении двери, но он оказался проворней. Он настиг ее, схватил за плечи и рывком остановил. Снова ударившись, на сей раз о диван, он потерял равновесие и плюхнулся на мягкие подушки, увлекая ее за собой. Теперь роли переменились: она сидела на нем верхом.

– П-прошу вас, не трогайте меня! – взмолилась она, несмотря на свое преимущественное положение. Акцент был стопроцентно британский. – Я отдам вам все, что захотите, только не убивайте меня!

– Убить вас? – Он снял ее с себя, но отпускать пока не собирался. – Я не причиню вам вреда, если вы спокойно подождете, пока я вызову полицию.

– ВЫ вызовете полицию?

– Послушайте, сударыня, вы вломились в чужой дом! – Он потащил ее за собой, собираясь воспользоваться кухонным телефоном.

– Я здесь не чужая. Я...

Он остановился.

– Как это «не чужая»? Что за чушь? Вы разбили стекло и тайно проникли сюда!

– Я звонила, но на звонок никто не отвечал, – ответила она дрожащим голосом. – Я думала, что застану дома тетю Пиф или Клару.

Тетя Пиф... Кларой звалась экономка, уплывшая на выходной на Гоцо, к дочери. Судя по всему, он крепко помял родственницу Пифани. Он отпустил ее и недоверчиво спросил:

– А как насчет вашего оружия?

– Оружие? – Несмотря на испуг, в ее тоне звучало искреннее удивление. – Вы говорите о кочерге? Я разбила ею окно, чтобы попасть в дом. В такой дождь я побоялась ехать с холма, когда не горит уличное освещение. Тетя Пиф только похвалила бы меня за то, что я не осталась ночевать в машине.

– Кто вы такая?

– Леди Джанна Атертон Пемброк. Пифани Кранделл – моя тетка. – Голос ее был уже не таким испуганным. – А вот вы кто? Что вы делаете в доме тети Пиф?

– Ник Дженсен. Я снимаю домик для гостей. Ваша тетя уехала играть в бридж и попросила меня присмотреть за Миллисентой и ее щенками.

– Вы всегда набрасываетесь на ни в чем не повинных женщин?

– Я принял вас за вора. Тетя рассказывала вам об ограблении?

– Рассказывала, но...

– Откуда мне было знать, что вы не грабительница?

– Наверное, вы правы. Тетя Пиф ждала меня позже. Видимо, она не сообщила вам о моем приезде. Теперь, если у вас больше нет вопросов, я удаляюсь в свои покои, – нахально закончила она разговор.

Несмотря на темноту, Джанна без труда нашла лестницу и стала подниматься. Она столько раз бывала в «Соколином логове», что ориентировалась здесь, как у себя дома. Однако сейчас она цеплялась за перила, стараясь идти быстрее, сердце билось о ребра, как бешеное. Она не сомневалась, что этот человек прикончит ее. Он так ее напугал, что она назвала себя «леди Джанна», чего обычно избегала.

Преодолев половину лестницы, она все же остановилась, чтобы хоть немного унять сердцебиение. Она все еще ощущала придавившую ее к полу тяжесть тела Ника Дженсена, представляла его физиономию – наверняка уродливую. Она видела ее, вернее, то была тень, нависшая над ней, когда она уже прощалась с жизнью.

Она достигла своих «покоев» – нескольких комнат, принадлежавших ей всегда. Страх не только не покидай ее, но и становился все сильнее с каждой секундой. Ник Дженсен был совсем рядом, на первом этаже. Она миновала гостиную и вошла в спальню. Она убеждала себя, что этот человек не опасен. Случившееся было просто ошибкой. Тем не менее Джанна предпочла запереться.

Отбросив плащ, она, не раздеваясь, рухнула на постель, чувствуя смертельную усталость. Пощупав ноющий затылок, она обнаружила набитую при падении на пол шишку.

Ее мысли метались в широком диапазоне между яростью и благоразумием. С одной стороны, она не держала на него зла, понимая, что сама дала повод для нападения, с другой, она еще никогда не подвергалась такому бесцеремонному обращению. Она продолжала чувствовать прикосновение его рук к своей груди и невыносимую тяжесть его тела. В ее ушах до сих пор звучал его резкий голос, за которым должен был последовать выстрел или по меньшей мере лязг наручников.

Дождь наконец-то перестал, но с листьев крупными каплями стекала вода. Эти звуки навевали сон. Она закрыла глаза, надеясь немного успокоиться после не очень удачного приземления самолета и страшного происшествия в темной гостиной. Незаметно для себя она забылась. Ее разбудило что-то мокрое, устроившееся у нее на груди и увлеченно лизавшее ее в нос. Она едва не вскрикнула, но вовремя опомнилась.

– Милли?

Бедная собачка совершенно вымокла, что было опасно для ее хрупкого здоровья. Джанна встала, прижимая к себе мокрое животное, и направилась в ванную, чтобы насухо вытереть Милли. И все же что, собственно, делает в этом доме Ник Дженсен? Похоже, что до Милли ему нет никакого дела. Может, он просто наводчик? Ей было хорошо известно, что в «Соколином логове» собрано немало ценных предметов искусства и живописи.

Она вытерла Милли и завернула ее в сухую махровую простыню. Возвратившись в спальню, она услышала внизу знакомый голос, повторявший:

– Печенье, печенье, печенье!

Джанна отперла дверь.

– Тетя Пиф, я здесь. Милли у меня.

– Вот не ожидала! – Джанна не сомневалась, что тетя рада ее появлению, хотя рассмотреть выражение лица в такой темноте было невозможно.

– Я покончила со всеми делами. Теперь я хочу начать работать с тобой. – В Лондоне ее уже ничего не удерживало.

Тетя Пиф вошла к ней с зажженным фонарем.

– Бедненькая! – вскричала она, протягивая руки к Милли и вручая Джанне фонарь. – Как ты умудрилась так вымокнуть?

Джанна опустилась на диван и горестно вздохнула, она вдруг почувствовала невероятное облегчение.

– Наверное, этот Дженсен ее выпустил, а потом забыл о ней.

Тетя Пиф села с ней рядом, лаская собачку.

– Скорее Милли сама от него удрала.

Джанна поспешила красочно описать тете происшествие в гостиной, закончив рассказ словами:

– Я ему не доверяю.

– Это недоразумение, только и всего, хотя, думаю, тебе пришлось туго. Ник думал, что защищает мое имущество.

– Но он чуть меня не придушил! Тебе не кажется, что это слишком суровая мера? – Снисходительность тети Пиф была ей непонятна. Раньше Джанна бежала к ней с малейшей царапиной, мельчайшим синяком, пустяковейшей обидой и всегда могла надеяться на утешение. – Я не смогу чувствовать себя в безопасности, пока он живет в домике для гостей. Я его боюсь.

Этим дело не ограничивалось. С первой же секунды ее не покидало странное ощущение совсем иного свойства, нежели страх. Не встречались ли они прежде? Нет, невозможно, она бы узнала его своеобразный акцент. Однако ощущение, что она видела его не впервые, не проходило.

– Он такой... огромный. И... уродливый.

– Уродливый? – Тетя Пиф снисходительно улыбнулась. – Внешность – она, знаешь ли, от бога. Однако по существу он добрый малый. Для этого нужна душа, а она у него есть.

Джанна восприняла это замечание как критику в адрес Коллиса Пемброка. Тетя Пиф всегда его недолюбливала. Джанна чувствовала это с самого начала. Но она польстилась на Коллиса не из-за его внешности, а потому, что вообразила, будто он любит ее так же сильно, как и она его.

– Советую тебе не отталкивать Ника Дженсена. Он нам понадобится.

– Для чего?

– Ты давно разговаривала с Уорреном?

– Давно. – Выражение лица тети ей не понравилось, хотя она могла лишь смутно разглядеть его в полутьме. – Джиан Паоло? – предположила она. Впрочем, какое отношение может иметь этот итальянец к сверхбдительному техасцу, поселившемуся в «Соколином логове»?

– Он исчез.

– Господь внял нашим молитвам.

Тетя Пиф пригладила шерсть уснувшей Милли и посмотрела сперва на Джанну, потом на измученную собачонку.

– При официальном зачтении завещания Реджинальда обнаружилось, что он оставил Джиану кое-какие ценности.

Джанне стало нехорошо.

– Почему юристы не предупредили Уоррена раньше? Когда речь шла обо мне, они поспешили поставить его в известность.

– Они не сразу обратили на это внимание. В завещании Реджинальда было слишком много пунктов.

На Джанну нахлынули горькие воспоминания, но она напомнила себе, что теперь надо думать только о будущем. Прошлое осталось в прошлом.

– Что именно он ему предназначил?

– Тридцать пять процентов доли в отелях «Кранделл». Я продала Реджинальду солидный пакет, чтобы собрать денег на строительство «Голубого грота». – Тетушка нахмурилась. – В мои планы входило вскоре выкупить акции назад. Не могла же я подумать, что он умрет столь скоропостижно. Но даже если бы он и был при смерти, я, разумеется, рассчитывала на то, что он оставит эти акции тебе.

– Я сама их выкуплю, – решила Джанна. – Уоррен ссудит мне денег.

– Для начала необходимо отыскать Джиана. А пока что будь обходительна с Ником Дженсеном. Ему принадлежат двадцать процентов акций компании.

– Зачем было продавать акции ему?

Тетя Пиф выпрямилась на диване.

– Мне было нелегко собрать деньги на «Голубой грот». Бредфорды убедили здешние банки, что это слишком рискованное предприятие. Я попросила денег у Реджинальда. Остальные двадцать процентов купил Трейвис Прескотт. Ник Дженсен – его наследник.

Джанне пока не доводилось встречаться с Энтони Бредфордом, Большим Тони, как его называли. Но сколько она себя помнила, он всегда слыл тетиным соперником. Это был владелец многих предприятий на Мальте, в том числе и отелей, конкурировавших с принадлежащими Пифани.

– Выходит, ты опасаешься, что Энтони Бредфорд выкупит долю у обоих и получит контрольный пакет на твои отели?

Тетя Пиф сурово кивнула головой.

– Он подключил к делам своего сына, Kepта. Это семейство дает понять, что не успокоится, пока у них под контролем не окажутся все отели Мальты. Я не могу этого допустить. Я посвятила своему бизнесу всю жизнь.

– Не беспокойся. Уоррен найдет итальянца и убедит его расстаться с акциями. А я тем временем займусь долей Ника Дженсена.

...В «Соколином логове» загорелся свет, значит, электричество наконец починено. Ник направился в ванную и внимательно изучил царапину у себя на шее и укус на кисти. Великолепно! Завтра все его сослуживцы будут гадать, что за безумствам он предавался в выходные. Левая нога Ника онемела после удара коленом об пол в схватке с ее высокородной светлостью по имени леди Джанна. Откуда ему было знать, что она не простая воровка?

Он вспомнил, что мисс Кранделл однажды обмолвилась о племяннице, которой предстояло заняться вместе с ней гостиничным бизнесом. Она называла ее просто «Джанной», без «леди» и двуствольной фамилии. Экая важность! Голос с таким же акцентом преследовал его в кошмарных снах: подъем в конце фразы, рваный ритм. «Я удаляюсь в свои покои!» Ну надо же!

Работая в Японии, он сторонился женщин из британского посольства. Обликом они не отличались от американок, но стоило им открыть рот, как он тут же вспоминал свою учительницу шестого класса, миссис Мут. Проницательная была бестия – этого у нее не отнимешь. Она с первого же дня раскусила Ника. Сколько он ни улыбался, она мучила его на протяжении самого длинного года в его жизни. Напоследок она вызвала в школу его мать, чем окончательно его добила. Он до сих пор не воспрянул из пепла.

Лучше привыкай к здешнему говору, дружок. Тебе придется проторчать здесь не меньше полугода. Что поделать, если весь остров говорит с английским акцентом.

В гостиной зазвонил телефон. Он снял трубку, полагая, что в столь поздний час кто-то неверно набрал номер.

– Алло!

– Ник!

– Остин! Как дела?

– Пока не жалуюсь. – Несмотря на превосходную связь, голос звучал глухо.

– Значит, так. Я пока не смог обнаружить подружку Трейвиса. В офисе о ней никто ничего не знает. Хозяйка, Пифани Кранделл, тоже в неведении. Но я...

– Я получил отчет о вскрытии.

Шестое чувство подсказало Нику, что сейчас прогремит гром.

– Это был не сердечный приступ?

– Нет, яд.

Боль, не проходившая с того дня, когда он узнал о смерти друга, стала еще острее.

– Что вы сказали?

– Они утверждают, что он отравился цветками олеандра, а может, ветками или листьями – в общем, не в этом дело...

– Трейвис не сумасшедший, он не стал бы есть олеандр. – Услышанное показалось Нику бессмыслицей. Умереть от олеандра? Это выглядело как эпизод из третьеразрядного детектива. – Почему же здешний коронер зафиксировал смерть от сердечного приступа?

– Те же симптомы: боль в груди, затрудненное дыхание...

– Должно существовать какое-то... – Он хотел сказать «разумное объяснение», но они с Остином никогда не лгали друг другу – ни в прошлом, ни сейчас.

– Как насчет этой Кранделл? Вдруг она...

Об этом можно забыть, подумал Ник. Он привык доверять своему инстинкту. В следующее мгновение он вдруг вспомнил странное поведение Пифани Кранделл при встрече с ним. Ее чуть не хватил инфаркт, и стоило ей узнать, что он будет руководить местным разливочным предприятием, как она настояла – сопротивляться ей было совершенно невозможно, – чтобы он переехал в домик для гостей, который прежде снимал Трейвис.

– Зачем Пифани Кранделл стала бы убивать Трейвиса?

5

Ник хмурился, взгляд его был суров.

– Чем вы накормили Трейвиса вечером накануне его смерти?

– Один раз я уже ответила вам на этот вопрос, как только вы приехали. – Пифани отнюдь не выглядела смущенной. – С тех пор ничего не изменилось.

– Повторите еще раз. Вдруг вы тогда что-то упустили.

– Трейвис был приглашен на вечерний чай, а не на ужин, но он явился поздно, что было на него не похоже. Он, как обычно, принес мне подарок. У него были прекрасные манеры. В тот раз это был горшочек с медом.

Это не удивило Ника. Трейвис просто обожал мед и каждое утро помногу намазывал его на свои тосты. Сколько ни дразнила его Аманда Джейн, предрекая неминуемое ожирение, он не собирался отказываться от своей привычки.

– Он выпил стакан чаю и съел булочку с медом.

– Что это был за чай? – Нику было любопытно, прозвучит ли тот же ответ, что в первый раз.

– С лепестками орхидеи. Он перепробовал все мои сорта чая, но предпочитал этот.

Ответ был тот же, Ник услышал его и в первый раз, когда, едва появившись в ее доме, начал подробно расспрашивать о гибели друга.

– Мы ждали Клару с сандвичами и десертом, когда Трейвис почувствовал первый приступ боли. Он...

– Ничего другого он не ел? – перебил ее Ник. Подробности предсмертных мук друга были для него невыносимы. Знал ли он, что отравлен? Знал ли, что сейчас умрет?

– Нет, не ел. – Во взгляде Пифани появилось недоумение. – А почему вы спрашиваете? У вас есть какие-то новые сведения?

– Да, он умер не от сердечного приступа. – Ник помолчал, рассчитывая, что Пифани проявит волнение, но так ничего и не дождался. – Это было отравление олеандром.

Пифани окаменела. Ее изумление было совершенно искренним.

– Не могу в это поверить! Как же это могло произойти?

– Я надеялся услышать об этом от вас. Он не говорил, где побывал?

– Нет, но я решила, что он наведывался на свой катер. По субботам он обычно посещал яхт-клуб.

– Он не называл имен, ничего не рассказывал?

Думая о последних минутах жизни своего друга, Ник старался не закрывать глаза, чтобы не навоображать невесть чего.

– Нет, – тихо ответила Пифани. – Он твердил, что боль пройдет. Уверена, он и не подозревал, что доживает последние минуты. Внезапно он потерял сознание. Тут же произошла остановка сердца. Мы с Кларой пытались привести его в чувство, но...

«Где же был ты, когда Трейвис так в тебе нуждался?» – не впервые задал себе вопрос Ник.

Пифани крутила на пальце кольцо с мальтийским крестом, отражающее утренний свет.

– Трейвис был удивительным человеком. Он рассказывал вам, как мы с ним встретились? Это случилось на приеме в «Оберж де Кастиль», резиденции премьер-министра. Он сжалился надо мной, старушкой, и пригласил на танец. Мы разговорились, и я узнала, что он ищет жилье. Я предложила ему снять мой домик для гостей.

Ник не удивился, что Трейвис пригласил танцевать Пифани Кранделл. Он всегда спешил на выручку людям. Чем больше человек нуждался в нем, тем преданнее становилась дружба Трейвиса. Никто не знал этого лучше, чем Ник.

За полчаса до делового ленча Ник прошел по сходням Королевского яхт-клуба на Маноле, озираясь в поисках причала номер 666, у которого была пришвартована яхта Трейвиса. Переговорив с Пифани, он сначала отправился в полицейскую префектуру. Префект, Альберт Аттард, уже получил факс от властей Хьюстона и возобновил следствие по делу об обстоятельствах гибели Трейвиса Прескотта. Оттуда Ник поспешил в яхт-клуб, где спросил, не виделся ли кто-либо с Трейвисом в день его кончины. Один официант сказал, что как будто видел Трейвиса в баре «Корсар», но не смог вспомнить, было ли это в тот самый день или раньше. Остальные члены клуба, к которым обращался Ник, знали имя, которое он называл, но не более того.

Ничего удивительного Ник в этом не усматривал. Трейвис, в отличие от своей сестры, не был хорош собой. Такие, как он, тихие, непритязательные люди редко когда могут похвастаться большим количеством друзей. Зато в друзьях у него ходили самые завидные личности.

Ник спохватился: а не был ли Трейвис все четыре года, которые он провел на Мальте, так же одинок, как Ник в Японии? Им следовало бы переписываться, как-то встречаться, звонить друг другу...

Ник глядел на цепочку яхт и заставлял себя восхищаться ими. У причала 664 стояла яхта под названием «Скромница». Ничего скромного в ней на самом деле не было – она превышала размерами дом матери Ника в Копыте Мула. Следующая яхта имела в длину больше пятидесяти футов. Целый матросский десант находился на борту, усердно полируя медные части. На Мальте определенно водились денежки, и немалые.

Для того чтобы узнать яхту Трейвиса, Нику не пришлось сверяться с номером на борту. Название заставило его замереть: «Аманда Джейн».

Превосходное название! Как еще назвать столь грациозную яхту, если не именем самого совершенства? Он провел рукой по полированной обшивке, вспоминая старый катер, приобретенный им и Трейвисом на озере Хауленд для буксировки водных лыжников. Они сами написали на его транце «Мокрушка». Аманда Джейн была в ужасе, но они дразнили ее, говоря, что у них были на примете гораздо более двусмысленные названия. Забыв о матросах, Ник рассмеялся. Он вновь вспомнил счастливые времена и свою любовь.

И, временно отмахнувшись от горестного воспоминания, он ступил на палубу. «Аманда Джейн» была скромнее соседних яхт, однако и она представляла собой дорогое гоночное судно в итальянском стиле. У него появился соблазн опробовать приборную панель – вне всякого сомнения, тут были использованы все те новейшие приспособления, о которых они когда-то грезили; однако вместо этого Ник поднялся в капитанскую рубку, чтобы заглянуть в судовой журнал. Никакого журнала он там не обнаружил.

Из журнала он надеялся почерпнуть, кто и когда поднимался на борт «Аманды Джейн». Вдруг всплыло бы имя загадочной женщины с фотографии? Может быть, именно она прихватила с яхты журнал, чтобы затруднить работу сыщикам? Ник упал в капитанское кресло и уставился поверх, темно-синей воды на желтый полуостров, окруженный еще в эпоху Крестовых походов каменными бастионами. Впрочем, сейчас ему было не до любования красотами Валлетты.

В голове Ника гвоздем застрял вопрос, кто же отравил Трейвиса. Местная полиция не слишком продвинулась в расследовании, зато она связалась с медицинским экспертом, рассказавшим о быстродействии олеандрового яда. Видимо, Трейвис принял яд во время трапезы в яхт-клубе или позже, прямо в «Соколином логове».

Чутье подсказывало Нику, что Пифани Кранделл винить не в чем, однако пока все улики указывали на нее...

– Нет! – пробормотал Ник.

Пожилая дама искренне симпатизировала Трейвису. Почему он не принимает во внимание возможность несчастного случая? Вдруг Трейвис на пути в «Соколиное логово» остановился где-то, чтобы перекусить, и отравился? Очень маловероятно. Зачем ему было где-то перекусывать, раз его ждали к столу, практически к ужину, хоть это и носило другое название? К тому же Трейвис никогда никуда не опаздывал. Никогда, кроме вечера своей смерти...

Ник не знал, сколько времени он вот так просидел в кресле, размышляя о загадочной смерти друга. Внезапно яхта покачнулась от волны, поднятой пролетавшим мимо катером, и Ник встрепенулся. Морское такси, подобно местным рыбацким лодкам, было разрисовано ярко-зелеными, желтыми и красными мазками, с вкраплениями голубого. Нику эти посудины напоминали гондолы, но Пифани утверждала, что эти деревянные лодки восходят по конструкции к финикийской модели, принесенной на остров ранними поселенцами. На носу лодки, слева и справа, красовалось по свирепому человеческому глазу. То были глаза Осириса – защита от злого духа. Ник буквально физически ощущал чувство потери, как громадную тяжесть, давившую на плечи. Он с трудом поднялся. Где был Осирис, когда в нем так нуждался Трейвис?

Посмотрев на часы, Ник спохватился, что опаздывает на ленч с Кертом Бредфордом. Он кинулся на пристань, где стояли шлюпки, принадлежавшие крупным яхтам. Его терпеливо ожидала шлюпка с «Песни сирены», превосходившая по размеру его «Мокрушку». Моряк в белой форме поспешно отчалил.

Ник печально смотрел на «Аманду Джейн», слегка покачивающуюся на волнах в глубине бухты Марсамксетт. Приглашение на ленч с Кертом Бредфордом вызывало у него недоумение. По информации, которой снабдила его компания, семейство Бредфорд принадлежало к числу богатейших на острове. Помимо сети отелей, они владели кое-какими предприятиями, в частности, разливочным – совместно с «Империал-Кола». Разливочные мощности функционировали в соответствии с долгосрочным контрактом, не вызывавшим никаких вопросов. Странно, зачем Керту Бредфорду понадобилось так срочно встретиться с ним. Ник, подумав, решил, что его подозрительность – наследие Японии, где каждый шаг должен был соотноситься с деловыми интересами.

Пробыв на острове менее двух недель, Ник успел заметить легкомыслие мальтийцев. Их отношение ко времени в Техасе назвали бы «мексиканским»: вам крупно повезет, если то, что должно было быть сделано вчера, будет сделано «manana» – завтра. После Японии Нику нелегко было приспособиться к этой расслабленной атмосфере.

Когда шлюпка причалила к «Песне сирены», Ник негромко присвистнул. На палубе яхты красовался окруженный креслами и столиками голубой бассейн с изображением русалки на дне. Двое моряков проводили Ника в столовую над бассейном и предложили подождать.

За стеклянным обеденным столом могли бы разместиться и две дюжины гостей. Все прозрачное великолепие держалось на единственной ножке в виде позолоченной русалки. Накрыто было на две персоны. Края фарфоровых тарелок украшали изображения русалочек. На каждом предмете сервировки было начертано золотыми буквами: «Песня сирены». Стеклянная стенка тоже была сплошь покрыта все теми же морскими красотками.

Ник минут десять наблюдал, как матросы тщательно чистят дно бассейна. Уж не намеренно ли его заставляют ждать? Нет, он явно слишком засиделся в Японии. Надо расслабиться. Он подошел к бару и смешал себе в бокале с надписью «Песня сирены» коктейль «бушуокер» из текилы и соуса «табаско», потратив весь соус из маленькой бутылочки.

– Извините, что я заставил вас ждать, – раздалось сзади. – У меня была телефонная конференция с Парижем, Веной, Нью-Йорком, Лондоном и Гонконгом.

Ник обернулся и увидел темноволосого мужчину лет тридцати пяти, то есть несколько моложе его самого. Видимо, на протяжении всего ленча этот тип будет хвастаться своими знакомствами и связями.

– Ничего, я как раз успел освоиться, – отозвался Ник.

– Керт Бредфорд. – Хозяин яхты протянул руку, рассматривая Ника.

– Ник Дженсен, – представился гость, пожимая протянутую руку.

Женщины в один голос признали бы Керта красивым мужчиной. Однако Нику его внешность показалась слишком вылизанной, что произвело на него неблагоприятное впечатление. Ему всегда бывало не по себе в обществе мужчин, одетых как манекены. На столь изнеженного субъекта нельзя положиться в трудную минуту. Керт подтвердил подозрения Ника: он налил себе белого вина и посмотрел на свое отражение в зеркале.

– Вас впервые назначили на производство? – спросил Керт, приступая к еде.

– Да, – ответил Ник, сразу насторожившись, несмотря на кажущуюся невинность вопроса. Керт достаточно имел дело с менеджерами «Империал-Кола», чтобы знать, что в компании принято сначала испробовать сотрудника на данном типе задания в Штатах, а уж потом посылать его за границу. Зачем же он задал этот дурацкий вопрос? А может, не дурацкий, а здравый? Может быть, Бредфорд удивлен, что Ника, не руководившего производством в Штатах, прислали на Мальту?

Керт кивком позволил слуге разлить вино.

– «Марсовин» особой выдержки, произведено в виноградниках Бредфордов к западу отсюда.

Ник попробовал вино и сказал:

– Восхитительно!

– Вы занимаетесь парусным спортом? – Ник отрицательно покачал головой, и Керт продолжал: – Тем не менее приглашаю вас в напарники. Я быстро вас обучу. У меня есть пятидесятифутовая гоночная яхта «Смертельное оружие». Я тренируюсь к регате, которая состоится в следующем месяце.

– Великолепно, – ответил Ник, хотя его уже изрядно раздражал покровительственный тон Керта. – Отличное предложение.

Глядя на слуг, подкативших к столу тележку с блюдом, накрытым серебряной крышкой, Ник решил, что Керту Бредфорду непременно что-то от него нужно. Иначе его гостеприимство переходило всякие границы. Зачем, к примеру, давать уроки плавания под парусами человеку, заведомо не принадлежащему к его кругу? Гонки яхт пожирали больше денег, чем Ник мог надеяться заработать за всю свою жизнь. Судя по чванливому Королевскому яхт-клубу, в котором состояли члены европейских королевских династий, греческие богатеи и немецкие промышленники, Керт Бредфорд не должен был испытывать недостатка в напарниках. К его услугам были истинные мореходы, а не хвастуны-техасцы, которым самое место в моторной лодке.

– Кассуле из фенека и фагиоли, – пояснил Керт, когда слуга стал наполнять тарелку Ника. – Наше национальное блюдо.

– Тогда почему вы зовете его «кассуле» – на французский манер?

Керт невозмутимо посмотрел на гостя и ответил:

– В меню это блюдо обычно значится как рагу.

Ник отважно попробовал, надеясь, что не нанес Керту оскорбления. Придется научиться держать язык за зубами. Компания наставляла своих служащих не высовываться, перенимать местную культуру, участвовать в местной жизни наравне с аборигенами, забыв, что они американцы.

– Не так важно название, как вкус. – Ник попробовал еще и одобрительно кивнул: – Очень недурно. А что такое «фенек» и фаг... фаг?..

– Фагиоли – мальтийская фасоль, фенек – кролик.

Ник перестал жевать. Только не это!

– В следующую субботу мы отмечаем у нас в Мдине день святого Кристофора. Я был бы рад, если бы вы посетили праздник и познакомились с моим отцом.

– Прекрасно, с радостью. – Ник возобновил еду: теперь он незаметно выбирал фасоль и овощи, откладывая в сторонку мясо.

– Насколько я понимаю, вы и Трейвис Прескотт были близкими друзьями. – Керт покачал головой. – Какая трагедия – умереть таким молодым!

Инстинкт в очередной раз не подвел Ника. Раз Керт знает о дружбе Ника и Трейвиса, значит, он гораздо осведомленнее, чем хочет казаться.

– Вы были хорошо знакомы с Трейвисом?

– Не настолько, насколько хотелось бы. Но я был спонсором его членства в Королевском яхт-клубе на Маноле. Ему пришлось бы ждать своей очереди несколько лет, а мне удалось сократить этот срок до полугода.

Ник недоумевал, зачем Бредфорду понадобилось оказывать такую услугу малознакомому человеку.

– Вы знали его подружку?

Керт посмотрел на свое смазливое отражение в зеркале и ответил:

– Нет, а что?

– Ничего, просто я слышал, что у него здесь был; девушка, но не смог ее найти.

– А зачем вам понадобилось ее искать?

– Причина смерти Трейвиса, как выяснилось, вовсе не сердечный приступ. Его отравили. – Ник пристально смотрел на Керта. – Ядом послужил олеандр. Думаю, это убийство. Если бы я нашел эту девушку, смог бы кое о чем расспросить ее.

– Убийство? – Керт смотрел то в зеркало, то на Ника. – Сомневаюсь. Скорее несчастный случай.

– Съесть олеандр случайно нельзя.

– Что верно, то верно, но я просто не могу себе представить, чтобы кто-то поставил себе целью убить Трейвиса Прескотта.

Керт поманил слуг, которые поспешно убрали со стола.

Судя по всему, ему нет до этого никакого дела. Ник наблюдал, как Керт пробует поданное на десерт шоколадное мороженое. Ник вонзил ложечку в прихотливую фигурку на тарелочке, но есть не стал. Он справедливо полагал, что Керт Бредфорд знает больше, чем позволяет себе говорить.

Керт доел десерт и провел по губам салфеткой, испачкав шоколадом хвост русалки.

– Знаете, незадолго до смерти Трейвиса мы с ним заключили частную сделку.

Ник подобрался. Наконец-то он понял, зачем его пригласили на ленч. В сценариях, которые он мысленно проигрывал, направляясь сюда, Трейвис не фигурировал.

– Вот как?

– Он дал согласие продать мне свою долю в корпорации «Голубой грот».

Чутье в очередной раз подсказывало Нику, что Керт лжет.

– Вы подписали какие-нибудь бумаги?

– Нет, – признался Керт. – Это было джентльменское соглашение.

Вранье! Никаких сомнений!

– У меня не было планов продавать акции.

Бредфорд пожал плечами, давая понять, что сделка ему не так уж важна.

– Я предлагал ему больше трех миллионов мальтийских лир. Это примерно миллион американских долларов.

В свое время такая сумма произвела бы на Ника впечатление, но теперь он стал другим человеком.

– Вам я готов предложить больше, – вкрадчиво заметил Керт. – Скажем, процентов на десять.

– Дайте мне время на размышление.

– Я заплачу вам больше, чем кто-либо. Держите меня в курсе дела.

Ник достаточно много времени провел в волнах большого бизнеса, чтобы знать, как выглядят спинные плавники, и издалека отличить акулу от дельфина.

Керт стоял на палубе, провожая взглядом лодку, на которой отплыл к берегу Ник Дженсен. Проклятый техасец хочет больше. Старая стерва Пифани Кранделл перебьет предложение Керта, и война возобновится. Вернувшись в салон, он сказал:

– Я говорил Большому Тони, что из этого ничего не выйдет. Дженсен был бы дураком, если бы не принял во внимание предложение Пифани Кранделл.

– Не беспокойся, – ответила Ронда, встряхивая головой, отчего ее Темные волосы рассыпались по плечам. – Это был всего лишь первый раунд. – Она закрыла дверь.

Керт плюхнулся на диван. Любой идиот заранее предсказал бы, что техасец на первый раз, конечно, отвергнет предложение, но Керт все равно боялся предстать перед Большим Тони. Отцу хватит одного испепеляющего взгляда, чтобы сделать из него мокрое место, но экзекуция продлится не один час: отец будет снова клеймить его за то, что он – никчемный плейбой, непригодный для управления империей Бредфордов.

– Что ты скажешь о Нике Дженсене? – спросил он усевшуюся рядом с ним Ронду. Она обняла его за шею и уже трепала мочку его уха.

– Мужик что надо, – прошептала она, хотя они были совершенно одни. – Глядя на его длинные ноги, я представляла себе, как хорошо было бы, если бы от переплелись с моими...

– Ты, кажется, распалилась? – Прошло уже несколько лет с тех пор, как они выяснили, что подглядывание друг за другом через зеркальную стенку, установленную Большим Тони для шпионских целей, являетется для обоих сильнейшим средством, стимулирующим желание.

– Еще как! – Она провела кончиком языка по кран его уха и, схватив его руку, стремительным движение» сунула ее себе под юбку.

Он сознательно не спешил подчиняться ей и пока что довольствовался поглаживанием ее бедра. Он знал, что скоро обнаружит, что на ней нет трусов – скоре всего ей вообще неизвестен такой предмет туалета. Он заблаговременно участила дыхание, закинула голову. Керт поцеловал ее в изогнутую шею, ближе к ключице – самому чувствительному местечку, и жадно втянул юсом пряный запах ее духов.

Он сам пришел в сильное возбуждение и с радостью вскарабкался бы на нее прямо сейчас, но она была слишком требовательной любовницей, чтобы одобрить такой бесхитростный вариант. Она ценила искусство предварительной любовной игры и высокое мастерство. Почти не отрывая губ от ее загорелой кожи, он снова спросил:

– Ну, что ты еще скажешь о Дженсене?

Она засмеялась – вернее, захихикала по своему обыкновению.

– Не беспокойся. Акции будут твоими.

Он благодарно продвинул руку дальше, заставив ее прикусить губу. Его пальцы одаривали ее умелой лаской. Она издала стон наслаждения.

– Не беспокойся. – Она любовно посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц. – Так и быть, я им займусь.

Джанна остановилась на лестнице, собираясь с мыслями, прежде чем появиться в столовой. До нее доносился характерный говор техасца. Она прислушалась и с удивлением призналась себе, что этот голос ей хорошо знаком, хотя среди ее знакомых никогда не было техасцев.

В следующую секунду она вспомнила, как он расплющил ее всем своим весом, как сжимал ее горло, как над ней маячила его уродливая – вернее, никакая в темноте – физиономия. Джанна набрала в легкие побольше воздуху и в очередной раз напомнила себе, что это было всего лишь недоразумением. Она вломилась в дом, а он проявил излишнюю бдительность. Сейчас было важно одно: заполучить акции.

Она спустилась по лестнице, намереваясь очаровать за ужином Ника Дженсена. Доля итальянца была слишком велика, поэтому для укрепления своего положения тетя Пифани остро нуждалась в акциях Дженсена. Одарив присутствующих улыбкой приветливой хозяйки, она вышла к столу.

Ник Дженсен учтиво привстал. Он был выше Джанны на целую голову.

– Добрый вечер.

– Добрый вечер. – На нее смотрели самые пленительные голубые глаза из всех, которые ей доводилось видеть. Эта была такая насыщенная голубизна, что на расстоянии его глаза можно было счесть очень темными. Прямые черные волосы, уже несколько недель требовавшие стрижки, обрамляли лицо, обладатель которого способствовал бы продаже мужского лосьона миллионами флаконов, если бы на него обратили внимание создатели телерекламы.

– Я страшно извиняюсь за вчерашнее. Я не сделал вам больно?

Она покачала головой. У него на шее красовалась свежая царапина. Неужели это ее работа? Он улыбнулся – улыбка была такой же неотразимой, как и серьезное выражение его лица. На щеке у него появилась одна-единственная ямочка – разве им не положено образовываться попарно? Она присмотрелась и убедилась, что не ошиблась – ямочка действительно была всего одна.

– А вы простите меня за то, что я вас поцарапала. Это я с испугу.

Она зашагала к стойке. Непонятно, как он мог показаться ей уродом. Конечно, там было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть, но как подвело ее женское чутье? Она вернулась со стаканом джина с тоником и села на диван рядом с тетей Пиф.

Пока Пифани распространялась насчет тонкостей охранной системы, которую установят на следующей неделе и которая надежно предотвратит недоразумения, подобные вчерашнему, Ник внимательно рассматривал Джанну. Маловата ростом, решил он, но мила: точь-в-точь приветливая соседская девушка. Красивее всего на ее лице были зеленоватые глаза. Она смутно напоминала ему кого-то. Ну, конечно: ее собственную тетю, Пифани! Джанна была вылитой Пифани Кранделл в молодости, а это означало, что она надолго сохранит привлекательность. Ее фигурка будет всегда оставаться ладной, песочные волосы постепенно подернутся серебром...

Однако поведение Джанны не смогло обмануть Ника. Он сразу понял, что не приглянулся ей. Она смотрела на него так, словно ожидала увидеть кошмарное детище Франкенштейна. Его коронная улыбка, к которой он прибегал лишь изредка, так как не любил понапрасну обнадеживать женщин, не сломала льда. Он делал над собой усилие, чтобы не провести аналогию между Джанной и еще одной женщиной – одной-единственной, – которая с ходу прониклась к нему неприязнью, миссис Мут, учительницей шестого класса. Столь давние события не должны приниматься в расчет – это было бы ребячеством.

Клара позвала их к столу. Глядя на Ника, Джанна вспоминала, что однажды уже испытала сильное влечение к красавцу – Коллису Пемброку. Следствием стала только головная боль. Поэтому влюбленность в Ника Дженсена ей не грозила. У нее было к нему конкретное дело – его акции.

– Холодный бычий язык, – объяснила Джанна Нику, подозрительно рассматривавшему первое блюдо. – Кусочками тоньше бумаги, с зеленым перечным соусом. Фирменное блюдо нашего острова. Попробуйте – вам наверняка понравится.

Ник съел кусочек размером с расщепленную горошину и сказал:

– Насколько я понимаю, вы будете теперь управлять компанией Пифани. Одна или вместе с супругом?

– Мне не нужна его помощь. Я... – Она осеклась, поняв, что выставляет себя сварливой ведьмой. В ее намерения не входило уведомлять кого-либо на Мальте о предстоящем разводе. Когда Одри оправится после смерти супруга, Джанна раскроет свою тайну. Но одно лишь упоминание о Коллисе вызывало у нее приступ обиды и ярости такой силы, что скрыть его было бы затруднительно.

– Коллис занят – он преподает в Лондоне. А я нужна тете Пиф здесь.

Ник ковырял на тарелке бычий язык, думая о том, что брак Джанны вряд ли относится к числу счастливых.

– Мне нужны и ты, и Ник, – сказала Пифани. – Я приняла решение немедленно уйти на покой. Я уже много лет мечтаю демонстрировать моих собачек, но все дела, дела... Одри – мать Джанны, – с улыбкой пояснила она Нику, – поедет со мной. Ей тоже хочется показать своего новообретенного мальтийца. Я отбываю через несколько дней.

– Так быстро, не дождавшись открытия отеля? – Джанна не верила своим ушам. План создания «Голубого грота» вызревал не один год. Тетя Пиф вложила всю себя в этот отель. Как она может делать такое серьезное заявление, не обговорив все детали предварительно с Джанной?

– Он почти готов. Ты, – Пифани улыбнулась техасцу, – и Ник вполне справитесь. Основной персонал уже набран. Осталось только закончить отделку и организовать рекламную кампанию. Нам повезло, что именно Нику достались по наследству эти акции. Представляешь, он – специалист по рекламе!

Джанна ничего такого себе не представляла. Ник ее совершенно не интересовал. Сообщение тети Пиф было для нее как гром среди ясного неба. Довериться этому, в сущности незнакомому человеку было неслыханной глупостью. Тете Пиф следовало сделать ему совсем другое предложение – дать отступного. Пока Клара обносила всех троих главным блюдом, Джанна, поразмыслив, пришла к выводу, что тетя Пиф не так проста. Наверное, все это – хитрый план, призванный заставить Ника продать им свою долю.

Ник изображал энтузиазм по поводу телятины, появившейся у него на тарелке. Он и вправду был удивлен, что Пифани не предложила ему избавиться от акций. После ленча у Керта Бредфорда он изучил ситуацию и обнаружил, что эти два семейства – заклятые враги. Пифани вынашивала какой-то план, но он пока мог лишь гадать, что конкретно у нее на уме.

– Каким это образом специалист по рекламе оказался во главе производственного филиала? – поинтересовалась Джанна.

Ник услышал в ее тоне вызов. Судя по всему, Пифани не обсудила с Джанной свое решение просить Ника помочь ей, а прямо поставила ту перед фактом. Любопытно!

– Я здесь для того, чтобы набраться практического опыта.

– А чем вы занимались в Японии?

– Маркетингом. – Ник не стал развивать эту тему, так как понимал, что она таким образом отвергает его помощь. Тон Джанны уже раздражал его. Стихийно проявляя свои чувства, она не достигнет в бизнесе особых высот. Акула, подобная Керту Бредфорду, проглотит ее с потрохами.

– Насколько я понимаю, у вас большой опыт в области бизнеса? – перешел он в наступление.

– Не слишком, – созналась она. – Я вела компьютерные курсы для женщин-руководительниц. Но мы с братом много лет занимались инвестициями. До нападения Ирака на Кувейт мы хорошо зарабатывали благодаря компании, продававшей шейхам материал велкро для седел. С его помощью наездники не падают на скачках со своих верблюдов.

Ник едва не счел это розыгрышем, но безусловно честное выражение ее лица и довольная ухмылка ее тетки свидетельствовали, что все сказанное – чистая правда.

– Сейчас, – продолжала Джанна, – мы являемся совладельцами небольшой компании, изготовляющей пластмассовые пробки. Как вам известно, монополия на пробковом рынке принадлежит португальцам. Они так взвинтили цену, что мелкие виноделы, особенно во Франции, уже не в состоянии покупать их продукцию. А тут мы со своей пластмассой!

Ник был полон сарказма. Два раза вложила деньги в какую-то ерунду – и уже претендует на то, чтобы управлять тремя отелями, одновременно открывая четвертый? Уж не впала ли тетушка в старческий маразм?

– Джанна провела исследование по финансам, получившее хороший отклик, – вмешалась Пифани. – Она посвятила этому три года, работала с первичной информацией. У меня есть экземпляр ее труда. Хотите почитать?

– Тетя Пиф, я уверена, что Ника не заинтересует истинная стоимость Французской революции.

Что верно, то верно. Ник привычно воспользовался широкой простодушной улыбкой, которая всегда помогала ему выходить из затруднительных ситуаций. Он никогда ничего не читал, если только без какого-то чтения совершенно нельзя было обойтись, и, уж конечно, ни за что не взялся бы за скучную премудрость насчет Французской революции. У его собеседниц явно не хватало карт в колоде. Если бы не его симпатия к Пифани, он бы согласился на предложение Керта Бредфорда. Джанна совершенно не разбиралась в бизнесе, и под ее управлением компанию ждала плачевная судьба.

Кофе и десерт были поданы по-английски – не за столом, а в гостиной. Ник решил упомянуть Бредфордов, чтобы проверить, как они на это прореагируют.

– Керт Бредфорд пригласил меня на праздник, который устраивает его семья в этот выходной.

– Обязательно поезжайте, – с воодушевлением рекомендовала Пифани. – Это один из лучших праздников в году. Они устраивают его в своем дворце в Мдине. Джанна тоже поедет, но меня в городе не будет.

Ник покосился на Джанну. Если у той и были претензии к Бредфордам, то виду она не показывала.

– Вам неплохо бы отправиться туда вместе. В Мдине будет такое столпотворение...

– Тетя Пиф, я уверена, что Ник найдет кого пригласить. – Джанна повернулась к Нику. – Мдина – древний город, заложенный еще при римлянах, поэтому улочки там узкие, припарковаться совершенно невозможно. Я...

– Мне как раз некого было пригласить, – перебил ее Ник, обезоруживающе улыбаясь. – Давайте поедем вместе. Вы покажете мне дорогу. Без карты я здесь как слепой котенок. Почему-то на острове я всегда путаю, в каком направлении находится то или иное место, и непременно еду в противоположном.

– Неужели? Ну-ка расскажите! – оживилась Пифани.

Ник пожал плечами, сожалея, что завел этот разговор.

– У меня была встреча в Мосте. Я поехал от своего офиса в Валлетте на север.

– А надо было, конечно, на юг, – сказала Джанна. – Вы разве не видели знаки?

– Когда увидел, развернулся. – Он не стал уточнять подробности, заключавшиеся в том, что ему трудно читать мальтийские слова с их экономией на гласных. Слава богу, на островке длиной всего в четыре мили было нелегко по-настоящему заблудиться.

– Ник, – обратилась к нему Пифани, – где, по-вашему, расположена Мдина?

– На юге, около аэропорта.

Пифани удовлетворенно улыбнулась.

– Да нет же, – сказала Джанка. – Это, наоборот, к северу.

– В общем, лучше вам поехать туда вместе, – заключила Пифани. – Допивайте кофе. Я устала. Не могли бы вы заняться Милли и щенками?

– Непременно. В этот раз я учту свои ошибки и закрою кухонную дверь, – сказал Ник и добавил: – Спасибо за ужин.

Пифани одарила его не просто учтивой улыбкой, а той, какую она предназначала только для родни. Джанна решительно не понимала тетку. На тетю Пиф никогда не производили впечатления красавчики. Она так и не прониклась теплым чувством к Коллису, и, как выснилось, не зря.

Джанна допила кофе, чувствуя некоторое смущение наедине с Ником. Рядом с ним Коллис выглядел бы невзрачным. Ей пришлось напомнить себе, что в Коллисе Пемброке ее привлекла не смазливая внешность, а незаурядный ум, близкий, как ей тогда показалось, к гениальности. Что касается Ника Дженсена, то он явно не обладал выдающимися умственными способностями.

Посмотрев на него, она обнаружила, что он не отрывает от нее своих волнующих синих глаз. Он снова улыбнулся той самой невозможной улыбкой, при которой на щеке появлялась одна-единственная ямочка. Она решила, что он непоколебимо уверен в себе и во впечатлении, которое производит на женщин. Она заставила себя улыбнуться в ответ. Пускай воображает, будто она очарована им, главное – заполучить акции. Она предпочла бы попросить у него акции немедленно, но удержалась. Видимо, тетя Пиф что-то задумала, если обратилась к малознакомому человеку с предложением помочь Джанне в управлении компанией.

– Я сама займусь Милли, – сказала Джанна, ставя на столик чашку. – Можете отдыхать.

Ник мгновенно вскочил на ноги.

– Что вы, что вы, не беспокойтесь!

Он последовал за ней в кухню, аккуратно затворив дверь, и дальше в кладовку, где помещалась Милли со щенками. Милли отделяла от потомства металлическая сетка. Щенки видели мать и чувствовали себя спокойно в ее присутствии, но не имели возможности ее донимать. Они уже не питались материнским молоком, но с удовольствием возобновили бы это занятие, появись у них такая возможность. Увидев людей, Милли заскулила от радости и запрыгала, как кенгуру. Джанна вынула ее из манежа.

Оказалось, что Милли обрадовалась вовсе не Джанне. Вместо того чтобы по обыкновению лизнуть ее в лицо, она стала барахтаться у нее на руках и изо всех сил тянуться к Нику.

– Отдайте-ка ее мне, Коротышка. – Ник забрал собачку у Джанны.

– Коротышка? – она задохнулась от возмущения.

Ник усмехнулся, демонстрируя ямочку на щеке.

– Я смотрю на вас сверху вниз. Меня так и подмывает назвать вас Коротышкой.

Джанна спокойно относилась к тому, что ее в отличие от Одри нельзя было назвать красавицей, но свою низкорослость ненавидела. Она многое отдала бы, чтобы иметь такие же, как у Шадоу, длиннющие ноги. Однако она не собиралась посвящать Ника в тревоги, обуревавшие ее, когда она была подростком, и потому проигнорировала его выходку. Она выбрала среди трех повизгивающих щенков одного – свою собственность.

– Таксила, – сообщила она Нику, терпеливо сносившему вольности Милли, лизавшей ему физиономию.

– Такси! – позвал Ник щенка. – Ничего себе имя!

– Таксилой, – объяснила она, не обращая внимания на его издевательский тон, – называются буддистские развалины в Пакистане. – Техасец совершенно не смыслил в археологии.

Он погладил ее щенка.

– Мне ты совершенно не кажешься развалиной.

– Так называют щенков, непригодных к выставкам из-за несоответствия племенным стандартам.

Ник приподнял заднюю лапку Таксилы и, взглянув на его хозяйство, заметил:

– По-моему, там все в норме.

Джанна хотела было отчитать техасца за его грубый юмор, но сдержалась, помня об акциях, находящихся пока в его руках, и заставила себя улыбнуться.

Ник лежал на спине и, глядя в потолок, думал о Джанне. Коротышка. Это прозвище ей очень подходит, но как она ощетинилась, когда услышала его! Надо было назвать ее Ворчуньей: ни малейшего чувства юмора!

Видимо, Джанна Атертон Пемброк отличается интеллектуальным снобизмом. Три года корпеть над диссертацией о стоимости Французской революции? Боже! А назвать щенка в честь пакистанских развалин? Какой головой надо для этого обладать? Он был вынужден признать, что заинтригован. Пока он не мог разобраться, что именно в Джанне вызывает у него интерес. Возможно, ее антипатия к нему, которую она старается не показывать, так как нацелилась на его акции.

Ситуация с его долей была рискованной, но интересной. Впервые за пять лет он искренне забавлялся. В Японии он просто тянул лямку. В том обществе, приоткрывавшемся для чужаков только с делового края, он мучился одиночеством. На Мальте все было по-другому. Здесь Ник ощущал комфорт и по части языка, и по части человеческого общения. Это было даже больше, чем комфорт. Он чувствовал себя здесь совсем как дома, в Техасе.

Стук в дверь домика для гостей заставил Ника вскочить. Он бросился в гостиную и распахнул дверь. Перед ним стояла Пифани Кранделл.

– Я принесла вам диссертацию Джанны. – Она вручила ему переплетенный том, страниц в котором хватило бы, чтобы засыпать бумажным конфетти длинную улицу.

– Благодарю, – пробурчал Ник.

Пифани глянула через его плечо на освещенное окно второго этажа. Ник сообразил, что там, видимо, живет Джанна. Это были лучшие комнаты главного дома, выходившие окнами на бассейн.

– Можно войти?

Ник не мог отказать Пифани, полноправной хозяйке. Он посторонился, и она уселась в кресло напротив плетеного диванчика, на котором, в свою очередь, устроился Ник.

– Я насчет акций, которые завещал вам Трейвис Прескотт.

Ник не сомневался, что ее предложение превысит предложение Керта Бредфорда как минимум на десять процентов.

– Я намерена платить вам за то, чтобы вы не расставались со своей долей, пока компания не переведет вас в Атланту.

Атланта? О его договоренности с Ноланом никто не должен был знать. Господи, после вечной японской слежки – Керт Бредфорд, определенно прибегший к услугам частного детектива, а теперь еще Пифани Кранделл! Он занялся не самым выгодным делом: надо было податься в сыщики – вот где золотая жила!

– Зачем это вам?

– Я продала акции Трейвису Прескотту, потому что он планировал поселиться на Мальте. Вы знали об этом? – Наверное, у Ника был достаточно потрясенный вид, потому что она сказала: – Вы в последнее время не часто с ним беседовали, да?

Не в силах вымолвить ни слова, Ник покачал головой. Она совершенно права, осуждая его. Знает ли Пифани, что послужило причиной отчуждения между ним и Трейвисом?

– Мы перестали быть такими близкими друзьями, какими были раньше.

– Трейвис прожил здесь больше четырех лет. Мы ужинали вдвоем по два-три раза в неделю.

Ник догадался, что Пифани Кранделл страдает от одиночества. Весь день она была занята делами, но по вечерам в таком большом доме ее охватывала тоска.

– Мне очень нравился Трейвис. Он хорошо зарабатывал на фондовом рынке, поэтому я ответила согласием на его предложение приобрести часть акций моей компании. Я и подумать не могла, что его скоро не станет. – Она в непритворном горе закрыла глаза. – Мне его очень не хватает.

Всякий сказал бы, что разница в возрасте между Пифани и Трейвисом должна была стать непреодолимой преградой, но Ник понимал их дружбу. Пифани Кранделл вызывала симпатию и у него. Этому весьма способствовало и то, что она дружила с Трейвисом.

– Мне нужна ваша помощь в завершении «Голубого грота». Это мой самый любимый проект.

– Зачем же вам отходить от дел? Дождитесь хотя бы, пока отель достроят.

– Джанна стала бы обращаться ко мне с любой мелочью. Ей надо научиться самостоятельности. – Она помолчала и, с улыбкой глядя на Ника, добавила: – В качестве совладельца вы бы помогали ей, а она бы к вам прислушивалась.

– В случае непослушания я бы грозил ей, что уступлю свою долю Бредфорду?

– Совершенно верно. Не правда ли, неплохо задумано? Вы мне поможете? – Ник кивнул, и она предупредила: – Прошу вас, Джанне о нашем соглашении ни слова.

6

Палата лордов была исчерпывающим доказательством существования жизни после смерти. Эту мысль высказал лет двадцать назад лидер либералов Джереми Торп; Уоррен Атертон был с ним совершенно согласен. Формально он присутствовал на дебатах и на прошлой неделе, но сейчас впервые реально участвовал в работе сессии. Он рассматривал седовласых людей, многие из которых прибегали к помощи слуховых аппаратов; немало было клюющих носом. Уоррен удивлялся, что он потерял в этом изысканном зале с помостом и пустым троном, занимаемым королевой по случаю очень уж значительных церемоний.

За несколько недель, прошедших со времени смерти отца, Уоррен так и не смог примириться с обстоятельствами, приведшими того к сердечному приступу. Он снова и снова представлял себе сцену с участием Джиана Паоло; как недавно выяснилось, его связь с отцом была длительной. Отец, на которого он всю жизнь смотрел снизу вверх и с которым хотел по глупости соперничать, оказался холодным и чужим человеком, вычеркнувшим из завещания Джанну, но осыпавшим милостями любовника-гомосексуалиста!

Занять место отца в палате лордов означало начать новую жизнь. В тени отца ему всегда было холодно. Теперь графом Лифортом стал он сам.

Здесь было занято лишь около четверти мест – типичная картина. Уоррен зашагал по проходу с решительной улыбкой, предназначенной лорду-канцлеру, председательствующему в секторе, отведенном церковникам. Здесь восседало несколько англиканских епископов и главный раввин Эммануил Якобовиц. Католиков Уоррен не обнаружил: минуло около пяти столетий с тех пор, как в палате в последний раз заседал предводитель католиков, поплатившийся за это головой.

С одной стороны зала стояли скамьи консерваторов, с другой – лейбористов. Министры кабинета, «переднескамеечники», обычно занимали первые ряды, «заднескамеечники» помещались у них за спиной согласно названиям. У Уоррена был соблазн проявить независимость, покинуть родовую скамью и перейти к лейбористам. Все ожидали, что граф Лифорт проявит себя заядлым тори. Он провел всю жизнь в консервативных кругах и никогда не соглашался с политикой лейбористов. Отвечая на приветственные улыбки отцовских друзей, он все же уселся позади барона Колвина. Бывший лидер рок-группы и один из самых молодых депутатов палаты, он получил титул пожизненно. В отличие от Уоррена, титул Колвина не перейдет к его сыну. Однако новоиспеченный граф Лифорт чувствовал себя спокойнее с Колвином, прославившимся склонностью к независимым суждениям.

Как только начались дебаты, Уоррен стал думать о своем. Он скучал по Джанне и полагал, что и она скучает по нему. Он пообещал сестре, что найдет Джиана Паоло и выкупит его долю акций, но пока что частный детектив не напал на его след.

Дебаты были посвящены вопросу, следует ли правительству соглашаться на частичную передачу японцам прав собственности на завод в испытывающем экономические трудности районе Манчестера. Уоррен следил за решением этой спорной проблемы по газетам. Он уже советовался с друзьями, занимающимися бизнесом, и пришел к определенному мнению. Слушая пэров, он все больше убеждался, что они говорят совсем не о том, однако с выступлением не спешил. Ведь это был его первый парламентский день.

Он сам удивился себе, когда попросил слова. Не глядя на пэров и избегая объективов телекамер, фиксирующих, как обычно, ход дебатов, Уоррен заявил:

– Зачем правительству Ее Величества финансировать экономический империализм Японии? Разве это помощь безработным Мидленда? Конечно, нет. Японцам нужны базы во всех европейских странах, чтобы выиграть мировую промышленную войну. Они опасаются, что когда Англия войдет в Европейское сообщество, оно ограничит свой импорт из Японии. Но когда японцы, – он помедлил для вящего драматизма, – разместят здесь свои производственные мощности, как мы сможем преградить им путь? Никак. Финансисты весовой категории борцов сумо потащат на площадку чахлую английскую промышленность – они уже нацелились на американское телевидение и копировальную индустрию – и сделают все, чтобы расправиться с конкурентами.

Пэры сидели разинув рты; некоторые поспешно настраивали слуховые аппараты; струйки зевак на галерее для посетителей слились во внушительный поток.

– Дамы и господа, – продолжал Уоррен, улыбаясь баронессе Эллиот и писательнице Филис Дороти Джеймс – единственным женщинам, присутствующим на дебатах, – я полагаю, что наша моральная обязанность заключается в том, чтобы проголосовать против. В противном случае мы обрекаем нашу промышленность на уничтожение ради краткосрочного выигрыша.

Уоррен понимал, что не добьется своим выступлением популярности. Кое-кто даже обвинит его в японофобии. Зато он облегчил душу. Преимущество палаты лордов в том и состоит, что здесь можно говорить что вздумается, не опасаясь политических последствий. Титул Уоррена всегда будет при нем.

Голосование показало, что палата солидным большинством отказала правительственному плану в поддержке. Уоррен знал, что это пустячное препятствие: последнее слово принадлежит палате общин. Поскольку главной задачей на данном этапе была борьба с безработицей, то в окончательном решении сомневаться не приходилось.

Уоррен покинул парламент и вышел на стоянку для депутатов, к своему «Ягуару». На телефоне мигала красная лампочка. Ему надлежало позвонить в детективное агентство «Шерлоке». Трубку поднял агент, занятый розыском Джиана Паоло.

– Он живет в Шерифс-Ленч и работает там помощником шеф-повара.

– Прекрасно! – отозвался Уоррен. – Дальше я буду действовать сам.

На него опять нахлынули вопросы, касавшиеся отца и его тайной жизни. Вместе с вопросами вернулась ярость. Первой же мыслью было убить итальяшку. Но Джанне этим не поможешь. Теперь, когда Пифани поручила ей управление своими отелями, Уоррен был полон еще большей решимости оказать ей всю возможную помощь. Поэтому ему особенно не хотелось, чтобы Паоло продал свои акции на сторону. Если о его доле узнают Бредфорды, может случиться все, что угодно.

Уоррен понимал, что и ему нужна помощь. Дело требовало деликатности. Лучше, чтобы с ним был человек, посвященный в семейные тайны. Сначала он подумал о своем юристе, Пейтоне Джиффорде, но потом отвел эту кандидатуру по причине ее чрезмерной напыщенности. Джиан Паоло – почти что мальчишка; здесь требуется кто-то, с кем он пойдет на личный контакт. И Уоррен тотчас подумал о Шадоу Ханникатт.

Аннабел сосала большой палец правой ноги Коллиса, отчего до самого паха пробегала сладострастная судорога. Она поглядывала на него своими карими глазами, помахивая длиннющими ресницами; светлые волосы струились по груди, но не закрывали сосков. Коллис поманил ее, и она повела вверх по его коже мокрым кончиком языка, пока не добралась до коленки, в которую уперлась своей упругой грудью.

Он был уже совершенно готов к решительным действиям.

– Скорее!

Аннабел не требовались дальнейшие поощрения. Восставшая плоть Коллиса исчезла в ее жадном рту, а уж в этом она обладала большим мастерством. Он стонал и поминутно напоминал себе, что дышать следует помедленнее, иначе все закончится, не начавшись. Наконец она сжалилась, выпустила добычу и, приподнявшись на руках, нависла над партнером. Ее нельзя было назвать красивой женщиной. Пройдет совсем немного лет – и груди обвиснут, молочная свежесть превратится в тучность. Впрочем, ему не было до этого никакого дела. Когда он бывал с ней, он жил только сегодняшним днем. С него хватало ощущений, которые он испытывал благодаря ей.

Она слегка отстранилась и медленно провела ладонью по его груди, дожидаясь, чтобы у него восстановилось дыхание. Потом она взгромоздилась на него, вобрала его в себя, встретив жаром и влагой. Выпрямившись, она стала прыгать на нем; ее груди мотались из стороны в сторону, ляжки ритмично двигались. Это походило на объездку скакуна чистых кровей и доставляло ему массу удовольствия.

«Я и есть чистокровный скакун», – убежденно подумал Коллис, кляня Атертонов. Он сжал зубы, приняв отважное решение не кончать раньше времени, чтобы не разочаровать Аннабел. Для этого он сосредоточился на своих предках, которых не одобрял за недостаточное предвидение будущего, помешавшее им вовремя пожалеть отрубленную коронованную голову, в отличие от первого графа Лифорта и многих других аристократов. Ведь по крайней мере четверо из живущих сегодня герцогов являлись потомками бастардов Карла Второго. Коллис вполне мог находиться в их числе, он же представлял обнищавший род Пемброков.

Он не собирался умирать в нищете. В его силах было вернуть Джанну. Он вспомнил свое состоявшееся сегодня, но чуть раньше посещение Лифорт-Холла – и настоящее вместе с неутомимой Аннабел на время померкло.

...Коллис без приглашения явился на чай к Одри. Это было бы сочтено непростительной бестактностью, если бы Коллис пока еще не оставался членом этой семьи. После похорон Уоррен отвел Коллиса в сторонку и предупредил, что Одри слишком слаба здоровьем, чтобы немедленно ставить ее в известность о разводе. Это отлично укладывалось в план, разработанный Коллисом. Поскольку Одри, насколько он помнил, всегда поддерживала мнение Реджинальда по любому поводу, Коллис решил вернуть Джанну с ее помощью.

– Вы считаете, что Джанне прилично управлять отелем? – спросил Коллис тещу за чаем. – По-моему, это неподобающее занятие для леди:

– Вы полагаете? – Одри не сводила глаз с лохматой собачонки размером с крысу. Мерзкая тварь притащила бесценный молитвенный коврик, который Реджинальд держал в своем кабинете перед камином, и теперь жевала его шелковый уголок.

Коллис потянулся через столик, заставленный грузинским чайным сервизом, и дотронулся до руки Одри, чтобы завладеть ее вниманием.

– Джанне пора родить ребенка. Вам не кажется?

– Ребенка? Мне бы хотелось стать бабушкой.

Коллис понуро усмехнулся. Лично он терпеть не мог малышню со всеми этими прелестями в виде сопливых носов и мокрых пеленок. Всякий раз, когда Джанна заговаривала о ребенке, он только отмахивался. Но теперь он был согласен на все. Взяв тещу за руку, он доверительно продолжал:

– Знаю, вы никому не передадите то, что сейчас услышите. У нас с Джанной вышла небольшая размолвка. Ничего серьезного: она, знаете ли, предпочитает карьеру материнству. Но вам лучше знать, не правда ли? Реджинальд никогда бы не согласился, чтобы его дочь работала, забыв о своем происхождении.

Одри смотрела на него отсутствующим взглядом, с помощью которого она, по его мнению, успешно скрывала свои истинные чувства.

– Реджинальд?

– Поверьте мне, мы с Реджинальдом были друзьями. Вы ведь знаете, я писал все его речи. Он никогда и мысли не допускал, чтобы его дети занимались столь низкими предметами. – Он придал своему тону проникновенности. – Почему бы вам не поговорить на эту тему с Джанной и не убедить ее вернуться домой и родить?

– Только не это! – вдруг заявила его теща. Она наконец заметила, чем занимается ее мерзкое животное. На молитвенном коврике образовалось мокрое пятно. Одри схватила собачонку. – Нет, нет! – Она чмокнула крысоподобное существо в носик. – Нельзя, Ромми!

– Вы ведь поговорите с Джанной, как я прошу, Одри? Да? – Он задал свой вопрос вкрадчиво, зная, как залезть в душу.

– Да. Я буду на Мальте в субботу. – Она встала, прижимая к груди свою недовольную драгоценность. – А теперь мне пора. С минуты на минуту появится Эллис с лекарствами...

– Пощади меня! По-ща-дииии! – простонала Аннабел Коллису в самое ухо, возвращая его к реальности.

Он даже не сразу сообразил, что находится не в Лифорт-Холле, а в постели с Аннабел. Его эрекция могла соперничать внушительностью с Иглой Клеопатры. Этот египетский обелиск, высящийся на набережной Виктории, всегда казался ему фаллическим символом. Сейчас его член не уступал в твердости каменному столпу, приводя Аннабел в неистовство.

Ее груди перекрыли ему кислород.

– Соси! – потребовала она, двигаясь во все более стремительном темпе.

Коллис повиновался, беспокоясь, долго ли еще сможет оттягивать кульминацию. Хотелось продержаться еще немного, и он вновь прибегнул к тому же способу. Одна часть его естества сосредоточилась на Аннабел и даруемом ею чувстве восторга, другая вернулась в Лифорт-Холл, где после ухода Одри ему предстояло узнать кое-что важное.

...Довольный результатом переговоров, Коллис побрел в восточное крыло, где располагались его с Джанной покои, и столкнулся со старым слугой Реджинальда. Тот явно не знал, куда деться после смерти хозяина в этом замке, где прожил три с лишним десятка лет.

Коллис остановился с мыслью о том, что в один прекрасный день и ему может понадобится надежный слуга.

– Я скорблю о вашей утрате, – произнес он подобающим случаю тоном.

Старик повесил лысеющую голову, пряча мудрые, печальные глаза.

– Такой молодой!..

– Вы были с ним до самого конца?

– Нет, с ним был только его сын.

Странно! Реджинальд не разговаривал с Уорреном уже много месяцев – с тех самых пор, как узнал от Коллиса, что сын и дочь вложили средства в пластмассовые пробки – ничего себе выбор! В день смерти графа Коллис обговаривал с ним его предстоящую речь. Граф обмолвился, что собирается ужинать с другом. О поездке в Лифорт-Холл речи не было.

– Я не знал, что его сиятельство здесь, пока не прибыл доктор Осгуд. – Слуга еще больше сгорбился и покачал головой. – О приезде лорда Уоррена я тоже не знал. За несколько часов до этого его спрашивали, но тогда его совершенно точно не было. Я посоветовал звонившему попробовать поискать его в Гилдхолле. Я был уверен, что он там.

Еще более странно! Что за неожиданное примирение отца и сына?! Как это понять?..

– Ты убиваешь меня! Я сейчас умру! – завопила Аннабел, снова возвращая его к настоящему.

Стоило ему понять, где он сейчас находится, как он кончил, что принесло немалое облегчение всем мышцам изнывшего тела. Как он умудрился продержаться столько времени? Аннабел в изнеможении рухнула на него.

– Ты был великолепен! – простонала она. – Я знала, что будет лучше, если я тебя свяжу.

– При условии, что нам был бы известен не только день, но и час рождения Паоло, мы, наверное, могли бы составить более точный его гороскоп? – спросил Уоррен Шадоу, зная о ее пристрастии к астрологии. По какой-то неведомой ему причине она полностью полагалась на метафизические символы, от астрологии и гадальных карт до камней с руническими письменами, и ее предсказания удивительно часто сбывались.

– Могли бы. – Она наклонилась к нему, заставив забыть о том, что он ведет машину. – Но на результатах это не отразилось бы.

– Надеюсь, что ты ошиблась. – До сих пор метафизический инструментарий Шадоу не позволял прогнозировать по поводу Паоло положительных результатов. Уоррен уповал на более надежный стимул – простую человеческую жадность.

– Ты представить себе не можешь, насколько я хотела бы ошибиться. Мне совершенно не улыбается расстраивать Джанну. – Ее карие глаза с янтарными проблесками, как на черепаховом гребне, глядели необыкновенно серьезно. – У меня не было и нет близких друзей. Когда я совсем маленькой впервые оказалась в Хантингтоне, от меня все воротили нос. В первый вечер никто не желал сесть со мной за один стол. Я сидела одна, а другие девчонки болтали неподалеку нарочито громко... о моей матери. Джанна отошла от подруг, устроилась рядом со мной и стала трещать без умолку, заглушая их подлые сплетни.

Уоррен знал, что Джанна не послушалась Реджинальда Атертона, когда тот велел ей перестать дружить с Шадоу. Джанна спросила, почему отец считает Шадоу девочкой не их круга, хотя ни разу ее не видел. Отец ответил, что аристократы называют своих дочерей классическими или библейскими именами: Диана, Элизабет, Сара, Мэри, Кэролайн. Джанна была обязана своим именем римскому богу Янусу. Носительница дурацкого имени Шадоу могла быть дочерью лишь безродных родителей, а значит, девочкой не их круга.

Уоррен клял себя за то, что ему в свое время не хватило прямоты сестры. Конечно, следовало послать отца ко всем чертям и продолжать встречаться с Шадоу. Видит бог, за последние пятнадцать лет Уоррен никого не любил так сильно, как ее.

– Джанна – лучшая из подруг. Она никогда не критиковала мои замужества, никогда не выпытывала у меня, кто отец Хло. Она любит меня не за то, какая я, а вопреки этому.

Шадоу отвернулась, потом произнесла, как бы ни к кому не обращаясь:

– Ирландцы называют это время суток «синими сумерками» – нечто среднее между светом и мраком. Скучает ли Джанна по Англии? Мы гуляли с ней по окрестностям Хантингтона именно в таких синих сумерках, когда заходило солнце...

Пока Шадоу не завела об этом речь, Уоррен и не замечал, что солнце зашло за горизонт. Теперь воздух надолго окрасится в розовато-лиловые тона, как всегда бывает в Англии в это время года после захода солнца. Мальта лежит так далеко на юге, что там день резко отделен от ночи. Джанна наверняка радуется роскошным закатам, но тоскует по северным сумеркам.

По тону Шадоу Уоррен догадался, как ей одиноко. Ему очень хотелось свернуть на обочину, обнять ее, утешить. Но нет, это было бы слишком серьезным поступком. За годы их отношения превратились в спокойную дружбу, что как будто устраивало обоих.

Они молча катили по слегка холмистой местности к северу от Стратфорда. Пять деревушек, известных под названием «Ленчз», притулились среди пшеничных полей и пастбищ, не уступая живописностью более известным деревням Котсволдса с их бревенчатыми домиками и соломенными крышами. В Ленчз не поощряли туризм, бурно расцветший в Котсволдсе. Уоррен полагал, что местные жители, ценящие покой и пасторальную идиллию, поступили мудро, не превратив свои жилища в постоялые дворы. Немногочисленным туристам приходилось останавливаться в Стратфорде или Ившеме. Так, во всяком случае, было до последнего времени. Видимо, Джиан Паоло работал в недавно открывшейся гостинице.

При мысли об итальянце Уоррен опять разозлился. Пришлось напомнить себе о необходимости держать себя в руках. Шадоу, знавшая всю эту неприглядную историю, советовала сказать Паоло правду. По справедливости акции принадлежали Джанне, но Уоррен был готов выплатить итальянцу солидное вознаграждение.

Здешние деревни отстояли друг от друга совсем недалеко, и Уоррен сбавил ход, обратив внимание на надписи, призывающие водителей щадить кошек. Дорога вилась сначала по Черч-Ленч, потом по Этч-Ленч с нормандскими церквушками и кладбищами, полными кельтских крестов. Въехав в Щерифс-Ленч, Уоррен притормозил.

– Не пропусти «Шерифс-Ленч-Мэнор», – попросил он Шадоу.

– Вот он! – Она указала на дом из красного кирпича похожий на замок, судя по всему, недавно отреставрированный. Перед домом красовалась на кирпичном же пьедестале каменная лошадиная голова. На столбе висела табличка с готическими буквами: «Sheriffs Lench Manor».

Уоррен припарковал «Ягуар» на почти заполненной стоянке при гостинице.

– Судя по всему, туристы уже открыли для себя Ленч.

Шадоу не слушала его. Крепко зажмурившись и вцепившись в рунический камушек, который, как всегда, висел у нее на шее, она бормотала магическое заклинание. Потом серьезно взглянула на Уоррена.

– За Джанну. За удачу.

Волнуясь с каждой секундой все больше, Уоррен повел Шадоу ко входу в гостиницу. Несмотря на реконструкцию, в старом замке сохранился запах древнего камня и истлевших ковров. Они вошли в обшитый дубовыми панелями салон, где примерно дюжина постояльцев пила коктейли и метала дротики.

– Вот он, вот он! – взвизгнула барменша, указывая на вновь прибывших. – Я видела его по телевизору!

Уоррен оглянулся, уверенный, что подразумевается кто-то у него за спиной. Но там никого не оказалось.

К ним кинулся тучный мужчина с прилипшими к лысине двумя черными прядями.

– Ваше сиятельство! – задохнулся он, словно стал свидетелем Второго Пришествия. – Вы почтили честью мое скромное...

– Ваша светлость! – прервала хозяина барменша и попыталась преклонить колено, не зная, видимо, что перед ней отнюдь не герцог и, обращаясь к нему, можно стоять прямо.

Хозяин отогнал назойливую барменшу.

– Мы видели вас в вечерних новостях. Мы согласны, что Англии не нужны японские деньги.

Сбежавшиеся постояльцы шумно выражали свое одобрение.

Шадоу удивленно подняла на Уоррена свои карие глаза. Он не говорил ей о своем выступлении по той простой причине, что совсем про него забыл. Он был слишком озабочен объяснением ей ситуации с итальянцем.

– Очень вам благодарен, – пробормотал он, испуганный тем, что его речь попала в выпуск новостей. Все происходящее в палате лордов фиксировалось телекамерами, но редко заслуживало повтора в вечерних выпусках. – Я всего лишь высказал свое мнение. Многие со мной не согласны, но тут уж ничего не поделаешь.

– Держитесь!

– Нам нужны такие смельчаки, как вы!

– Задайте им жару! – посоветовала одна престарелая дама.

Пожав несколько ладоней, выдержав несколько могучих хлопков по спине и отклонив несколько предложений бесплатного угощения, Уоррен отвел хозяина в сторонку.

– Нам надо поговорить с Джианом Паоло, – сказала Шадоу.

С удивлением глядя на них, хозяин ответил:

– Сюда, пожалуйста. Он на кухне, помогает шеф-повару.

Они прошли через кладовую, где пахло сырым мясом и кровяной колбасой. Уоррена чуть не стошнило; сердце уже несколько минут колотилось как сумасшедшее. Кухня встретила их гирляндами сверкающих медных кастрюль и сковородок, развешанных по стенам.

– Джиан! – позвал хозяин. – К вам посетители.

Темноволосый молодой человек, чистивший котел, сделал большие глаза и снова занялся своим делом, как будто полагал, что стоит только проигнорировать пришедших – и они исчезнут, как наваждение.

– Джиан! – возмутился хозяин. – Разве вы не знаете, кто это?

Помолчав, тот угрюмо буркнул:

– Знаю.

– Тут есть место, где мы могли бы остаться одни? – спросил Уоррен.

Хозяин гостиницы был рад оказать услугу лорду. Он повел всю троицу по длинному каменному коридору. Судя по копоти на стенах, светильниками здесь в свое время служили факелы. Ведя Шадоу под руку, Уоррен вполуха внимал рассказу владельца о несравненных прелестях его недавно открывшейся гостиницы. Джиан покорно тащился следом, словно собака на поводке.

Хозяин отпер для них маленькую комнату. Шадоу села на диван и предложила Джиану сесть с ней рядом. Уоррен занял кресло напротив и заставил себя улыбнуться ненавистному итальянцу.

– Что вы хотите? – спросил Джиан. От страха его итальянский акцент стал гораздо заметнее.

Этот вопрос застал Уоррена врасплох. Он медлил с ответом, не зная, как, собственно, перейти к тяжбе об акциях. Он без всяких на то оснований решил, что Паоло обязательно захочет причинить его семье вред. Паоло было нечего терять, тогда как Атертоны были весьма уязвимы. Думая так, Уоррен испытывал явные затруднения с началом беседы.

Шадоу прикоснулась к руке Джиана, и он обернулся к ней с выражением лица, которое могло быть вызвано только страхом.

– Чем вы так напуганы? – спросила она его. Он пожал плечами, косясь на Уоррена.

– Наверное, кончина графа стала для вас тяжелым ударом, – с искренним сочувствием проговорила Шадоу.

– Да. Мы виделись почти ежедневно на протяжении последних двенадцати лет, с тех пор, как мне исполнилось семнадцать.

Уоррен стиснул зубы. Значит, его отец остановил выбор на Джиане, когда тот был совсем еще мальчишкой. Уоррен имел представление о гомосексуализме. Еще в Итоне, где младшим приходилось выслуживаться перед старшими, он привык относиться к нему как к естественному жизненному явлению. Его близкий друг Декстер Торп-Уайт предпочитал мужчин, что никак не отражалось на их дружбе. Но его родной отец!.. Боже! Как это повлияет на мать, если она узнает правду?

– Я до сих пор не могу поверить в его внезапную смерть. – На глазах Джиана появились слезы. – Я не был готов к жизни без него.

– Для этого вы и перебрались сюда – чтобы начать новую жизнь? – спросила Шадоу.

– Я прятался от него, – ответил Джиан, имея в виду Уоррена. – Я ведь знал, вы не поверите, что я буду молчать о Реджи. Но я не собираюсь болтать. Я слишком сильно его любил. Я знал, что он не хочет, чтобы о нашей тайне пронюхали посторонние. – Он закинул голову, готовый смириться с поражением. – Наверное, вы хотите, чтобы меня депортировали?

Уоррен с трудом сдержал улыбку: выходит, Джиан проживает в Англии нелегально! Впрочем, радость была недолгой: депортация итальянца не лишит его наследства, а просто ожесточит и поставит жирный крест на приобретении у него проклятых акций.

– Ничего подобного мы не замышляем, – заверила итальянца Шадоу. – Уоррен привез вам хорошие новости.

– Насколько я понимаю, – начал Уоррен, – мой отец питал к вам теплые чувства. Вы были... – он помедлил, подыскивая формулировку поделикатнее, – дружны много лет.

– Мы любили друг друга.

Это простое признание, сделанное с полнейшей искренностью, едва не лишило Уоррена самообладания. Неужели его отец был способен любить, по-настоящему любить этого человека? Или это была всего лишь неведомая Уоррену разновидность похоти? Ответа у него не было. Он не знал собственного отца, а довольствовался всего лишь иллюзией, мастерски созданной самим Реджинальдом Атертоном. Совершенно ясно одно, отец был привязан к итальянцу достаточно сильно, чтобы оставить ему то, что по праву принадлежало Джанне, которая всю жизнь боготворила его!

А что он сам? Он позволял отцу подавлять его волю. Только в последнее время в Уоррене проснулся бунтарь. Отец настаивал, чтобы никто из Атертонов не марался зарабатыванием денег. Уоррен тем не менее включился в ряд проектов и кое-что в них вложил. Он тщательно скрывал свою деятельность, пока отец каким-то образом не узнал про то, чем занимаются брат и сестра. Стычка с отцом, ставшая их последним разговором, получилась безобразной. Теперь Уоррен вдобавок ко всему чувствовал себя виноватым в скоропостижной смерти Реджинальда. Отец не должен был сойти в могилу, так и не помирившись со своим единственным отпрыском.

– Отец хотел обеспечить вам достаток на случай, если с ним что-то случится. – Уоррен брал пример с Шадоу и никак не проявлял своего отвращения. – Он оставил вам неплохое наследство.

Утирая слезы, Джиан сказал:

– Он обещал, что у меня будет достаточно денег, чтобы открыть собственный ресторан.

Уоррен тотчас сообразил, как строить дальнейший разговор.

– Он оставил вам акции одной корпорации. Продав их, вы стали бы состоятельным человеком. Вы получили бы примерно полмиллиона фунтов стерлингов.

– Миллион.

Уоррен внутренне вскипел, но постарался не подать виду.

– Это гораздо выше рыночной стоимости...

– Не выше. Столько мне заплатил Энтони Бредфорд.

Уоррен вскочил.

– Вы уже продали акции?!

Впервые улыбка Джиана предназначалась не Шадоу, а Уоррену.

– Да. Сегодня утром я подписал все бумаги.

В сливовых сумерках гостиницу освещала луна, выглянувшая из-за облака. Шадоу и Уоррен торопливо шагали по выложенной плитами дорожке к «Ягуару» на стоянке.

– Ты ни в чем не виноват, – пыталась успокоить она его.

– Не уверен, что Джанна и тетя Пиф будут того же мнения. Я должен был первым найти Паоло. Непонятно только, как Бредфорд пронюхал о том, что Паоло – наследник этих акций.

– Он спит и видит, как бы завладеть отелями тети Пиф. Наверное, на него работает специальное детективное агентство. Бредфорд в деле похож на стервятника: он, выслеживая, кружит над добычей, а потом наносит точный удар. Он знает, что тетя Пиф была вынуждена продавать акции, чтобы собрать деньги на строительство «Голубого грота». Для него будет отрадой узнать, что предприятие провалилось. Тогда Бредфорд станет контролировать все мальтийские отели.

Уоррен распахнул перед Шадоу дверцу машины. Он не мог не заглядеться на ее стройные ноги, когда она усаживалась, но заставил себя не отвлекаться. Чертов итальянец! Он сел, вставил ключ в замок зажигания, но заводить мотор не торопился. Устав бороться с чувствами, он повернулся к Шадоу.

– Спасибо за то, что согласилась поехать со мной. Не знаю, что бы я делал без тебя.

– Я была уверена, что он не продаст нам акции. Карты...

– А что твои карты говорят о нас? – Вопрос вырвался неожиданно для него самого.

– О нас?

Барьер из пятнадцати лет рухнул в долю секунды. Он снова превратился в молодого человека в возрасте двадцати одного года, задыхающегося от испуга. Он дотронулся до ее плеча там, куда спадала волна огненно-рыжих волос, обнял за шею. Ее глаза сияли в темноте, губы разомкнулись, она приподняла подбородок и приняла поцелуй, словно ждала его все эти годы. Уоррен провел кончиком языка по ее полным губам, кляня себя за то, что столько лет отказывал себе в этом удовольствии. Ее язык затрепетал, и небывалый прилив желания охватил Уоррена. Чуть не задушив Шадоу в своих объятиях, перебирая пальцами ее густые тяжелые волосы, он осыпал ее поцелуями с жадностью юного повесы.

Неожиданно Шадоу отпрянула.

– Нет, Уоррен, я больше не имею дела с мужчинами. Я дала обет безбрачия.

Вцепившись в руль, Уоррен нахмурился, не веря собственным ушам. Шадоу Ханникатт – и обет безбрачия? Это невозможно. С другой стороны, он слишком давно ее знал, чтобы не отнестись к ее словам серьезно.

– Я не была с мужчиной с тех пор, как развелась, и не собираюсь. Ты знаешь, я всегда тверда в своих решениях.

«А как насчет твоего поцелуя минуту назад?» – вертелся на кончике языка вопрос, но он не стал его задавать. Вместо этого он спросил:

– А твоя дочка? – Девочка родилась спустя долгое время после развода. Или тогда о безбрачии еще не было речи?

– Мои отношения с мужчинами никогда не доводили до добра, – проговорила она, явно не собираясь давать определенного ответа. – Мне хочется того, чего у меня никогда не было, – семьи. Я люблю Хло. Кроме нее, мне никто не нужен. А ей не нужно никого, кроме меня.

Уоррен знал, как пренебрежительно относились к Шадоу ее собственные родители. Одри, несмотря на некоторые ее причуды, всегда старалась быть хорошей матерью. Кроме нее, у него были Джанна и тетя Пиф, в любви которых он ни на минуту не сомневался. Каково это – расти в одиночестве, не зная любви?

– Отец Хло наверняка хотел бы...

– Нет! – отрезала Шадоу. – Моя мать бросила меня с отцом, которому было на меня наплевать.

– Это не значит, что все мужчины такие же. Хло нужен отец.

– Я буду ей за отца и за мать. – Ее решительный тон еще больше его удручил.

Воцарилось молчание. В ночном небе все ярче светила луна. Шадоу тронула его за руку и сказала:

– Хло никогда не узнает, кто ее отец.

Уоррен хотел было возразить, что Шадоу поступает дурно, лишая ребенка родного отца. Мужчины умеют любить не хуже женщин.

– Я воспользовалась услугами банка спермы.

Он решил, что ослышался, но она поспешила развеять его сомнения, добавив:

– Искусственное осеменение.

– Зачем?! – вскричал он. Она была самой прекрасной, самой желанной женщиной во всем Лондоне. – Боже мой, зачем?!

– Я всегда хотела создать семью, но никак не могла найти подходящего мужчину.

Уоррен вспомнил напрасно растраченные годы, которые он мог бы прожить с Шадоу, и окончательно упал духом.

– Шадоу, прости меня за то, что я позволил отцу разлучить нас. Я...

– Ничего, – ответила она своим обычным тоном утешительницы. – Так легли карты.

– Неправда! Я – тот, кто тебе нужен.

– Нет, – убежденно ответила она. – Нам не суждено быть вместе. Теперь у меня есть дочь. Я должна растить ее, заботиться о ее будущем. Я не выйду замуж.

Уоррен почувствовал, что сейчас не время ее уговаривать. Она определила свой жизненный путь, на котором не было места мужчинам.

– Если я что-то могу сделать для тебя или Хло, дай мне знать.

– Нам и так хорошо, – сказала она, но ему послышалось в ее тоне колебание.

– Мы друзья. Ты хорошо это знаешь. Я не просто первый встречный, а брат Джанны. Я должен тебе помогать.

– Я подумываю о том, чтобы купить домик за городом и вывозить туда Хло на выходные. Но я откладываю деньги на ее учебу. Я пошлю ее не в Хантингтон, где так страдала сама, а в Европейскую школу в Куламе.

– Серьезно?

Намерение Шадоу не удивило Уоррена. Этих школ было много в Бельгии, Италии, Германии, Голландии, самой Англии. Учеников там делали европейцами. Их с самого начала учили двум-трем, а иногда и четырем языкам. Классы в этих школах были смешанными, что отражало особенности Европейского сообщества. Объединенная Европа быстро менялась. Выпускники таких школ смогут смотреть в будущее увереннее, чем учащиеся самых элитарных британских учебных заведений.

– Я дам тебе столько денег, сколько...

– Давать ничего не надо. Я открываю филиалы своего магазина белья в Хэмпстед-Хит, Сент-Джонс-Вуд, Риджент-парк. Они будут поскромнее, чем «Белье по Фрейду». Но у меня проблемы с банком «Барклайз». Он не дает ссуду – не потому, что сомневается в моей кредитоспособности, а потому, что считает магазины женского белья рискованным бизнесом. Если бы кто-то взял на себя труд переубедить их...

– Я займусь этим, – пообещал он.

Он завел мотор «Ягуара» и погнал его к шоссе разбрасывая в стороны гравий. Ну и дураком же он был! Больше этого не повторится. Он заставит Шадоу передумать. Она по-прежнему любит его, просто не готова в этом сознаться – до поры до времени.

7

Джанна гляделась в зеркало, проверяя, как смотрится на ней выходное платье от Мизраи; ей казалось, что светло-коралловый тон делает ее слишком блеклой, но принять окончательное решение было трудно. Бросив платье на кровать, она приложила к себе черное творение Лакруа. Простовато? Обычно она не испытывала проблем с туалетами. Однако предстоящая festa у Бредфордов была слишком ответственным событием.

Джанне хотелось произвести на это семейство впечатление, показать всем своим видом, что она приехала сюда надолго. Она слышала о них много. Однажды ей показали принадлежащую им яхту, проплывавшую мимо мыса Феррат. Однако пока ей не доводилось встречаться ни с Энтони Бредфордом, ни с его сыном Кертом. Их многоэтажные отели были, разумеется, известны всем, и не столько своими размерами, сколько огромным количеством туристов, которое они завлекали на остров, в общем, именно этим и живущий. Отели тети Пиф были, наоборот, миниатюрными, в европейском стиле, элитарными гостиницами: ее клиенты указывали в книге записей в качестве домашнего адреса громкие названия британских и немецких замков. Джанна гадала, какой будет реакция Бредфордов, когда им станет известно, что она берет из тетиных рук бразды правления. Колебаний перед лицом опасности она не испытывала; в том, что ей предстоят трудности, не сомневалась: объяснения тети Пиф убедили ее, что Бредфорды будут пытаться убрать ее с дороги – деньгами или силой.

Так и не решив, какому наряду отдать предпочтение, она отбросила очередное платье и вышла через застекленную дверь на балкон. Джанна глубоко вздохнула, наслаждаясь теплом и трепетным ароматом весенних цветов – предвестниками лета. Клонящееся к закату солнце еще грело ей спину, но вокруг «Соколиного логова» сгущались тени. Бассейн уже казался темным омутом. Вдали синела гладь глубокой бухты Святого Юлиана, пестрели покачивающиеся на волнах прибоя рыбацкие лодочки, чьи хозяева только что перенесли на берег дневной улов. Даже на таком расстоянии Джанна могла разглядеть горящие на носах лодок глаза Осириса.

Тетя Пиф сидела в саду на качелях, забыв, судя по всему, что до отлета ее самолета остается всего два часа. Джанна не впервые обратила внимание на то, насколько неудачно размещены эти качели на двоих. Она питала к тетушке искреннюю любовь, но не могла не обращать внимания на кое-какие ее странности. Например, никому еще не удавалось уговорить тетю Пиф слегка развернуть качели в южную сторону, чтобы с них можно было любоваться не просто открытым морем, но и живописной бухтой.

Джанна не поверила своим ушам, когда услыхала, что тетя Пиф отнюдь не собирается просить Ника Дженсена уступить ей свою долю акций. Подумать только, подобное безразличие – после того, как вся жизнь была посвящена созданию элитарной гостиничной сети? Джанна была не в состоянии это понять. Еще более странным было то, что именно сейчас, когда жемчужине среди ее отелей, «Голубому гроту», оставалось каких-то два месяца до открытия, тете Пиф вздумалось уехать, чтобы продемонстрировать свою мальтийскую собачку в международном клубе собаководов!

Из домика для гостей появился Ник. Повесив полотенце на спинку стула, он нырнул в бассейн. Грациозность движений этого могучего человека поразила Джанну. Шагнув назад, в тень, она по привычке, сложившейся за последние дни, стала наблюдать, как он рассекает воду бассейна безупречным баттерфляем. Плыл он совершенно без брызг. Только увидев взмах рук Ника, Джанна впервые поняла, почему этот стиль называется баттерфляй – «бабочка».

Когда Ник выбрался из воды, тетя Пиф встала с качелей и подошла к нему. Джанна была слишком далеко, чтобы услышать их разговор, но улыбка, озарившая лицо тети, не оставляла никаких сомнений по поводу ее чувств. Тетя Пиф неровно дышит к Нику! Как это объяснить? Ей не свойственно обмирать в присутствии красивых мужчин. Коллис, помнится, сделал все, чтобы добиться ее симпатии, но потерпел поражение.

Негромкий стук в дверь заставил Джанну опомниться. Ей предстоит ответственнейший вечер! Пусть тетя Пиф поступает как ей нравится, но она, Джанна, обязательно поговорит с Ником о его акциях.

Джанна откликнулась по-мальтийски, полагая, что это Клара, экономка, но в ответ услышала безупречный английский:

– Можно войти?

Джанна узнала голос Одри и распахнула массивную дверь. Мать и доктор Осгуд прилетели утром, чтобы присоединиться к тете Пиф в ее собаколюбивом мероприятии.

– Я тебе не помешала? – осведомилась Одри.

– Нет. Я никак не решу, какое платье надеть. – Джанна указала на ворох одежды на кровати.

– Тебе предстоит встреча с Бредфордами. Надень платье от Лакруа. Тебе идет черный цвет.

Одри вздохнула. Джанна в который раз задала себе вопрос, сообщили ли Одри, что тайное удочерение уже не является тайной для Джанны.

– Остерегайся Энтони Бредфорда, – неожиданно предупредила Одри.

– Не знала, что вы знакомы.

– Я с ним встречалась однажды, только очень давно. Тогда он меня испугал.

Джанна не удивилась: Одри много кого пугалась. Плохо знавшие ее люди принимали это за неисправимый снобизм, но Джанна-то знала правду: при всей своей красоте, а возможно, именно из-за нее, Одри страдала от болезненной застенчивости.

– У тебя найдется время для разговора?

– Конечно. – Джанна указала ей на диван. Усевшись, Одри принялась тщательно укладывать складки своего вязаного платья. Наконец она спросила:

– Тебе нравится заниматься бизнесом?

– Да, – честно ответила Джанна. – У меня масса работы. Я весь день и весь вечер не поднимаю головы. – «Благодаря этому у меня нет времени думать о Коллисе», – мысленно добавила она.

– Чем конкретно ты занимаешься?

– Пока что я только вхожу в курс дела. Мне предстоит управлять тремя гостиницами. Четвертая, «Голубой грот», уже почти завершена. Мы открываем ее через два месяца. Это будет отнимать у меня почти все время.

– Ты не находишь это недостойным или вульгарным?

– Ни в коем случае! Если это занятие годилось тете Пиф...

– Бизнес – это так увлекательно! – При этих словах синие глаза Одри загорелись незнакомым Джанне энтузиазмом. Не иначе, доктор Осгуд прописал ей новое лекарство. – У меня родился один замысел... Надеюсь, ты поможешь советом.

Джанна ободряюще улыбнулась. Она не могла припомнить ни одной мысли Одри, которая родилась бы лично у нее, а не у Реджинальда.

– Я хочу открыть магазинчик в Бошаме.

– Превосходно! – Никто не разбирался в моделях дамских туалетов лучше Одри Атертон. Магазинчик в Бошам-плейс, среди сонма ему подобных – чем не идея? После смерти Реджинальда Одри походила на судно без руля и ветрил; собственное дело даст ей желанное направление. – Не сомневаюсь, что Ланвин окажет тебе необходимую помощь...

– Я хочу открыть магазин моделей для собак. У меня уже готово для него название...

Джанна проглотила язык и с трудом выдавила улыбку. Одри увлеченно заговорила о бесконечных замыслах, рождающихся у нее благодаря общению с собачкой Ромми. Для такого изнеженного существа очень трудно найти все необходимое! Джанна узнала о намерении Одри торговать непромокаемыми попонами, бижутерией, собачьим одеколоном под названием «О де Ром-мель». Джанна делала над собой усилие, чтобы не закатить глаза. Несомненно, проект был плодом долгих размышлений и немало значил для Одри. Джанна терпеливо слушала, время от времени вставляя одобрительные реплики. Напоследок она пообещала оказывать проекту всяческую поддержку.

Послушавшись Одри, Джанна надела черное платье. Она более обильно, чем обычно, воспользовалась косметикой, наложила тени, чтобы подчеркнуть зеленый цвет своих глаз, надела кулон в виде сокола – подарок тети Пиф на восемнадцатилетие. Золотая птичья головка от Булгари была усеяна вместо перьев бриллиантами, крупицами хрусталя и изумрудами. Ансамбль дополняли серьги – такие же птичьи головки, только меньшего размера. Джанна немного отступила от зеркала, чтобы как следует рассмотреть свое отражение.

Лучше, чем сейчас, она выглядела единственный раз в жизни – на собственной свадьбе. Она с горечью припомнила, что и тогда надевала подарок тети Пиф. В тот день она была сама не своя от счастья. У нее кружилась голова от любви. Что ж, пусть прошлое остается в прошлом. Сосредоточимся на будущем, и в первую очередь на Бредфордах.

Зазвонил телефон. Идя к аппарату, она радовалась, что Коллис не знает ее нового номера. Он прислал ей десять фунтов шоколада «Шарбонель и Уолкер» с золотой надписью «Я люблю тебя. Прости меня» на каждой конфете. Вместе с шоколадом реактивный самолет Атертонов привез цветочный макет ботанического сада Кью-Гарденз в корзинке из ивовых прутьев из знаменитого магазина цветов «Шервуд». Джанна отдала цветы и конфеты Кларе, припомнив, что Коллис ни разу за все время их супружества не удосужился остановиться у цветочного киоска и купить ей простенький букетик.

В трубке раздался голос Уоррена:

– Как дела?

– Неплохо. – Услышав голос брата, она поняла, как ей его не хватает. – Вечером я приглашена к Бредфордам.

– Позвони мне потом и расскажи, как прошла встреча.

– Еще я собираюсь сегодня же уговорить Ника Дженсена продать мне акции.

– Заплати за них столько, сколько запросит. На этом не экономь. Я тебе помогу.

За тридцать пять лет трудно было не научиться угадывать настроение друг друга. Она уловила в тоне брата изрядную озабоченность.

– Что-то случилось?

– Мы нашли Джиана Паоло.

– И он запросил за свои акции безумные деньги.

– Если бы все было так просто! – Уоррен умолк, и Джанне стало нехорошо от дурного предчувствия. Она вцепилась в трубку так, что побелели пальцы.

– Он успел загнать их Бредфордам, – наконец решился сообщить Уоррен.

– Только не это! – Она не сумела скрыть разочарования. – Тетя Пиф по всем правилам передала мне свой пакет – сорок пять процентов активов. Не сомневаюсь, что мне удастся убедить Ника Дженсена продать мне свою часть. Это укрепит мое положение, но, похоже, Бредфорды все равно не дадут мне жить спокойно.

Она представила себе Ника, выбравшегося из бассейна и обеими руками откидывающего мокрые волосы. Раз пакет перекочевал из рук Джиана Паоло в руки Бредфордов, акции Ника приобретают ключевое значение. Ей необходимо без промедления завладеть ими, иначе ее могут опередить.

Ник и Джанна наконец отправились на праздник в Мдину. Дорога вела на запад, прямо к садящемуся солнцу. Тяжелое красное светило почти полностью погрузилось в море, успев накинуть на каменистые склоны окружающих террас бронзовое покрывало. Впервые Ник увидел Мальту из иллюминатора самолета, когда весь остров, освещенный предзакатным солнцем, был как на ладони. Тогда он невольно сравнил его с золотой рыбкой, плывущей на юг, – этому способствовали очертания и краски. Сначала он был склонен объяснять янтарный оттенок закатом, но уже на следующий день обнаружил, что вся Мальта имеет цвет абрикоса, ибо дома были здесь сложены из местного золотистого известняка.

Он сбавил скорость, объезжая на узкой дороге конную повозку.

– Влюбленные, – объяснила Джанна, оглянувшись на экипаж с задернутыми шторками. – Вам рассказывали о passeggiata?

Ник был наслышан об особом часе на закате, когда мальтийцы прогуливаются по улицам, присаживаются в уличных кафе, подходят к домам соседей поболтать; однако он позволил Джанне прочесть ему подробную лекцию об этой славной традиции. Она делала все возможное, чтобы вызвать у него симпатию, а он не собирался ставить ей палки в колеса. Интересно, что она предпримет, когда он ответит отказом на ее просьбу продать акции?

– Мальта нравится мне гораздо больше, чем Япония, – сообщил он. – У японцев не принято прогуливаться по улицам и просто наслаждаться жизнью. Там вкалывают минимум по двенадцать часов в день.

– Разве у них нет законов о труде? – спросила она, одновременно обращая его внимание на запряженную осликом тележку с тыквами, сворачивающую на дорогу.

Ник притормозил, машинально поискав глазами зеркало справа, но тут же вспомнил, что здесь левостороннее движение. Ослик по всем правилам красовался в левом зеркале.

– Есть, но компании вынуждают работников добровольно перерабатывать. В противном случае человек оказывается без работы.

– Одна жизнь – одна компания. Они не меняют своих служащих, как мы.

Ник кивнул и, миновав тележку, надавил на газ. Надо же, а он-то был готов держать пари, что ей неизвестно, сколь серьезное дело в Японии принадлежность к компании. Он сравнивал это с рабским трудом, мало отличающимся от труда чернокожих, которые доставлялись из Африки в катакомбы вокруг Валлетты, а потом отправлялись в Новый Свет.

– Такая преданность и позволила им уйти в отрыв, – продолжала Джанна. – Это, плюс торговые барьеры. Ведь японское правительство поддерживает своих бизнесменов так, как нашим и не снилось.

– Все не так просто, – отозвался Ник, радуясь про себя, что она, кажется, имеет представление о том, что жизнь – это не просто слизывание сливок с серебряной ложечки. – Они умны и очень трудолюбивы. Я восхищаюсь ими.

Джанна указала ему на стрелку «Наксар». Кивнув, он покосился на нее. Ник достаточно разбирался в туалетах, чтобы суметь распознать шедевр портновского искусства. Черный шелк, безупречные линии, облегающие тело, но без всякого вызова. Вырез на груди был глубок, но не слишком. Но при всех достоинствах платья оно меркло в сравнении с кулоном: Ник никогда в жизни не видел такой восхитительной безделушки. От нее было невозможно оторвать взор. Видимо, все дело было в изумрудных глазках птицы: казалось, они неотрывно следят за водителем.

Все это подтверждало слова старины Фитцджеральда: богатые – люди из другого теста. Черт, мамаша Джанны путешествует в сопровождении личного врача! К их услугам – личный реактивный самолет, мгновенно переносящий из Лондона в Рим или Женеву, где они глазеют на собачек!

Впервые в жизни Ник осознал, что и он теперь богат. На свой миллион долларов он, конечно, не мог позволить себе самолет Атертонов или яхту Бредфордов, однако с точки зрения уроженца Копыта Мула миллион представлял собой кругленькую сумму. Какое-то время он наслаждался своим открытием, почти не слушая Джанну, однако успел отреагировать на ее указание описать круг и свернуть на Рабат. А что бы он сделал, если бы получил все эти деньжищи наличными? Пока что он не мог придумать ничего, кроме продления жизни старику Остину. Впрочем, для этого мало одних денег...

– Я прочитал вашу диссертацию. – Ника так и подмывало добавить, что у него ушел не один час, чтобы продраться через все это занудство. Автор позаботился оснастить каждое утверждение солидными статистическими выкладками. Зато по завершении чтения он изменил свое мнение о леди Джанне. Такой пласт было под силу перевернуть только очень целеустремленному человеку. Он навел справки об ее капиталовложениях: оказалось, что ублажать шейхов и заменять пробку пластмассой – весьма выгодные занятия. Столь старательная особа, безусловно, научится и управлять отелями. Главное, чтобы она не взялась писать диссертацию и на эту тему.

– Вот как? И каково ваше мнение? – поинтересовалась Джанна.

– Думаю, вполне можно было ограничиться одной страничкой: мол, революция лишила Францию первого места в искусстве, музыке, финансах и так далее. Главной с тех пор стала Англия. – Ник знал, что ей неприятно это слышать, но не мог преодолеть соблазн подразнить ее. Уж больно серьезно она смотрела на него своими зелеными глазищами.

– Выводы необходимо подкреплять фактами, – сухо ответила она.

Ник осклабился. Вот именно: никакого чувства юмора. Такой ничего не стоит надуться из-за пустяка. В том-то и беда с богатыми: слишком многие пресмыкаются перед ними из-за их денег, поэтому правда звучит для них непривычно, а шутка – крамольно.

Они некоторое время ехали в молчании, пока Ник не заметил на утесе Мдину. Обнесенный стеной городок был похож издали на нос корабля, устремленного на запад; вместо морских волн здесь были каменные террасы, спускающиеся к синей ленте на горизонте. Нику пришлось сбавить ход и влиться в вереницу машин, взбирающихся на холм. Въехав через средневековые ворота в древнюю крепость, они нашли место для парковки.

– Сколько лет этой цитадели?

– Мдина существует с древнеримских времен, – сказала Джанна, легко ступая по булыжной мостовой, карабкающейся в сторону замка Бредфордов. – Сперва здесь обитали рыцари святого Иоанна, которые потом перебрались в Валлетту, окруженную водой. При наплыве крестоносцев это было благоразумным поступком.

– Рыцарям остров обошелся попросту даром, – подхватил Ник, вспоминая рассказы Пифани. – Всего один специально тренированный сокол с кожаным колпачком на голове в качестве годовой арендной платы императору Священной Римской империи!

– Удивительно, что вы так много знаете! Большинство американцев считает, что мальтийский сокол – лишь инкрустированная драгоценностями статуэтка из кинофильма.

Ник остановился. Джанне пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Ему понравилось выражение ее глаз, но внимание быстро отвлекла золотая соколиная головка, лежащая на вздымающейся груди Джанны.

– Вам нравится этот сокол? – спросил он, разглядывая великолепно выполненную драгоценность.

Похоже, она отказывает ему в наличии ума. Это не было для него сюрпризом. Красавцам мужчинам, точно так же, как сногсшибательным блондинкам, не полагается блистать рассудком. Иногда ему нравилось казаться простаком. Недооценка собеседником его умственных способностей нередко помогала Нику одерживать победу. Иначе обстояло дело с Джанной: ему все время хотелось блеснуть перед ней знаниями, а то и подразнить ее.

– Кстати, насчет соколов, – продолжал он, не дождавшись ответа на свой вопрос. – Почему Пифани назвала свой уголок «Соколиным логовом»? – Даже недолгого пребывания на Мальте оказалось достаточно, чтобы подметить, что мальтийцы предпочитают не номера домов, а названия, причем нередко причудливые: «Лежбище игуаны», «Бычий нос», «Розовый банан».

– Точно не знаю. Тетя Пиф утверждает, что соколы – умнейшие из птиц. Именно поэтому мальтийские соколы – сапсаны всегда высоко ценились. Шейхи до сих пор любят охотиться с соколами.

Для Ника стало открытием, что традиция соколиной охоты все еще жива. Впрочем, что он вообще знает о песках и верблюдах?

– А почему «логово»? Оно годится для медведей, а соколы строят гнезда.

– По-шотландски слово «lair» – «знание», «мудрость». Кто знает, что тетя Пиф имела в виду.

Ник все еще недоумевал.

– Какой такой особенной мудростью обладают соколы?

Джанна пожала плечами. Сокол у нее на груди скосил изумрудные глаза, и они сверкнули.

– Всей на свете, наверное.

Они достигли крепостной стены. Деревянные ворота распахнулись, слуги в красных камзолах с золотыми пуговицами и эполетами пропустили их внутрь. Их взглядам открылся двор, украшенный фонтаном. По стенам вились алые бугенвиллеи. С деревьев и с полудюжины балкончиков свисали грушевидные светильники. Сам дом Ник не мог назвать иначе как дворцом. Дворец, впрочем, казался древним, сохранившимся со времен крестоносцев. Ник обвел глазами толпу, осаждающую длинные буфетные столы, утоляющую жажду и оживленно переговаривающуюся. Джанна дотронулась до его руки, и он наклонился к ней, чтобы расслышать ее просьбу, заглушаемую оркестром, вовсю старающимся в дальнем углу.

– Вы не познакомите меня с Кертом Бредфордом?

Тони Бредфорд стоял в одиночестве на балконе, осматривая толпу гостей. Его festa, первая в череде праздников в честь многочисленных святых, на следующий день будет продолжена церковной службой. Затем священник пронесет по деревне церковные реликвии, возглавляя шествие прихожан, то есть всех односельчан, за исключением коротающих время за решеткой. Перешедший в католичество Тони исправно посещал церемонии, поскольку человек в его положении иначе поступить не мог, однако ему не была присуща религиозная истовость коренных мальтийцев. Тем не менее его традиционная festa, самая пышная на острове, приносила ему глубокое удовлетворение. Он приглашал на нее только наиболее значительных личностей, которые охотно откликались на приглашение столь богатого и могущественного человека. Он воображал себя мальтийским герцогом.

На сей раз удовольствие усугублялось ожиданием сюрпризов. Его приглашение приняла Джанна Атертон-Пемброк, и, стало быть, конец многолетнему пренебрежению, с которым к нему относился клан Кранделлов. Сама Пифани, конечно, не явилась – она никогда не доставит ему такого удовольствия, – однако позволила прийти вместо себя Джанне. С чего бы это? Не иначе, Пифани Кранделл что-то затевает. После столь долго тянувшегося противостояния между ними в сфере гостиничного бизнеса она сделала большие вложения в новый проект и внезапно передала свой пакет акций Джанне. Сама же пустилась по свету, демонстрируя свою собачонку. Внешне это выглядело просто как большая ошибка. Однако многолетний опыт борьбы с Пифани учил Тони быть настороже.

Он полагал, что наконец-то загнал ее в угол, когда она продала почти половину своих активов, чтобы разжиться деньгами на строительство своего «Голубого грота». Однако он просчитался. Трейвис Прескотт умер, не успев продать свои акции Бредфордам. Акции перешли к Нику Дженсену, проявляющему неуступчивость. Энтони был слишком умудрен опытом и потому не рассчитывал, что уломать Дженсена будет нетрудно. Раз этот техасец квартирует в гостевом домике у Пифани, то он находится у нее под каблуком.

Пифани все-таки совершила тактическую ошибку, продав свои акции графу Лифорту. На сей раз Энтони переиграл ее и прибрал эти акции к рукам. На свою беду, Пифани также не догадывается, что Тони владеет козырной картой: он знает, кто такая Джанна на самом деле.

Он не упускал Джанну из виду с самого ее рождения. Пока она оставалась в Англии, ее можно было не опасаться. Энтони привык считать, что после смерти Пифани Джанна охотно продаст отели Бредфордам. Теперь, когда она объявилась на Мальте и пошли слухи, что она поселится здесь постоянно, собираясь управлять отелями, Бредфордам придется перейти к активным действиям.

Тони обратил внимание на пару, миновавшую ворота. Инстинкт подсказал ему, что маленькая блондиночка и есть Джанна. Он читал посвященные ей ежеквартальные доклады частных детективов, но не позаботился потребовать фотографию. Ее вида он бы не перенес. Блондинка обернулась к своему рослому спутнику, который наклонился, чтобы расслышать ее слова. Тони вцепился в чугунную балюстраду балкона. От головокружительного чувства дежа-вю у него отчаянно заколотилось сердце.

Как живо он помнил Пифани, ее черный наряд в вечер их последней встречи! Тогда она была на год старше Джанны: ей было тридцать шесть. Глазами, фигурой, волосами Джанна напомнила ему Пифани, хотя, если детально разобраться, сходство было невелико. Былая горечь наполнила душу Тони, когда он вспомнил, как в последний раз умолял Пифани стать его женой.

Кулон на груди Джанны сверкнул в отблеске светильника. Даже на таком расстоянии Тони ощутил на себе осуждающий взгляд зеленых соколиных глаз. Разумеется, ему было знакомо это украшение. Он даже держал в руках фотокопию квитанции о его продаже. Однако он не был подготовлен к тому, что увидит его на Джанне. Сокол-мститель, преследующий Тони...

Стоило Тони освоиться с мыслью, что Джанна до спазма в горле напоминает ему Пифани, как высокий спутник Джанны посмотрел вверх. Невероятно! Его лицо! Тони затрепетал и на мгновение зажмурился, убеждая себя, что у него галлюцинация. Но нет, зрение не утратило остроту с тех пор, как он служил во время войны в британской королевской авиации. Он открыл глаза. Ошибки быть не могло.

Где Пифани откопала этого типа?

– Позовите сюда Керта! – крикнул Тони пробегавшему мимо слуге.

– Командам надо подчиняться, – буркнул Керт Ронде и нехотя поплелся за слугой наверх, чтобы узнать, что понадобилось Большому Тони. Вызовы к отцу редко предвещали что-либо хорошее. Керту очень хотелось, чтобы отец побыстрее испустил дух, чтобы он наконец-то сам смог собой распоряжаться. Большой Тони мечтал основать династию, поэтому на Керте, единственном наследнике мужского пола, лежала огромная ответственность. Не проходило дня, чтобы Большой Тони не напомнил сыну, что тот манкирует своими обязанностями.

– Кто это там, с Джанной Атертон Пемброк? – встретил его вопросом Большой Тони.

Керту потребовалась целая минута, чтобы найти в толпе единственную пока что незнакомую ему женщину.

– Ник Дженсен.

Большой Тони впился глазами в Ника.

– Что говорится в донесениях детективов о семье Дженсена? У него есть родня в Шотландии?

– Нет. Предки его матери происходят из какого-то Аламо, а предки отца приплыли в Америку на «Мейфлауэр».

Большой Тони фыркнул, как делал всегда, когда не верил чему-то, и отвернулся с перекошенным от ненависти лицом. Особенно сильно излучали это чувство его черные глаза. Он провел рукой по лбу, приглаживая волосы оловянного цвета. Этот жест отца невольно заимствовал Керт, хотя клялся себе, что избавится от дурацкой привычки.

– Пускай наши детективы снова займутся Дженсеном, на сей раз по-настоящему. Пифани Кранделл затеяла какую-то игру.

– Зачем? Первый доклад был вполне исчерпывающим. Я перечитан его несколько раз. Он начинал в «Империал-Кола», там и остался. Если и есть что-то интересное, то только...

– Я тоже читал этот идиотский доклад. Но я говорю тебе, что Дженсен не исчерпывается тем, что там о нем сказано.

Керт не собирался затевать спор, зная, что переубедить отца – дело безнадежное.

– Хорошенько приглядись к Джанне. Какова порода, каков класс!..

С точки зрения Керта, Джанна мало поднималась над самым что ни на есть средним уровнем. Разве что большие зеленые глаза да неплохая фигурка... Женщина не в его вкусе. Ему трудно было себе представить, чтобы она оказалась способна на какие-нибудь постельные выкрутасы.

– Не понимаю, что в ней особенного.

– И не поймешь. – Большой Тони ткнул сына пальцем. – Но ты на ней женишься.

– Она уже замужем, – счел нужным сообщить Керт.

Большой Тони не сводил с него немигающих глаз.

– Она подала на развод. Женщины от тебя млеют, не знаю уж почему. Тебе будет нетрудно ее заинтересовать.

Керт знал, как реагировать на требования отца жениться и произвести на свет наследника до смерти Большого Тони. В свои тридцать четыре года Кертис Уайтинг Бредфорд стал просто экспертом высокого уровня по части уклонения от брачных уз. Втайне от Большого Тони Керт уже на протяжении нескольких лет любил одну женщину, причем глубоко и без оглядки.

Он спустился вниз и воссоединился с Рондой. Требования Большого Тони давно оставляли его равнодушным, не то что в ранней молодости. Его союзником было время. Старый мерзавец не вечен.

– Что ты собираешься предпринять? – спросила Ронда, выслушав его рассказ о разговоре с отцом.

– То же, что всегда, когда отец находит очередную кандидатку мне в жены.

Ник, не заметив Керта Бредфорда, повел Джанну по двору, гордясь такой спутницей. Она легко беседовала с гостями, не проявляя, вопреки его опасениям, ни капли снобизма. Вместе он и она представляли собой неплохую пару. Она знакомила его со своими деловыми партнерами, а он старался познакомить ее с теми немногими людьми, которых успел узнать сам. Маршрут завершился у буфетного стола, перед ледяной скульптурой русалки довольно крупных размеров.

Джанна положила себе нечто мясное.

– «Браголи» – говядина с оливками. – Она задорно посмотрела на своего кавалера. – А вы что-то очень разборчивы в еде: я заметила, что вы и не прикоснулись тогда к говяжьему языку.

Он вооружился серебряной вилочкой, острой как игла – действительно, богатые слеплены из другого теста, – наколол кусочек и попробовал.

– Отлично! – Он храбро откусил еще. – Зато я ел телятину – отменное кушанье.

Джанна со смехом заметила:

– Это была не телятина, а зобная железа.

В Техасе все так называемые субпродукты достаются свиньям. Так что Ника можно было понять. Он, однако, проигнорировал насмешки Джанны и наколол еще один кусок. Она намазала крекер паштетом и сняла пробу.

– Вкусно, – одобрила и, подумав, добавила: – Но у тети Пиф все равно вкуснее. – Джанна намазала еще один крекер и подала ему. – Попробуйте, вам понравится.

– Вам известно, что в унции паштета из гусиной печени больше холестерина, чем в том же количестве любой другой еды? – не удержался он. – Хотите, чтобы мой холестериновый счетчик взорвался?

– Это не гусиная печень, а печень фенека, – предупредила она, прежде чем он вонзил зубы в крекер.

– Час от часу не легче! – Он решительно вернул ей угощение.

– В таком случае вы погибнете здесь голодной смертью.

– Ничего, в Японии я как-то выжил, даже научился глотать мешанину, которую там подают на завтрак.

Ник поднял голову и увидел, что к ним направляется Керт Бредфорд в обществе роскошной брюнетки – той самой, которая красовалась на фотографии в голом виде на пару с Трейвисом.

8

Джанна, проследив за его взглядом, тоже обратила внимание на тех, кто направлялся к ним.

– Керт Бредфорд, – успел шепнуть ей Ник.

Тревожное чувство ожидания, не оставлявшее ее весь вечер, усилилось. Она рассматривала Керта – своего соперника, человека, стремящегося завладеть отелями тети Пиф. Он был красив и недурно одет. Джанне он показался похожим на итальянца.

– Я рад, что вы приехали, – сказал Керт Нику и повернулся к Джанне: – Вы, наверное, Джанна? Керт Бредфорд.

– Рада познакомиться, – ответила она, радуясь естественности своего тона. – Чудесный прием!

– Благодарю. – Керт указал на свою спутницу: – Ронда Сиббет.

Жгучая брюнетка удостоила Джанну беглым взглядом из-под накладных ресниц и, не обнаружив ничего, достойного внимания, чуть заметно кивнула, после чего адресовала лучезарную улыбку Нику. Джанна привстала на цыпочки, помимо собственной воли не сводя с Ронды глаз. На той было усеянное перышками воздушное платье, выставлявшее напоказ все ее роскошное тело, подчеркивавшее длину ног и открывавшее грудь откровеннее, чем любой туалет, имевшийся в распоряжении Джанны.

– Я – друг Трейвиса Прескотта, – непонятно в какой связи ляпнул Ник. Он тоже сверлил Ронду глазами, не скрывая, что она произвела на него глубокое впечатление. С Джанной он обращался как с младшей сестренкой, по любому поводу подтрунивая над ней. А чего, собственно, удивляться? Красивый мужчина никогда не заинтересуется такой, как она. Тут Джанна поспешила напомнить себе, что отношение Ника Дженсена не имеет для нее ровно никакого значения – главное, заполучить его акции.

Ронда наклонила голову; от этого кокетливого движения ее темные волосы рассыпались по голым плечам. Очевидно, ее так же влекло к Нику, как и его – к ней.

– Разве я знакома с мистером Прескоттом? – спросила Ронда у Керта, не отрывая карих глаз от Дженсена.

– Нет, – поспешно, почти грубо ответил Керт. – Он был здешним представителем «Ймпериал-Кола» до Ника. – Он повернулся к Джанне: – Весь прошлый год Ронда провела на своей вилле в Монако. Ваш брат по-прежнему держит там свою яхту?

Разговор показался Джанне странным.

– «Роза Одри» стоит в Пуэрто-Банусе, – ответила она.

– А-а, Марбелья! – подхватила Ронда, обращаясь к Нику. – Там замечательно, правда?

– Никогда там не бывал. – Ник произнес это так отрывисто, что Джанна обернулась, немного удивленная. Ник улыбался, но характерной ямочки не было заметно.

– Джанна, почему бы нам с вами не удалиться в библиотеку и не побеседовать об отелях? Ведь теперь вы ими занимаетесь? – предложил Керт.

Эти слова прозвучали для Ронды как сигнал: она тут же схватила Ника за руку.

– Потанцуем?

Ник последовал за ней туда, где неровный булыжник был накрыт паркетным настилом для удобства танцующих. «Лживая стерва!» – хотелось крикнуть ему, однако он держал себя в руках. Именно Ронда Сиббет была на знакомой ему фотографии – он нисколько в этом не сомневался. Еще во время ленча на яхте Ник заподозрил, что Керт знает о Трейвисе больше, чем готов признать. Почему они оба лгут?

Видимо, все дело в акциях отеля. Иначе зачем Бредфордам понадобилось выслеживать Трейвиса? Но как объяснить теперешнюю ложь? Не тем ли, что им известно нечто, что помогло бы отыскать убийцу? Шестое чувство подсказывало Нику, что необходимо проявлять осторожность. Не торопись и не раскрывай карты.

– Кариока, – простонала Ронда, падая в его объятия и прижимаясь к нему сильнее, чем требовалось.

Ник понятия не имел, как танцуют кариоку, но музыка была отчетливо латиноамериканская. Он умел танцевать только два танца: «Хмельной Джо» и, разумеется, стандартный вальс.

– Сначала самба, – проинструктировала его Ронда, – потом вот такое движение бедер... – Она продемонстрировала нечто такое, чего Ник никогда бы не сумел изобразить.

Он пытался повторять ее зигзаги, радуясь, что из-за толкучки на танцевальном пятачке никто не заметит, каким болваном он выглядит. Он сознательно не смотрел туда, где торчали, как взведенные «кольты», груди Ронды. Ее платье являло собой образец самого дурного вкуса. Павлин с распушенным хвостом и тот выглядел бы скромнее. Платье облегало ее настолько бесстыдно, что перья казались растущими прямо из тела. То ли дело – изящное черное платье Джанны! Ничуть не меньше сексуальности, зато вульгарности ни капли.

– Вы уверены, что никогда не встречались с Трейвисом Прескоттом?

– Абсолютно. Я никогда не забываю мужчин. – Это откровение было произнесено шепотом, призванным вскружить Нику голову.

– А мне казалось, что я видел фотографию. Вы с ним на яхте. Наверное, обознался.

Накладные ресницы, закрывавшие половину ее лица, затрепетали. Сначала она выглядела ошеломленной, потом собралась с духом и нагло посмотрела Нику прямо в глаза.

– Где же вы видели такую фотографию?

– В Техасе, на похоронах Трейвиса Прескотта.

– Вы действительно обознались. Это не могла быть я. Я вернулась домой только неделю назад из Монако.

Ник собрался было поднажать, но рассудил, что она, конечно, не откажется так просто от своего вранья. Надо было попросить Остина прислать ему чертову фотографию, тогда он вручил бы ее полицейским, а уж они заставили бы расколоться это лживое создание.

– Может быть, завтра прокатимся вместе на водных лыжах? – предложила Ронда, намеренно задевая его грудью.

– Я занят, – соврал он.

Она выпятила нижнюю губу. Немало мужчин расценили бы это как очень сексуальное зрелище. Музыка стихла, и Ник с облегчением повел партнершу прочь с танцевальной площадки. Джанны нигде не было видно. Оркестр снова ожил. На этот раз зазвучало нечто похожее, по его мнению, на рок-н-ролл.

– Ламбада, – объявила Ронда, приплясывая на месте. – Пошли!

Ник вновь потащился за ней на паркет, надеясь, что теперь можно будет танцевать, не дотрагиваясь до партнерши. Однако его ждала неожиданность: очутившись в толпе, Ронда бесстыдно прижалась к нему и обняла за шею. Прежде чем он успел ее отпихнуть, она заерзала в такт музыке и принялась прямо-таки тереться об него. Покосившись на соседей, Ник удостоверился, что Ронда не занимается чем-то предосудительным: все танцоры вокруг терлись друг о дружку с не меньшим усердием. Это напоминало половой акт в одежде. Ник снял руки Ронды со своей шеи и схватился за поясницу.

– От ламбады у меня люмбаго, – коряво пошутил он. – Ох, как вступило! Давайте лучше выпьем.

– Если бы мы объединились, то взяли бы под контроль всю туристическую индустрию Мальты, – говорил Керт Джанне голоском не менее сладким, чем коллекционное вино, которым он ее угощал.

Джанна поставила бокал на столик: она выпила совсем немного, но вино уже ударило ей в голову.

– Концепция тети Пиф – небольшие отели для европейской элиты, а не высоченные коробки, привлекающие по дешевым турам орды туристов, которые дюжинами волокут с острова пластмассовые мальтийские кресты.

Сказав так, Джанна спохватилась. Куда подевался ее врожденный такт? Что она делает? Ее поведение – лучший способ превратить Керта в своего врага! Это было бы совершенно некстати: ведь она собиралась жить на Мальте. Она ведь, кажется, хотела нащупать почву для согласия с Бредфордами, а вовсе не углублять пропасть.

– Понимаю. – Керт оставался безупречно вежлив, но в его тоне слышался вызов. – Таков подход Пифани Кранделл. Но как относитесь к этому вы? Времена изменились. Без туров отелям не выжить.

– Это не мой... – Она поперхнулась, в последнее мгновение не дав вырваться очередной резкости. – Отели могут быть самыми разными.

Он встал и налил себе вина из бутылки, спрятанной в шкафчик, выполненный в виде египетского саркофага. «Что за человек Тони Бредфорд?» – размышляла Джанна, уверенная, что встречи с главой фирмы не избежать. Отец Керта пошел на большие расходы, чтобы подновить свой дворец, возведенный еще в эпоху средневековья, однако комната, где они находились, отличалась своеобразным интерьером. Чем привлек хозяина антураж египетского захоронения?

Керт улыбался ей, стоя у бара; Джанна заставила себя ответить ему подходящей случаю улыбкой. Тетя Пиф сообщила ей кое-какие подробности о Керте – плейбое, обожающем азартные игры и женщин, числом поболее. За истекший час она уяснила, что имеет дело с очень ограниченным субъектом. Судя по всему, его мало что интересовало, за исключением его яхты и гоночных автомобилей. Приверженность гостиничному бизнесу выглядела на этом фоне ненатуральной. Джанна решила, что главное лицо в деле – это его отец. Решение подмять под себя отели тети Пиф принял именно Тони, отец Керта.

– У вашей тети репутация противницы всего немецкого.

– Она так и не смогла забыть войну. – Джанна мало в чем расходилась с тетей Пиф. Одно из немногих разногласий касалось немцев. Пятьдесят лет – разве это не срок, чтобы простить и забыть? Но ведь Джанна не участвовала в той войне.

– Германия – крупнейший торговый партнер Мальты, – продолжал Керт. – Немцев оскорбляет, когда наши лучшие отели воротят от них нос.

Джанна не удержалась от улыбки. Это же надо: Бредфорд признает превосходство отелей Кранделл! Вот посмеялась бы тетя Пиф!

– Вижу, наша винная коллекция вам не по душе, – сказал Керт. – Позвольте предложить вам шардонне.

Джанна уже открыла рот, чтобы предупредить хозяина, что с нее вполне достаточно нескольких глотков – она не была любительницей спиртного, однако передумала, решив, что напрасно обидела его, недопив первый бокал. Изучая собеседника, она все больше приходила к выводу, что его интерес к ней, как и озабоченность процветанием отцовских отелей, – не более чем притворство. Печальный опыт с Коллисом Пемброком преподнес ей по крайней мере один урок: красивое лицо и обворожительная улыбка больше не могли ввести ее в заблуждение.

Керт подал ей шардонне и подсел совсем близко.

– За наши отели! – провозгласил он и чокнулся с ней.

Джанна из вежливости отпила один глоток. Вино было приторным и одновременно терпким – странное сочетание для шардонне. Она хотела было отставить бокал, но он снова чокнулся с ней и сказал: – За нас!

Она послушно отпила еще, убеждая себя, что ошибочно истолковала масленый взгляд Керта. Он подвинулся еще ближе к ней, и она передернулась от неприятного чувства. Когда он дотронулся до головки золотого сокола у нее на груди, она облегченно вздохнула. Эта безделушка никого не оставляет равнодушным! Однако через мгновение он снова заглянул ей в глаза. На сей раз его намерения не вызывали никаких сомнений.

– Какое любопытное зеркало! – Джанна забилась в дальний угол дивана и указала на зеркало на стене позади них. Основанием для него служила фигура фараона, вырезанная из розового камня. Обрамление было тоже весьма оригинальным – египетские иероглифы.

Керт ликвидировал образовавшийся между ними зазор, схватил ее бокал и убрал его подальше.

– Это ложная дверь в гробницу фараона Тута. Дядя отца купил ее на аукционе Сотби. На месте зеркала была когда-то деревянная дверь, но она сгнила.

– Это не из гробницы Тута, – пролепетала она, судорожно подыскивая слова. Его сексуальные намерения сильно ее нервировали. – Это из гробницы Унисаха. Он жил на несколько веков раньше Тутанхамона.

– О! Вы бы нашли общий язык с Большим Тони, – усмехнулся Керт. – Он без ума от Древнего Египта.

Джанна собралась спросить, почему он называет отца Большим Тони, но он как-то поспешно обнял ее за плечи.

– Странно, – не уступала она, все еще надеясь найти выход из затруднительного положения, – что ваш отец заказал дымчатое зеркало. Ведь, отражаясь в обычном, комната казачась бы больше...

Керт впился губами в ее рот и властно поцеловал. Можно было подумать, что он намеренно сделал свой поцелуй таким грубым, но она понимала, что это происходит от отсутствия чувства. Она вскрикнула и попыталась оттолкнуть его, удивляясь слабости своих рук.

Он продолжал целовать ее, умудряясь при этом бормотать:

– Давайте сбежим вдвоем на мою яхту!

Она напряглась и умудрилась отпихнуть его, крикнув:

– Прекратите!

Однако он по-прежнему вдавливал ее в мягкую кожаную спинку дивана, шаря рукой по ее груди. Она уже была готова пустить в ход кулаки, когда раздался стук в дверь, заставивший Керта ослабить напор. Джанна вскочила, испытывая сильное головокружение. Она неловко заковыляла по персидскому ковру к двери, закрытой на старинный манер на щеколду, и, отодвинув ее, распахнула створки, оказавшись лицом к лицу с Ником и Рондой.

– Отвезите меня домой! – взмолилась Джанна. Ей показалось, что эти слова произнес чужой голос. Она почему-то с трудом ворочала распухшим языком.

Джанна полностью доверилась Нику, который вывел ее во двор, обняв сильной рукой за талию. На улице дыхание ее несколько восстановилось. Весенняя ночь была теплой, но ее знобило, и она прильнула к Нику.

– Что у вас произошло?

– Он со мной заигрывал. – Ее саму покоробило от глупого словечка, но она не могла выложить ему все начистоту. Теперь Джанне казалось, что Керт намеренно запугивал ее, а то и того хуже.

Ник остановился, не снимая руки с ее талии. Перед этим они довольно быстро шли вниз, поэтому она едва удержалась на ногах.

– Не морочьте мне голову, Коротышка. Как-никак я однажды повалил вас в темноте на пол. Вы тогда едва не выцарапали мне глаза. Вас бы не охватила паника от такого пустяка, как приставания Керта.

– Это совсем разные вещи. Тогда мне показалось, что вы собираетесь меня убить. Я защищала свою жизнь.

Он удовлетворился этим объяснением и снова заторопился. Джанна едва поспевала за ним. Когда у нее окончательно ослабли ноги, она остановилась, не в силах сделать ни шагу, и взмолилась:

– Позвольте, я сниму туфли!

Они пошли дальше. Теперь Ник держался отстранение, а ей как раз очень хотелось, чтобы он опять ее обнял. Даже без туфель на высоких каблуках ее походка осталась нетвердой. Внезапно все случившееся – смерть отца, переезд на Мальту, Бредфорды – показалось ей сном. Сейчас она проснется и обнаружит рядом мирно спящего Коллиса. Она хихикнула; секунда – и она уже хохотала во все горло. Такое поведение совершенно не шло утонченной леди.

– Тсс! Тихо! – Ник остановился. – Вы разбудите весь городок.

Его слова только усилили ее веселье; она окончательно потеряла над собой контроль.

– Ник... – выдавила она, борясь с приступами смеха. – Здесь никто не живет.

– Бросьте, в этой Мдине наверняка обитает две-три тысячи человек.

– Нет, одни Бредфорды...

– Ронда сказала мне, что у Керта свое гнездышко в Силеме.

Джанна сделала глубокий вдох, чтобы прочистить мозги; она не только говорила, но и мыслила сейчас совершенно бессвязно.

– Тони Бредфорд живет в своем дворце вместе со слугами. Кроме него, в Мдине проживают только две других семьи. Поэтому Мдину и нарекли «Безмолвным городом».

– Вы пьяны? – удивленно спросил Ник, обратив внимание на ее более чем странное поведение.

– Нет, честно, днем здесь полно людей: туристы, бюрократы из правительственных учреждений. А так Мдина осталась без населения. Она уже много столетий – город-призрак.

Ник огляделся и удостоверился, что в домах, залитых лунным светом, не светится ни одно окошко.

– С ума сойти! – Он забрал у нее туфли, запихал их в карманы пиджака и опять обнял ее. – Пошли отсюда.

Она прильнула к нему и не отпускала, пока они не оказались у полукруглого отверстия в стене, окружавшей Мдину.

– Вот это, – она заставила его повернуться вправо, – мое любимое местечко. Вы хоть знаете, что это за дырки?

– Бойницы для стрельбы из пушек.

– Горячо, но все-таки не совсем верно. Рыцари приносили сюда чаны с кипящим маслом. Если противник пытался вскарабкаться на стену...

– То превращался в картофель фри.

Он просунул голову в бойницу, пытаясь разглядеть основание стены в нескольких сотнях футов внизу. Джанна, потеряв опору, прислонилась к камням, размышляя, что бы это могло быть у него на уме. Ветер трепал волосы Ника, но он не обращал на это внимания. Он медленно повернулся к ней; его улыбка была настолько завораживающей, что она шагнула к нему как в трансе. При свете полной луны его глаза казались угольно-черными. Всего несколько минут назад она ежилась от холода, теперь же ее душил жар, от которого голова делалась совершенно пустой, а ноги предательски подкашивались.

На одно безумное мгновение ей до боли захотелось запустить пальцы в его шевелюру, поцеловать его. «НЕ СМЕЙ!» – колоколом гудело в ее голове. Однако тело уже не подчинялось приказам рассудка. Ничто не могло его укротить. Она обняла его за шею, ероша густые волосы у него на затылке.

– Сколько же вы выпили, Джанна?

Ей следовало бы принять эти слова за оскорбление: она всегда проявляла умеренность в обращении со спиртным. Однако в ее мозгу не могла сейчас удержаться ни одна связная мысль, а о том, чтобы высказать ее, не могло быть и речи. Она показала жестом, что ограничилась самой малостью.

– Это все, Коротышка? – Он погладил ее по голове. – Вы уверены?

Она, забыв обо всем, в восхищении взирала на великолепного мужчину, оказавшегося в ее объятиях. Расстояние между ними катастрофически сокращалось. Внутри у нее все трепетало, зато где-то в отдалении все еще звенел предупредительный колокольчик, но уже совсем слабо. Повинуясь этому звону, она едва не отшатнулась. Но он вовремя улыбнулся. Ах, эта его неторопливая улыбка, с такой влекущей ямочкой на щеке. Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его.

Его теплое дыхание коснулось ее щеки. Их губы встретились – еще мягкие, чуть приоткрытые. Сначала она лишь прикасалась ртом к его губам, скорее лаская их, а не целуя. Потом, испытывая сильное головокружение, она пустила в ход кончик языка и не заметила, как он сжал ее в объятиях. Его язык властно проник ей в рот, где сразу затеял опасные игры. Она отдалась во власть страстного поцелуя, наслаждаясь тянущим ощущением между ног.

Он прижал ее к себе, грозя совершенно расплющить, и наградил яростным поцелуем. Она, не помня себя, задвигала бедрами, буквально ввинчиваясь в его тело; Ник на мгновение прервал поцелуй и в изумлении слегка отодвинулся. Она вся горела; тело властно требовало продолжения. Джанна опять прижалась к нему, черпая возбуждение в его страсти, в которой теперь трудно было ошибиться. Опустив голову, он опять нашел ее губы.

Голос благоразумия по-прежнему нашептывал ей: «Остановись!», но она вверила себя бурным чувствам, о которых прежде не подозревала. Она позволила ему просунуть колено ей между ног.

– Ты обманула меня... леди Джанна.

Он рывком поставил ее прямо перед собой, заставив привстать на цыпочки, приподнял за ягодицы и прижал к своему окаменевшему члену. Сначала неуверенно, потом со все большим пылом она задвигалась.

– Такая, значит, ламбада?

– Мне... меня... – Она забыла, что собиралась сказать. Гладя на хрустально-белые звезды, она пыталась сосредоточиться, но звезды выписывали в небе немыслимые загогулины под звучащую в отдалении музыку.

На улице появились запоздавшие гости.

– Черт!

Ник потянул Джанну за руку. Она ухватилась за него, не чувствуя под собой ног. Ей было страшно оторваться от стены. Звезды кружились во все более неистовом хороводе; еще мгновение – и она рухнула на теплую землю.

Подъезжая к «Соколиному логову», Ник облегченно вздохнул. Обратный путь, который не должен был длиться больше двадцати минут, занял час с лишним. На Мальте чувство ориентации, прежде никогда его не подводившее, все чаще давало осечку. Ему все время казалось, что он едет не туда. Движение замедляли абсолютно нечитаемые указатели – «Гзирва», «Та’Ксбеикс», «Корми», «Зуриек», заставлявшие его метаться из стороны в сторону и описывать ненужные круги. В стране, объявлявшей своим официальным языком английский, оказалось бесчисленное множество дорожной информации по-мальтийски. На отключившуюся провожатую рассчитывать не приходилось. Но он все-таки добрался. Ник потряс Джанну за плечо.

– Вот ты и дома. Просыпайся.

Она не шевельнулась. В Мдине он на руках дотащил ее до машины, и она провела целый час в дороге, привалившись к дверце. Все окна дома были темны; Ник догадался, что все уже улетели в Рим, Клара тоже ушла, чтобы поспеть на последний паром, отходящий к соседнему с Мальтой острову Гоцо, где ее сестра только что родила ребенка. У Ника не было выбора: придется опять тащить бесчувственную Джанну к ней в комнату. Ник вылез из машины, обошел ее и распахнул дверцу. Спящая вывалилась наружу, прямо ему на руки.

Приближаясь к двери, Ник вспомнил, что не знает кода к недавно установленной системе охраны главного дома. Он снова потеребил Джанну, на этот раз настойчивее. Она стукнулась лбом о его плечо, но не проснулась. Ник свернул к гостевому домику, и, балансируя с Джанной на руках, умудрился отпереть дверь и отключить сигнализацию, которая не зависела от главной.

Баюкая Джанну на руках, как младенца, он раздумывал, куда бы ее уложить. Самым удобным местом ему показалась собственная кровать. Там она сможет спокойно проспать до самого утра. Он укрыл ее, подоткнув простыню ей под подбородок. Переодевшись, Ник прихватил подушку и отправился в гостиную, чтобы скоротать эту ночь на диване.

Проходя через спальню, Ник увидел, что Джанна успела сбросить простыню. Кулон в форме соколиной головы отражал лунный свет, рассылая лучики по всей комнате. Ник подошел ближе, привлеченный безмятежностью ее позы. Во сне лицо Джанны больше не портила маска сдержанности, которую она никогда не снимала. Сейчас она показалась ему почти что хорошенькой: вздернутый носик, нежная линия щек. Приоткрытые губы источали чувственность.

Ник спохватился. Что ты себе, позволяешь? Он поспешно ретировался в гостиную, где плюхнулся на диван. Разве его может притягивать леди Джанна – напыщенная интеллектуалка, назвавшая щенка в честь каких-то дурацких развалин и в, придачу замужняя? Он сказал себе, что просто распалился. Его приведет в нормальное состояние работа. Однако сцену у крепостной стены он никак не мог забыть.

Там он потерял от Джанны голову и едва не овладел ею стоя – прямо в том самом месте, где рыцари когда-то кипятили свое чертово масло! Что на него нашло? Все дело было в обворожительной улыбке и в глазах размером со штат Техас, которые смотрели на него так, словно впервые его видели. На мгновение эхо прошлого всколыхнуло в нем чувства, которые он считал навсегда умершими. Он воображал, что не безразличен ей, а оказалось, что она просто пьяна и рада любому мужику, подобно всем другим женщинам, промелькнувшим в его жизни.

Многие из них изъявляли желание переспать с Ником, но по-настоящему любила его всего одна.

– Вечно у тебя содержимое штанов перевешивает башку! – надрывался Большой Тони, не щадя сон призраков «Безмолвного города».

Керт отмалчивался. Он уже много лет тому назад взял за правило не мешать отцу выговариваться. На сей раз, впрочем, в глазах Большого Тони горела ненависть к сыну, которой раньше не замечалось.

– Зачем тебе понадобилось лапать Джанну? Так нельзя обращаться с приличной женщиной, тем более с леди. Теперь она к тебе и близко не подойдет.

Именно этого Керт и добивался. Он достаточно разбирался в великосветских англичанках, чтобы догадаться, что леди Джанна Атертон Пемброк отвергнет любого мужчину, даже самого неотразимого, если тот проявит в отношении ее грубость. Не появись Дженсен, Керт повел бы дело так, что Джанна никогда не подошла бы к нему и на пушечный выстрел. Он, правда, не ожидал, что Большой Тони станет подглядывать за ним через это проклятое египетское зеркало. Папаше полагалось в это время фамильярничать с президентом Мальты, а не шпионить за сыном.

– Думаю, мы теперь сможем завладеть акциями Дженсена, – сказал Керт наконец в свое оправдание.

– Откуда такая уверенность?

– Ронда говорит, что Дженсен у нее на крючке.

Большой Тони недоверчиво фыркнул, а потом заявил:

– Я не успокоюсь, пока под мой контроль не перейдут отели Пифани Кранделл. Первый раз в жизни у тебя появилась возможность помочь мне, но ты все испортил.

Керт ощетинился и вопреки обыкновению не стал этого скрывать.

– Я сумею отнять у Дженсена акции, вот увидишь.

– Уйди с глаз долой! – махнул рукой Тони, и Керт поспешил к двери, предвкушая ночь в объятиях Ронды. – Погоди. Не забудь о дополнительной информации насчет Дженсена. Я хочу знать о нем буквально все с момента появления на свет.

Джанна с трудом очнулась, ощущая тошнотворное головокружение и отвратительный металлический привкус во рту. Луна светила ей прямо в лицо, однако все помещение тонуло в темноте. Джанна повернула голову и поняла, что подушка принадлежит не ей: слишком тверда, чтобы быть набитой гагачьим пухом. Слабый аромат, исходящий от белья, напомнил ей имя: Ник Дженсен!

Еще в первую ночь, когда произошла досадная ошибка, она учуяла этот исходящий от него лесной дух. Так же пахло и в его машине. Этот же запах преследовал ее, когда Ник поспешно выводил ее из ворот замка. Она наслаждалась им, целуя его. Целуя?! Она рывком села и едва не потеряла сознание от головной боли. Она спала в его постели. Боже, только не это!

Она огляделась, привыкая к темноте. К счастью, хозяина кровати рядом не оказалось. Она провела руками по телу и удостоверилась; что одета. Значит, ничего не случилось. Или случилось? Она упала на подушку и попыталась все как следует вспомнить.

Облик Ника, тепло его тела, сила его рук... Она зажмурилась. Он целовал ее, целовал долго, страстно, его поцелуи обещали больше, гораздо больше... Ничего подобного, он не целовал ее; теперь память приобрела отчетливость: она сама набросилась на него с поцелуями. Она прижималась к нему, буквально вынудив его целоваться...

В точности как проститутка. Однажды они с Уорреном забрели на Стрейт-стрит, в мальтийский квартал «красных фонарей», где проститутки занимались своим ремеслом еще со времен крестоносцев, если не раньше. Они набросились на Уоррена, совали ему под нос срои обнаженные груди, бесстыдно терлись об него. Точно так же она, Джанна, пристала накануне вечером к Нику...

Зачем? Ведь она даже не может сказать, что он ей нравится. Видимо, все дело в акциях. В ее захмелевшем мозгу произошло короткое замыкание, и она таким способом попыталась добиться своего. До чего же надо было набраться, чтобы применить в качестве тарана собственное тело! Ник мог сделать своей любую красивую женщину по собственному вкусу – хотя бы ту же Ронду. У Джанны был всего один способ завладеть его акциями – с помощью денег.

Она попыталась вспомнить, сколько вина выпила. Не больше одного бокала! От такого количества невозможно захмелеть. Горечь во рту напомнила ей о странном привкусе, бывшем у вина, предложенного ей Кертом Бредфордом. Неужели он что-то в него подмешал? Снотворное или половой стимулятор? Но опять же зачем? У богатых красавчиков, подобных Керту, не бывает трудностей с женщинами.

Ей стало нехорошо. Она опозорилась с Ником, а ведь могло случиться и хуже. Если бы судьбе не было угодно прислать Ника ей на выручку, снадобье подействовало бы на нее при Керте, и она уступила бы его посягательствам. О боже! Джанна уставилась в потолок, сгорая от стыда. Судя по ее недавнему поведению, у нее отказали все тормоза. Ведь еще вчера днем она готова была биться об заклад, что никогда в жизни не станет целовать Ника Дженсена.

Где Ник? Нет, ей это совершенно все равно. Ей хотелось одного: быстренько исчезнуть до его появления. Он никогда не поверит, что самоуверенный красавец типа Керта станет добиваться женщины с помощью какого-то снадобья. Ник примет это за неудачное оправдание ее вчерашнего безумия.

Она соскочила с кровати и нащупала на полу свои туфли на высоких каблуках. Схватив их, она увидела на комоде свою сумочку, а рядом с ней – большую фотографию в серебряной рамке, на которую падал лунный свет. С фотографии на нее смотрело удивительно красивое женское лицо в обрамлении длинных темных волос. Джанна прошла на цыпочках по каменному полу гостиной, направляясь к двери.

– Ты куда?

Она замерла, ухватившись за медную ручку, радуясь, что в темноте не видно выражения ее лица.

– К себе. – Она была готова броситься наутек, но мысль о вожделенных акциях заставила ее убрать руку от двери. Если она потеряет лицо сейчас, то как потом смотреть ему в глаза? Джанна остановилась. У нее за спиной зажглась лампа.

Она медленно повернулась и обнаружила Ника сидящим на диване с Таксилой на коленях. На нем были обрезанные джинсы, густые волосы взъерошены, выражение лица не поддавалось расшифровке. Она вдруг поняла, что Нику чаще свойственно улыбаться – не щемящей улыбкой, при которой на щеке появлялась ямочка, а просто для того, чтобы создать комфорт собеседнику. Она дорого бы дала, чтобы увидеть сейчас его улыбку.

Джанна заставила себя посмотреть прямо в его голубые глаза.

– Простите. Я... Надеюсь, я не доставила вам больших хлопот, когда повела себя как... как...

Несмотря на дрожащий голос, она не отворачивалась. Ник оценил ее мужество.

– Вы решили, что, переспав со мной, сможете заполучить мои акции.

– Нет. Поверьте, это не так.

Ему очень хотелось ей поверить, но не дурак же он, в конце концов!

– Мне действительно нужны ваши акции, но дело не в этом. Я сама недоумеваю, что со мной произошло. Наверное, слишком много выпила.

Ему хотелось отпустить какое-нибудь колкое замечание, но его образумил ее умоляющий взгляд.

– С кем не бывает. – Он жестом пригласил ее присесть.

Джанна села в кресло напротив него, делая вид, что не замечает, что он наполовину раздет. Его голый торс, который она с удовольствием разглядывала всякий раз, когда Ник нырял в бассейн, вблизи оказался еще более мускулистым, чем она предполагала, еще гуще заросшим темным волосом. Она старалась смотреть только на своего щенка, удобно устроившегося у него на коленке, чувствуя себя еще более подавленной, чем минуту назад. Пусть ее накачали непонятным снадобьем, но как у нее хватило духу полезть к нему с поцелуями?

– Сейчас самое время побеседовать про акции. Я не собираюсь их продавать.

– Но я могу вам предложить...

– Мне это неинтересно. – Он вытянул длинные ноги и откинулся на спинку дивана, позволив Такси самозабвенно лизать ему руку.

Джанна не верила ему. Просто рассчитывает получить больше денег.

– Пифани продала эти акции Трейвису, потому что надеялась на его помощь. Я собираюсь заменить его.

– Назовите вашу цену, – со всей возможной твердостью заявила Джанна.

– Нет таких денег, которые заставили бы меня передумать.

Она терялась в догадках, что за игру он затеял, но здравый смысл подсказывал, что нельзя превращать его в недруга. Она с усилием выдавила из себя улыбку, после чего встала, собираясь уйти. Но Ника ей было не обмануть. Он догадывался, насколько сильно она его сейчас ненавидит.

– Погодите-ка. Что вам известно о Бредфордах?

– С Энтони Бредфордом я никогда не встречалась.

А вчера вечером я на ваших глазах знакомилась с Кертом. Так что сведения мои весьма и весьма скудны.

– А вам не любопытно, почему при таком богатстве – верфи, виноградники, компания программного обеспечения для компьютеров, плюс к тому отели – им позарез понадобились отели Пифани?

Керт наблюдал за коренастым моряком – греком, судя по внешности, – через одностороннее зеркало, предусмотрительно установленное в каюте на «Песне сирены». Сначала парень разинул рот при виде шикарной обстановки, но потом сосредоточил внимание на Ронде, соблазнительно раскинувшейся на двуспальной кровати. Черные кружева ее лиловой комбинации отлично гармонировали с черными атласными простынями.

– Иди сюда, мой сладкий, – проворковала Ронда.

Грек устремился на зов, потирая ширинку, пуговицы на которой уже давно грозили расстегнуться сами собой. Керт надеялся, что зрелище окажется достаточно продолжительным. Скоротечный секс навевал на него скуку, он любил качественные представления. Ронда всегда была рада доставить ему это удовольствие.

Она уже затащила грека на кровать. Тот резво сбросил брюки, не собираясь на этом останавливаться, но она слегка усмирила его прыть, положив ладонь на синие трусы, под которыми бугрилась нетерпеливая моряцкая плоть.

– Куда ты так торопишься?

Пока грек бормотал что-то непонятное на своем языке, Ронда расстегнула его линялую рубаху. Одно движение мускулистых плеч – и никчемная одежда оказалась на полу. Керт видел, что выбор Ронды пал на весьма агрессивного субъекта – еще более агрессивного, чем в прошлый раз. В притонах столицы хватало матросов-головорезов, регулярно наведывавшихся на остров. Ронда выбирала для их невинных забав на яхте самых напористых, всякий раз повышая уровень.

Ронда опрокинула своего партнера на черный атлас и запустила пальцы с длинными ногтями в густые заросли у него на груди. Он сорвал с нее комбинацию, обнажив груди, покрытые ровным темным загаром. Ее удлиненные соски дразняще напряглись. Она выгнула спину, и одна грудь оказалась у моряка под самым носом. Сдавливая другую грубой ладонью, он зачмокал так громко, что было слышно за зеркалом.

Керт задохнулся от ревности. Он с радостью прикончил бы проклятого моряка! Однако вместо того чтобы обнаружить себя, он расстегнул штаны и, не сводя глаз с барахтающейся пары, извлек свой напряженный член.

Ронда долго уворачивалась от жадных лап и рта моряка, а потом сама сняла с него трусы. Моряк оказался покрытым шерстью с ног до головы. Его член, короткий, зато необыкновенно толстый, стоял по стойке «смирно».

– Хорош! – пробормотал Керт, зная, что и Ронда считает так же. Прежние не годились этому молодцу в подметки. Керт мучился от могучей эрекции и одновременно от желания совершить убийство.

Ронда погладила великолепное орудие партнера. Он отбросил ее руку и потянулся за штанами, чтобы нашарить в кармане презерватив. «Соображает», – подумал Керт, убирая собственное хозяйство. Моряк положил Ронду на спину, развел ей ноги коленом и с кряхтением приступил к обладанию.

Ронда застонала от наслаждения. Керт ворвался в каюту, не в силах сдержать гнев, и навис над голыми телами, глядя на лицо Ронды, выражающее полное упоение происходящим.

– Сукин сын! – Он отшвырнул грека и завопил: – Мифти, Азад, сюда!

Моряк пытался что-то объяснить, но Керт заткнул ему рот могучим и совершенно неожиданным ударом под дых. Мифти и Азад, члены команды яхты, влетели в каюту и потащили беднягу к двери. Керт отвесил ему напоследок еще несколько пинков.

За спиной раздавалось довольное хихиканье Ронды. Завершение сцены было таким же отрепетированным, как и начало: отдубасив моряка, команда оставит его лежать на мостовой Стрейт-стрит. Кто поверит его рассказу, если у него хватит смелости распустить язык?

Керт спустил брюки, глядя на Ронду плотоядным взглядом. При появлении команды она прикрылась, однако ноги под атласной простыней остались широко разведенными. Он отшвырнул в сторону простыню и замер, любуясь обожаемым телом.

– Сучка! – проговорил он, как того требовала их игра. – Лживая сучка! – Шлепая ее по упругому заду, он приговаривал: – Чтобы я больше никогда не заставал тебя с другим!

Скоро ему изменило терпение. Обычно после такого представления их половой акт длился довольно долго, но сейчас все было кончено в два счета. Ронда нисколько не огорчилась, а, прижавшись к его груди, наградила долгим поцелуем, с которого у них обычно начинались любовные игры.

– Керт, – прошептала она с придыханием, как он любил, – у нас могут быть проблемы. Ник Дженсен сказал, что видел на фотографии меня вместе с Трейвисом Прескоттом.

– Не может быть! – Керт встревожился. Верзила-техасец способен доставить им немало неприятностей. Керт почувствовал это при первой же встрече с ним. – Где, каким образом?

Ронда перебирала кружевной край простыни. Он знал ее слишком хорошо и ясно видел, что она тоже не в своей тарелке.

– В Техасе ему якобы попалась на глаза фотография: я и Трейвис на яхте, – объяснила она.

– Я сделал эти снимки с борта «Песни сирены» с помощью телеобъектива. Прескотт не должен был даже знать об их существовании. Они никак не могли попасть в Техас. – Он вскочил. Он не сомневался в своей правоте, но тревога росла с каждой секундой. – Они вон там, в ящике.

Ронда заставила его снова лечь.

– Я уже проверяла. Одной недостает. Наверное, Трейвис послал фотографию отцу.

– Черт, как это могло произойти? Как он ее раздобыл?

Она виновато пожала плечами.

– Если помнишь, он попросил меня сложить в конверт фотографии «Аманды Джейн», которые ты сделал. Трейвис хотел отправить их своему отцу. На той же пленке были и те кадры, сделанные издали... Наверное, отпечатки перемешались или слиплись. Он собирал конверт у меня на глазах. – Она глубоко вздохнула. – Я была с ним даже тогда, когда он отправлял посылку.

– Ну и глупость!

– Прости и не сердись. Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Это получилось по ошибке.

Любой из его команды, конечно, не снес бы головы и за менее серьезную провинность, но Ронда находилась на особом положении. Кроме нее, его никто никогда не любил. Она была единственной женщиной, заслужившей любовь Керта Бретфорда.

– Не беспокойся, ангел мой. Я разберусь с Дженсеном.

9

На следующее утро самолет компании «Эйр Мальта» перенес Джанну в Рим. Ее путь лежал на виллу графини ди Бьянчи, где остановились тетя Пиф, Одри и доктор Осгуд. Их не оказалось дома, и Джанна решила подождать в комнатах тети Пиф, откуда открывался прелестный вид на брызжущий фонтан. Взлетавшие высоко в воздух струи на пути вниз стремительно иссякали и рассыпались на бесчисленные капельки, орошавшие чашу фонтана. Джанне отчаянно требовался отдых: несколько часов, проведенных в бессознательном состоянии в постели Ника, были не в счет. Однако недосып никак не сказывался на ясности ее мыслей.

Сколько она ни ломала голову над тем, зачем Керту понадобилось подмешивать что-то в ее вино, загадка была по-прежнему далека от решения. Зато вопрос Ника попал в самую точку: зачем Бредфордам три – ну, пускай четыре – отеля тети Пиф? Даже если они вольются в их гостиничную сеть, это будет всего лишь крохотным ломтиком их необъятного пирога. Основой их могущества были верфи и другие прибыльные капиталовложения. В перечне их имущества отели занимали едва ли не последнюю строчку.

Видимо, тетя Пиф знает гораздо больше, чем говорит. С тех пор, как Джанна переехала на Мальту, тетино поведение становилось все более странным. Поди пойми, зачем ей понадобилось уезжать – не затем же, чтобы показывать собачонку, в самом деле! – именно тогда, когда работы по завершению отеля «Голубой грот» уже подходили к концу. Не менее загадочным выглядел отказ тети Пиф от попыток выкупить у Ника его долю акций.

Дверь распахнулась.

– Что ты тут делаешь, Джанна? – вскричала тетя Пиф. – Что-то случилось с Ни... с «Голубым гротом»?

– Все в полном порядке. Просто мне понадобилось кое-что узнать у тебя о Бредфордах.

Тетя Пиф села напротив Джанны и спокойно спросила:

– А что ты думаешь об Энтони Бредфорде?

– Я общалась только с Кертрм, а его отца даже не видела. – Она замялась. Следовало бы рассказать тете Пиф все, как есть, однако какой смысл волновать ее понапрасну? – Кажется, Керт не слишком интересуется гостиничным бизнесом. – Не дождавшись от тети комментариев, Джанна продолжала: – Я прилетела сюда для того, чтобы спросить, почему Бредфорды так стремятся заполучить твои отели.

– Теперь это твои отели, – напомнила ей тетя Пиф.

Джанна мрачно кивнула. Дело, которому тетя Пиф отдала жизнь, казалось ей сейчас тяжким бременем.

– Отели навсегда останутся крохотной крупинкой в их империи. Откуда же такой интерес? По словам Ника, они предложили ему за акции вдвое больше их рыночной стоимости. – Она пристально посмотрела на тетю. – У этого соперничества должны быть более серьезные причины, чем ты говоришь.

– Соперничество? – Голос тети Пиф зазвучал с непривычным цинизмом. – Пусть так. Хотя, по-моему, это скорее одержимость. Энтони Бредфорд одержим манией денег и власти.

– Ты столкнулась с ним после войны, – сказала Джанна, – когда вы оба занялись постройкой отелей.

– Нет. Все началось еще во время войны. Стремясь добиться доверия Гитлера, Муссолини объявил войну Англии и Франции. У него не хватило духу нарушить границу с Францией, поэтому он стал бомбить Мальту – маленький остров, единственной защитой которого были полдюжины ржавых английских самолетов «Харрикейн». Можешь себе представить наш восторг, когда на помощь прибыли свежие пилоты британских ВВС. Большинство из них были отличными парнями...

Джанна знала, что тетя Пиф всегда бесплатно селила в своих отелях любого британского военного, участвовавшего в обороне Мальты. Многие из них стали ее постоянными клиентами, возвращаясь ежегодно в январе – феврале, в разгар зимнего английского ненастья, когда солнечные мальтийские пляжи выглядят особенно заманчиво.

– Война всегда приносит лишения. На острове, куда горючее и еда доставляются морем, они всегда острее. Бизнес Энтони Бредфорда расцвел благодаря черному рынку. Этот человек нещадно задирал цены, не желая снизойти к тысячам малоимущих, которые не могли платить такие деньги. У меня нет доказательств, но я думаю, что он приложил руку к исчезновению церковных реликвий во время бомбежек. Среди них был один особенно ценный предмет, национальное сокровище – кубок Клеопатры. Чистое серебро, ценнейшие изумруды! Впрочем, дело не в денежном выражении его стоимости. Ведь это был подарок святого Павла в знак благодарности островитянам, спасшим его после кораблекрушения у мальтийских берегов!

Тетя Пиф крутила на пальце серебряное кольцо, внимательно разглядывая его, словно видела впервые в жизни, хотя она носила его, сколько помнила себя Джанна.

– Один... репортер изучал его деятельность. Его звали Йен Макшейн.

Слово «репортер» тетя Пиф выговорила неуверенно, голос ее внезапно потеплел. Джанна насторожилась. При всей близости между племянницей и тетей это имя прозвучало для нее впервые.

– Он был твоим другом?

– Больше чем другом. Гораздо больше.

Взгляд тети Пиф затуманился от нахлынувших воспоминаний. Молчание длилось долго. Наконец она сказала:

– Я любила его всем сердцем. За пятьдесят лет это чувство ничуть не ослабело.

Джанна никогда не слышала от тети таких прочувствованных слов. Ее голос был полон любви.

Затаив дыхание Джанна слушала рассказ о событиях декабря 1941 года.

Дело близилось к полуночи; Пифани сидела в подземном бункере, вслушиваясь в эфир. Радисты генерала Роммеля, силы которого противостояли британцам в Северной Африке, на ночь покинули эфир. Не снимая наушников, Пифани уронила голову на стол, едва не ударившись о радиоприемник. Если повезет, она сможет немного поспать, пока не настанет время сменяться. Она предпочитала дневную смену, когда напряженные радиопереговоры не давали зевать и не оставляли времени беспокоиться за Йена.

По мере активизации североафриканской кампании Пифани приходилось все больше работать. Мальтийцы фиксировали благодаря радиоперехвату малейшие передвижения войск и судов. Зная, что вторжение на остров может состояться в любой момент, они не желали быть застигнутыми врасплох. Пифани переводила коротковолновую морзянку на немецкий или итальянский, а потом на английский, после чего передавала донесения начальству. На все это уходили считанные секунды. Благодаря ее необычайной внимательности Пифани перевели на прослушивание дальней радиосвязи, в которой участвовало берлинское командование и применялись сверхновые коды.

Наградой за долгие часы в кромешной темноте были радиограммы от Йена. Ему каким-то образом удавалось уговорить радистов вставлять в сообщения словечко «сокол», благодаря чему она всегда знала, где он находится. В последний раз «сокол» переместился из британского штаба в египетской Александрии в передовые части, находящиеся в Ливии. Судя по его репортажам, которые передавались через мальтийское радио на лондонское Би-би-си, он находился в окопах, вместе с солдатами. Она помнила, что в этом с самого начала состояло его заветное желание.

Пифани ни секунды не могла быть спокойна. Опасность постоянно витала, если не над Йеном, то над отцом. Он, подобно многим островитянам, стал жертвой «бомбовой болезни». Врачи утверждали, что это типичная тяжелая депрессия, вызванная отмиранием нервных окончаний из-за оглушительного рева и грохота при продолжительных бомбардировках. Жертвы болезни разгуливали во время налетов по улицам, как будто ничего не происходило. Отец Пифани, подобно многим другим мальтийцам, стал пугающе рассеян. Ему было всего сорок с небольшим лет, но он уже казался дряхлым стариком. Оставалось утешаться тем, что мать не дожила до этих печальных дней...

Залп радиопомех заставил Пифани вздрогнуть. В эфир вышли итальянцы, и их было слышно настолько отчетливо, что она решила самостоятельно перевести их коротковолновую депешу. Немцы пользовались на дальней связи сложными кодами, расшифровать которые не удавалось, как Пифани ни старалась. Записи такого перехвата приходилось передавать в Англию, в Блетчли-парк, где работал дешифровальный аппарат. После дешифровки сведения отправлялись обратно на Мальту, откуда Пифани и ее сослуживцы рассылали известия в соответствующие штабы.

Она немного поколебалась, решая, включить ли свет. После того, как несколько месяцев назад они с Йеном встречали долгожданный конвой судов, Мальта почти не получала припасов. В очередной раз сложилась критическая ситуация с горючим. Она все же зажгла лампу, полагая, что радиограмма, посланная в такой неурочный час, не может не быть важной.

Она записала сообщение, быстро сообразив, что оно даже не закодировано. Это был просто очень корявый немецкий – плод стараний какого-нибудь итальянца, чей немецкий язык ограничивался приветствием «Хайль Гитлер!». Речь в радиограмме шла о происходящем в эти самые минуты воздушном налете; Пифани напряглась. Забыв выключить свет, она бросилась в соседний тоннель, чтобы разбудить командира, которому полагалось информировать о важных радиосообщениях британского генерал-лейтенанта Уильяма Добби, назначенного генерал-губернатором Мальты.

– Вы уверены, что не ошиблись? – взвился командир. – Пирл-Харбор? В первый раз слышу.

Пифани тоже понятия не имела, что это за место. Однако уже к вечеру любой мог бы найти эту роковую надпись на карте Тихоокеанской акватории. Мальтийцы сочувствовали гавайцам, находившимся в сходном положении; только им грозило японское вторжение. Все ждали худшего. На следующий день Америка вступила в войну. Мальтийцы торжествовали. Имея на своей стороне таких союзников, как американцы, можно было с большей надеждой смотреть в будущее.

Спустя несколько дней пришла новость об усилении осажденного британского гарнизона в Тобруке. «Сокол» оказался в первых рядах, пришедших на выручку осажденным. Дела пошли на лад, и мальтийцы спешили поздравить друг друга. Даже необычайно ненастная погода не могла испортить их настроения: со стороны вулкана Этна дули ледяные ветры, именуемые на острове «грегал», впервые за последнее десятилетие принесшие снегопад.

Рождество 1941 года Пифани встречала вместе с отцом в церкви. Закутавшись в одеяло, она внимала службе. Священник напомнил мальтийцам, что жители Ленинграда, оказавшегося в блокаде еще в сентябре, испытывают более тяжкие лишения. Ленинградцы сотнями умирали от голода; на Мальте пока что никто не погиб такой страшной смертью.

Пифани молилась за спасение всех, чья жизнь оказалась под угрозой в военное лихолетье, особенно за узников нацистских «трудовых» лагерей. Благодаря настойчивости супруги президента Рузвельта Элеоноры из лагеря Дахау выпустили знаменитого детского психиатра Бруно Беттельхейма. Пифани перехватила достаточно радиограмм бойцов Сопротивления, чтобы знать больше, чем было известно до поры до времени ее согражданам. Так называемые «трудовые» лагеря являлись на самом деле лагерями смерти. Беттельхейм был редким счастливчиком, вышедшим оттуда живым.

– Я знаю, господи, ты слишком занят этой безбожной войной, чтобы снизойти к трудностям одинокой женщины. Но, если можно, спаси моего отца. Пусть ничего не случится с Йеном. Это главное, даже если Ты не сможешь вернуть его мне.

Выводя отца из церкви при неверном свете самодельной сальной свечки, Пифани заметила Тони Бредфорда, призывно махавшего ей рукой. Доверив отца друзьям, она подошла к Тони.

Он встретил ее свой обычной колкой улыбкой, которая неизменно вызывала у нее, в памяти рассказы о пирате Драгуте, слышанные в детстве. Четыре столетия назад, когда Мальта была осаждена турецким флотом под водительством Сулеймана, этот известный своей жестокостью пират пришел на подмогу рыцарям и пал, защищая остров. В связи с этим ему были прощены все прежние грехи, а мыс в бухте Марсамксетт получил его имя. По мнению Пифани, Тони, подобно Драгуту, был неизбежным злом.

– Приготовь мне завтра рождественское угощение, – негромко сказал он. – Я принесу петуха.

– Где ты его возьмешь? – Она не могла скрыть возмущения. В свое время во всех мальтийских двориках на рассвете надрывались петухи, вторя колоколам трехсот мальтийских церквей, созывавших паству на раннюю мессу. Теперь перезвон колоколов означал отбой воздушной тревоги, а петухи умолкли еще с лета.

Он пренебрежительно усмехнулся.

– Не надо, – отрезала она. – Мы будем довольствоваться жидким супом, как все остальные.

Вдовий супчик из картофельных очистков был весьма неаппетитным кушаньем, но Пифани отказывалась наслаждаться довоенной едой, когда голодают ее друзья. Она повернулась, чтобы уйти, но Тони схватил ее за руку.

– Макшейн не вернется, а я собираюсь остаться на Мальте и жить здесь припеваючи. – Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть прямо в его темные глаза. Тепло его пальцев обожгло ей кожу. – Дай мне шанс.

Она, не ответив, пошла прочь. Сердце отказывалось верить тому, в чем не сомневался рассудок: скорее всего Йен не вернется. Он уже соперничал с американцем Эдвардом Морроу за звание лучшего военного корреспондента. После войны у него будет очень широкий выбор как поля деятельности, так и женщин, с которыми Пифани никогда не сравняться. Она снова почувствовала себя одинокой. Это бремя было тяжелее самой войны, скудного пайка, отцовской болезни.

В начале января 1942 года Пифани снова заступила в ночную смену. Несмотря на отсутствие радиограмм с паролем «сокол», она знала, что Иен по-прежнему находится в Тобруке вместе с английскими войсками: она слушала его еженедельные репортажи. Внезапно в наушниках заскрипело, потом зазвучала немецкая речь. Ее пронзило страхом: она давно поняла, что иногда противник намеренно выходит в эфир прямым текстом, зная, что мальтийцы все прослушивают.

Она включила свет и записала директиву Гитлера под номером 38, предназначенную для фельдмаршала Кессельринга. О противнике, оккупирующем остров Мальта, в ней было сказано кратко: «Уничтожить!»

Пифани выключила свет и нащупала в кармане подарок Йена – дамский револьвер. Нацисты не могли позволить, чтобы остров Мальта, используемый в качестве базы для воздушных и морских сил, защищающих Тобрук, оставался в руках британцев. Немцы либо высадятся на острове, либо обрушат на него такое количество бомб, что он опустится на морское дно.

Дождавшись конца смены, она поднялась на поверхность по извилистому тоннелю с заросшими мхом стенами. Ослепительное январское солнце заставило ее загородить рукой глаза, и без того защищенные темными очками. Перед ней выросла высокая мужская фигура. Для ее слезящихся глаз незнакомец был не более чем тенью. Сердце Пифани сначала перестало биться, потом запрыгало как сумасшедшее, грозя вырваться из грудной клетки.

– Йен?!

– Мисс Кранделл? – осведомилась тень.

Она прикусила губу, не в силах скрыть разочарование.

– Слушаю вас.

– У меня для вас письмо. – Он сунул ей свернутый листок. – От Йена Макшейна.

Она сжала листок, зная, что пройдет какое-то время, прежде чем глаза привыкнут к свету дня.

– Вы с ним виделись? Как он?

– Похудел, оброс бородой. – Военный прищелкнул языком. – Страдает от «мести Роммеля», как и все остальные. Зато живой. Я сопровождаю груз запчастей. Макшейы попросил меня передать вам письмо. – Он оглянулся. – Кажется, мне пора.

– Если увидитесь с ним, пожалуйста, передайте ему от меня... Скажите ему... Скажите ему, что я его люблю. Я жду его здесь. Я его жду!

Военный ушел. Пифани опустилась на землю. Зрение постепенно вернулось, но черным точкам перед глазами предстояло мучить ее еще несколько часов. Она развернула листок, не обращая внимания на запачканные края. Почерк был какой-то детский, одна буква S была написана задом наперед.

«Дорогой мой Ас,

худшее впереди. Не расставайся с револьвером. Всегда помни, что я тебя люблю. В этом безумном мире все бессмысленно, кроме любви. Никогда не променяю любовь к тебе на славу или деньги».

Она прочла сквозь слезы последние строчки и поцеловала подпись, умоляя бога сохранить Йену жизнь.

Судя по всему, Йен имел доступ к конфиденциальной информации. На следующий день мальтийцы были предупреждены, что не следует покидать бомбоубежищ и лучше пользоваться общественными кухнями, а не возвращаться домой после каждого налета; Пифани и тем, кто находился вместе с ней в катакомбах, объяснили, как вернее уничтожить радиоаппаратуру. По всему острову была объявлена готовность к немедленному выведению из строя сотен радиоантенн, с помощью которых принимались и передавались радиограммы союзников, а также перехватывались немецкие сообщения. Церковь тоже не осталась в стороне: церковные колокола смолкли с тем, чтобы зазвонить только в качестве сигнала о вторжении.

Немецкая авиация принялась долбить остров, доведя число налетов от двух в день до четырех и больше. Даже если бы островитянам разрешили разойтись по домам, они просто не смогли бы этого сделать. У входов в бомбоубежища появились лагеря, похожие на цыганские таборы. Ежедневно, отсидев смену, Пифани находила в одном из лагерей своего отца. Он сидел неподвижно, вместо того чтобы отправиться с остальными мужчинами в развалины на поиски любого материала, способного гореть. Считанные капли горючего, оставшиеся на острове, экономились для нужд британской авиации.

Пифани делала все, чтобы подбодрить отца, хотя долгие часы, проведенные в сыром тоннеле, лишали ее сил. Его, впрочем, интересовало одно: содержание свежего номера «Тайме оф Мальта». Невзирая на оголтелую бомбежку, газета выходила ежедневно.

Что ни день он показывал ей газету и твердил: «Видишь, Пифани Энн, нацисты бомбят Мальту сильнее, чем Лондон. Зачем?» Она вновь и вновь терпеливо объясняла ему, что Мальта, играющая роль военно-морской базы и разведывательного центра, препятствует регулярному снабжению сил Роммеля. Он согласно кивал и умолкая на целые сутки.

К марту запасы продовольствия иссякли. Хлеб – основа рациона мальтийцев – выпекался под правительственным контролем во избежание хищений. Обычно он отличался особо вкусной корочкой, оставлявшей далеко позади французские булки со всеми их достоинствами, однако теперь о вкусе пришлось забыть, в муку стали подмешивать картофель (некоторые утверждали, что это опилки). Впрочем, островитянам не приходило в голову жаловаться. В пищу уже шли бобы с рожкового дерева и плоды опунции – обычно корм для скотины. Некоторым удавалось поймать с берега на удочку морскую рыбешку, однако прибрежные воды кишели минами, поэтому о плавании к отмелям, где мог быть неплохой улов, нечего было и мечтать.

15 апреля генерал-лейтенант Добби созвал островитян на площадь Святого Иоанна. До войны здесь был рынок, на котором до полудня кипела торговля съестным. Сейчас Пифани и ее отец не спускали глаз с усталого генерала, поднявшегося на ступеньки перед собором святого Иоанна – покровителя ордена. Приходилось удивляться, что бомбы пощадили этот шедевр барокко.

Еще большим чудом было то, что, несмотря на бомбардировки и блокаду, выжило столько людей. Сотни получили осколочные ранения. Никто пока не погиб от голода, но многие ослабели от недоедания. Пифани подумала, что ее сограждане – храбрый народ. Она испытывала гордость от того, что принадлежит к числу жителей этого небольшого острова.

– Обращаюсь к вам от имени короля Георга Шестого, – заговорил Добби в мегафон. – За свою храбрость народ Мальты и сам остров-крепость награждаются Георгиевским крестом. Героизм и преданность, проявляемые вами в столь трудное время, навсегда останутся в истории. – Добби улыбнулся замершей толпе. – Позвольте напомнить вам слова королевы Елизаветы Первой, произнесенные тогда, когда Сулейман обрушил на остров всю мощь исламской империи: «Если турки одолеют остров Мальта, неизвестно, какие беды обрушатся дальше на христианский мир».

Добби поднял руку, чтобы остановить приветственные крики.

– Я бы мог еще долго говорить, но лучше, чем Нельсон, величайший из когда-либо живших адмиралов, не скажешь. Во время Трафальгарской битвы, когда ему противостояли объединенные силы французского и испанского флотов, он обратился к своим подчиненным с такой речью: «Англия ожидает от каждого исполнения его долга». Здесь, на Мальте, мы знаем, в чем состоит наш долг. Весь мир рассчитывает на нас. Не подведем же мир!

Толпа восторженно заревела, но взгляд отца Пифани так и остался отсутствующим.

– Король наградил нас крестом за стойкость под стодневной непрекращающейся бомбардировкой, – шепотом сказала ему Пифани. – Даже на Лондон не упало столько бомб.

– Не давай себя одурачить, – отозвался отец. – Крест – всего лишь средство для поддержания духа. Конец еще не скоро.

Пифани промолчала. Иногда к отцу возвращалась прежняя живость ума, но это случалось редко. Если война не кончится в ближайшее время, то он будет сломлен навсегда.

Она оставила его на площади играть в «брилли» с приятелями, сама же зашагала на службу. Перед «Постоялым двором Кастильи и Леона» ее остановил Тони Бредфорд. Раньше это была одна из лучших городских гостиниц, столь древняя, что в ней некогда останавливались рыцари; теперь бомбы привели ее в плачевное состояние.

– Я слыхал, что твоему отцу становится все хуже, – сказал Тони; можно было подумать, что он и впрямь сочувствует им. Пифани не стала сбавлять шаг. – Ему было бы лучше на Гоцо.

– Как и всем нам. – Вопреки ее стараниям, в ее голосе прозвучала горечь. Мальтийская республика состояла из трех островов: собственно Мальты, Гоцо и Комино. Комино был крохотным клочком суши, всего лишь песчаной отмелью, к которой в мирное время приятно было отправиться на лодке воскресным деньком. Зато Гоцо с его невысокими холмами, мирными пляжами и отсутствием военных объектов был сущим раем. Немцы не тратили на него свой пыл. В самом начале войны многим мальтийцам хватило предвидения, чтобы переправить туда дорогих им людей.

– Я мог бы перевезти его туда, – заявил Тони, подчеркнув слово «я».

Она хотела было ответить ему резкостью, но вовремя спохватилась: это было последней возможностью спасти отца. Только что она может предложить в качестве платы за место в лодке, которое теперь поистине на вес золота.

– Сколько?

Он внимательно смотрел на нее своими темными глазами.

– Нисколько.

Она не поверила ему: Тони славился рвением к извлечению денег из всего на свете. Что он задумал? А впрочем, какая разница! Ей предоставлялась последняя возможность спасти отца, который явно больше не выдержит такой жизни. А если поселить его в деревне, где жизнь хоть чем-то похожа на нормальную, то вдали от рвущихся бомб отец сможет выздороветь.

– Когда ты смог бы это устроить?

Тони улыбнулся хитрой улыбкой, означавшей: «Купить можно каждого».

– Завтра вечером.

Путешествие пришлось начать уже следующим утром. Поскольку достать горючее было невозможно, они поехали к мысу Марфа на тележке, запряженной осликом, вдыхая «неббию» – холодный влажный туман, приносимый ветром от итальянских берегов. По пути Пифани безуспешно пыталась разговорить отца, понимая, что это, быть может, их последняя беседа. Она уже давно перестала бояться за саму себя, но судьба отца вызывала у нее тревогу. Плавание через усеянный минами пролив требовало от рыбаков немалого искусства. Но жизнь на Гоцо потребует упорства уже от отца. Там есть друзья, но кто окружит его любовью?

Ее мысли, как всегда, занимал Йен. Как он? Тем временем туман рассеялся. Начинался обычный солнечный день. Пейзажа, который открывался сейчас их взору, Йен так и не увидел. За то недолгое время, которое он провел на Мальте, они ни разу не покинули Валлетты. Пифани дала себе слово, что после его возвращения они обязательно устроят пикник на ручье, окруженном деревьями и диким фенхелем, в излюбленном месте ее матери. Йен будет в восторге.

– Не туда! – Отец указывал на знак с надписью: «Бухта Марсаклокк». Судя по знаку, до бухты было еще три мили.

– Вспомни, папа, – терпеливо взялась объяснять она, – я говорила тебе, что все знаки на Мальте теперь показывают в противоположную сторону. Мы-то здесь знаем, что к чему, а чужакам будет посложнее. Так поступили во Франции. Участники Сопротивления развернули все дорожные знаки и тем самым замедлили продвижение нацистов. Возникла неразбериха, позволившая многим спастись бегством. Если нацисты высадятся здесь...

Она умолкла. Взгляд отца опять стал отсутствующим.

Дорога от Валлетты до мыса Марфа заняла почти весь день. На машине то же расстояние можно было бы преодолеть меньше чем за час, но выбирать не приходилось. Пифани наслаждалась зрелищем буйно цветущих весенних цветов. К середине лета жара выжжет зеленеющие холмы; потом, осенью, наступит «вторая весна», когда снова распустится дикое разноцветье.

Наконец взорам открылся мыс Марфа и пустынный причал, с которого раньше ежедневно отправлялся паром на Гоцо.

– Глядите, «черные вороны»! – Тони указал на небо. «Черными воронами» называли в британских ВВС самолеты люфтваффе.

Пифани и возница последовали примеру Тони и спрыгнули с повозки. Тони потянул за собой отца Пифани, как всегда, безучастного к любой опасности. Огромные камни, усеивавшие мыс, послужили отличным укрытием. «Вороны» шли на бреющем полете. Видимо, они заметили повозку, потому что по дороге защелкали пули.

– Черт, какой напрасный расход патронов! – не выдержал Тони.

Пифани молилась, чтобы уцелел ослик, оставшийся на дороге. До войны животное принадлежало пекарю Абдулу. Одним из самых живописных зрелищ на Мальте были именно эти лопоухие работяги, увешанные колокольчиками, развозящие по крутым улочкам хлеб. Ослика звали Джои; он привык к ласкам детворы и приветствиям взрослых; теперь он, как все его соплеменники, был мобилизован для военных нужд.

Второй самолет пролетел еще ниже первого, третий – ниже второго. Протарахтела прицельная очередь в ослика. Джои рванулся с места и утащил с глаз долой громыхающую тележку. Пифани разразилась проклятиями в адрес нацистов. Те и вправду не жалели ни сил, ни патронов. Они с наслаждением расстреливали крестьян, оказавшихся в чистом поле во время налета, но издевательство над безобидным животным показалось Пифани верхом жестокости. Впрочем, чему удивляться? Она прочла достаточно донесений, чтобы усвоить, что в словаре нацистов напрочь отсутствует слово «милосердие».

Проводив взглядами замыкающий самолет, вся четверка вылезла из-за камней. Подбежав к берегу, они посмотрели вниз. На камнях лежал неподвижный ослик, придавленный перевернутой тележкой. До их ушей донеслись почти что человеческие стоны.

Тони, возница и Пифани освободили несчастное животное. Джои отважно попытался встать на ноги, перебирая копытами, но из этого ничего не вышло. У него были множественные переломы, сквозь окровавленную шкуру торчали белые обломки когтей.

– Сукин сын! – обругал Тони осла.

– Чем же он виноват? – спросила Пифани и печально добавила: – Лучше прекрати его мучения.

– Как? Я не на дежурстве. Что, бежать на базу за ружьем?

Пифани молча подала ему свой револьвер. Тони удивился, но воздержался от расспросов. Держа Джои за морду, чтобы он не дергался, он прицелился ему между умных глаз и выстрелил. Голова животного упала на камни, уши обмякли, как тряпки. Из дырочки между оставшихся открытыми глаз потекла струйка крови.

– Скорей в Бискру! – приказал Тони вознице, имея в виду ближайшую деревню. – Скажи Джозефу, чтобы явился с повозкой и людьми, как только фрицы повернут на Сицилию.

Пифани не стала спрашивать, зачем Тони люди. Она смотрела на Джои, не в силах отвести взгляд от его умоляющих глаз. Его разрубят на куски и продадут все, включая кости и хвост, на черном рынке. Она наклонилась и закрыла веки ослика, потом ласково провела рукой по его мягкому уху.

– Джои нельзя пускать на мясо. Он такой домашний!..

– Лучше, чтобы люди дохли с голоду? – Тони протянул ей револьвер, но она не взяла его, пребывая в странном оцепенении.

Пифани покачала головой. Люди ели теперь все, что придется. Как раз накануне один из обитателей их стоянки принес с рынка освежеванного кролика. Пифани готова была поклясться, что это кошка. Кролики, на которых в свое время махнули рукой, не сумев извести, исчезли сами собой; а домашние кошки были переведены на самостоятельное проживание уже несколько месяцев назад. Некоторые до сих пор охотились на крыс на пристани.

Отец обнял Пифани.

– Никогда не прощу немцам, что они довели нас до такого. – Он повел ее прочь.

– Прощай, Джои, – сказала ока, не оборачиваясь.

Пифани позволила отцу отвести ее к старой паромной пристани, где они присели на остатки свай, расщепленных немецкими бомбами. Вдали раздавались взрывы: немцы методично бомбили Валлетту. Скоро самолеты взяли курс на север, низко пролетев над холмами, где засели наблюдатели. На этот раз они изменили своей тактике, принявшись за зенитные батареи, расположенные на берегу.

В первый раз за долгие месяцы отец разговорился, вспоминая, как семья путешествовала по Мальте. Обедали они тем, что брали из дому в корзинке.

– Жизнь была проще, – заключил отец.

Пифани прекрасно помнила то время. Младшая сестренка Одри ковыляла за ней, чтобы не отстать, мать останавливалась, чтобы побеседовать со вдовами в черном, плетущими в дверях своих домов кружева, и сообщить им, деревенским жительницам, столичные новости.

– Ты до сих пор горюешь по маме? – спросила Пифани. Смерть матери буквально подкосила отца, но ведь с тех пор минуло столько лет...

Он внимательно посмотрел на дочь.

– Я всегда буду по ней горевать. Людей, которых так сильно любишь, невозможно забыть. – Он улыбнулся ей такой знакомой улыбкой. – Твоя мать по-прежнему со мной. Она жива в тебе. Все мы живем в своих детях. Это и есть бессмертие. Ты не представляешь, каким утешением ты была для меня после кончины Эмили. Если бы не ты, я не смог бы вырастить Одри.

Она обняла отца и положила голову ему на плечо. Не совершает ли она ошибку, отсылая его на другой остров, когда он так нуждается в ней?

– Ты очень похожа на Эмили, – продолжал он. – У тебя волосы и глаза Кранделлов, но силой духа ты пошла в мать. Она бы перенесла войну мужественнее, чем я.

– С тобой все будет хорошо, папа, обещаю. На Гоцо всего в достатке. Там ты будешь в безопасности.

Отец оглянулся. Тони инструктировал подошедших из деревни мужчин. Они уже приготовились разделывать осла, чтобы успеть с этим делом до заката. Пифани не смогла смотреть на эту сцену. Отец привлек ее к себе.

– Я знаю, что ты сделала: ты дала мне шанс выжить. Надеюсь, это не потребовало от тебя слишком больших жертв.

Она не хотела думать сейчас о Тони Бредфорде. Развязка наступит завтра, в темноте тоннеля или в часы одиночества после дежурства. Но она не позволит Тони испортить ей последние часы в обществе отца.

На горизонте запрыгала по волнам черная точка, приближаясь к берегу. Это была лодка с Гоцо. Пифани захотелось крикнуть, как маленькой: «Папа, не бросай меня!»

Они молча обнялись, не смея вслух признать страшную правду: очень вероятно, что они видятся в последний раз. Лодка, минуя мины, подошла к самым сваям. Теперь Пифани не могла сдержать слез: они одна задругой сбегали по ее щекам.

– Слезы истории. Прощание мужчин и женщин, которых разделяет чужая война. В итоге многие умрут, еще больше людей будут страдать, но мир так и не изменится. – Он протянул ей платок. – Обещай мне, что позаботишься об Одри. – Он шагнул в лодку.

– Обещаю, папа. – Слава богу, что хоть Одри находится в относительной безопасности – в Англии, у Атертонов, друзей их семьи.

– Если что-то случится с тобой или со мной, не забывай, что людей, которых ты по-настоящему любишь, невозможно лишиться. Даже смерть не в силах разлучить тебя с ними. Они будут жить вечно в твоем сердце.

10

Лучи восходящего солнца настойчиво пробивались сквозь туман, освещая Пифани и Тони, уже добравшихся до окраин Валлетты. У развалин хибары повозка остановилась, трое мужчин соскочили на землю, чтобы выгрузить ослиное мясо и несколько мешков с овощами, доставленных с Гоцо лодкой, забравшей отца Пифани.

– Почему ты не отдаешь еду преподобному Циппи? – спросила Пифани в тщетной попытке наставить Тони на путь истинный. Сама она и подумать не могла о том, чтобы утолять голод ослиным мясом, однако на острове хватало отчаявшихся людей, которые не стали бы задаваться вопросом, что именно едят. – Он составляет списки продуктов, выданных каждому лагерю. Он бы распределил припасы по справедливости.

Тони встретил ее слова той же самоуверенной улыбкой, которая вызвала у нее недоверие уже в их первую встречу. Оно только окрепло при наблюдении за тем, как он разделывает тушу Джои, предвкушая барыш.

– Да ты с ума сошла! Разве можно отказаться от такого заработка?

Пифани отвернулась от повозки. С досок сочилась кровь, впитывавшаяся в песок. По-прежнему ей виделись нежно-карие глаза ослика, молящие о снисхождении. Потом она представила себе отца, прощально машущего ей рукой. Суеверно скрестив пальцы, она наблюдала, как лодка выплывает на чистую воду, молясь, чтобы они не столкнулись с миной. Лодка оказалась удачливее ослика: судьба пощадила ее.

Выйдя из-под навеса, Тони сказал ей:

– Пойдем. Через два часа я заступаю на дежурство. Он довел ее до перекрестка, где его мог подобрать один из грузовиков, курсирующих между пристанью и Лука-Филд, британской военно-воздушной базой. Он поднял руку.

– Спасибо, Тони. Даже не знаю, как тебя благодарить. – Она чувствовала, что ее тону недостает признательности. Он совершил почти чудо, но происшествие с осликом укрепило ее антипатию к Тони Бредфорду. – Если я могу как-нибудь...

– В пятницу у меня увольнительная. Встретимся в пять часов.

– Я буду занята сутки...

– Договорись о подмене. – Тони залез в кузов грузовика.

Так и не успев ответить, Пифани осталась стоять одна посреди дороги. Грузовик запрыгал дальше, поднимая клубы пыли. Она побрела к своему лагерю, радуясь, что не должна докладывать о причине отлучки. По пути она прикидывала, какую плату потребует Тони за помощь ее отцу. Скорее всего он хочет простого секса.

Господи, зачем она ему? Вокруг хватало девушек поинтереснее, да и побогаче. Почему Тони остановил свой выбор именно на ней? Не приходилось сомневаться, что он приглядел ее уже давно. Он оказывал ей знаки внимания еще до появления Йена, бывал даже назойлив. В чем причина?

Наступила пятница, а она так и не нашла отгадки. Она не позаботилась о подмене, надеясь дать Тони от ворот поворот, продемонстрировав абсолютную холодность. Отдежурив, она выбралась из тоннеля. Вокруг лежали озаряемые луной развалины того, что было прежде неприступными рыцарскими бастионами. Потемки были ей кстати: не придется мучиться от головной боли, которая всегда начиналась от резкой смены освещения. Перед ней выросла зловещая тень.

– Я же велел тебе договориться о подмене. – Голос Тони прозвучал в ночной тиши безжалостнее, чем разрыв немецкой бомбы.

Памятуя об оказанной им услуге, Пифани сделала над собой усилие и воздержалась от резкого ответа, которого он безусловно заслуживал.

– Ты даже не дал мне времени объяснить, почему я не могу с тобой встречаться.

– О чем ты болтаешь, черт возьми?

– Я обручена, – сказала она, показывая ему серебряное колечко на пальце. – Я собираюсь замуж за Иена Макшейна.

Тони грубо привлек ее к себе. Их лица были совсем рядом.

– Глупости. Ты выйдешь за меня.

Она задохнулась от возмущения.

– Мы созданы друг для друга, – уверенно заявил он.

– Я люблю Йена! Никого другого я никогда не полюблю. Я не могу стать твоей женой.

– У тебя нет выбора. – Он развернулся и зашагал прочь, сопровождаемый эхом своих слов.

От предчувствия опасности Пифани стало нехорошо. Она догнала его на узкой улочке.

– Почему я? Любая девчонка на этом острове...

– Среди них нет Кранделлов из Девоншира.

Она остановилась как громом пораженная. Наконец-то она узнала правду. Ее отец был младшим сыном барона Чилтона Оливера Кранделла. Их родословная прослеживалась до самого нормандского завоевания. Даже сейчас, в разгар военных лишений, которые пришлось сполна испытать Пифани, ее младшая сестра получила приют у Атертонов. Седрик Атертон, граф Лифорт, был одним из богатейших и могущественнейших людей Англии. При этом он был старым другом их семьи. Родство с Кранделлами было пропуском в британское высшее общество. Эту дверь не смог бы отпереть целый иконостас медалей, полученных за службу в британской авиации.

С тех пор как британцы отняли Мальту у Наполеона, очередные Кранделлы всегда отправляли на Мальту одного из сыновей – не наследника, разумеется, – для должного радения о семейном имуществе. Под сенью Юнион-Джека процветала как Мальта, так и Кранделлы. Однако мальтийское ответвление рода подпало под влияние «рыцарского проклятия» (поговаривали, что его причиной была дождевая вода, собираемая в бочки): оно упорно производило на свет исключительно девочек. Отец Пифани прибыл на Мальту, чтобы сменить своего и вовсе бездетного дядюшку.

Поколение отца пострадало от «проклятия» больше, чем все предыдущие Кранделлы. У Найджела Кранделла было два брата. Хотя бы у одного из них должен был родиться мальчик, наследник. Но проклятие разыгралось не на шутку: их жены упрямо приносили только девочек. Оба дяди Пифани умерли еще до войны. Она нисколько не сомневалась, что ее отец больше не женится. Таким образом, Пифани Энн Кранделл оставалась наследницей всей собственности на Мальте, да еще и обладательницей завидных связей в британском высшем обществе.

– Я сумею продолжить дело твоего отца, – проговорил Тони. Голос его неожиданно зазвучал вкрадчиво, под стать лунному свету, озаряющему гавань. Он погладил ее по щеке с несвойственной ему нежностью. – Ты – залог успеха. Наши дети будут учиться в Англии. Там они женятся на ком захотят.

– Нет. Этого не будет.

– Ах, ты думаешь, я единственный, кто хочет породниться с Кранделлами? Почему, по-твоему, на тебе вдруг вздумал жениться Макшейн? После войны у него, конечно, будет широчайших выбор рабочих мест. Но его сыновьям не видать Итона и Харроу, если их отец не приобщится к тому, что в вашем кругу зовется «породой».

Пифани отвернулась и побежала прочь по узкой улочке, спотыкаясь об обломки, которых изрядно прибавилось на мостовой после ночной бомбежки. Не может быть, чтобы Йен оказался так холоден и расчетлив. Он любит ее! Раньше у нее были основания в нем сомневаться, но его письмо все поставило на свои места. Если он попросит ее руки, то только по любви, а вовсе не из желания добиться положения в британском обществе.

Йену Макшейну было свойственно одно из редких человеческих качеств – прямота. В своих еженедельных радиорепортажах он не уставал славить отвагу солдат, всячески поддерживая их дух. В отличие от многих других журналистов, он никогда не грешил «желтизной», не увлекался, безмерно выпячивая неприглядные стороны жизни – к примеру, случаи продажи на черном рынке ослятины, выдаваемой залежалую телятину, или штабную бестолковость, приводящую к неоправданным потерям. Он считал, что это не главное. И писал то, что думал. Если бы он был хитрецом, каким пытался его выставить Тони, то наверняка постарался бы выудить у нее небезынтересные секреты. Однако известная ей конфиденциальная информация его не интересовала. Окажись на его месте Тони, он бы не знал покоя, пока не выжал из нее все, до последней капли.

Пифани не виделась с Тони Бредфордом несколько недель. Она и вовсе не стала бы искать с ним встречи, если бы не желание получить назад револьвер Йена. Об оружии она вспомнила, когда узнала о весенних успехах Роммеля в африканской пустыне, где он теснил британские силы, оборонявшие Тобрук. Многие считали, что если падет Тобрук, то следующей станет Мальта.

Как-то в конце июня, стирая в лохани с дождевой водой белье и проклиная бомбы люфтваффе, уничтожившие водопровод, Пифани услыхала выкрики разносчика «Тайме оф Мальта»:

– Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Читайте все! Роммель прорвал оборону у Тобрука!

Пифани бросила в лохань недостиранное платье и кинулась как была, босиком, на улицу. В ступню ей сразу же вонзился осколок стекла, однако она, не обращая внимания, метнулась в темный тоннель. Инстинкт вел ее на привычный пост. Там ее встретил яркий свет: радисты напряженно записывали радиограммы.

Старший по смене поманил ее и протянул наушники.

– Если падет Тобрук, следующие – мы, – сказал он то, что думали все.

Пифани надела наушники, но тут же сняла и как следует тряхнула, полагая, что помехи вызваны плохим подключением. Оказалось, что подключение ни при чем: эфир был переполнен, все частоты были заняты. Она напряглась в отчаянной попытке хоть что-то разобрать. Мысленно она возносила молитвы за спасение английских солдат и Йена Макшейна. Где он был в тот момент, когда Роммель осуществил прорыв?

Он наверняка бросился бы в укрытие, надеясь донести до слушателей звуки настоящего боя. Однако ей было неспокойно. Йен сожалел о том, что травма, полученная в детстве, не позволила ему послужить родине на поле брани: несчастный случай на регби оставил его хромым на всю жизнь, однако он старался не обращать внимания на больное колено. В момент немецкой атаки он не схватится за карандаш, видя, что остальные сжимают винтовки. Забыв про свой статус штатского лица, он будет сражаться наравне со всеми.

Это был самый длинный день в ее жизни: она неустанно вслушивалась в эфир, перенося на бумагу содержание вражеских переговоров и гоня воспоминания о его голубых глазах и невозможной ямочке на улыбчивом лице. От ее усердия зависели человеческие жизни, и она прекрасно сознавала это. Вахта продолжалась круглые сутки: следя за продвижением Роммеля, она испытывала сердечную боль. К следующему утру она знала итог: полный разгром. Однако британцы все еще отказывались признать поражение.

Спустя четыре часа они были вынуждены капитулировать.

Все подземелье погрузилось в уныние. Никто не позаботился выключить свет. Пифани почти не слушала приказов о повышенном внимании к немецким переговорам: Мальта должна была точно знать о моменте вторжения, чтобы успеть уничтожить все ценное. Главной тревогой Пифани была судьба Йена. Попал ли он в число многих тысяч пленных?

– Я знаю, что вы отработали три смены подряд, но сейчас вы нужны здесь больше, чем когда-либо прежде, – сказал ей старший. – Выдержите? – Пифани кивнула, и он продолжал: – Следите за движением судов. Сообщайте мне о подходе наших.

Она вслушивалась в эфирный треск, смутно надеясь, что Иен добрался до корабля, хотя знала, что шансы невелики. Тобрук был небольшим портом, где стояли считанные корабли. Британцы защищали город до последнего момента, предпочтя отходу сдачу. Мало кто в таких обстоятельствах сумел бы спастись морем, не попав в руки немцев.

Суда, успевшие выйти в море, передали короткие радиограммы и смолкли, чтобы не привлечь немецкие подводные лодки, охотившиеся за кораблями союзников. Судя по большинству сообщений, целью почти всех вырвавшихся был Гибралтар. Из этого Пифани сделала вывод, что британцы бросают Мальту на произвол судьбы. Ведь остров лежит гораздо ближе к Тобруку, чем Гибралтар. Она машинально сунула руку в карман, где положено было лежать револьверу. Его там не оказалось: она вспомнила, что так и не забрана его у Тони. Впрочем, это не имело значения: несколько месяцев тому назад она твердо осознана, что не сможет сдержать данное Йену слово и самостоятельно покончить счеты с жизнью.

Вечером, когда подчиненные Роммеля наверняка пировали, отмечая новое звание своего полководца, произведенного фюрером в фельдмаршалы в награду за успешную североафриканскую кампанию, Пифани перехватила радиограмму британского вспомогательного судна, спешившего из Газапы на Мальту. Радиограмма была короткой, зато в ней прозвучало долгожданное словечко: «сокол».

– Слава богу! – прошептала Пифани и закрыла глаза, представив себе карту африканского побережья. Видимо, Йен находился вместе с войсками на рубеже Газалы, к западу от Тобрука. Значит, на рассвете он достигнет Мальты.

От усталости она с трудом удерживала карандаш, однако ее лицо впервые за долгие месяцы озарила радостная улыбка. Наконец-то Йен возвращается к ней!

Ночью радиостанции на суше смолкли. Пифани могла бы покинуть свой пост, но она осталась. Другие операторы записывали переговоры немецких судов, стягивающихся со всех сторон к Тобруку, как стервятники, слетающиеся на падаль. Для того чтобы достигнуть Мальты, «Нельсону», кораблю Йена, пришлось бы пробираться сквозь густой немецкий невод.

Господи, сделай так, чтобы они не заметили «Нельсон»!

– Что насчет погоды? – спросила Пифани у коллег, воспользовавшись передышкой.

– Ясно. Полнолуние.

– Боже, – зашептана она, – устрой «кслокк», «неббию», хоть что-нибудь! Лишь бы не «бомбовая луна»!

Треск в эфире оформился в краткое сообщение: немцы засекли «Нельсон». Пифани бросила карандаш, схватилась обеими руками за наушники и стана переводить про себя. Склонив голову и зажмурившись (впервые ей помешал свет), она вся превратилась в слух. Какой-то час – и «Нельсон» достигнет мальтийского берега. Господи, сделай так, чтобы волчья стая осталась ни с чем!

Прошло несколько секунд – и «Гейдельберг» выпустил первую торпеду, потом вторую, третью.

«Нельсон» стал передавать сигнал «SOS».

– Хоть бы кто-нибудь помог им! – не выдержала Пифани.

Старший тронул ее за плечо.

– В их секторе нет никого, кроме проклятых нацистов.

Пифани застонала. Пренебрегая Женевской конвенцией, нацисты никогда не подбирали держащихся на воде.

«Покинуть судно. Покинуть судно», – передал радист на «Нельсоне» команду капитана.

«Гейдельберг» приказал действующему вместе с ним кораблю под названием «Пруллер» расстрелять подбитый «Нельсон».

– Нет! – воскликнула Пифани, как будто ее могли услышать. – Спускайте шлюпки! Это даст хоть какую-то надежду.

«Бью прямой наводкой», – передал «Пруллер».

Пифани представила себе Йена, плывущего в ледяной в это время года морской воде. Вдруг его затянуло под тонущее судно? Или он до сих пор отважно борется за жизнь, пытаясь выплыть на поверхность? Его легкие уже полны соленой воды...

– Боже милосердный, пошли ему легкую смерть! Умоляю тебя! Избавь его от страданий!

Больно ли умирать? Наверное. Холод, одиночество. Могила – морская пучина. В ее памяти всплыли последние строчки единственного любовного письма, которое написал ей Йен. Их она запомнила навсегда.

«Если со мной что-нибудь случится, то ты, Ас, ищи меня среди теней, во тьме. Мы встретимся, даже если нам не будет освещать дорогу путеводный огонь. Там, во тьме, нас все равно ждет величайший дар – любовь. Любовь на все времена».

– Любовь на все времена, – шепотом повторила она. – Любовь на все времена...

В этот момент она поняла, что его больше нет в живых.

Из глаз покатились слезы, в голове замелькали горестные картины: отец, машущий ей на прощание – возможно, в последний раз; ослик Джои, опрокинувшийся на зеленую траву, с окровавленными мягкими ушами; неподражаемая улыбка Йена, при которой на его щеке появлялась ямочка.

Она мысленно заговорила с ним. Ей стольким хотелось с ним поделиться, она готовилась прошептать ему столько слов о своей любви! Все это так и не осуществилось.

– Ты говорил, что вернешься! – крикнула она в отчаянии. – Ты обещал! Обещал, обещал!..

Джанна обняла тетю Пиф, это было единственное, чем она могла утешить ее. Никогда раньше она не видела, чтобы тетя Пиф проливала слезы, хотя они провели вместе не один год.

– Мне так жаль, тетя Пиф!

«Жаль» – что за пустое слово! От частого употребления оно уже не может утолить ничью печаль. Горе утраты исказило черты Пифани. Джанне впервые пришло в голову очевидное: тетя так и не вышла замуж. Ее любовь, предназначенная Йену, пролилась на Джанну и на всю семью.

Тетя Пиф вытерла слезы кружевным платком.

– Боже, это уж совсем лишнее! – Заметив, что глаза Джанны тоже на мокром месте, она продолжала, обращаясь не столько к ней, сколько к самой себе: – Я смирилась с потерей. Да, в конце концов смирилась. Прошло время, и я уже не вспоминала о Йене ежеминутно. С годами образы стираются из памяти, и я не могла даже вспомнить, как он выглядел. Ведь у меня никогда не было его фотографии, приходилось полагаться только на память.

Джанна понимала, что именно память поддерживала тетю столько лет. Тетино сердце познало большую любовь, которая опалила ей душу. Любовь на все времена!

– Я пыталась припомнить наши с ним беседы, но из этого мало что выходило. Вот когда я обнаружила, что память не подчиняется нашей воле и отказывается оживлять те или иные моменты прошлого по приказу, – сказала тетя Пиф. – Наши головы устроены по-другому. Нужна какая-то искра, чтобы память ожила и события далекого прошлого как бы начали происходить снова. Вот почему умершие на самом деле не прощаются с нами. Они остаются в запахе цветов, в полыхающем закате, в звуках песен. Как-то раз в прошлом году... Нет, я лучше помолчу, иначе ты сочтешь меня за совсем уж глупую старуху.

– Что ты, тетя! Пожалуйста, продолжай.

– Так вот, в прошлом году случился пожар на верфи. Дело было в полдень, я, естественно, работала в своем кабинете в Валлетте. Порыв ветра занес клубы дыма в мое распахнутое окно. Внезапно я как бы вновь увидела отчетливую картину – точно так же ясно, как вижу сейчас тебя. Я почувствована – клянусь, это было как наяву, – как Йен обнимает меня, как шепчет мне в самое ухо, что все обойдется. Мы прячемся с ним в бомбоубежище; бомба только что угодила в бензохранилище. Дым имел тогда тот же запах, что и дым от пожара на верфи. Я давно забыла про тот налет... Сотрудники хотели закрыть окна, но я не позволила. Уверена, они решили, что я свихнулась.

Джанну охватило чувство острой вины, добавившееся к боли, испытанной от тетиного рассказа. На протяжении многих лет она считала ее любовь само собой разумеющимся чувством и никогда не спрашивала, счастлива ли сама тетя Пиф. Услышав рассказ племянницы об измене Коллиса, Пифани тут же поспешила к ней с утешениями. Саму же тетю Пиф утешить было некому.

Одиночество, полное одиночество! Джанне было трудно представить, что это такое. Рядом с ней были тетя Пиф, Уоррен, та же Одри: они вели ее по жизни, дарили ей свою любовь. Она порывисто обняла тетю.

– Тетя Пиф, я еще никогда не говорила тебе, насколько сильно я тебя люблю. – Слова застревали у нее в горле, и она постаралась компенсировать свою внезапную немоту, стискивая тетю все крепче. – Прямо не знаю, что бы я делала, не будь рядом со мной тебя.

Тетя Пиф улыбнулась мудрой, печальной улыбкой.

– Я не собиралась навевать на тебя грусть. Напрасно ты решила, что моя жизнь была несчастной. Моей отрадой была ты. С того момента, как ты научилась говорить, ты поражала меня своей наблюдательностью, памятью, способностью к языкам. Глядя на тебя, я вспоминала саму себя в детстве и в юности.

– Эти способности доставляли мне немало неприятностей. – Глядя на тетю Пиф, Джанна в очередной раз подивилась их сходству. – Уверена, что так же было и с тобой. Наверное, ты отпугивала молодых людей?

– По большей части.

– Я тоже. И подруг у меня было мало. Пожалуй, одна Шадоу. Даже Одри считала меня странной.

– Одри не в чем винить. Она совсем как мой отец. Раньше я думала, что он стал таким из-за бомбежек, но потом поняла, что он прожил всю свою жизнь в угнетенном состоянии. В былые времена не знали, как это лечить. Вот почему я настояла, чтобы Одри всегда находилась под врачебным присмотром, хотя Реджинальд ратовал за то, чтобы просто закрыть глаза на ее трудности. Он боялся огласки.

– Хроническая депрессия. – Джанна улыбнулась. – Это наследственное. Раньше я боялась, что это коснется и меня. Сейчас я знаю, что такой опасности нет. Кажется, самой моей большой трудностью будет Тони Бредфорд.

Джанна помялась, боясь снова разбередить прошлое и вызвать у тети горькие воспоминания.

– Тебе хочется узнать, что произошло после гибели Йена, – молвила тетя Пиф, глядя Джанне в глаза. Она полностью овладела собой. – Тони был очень мил. Он совершал рейсы между Мальтой и Бардией, где сосредоточивались британские силы. Однажды он привез мне из Бардии букет цветов. Он сам возвратил мне револьвер, подаренный Йеном. С тех пор я с ним не расстаюсь. Он хранится в нижнем ящике моего ночного столика. Вообще-то я не выношу оружия, но к этому я питаю сентиментальные чувства, что понятно. Разумеется, я ни разу не пускала его в ход.

– Револьвер Йена так тебе и не пригодился: немцы не высаживались на Мальте.

– Нет. Монтгомери, вставший во главе британских сил, выбил Роммеля из Эль-Аламейна и Тобрука. В конце 1942 года произошло контрнаступление Советов под Сталинградом. В войне наступил перелом, но мы тогда еще этого не знали. Тони надоедал мне предложениями выйти за него замуж, но я всегда отвечала отказом.

– Какая настойчивость!

– Да уж... Тебе главное понимать, что Энтони Бредфорда не просто так назвали Большим Тони. Он не только высок ростом, но и крайне самолюбив. Он безумно увлечен мыслью о создании династии Бредфордов. Деньги, нажитые в военную пору на черном рынке, сделали Тони богачом. Он приобрел верфи и дворец в Мдине.

– Он не делал попыток перекупить дело твоего отца?

– Делал. Он все твердил, что я никогда не смогу отстроить три отцовских отеля, если не сменю фамилию на Бредфорд.

– Но ведь он нашел себе другую жену, иначе не появился бы Керт.

– Тони Бредфорд женился спустя месяц после твоего рождения, через пятнадцать лет после нашей первой встречи. На следующий год родился Керт. Это был несчастливый брак. Жена Тони много лет назад уехала обратно в Зурриек. Недавно она умерла.

– А Тони до сих пор хочет стать хозяином твоих отелей? – Джанне было трудно представить себе такую одержимость. Все ли у него в порядке с головой?

– Да. Вспомни, сколько лет у меня ушло, чтобы добиться разрешения на строительство «Голубого грота».

Джанна живо помнила подробности этого сражения. Тони заблокировал принятие решения о строительстве на неосвоенном берегу, призвав в союзники мальтийских охотников, облюбовавших лагуну Голубой грот. Они часами готовы были просиживать неподалеку с клетками, полными птиц. Когда показывались в небе стаи перелетных пернатых, направляющихся из Европы в Африку через Мальту, песни плененных существ служили приманкой: птицы снижались и становились легкой добычей охотников.

Джанна предложила тогда тактику действий, в конце концов принесшую успех. Традиционная охота была забавой еще для мальтийских рыцарей и фигурировала среди почтенных островных традиций, однако Джанна раздула в печати кампанию, призванную заставить охотников устыдиться. Ведь они отстреливали птиц не для пропитания, а просто потехи ради. Часто их жертвами становились представители вымирающих видов. Последнее слово сказала туристическая индустрия: туристы стали обращаться с жалобами, требуя остановить бойню. Пифани получила разрешение на строительство, а охоте в лагуне был положен конец. Пифани слабо улыбнулась.

– Думаю, он надеялся пережить меня, а потом перекупить дело у моих наследников. Узнав, что моей помощницей будешь ты, он стал еще агрессивнее пытаться завладеть контрольным пакетом.

– Тебе надо было давно рассказать мне обо всем этом. – Впрочем, Джанна понимала, с каким трудом далась тете откровенность. Она настолько привыкла полагаться только на себя, что ей нелегко было открыться другому человеку, даже Джанне.

11

– Приглашение на чай – господи, что за церемонии! – скрипнул зубами Ник, уже проклиная себя за согласие. Он стоял перед зеркалом в номере лондонского отеля и повязывал галстук. – Признайся, хвастун, ведь тебя снедает любопытство.

Ему действительно хотелось узнать, что теперь предпримут Атертоны, чтобы получить его акции, поэтому он и согласился составить компанию Уоррену.

Встреча с графом Лифортом не только должна была удовлетворить его любопытство, но и давала возможность улизнуть от Марка Нолана и Гленнис, его новой жены. Ник должен был встретиться в Лондоне с начальством по вопросу сотрудничества с фирмой «Тьюкс». Потом следовало присутствовать на совместном ужине и затем отправиться в театр. Приглашение Уоррена было удобным предлогом оторваться от коллег.

– Чай? – Он показал язык своему отражению. В Копыте Мула двое, которым было о чем поговорить, назначали встречу в пивной, где и устраняли все разногласия под вопли музыкального автомата. В Японии, впрочем, все происходило по-другому. Видимо, и в Англии тоже.

Ник полагал, что Пифани предупредила Уоррена по телефону о том, что Ник наведается по делам в Лондон.

Три дня назад, принимая от портье отеля «Дьюкс» на Сент-Джеймс-стрит ключи от номера, он получил записку от Уоррена. Это было приглашение в клуб, но на клуб Нику не хватило времени. Тогда Уоррен настоял на встрече за чаем.

Граф торопится встретиться! Ник пригладил лацканы пиджака. Интерес Атертонов явно не исчерпывался приобретением его акций. Видимо, они попали в отчаянное положение. Ник догадывался, что Бредфорды заполучили еще один пакет акций, хотя пока об этом не было и речи.

Любопытно, что узнала от Пифани Джанна, побывав в Риме? Он сомневался, что тетя выложила племяннице всю правду, которая состояла в том, что Ник изъявил согласие расстаться с акциями именно за ту цену, которую заплатил за них Трейвис, не желая наживаться за счет женщины, так хорошо относившейся к его другу. Однако Пифани отказалась от его предложения и попросила никому не уступать акции до его перевода с Мальты в другое место. Особенно она настаивала на том, чтобы он скрыл их договоренность от Джанны, что очень удивило Ника. Видимо, она решила устроить племяннице испытание: пусть, мол, наседает на него, Ника, считая, что сделка может состояться.

Он посмотрел на часы. Брать такси и мчаться по продиктованному Уорреном адресу было еще слишком рано. Ник включил телевизор и стал искать Си-эн-эн. На одном из каналов он уловил слово «Лифорт» и остановился, прислушиваясь.

Накрахмаленный субъект в модном пальто бубнил в микрофон. Внизу экрана застыла надпись: «Запись».

– Граф Лифорт обратился к палате лордов с предложением ограничить выдачу лицензий телевизионным компаниям, вещающим с помощью спутников...

Собеседнику репортера было примерно столько же лет, сколько Нику, разве что на год меньше. Уоррен Атертон полностью отвечал представлению Ника о современном аристократе: держится с достоинством, но без зазнайства, высок, худощав, светловолос, голубоглаз.

Репортер сунул микрофон Уоррену под нос.

– Что послужило толчком к вашему сегодняшнему выступлению?

– Возмущение программой «Британского спутникового телевидения» под названием «Привет, милашка, вот я и дома». Она воинственно безвкусна, а главное, принижает значение борьбы Британии против Гитлера.

Уоррен смотрел прямо в камеру с таким искренним видом, словно хотел сказать зрителям: «Я выражаю ваши насущные интересы». Харизма! Ник умел узнавать людей, обладающих этим завидным свойством, тем более что таковые были наперечет. Это не приобретешь за деньги. Тот, кто не родился таким, уже никогда не сможет таким стать.

– Зрителям, незнакомым с этой телепрограммой, – сказал репортер, – мы покажем несколько отрывков.

На экране стали чередоваться эпизоды пошловатой комедии из домашней жизни Адольфа Гитлера и Евы Браун. Актеры, изъяснявшиеся с нью-йоркским акцентом, изображали обитателей обветшалого жилого дома в Берлине. Им мешали жить шумливые соседи-евреи по фамилии Гольденштейн. Одновременно высмеивался Невилл Чемберлен, приглашенный на ужин и глуховато разглагольствующий о мире; нахальные Гольденштейны ввалились без приглашения и скоропостижно напились.

– Думаю, – заключил Уоррен, снова появившийся на экране, – комиссии следует знать, какого типа программы собирается передавать тот или иной канал, и на основании этого принимать решение о лицензии.

– Оставайтесь с нами, – сказал репортер. – Следующее интервью я возьму у Хайма Пиннера, генерального секретаря Совета депутатов британских евреев. Но сначала – несколько слов от нашего спонсора. Мы скоро продолжим.

Нику не хватило времени выслушать Пиннера, однако его отношение к спектаклю не вызывало сомнений. Сбегая вниз по лестнице, Ник подумал, что программу не одобрила бы и Пифани, а с ее мнением он был готов солидаризоваться. Она провела несколько лет буквально в подземелье, борясь с нацизмом. Для нее эта тема не могла служить предметом насмешек.

Привратник подозвал такси. Таксист, сразу обративший внимание на акцент Ника, пустился в пространные объяснения о том, что стоящий неподалеку Сент-Джеймский дворец, построенный Генрихом VIII, был резиденцией монархов дольше, чем Букингемский дворец. Если господин желает полюбоваться сменой караула у Букингемского дворца, не оказавшись при этом в толпе зевак, то это можно сделать во дворе напротив Марлборо-Хауз. Ник машинально повторял: «Интересно», но на самом деле почти не слушал словоохотливого водителя.

Путешествие по городу в час пик заняло больше времени, чем Ник предполагал, хотя на карте фешенебельный район располагался совсем рядом. Здесь обладатель двух миллионов долларов сошел бы за незаметного прохожего. Здесь гордо высились дома эпохи короля Георга, сохранились вековые деревья, на обочинах сверкали лаком дорогие автомобили. Здесь вдоль Итон-сквер тянулись посольства с мокрыми от ползущего с Темзы тумана флагами. Ник решил, что этот район дает представление о том, каким был Лондон лет сто тому назад, когда еще не было необходимости в следящих камерах, телохранителях и сторожевых псах.

Свернув на Лаундес-плейс, он остановился перед домом, затмевавшим размерами соседние здания, тоже бывшие не из числа хижин. Он расплатился с водителем и взбежал по ступенькам. Постучав в дверь молоточком в виде лисьей головы, он поспешно поправил галстук.

Ливрейный дворецкий провел его по мраморному холлу, украшенному картинами импрессионистов. Все здесь свидетельствовало о старых деньгах. Ни в Техасе, ни в высокотехнологической Японии такого не встретишь, зато здесь этого добра было хоть отбавляй. Ник последовал за дворецким в просторный зал, в котором уже собрались несколько человек. Судя по всему, Атертоны приготовились давить на него по всем правилам приличия. На сверкающем потолке бойкий живописец изобразил рай в своем понимании, то есть голозадых ангелочков, парящих среди облаков, играющих на арфах и посылающих друг дружке воздушные поцелуи. Ник сначала не заметил рыжеволосую особу потрясающей красоты, сидящую в одиночестве, – его взгляд был устремлен в дальний угол, где стояли у камина Уоррен и Джанна. Джанна улыбалась брату доверчивой, любящей улыбкой. Услышав от него какую-то шутку, она радостно рассмеялась.

Ник инстинктивно сделал шаг назад. Зрелище Джанны и Уоррена, любящих друг друга брата и сестры, навеяло на него грустные воспоминания. Он вспомнил, как много лет назад впервые появился у Прескоттов. Остин отправил тогда Ника во двор, где Трейвис и Аманда Джейн несли дежурство у жаровни с барбекю. Он засмотрелся на них из дверей. Их завидная близость и нескрываемая любовь так и просились на полотно художника.

До того вечера в Хьюстоне Ник не сумел бы ответить, чего ему не хватало всю предшествующую жизнь. Упоительный запах мяса на вертеле подсказал ему, в чем заключается истина. Его мать всю жизнь напоминала ему канатоходца, опасающегося свалиться в пропасть. Только канат был натянут у нее в душе. Она была не способна на любовь. Даже Коди она не любила по-настоящему; смерть сына дала ей всего лишь еще одну тему для бесконечных причитаний.

Итак, Нику хотелось – нет, остро требовалось! – иметь свою семью, где могла бы расцвести его любовь. Он не бросит любимых людей, в отличие от своего родного отца. Он будет с восторгом наблюдать за взрослением своих сыновей. А вдруг у него родятся дочери? Как их растить? В любом случае ошиваться по барам с бездельниками и их безмозглыми подружками было таким же никчемным занятием, как и прозябание в Копыте Мула.

Он вспомнил, как Аманда Джейн подняла на него глаза и улыбнулась. От улыбки ее милое личико стало еще более милым, каштановые волосы и глаза еще более соблазнительными. Он бесконечное число раз заглядывался на нее на работе, слушая грубые шуточки приятелей, но не осмеливался с ней заговорить. Он не сомневался, что Аманда Джейн – орешек ему не по зубам. Она опять улыбнулась ему. Эта вторая улыбка перевернула всю его жизнь.

Как это было не похоже на ледяную улыбку, которой встретила его сейчас в гостиной Джанна! Она определенно не ждала его. Взгляд ее был серьезен и напряжен. Он сам не понимал, почему ему всегда хотелось ее дразнить. Желая сбить ее с толку, Ник решительно зашагал к ней, неся как на блюде свою невыносимую для женщин улыбку. Джанна явно почувствовала себя неуютно, но ее брат пошел ему навстречу, дружелюбно протягивая руку.

– Добро пожаловать! – представившись, Уоррен Атертон с чувством потряс Нику руку.

Последовало знакомство с несколькими мужчинами. Ник ждал, что один из них окажется мужем Джанны, но такового в компании не обнаружилось. Уоррен подвел его к диванчику, облюбованному сногсшибательной рыжей красавицей, и представил их друг другу. При этом в голосе Уоррена прозвучало волнение, и Ник понял, что Шадоу Ханникатт значит для него куда больше, чем просто «давняя подруга Джанны».

Ник присел рядом с Шадоу. Уоррен поспешил к следующему гостю.

– Значит, вы давно знакомы с Джанной, – начал Ник, надеясь перевести разговор на мужа Джанны. Этот человек вызывал у него любопытство.

– С самой Франции, – ответила Шадоу, смущая его прямым взглядом. – Там мы впервые повстречали вас.

Ник редко терял дар речи; сейчас наступил именно такой момент. Он знал, что не принадлежит к числу мужчин, которых женщины способны забыть или с кем-то спутать. Впрочем, данное обстоятельство прибавляло ему не чванства, а скорее робости.

– Вы что-то путаете. Это был не я. Я познакомился с Джанной совсем недавно, на Мальте.

– В темноте. – Это был отнюдь не вопрос, а утверждение.

Ник бросил взгляд на Джанну. Она стояла в отдалении, спиной к нему. Его внимание привлекла ее прическа. После их последней встречи на Мальте минула неделя; за это время она сделала себе новую, более короткую стрижку, с которой выглядела менее неприступно. Любопытно, что она наплела про него подругам? Говорила ли о происшествии в Мдине?

– Вы узнали это от Джанны? – поинтересовался он.

Шадоу покачала головой.

– Ваша первая встреча всегда будет происходить в темноте. Это судьба.

Уж не насмехается ли она над ним, обыгрывая историю, когда Джанна приняла его в потемках за грабителя?

– Вы были с нами во время бегства в Варен, – молвила Шадоу кротким голоском. Именно так и должен был звучать голос особы, избравшей для выхода в гости странное бледно-желтое платье.

– Ничего подобного, – покачал головой Ник. Если Шадоу – подруга Джанны, из этого еще не следует, что у нее непременно все в порядке с головой. Она явно несет какую-то чушь. – Я был во Франции один-единственный раз, прилетел в аэропорт Орли и улетел оттуда же. В Варене я никогда не был.

Она отреагировала на его слова странной улыбкой и дотронулась до камешка у себя на груди. До чего чудная!

– Разве вас не влекло с неодолимой силой в некий парижский квартал? Разве не нашлось там места, которое заинтересовало вас больше остальных?

– Не сказал бы. Я совершил обычное туристическое паломничество: Лувр, Эйфелева башня, Триумфальная арка.

– И все?

Он помялся и сознался:

– Кое-что меня там и впрямь очаровало.

– Варен? – с надеждой спросила она.

– Нет. Такие трассы под улицами для всяких вспомогательных служб! Вот что замечательно! Путешествие под землей понравилось мне больше всего.

– Значит, вы ничего не помните. – Она была разочарована. – Как и все остальные. Людям иногда кажется знакомым какое-то место, только и всего. Когда вы изучали Французскую революцию, неужели вам не показалось, что вы жили в те времена?

Господи! Здесь могут позволить себе дружить со вконец свихнувшимися личностями. Он стал озираться, надеясь обрести чью-нибудь помощь. Джанна оглянулась, но, встретившись с ним взглядом, поспешно отвернулась.

– Я даже не смог бы назвать точную дату Французской революции. Знаю только, что крестьяне голодали, в связи с чем королева предложила им перейти на пирожные.

– Непонятно, откуда пошел этот нелепый слух, ведь на самом деле она ничего подобного не произносила. Спросите, у Джанны.

Ник призывно помахал Джанне, и она подошла к ним. Ему не было никакого дела до подлинности тех или иных высказываний королевы, тем более что заплатила она за них сполна. Ему хотелось одного: побыстрее отвязаться от Шадоу Ханникатт. Этой особе оставался всего один шаг до клинической ненормальности. Она до боли напомнила ему его мать.

Джанна сообщила, приблизившись:

– Через несколько минут будет подан чай. – И уселась в кресло напротив.

– Я втолковывала Нику, что Мария-Антуанетта никогда не говорила: «Пускай едят пирожные». Я права?

– Абсолютно. Спустя многие годы кто-то приписал ей эти слова, но ее современники ничего подобного не слышали. Большинство ученых склоняются к мнению, что это просто легенда, из тех что превращаются со временем в суррогат истины.

Ник улыбнулся ей своей неотразимой улыбкой с ямочкой, испытывая извращенное удовольствие от смятения, всегда охватывавшего Джанну в такие моменты.

– Но крестьяне действительно голодали, а эта самая Мария как сыр в масле каталась, так что...

– Нет никаких доказательств, что крестьянам стало тогда хуже, чем в предыдущие годы. Что действительно случилось, так это погодная аномалия, из-за которой заплесневело зерно прямо на корню. Однако его все равно убрали и смололи в муку. Многие историки сходятся во мнении, что хлеб, испеченный из этой муки, стал причиной несметного числа случаев мозговой горячки, обусловившей иррациональность людских поступков. Что-то вроде массового помешательства.

В этот момент рядом вырос Уоррен.

– Джанна, можешь разливать чай, если не возражаешь.

Ник вскочил.

– Я помогу.

– Благодарю, но...

– Мне не терпится услышать продолжение истории с плесенью. – Он взял Джанну за руку и повел через зал, к серебряной тележке с сандвичами и пирожными.

– Что у вас за подруга? Она, кажется, воображает, что мы с вами встречались в прошлой жизни. В каком-то городишке под названием Варен.

– Шадоу верит в магию, реинкарнацию, гадание на картах, астрологию, – спокойно ответила Джанна, берясь за ручку тележки.

– Вы, надеюсь, ей не подражаете?

Она подняла голову и сказала, не глядя на Ника:

– Не во всем.

– Вы тоже советуетесь с астрологом, прежде чем сделать любой шаг, как Нэнси Рейган?

– Нет, – обиженно ответила она. – Но я каждое утро заглядываю в газетный гороскоп, как миллионы других людей. Иначе зачем все газеты и многие журналы печатают гороскопы?

– Затем, что многим нужен легкий ответ на сложные вопросы.

Она стала разливать чай через серебряное ситечко, добавляя из другого чайника кипяток.

– Наверное, вы тоже верите в реинкарнацию и в прошлую жизнь? – допытывался Ник.

Джанна пожала плечами.

– Не знаю... Может быть.

– Перестаньте. Вы же образованная женщина! Как вы можете клевать на такую пустышку?

Она наконец-то подняла на него свои большие зеленые глаза и серьезно ответила:

– Многие люди совершали под гипнозом путешествие в прошлое. Они начинали говорить на неизвестных им языках и в подробностях описывать места, где никогда не бывали. Думаю, вполне возможно, что некоторые уже прожили по несколько жизней и проживут еще.

– А вы сами, выходит, жили в эпоху Французской революции? – Джанна утвердительно кивнула. – Вас что, гипнотизировали? – счел нужным уточнить Ник.

– Нет, но я всегда испытывала некое – не знаю, как это правильно назвать, – родство с тем временем.

Ник никак не мог поверить, что она не шутит.

– Вы действительно полагаете, что мы с вами встречались во время Французской революции?

– Не исключено. Шадоу считает...

– Кем же был тогда я? – Он решил подыграть ей, чувствуя, что иначе она совсем смутится.

– Одним из соратников графа Ферсена.

– Это кто еще такой?

– Шведский аристократ, пытавшийся помочь Марии-Антуанетте спастись бегством.

– А кем были вы? – Он ни капельки не верил во всю эту белиберду, но испытывал некоторое любопытство.

– Подругой королевы. – Она опустила глаза. – Мы с вами пытались организовать побег... – Оборвав фразу, она замолчала.

– Ну и?.. – Он ждал, но продолжения не последовало. Ник совсем уж собрался посоветовать ей выкинуть эту чушь из головы, когда его вдруг осенило: – А что, собственно, нас с вами связывало?

Вместо ответа она подхватила серебряными щипчиками кусочек сахару и бросила его в чашку с чаем.

– Мы были любовниками! – догадался он.

Она кивнула, все так же не поднимая головы, и опять потянулась к сахарнице.

– Шадоу считает, что вы – де Полиньяк, один из помощников Ферсена. Мы с вами были хорошими друзьями.

Неудивительно, что она вкладывала средства в верблюжьи попоны! Если Джанна способна поверить в жизнь в прошлом, то любой способен обвести ее вокруг пальца. Он нагнулся к ее уху и прошептал:

– Так знайте, что вы были неподражаемы в постели, но я замучился расшнуровывать ваш корсет.

Она, сдержав улыбку, бросила в чашку третий кусочек сахару.

– Чем же все завершилось?

– Гильотиной, – кратко ответила Джанна.

– Господи, как прискорбно!

– Джерси, Герфорд, Шортхори? – спросила она, по-прежнему избегая его взгляда.

– Лонгхорн. В западном Техасе разводят этот длиннорогий скот.

– Я просто спрашиваю, какого молока добавить вам в чай.

Молоко в чай? Только этого не хватало!

– Не надо. Достаточно сахара.

Она добавила в его чашку еще один кусок. Глядя на ее руки, он представил себе, как ее изящные пальцы ерошат ему волосы на затылке. Ему захотелось сказать: «Да забудь ты про какую-то там прошлую жизнь, вспомни эту, Мдину». Она подала ему чашку на блюдце. Он нарочно замешкался и накрыл ладонью ее руку. Кожа была мягкой, нежной. Именно таким он запомнил ее прикосновение.

Она зарделась, но голос остался бесстрастным:

– Прошу: сандвичи с огурцом, помидором, крессом.

– Что вы такое говорите, Коротышка? Сандвичи? Где же корочка?

Она с насмешливой укоризной покачала головой. Ник подумал, что рассмешить ее по-настоящему – немыслимое дело.

– Попробуйте вот это. – Она положила ему на блюдечко пирожное и добавила комковатых взбитых сливок. – Батская булочка с девонскими топлеными сливками. Гарантирую, что такое лакомство придется вам по вкусу.

Гости обступили тележку, разбирая сандвичи, фрукты и пирожные; Джанна наливала им чай. Ник стоял рядом, боясь уронить чашку с блюдечком и десертную тарелочку, с вилкой и салфеткой. К нему подошли Уоррен и Шадоу.

– Присядьте с нами, – предложил Уоррен. – Мы еще не успели поговорить.

Ник согласился, но дождался, пока Шадоу усядется рядом с Уорреном, и только потом сел напротив. Поставив чашку на столик, он сосредоточился на поедании булочки. Он заранее знал, что Уоррен поведет речь об акциях.

– Я читал о том, как ваша компания утвердилась на рынке во время Второй мировой войны.

– На каждого солдата с оружием приходилось по двое с «Ипериал-Кола» – так гласит легенда. – Ник решил, что Уоррен упомянул его фирму, желая ему польстить.

– Зато после войны «Империал-Кола» закрепила успех, сотрудничая с крупными компаниями в разных странах.

– Да, – согласился Ник, – мы действуем по одинаковой схеме во всем мире. Здесь наш партнер – «Тьюкс». На Мальте мы сотрудничаем с разливочным предприятием Бредфордов.

Ник намеренно зажег перед Уорреном зеленый свет, первым упомянув Бредфордов и предоставив возможность заговорить об акциях, но тот не снял ногу с тормозов. Вместо этого он сказал:

– Сначала вы внедряетесь в национальную экономику, а потом вас уже невозможно вытеснить.

– У нас тоже есть свои проблемы. Возьмите Индию. Мы не согласились раскрыть секрет нашей формулы, и они дали нам от ворот поворот. Французы с большим удовольствием пьют вино и простую воду из бутылок. Сладкие напитки, даже кола, занимают у них лишь третье место с сильным отставанием.

– Разве в целом совместные предприятия не выступают защитниками именно иностранного бизнеса? Меня, знаете ли, беспокоят совместные проекты, предлагаемые Великобритании Японией.

Ник с удовольствием доел булочку с кремом. Чай тем временем безнадежно остыл.

– Какие конкретно компании вас интересуют?

– Я уже зарубил проект автозавода, но теперь «Турабо индастриз» хочет совместно с нами строить текстильное предприятие в Мидленде.

– Наша текстильная промышленность уже много лет проигрывает в конкурентной борьбе, – сказала Шадоу, обращаясь к Нику, но глядя на Уоррена.

– Это, конечно, понизит уровень безработицы, но какова обратная сторона? Есть ли почва у моих опасений, что в нашей экономике могут возобладать чужестранцы? – Уоррен устремил на Ника свой честный взгляд, уже знакомый тому по телеинтервью. – Каково ваше мнение?

Ник взвесил все, что ему было известно об Уоррене Атертоне – то есть ничего, – и прикинул возможные последствия своей откровенности.

– Наш разговор не должен выйти за пределы этого помещения, – предупредил он, все же сочтя возможным высказаться. Никакой конфиденциальной информацией я не владею. И поймите меня правильно, не хочу создавать проблемы для «Империал-Кола». Япония – наш крупнейший рынок.

Уоррен кивнул.

– Насколько я понимаю, «Турабо индастриз» не вызывает у вас восторга.

– Это одна из старейших и респектабельнейших японских текстильных компаний. Создана еще в конце девятнадцатого века. Недавно почти все ее акции скупила компания «Хеншо энтерпрайсиз». Во главе «Хеншо» стоит якудза[1], конкретно Ешио Ешума. Он – босс подпольного синдиката, известного в Японии как банда Ямагучи-гуми.

– Не знала, что в Японии так сильна преступность, – вмешалась Шадоу. – Я всегда считала, что в их обществе на первом месте стоит честь и забота о добром имени.

– Видимость обманчива, – сказал Ник.

Следующий час ушел на объяснение Уоррену, что такое якудза и чего следует ожидать, делая бизнес с японцами. Через плечо Уоррена Ник видел Джанну, с которой не сводил глаз, стараясь при этом не выглядеть нахалом. Она то и дело поправляла волосы, еще не привыкнув к новой прическе. Нику нравилось, как она это делает. К тому же прежняя прическа не давала насладиться главным ее достоинством – большими выразительными глазами.

Он усмехнулся про себя, припоминая их последний разговор. Значит, она верит в жизнь в прошлом и полагает, что они с Ником были тогда любовниками. Богатая идея – он имел в виду не жизнь в прошлом, а вторую часть, насчет любви. Это может служить объяснением пылкости, проявленной ею в Мдине. Однако как же быть с его намерением ответить ей взаимностью?

Выпроводив гостей, Джанна присоединилась к беседующим.

– Что это вы тут засели? – спросила она. – Не очень-то вежливо по отношению к остальным.

Ник подвинулся, не оставляя Джанне иного выбора, кроме как сесть с ним рядом.

– Мы разговаривали о Японии.

– Да, я знаю, тебя тревожат их планы относительно активизации деятельности у нас в стране, – сказала Джанна брату.

– Ник очень мне помог. – Уоррен повернулся к Нику. – Через несколько недель мы с Шадоу думаем побывать на Мальте. Давайте вернемся к этому разговору там.

Ник поднялся, чтобы попрощаться. Вопреки его ожиданиям, Уоррен так и не упомянул об акциях.

– Благодарю вас за приглашение. – Он пожал Уоррену руку. – До встречи на Мальте.

– Я еду в Хэмпстед-Хит. Могу подвезти вас до гостиницы, – вежливо предложила Джанна. – Это по пути.

Он проследовал за ней через кухню и заднюю дверь к гаражу, разместившемуся в бывшей конюшне. Там стояли «Рейнджровер» и «Астон-Мартин-Лагонда». Джанна распахнула дверцу шикарного «Астон-Мартина».

– Машина моего брата, – сказала она извиняющимся тоном.

Ник уселся. Все-таки непонятно, почему Уоррен не заговорил об акциях. Видимо, эта проблема оставлена на усмотрение Джанны. Он покосился на нее. В полутьме было трудно разглядеть выражение ее лица. Она поднесла руку к ключу зажигания, но не спешила заводить мотор. Вместо этого она обернулась к нему. Свет фонаря в глубине гаража подчеркивал мягкость ее профиля, полноту губ.

– Ник... Той ночью я...

Он едва не охнул от огорчения.

– Вы опять собираетесь извиняться?

– Да. Я...

Он решительно потянулся к ней, благо что в тесной машине тянуться было недалеко. Ник боялся, что она отпрянет, но этого не случилось. Она смотрела на него со свойственным ей сдержанным выражением, замешательство выдавала только та судорожность, с какой она вцепилась пальцами в кожаный чехол на руле. Он в который раз подумал, что так и не знает, как Джанна к нему относится. До происшествия в Мдине он нисколько не сомневался, что вызывает у нее стойкую антипатию. Его улыбка, заставлявшая всех прочих женщин без особого размышления задирать юбки, не производила на нее должного впечатления. Но так было только до той ночи...

Если бы он не был тогда трезв как стеклышко, то, возможно, счел бы, что ему все померещилось. Ник проигрывал в памяти ту сцену чаще, чем был готов признаться самому себе. Он без устали напоминал себе, что она замужем, а он слишком умудрен в вопросах любви, чтобы его сердце растаяло от объятий, пусть и весьма страстных. И все же Джанна вызывала у него незнакомые прежде чувства. Ему был известен единственный способ противодействия этому наваждению – насмешка.

Впрочем, сейчас он благополучно забыл о своем намерении поиздеваться над ней из-за Марии-Антуанетты. Теперь им владело другое властное желание – поцеловать ее. Он взял Джанну за подбородок и запрокинул ей голову. Потом он прикоснулся губами к ее рту, просто чтобы убедиться, не подводит ли его память и так ли в действительности мягки ее губы. Они оказались еще мягче, чем ему запомнилось, к тому же встретили его весьма охотно. Сжав ее в объятиях, он пустил в ход язык. Немного поколебавшись, она ответила на его поцелуй, обвив руками его шею. От того, как она запустила пальцы в густые волосы у него на затылке, он ощутил прилив вожделения. Кончик ее языка разошелся вовсю.

Не сошел ли ты с ума, ковбой? Приступ совестливости заставил его взяться за ум. Так вести себя с замужней женщиной! Он разжал объятия и сказал:

– Ладно, Коротышка, мы квиты. Можешь расслабиться. Теперь я сам на тебя набросился, мне и смущаться. С извинениями покончено. Согласна?

Ответ прозвучал не сразу, сдавленным шепотом:

– Согласна...

Она отвернулась от него, в одно мгновение завела мотор, и машина пулей вылетела на аллею, едва ли превышавшую по ширине изящный спортивный автомобиль.

Часы показывали без нескольких минут семь, но сумерки еще не настолько сгустились, чтобы Ник не смог разглядеть, какая густая краска заливает лицо Джанны. Он выругался про себя. Дернул же его черт лезть к ней с поцелуями! От этого ситуация еще больше осложнилась.

– До Хэмпстед-Хит далеко? – спросил он как ни в чем не бывало, пытаясь исправить свою оплошность.

– Нет, – ответила она, не разжимая губ. – Это на севере Лондона.

– Ты встречаешься там с мужем?

Она смотрела прямо перед собой; ему уже надоело ждать ответа, когда он наконец услышал негромкое:

– Коллис читает лекции в Америке.

Коллис? Ничего себе имя! Лекции... Он представил себе ее мужа: пигмей в твидовом пиджаке, с трубкой в зубах, в очках с толстыми стеклами на носу.

– Я еду к профессору Кею, специалисту по Второй мировой войне. Он написал о ней дюжину книг. Я познакомилась с ним во время работы над диссертацией о стоимости Французской революции. Я надеюсь, что у него найдется фотография одного человека, с которым моя тетя встретилась во время войны. Хочу преподнести ей сюрприз.

Ника тронула нежность, прозвучавшая в ее голосе. Не вызывало сомнений, что она сильно привязана к тетке. Он даже подумал, что эта привязанность куда сильнее ее чувств к родной матери. Кто-то другой мог бы удивиться этому, но только не Ник. Он вспомнил Прескоттов, которые были ему дороже родной семьи.

Он задумался. Пожалуй, семейная жизнь Джанны не выглядит очень уж счастливой. Ее чувство к брату не вызывало сомнений, но отношения с Одри Атертон явно не безоблачны. Он видел Одри мельком, когда она явилась на Мальту в сопровождении личного врача и избалованной собачонки. Мать Джанны показалась ему настоящей красавицей, почти как его собственная мать, но сходство этим не ограничивалось: обе не отличались уравновешенностью. А что сказать об отце Джанны?

О нем Ник вообще не слышал ни слова. Должно быть, он в могиле, иначе Уоррен не носил бы своего громкого титула.

В душе Ника что-то разжалось. У него появилось чувство, значительно более опасное, чем банальное вожделение. Ему не хотелось разочаровывать Джанну. Она уже нравилась ему, и нравилась не на шутку.

– Ты уточняла у тети, что там за дела с Бредфордами?

У Гайд-парка образовался затор, и Джанна вынуждена была сбавить ход. Посмотрев на него, она ответила:

– Да. Во врется войны Тони хотел жениться на тете Пиф, но она отказала ему, потому что не любила. – Джанна прибавила газу, не позволяя нахальному такси вытеснить ее в соседний ряд. – С тех пор у него на нее зуб. На протяжении многих лет он не давал ей начать строительство «Голубого грота».

По мнению Ника, словечко «зуб» плохо объясняло вендетту, не затихавшую на протяжении полувека.

– Похоже, речь здесь не просто об отвергнутом когда-то чувстве. Скорее всего у Тони Бредфорда не все дома.

Джанна согласно кивнула.

– Ты с ним встречался?

– Нет. Зато обедал с Кертом.

Машина рванулась вперед, повинуясь зеленому сигналу светофора. Ник собирался вернуться в отель, переодеться и совершить пешую прогулку по Лондону, но сейчас его внезапно охватило чувство одиночества, с которым он уже успел распроститься после приезда на Мальту. Объяснялось это, видимо, дружелюбием окружающих и их ласкающим его слух английским. В Японии он, наоборот, стремился остаться один, а соскучившись по компании, ставил кассету с записью какой-нибудь книги. Теперь же этого было совершенно недостаточно.

– Хочешь, я составлю тебе компанию в поездке в Хэмпстед-Хит?

Джанна резко повернулась к нему, потом, смутившись, сосредоточилась на торможении.

– Тебе будет скучно.

– Твой знакомый не станет возражать против моего появления?

– Напротив! Профессор Кей может часами рассказывать о войне. – Она озадаченно взглянула на спутника. – Тебе действительно интересно?

Он преодолел желание ответить колкостью. Дразнить ее значило нарываться на неприятности.

– Еще как!

Они поехали в северном направлении, к Реджентс-парку. Джанна знакомила его с достопримечательностями, как заправский экскурсовод. Чувствуя, что для нее это отдых, он не прерывал ее, а только время от вреени вставлял междометия, призванные продемонстрировать одобрение.

Они проехали мимо Примроз-Хилл – холма, заросшего густой травой, названной Джанной «коровьей петрушкой». По холму носились в весенних сумерках мальчишки, запускавшие разноцветных воздушных змеев. Один из змеев был раскрашен под черепашку-ниндзя, ниже красовалась надпись: «Оседлайте ветер, козлы!»

– Воздушные змеи – опасная забава, – машинально сказал Ник.

– В чем же их опасность? – удивилась Джанна.

– Можно зацепится за линию электропередачи.

– Думаю, мальчишки по большей части избегают высоковольток.

– Все равно, всегда может найтись дурачок... – Ник осекся.

Глядя на выхлоп катящегося впереди «Остина»-мини, Джанна спросила:

– У тебя кто-то пострадал, запуская змеев?

– Да, погиб, – нехотя ответил Ник.

– Какой ужас! – сочувственный взгляд. – Ты был рядом?

– Да.

Господи, ну что ему стоило держать язык за зубами? Ему совершенно не хотелось обсуждать с ней давнюю, но так и не забытую историю.

– Прости, наверное, это был такой кошмар! Сколько тебе было тогда лет?

– Десять. Коди было двенадцать.

– Двенадцать? В таком случае твой приятель должен был лучше знать, что к чему. Ты не должен винить себя.

– Сердцу не прикажешь. Коди был моим родным братом. – Ник сам не верил тому, что ни с того ни с сего заговорил о гибели Коди. Он редко затрагивал эту тему. Даже теперь, почти тридцать лет спустя, он вновь испытал душевную боль и в который раз задал себе вопрос: каким был бы брат сейчас, если бы остался жив? – Я должен был его остановить. – Он услышал собственный крик: «Берегись!» Но Коди, как обычно, решил, что младший братишка ему не указ, и поступил по-своему...

– Какая трагедия для тебя и твоих родителей! – Немного помолчав, она спросила: – Они не обвиняли в этом тебя?

– Мои родители развелись вскоре после моего рождения. Мать растила нас одна. – Ник ограничил свой ответ этим. Мать, конечно, не винила его напрямую за то, что он не остановил Коди. В конце концов, тот был старше и умнее. Но она так и не простила Нику, что на столб полез не он.

Джанна, видимо, уже поняла, что ненароком разбередила старую рану, потому что с ее стороны вдруг последовал оживленный рассказ о том, что раньше все лондонские парки от Хэмпстед-Хит на севере до Темзы на юге соединялись друг с другом.

– Оглянись! – потребовала она.

Лондон мерцал позади на фоне темнеющего неба. Туман становился все гуще. Зрелище было настолько впечатляющим, что Ник задумался, что бы такое сказать, чтобы избежать банальности.

– Так и просится на фотографию.

– Туристы обычно не забираются севернее Парламента, – объяснила Джанна.

Хэмпстед-Хит выглядел куда естественнее, чем подстриженные королевские парки. Многочисленные пруды окружали дуплистые деревья с низко стелющимися ветвями, у воды чистили перышки утки, готовясь к ночлегу. Джанна свернула на узкую улочку и затормозила у дома из красного кирпича, примостившегося с краю парка.

Молча поднявшись на крыльцо, они позвонили.

Дверь немедленно распахнулась, и перед гостями предстал хозяин – старик не менее восьмидесяти лет от роду. Он был высок ростом, худ, сед и бородат – точь-в-точь персонаж Ветхого завета. Он расцеловал Джанну, изрядно исколов ее бородой, и проявил тем самым чувства, традиционно противоречащие британской сдержанности.

– Я захватила с собой знакомого, – сказала Джанна хозяину дома. – Его зовут Ник Дженсен.

– Джералд Кей, – представился старик, сдавливая руку Ника мощным пожатием. – Друзья зовут меня Джерри.

Джерри повел гостей по длинному холлу.

– Я скорблю по вашему отцу, Джанна. Передайте соболезнования вашей матери. Как она перенесла утрату?

– Лучше, чем мы ожидали.

Ник внимательно посмотрел на Джанну. Она слегка нахмурилась. Видимо, она лишилась отца совсем недавно. Неудивительно, что она выглядит несчастной и редко улыбается. Как мог муж оставить ее в такое время, когда ей больше обычного нужна поддержка? Джанна – чувствительная, впечатлительная натура. Как ловко она выудила из него подробности гибели Коди! Догадалась даже, что мать свалила вину на него, Ника. Наверное, смерть отца стала для Джанны ударом. Откуда же возьмется улыбка?

Джерри пригласил их в библиотеку. Две ее стены от пола до потолка были заставлены книгами в кожаных переплетах. Третью стену закрывала карта Европы времен Второй мировой войны, вокруг которой висели восхитительные по четкости фотографии военных самолетов и кораблей того времени.

– Садитесь, садитесь! – Джерри заставил гостей устроиться на диване, а сам примостился в кресле с потертой ситцевой обивкой.

– Джерри, вам удалось раздобыть фотографию Иена Макшейна? – спросила Джанна.

– Нет, зато я знаю о нем все. Макшейн был сиротой, выросшим на задворках Глазго. Обосновавшись в Лондоне, он сперва работал рассыльным на Флит-стрит. Потом он уговорил кого-то на радио дать ему попробовать свои силы в репортаже. У него обнаружился прирожденный талант к этому занятию. Он каким-то образом проник на борт военного самолета и прилетел на Мальту, хотя другим репортерам не удавалось добраться до острова. Оттуда он связался со своей радиостанцией и пообещал ей эксклюзивные репортажи при условии, если его материалы будет перепечатывать «Дейли мейл», в которой он прежде подрабатывал. Получив согласие, он стал знаменитым за одну ночь.

– Неужели даже не сохранилось фотографии из личного дела? Он ведь работал и в газете, и на радио.

Разочарование Джанны было заметно и по ее лицу, и по голосу.

– Из-за нацистских бомбардировок все сгинуло.

– Наверняка, кто-нибудь фотографировал его в Северной Африке. К тому времени он ведь уже был очень известен.

– Я проверил повсюду. Нигде ничего. Я обзвонил нескольких коллег. Фотографии Макшейна ни у кого не оказалось.

– Спасибо зато, что вы сделали. Я, конечно, надеялась...

– У меня есть записи всех его репортажей. Я дам их вам. Вам так нужна именно фотография?

– Не мне, а моей тете. Она была бы счастлива! Она когда-то собиралась замуж за Йена. Когда он утонул вместе с «Нельсоном»...

– Погодите! – перебил ее Джерри. – Вы ошибаетесь. Иена Макшейна на «Нельсоне» не было.

12

Услышанное стало для Джанны полной неожиданностью. Теперь она не знала, что и думать. Тетя Пиф ни секунды не сомневалась, что Йен утонул на подходе к Мальте вместе с «Нельсоном», но, с другой стороны. Джералд Кей слыл непогрешимым авторитетом.

– Вы уверены? Если бы Иен остался жив, он бы наверняка связался с моей тетей.

– Макшейн еще находился в Бардии спустя два дня после падения Тобрука, а потом исчез. Его репортажи перестали поступать.

– Если бы он погиб, то его тело обнаружили бы. Как-никак знаменитость! Би-би-си, наверное, разыскивала его, – сказала Джанна.

Джерри пожал плечами.

– Война – это хаос, в котором может случиться что угодно. Его сочли погибшим.

– А вдруг он был ранен, лишился памяти и до сих пор живет неизвестно где? – предложил свою версию Ник.

– Нет. Макшейн был слишком известен, чтобы его кто-нибудь да не узнал. Я брал интервью у человека, который последним видел Макшейна живым. Я работал тогда над своей книгой «Назад из ада» – о том, что происходило, когда командование британскими силами в Северной Африке было поручено Монтгомери. – Джерри поднялся. – Сейчас я найду свои записи. Они, наверное, в подвале.

Джанна смотрела в окно, не замечая залитого лунным светом прелестного сада, где обсаженные жимолостью и кустами чайных роз дорожки убегали в чащу и высилась сложенная из камней голубятня. Что сказать тете Пифани? Все эти годы тетя прожила в твердой уверенности, что Йен плыл на «Нельсоне».

– Приготовься к тому, что судьба Йена Макшейна так и останется загадкой, – тихо посоветовал ей Ник.

– Ты не понимаешь! Тетя прожила столько лет, не переставая любить человека, которого считала утонувшим вместе со злополучным «Нельсоном». Как я могу теперь взять и уведомить ее, что она все это время ошибалась? Она непременно захочет узнать, что с ним случилось на самом деле, точно так же, как ты стараешься выяснить, как погиб Трейвис Прескотт. – Джанна встретилась с Ником глазами. Он задумчиво кивал. Она поняла, что не вовремя напомнила ему об умершем друге. – Кстати, полиция узнала что-нибудь еще о его смерти?

– В то утро, когда ты улетела в Рим, они явились в «Соколиное логово», допросили Клару и конфисковали запасы муки, чтобы провести анализ на присутствие яда. Только они все равно ничего не найдут.

– Почему? – Она заметила, как посерьезнело его лицо. Это было резким контрастом с его обычной веселостью. Джанна поняла, что Трейвис был ему так же дорог, как ей – тетя Пиф.

– Твоя тетя и Клара съели в тот день больше, чем Трейвис, а потом еще долго пользовались той же мукой и всем остальным, кроме меда. В нем завелись муравьи, и Клара его выбросила.

– Наверное, Трейвиса отравили еще до того, как он явился на чай.

– Иного объяснения я не вижу.

Вернулся Джерри с папкой под мышкой.

– Вот то, что нам нужно. – Он сел и принялся перекладывать листки. – Одиннадцатого марта 1978 года я беседовал с Ралфом Эвансом, который рассказал мне, что он и Макшейн вместе перебрались из Газачы в Бардию. Видимо, Макшейн не поспел к отплытию «Нельсона». В последний раз Эванс видел его в Бардии, в баре на пристани. Оттуда Макшейн отправился встретиться со знакомым военным летчиком.

– Он не назвал фамилию летчика? – спросила Джанна, сразу почему-то подумав о Тони Бредфорде.

– Нет. Судя по моим записям, Эванс не знал его фамилии. Он надеялся встретиться с Макшейном на другой день, но тот так и не появился. Эванс покинул Бардию вместе со своей частью.

– И после той ночи Макшейна никто не видел? – спросил Ник.

– Он исчез. – Джерри уперся локтями в колени и, переплетя пальцы, задумался. – Возможно, он погиб, а тело было неверно опознано. Возможно также, что тело просто осталось лежать в безымянной могиле в Бардии.

– Я надеялась найти для тети Пиф фотографию Йена. Мне так хотелось ее порадовать! – Джанну еще больше удручил собственный испуганный голос. – А вместо этого я сообщу ей весть, которая и подавно погрузит ее в уныние!

Ник взял ее за руку.

– Давай не торопиться с новостями. Лучше продолжим расследование.

«Продолжим»? С каких пор это стало его делом? Она покосилась на его лапу, ласково поглаживающую ее руку. Он был потрясающе красив, что ее только расстраивало, так как пробуждало болезненные воспоминания о Коллисе Пемброке. Но в отличие от ее мужа Ник Дженсен, похоже, не был эгоистом. Он так горевал по своему другу, что это было видно невооруженным глазом. Судьба тети Пиф тоже вызывала у него глубокое сочувствие.

– Ты прав. Нельзя огорчать тетю Пиф. Она всегда была со мной так ласкова – понимала меня лучше, чем мать. – Перехватив проницательный взгляд Ника, она устыдилась: ведь она покинула Рим в таком смятении от рассказа тети Пиф, что даже не позаботилась попрощаться с Одри. – Пойми меня правильно: моя мать – чудесная женщина. Стоило мне или брату чуть чихнуть, она немедленно волокла нас к доктору Осгуду...

– Но ты была более близка с тетей, – продолжил за нее Ник, не выпуская ее руку.

Она кивнула, не в силах оставаться равнодушной к прикосновению его руки, ощущая энергию, перетекающую в нее. Нашлось бы у Коллиса столько же сочувствия? Нет, он скорее недолюбливал тетю Пиф. А что на уме у Ника? Пока что она не поняла, зачем ему вдруг понадобилось ехать с ней к историку. Ему явно доставляло удовольствие держать ее на крючке. Там, в гараже, на одно безумное мгновение она позволила себе насладиться его поцелуем, ответить на него, а уже через секунду оказалось, что он чуть ли не насмехается над ней. Она напряглась, снова почувствовав смущение, и вспыхнула, да так сильно, что краска проступила даже сквозь приобретенный на Мальте загар.

– Эванс все еще жив? – спросил Ник у Джерри. – Может быть, мы могли бы с ним поговорить? Вдруг он еще что-нибудь вспомнит?

Джерри приподнял брови, что выражало сомнение.

– Я обзвоню коллег и попробую все выяснить.

– А я свяжусь с властями в Бардии, – сказал Ник Джанне. – Может быть, удастся узнать, не хоронили ли они неопознанные трупы примерно тогда, когда исчез Йен.

Джерри встал.

– Не знаю, как вы, а я проголодался. Может, перекусим вместе? Холостяки, конечно, никуда не годные повара, но мне вполне удаются гренки с сыром и кровяная колбаса.

– Звучит заманчиво, – отозвался Ник.

– Ник обожает крольчатину[2]. – Джанна не смогла отказать себе в удовольствии подразнить Ника, хотя у нее и было тяжело на душе. Озадаченный Джерри посмотрел сначала на Ника, потом на Джанну, но смолчал. Шагая следом за Джанной в кухню, Ник шепнул ей:

– Я знаю разницу между гренками и крольчатиной. Расплавленный сыр на тосте – это посолидней, чем ваши эфемерные сандвичи.

Джанна улыбнулась. Она уже приняла решение упорядочить свои отношения с Ником. Почему бы им не стать друзьями? Пифани советовала Джанне дать Нику возможность оказать ей помощь. Теперь она понимала, какой мудрый совет получила от тети. Ей, несомненно, требовался такой союзник, как Ник. Во всяком случае, Джанна не могла допустить, чтобы его переманили на свою сторону недруги.

Коллис Пемброк положил голову на обширную грудь Аннабел и прижал к уху телефонную трубку. Он ждал, пока дворецкий на римской вилле графини ди Бьянчи позовет к телефону Одри.

– Здравствуйте, Одри, – пропел он. – Как прошла выставка собак?

– Кто это? – спросили на том конце провода.

– Коллис, – изумленно представился он. Вот это чудеса: она не узнала его голос! – Я звоню, чтобы узнать, понравилось ли вам на выставке.

– Очень мило с вашей стороны.

Коллис победно улыбнулся: Одри ничего не стоило обвести вокруг пальца.

– Я целый день слушала лекции об особенностях различных пород, – продолжала Одри. – Вам известно, что десять процентов новорожденных далматинов глухи? Для того чтобы исправить им слух, их кладут в корзину и погружают в воду. Представляете, какое варварство – в наше-то время, по отношению к таким малышам! Конечно, у мальтийских собачек этих недостатков нет. Создатели породы были осторожны. Мальтиек не надо специально учить справлять нужду в отведенном месте, как далматинов.

– Любопытно, – отозвался Коллис. Он-то как раз считал, что Ромми справляет нужду где ему вздумается. Он выслушал еще одно измышление в адрес далматинов: якобы из них в отличие от собак других пород течет стопроцентная мочевая кислота – гарантия уничтожения английского сада при первом же поднятии пятнистой лапы.

Раньше Одри не было свойственно такое пристрастие к разнообразной информации. Теперь она напомнила Коллису Джанну. Он не замечал прежде, до чего они похожи. Воспользовавшись передышкой, он спросил:

– Вам удалось переговорить с Джанной?

– Ох, что поделать с такой дочерью...

Коллис сел в кровати.

– Что она сказала?

– Я пыталась внушить ей, что намерение заняться бизнесом недостойно ее, что для Атертонов это не подходит. Но она упрямо стоит на своем.

– А как насчет ребенка?

– Решительный отказ. Я потратила не один час, можете мне поверить, но она твердо решила с вами развестись.

Развод? Уоррен настаивал на том, что угрозу развода надо всеми силами скрывать от Одри. А Джанна все ей выложила! Коллис впервые осознал безнадежность своего положения.

Одри всхлипнула. Ей-то из-за чего проливать слезы?

– Джанну невозможно переубедить. Я пыталась, добросовестно пыталась. Она заглянула в Рим несколько дней назад, и я потратила несколько часов, умоляя ее, но... из этого ничего не вышло.

Коллис повесил трубку, недослушав прощальные пассажи Одри. Ничего удивительного, что его замысел дал осечку. Джанна слишком упряма. С другой стороны, ее любовь к нему всегда была картой, на которую он привык ставить, успешно склоняя ее к поддержке его намерений. Придется еще раз пустить в ход могучее очарование Пемброков.

– В чем дело, Колли? – осведомилась Аннабел.

Коллис что-то небрежно буркнул и нажал кнопку на пульте дистанционного управления. На экране телевизора появилась физиономия Уоррена Атертона. Коллиса кольнула зависть, острая, как нож. Атертон – полный невежда, однако его имя теперь у всех на устах. Все убеждены, что граф самой судьбой предназначен для высокой политики. Уже ходят слухи о его назначении в кабинет министров!

Ну их всех к черту, подумал Коллис. Если они не видят, что не Уоррен, а именно он, Коллис, имеет все основания раздавать поучения, то пускай сгорят в аду. Какое ему до этого дело? Но беда заключалась в том, что на самом деле это было ему далеко не безразлично. Он обожал наставлять – хотя это называлось чтением лекций, обожал находиться в центре внимания и чувствовать ответное обожание аудитории. Он воображал, что в конце концов станет, не слезая с телеэкрана, поучать всю страну.

Вот когда Джанна пожалеет, что развелась с ним! Но как раз тогда она уже не будет ему нужна. У Джанны было три неоспоримых достоинства: титул, умение болтать с незнакомыми людьми, ум. Брак с ней превратил его из нуждающегося лектора в богача. Он с толком использовал ее связи, но статуса финансового гуру Британии добился собственным красноречием.

Разумеется, он никогда не любил Джанну по-настоящему, но неплохо к ней относился. В действительности он предпочитал женщин, не отягощенных излишним интеллектом и не способных с ним соперничать. Их брак не рухнул бы, если бы она осталась той слепо обожающей его женщиной, какой была в самом начале. Но с тех пор она сильно изменилась, значит, она сама виновата, что он увлекся Аннабел.

Он выключил телевизор, мысленно проклиная Атертонов, и стал с наслаждением размышлять, как унизить Джанну и Уоррена. Способ опозорить Атертонов и возвеличить себя наверняка существовал, оставалось только его нащупать. Он придумывал один за другим самые невероятные сценарии и безжалостно браковал их.

– Колли, – шепотом позвала Аннабел, возвращая его к реальности. Он обернулся и увидел ее улыбку и рассыпавшиеся по подушке золотые волосы. Она протягивала ему пузырек с маслом «Кама-Сутра». – Твоя очередь.

Он скользнул взглядом по ее нагому телу, по пышной, упругой груди и плоскому животу. Ее ноги были, как обычно, соблазняюще разведены; нежная глянцевая кожа бедер призывно сияла. Он стал поливать роскошную плоть ароматическим маслом, проведя дорожку по груди и сдобрив курчавые завитки на лобке. Продолжив любовные игры с Аннабел, он надеялся окончательно освободиться от мыслей о проклятых Атертонах.

Он принялся размазывать масло по ее грудям, часто останавливаясь, чтобы возбуждающе массировать и без того набухшие соски. Она выгнулась и негромко застонала, еще шире раскидывая ноги. Какова ненасытность! Вот если бы его увидели сейчас Атертоны! Джанна пришла бы в полное уныние, ей никогда не достигнуть подобных высот сексапильности. Уоррен был бы шокирован, дурочка Одри просто разинула бы рот, не зная, что предпринять. Пускай идут к чертям всем семейством! Если бы не их деньги...

Коллис продолжал растирать кожу Аннабел душистым маслом, все чаще ныряя рукой ей в промежность, но его мысли находились далеко. Сколько денег он потеряет из-за развода? Академический подход возобладал: сперва обозначить проблему, потом искать ее решение, а не наоборот. Сколько оставил Джанне Реджинальд? Старикан был себе на уме; возможно, он завещал ей гораздо меньше, чем ожидалось. Что еще хуже, он мог отписать ей недвижимость – к примеру, дом в Токее. При теперешнем состоянии рынка на продажу такого имущества ушли бы годы – и это при условии, что ему удалось бы уговорить Джанну продать дом.

Первым делом надо ознакомиться с условиями завещания. Коллис подумал, не обратиться ли с просьбой к Одри, однако усомнился, что ей известны подробности. Тем временем стоны Аннабел стали громче и, наконец, привлекли его внимание. Он заглянул в ее синие глаза, излучающие страсть. В следующее мгновение его осенило. Как всегда, посетившая его идея была проста и беспроигрышна. Гениально!

Секунда – и Аннабел ловко оседлала его, приступив к основной части спектакля. Он часто задышал, удивляясь, почему ей удается возбуждать его гораздо сильнее, чем любой другой женщине. Прыгая на нем, она восхитительно вращала тазом.

– Колли, ты женишься на мне, правда?

– Я не проявил излишней суровости? – спросил Уоррен у Шадоу по пути со студии Би-би-си в Илинге, где вечером снимали его выступление.

– Нет, ты был очень убедителен, – ответила она, не спуская с него глаз. – То, что Италия согласилась на целый ряд совместных проектов с японцами, еще не делает эту политику правильной и для нас.

Ему было трудно сосредоточиться на дороге. Он находился в компании Шадоу уже несколько часов. Oн решил, что самый лучший способ переубедить ее насчет замужества – побольше быть с ней рядом, давая ей возможность лучше узнать его.

Уоррен наслаждался ее обществом. Женщины обычно досаждали ему, так как им был нужен не он сам, его положение в обществе. Они без умолку болтали, выбиваясь из сил в попытках его развлечь. Зачастую это превращалось в откровенное преследование. Подобно своему приятелю, Джеральду Гросвенору, герцогу Becтминстерскому и богатейшему человеку Британии, Уоррен получал многочисленные брачные предложения. После того как ему достался в наследство графский титул, ситуация обострилась.

– Что скажешь о Нике Дженсене? – спросил Уоррен, которому не терпелось узнать мнение Шадоу о красавце техасце. Она еще ни разу не обмолвилась о нем.

– Он мне очень нравится. Никогда не забуду, как он помог нам во время Французской революции. Надеюсь, что на этот раз у него и Джанны будет возможность для расцвета их любви.

– Ник и Джанна были вместе в предшествовавшей жизни? – Уоррен знал, что, по глубокому убеждению Шадоу, она и Джанна были фрейлинами Марии-Антуанетты. Сначала это было фантазией девочки-подростка, потом превратилось в блажь, принимавшую особенно острые формы во время посещений Франции.

– Они неоднократно встречались в прошлой жизни. Не могу сказать точно, сколько раз, потому что я сама присутствовала при этом всего однажды. Но Ник всегда гибнет, прежде чем им удастся побыть вдвоем достаточно долго.

– Понятно. – Уоррен с большой осторожностью относился к истовой вере Шадоу в карму. – Значит, это Ник был с тобой и Джанной, когда вы пытались помочь Марии-Антуанетте совершить побег вместе со шведским дипломатом...

– С Акселем Ферсеном, – подсказала Шадоу. Тормозные фонари идущего впереди автомобиля осветили ее лицо. Оно было непоколебимо серьезным. – Аксель был влюблен в королеву, но боялся признаться ей в этом. Когда стало ясно, что ее жизнь под угрозой, он попытался помочь ей совершить побег. Ник находился среди его людей. Он впервые повстречал Джанну на темной аллее. Она несла записку Марии-Антуанетты графу Ферсену. Это была настоящая любовь с первого взгляда. Они провели вместе три волшебных дня, а потом... – Голос Шадоу стал печален. – Ник и Джанна – две души, давно ищущие друг друга. Они так и будут встречаться ненадолго, пока судьбе не будет угодно их соединить.

Уоррен верил в серьезность ее увлечения, хотя предпочел бы, чтобы это было шуткой. Мчась в «Рейнджровере» по Олд-Бромптон-роуд, он размышлял о Шадоу. Много лет тому назад Джанна посвятила его в свою теорию относительно причин одержимости Шадоу всем сверхъестественным. Поскольку Шадоу выросла одна, без матери, отвергаемая отцом, и была воспитана кухаркой и сменявшими одна другую гувернантками, у нее не оказалось жизненного стержня. Поэтому она сама создала для себя систему ценностей, вобравшую суеверия многочисленных слуг.

Уоррен припомнил собственную юность и благословил тетю Пиф, всеми способами крепившую семью Атертонов и настаивавшую, чтобы Одри водила детей в церковь. Отец уклонялся от их воспитания и предпочитал проводить выходные в городе, однако доктор Осгуд каждое воскресенье приезжал за Одри и детьми и исправно отвозил их на церковную службу. Уоррен не смог бы назвать себя глубоко религиозным человеком, однако его моральный кодекс представлял собой монолит, а не частокол верований, заимствованных из различных культов и восточных религий.

Все могло бы сложиться иначе, Шадоу могла бы не превратиться в пленницу астрологии, если бы Уоррен однажды не смалодушничал и не уступил требованию отца перестать встречаться с нею. На протяжении последующих пятнадцати несчастливых лет он старался исправно играть роль образцового наследника, она же оголтело меняла мужчин. Он, признаться, полагал, что ее неудачные браки доказывают отцовскую правоту: Шадоу – женщина не их круга. Но, узнав о ее ребенке, он опомнился. Теперь он понимал, что она всего лишь искала любви и надежности, даруемых только семьей, которой у нее никогда не было. Уоррен намеревался дать ей то, в чем она так нуждалась, и не в каком-то там будущем, а в этой единственной их жизни.

– Твоя мать, кажется, собирается выставлять Ромми? – тихо спросила Шадоу.

– Да. Она наняла тренера и намерена сама присутствовать при всех этапах дрессировки. – Он посмотрел на Шадоу, но она отвернулась. – Спасибо тебе за собачку. Она вернула матери волю к жизни.

– Понимаешь, Уоррен, я... То есть мой знакомый... Ну, человек, подаривший мне собаку... В общем, он не до конца уверен, что все в порядке с родословной Фон Роммеля.

– Это в каком же смысле? Он же прислал матери бумаги из клуба.

– Понимаешь, этот мой знакомый, Джон, не совсем уверен, кто настоящий отец Фон Роммеля. – Она посмотрела на него, желая понять его реакцию. – Видишь ли, однажды Джон прогуливался со своей мальтийкой в Гайд-парке. Он рассматривал фонарные столбы на Роттен-роу, разыскивая тот, что был отлит на его деньги. Если помнишь, во время войны столбы были переплавлены на патроны и лишь недавно заменены новыми.

– Помню. Отец тоже финансировал установку нескольких столбов. – В голосе Уоррена было слышно нетерпение. – Ну и что дальше?

– Джон не знал, что у мальтийки течка. Действительно, эти создания так малы... Одним словом, он на какое-то время потерял ее из виду. Обнаружил он ее за интересным занятием с таким... Ну, как называется эта мексиканская порода, почти без шерсти?

– Чихуахуа? – Уоррен не на шутку встревожился. – Значит, отец Ромми – чихуахуа? Как же Джон раздобыл документы?

– Он отвез свою суку к знакомому владельцу кобеля. Когда сука забеременела, они порешили, что отец – кобель мальтийской породы, и честь по чести зарегистрировали приплод, хотя у Джона оставались сомнения. Сознавая ответственность за чистоту породы, он забрал Фон Роммеля себе, чтобы не допустить размножения и выступления на выставках. Я купила собаку, потому что подумала: взрослый мальтийский песик – это как раз то, что требуется твоей матери: его не нужно будет приучать к правилам приличия. У меня и в мыслях не было, что она потащит его на выставку.

– Не знаю, что скажет теперь мать, – проговорил Уоррен, пытаясь скрыть раздражение.

– Это происходит сплошь и рядом. Помнишь, корги королевы Елизаветы спарили с таксой принцессы Маргарет и получили помесь?

– Да, но щенков не таскали по выставкам.

Весь идиотизм ситуации дошел до него, когда он сворачивал на Кренли-Мьюз. У Шадоу хватило духу сразу открыть ему правду. Она не только внимательна, но и честна. По сравнению с остальными событиями в мире, даже с его жизнью, мальтийская собачка с поддельными документами – не повод для волнения. Разве из-за такой ерунды стоит расстраивать Шадоу? Лучше считать это тренировкой: жизнь с Шадоу будет полна магических рун и дворняжек, замаскированных под мальтийскую породу.

– Моя мать всегда приобретала исключительно товар, одобренный королевским двором. Она не сомневается, что ее собачка чистых кровей. Вот и пускай так думает. Зачем ее разубеждать?

– Джанна! – позвал Джерри. – Вы не слушаете?

– Простите. – Джанна действительно отвлеклась: она весь вечер думала о тете Пиф и Йене, но надеялась, что Джерри не обратит на это внимания. Он увлеченно рассказывал Нику о войне, демонстрируя фотографии самолетов и кораблей. Джанне казалось, что Ник очень заинтересовался.

– Уже поздно, – неожиданно объявил ее спутник. – Скоро полночь. Пожалуй, нам пора.

Джерри проводил их до двери и пообещал позвонить, как только выяснится, что Эванс жив.

– Будет очень любезно с вашей стороны, – сказала Джанна.

Джерри положил руку на дверную ручку, не особенно торопясь распахивать дверь.

– А знаете, мы все-таки можем попробовать раздобыть для вашей тети фотографию.

– Вы же говорили, что все обыскали! – удивился Ник.

– Так и есть, – задумчиво ответил Джерри. – Это будет особенная фотография. Нам понадобится помощь Джанны.

– Я на все готова, лишь бы порадовать тетю фотографией.

– Работая над рядом книг, я прибегал к помощи женщины по имени Лорел Хогел, живущей в Суррее. Если подробно описать ей характер какого-то человека – не только общие сведения, которые может знать любой, но и частные подробности, – то она набросает его портрет.

– Описать? – Джанна сообразила, что знает о Йене только то, что он был шотландцем. Она неоднократно спрашивала у тети Пиф подробности, но та не спешила с ответом. Видимо, такие просьбы вызывали у нее боль.

– Ну ведь это не описание внешности, а рассказ о человеке. Лорел – художница-медиум. Она способна увидеть человека, рассказ о котором слышит.

– Как же ей это удается? – спросил Ник, не скрывая недоверия.

– Не знаю, – признался Джерри. – Главное, что это дает результат. Я рассказал ей о нескольких людях, павших на войне, несуществующие портреты которых мне хотелось поместить в своих книгах, и Лорел сделала их для меня. Когда я показал портреты родственникам погибших, они поразились, как можно, не видя людей, с такой точностью воссоздать их облик.

Недоверчивая гримаса Ника не поколебала вспыхнувший вновь энтузиазм Джанны.

– Думаете, у нас получится? – бодро поинтересовалась она.

Джерри кивнул.

– А что мы теряем? Хотите, я ей позвоню и договорюсь о встрече?

– Да, прошу вас!

Джанна уже не слышала, как прощаются Ник и Джерри: у нее не выходила из головы Лорел Хогел. Она никогда прежде не слыхала о подобных художниках, но раз ее рекомендовал Джерри, образец серьезного ученого, то Джанна не возражала прибегнуть к ее помощи.

Ник распахнул перед ней дверцу машины.

– Не собираешься ли ты и впрямь побывать у этой женщины? Неужели ты поверила в этот бред?

Она села за руль и, дождавшись, пока Ник займет место рядом, ответила:

– Собираюсь. Я хочу заказать портрет для тети Пиф.

– Боже! Каждую минуту на свете становится одной доверчивой душой больше – и всякий раз это женщина.

– Ты несправедлив! – возмутилась она. – Медиумы действительно помогают находить потерявшихся детей и жертв похищений. К ним обращаются за помощью даже полицейские. В России ученые не ставят под сомнение таланты медиумов. Обнаружив талантливого экстрасенса, они развивают его способности. А как поступают у нас на Западе? Людей заставляют снова и снова доказывать, что они не шарлатаны, путем отгадывания карт и тому подобной ерунды.

– Я знаком с экстрасенсами. Некоторые из них действительно кое-что могут, но по большей части только рекламируют свой дар сверх меры, чтобы обирать легковерных. Художница-медиум – звучит слишком подозрительно.

– А как же Джерри? Он – ученый, но тоже прибегал к ее помощи.

– Возможно, она и не обманщица, но меня вам не удастся переубедить. По-моему, все это выдумки, такие же, как жизнь в прошлом и астрология.

Джанна завела мотор. Значит, по мнению Ника, у нее мозги набекрень? Покосившись на него, она увидела, что он улыбается.

– Лично я никогда не говорила, что верю в предшествующую жизнь и в астрологию.

– А мне едва не показалось наоборот.

Джанна почувствовала, что заливается краской. Хорошо, что в машине темно. Сейчас она могла бы удушить Шадоу. Стоило Джанне рассказать ей о своей встрече с Ником, как та принялась настаивать, что они непременно встречались в предшествовавшей жизни.

– Я убеждена в одном: если я действительно жила раньше – обрати внимание на большое «если», – то именно в эпоху Французской революции. Я в нее влюблена.

– Могу себе представить! Ведь ты отдала ее изучению столько лет!

– Честно говоря, Ник, я недовольна, что Шадоу завела об этом разговор. Даже если все так, как она утверждает, то тебя определенно не было поблизости.

– Откуда такая убежденность? – Он с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться.

– Я бы знала. Чувствовала бы.

– Черт, вот, значит, почему мне всегда до одури хотелось расшнуровывать корсеты! Наверное, тогда носили уйму нижних юбок?

– Не меньше дюжины, чаще больше.

– Брось! Я бы извелся, пока стащил их все с тебя, чтобы заняться любовью.

Она не удержалась от улыбки, однако от его игривого предположения кровь у нее прихлынула к лицу. Она остро ощущала его сексуальную привлекательность.

– Мы будем сидеть тут всю ночь и жечь бензин, пока не опустеет бак?

– Извини, – спохватилась она, включила передачу и покатила по аллее. – Думаю, никто не знает до конца, на что способен человеческий мозг. Хочу дать Лорел Хогел шанс показать себя.

– Что ж, вреда от этого не будет, – уступил Ник с сомнением в голосе.

Их путь лежал по чистым, безлюдным улицам. Джанна не замечала, что ее молчание граничит с грубостью, пока не сообразила уже в районе Грин-парк, что разговор давно иссяк.

– Тебе понравился Джерри?

– Если бы у меня был в школе такой учитель истории, я бы полюбил этот предмет.

– И его угощение тебе как будто понравилось. Ты уговорил три порции гренок с сыром и две – кровяной колбасы.

– Очень вкусно, особенно последнее. Из чего делают это блюдо?

С лица Джанны сошла улыбка. Она посмотрела на Ника, радуясь, что фары машин, катящих по Пиккадилли, достаточно освещают его физиономию.

– Из свиной крови.

– Очень смешно! Скажи правду.

Она повернула на Сент-Джеймс-стрит и опять посмотрела на него. Она желала сполна насладиться предстоящим зрелищем.

– Это правда. Честное слово.

Его гримаса была такой выразительной! Она порадовалась, что не стала оповещать его за ужином, какую, по его мнению, гадость он поглощает с таким аппетитом.

– Теперь тебе крышка. Ты за это поплатишься! – возмущенно заявил Ник.

Она свернула в узкий переулок, ведущий к «Дьюкс».

– Придется жить в страхе.

Она остановилась посреди булыжного двора, полагая, что он выйдет из машины. Он, однако, не сдвинулся с места, а остался сидеть, тараща на нее глаза. Его сексуальный магнетизм оставлял далеко позади журнальную смазливость Коллиса. У Джанны заколотилось сердце, и она прокляла свой постыдный недостаток – тягу к красивым мужчинам.

– У тебя есть планы на завтрашний вечер? – осведомился он.

Она поглядывала на него с тревогой, опасаясь мести за свиную кровяную колбасу.

– А что?

– Мне нужна помощь.

Джанну еще больше насторожил его искренний тон: она помнила, что он прибег к той же уловке раньше. Усыпив ее бдительность своим спокойствием и естественностью, он не замедлил наброситься на нее с поцелуями. Теперь она весьма опасалась.

– Какая? – осторожно спросила она.

Он сидел, потупив взор, словно обращался к невидимке, спрятавшемуся под приборной доской.

– Компания, с которой я работаю, устраивает ужин – шикарный, в «Савое». Я не знаю там ни души. Черт, в такие моменты начинаешь сожалеть о своем холостом положении.

Он умолк. Ей захотелось ответить, что одиночество – его сознательный выбор. Ведь вокруг полно красавиц. В этом, видимо, и состояла проблема. Ник Дженсен, подобно Коллису, не испытывал недостатка в женщинах. Зачем же остепеняться?

– Я бы не хотел быть один весь торжественный прием – уж больно соблазнительно танцевать под отличный оркестр.

Разве он вправе приглашать ее? Ведь он знает, что она замужем. Недаром он спрашивал ее о Коллисе. Она молча ждала, по-прежнему усматривая в его словах подвох.

– Ты мне очень поможешь, если пойдешь со мной, – скороговоркой закончил он. – Притворишься деловым партнером. В конце концов, мы с тобой – совладельцы отеля.

Он посмотрел на нее – в первый раз с тех пор, как завел разговор о приеме. Джанна поняла, что ему было нелегко ее пригласить. Ей предстояла еще большая трудность – дать ему ответ.

13

Приближаясь с Ником к «Савою», Джанна успокаивала себя мыслью, что это нельзя назвать свиданием. Она сама удивлялась, зачем согласилась. Она могла бы провести этот вечер с Уорреном или навестить Шадоу и поиграть с Хло. Но она выбрала общество Ника.

– А вот и Марк. – Ник приветствовал жестом коренастого субъекта на другом конце зала.

Джанна одобрительно посмотрела на своего спутника. Ее приятно удивило, что у него оказался собственный смокинг, но то, сколь ладно он в нем смотрелся, она восприняла как должное. Не удивляли ее и восхищенные взгляды, бросаемые на ее кавалера дамами, – это испытание было ей хорошо известно еще в то время, когда она в качестве супруги сопровождала на подобные мероприятия Коллиса. То, как бесчисленные красавицы исходили по ее мужу слюной, угнетало ее. Видимо, она интуитивно догадывалась, что Коллис наслаждается дамским вниманием. Он не просто входил в зал приема – то всегда было торжественным появлением, особого рода приветствием в адрес обожательниц.

Она еще разок посмотрела на Ника. Его взгляд был прикован к другу и его краснощекой спутнице, а вовсе не скользил по толпе. Джанна дала бы спутнице Марка примерно свой возраст. Это была, судя по всему, Гленнис, его жена. По дороге на прием Ник рассказан Джанне кое-что о Марке. Она сделала заключение, что Марк – очень важная для Ника персона.

Ник представил ее как Джанну Атертон Пемброк, не упомянув о ее замужестве.

– Прекрасно выглядишь, – отметил Ник, отдавая в гардероб соболью накидку, которую Джанна позаимствовала в шкафу Одри.

Это было сказано просто, без обычной иронии, и она еще больше напряглась.

– Благодарю.

Она дотронулась до жемчужного ожерелья из шкатулки Одри – двойной нити здоровенных жемчужин, похожих одна на другую как капли воды. Ее платье тоже могло бы принадлежать Одри. Этот темно-зеленый шедевр был приобретен ею специально для Джанни у Марка Богана, прежнего главного модельера в доме «Кристиан Диор». Он перебрался в Лондон, чтобы возродить «Хартнелл» – знаменитый когда-то салон, где одевалась королева-мать. Благодаря титаническим усилиям и таланту известного модельера увядший было салон выдвинулся на передовую линию британской моды. Джанна знала, что платье ей идет – у Одри был безупречный вкус. Однако она для верности перемерила все платья из ее шкафа, причем некоторые по несколько раз, прежде чем остановиться на облегающем зеленом.

Ник приобнял ее за талию и повел по холлу к залу Ланкастеров. Джанне очень хотелось познакомить Гленнис с историей отеля, но ей помешали откровенные взгляды, которые та бросала на Ника. Джанне они были хорошо знакомы – именно так женщины взирали и на Коллиса. Ник втолковывал что-то Марку, не обращая ни малейшего внимания на его жену.

– Боже! – вскричала Гленнис, входя в бальный зал. – У нас в Атланте нет ничего похожего.

– За образец взят бальный зал французского замка, – сказала Джанна.

Зал Ланкастеров выделяло среди аналогичных залов в городе, знаменитых своей архитектурой, его освещение. Неяркий свет люстр и канделябров на стенах отражался от полированного паркета, украшенного изумительным цветочным орнаментом, и в скошенных французских зеркалах прошлого века. Благодаря этому необычному освещению и звучанию классического оркестра создавалось полное впечатление путешествия в прошлое.

– Вот и наш стол, – сказал Марк, усаживая Гленнис.

– Садитесь рядом, Ник, – предложила Гленнис, указывая на соседнее кресло. – Вы расскажете мне о графе. Вы ведь были у него.

Ник, видимо, не расслышал ее: отвернувшись, он представил Джанну нескольким проходившим мимо коллегам. Затем он усадил рядом с Гленнис Джанну. Та призвала на помощь хорошие манеры и постаралась не скорчить недовольную гримасу.

– Гленнис весь день донимала меня вопросами, как прошла твоя встреча с графом, – сообщил Нику Марк.

Гленнис тут же перевела взгляд на Ника.

– Что у него за дом? – Алчный интерес горел в ее глазах.

– Не обратил внимания, – равнодушно ответил Ник, слегка толкнув Джанну коленом. – Я был поглощен едой.

– Представляю себе, какой важный этот граф, – протянула Гленнис с южным акцентом, по сравнению с которым говор Ника мог бы обеспечить ему доступ в клуб приверженцев правильной английской фонетики.

– Как ты познакомился с этим Лифилдом? – спросил у Ника Марк. Он, разумеется, понятия не имел, что рядом сидит сестра обсуждаемого графа.

– Лифорт, – поправил его Ник. – Графа Лифорта зовут Уоррен. – При этих словах Ника Гленнис широко раскрыла густо подведенные глаза. – Дело в том, что на острове я квартирую в гостевом доме его тетки.

– Я просто помираю от желания побывать на Мальте, – оповестила Гленнис Марка, не сводя при этом глаз с Ника. – А ты, дорогой?

Джанна крепилась изо всех сил, чтобы не воздеть очи к теряющемуся в высоте потолку и не взмолиться об избавлении.

Ник взял ее за руку.

– Потанцуем?

Идя за ним, Джанна огляделась. Среди присутствующих было не меньше дюжины мужчин, явившихся без дам.

Ник сгреб ее в объятия и предупредил:

– Я неважный танцор.

– И лгун неважный. – Благодаря высоким каблукам ей не нужно было смотреть на него снизу вверх. – Ты пригласил меня не потому, что все остальные придут с женами, а для того, чтобы я защитила тебя от Гленнис.

Он был ошеломлен ее проницательностью. Немного помолчав, он тряхнул головой и смущенно поглядел на Джанну.

– Знаешь, Коротышка, ты так догадлива, что сама же от этого страдаешь. Первая жена Марка не выдержала жизни в Японии и развелась с ним. Тогда он вернулся в Штаты и женился на первой попавшейся.

– Обоюдоострая ситуация: тебе хочется ей нравится, но без перехлеста. Если я тебя огражу, ты простишь мне кровяную колбасу?

Он улыбнулся. Опять эта ямочка...

– Возможно. Если ты хорошо себя проявишь.

Весь вечер она играла роль ангела-хранителя: не давая Гленнис перейти в атаку, она пытала Ника насчет торговых войн и до упаду танцевала с ним. Одновременно ей удавалось слушать и выступления. Один из ораторов самонадеянно утверждал, что ее соотечественники ради «Империал-Кола» готовы отказаться от чая.

После ужина снова начались танцы. Звуки вальса Штрауса побудили Гленнис кинуться на приступ: она не желала более мириться с монополией Джанны на Ника. Джанна проводила Ника сочувственным взглядом, слишком уж пылко прижималась к нему дождавшаяся своей очереди партнерша.

– А мне медведь на ухо наступил, – сообщил Джанне Марк.

– Ничего страшного, – искренне ответила она. Ей было жаль этого человека, очертя голову женившегося на женщине, готовой немедленно броситься на другого. Не исключено, что их отношения с Коллисом воспринимались окружающими схожим образом. Неужели она была объектом сочувствия?

– Пора Нику снова завести подругу – Глаза Марка выражали непритворную заботу. – Я боялся, что он никогда не оправится после смерти Аманды Джейн.

Смерть? Кто такая Аманда Джейн? Джанна попыталась скрыть впечатление, произведенное на нее его словами. Марк, видимо, полагая, что Ник многое рассказал ей о себе.

– Уверена, что вы правы.

– Дело не в том, чтобы забыть жену. Это невозможно: она так ему помогала! Даже заставила его учиться. Такая трагедия!

Жена? Почему-то у нее создалось впечатление, что Ник не был женат. Она стала вглядываться в танцующих, пока не встретилась с ним взглядом. Он беззвучно проартикулировал через плечо Гленнис: «Спаси меня!»

– Старик Прескотт просто подкошен под корень. Не хватало ему такой ранней смерти дочери от рака, так еще и сына укокошили. Этого ему не пережить.

– Как все это печально, – откликнулась Джанна. Значит, Трейвис Прескотт приходился Нику шурином. Почему он сам не рассказал ей обо всем?

Она вновь отыскала Ника в толпе. Не обращая внимания на трескотню Гленнис, он улыбнулся и подмигнул Джанне. Теперь она понимала, что кроется за его постоянной готовностью улыбаться. Этот одинокий человек отказывался оглашать подробности своей личной жизни. Она нечаянно вытянула из него правду о смерти брата, однако чувствовала, что заставить его рассказать о жене ей будет уже не под силу.

– Вы были знакомы с Прескоттами? – спросила она у Марка – единственного источника желанных сведений.

– Еще бы! Я начинал в техасском отделе маркетинга. Остин Прескотт занимался спортивной рекламой. У нас было несколько совместных проектов. Он познакомил нас с Ником на пикнике, уже после того, как Ник обручился с Амандой Джейн. Ох, и хороша же она была! – Он оглянулся на Ника и печально покачал головой. – В общем, мы с ним подружились. Он поделился со мной своей замечательной идеей насчет кофе со льдом...

Хороша? Естественно! Стройная блондиночка, нет – роскошная брюнетка. Джанна попыталась вспомнить фотографию в комнате Ника и потом с трудом вернулась к прерванному разговору.

– Кофе со льдом? Это примерно то же самое, что «Империал-Кола» выпускает совместно с «Бессел». – Она читала статью о швейцарской компании, производящей совместно с «Империал-Кола» кофе со льдом и напитки на основе чая.

– Да, но мы опередили их на много лет! – похвалился Марк. – Когда я впервые предложил проект Ника шишкам в Атланте, то услыхал в ответ: «Никуда не годится». Не скоро, но все же удалось их убедить. Я лелеял этот замысел много лет, проверял его на разных рынках. Наконец мы развернулись в Японии.

– И как пошло дело? – рассеянно спросила она, по-прежнему размышляя об Аманде Джейн.

– Отлично! Я сам поехал в Японию, чтобы руководить проектом. Ник позвонил мне спустя пять лет, когда умерла Аманда Джейн. Ну и худо же ему было! Надо было его немедленно спасать. Я перетащил его в Японию и никогда не пожалел об этом. Он – гений по части маркетинга. Я планирую перевести его в нашу штаб-квартиру в Атланту, как только представится такая возможность.

Марк продолжал свой рассказ, но она почти не слушала его. Не спуская глаз с Ника, она дивилась тому, что он столько времени горевал по своей умершей жене. Какая преданность! В этом он под стать тете Пиф. У той траур растянулся на полвека. Она так любила Йена, что отвергала все предложения о замужестве и так и не родила детей, хотя очень этого хотела. У Джанны словно комок застрял в горле, и она едва не задохнулась от печальной мысли, что ей уже не суждено познать подобную любовь.

Через несколько секунд до нее дошел тот истинный смысл, который ей следовало извлечь из слов Марка: рано или поздно Ник уедет! Пора прекратить копание в его личной жизни. Совершенно ясно, что он сам не намерен посвящать ее в подробности. Лучше ей сосредоточиться на его акциях. Как убедить Ника продать их ей до того, как он покинет Мальту?

Музыка стихла, и Ник с облегчением бросился назад к столу, волоча за собой вцепившуюся в его руку Гленнис.

– О чем вы тут беседовали? – спросил он Джанну, начиная с ней новый танец, удачно избежав на этот раз объятий Гленнис.

– О тебе. Марк рассказывал, как ты предложил производить кофе со льдом и какой успех эта идея имела в Японии. – Она не была уверена, действительно ли Ник прижал ее к себе крепче, чем раньше, или это ей только показалось. – Ник, что бы ты предложил сделать, чтобы «Голубой грот» сразу стал преуспевающим отелем? Только быстро!

Его удивленный взгляд говорил о том, что он не готовился к роли советчика. Видимо, от общения с ней у Ника создалось впечатление, что она не ценит его мнение. Так оно и было на самом деле – сперва. Он показался ей провинциалом, обреченным на прозябание на низших ступенях корпоративной иерархии. Велика же была ее ошибка: в действительности Ник Дженсен оказался сильным, глубоким человеком. Теперь она восхищалась им.

– У тети Пиф хорошие управляющие. Мне остается вести рекламную кампанию, но мне не хватает опыта, чтобы самостоятельно разрекламировать «Голубой грот» на должном уровне. – Она сделала ставку на полную откровенность. – Меня беспокоит мысль, что отели того типа, которым всегда была привержена тетя Пиф – предназначенные для европейской элиты, – теперь стоят на грани разорения.

Он молча смотрел на нее; взгляд его голубых глаз был проницателен, но догадаться о его отношении к услышанному было пока что невозможно.

– Думаю, ты права. «Голубой грот» крупнее остальных ее трех отелей. Ему придется не только окупать затраты, но и постоянно приносить прибыль. – Ник двигался с ней по кругу, прижимая к себе все крепче. Видимо, он забыл, что его партнерша теперь – Джанна, а не пиявка Гленнис. – Вам нужны ныряльщики.

– Ныряльщики? – переспросила она, удивляясь про себя, что до сих пор не обращала внимания на очень симпатичную ямочку у него на подбородке. – То есть аквалангисты?

– На рынке туризма это сейчас самое многообещающее направление. Я сам ныряльщик – уж я-то знаю.

– Уоррен тоже любит это занятие. Мне бы тоже хотелось научиться нырять с аквалангом, но как подумаю обо всей этой сбруе... – Она закатила глаза.

– Согласен, в этом спорте очень невыгодное соотношение между тренировкой и результатом.

– Что еще за соотношение?

– Специалисты по маркетингу говорят так, имея в виду количество снаряжения в том или ином спорте и количество получаемого от него удовольствия. В горнолыжном спорте эта пропорция не лучше, однако он здорово привлекает путешественников со средствами – тех самых, на которых рассчитываете вы.

– На Мальте есть отличные места для ныряния. Светящиеся скалы, как в Голубом гроте, собирают стаи разнообразных рыб. Это можно будет недурно обыграть.

– Наснимай видеороликов и разошли их по магазинам снаряжения для аквалангистов, просто по спортивным магазинам и туристским агентствам. Посмотришь, какой будет результат.

– Ты прав. Увидев, как красива Мальта, люди обязательно потянутся к нам. В проспектах она предстает просто как залитый солнцем остров. Видео покажет, что гроты у нас красивее, чем на Капри, а ныряние интереснее, чем на Барьерном рифе.

– Пускай твой брат выступит ведущим.

– Уоррен? Но он не профессионал.

– По телевизору он так превосходно смотрится, что ему можно доверить торговлю купальниками среди эскимосов.

Музыка стихла. Джанна хотела идти к столику, но Ник не отпускал ее. Он слишком увлекся, расписывая роль харизмы в рекламе. Услыхав звуки фокстрота, он опомнился.

– Давай попрощаемся с Марком и мисс Магнолией. Тут поблизости не найдется бара? Мы бы выпили и еще поболтали.

Оставив Ноланов в обществе менеджеров из «Тьюкс Беверидж», они переместились в «Америкэн-бар», где устроились в уголке, поблизости от пианино.

– Славное местечко, – одобрил Ник, озирая тесный бар. – Между прочим, кормежка на приеме оказалась лучше, чем я ожидал.

– В начале века шеф-поваром ресторана был сам Эскоффье. Он считается наиболее изобретательным кулинаром всех времен. В отеле до сих пор пользуются его рецептами. «Савой» построил Ричард д’Ойли Карт. Он зарабатывал в качестве импресарио и ставил оперы Джилберта и Салливана. Этот человек всегда стремился к совершенству. «Савой» до сих пор сам изготовляет матрасы и ткет ирландское полотно для своих необыкновенных простыней...

– Боже, ты знаешь, что разглагольствуешь как дикторша?

– А ты улыбаешься, как дурачок, – отрезала она, обиженная его репликой.

– Тебе не нравятся жизнерадостные люди?

– Разве ты жизнерадостен, Ник? Мне кажется, что твоя улыбка – отвлекающий маневр.

Он помрачнел.

Официант принял у них заказ. Джанна была не рада, что нагрубила Нику. Откуда вдруг такая невыдержанность? Ответ не заставил себя ждать: она прореагировала на Ника так, словно перед ней Коллис. Муж то и дело упрекал ее, что она ведет себя как псевдоинтеллектуалка. Ему хотелось оставаться единственным интеллектуалом в семье, оставив ей роль молчаливой обожательницы. Мысль о муже отозвалась болью в сердце.

– Симпатично, – сказал Ник, отпустив официанта.

– Что симпатично?

– То, как ты не задумываясь сыплешь фактами.

Она не знала, серьезно он говорит или насмехается: выражение его лица было невозможно расшифровать.

– Я это к тому, что д’Ойли был первоклассным антрепренером, а мы вот сидим спустя сто лет в его баре и толкуем, как лучше разрекламировать отель. Его бы нам в помощь!

Он поразмыслил над ее словами с серьезным выражением лица.

– Главное, не соревнуйся с Бредфордами – у вас разная клиентура. Они делают ставку на более пожилых путешественников, оставляющих деньги в казино. Нацелься на более молодых, которых привлекает спорт – акваланги, виндсерфинг, яхты. Помни, что это образованный народ. Расскажи им об архитектурных шедеврах и об этих развалинах, похожих на Стоунхендж...

– О Таршине?

– Вот-вот. Когда будешь снимать, постарайся, чтобы на море был штиль. Представление молодежи о Мальте сформировано, наверное, кадрами встречи Буша и Горбачева.

Джанна покачала головой.

– Тогда на Мальту налетел «кслокк». Волнение на море, пена! Встречу в верхах в шутку назвали «Соленым саммитом». Да, погодка тогда и впрямь подвела. Но не так страшен черт, как его малюют.

Ник скривился, пряча улыбку. Она, спохватившись, замолчала. Ситуацию спас официант, притащивший поднос с напитками.

Под вечер следующего дня Джанна поехала на юг, в Суррей, чтобы встретиться с Лорел Хогел. Радуясь солнцу, выглянувшему из-за облаков, она затормозила у нужного дома. Она предусмотрительно прихватила с собой записи репортажей Йена Макшейна, позаимствованные у Джерри, но жалела, что с ней нет Ника. Джанна приглашала его составить ей компанию, но он отказался, сославшись на намеченную поездку в Лайм-Реджис; разумеется, она решила, что ему надоело ее общество.

Почему именно Лайм-Реджис? Для человека, впервые оказавшегося в Англии, те места не фигурировали в списке основных достопримечательностей. Впрочем, Ник Дженсен – незаурядная личность; напряженные размышления о нем не приблизят ее к разгадке, что он представляет собой на самом деле. Сейчас у нее была задача понасущнее – встреча с художницей-медиумом.

Перед домом, похожим на своих соседей слева и справа, радовали глаз ухоженные цветы. Джанна думала, что увидит указатель – предположим, ладонь с подписью: «Художница-медиум», однако перед ней был просто типичный для сельской Англии коттедж. Она поднялась по ступенькам, стараясь не разбудить дремлющую на солнце рыжую кошку.

На стук Джанны дверь немедленно отворилась. В проеме стояла женщина шестидесяти с лишним лет. Когда-то она была блондинкой, но теперь почти совсем поседела. На гостью взирали приветливые зеленые глаза, почти такие же, как у тети Пиф, только темнее.

– Вы, наверное, Джанна, знакомая Джерри, – сказала хозяйка дома, вытирая руки о желтый льняной фартук.

– Да. – Джанна старалась скрыть разочарование: она по меньшей мере ожидала встречи с колдуньей в тюрбане и цветастом платье. – Миссис Хогел?

– Называйте меня Лорел. – Она провела посетительницу в мастерскую. – Присаживайтесь. Сейчас я принесу чаю.

Джанна опустилась в кресло с подголовником, обитое выгоревшим ситцем, и оглядела помещение. На стенах красовались выполненные мелом портреты, не оставлявшие сомнений в том, что хозяйка дома – исключительно одаренная художница. Однако скептицизм Джанны не стал от этого меньше. Как можно написать портрет совершенно незнакомого человека, руководствуясь рассказами о его привычках?

Лорел вернулась с чайником и печеньем.

– Какой чай вы предпочитаете?

Покончив с формальностями, Джанна сказала:

– Джерри не сказал мне, каковы ваши цены...

– Дорогая, я не беру плату. Я просто стараюсь помочь, если могу. Счастливое лицо – вот мой гонорар. – Она села на высокий табурет перед мольбертом. – Расскажите мне о своем друге.

– Речь идет о друге моей тети... – Джанна принялась излагать историю Йена и Пифани, оставляя за скобками самое личное.

Лорел внимательно слушала, то и дело кивая и отхлебывая чай. Минуло полчаса, а она так и не прикоснулась к своим цветным мелкам.

– Вы что-нибудь почувствовали? Или все бесполезно? Поскольку я не знала его лично, то мне, наверное, не удалось передать главное.

– Напротив, я вполне отчетливо вижу его. У него было несчастливое детство. Ему было трудно выучиться писать или... – Она запнулась и посмотрела в окно. Кошка с шерстью цвета спелого апельсина охотилась на хитрую сойку, которая взлетела на высокую ветку и оттуда снисходительно посматривала на неудачницу. – …или читать. Возможно, то и другое.

– Йен получил очень приблизительное образование – в предвоенном Глазго...

– Дело не в образовании, а в чем-то другом. Была особая причина, по которой ему было трудно читать, несмотря на его сообразительность. Но главной проблемой была его мать. Она бросила сына.

У Джанны сжалось сердце – знакомое чувство. Ее тоже бросили. Хотя так говорить несправедливо: у нее были тетя Пиф, Одри, Уоррен. И Шадоу. Реджинальд Атертон никогда ее не любил, но это не могло сравниться с невзгодами Йена. Хватит жалеть себя!

– Йену было хорошо в Лондоне, где он не вспоминал о матери. Но самое большое счастье ждало его на Мальте, несмотря на бомбы. Там он нашел то, что всегда искал, – любовь. – Лорел взяла мелок и принялась рисовать. – Он называл свою возлюбленную Ас и любил ее всем сердцем. Это была любовь на все времена.

«Ас»! «Любовь на все времена»! Эти слова потрясли Джанну, как порыв ледяного ветра с Северного моря. Она преднамеренно не упомянула ни прозвища, которым наградил Йен тетю Пиф, ни последней строки из его записки, считая эти детали сугубо личными. Теперь ее покинули последние сомнения.

Джанна ждала, пока Лорел закончит свой яростный набросок. Когда любопытство пересилило и Джанна привстала, Лорел нахмурилась, и Джанна снова села. Она боялась помешать сосредоточенности художницы. Оставалось сидеть, сверля взглядом обратную сторону мольберта. Иногда Лорел прерывалась и озирала свое произведение, близоруко моргая.

– Он обещал вернуться, – пискнула Джанна.

Лорел подняла на нее глаза, ее рука застыла в воздухе.

– Он бы выполнил обещание, дорогая. Он бы вернулся, если бы не пуля убийцы.

– Кто его убил? – сдавленно крикнула Джанна. Она не говорила Лорел о смерти Йена. Зачем искушать судьбу? У нее еще теплилась надежда, что Йен жив.

Лорел отложила мел.

– Я должна была догадаться, что вы этого не знаете.

– Вы уверены, что Йен Макшейн мертв?

– Да. Некто – мужчина, чье лицо я не могу разглядеть, ибо его закрывает тень, – выстрелил ему вот сюда. – Лорел указала на свою голову, чуть повыше левого уха.

14

Саут-стрит! Что за болван забраковал отличное название улицы – Страда дель Палаццо – и умудрился столь неудачно сменить его. Совершенно непостижимо. Тони размышлял на эту тему, стоя на балконе своего офиса и глядя на выложенную булыжником улицу, застроенную великолепными зданиями. Зенитом его карьеры было возведение билдинга для «Бредфорд энтер-прайсиз» на этой улице, где сосредоточился почти весь мальтийский бизнес. Многие жители острова, в числе которых была и Пифани Кранделл, оплакивали утрату «Оберж де Франс», былого прибежища французских рыцарей, однако Тони полагал, что нацисты сделали благое дело, не пожалев бомб. Его билдинг, имевший мало общего со средневековьем, оставил далеко позади ту древнюю развалюху.

Луис Хизлер, президент «Банк оф Валлетта», помахал Тони с противоположной стороны улицы, не вставая из-за рабочего стола, Он распорядился убрать с галереи деревянный штакетник, целью которого было скрывать женщин, которые в прежние времена могли наблюдать за внешним миром только со своих балконов.

– Вот это было время! – пробормотал Тони, вновь вспоминая Пифани Кранделл. Тогда женщины знали свое место – дом – и не совались в мужские дела. – Что она затеяла с этим прятелем Трейвиса?

Тони вернулся в кабинет, сел и еще раз пролистал донесение частного детектива, шпионившего за Ником Дженсеном. Отец Ника был единственным отпрыском состоятельной бостонской семьи, ведшей родословную от пассажиров «Мейфлауэр». Он переехал на запад США, чтобы служить пилотом на базе ВВС в Каноне, где женился на местной красотке, родившей ему двух сыновей. Однако брак распался после возвращения в Бостон. Ничего удивительного: провинциалка и «голубая кровь»! В донесении вызывало недоумение лишь одно: провал во времени между окончанием Ником школы и поступлением в колледж.

Отучившись в школе, техасец несколько лет тянул лямку на складе «Империал-Кола». Загадочным был его внезапный уход со склада и поступление в колледж. Несомненно, здесь сказалось влияние жены. Парень избрал верную тактику. Потом он связался с Майком Ноланом – снова мудрый шаг. В настоящее время Нолан служил в штаб-квартире корпорации и вел дело к переводу Ника в Атланту.

Теперь Тони знал, как поступить с Ником Дженсеном. Он нажал кнопку, давая секретарю сигнал пригласить техасца. Он заранее послал за ним и нарочно заставил ждать. Ник Дженсен появился перед Тони с улыбочкой на лице, словно часовое ожидание нисколько не сказалось на его настроении. Тони оглядел его с ног до головы: темные волосы, широкие плечи, элегантный костюм-тройка. В душу Тони закралось недоброе предчувствие. Такое же неприятное чувство посетило его при виде Дженсена у себя на приеме. Тони встал и протянул руку.

– Энтони Бредфорд. – Он намеренно не извинился за задержку. – Зовите меня Тони.

Ник Дженсен представился и ретиво потряс руку Тони. Широкая улыбка свидетельствовала, что он слишком глуп, чтобы понять, что его унижают. Тони заглянул в голубые глаза Ника и снова ощутил страх. Это лицо...

Он указал на кресло перед письменным столом и уселся в свое, кожаное. Чем больше он изучал Ника, тем сильнее становилась его тревога. На приеме в замке было темно; там Тони мог ошибиться. Теперь, наблюдая посетителя вблизи, он понял, что первое впечатление его не обмануло. Впервые за многие годы Тони усомнился в своей проницательности: не иначе, он что-то упустил в донесении.

Он поерзал в кресле, чувствуя, как вспотел его затылок. От беспечной улыбки Дженсена у Тони леденела в жилах кровь. Напомнив себе, что прозвище Большой Тони дано ему вовсе не за рост, а за решительность, он тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания. Ник Дженсен был всего лишь недалеким техасцем, с которым он, Тони, расправится в два счета.

– Мой сын предложил щедро расплатиться с вами за вашу долю акций в корпорации «Голубой грот». Когда состоится сделка?

– Я не заинтересован в продаже акций.

Что за заносчивый щенок! Как он смеет отказывать ему!

– «Бредфорд Боттлинг» и «Империал-Кола» успешно сотрудничают. Не думаю, что вы поспособствуете своей карьере, начав создавать проблемы для компании.

Он помолчал, ожидая реакции, но Дженсен ничего не ответил, продолжая по-дурацки улыбаться. Тони нахмурился, прибегая к своей обычной тактике запугивания.

– Давайте начистоту, Дженсен. Мне известно, что «Империал» требует от своих Сотрудников врастать в местное общество. Компания выступает как наш партнер, а не инородное тело. Если я стану отзываться о вас как о невозможном американце, с которым затруднительно сотрудничать, на вашей карьере будет поставлен крест. Марк Нолан уже не сможет перетащить вас в штаб-квартиру корпорации вопреки интересам более опытных работников.

Дженсен по-прежнему улыбался. Видимо, этот техасец был клиническим идиотом.

– Проявите благоразумие и примите мое предложение, иначе...

– Напрасно вы мне угрожаете. – Дженсен сполз в кресле, скрестив длинные ноги. – Иначе я представлю доказательства участия вашего сына в убийстве Трейвиса Прескотта.

– Керт? Что вы несете?

– Керт и Ронда. Им известно о его смерти гораздо больше, чем они говорят, и я могу это доказать.

Ронда? Никудышная стерва! Уже который год волочится за Кертом, добиваясь признания недействительным своего брака с каким-то старикашкой. Тони догадывался, что Дженсен блефует, но полной уверенности у него не было. Он знал, что его сын – подлец и лгун.

Ник встал и пошел к двери.

– О моей карьере не беспокойтесь. Если я не получу повышения, то с радостью останусь здесь, чтобы помогать Джанне управлять отелями.

Тони уставился на закрывшуюся за посетителем дверь. Потом он нажал кнопку и крикнул секретарю, чтобы послали за Кертом. Сын вырос перед отцом спустя несколько минут.

– Ты замешан в смерти Трейвиса Прескотта?

– Нет, конечно. А что?

Либо Керт говорил правду, либо он достиг новых высот в искусстве лжи. Пока Тони не знал, к какому ответу склониться.

– Дженсен утверждает, что может доказать твою причастность.

– Пусть попробует.

Тони смерил сына взглядом. Обычно ему удавалось запугать его, но сейчас Керт выглядел необычайно самоуверенным. Между отцом и сыном не существовало близости, и Тони не горевал об этом. Всю свою жизнь он трудился, чтобы создать империю. Долг Керта – от которого он слишком долго уклонялся – состоял в том, чтобы выгодно жениться и дать жизнь наследнику. Тони жаждал твердых гарантий, что его имя надолго переживет его самого.

Основатель династии!

– Дженсен утверждает, – Тони пристально следил за реакций Керта на его слова, – что в убийстве замешана и Ронда Сиббет.

Керт пожал плечами.

– Мне об этом неизвестно. Я и не видел ее с того приема.

Ник отложил наушники. Пленка с текстом романа Джона Санфорда «Добыча в тени» не заинтересовала его. Он зашагал по гостевому домику из угла в угол, размышляя, правильно ли поступил, солгав Тони Бредфорду. Никаких доказательств у Ника не было. Хуже того, изобличающая фотография еще не достигла Мальты. Остин выслал ее по просьбе Ника, но посылку ему еще не доставили. Однако он привык доверять своей интуиции, а она подсказывала, что в смерти его друга повинны Керт и Ронда.

Он подошел к застекленной двери, через которую было видно все «Соколиное логово», и взглянул на окно Джанны, хотя давал себе слово не думать о ней, В окне горел свет: значит, она вернулась и будет работать у себя добрую половину ночи.

Он знал, что она пытается разобраться со всеми мелочами до открытия «Голубого грота». Джанна взяла на себя подготовку персонала, чтобы этот отель, превосходящий по размеру остальные отели Пифани, не отставал от них по качеству обслуживания.

За неделю, прошедшую после возвращения Джанны из Лондона, Ник видел ее дважды. Оба раза она махала ему рукой из окна автомобиля. Он понимал, что обидел ее, не пригласив в Лайм-Реджис. Но, вспоминая тот день, он только укреплялся в мысли, что никак не мог взять ее с собой.

Тогда ноги сами привели его на широкий мол, известный в Лайм-Реджис как Кобб. Там не было ни души; чайки парили над волнами, перекликаясь друг с другом. Он беззвучно присоединил свой голос к их крикам: «Аманда Джейн! Аманда Джейн!» Ответа не было. Волны продолжали ритмично набегать на берег, без умолку гомонили птицы.

Он присел на каменный мол и устремил взгляд на гавань, бывшую в свое время раем для контрабандистов. Море легонько колыхало рыбацкие баркасы, похожие на уток, нежащихся на солнце. Зрелище ничуть не напоминало картину из фильма «Женщина французского лейтенанта», который он смотрел вместе с Амандой Джейн. Сцена, где Мэрил Стрип, готовая совершить самоубийство, бежала к краю мола, борясь с ветром, грозящим сорвать с нее плащ, всегда вызывала у Аманды Джейн слезы.

Ник купил ей кассету с фильмом, и она просмотрела ее бесчисленное количество раз. Он дал ей слово, что отвезет ее в Лайм-Реджис, когда заработает денег на поездку. Даже когда у Аманды Джейн обнаружили рак, она не расставалась с надеждой, что когда-нибудь побывает в этой деревне.

«Тебе бы понравилось, – прошептал он, оглядываясь на необычного вида порт, приютившийся между известковых утесов, которым деревня и была обязана своим названием – Королевская известь. – Говорят, Джон Фаулз по-прежнему живет здесь».

Ответа от Аманды Джейн не было. Он понял, что она все больше удаляется от него. Ник и не заметил, когда она начала ускользать. Возможно, началом стало зрелище ее могилы между могил матери и брата, возможно – его возвращение в дом, где они когда-то были счастливы. Этому могла быть дюжина причин, но главная перемена в его жизни произошла, когда он оказался на Мальте. Он ступил на землю людей, полных жизни, и оказался в самой гуще их проблем.

Однако Ник по-прежнему ощущал вину. Стоило ему получить хоть малейшее удовольствие от жизни – и перед его глазами возникал образ Аманды Джейн. Ник не переставал перебирать в памяти все, что она делала для него, все, чего так и не увидела, в том числе Лайм-Реджис. Он, конечно, постепенно возвращался к жизни, проявлял к ней интерес, что было невозможно несколько месяцев тому назад, но, радуясь, всякий раз еще чувствовал себя виноватым.

Он не знал, сколько времени просидел так, уставясь на воду незрячими глазами. Поднявшись, он обнаружил, что начался отлив. Лодки лежали на обнажившемся дне, накренясь, как пьяные моряки. Чудесная гавань превратилась в болото, безмолвно ждущее возвращения моря.

Ник заставил себя вернуться в настоящее, простившись с Лайм-Реджис. Он пошел в спальню за плавками. Желая забыться, он активно занялся плаванием, зная, что физическое напряжение отвлечет его от проблем и успокоит, насколько это возможно.

Он подошел к бассейну, овеваемый теплым ночным ветерком, предвещавшим лето с его жарой. Запах свежескошенной травы навевал воспоминания о детстве, когда он косил с утра по воскресеньям лужайку перед домом – сорняки, выдаваемые за газон. Назвать двором здешний газон ни у кого не поворачивался язык: он простирался больше чем на два акра, а то и на три, если считать площадку сбоку. Трава росла до самого обрыва, откуда открывался вид на бухту Святого Юлиана и где стояли качели. Ник бросил полотенце на шезлонг и нырнул в бассейн в глубоком месте, сразу достигнув дна.

Проплыв половину дорожки и заметив движение в окне Джанны, он выбрался из воды. Всякий раз, когда он плавал в бассейне, она наблюдала за ним, но никогда не спускалась, чтобы поболтать.

– Эй, Коротышка! – позвал он. – Спускайся!

Джанна вышла на балкон.

– У меня дела...

– Сделай перерыв и поплавай.

Поколебавшись, она ответила:

– Хорошо.

Ник отошел к качелям на двоих, обращенным к морю. Сиденья скрипнули, и он решил, что надо бы смазать петли до возвращения Пифани. Она собиралась быть здесь на следующей неделе.

Он глядел на море – сотни миль водного пространства. Картина напоминала ему Техас – бесконечные прерии, начинающиеся у самого крыльца. Обычно этот вид действовал на него успокаивающе, но сегодня произошло наоборот: бескрайний простор вселил в него чувство одиночества.

Он обернулся, надеясь найти утешение в зрелище земной тверди. Валлетта казалась отсюда средневековой крепостью, гордо вырисовывающейся на фоне ночного неба, залитого лунным светом. По безмятежной глади закрытой бухты скользили лодки под парусами. Свисающие с лодочных носов фонари напоминали Нику светлячков.

– Привет. – Рядом стояла Джанна в белом бикини.

Полотенце, которое она прижимала к груди, прикрывало торс, но не стройные ноги. Он подвинулся, освобождая ей местечко на качелях. Она села, стараясь, чтобы их тела не соприкоснулись. Сиденье качнулось, но Ник уперся ногой в землю и остановил движение. Ему были видны сверху стиснутые лифчиком груди Джанны – безумно сексуальное зрелище. Для того чтобы красоваться на развороте «Плейбоя», они были, пожалуй, маловаты, зато всему ее облику была присуща чувственность, на которую он никак не мог не прореагировать.

– Как прошел визит к художнице-медиуму? Она снабдила тебя портретом?

– Нет, она не смогла мне помочь...

Ничего другого Ник и не ожидал, однако предпочел смолчать, чтобы не огорчать Джанну еще больше. Он стал легонько раскачиваться.

– Джерри выяснил, что Ралф Эванс умер в прошлом году. Теперь не узнать, не забыл ли он каких-нибудь слов, сказанных Йеном перед уходом на встречу с летчиком, с которой он не вернулся.

– Я связался с властями в Бардии, – доложил Ник. – Они проверяют имеющиеся в их распоряжении списки неопознанных тел, преданных земле в дни исчезновения Макшейна.

Джанна улыбнулась ему. Это была ее первая предназначенная ему искренняя улыбка за все время их знакомства.

– Как я тебе благодарна!

– Подожди радоваться. Из ливийцев нелегко что-либо вытянуть. Поскольку ни у американцев, ни у брианцев нет дипломатических отношений с режимом Каддафи, я действовал через мальтийское посольство.

– Разумно. После того как мальтийцы предупредили Каддафи о том, что американские бомбардировщики взяли курс на Ливию, он стал другом Мальты.

– Очень жаль, что мы не попали в самого Каддафи. К власти пришло бы более расположенное к нам правительство, и мы имели бы возможность сами туда поехать и попробовать что-то выяснить.

– Мне все равно, разрешает ли британское правительство ездить в Ливию. Если они найдут что-то интересное, я помчусь туда, никого не спрашивая.

Он взялся рукой за спинку качелей, раскачиваясь более ритмично. Он знал, какая Джанна упрямица.

– Не вздумай отправиться в Ливию без меня.

Она не ответила, а сосредоточила взгляд на море. Большая Медведица объединила усилия с сияющим в небе полумесяцем, и теперь залив покрылся не только рябью, но и платиновым отблеском. Они молча раскачивались, любуясь отражением звезд на воде и вслушиваясь в шорох пальмовых листьев и в негромкий шум волн, набегающих на берег далеко внизу.

Ник засмотрелся на ее профиль.

– Почему ты не сказала мне, что подала на развод?

– А откуда ты это знаешь?

– От Клары. Но ты не сердись на нее – она думала, что я в курсе. – Правильнее было бы сказать, что Ник вытянул из Клары правду.

– Я не хотела огорчать мать, поэтому держала свое решение в тайне. Хватит с нее смерти отца. Я хочу дать ей время привыкнуть к вдовству, а уж потом сообщить о своем разводе.

Одри Атертон показалась Нику вполне счастливой женщиной. Но кто он, чтобы ее судить? Он виделся с ней всего один раз. Однако он мог поручиться, что смерть отца наложила на Джанну более сильный отпечаток, чем на ее мать.

– Я понимаю, что у тебя на душе, – сказал он, отвечая на ее вопросительный взгляд. – У меня умерла жена от рака. Мне тоже было нелегко... – Он повел плечами, немного жалея, что затеял этот разговор, терзающий душу. – Я хочу сказать, что развод в некотором смысле подобен смерти близкого человека: нужно время, чтобы к нему привыкнуть. – Он попробовал улыбнуться. – Так говорят специалисты.

Она кивнула. Он не был готов увидеть ту боль, которой наполнились ее глаза. Не зная, что сказать, Ник снял руку со спинки качелей и дотронулся до ее плеча. В его намерения входил всего лишь ободряющий жест, но получилось иначе: он привлек ее к себе, прикоснувшись бедром к ее бедру. Ее кожа оказалась необыкновенно нежной и теплой. Она посмотрела на него; в ее глазах отражалось лунное серебро.

Не в силах справиться с соблазном, Ник припал губами к ее рту. Она сразу разжала губы. Сначала его поцелуй был нежен, он просто наслаждался. Джанна первая пустила в ход язык. От этого по его телу побежали судороги вожделения. Он крепче стиснул ее в объятиях. Джанна твердила про себя: «Встань и беги!» Но какая-то сила заставляла ее прижиматься к Нику все теснее и теснее. Страстно целуя его, она запустила пальцы в густые влажные волосы у него на затылке, одновременно наслаждаясь прикосновением к налитым мышцам его груди.

«Вот это да!» – пронеслось в голове у Ника. Ее поведение памятной ночью в Мдине он объяснял ее нетрезвым состоянием, то, как она ответила на его поцелуй в машине, – своим собственным пылом. На сей раз сомнения отпали. Ее пальцы неистово бороздили его влажные волосы, вызывая любовный жар.

Джанна целиком отдалась немыслимо желанному поцелую. Одного прикосновения Ника было достаточно, чтобы ее захлестнуло вожделение. Она могла перечислить тысячу причин, по которым ей следовало бежать от него без оглядки. Но она слишком хотела его – о, как она его хотела!

Ник целовал ее, потеряв счет времени; его плоть болезненно напряглась. Тонкая ткань лифчика не мешала ему чувствовать, как набухли ее соски. Он скользнул рукой по ее шее и коснулся груди. Джанна напряглась, но в следующее мгновение сама прижалась упругой полусферой к его сильной ладони. Он отодвинул ткань и провел подушечкой большого пальца по жаждущему ласк соску.

Судя по томительному ощущению внизу живота, Джанна находилась сейчас в свободном падении с высоты в несколько километров. Другой рукой Ник уже шарил по ее спине. Мгновение – и крючок был расстегнут. Как ловко он это проделал! Она хотела было возмутиться, но ее язык оказался пленником его рта. Он снял с нее лифчик и перебросил его через плечо. Она едва расслышала тихий плеск.

Оторвавшись от ее рта, Ник стал медленно опускать голову. Его губы скользнули по ее щеке, шее. Он уже целовал ей грудь. Кончик его языка нежно очертил ее сосок. Она тяжело задышала и вонзила ногти ему в плечи, оставив в них полукруглые отпечатки.

Когда губы Ника сомкнулись на ее соске, сердце Джанны отчаянно затрепетало. Она не смогла удержаться от ответной ласки. Ее рука легла ему на колено и поползла вверх. Дальнейшие действия требовали изменения позы. Внезапно сидение качелей выскользнуло из-под нее. Она ухватилась за Ника, пытаясь удержаться, но было поздно: Джанна шлепнулась в траву, увлекая его за собой.

Ник привстал.

– Не ушиблась?

Она помотала головой, радуясь, что скромница-луна спряталась за облако. Она-то знала, как пылают ее щеки. Что за неуклюжесть!

Ник навис над ней, опираясь на одну руку.

– Знаешь, Коротышка, у меня такое чувство, что оказаться в таком положении нам предписано судьбой.

Его насмешливый тон заставил ее улыбнуться, хотя она продолжала проклинать себя за неуместную неловкость.

– Наверное, ты прав.

– Держу пари, что карты, раскинутые твоей подружкой Шадоу, подтвердили бы это. – Он провел своей теплой ладонью по ее телу от талии до груди. – Теперь я все знаю. Магический кристалл подсказывает, – он раздвинул ей ноги, упираясь прямо в ее лоно восставшей плотью, – что мое место – здесь. – Он поцеловал ее в чувствительное местечко под ухом. – Тут уж ничего не поделаешь. Судьбе надо подчиняться.

Он снова стал целовать ее, еще более страстно, чем раньше, прижимая к прохладной траве.

– То, о чем умолчали карты, мы нашли здесь, на земле.

Ник встал и протянул ей руку. Она кое-как прикрыла грудь, озираясь в поисках лифчика. Деталь туалета плавала на другом конце бассейна. Ник подхватил Джанну на руки, не оставляя ей времени на размышления.

Пока он нес ее в гостевой домик, Джанна твердила себе, что этого не должно было случиться. Они с Ником – деловые партнеры. Секс только осложнит обоим жизнь. Но прежде чем она нашла нужные слова – существует ли вообще вежливый способ высвободить собственное полуголое тело из мужских объятий? – он уже уложил ее в постель.

Сняв плавки, Ник швырнул их в угол. Лунный свет, просочившийся между планками ставен, осветил его силуэт. Сила его эрекции поразила ее и одновременно наполнила сознанием собственного женского могущества. Он хотел ее, пусть это был скорее всего просто приступ похоти.

Она старалась не смотреть на фотографию в серебряной рамке у него на комоде, благо что ее почти не было заметно в темноте. Но все равно ей казалось, что его жена пристально наблюдает за ними.

Ник сунул руку в ящик ночного столика.

– Мне понадобится твоя помощь, Коротышка. – Он подал ей что-то, завернутое в фольгу. – Умеешь надевать спасательный жилет?

Она положила презерватив себе на ладонь, догадываясь, что Ник регулярно спит с женщинами. Иначе он не был бы так хорошо экипирован.

Ник заметил ее колебание. Ей будет нелегко заняться любовью не с мужем, а с другим мужчиной. Для того, чтобы это понять, необязательно было обращаться к магическому кристаллу. Ему был известен единственный способ помочь ей расслабиться – вызвать у нее улыбку.

– Бомбардировщик «Стелс», – сказал он под звуки разворачиваемой ею фольги.

Пока она проделывала необходимые манипуляции, он, уткнувшись лицом ей в шею и наслаждаясь исходящим от нее ароматом цветов, приговаривал:

– Скорее, эта штука чертовски холодная!

От прикосновения ее нежных пальцев его эрекция стала еще сильнее. Он напомнил себе о сдержанности – необходимо доставить ей удовольствие. Безопасный секс, никаких угрызений. Он не мог думать о любви, поэтому нес всякую чушь:

– Может, вспомнишь какие-нибудь любопытные сведения? – насмешливо поинтересовался он.

Наконец она надела на него презерватив и, не удержавшись, несколько раз провела ладонью от головки напряженного члена до основания и обратно – как иначе убедиться, хорошо ли надет презерватив?

– «Спасательный жилет» изобретен английским военным врачом полковником Кондомом. Потом, в 1840 году...

Он заткнул ей рот поцелуем, после чего тут же навалился сверху, целуя ее и раздвигая ей ноги коленом.

– Сейчас ты поймешь, почему эта штука зовется «стелсом».

Он с размаху ворвался в нее. Она задохнулась от этого могучего акта обладания и приподняла таз ему навстречу, полагая, что он немедленно займется удовлетворением своей плоти. Однако этого не произошло. Он уперся вытянутыми руками в кровать, взяв ее голову в тиски, откинул волосы с ее лица, заглянул ей в глаза.

– Обрати внимание, Джанна: я больше не улыбаюсь.

15

– Видишь Стирлинга Моеса? – спросил Уоррен у Шадоу, указывая ей на чемпиона «Формулы-1», забравшегося на форсированную газонокосилку.

– Наверное, ему эта гонка покажется слишком медленной. – Шадоу не отрывала взгляда от Хло, которая ползала по траве вблизи судейского помоста.

– Несомненно. – Шум, напоминавший скорее дружный хор мотопил, чем мирное жужжание газонокосилок, был для Уоррена достаточным основанием, чтобы склониться к самому уху Шадоу. – Максимальная скорость не превысит пятидесяти миль в час. Но, как видишь, команды настроены серьезно. Ремонтно-заправочные пункты устроены по всем правилам.

Уложенные рядком рулоны сена обозначали трассу. На одинаковом расстоянии друг от друга располагались съезды к пунктам дозаправки и замены деталей. Техники, безопасности ради снявшие с агрегатов режущие поверхности, усердно меняли покрышки.

Уоррен дал согласие на вручение приза победителю этих двенадцатичасовых соревнований, организованных Британской ассоциацией гонок на газонокосилках. Он охапками получал приглашения на всевозможнейшие мероприятия, от охоты на индеек до крестин, так как успел приглянуться телезрителям. Это приглашение понравилось ему тем, что он увидел в нем возможность вывезти Шадоу и Хло на природу.

Пастбище площадью в двадцать с лишним акров в долине неподалеку от Висбороу-Грин больше напоминало сейчас сельскую ярмарку. Вдоль всей гоночной трассы стояли павильончики, торгующие снедью и сувенирами, семейства расположились на разноцветных одеялах и в шезлонгах. Дети резвились в траве, дразня заливающихся восторженным лаем собак.

Вокруг раскинулось колеблемое летним ветерком море свежей травы. Свойственная началу лета утренняя роса давно испарилась. В буковой роще заливались, заглушая газонокосилки, пернатые певцы.

– Как ты думаешь, можно будет после гонок прокатить Хло на газонокосилке? – спросила Шадоу. – Eй бы так этого хотелось!

– Обязательно! – Уоррен улыбнулся. Шадоу часто вещала этаким безапелляционным материнским тоном означающим полную уверенность в желаниях бессловесной пока дочери. Хло по-прежнему сидела в траве больше интересуясь бабочками, нежели газонокосилками. Заботливость Шадоу очаровала Уоррена. Она отличная мать – значит, из нее выйдет и отличная жена.

За несколько недель, прошедших после смерти отца, Уоррен разобрался со своими желаниями и заложил основу своей блестящей будущности. Место в палате лордов оказалось уникальной трибуной. Уже много лет Уоррена тревожили экономические беды Англии. Теперь у него появилась возможность перейти от пустых тревог к настоящему делу. Он не возражал бы, если бы плодом его усилий стало место в кабинете министров.

Частью процесса подготовки к политической карьере было усиленное самообразование. Разговор с Ником Дженсеном о японском бизнесе побудил Уоррена посвятить не один час подробному изучению ситуации. Теперь он не стал бы рубить сплеча, как в своем первом выступлении. У него, безусловно, были твердые убеждения, но их следовало подкреплять фактами.

Шадоу вскочила и подхватила Хло, не дав ей сунуть себе в рот пучок травы. Выбросив запретную зелень, она отвлекла дочь своим браслетом. Уоррен улыбнулся, радуясь, что ему пришла в голову такая замечательная идея – пригласить их на гонки. Участие в британской политике предполагало не только мелькание на телеэкране. Уоррену было необходимо бывать на людях. Его жизнь грозила превратиться в непрерывное перерезание алых ленточек и присутствие на гонках газонокосилок. Эта сторона политического восхождения стала бы нестерпимо скучной, если бы не Шадоу.

Уоррен видел, что ей никак не удается отбить у дочки желание непременно попробовать траву на вкус.

– Давай подойдем к павильонам, – предложил он. – Хло понравится сахарная вата.

– Верно! – обрадовалась Шадоу возможности переключить внимание девочки. – Еще как понравится!

Уоррен взял малышку на руки. Она обсыпала ему плечи травой. Шадоу принялась отряхивать его, но делала это довольно неторопливо. Он взглянул на нее, и ему показалось, что в ее глазах светится нежность.

– Спасибо за приглашение, – сказала Шадоу и чмокнула его в щеку. – Хло страсть как хотелось побывать на гонках газонокосилок.

– А тебе? – спросил он, стараясь унять сердцебиение. – Ты рада, что приехала?

– Мне с тобой очень хорошо. – Ее ответ доставил ему огромное удовольствие.

Одной рукой прижимая к себе Хло, а другой обнимая Шадоу, Уоррен двинулся к киоску с сахарной ватой. Почти каждый встречный приветствовал их. Уоррен еще не привык к своей внезапной известности и сгибался под тяжестью сопровождающей ее ответственности.

Через двадцать секунд после появления у киоска вся сахарная вата переместилась в волосы Хло. Шадоу оказалась готова к такому развитию событий. Из ее сумки, весившей больше, чем ребенок, была извлечена махровая салфетка.

– Гляди, Хло, клоун! – Уоррен указал на приближающегося к ним клоуна, жонглирующего шариками.

Шадоу поблагодарила его признательной улыбкой. В следующую секунду Уоррен увидел Эверетта Бракстон-Эймса, с которым учился в Крайст-колледже. Эверетт помахал ему рукой, приглашая присоединиться к нему в пивной палатке.

Уоррен поприветствовал знакомого, но от пива отказался. Вращаясь в одном кругу, они никогда не были особенно близки.

– Ты стал многообещающим тори!

Уоррен поспешно сменил тему, не желая обсуждать свои намерения:

– Странно видеть тебя здесь!

– Не забывай, что я сотрудничаю с рекламной компанией «Бельвью». Гонки проводятся под эгидой Королевского автомобильного клуба, который числится среди наших клиентов.

Оглянувшись на Шадоу, задержавшуюся вместе с дочкой рядом с клоуном, Уоррен промямлил что-то, чтобы побыстрее закончить разговор, и попрощался.

Эверетт на ходу поймал его за руку.

– Один совет. Шадоу Ханникатт перечеркнет твою карьеру, не дав ей набрать обороты. Политику требуется в высшей степени нормальная жена. – Он поднял пивную кружку. – Уж я-то в этих делах разбираюсь. Реклама основана на продаже имиджа.

– Моя личная жизнь не...

– Не будь наивным! У ребенка Ханникатт нет отца. Эта женщина – погибель для любого политика.

– Увидел что-нибудь интересное? – спросила Ронда.

– Какое там! И когда им надоест это подводное плавание? Чертова собака лает на воду.

Керт отнял от глаз мощный бинокль. Он потехи ради решил подежурить вместо наблюдателей, получивших задание не спускать глаз с Ника Дженсена. Джанна и техасец отплыли рано поутру на Комино. На соседнем островке был залив – непревзойденное место для ныряния и плавания с маской и трубкой. Керт и Ронда помчались следом на катере. Встав на приличном расстоянии от парочки на якорь, они во избежание подозрений подняли флажок ныряльщиков.

Керт наблюдал, как Ронда натирает обнаженную грудь кремом для загара. Он знал, что необходимость носить светлый парик вызывает у нее негодование, но после вчерашней стычки с отцом решил соблюдать особую осторожность. Не хватало только, чтобы Большой Тони узнал, что сын обманул его и продолжает встречаться с Рондой!

– У меня не идет из головы Дженсен. Ты с ним ничего не добилась?

– Он не отвечает на мои звонки. Я наведалась в его офис, но мне сказали, что он занят и не может со мной встретиться. – Ронда еще более соблазнительно оттопырила нижнюю губу.

– А все потому, что он считает тебя замешанной в убийстве Прескотта.

– Меня беспокоит фотография. Что, если отец Трейвиса снял с нее копию?

Керт уже неоднократно объяснял ей, что подкупил почтового служащего, поручив ему перехватить посылку Остина Прескотта. Получив изобличающую фотографию, он сжег и ее, и вообще всю коллекцию фотографий, сделанных за несколько лет. В последние несколько месяцев Большой Тони особенно активно требовал, чтобы сын женился. Керт не мог рисковать: отец не должен был узнать о его тайной жизни.

– Если старый Прескотт сделал копию – в чем я сомневаюсь, – то я позабочусь и об этом. Настоящая проблема – не фотография, а сам Дженсен. – Он снова поднес к глазам бинокль. Ник и Джанна были уже на борту: они болтали и смеялись. Керт обернулся к Ронде. – Эврика! Я знаю, как решить наши проблемы!

Ронда со значением положила руку ему на бедро и прижалась к нему голой грудью.

– Что ты надумал?

– Дженсен как будто не составлял завещания. В случае его смерти наследницей будет мать. Нам не составит труда уговорить ее продать акции. Тогда Большой Тони на год-другой оставит меня в покое. Он окажется нос к носу с Пифани Кранделл и почувствует себя в раю. Не пойму, что он нашел в этой старушенции, но ее имя просто не сходит у него с языка. Имея на руках такой солидный пакет, он получит все основания вмешиваться в ее дела. У него уже не будет времени, чтобы нам мешать, и мы спокойно дождемся твоего развода.

– Блестящее решение!

– Ты еще не слышала главного... – Он вновь настроил бинокль. – Черт, ты только посмотри!

Ронда поспешно схватила второй бинокль. Оба увидели, как Ник, убрав волосы с шеи Джанны, нежно целует ее.

– Что же главное?

– Избавиться от Дженсена, а всю вину свалить на Джанну. – Керт наблюдал, как Джанна, целуя техасца, поглаживает его бедро. А она довольно сексуальна, хотя на вид не скажешь.

Ронда ничего не отвечала. Оглянувшись на нее, Керт осклабился. Сценка, которую они наблюдали, могла показаться скучной картинкой чуть ли не из монашеской жизни по сравнению с их забавами на яхте, но Ронда все равно не могла оторваться от этого зрелища. Насмотревшись, она задаст ему перцу!

– Хватит возиться, – подсказывал Керт Нику, ласкавшему грудь Джанны. – Да сними ты с нее лифчик! – Он ткнул Ронду локтем. – Представляешь, она никогда не загорает без лифчика! И это когда все пляжи от Коста-дель-Соль до Монте-Карло давно остались в одних трусах! Только дурные англичанки да американки цепляются за свои бюстгальтеры. – Заметив, что Ник нежен и терпелив с Джанной, Керт вскричал: – Вот увалень! Давно бы...

Словно услыхав нетерпение, звучавшее в голосе Керта, Дженсен расстегнул лифчик Джанны и отбросил его в сторону. Тряпица взмыла в воздух, задела перила, немного повисела на них и спланировала на воду, где и исчезла. Керт довольно хлопнул себя по коленке.

– Видишь, какое испуганное у нее лицо?

– Перестань! – отмахнулась Ронда. – Это не испуг, а восторг.

Дженсен уже снимал плавки, которые все равно не могли скрыть его могучую эрекцию. Керт перевел бинокль на грудь Джанны. Приличнее, чем он ожидал, но никакого сравнения с оснащением девочек из журнальчиков. Услыхав завистливый вздох Ронды, он опять уставился на Дженсена, оставшегося нагишом.

– Недурен, – согласился Керт, мысленно сравнивая себя с Ником и приходя к выводу, что тот уступает ему на целый сантиметр. Нет, пожалуй, всего на полсантиметра.

Пришло время заняться Рондой: алый кончик ее языка уже вовсю елозил по нижней губе.

Джанна восхищенно смотрела на Ника, переступившего через свои мокрые плавки. Таксила, ее щенок, крутился у его ног, виляя хвостиком. Наверное, она никогда не сможет сказать Нику «нет». Прошлой ночью они дважды занимались любовью, а на заре – еще раз. Кажется, достаточно? Но нет, она с радостью приняла его приглашение провести с ним день на яхте, хотя он у нее на глазах укладывал в корзинку не только продукты, но и пресловутые «стелсы».

– Ну-ка, долой трусы!

– Я? – Джанна не могла отвести от него глаз. У нее было несколько любовников до Коллиса, но ни один не мог сравниться с атлетически сложенным Ником.

– При чем тут ты? Я имею в виду Такси. Ну-ка, щенок, снимай пальтишко. Ты видишь хоть кого-нибудь в полном обмундировании?

Такси затявкал и признательно завилял хвостом. Он тоже был влюблен в Ника. Стесняясь своих зардевшихся щек, Джанна освободилась от остатков одежды.

Ник сел рядом с ней. Подчиняясь ему, Джанна легла на спину прямо на теплые палубные доски. Рука Ника прочертила нестерпимо эротичную трассу от ее обнаженной груди до бедра.

– Знаешь, чем мне нравится твое тело?

Она покачала головой, понимая, что Ник никак не может питать страсть к ее заурядной фигуре. Он растянулся рядом, уперевшись упругим членом ей в бедро и касаясь губами ее груди.

– Мы отлично подходим друг другу.

Она провела рукой по густым темным волосам у него на груди. Рука продолжила путешествие и, достигнув цели, принялась добиваться большего эффекта от его и так совершенно окаменевшего члена.

– Ты настолько больше...

Он с нескрываемым удовольствием наслаждался ее лаской.

– Дело не в волшебной палочке, Коротышка, а в искусстве самого волшебника.

– Я имела в виду другое: ты гораздо выше ростом и вечно меня дразнишь.

Его губы накрыли ее рот, язык начал парный танец с ее языком, и она не смогла закончить мысль. Она уже не впервые подумала о том, как сильно Ник отличается от Коллиса. Ее муж занимался сексом очень расчетливо: поцелуй здесь, ласка там, прикосновение языка. Все заканчивалось, не успев начаться. По сути, ему было совершенно все равно, что ощущает она. Удовлетворив себя, он терял всякий интерес к продолжению.

Тем временем рука Ника оказалась у нее между ног, пальцы умело находили самые уязвимые точки, вызывая у Джанны стоны восторга. Прощальный поцелуй, подаренный ее нежным грудям, и губы Ника заскользили вниз, не оставляя без внимания ни сантиметра такого желанного тела Джанны. Она попыталась обнять его, но он уже осыпал поцелуями ее напрягшийся живот, продолжая ласкать пальцами все более чувствительные зоны.

– Между прочим, по Мальте прошел один неприятный слух, – с улыбкой проговорил Ник.

Она, с трудом улавливая смысл его слов, приподняла голову и недоуменно уставилась на него.

– Что за слух? – Голос ее был еле слышен. Удивляться этому не приходилось: ей еще не доводилось беседовать с мужчиной, занявшим позицию у нее между ног. Джанна видела только его мокрые волосы и нахальные голубые глаза. Он пустил в ход язык, и она сразу потеряла интерес к любым слухам. Тем не менее Ник счел возможным продолжить свою мысль.

– А слух такой: я – неандерталец в области кулинарии. Якобы я питаю пристрастие к готовым блюдам, от которых дохнут лабораторные крысы. – Он подмигнул и вновь исчез. До нее донесся его голос: – А помоему, это доказательство утонченного вкуса.

Джанна вцепилась в подушки, подняв лицо к лазурным небесам. Внутри у нее нарастал нестерпимый жар. Через несколько секунд ее тело начало буквально сотрясаться волнами экстаза. К звуку плещущейся о борта воды и оглушительному стуку ее сердца прибавился звук разрываемой фольги.

– Знаешь, чем мне нравятся «Стелсы»? – спросил он, сдерживая смех.

Она увидела Ника, готового к штурму. Мощная эрекция говорила о непоколебимой уверенности в себе. Она слабо покачала головой, не имея сил разбираться, что он там еще придумал.

– Они никогда не промахиваются.

Рывок – и он оказался внутри. Она обхватила его руками, раскинула ноги, запустила пальцы ему в волосы. Дыхание ее превратилось в восторженное всхлипывание. Его тело ритмично задвигалось. Скорость движения неуклонно возрастала. Джанна полностью утратила представление о времени, отдавшись первобытным чувствам. Потом она окончательно потеряла рассудок. Ник напрягся и поднажал в последний раз.

– А знаешь, ты улыбаешься, – сумел-таки проговорить он.

Ах, боже мой, что он там несет?! Она убрала влажный локон с его лба. В такие моменты она лишалась дара речи. Ей очень хотелось крикнуть: «Я люблю тебя!», но она благоразумно сдерживалась.

Ник растянулся рядом и стал разглядывать ее лицо. Его переполняли чувства, но он затруднялся дать им название. Ласково целуя ее, он прижался к ней и провел рукой по ее бедру, словно хотел навсегда слиться с ней.

– Раньше я никогда не занимался с тобой любовью.

– А вчера? – удивилась она.

Ник подмигнул.

– Я говорю о прошлой жизни. Во Франции нам так и не пришлось переспать. А я бы не прочь, даже если бы для этого пришлось снять с тебя десять тысяч нижних юбок. Было бы что запомнить.

– Ты мне никогда этого не простишь?

– Нет. – Он поцеловал ее в кончик носа. – Из всех выдумок, которые мне приходилось слышать, эта – самая беспардонная.

– Ну почему сразу выдумки? Некоторые искренне верят, что жили раньше.

– В общем, это дало плоды: я стал мечтать, как бы увидеть тебя в своей постели.

– Ник, я... – Ей в бедро вдруг ткнулось что-то холодное. – Такси, убери свой нос!

– Он чувствует себя брошенным, – справедливо заметил Ник.

Голос его привел щенка в неистовство. Ник с сожалением оторвался от Джанны, которая с не меньшим сожалением, но все же позволила ему встать. Он отошел, преследуемый Такси, и выбросил использованный презерватив в корзину.

Поманив за собой Джанну, Ник открыл транцевую дверь и выпрямился на ступеньке над самой водой.

– Пора понырять.

– А как же вон тот катер?

– Они находятся слишком далеко, чтобы наблюдать за нами без мощнейших биноклей с гиростабили-заторами. К тому же они тоже подняли флажок ныряльщиков. – Он задумчиво посмотрел в сторону катера. – Впрочем, флажок не опускается уже несколько часов. Не могут же они столько времени находиться под водой! – Он прищелкнул языком и обнял Джанну. – Да бог с ними. Наверное, загляделись на нас и позабыли обо всем на свете.

Ник увлек ее за собой в воду. Пока они плавали, Такси обеспокоенно тявкал, бегая по палубе. Искупавшись, они решили, что достаточно пробыли на солнце, и удалились в салон. Ник включил стереосистему. Они устроились на канапе и стали утолять жажду, завернувшись в Полотенца.

– Ты жалеешь о своем разводе? – спросил Ник, застав Джанну врасплох. До сих пор оба предпочитали избегать личных вопросов.

– Жалею, – ответила она, как на духу. Какая-то ее часть по-прежнему любила Коллиса и тешила себя фантазиями, что он еще будет на коленях молить ее о прощении. Другая ее часть с радостью прикончила бы его, чтобы никогда больше не видеть.

– Ты не против, если я спрошу, что у вас произошло?

– Не против. – На самом деле Джанне вовсе не хотелось, чтобы Ник узнал о ее фиаско. Ведь его брак был, судя по всему, очень счастливым. – Только я, в сущности, не знаю, что именно произошло. Думаю, он меня любил, во всяком случае, я была ему не безразлична. Но все равно женился он на мне из-за моих денег, вернее, считая, что деньги могут стать моими.

Такси забрался к Джанне на колени. Она почесала щенка за ухом, с омерзением вспоминая, как застала Коллиса в ванне. Оказалось, что и сейчас его измена ранит ее, подобно острому клинку.

– Коллис был, то есть и сейчас остался, очень красивым мужчиной. К тому же он исключительно умен.

Женщины при виде его теряют голову и виснут на нем гроздьями. Его самого не в чем винить. Рано или поздно это должно было случиться...

– Глупости! Привлекательная внешность и ум вовсе не оправдание неверности.

– Да, – печально согласилась она. Его сочувственный взгляд позволил ей побороть страх и произнести: – Он меня не любил.

– Прости меня, Коротышка. Я понимаю, как тебе тяжело. – Ник взял ее ладонь обеими руками. – Пройдет время, прежде чем ты оправишься. Самое главное – не проявить такой легкомысленности, как Марк Нолан. Во второй раз ты должна выбирать еще тщательнее, чем в первый.

Джанна кивнула, по-своему поняв смысл его слов: их отношения не надо воспринимать всерьез. Джанна напомнила себе, что придерживается того же мнения. Ник просто приятно проводит время в ожидании перевода в Атланту. Если их что-то и связывает, то только все те же акции. Плюс к ним – секс.

– Я был женат на протяжении семи лет, – тихо сказал Ник.

Джанна вся превратилась в слух. Узнав от Марка Нолана о браке Ника, она мечтала, чтобы Ник открылся ей и рассказал о своей жене.

– Аманда Джейн умерла от рака. Когда теряешь человека, который был для тебя дороже всего на свете, трудно привыкнуть к мысли, что дальше придется жить без него. Всегда! Я только сейчас начинаю немного приходить в себя.

– Как жестоки бывают удары судьбы! А тут еще необъяснимая смерть ее брата – новый удар. – Джанна не могла бы представить себе жизнь без Уоррена. Он был рядом всю ее жизнь, с самого рождения. Она любила его так же сильно, как тетю Пиф.

– Трейвис занял место моего погибшего старшего брата. Я не покину Мальту, пока не найду его убийцу. – Ник помрачнел. Джанна не предполагала, что он испытывает такие глубокие переживания. – Интуиция подсказывает мне, что тут не обошлось без Керта Бредфорда. Я видел фотографию, на которой Трейвис был снят в обществе его подружки.

– Что это доказывает? Может быть, они и правда встречались...

– Она, однако, отрицает свое знакомство с ним, тем не менее, на фотографии они голышом, за интимным занятием...

Ник вдруг вскочил и выглянул в иллюминатор.

– В чем дело?

Он обернулся, растерянно приглаживая мокрые волосы.

– Ни в чем. – Он плюхнулся на канапе рядом с ней. – Видишь ли, фотография была сделана с большого расстояния. Вот я и подумал об этом катере, который торчит столько времени на одном месте. Вдруг они за нами следят? Но катер уже уплыл. Наверное, я становлюсь параноиком.

– Думаешь, Ронда работает на Керта?

– Да. Ничего, вот получу фотографию и заставлю ее выложить мне все, что ей известно.

– Помнишь, как в Мдине я...

– Только не надо извинений!

– Дело не в извинениях, а в том, что Керт подмешал что-то в мое вино – то ли чтобы я не могла сопротивляться, то ли чтобы просто отключилась. Не знаю, что там могло бы произойти, не появись ты.

– Ты уверена? Почему же ты ничего мне не сказала?

– Совершенно уверена. Я не допила и одного бокала легкого вина. Еще до того, как ты постучал в дверь, у меня началось головокружение. – Она опустила голову, понимая теперь, что было ребячеством скрывать от него такую важную деталь. – Я тебя почти не знала. Я подумала, что ты мне не поверишь. Ты бы решил, что я ищу хоть какое-то оправдание своей распущенности.

– Я бы поверил тебе.

– Теперь я это знаю, но тогда...

Ник нахмурился и покачал головой.

– Что, по-твоему, собирался сделать Керт?

– Я тысячу раз задавала себе этот вопрос. Я знаю, что никакой стимулятор не заставит человека сделать то, на что он не способен в нормальном состоянии. Я могу с полной уверенностью сказать, что никогда не легла бы в постель с Кертом Бредфордом.

– Думаю, у него было на уме что-то другое. Он слишком влюблен в себя, чтобы тащить женщину в постель с помощью наркотика. Вопрос в другом: как бы он поступил с бесчувственной Джанной?

Несмотря на жар объятий Ника, у Джанны побежали мурашки по спине.

– Ты думаешь: если на его счету уже есть убийство, он способен убить опять? – Она тесно прильнула к нему. – Теперь паранойя перекинулась на меня. Возможно, все это поддается рациональному объяснению, но Бредфорды кажутся мне подозрительными. Помнишь, Макшейна видели в последний раз перед его встречей с британским военным летчиком? Тони Бредфорд был летчиком и летал в Бардию через день-другой после того, как пошел ко дну «Нельсон».

– Разве он один совершал перелеты между Мальтой и Африканским материком?

– Нет, конечно, но больше ни у кого не было причин убивать Йена. Тетя Пиф считает, что Йен располагал сведениями о причастности Тони к исчезновению церковных реликвий, в частности, кубка Клеопатры.

Ник поразмыслил над ее словами.

– Держись-ка ты подальше от Бредфордов.

– Ты тоже. – Джанна догадывалась, что Ник не последует ее предостережению.

Они еще посидели, не говоря ни слова, занятые мыслями о Бредфордах.

– Хватит, – сказал Ник. – Мы пропустим закат. Все равно за один вечер эту проблему не решить.

Они вышли на палубу и выпили по бокалу вина, наблюдая за тем, как тонет в море солнечный диск, озаряя темно-синюю воду коралловыми отблесками.

– Клара проводит выходные на Гоцо? – спросил Ник.

Джанна кивнула. Она была рада, что Клара не застала ее с утра за выуживанием из бассейна бюстгальтера с помощью швабры.

– Так я и знал. Недаром я захватил с собой не только сандвичи, но и самодельный чили. Давай перекусим и поплывем назад.

– Великолепно! – откликнулась Джанна, хотя не питала пристрастия к соусу чили. Ей не хотелось его разочаровывать. Он был так горд собой! Она последовала за ним в камбуз.

– Сегодня возвращается тетя Пиф. С ней прилетают Одри и доктор Осгуд.

– Жаль, – сказал Ник, наливая в кастрюльку густой чили. – Мне нравилось быть там вдвоем с тобой.

– С этим покончено. Завтра к полудню явятся Уоррен и Шадоу с ребенком. Они пробудут здесь две недели, до торжественного представления отеля агентам туристических фирм. Уоррен воспользуется пребыванием на Мальте, чтобы отснять предложенный тобой рекламный ролик.

– Вот как?

– Да. Я встретилась с рекламными агентами, и мы разработали совершенно новую концепцию маркетинга. Сейчас уже слишком поздно что-то менять, но я надеюсь, что рост американского туризма даст нам прибыль. – Она умолчала о том, что сейчас ей следовало быть не посреди моря, а в «Голубом гроте», проверяя последние мелочи, до которых раньше не доходили руки.

– Ты так напряженно работаешь! – похвалил ее Ник. – Я, признаться, удивлен, что Пифани ушла в тень, когда нужно еще столько всего доделать. А ты?

Она заметила, что соус начинает закипать, и показала жестом, что его пора помешать.

– Я тоже. Думаю, она решила дать мне шанс превратить «Голубой грот» в мой собственный отель. Мне нравится напряженно работать и претворять в жизнь свои идеи. Я предложила Шадоу открыть в «Голубом гроте» магазинчик под названием «Рискованное дело» с дорогим бельем и весьма откровенными купальниками.

– Предложи ей торговать картами для гадания.

– Очень смешно! Она собирается сделать упор на наимоднейших купальных принадлежностях.

– Уже интересно. Можешь поподробнее?

– Это моя идея, – гордо сказала Джанна. – Я прочла в «Экономисте», что купальные магазины – последний крик моды. Пускай и у нас продаются экзотические гидромассажеры, гели для душа, мыло невиданных сортов, бальзамы и так далее. В конце концов, в каждом номере установлена углубленная ванна. Думаю, у клиентов разыграется воображение...

– Это у тебя хорошо работает воображение.

– Совершенно верно! – со смехом ответила она. – Я договорилась с поставщиком, и вместе с обычным мылом и шапочками для душа, как во всяком отеле, мы предложим гостям образцы новой продукции. Если они им понравятся, они смогут купить все прямо в отеле.

– Разумно. – Ник разлил соус в две миски. Она отнесла их на стол, а он тем временем достал из холодильника две бутылки пива. – Негусто, но мы, по крайней мере, заморим червячка перед возвращением в яхт-клуб. Если ты опять проголодаешься, я поведу тебя ужинать.

Джанна села напротив Ника, который уже приступил к еде.

– Здесь много бобов?

– Нет, – ответил он, блаженно улыбаясь и облизываясь. – В техасском чили главное – говядина.

Она попробовала и стала задумчиво жевать. Значит, без бобов... Она сделал глоток и уже открыла рот, чтобы похвалить его за кулинарные способности, но тут прохладный ночной воздух достиг ее неба, и до нее дошло, чем, собственно, знаменит чили. Горло и ноздри обожгло таким огнем, что на глазах выступили слезы. Она судорожно схватилась за пиво.

Ник знай себе уписывал свой чили, укоризненно наблюдая за тем, как она лечит ожог пивом.

– Старый семейный рецепт – «Выстрел в желудок».

16

Вечернее солнце спряталось за тучей. Это зрелище напомнило Нику другую картину: техасский перекати-поле, застрявший в проволочном заборе. Тень принесла некоторое облегчение расположившейся подле бассейна «Соколиного логова» компании в составе Ника, Шадоу, Уоррена и тети Пиф, разместившейся с дремлющей Хло под зонтиком. С другой стороны, на травке возле качелей, Одри и Эллис Осгуд дрессировали Фон Роммеля, готовя его к собачьей выставке.

– Хотите, я вам погадаю?

– Нет, благодарю, – ответил Ник Шадоу, которая так густо намазалась кремом для загара, что от нее пахло, как от целой кокосовой рощи. В отличие от большинства рыжих людей, Шадоу гордилась своей золотистой кожей, к которой быстро приставал загар, однако Уоррен постоянно следил, чтобы она не сгорела. Любому было видно, что он влюблен в нее по уши, однако Ник готов был спорить, что до постели дело еще не дошло.

Ник поспешил к Пифани под зонтик, пока Шадоу не сказала еще чего-нибудь.

– Думаете, Фон Роммель окажется не хуже Миллисенты? – спросил он. Миллисента получила первый приз, и Одри была полна решимости выставить Фон Роммеля в будущем году в Афинах.

– Трудно сказать. – Улыбка Пифани свидетельствовала, что у нее имеются сомнения на сей счет. – Первая выставка всегда самая трудная.

Ник свесил руку и щелкнул пальцами. Таксила, его неотлучная тень, немедленно явился на зов. Ник взял его себе на колени.

– Такси, возможно, уступает ему по экстерьеру, зато он смышленый и отлично выдрессирован.

– Я не слишком доверяю клубным документам, – сказала Пифани. – В роду у Фон Роммеля чемпион на чемпионе, но его никак не успокоишь – носится как сумасшедший, и все тут, а ведь он уже давно не щенок. – Она поправила козырек над спящей Хло. – Он разодрал древний молитвенный коврик, очень ценную вещь, принадлежавшую семье Атертон многие поколения.

– Почему же Одри не помешала ему?

– Она совсем не умеет следить за дисциплиной. Чудо, что Джанна и Уоррен выросли такими сознательными.

При упоминании Джанны Ник посмотрел на часы. Скоро пять. Джанна задерживалась. Она обещала вернуться пораньше, чтобы побыть с родными, поэтому Ник тоже рано ушел с работы, надеясь увидеть ее. Джанна настаивала на осторожности в присутствии родственников. Она по-прежнему не хотела, чтобы Одри стало известно о ее разводе; тете тоже не полагалось знать о любовных приключениях племянницы под крышей «Соколиного логова».

Ник согласился не без сожаления. Сейчас он еще больше сожалел о своем опрометчивом обещании держаться в тени. На протяжении последних пяти лет он довольствовался проститутками, когда испытывал потребность в женщине. Это не выдерживало никакого сравнения с тем, что происходило сейчас. С Джанной он ожил и впервые за долгие годы почувствовал себя счастливым. Счастье сопровождалось обычным обострением чувства вины, но уже не столь болезненным. Если собираешься и дальше общаться с живыми людьми, то надо учиться избавляться от подобных сюрпризов.

– Очень жаль, что полиция так ничего и не выяснила относительно смерти Трейвиса, – сказала Пифани, прерывая ход его мыслей.

– Как вы думаете, стали бы местные власти скрывать или уничтожать улики?

– Нет. Этот остров не похож на другие уголки мира. На мальтийском языке говорят только здесь. Мы, конечно, владеем английским, но прежде всего мы мальтийцы, изолированные на своем островке. Тут многие годы не печатают новых телефонных справочников. Зачем? Люди никуда не переезжают и дважды подумают, прежде чем совершить преступление, которое опозорит их род.

– «Соколиное логово» было ограблено в ту ночь, когда умер Трейвис.

– Это верно, но ведь вы спросили, подвержены ли наши власти коррупции. Я в этом сомневаюсь. Я знаю, что вы считаете полицию...

– Сейчас я имею в виду работников почты. Я давно жду одну посылку из Техаса, а ее все нет и нет. Вот я и подумал, не мог ли почтовый работник...

– Всякое бывает. Что за посылка?

– Фотографии: Трейвис на яхте. – Ник не стал продолжать: они с Джанной договорились не волновать без нужды ее родных.

– Находясь в разъездах, я много размышляла о Трейвисе. Не торопимся ли мы с обвинениями в адрес Бредфордов? В последние годы на Мальте появились совсем другие люди, не здешние. Интерпол доказал, что бомба, взорвавшая самолет «Пан-Ам» над Локерби, в Шотландии, лежала в чемодане с одеждой, купленной на Мальте.

– Ливийский терроризм.

– Да, но одежда, без всякого сомнения, была куплена здесь. Хозяин магазина, респектабельный бизнесмен, вспомнил ливийца, делавшего у него покупки.

– Разве это возможно? – Ник не мог себе представить, чтобы мальтийские продавцы, обслуживающие многочисленных туристов, были в состоянии запомнить конкретного покупателя.

– Он купил спортивный плащ, который пылился в магазине уже много лет. Его никто не брал, потому что он непригоден для нашего климата. Хозяин был рад избавиться от этой веши.

– Дурацкая ошибка террориста, которая навела полицию на след.

– Мальта, расположенная столь близко к Северной Африке, но сохраняющая прочные связи с Европой, стала надежным мостом между континентами, которым можно воспользоваться, не вызвав подозрений.

– Террористы? Здесь?

– Никаких доказательств существования у нас баз террористов не существует. Но они наверняка бывают здесь транзитом, подобно британским и американским нефтяникам, чьи национальные авиакомпании не осуществляют рейсов в Ливию. – Пифани наклонилась к Нику: – У меня есть подозрение, что через Мальту проходят товары, которые запрещено продавать Ливии.

Ник кивнул, припомнив прочитанный на работе сверхсекретный меморандум, предупреждавший об особом внимании при отправке грузов в Ливию.

– Оружие и химические препараты?

– Да. Вдруг Трейвис наткнулся на контрабанду, отправлявшуюся в Ливию вместе с грузом безалкогольных напитков?

– Не исключено. Но в ваше отсутствие Тони Бредфорд пытался оказать на меня давление. Возможно, он не виноват в смерти Трейвиса, зато его желание прибрать к рукам ваши акции не вызывает у меня никакого сомнения.

Пифани встретила эти слова многозначительной улыбкой, но воздержалась от вопроса, принял ли Ник предложение Бредфорда. Несмотря на давно усвоенное правило «каждый за себя», она достаточно хорошо знала Ника, чтобы не сомневаться, что он сдержит данное ей слово.

– Есть один частный детектив, который мог бы... – Пифани вскочила. – Боже, что себе позволяет эта проклятая собачонка?

Ник обернулся и увидел, что Ромми бежит вокруг бассейна, волоча что-то в зубах.

– Это, должно быть, ваша вещь, Ник, – дверь в гостевой домик открыта, – сказала Шадоу.

Уоррен пустился вдогонку за собакой. Ник присоединился к нему. Вдвоем они загнали Ромми в угол и отняли у него, несмотря на его рычание, принадлежащий Нику суспензорий.

– Бедняжка! – запричитала подоспевшая Одри. – У него были самые добрые намерения.

Уоррен подмигнул Нику, поспешно спрятавшему интимную деталь своего туалета. Взяв Ромми на руки, Одри засеменила к качелям, где ее поджидал Эллис Осгуд. Ник заторопился к себе в гостевой домик.

– Ник! – неожиданно позвала его Шадоу, и он вынужден был остановиться. – Я подумала, не захотите ли вы рекламировать один из моих новых купальных костюмов, который я собираюсь продавать в «Рискованном деле».

– Возможно, – ответил он, все еще досадуя на свою забывчивость. Надо закрывать дверь и кидать грязное белье в корзину. – Что именно?

– Мужской ремешок вместо плавок. Пятнистый, как шкура леопарда.

Ник видел подобные предметы на женщинах – ниточка между ягодицами и полоска материи на лобке – и относился к ним резко отрицательно. Никакой пищи для воображения!

– Отказываюсь, – бросил он через плечо и поспешил дальше. – Найдите для этой цели какого-нибудь французика. – Судя по тому, что можно было лицезреть на мальтийских пляжах, французы обладали способностью изготовить как минимум пять пар плавок из одного носового платка.

Джанна изучала свое отражение в зеркале, раздумывая, идет ли ей цельный купальник. Она провела несколько часов в универмаге «Маркс энд Спенсер» – единственном на всей Мальте. Нежно-персиковый цвет купальника подчеркивал ее загар, однако она беспокоилась, не маловата ли ее грудь для верха без лямок. Схватив полотенце, она ринулась вниз. По дороге подумала, что и купленное в том же универмаге платье не вполне соответствует торжественной обстановке приема для агентов туристических компаний, который станет официальным открытием «Голубого грота». Одри ни за что не посоветовала бы Джанне надеть что-либо розовато-лиловой расцветки; впрочем, Одри вообще нельзя было представить себе в торговом зале общедоступного универмага.

«Прекрати!» – приказала она себе, оказавшись на террасе над бассейном. С каких пор ей стала так важна одежда? Да с тех самых, когда в ее жизни появился Ник Дженсен. Она глубоко вздохнула, еще раз припоминая, сколько времени пробудет здесь ее семейство: еще две недели! Она дала себе слово ни разу не заниматься с Ником любовью, пока они не уедут. А к тому времени она придет в чувство.

Выйдя из-за угла, она тут же увидела Ника, беседующего с Шадоу, которая выглядела как воплощение мужской мечты в своем ослепительном зеленом бикини. Джанна ощутила острый укол ревности, но не придала этому значения. Шадоу – ее лучшая подруга, к тому же она уже много лет влюблена в Уоррена. Шадоу полагала, что картам лучше известна ее судьба, а они предсказали ее разрыв с Уорреном из-за отрицательного отношения к ней Реджинальда. Сейчас она снова полностью полагалась на карты, твердя, что раньше они были правы, а она проявила глупость, не приняв во внимание их расклад.

В данный момент Шадоу внимала беседе Ника с Уорреном. У Джанны сжалось горло, но она напомнила себе, что не имеет на Ника никаких прав. Одна ночь и один день в его объятиях еще ничего не значили – Коллис перечеркнул целых пять лет супружества, польстившись на грудастую блондинку.

Ник удалился в гостевой домик, а Уоррен присел на шезлонг Шадоу, ласково улыбаясь ей. То, что они любили друг друга, не вызывало сомнений, но Шадоу упрямо отказывалась предоставить Уоррену еще один шанс. Джанна не одобряла нездоровое пристрастие подруги к картам и прочей магии. А не сыграть ли ей роль сводни? Надо будет сделать так, чтобы Уоррен и Шадоу проводили вместе как можно больше времени. Наступит день, когда Шадоу поймет, что надо прислушаться к собственному сердцу, а не к картам.

Джанна направилась к тете Пиф.

– Я надеялась, что сегодня ты появишься в «Голубом гроте».

Тетя Пиф встретила Джанну своей обычной любящей улыбкой.

– Я знаю, какая ты молодец, и не собираюсь стоять у тебя над душой.

– Мне хотелось показать тебе нашу новую компьютерную систему. – Джанна побаивалась, что тетя не одобрит такой необязательный расход, но та спокойно ждала продолжения. – Во всех служебных помещениях отеля установлены терминалы. Как только клиент снимает трубку, персонал видит на мониторе его имя, и в дальнейшем к нему будут обращаться по имени. Мне хочется, чтобы все было по-домашнему.

– Разумно, – похвалила ее Пифани. – Мне не приходило в голову устранить с помощью компьютеров холодность общения, присущую крупным отелям.

– Я лично инструктировала персонал, настаивая на том, что просто знать, как зовут гостя, недостаточно, надо еще встречать его улыбкой и предлагать помощь.

– Насколько я знаю, ты уговорила Жоржа Дюмона из парижского отеля «Плаза» стать консьержем «Голубого грота». Я не собираюсь тебя критиковать, но не лучше ли было взять кого-нибудь из наших мальтийских отелей?

– Наши консьержи выше всяких похвал, но Дюмон молод и изобретателен. Он изучает с помощью компьютера вкусы гостя и действует с опережением. Для этого он пользуется сведениями о клиентах, полученными в других наших отелях, и информацией, накопленной им в Париже.

– Значит, «Голубой грот» сразу покажется гостям удобным и уютным местом.

– Несмотря на величину отеля, мы будем проявлять максимальное дружелюбие и...

– Джанна, – перебила ее тетя Пиф, – тебя зовет Ник.

Джанна обернулась и услышала голос Ника:

– К телефону!

Она поспешила на зов недоумевая, кому могло прийти в голову звонить ей по номеру Ника. Наверное, возникли какие-то проблемы в отеле. Напрасно она ушла так рано. Уж не с освещением ли что? Там какое-то особое подключение. Ну и поделом ей. Не надо было тратить драгоценное время на магазины. Она пулей влетела в гостевой домик.

– Кто?..

Бесстыдный взгляд, которым Ник окинул ее с головы до ног, подсказал ей, что звонок – выдумка. Ник улыбнулся ей своей неотразимой улыбкой.

– Прекрасный купальник.

Она сразу забыла про неуверенность, с которой выбирала вещицу.

– Спасибо. – Она надеялась, что голос не выдал ее волнения.

Он взял ее за голые плечи. От его прикосновения ее пронзило током. Повинуясь его жесту, она сделала изящный пируэт.

– Значит, без лямок, – проговорил он и притянул ее к себе. Последовал долгий, страстный поцелуй. – Знаешь, чем мне нравятся такие купальники?

Вопрос был задан с ухмылкой, напомнившей ей про эпизод с огненным чили. Она попятилась, но было поздно: он одним рывком обнажил ее грудь, накрыл соски ладонями и слегка сдавил их.

– Свободным доступом, – докончил он фразу, весьма довольный собой.

И снова стал целовать ее, теребя ей соски. Она засомневалась, сумеет ли вытерпеть две бесконечные недели.

– Безобразник! Ну что мне с тобой делать?

– Если ты меня спросишь, я тебе подскажу.

Она поспешно натянула верх купальника.

– Пошли, не то все догадаются, чем мы тут занимаемся.

Ник нехотя последовал за ней.

– Уоррен тоже с удовольствием стянул бы купальник с Шадоу, но беда в том, что он не знает, как добиться ее согласия. Я предложил ему разместиться во второй спальне гостевого домика и не пренебрегать моими советами.

– Неужели? – Она уже не исключала, что разок-другой нарушит данное себе слово, но только если за стеной не будет брата.

– Шутка. Он заходит, только чтобы поработать вместе со мной над сценарием ролика.

Ксавьер, двоюродный брат Клары, приглашенный помогать ввиду наплыва гостей, разносил вино. Ник заметил, что у Пифани не предлагают вин, разливаемых Бредфордами. Гости уселись за стол, пробуя вино. Ник пристроился рядом с Джанной. Оставаясь с ней с глазу на глаз, он с удовольствием подтрунивал над ней, но прилюдно проявлял к ней почтение и не распускал рук. Зато он прижался к ней коленом. Джанна дернулась. Ник готов был отдать голову на отсечение, что Пифани заметила реакцию племянницы, но поспешно отвернулась.

– Ромми наверху, в кроватке, – сообщила Одри Нику, который с трудом сдержал улыбку. Одри сюсюкала с собачонкой, будто с младенцем, что слишком контрастировало с тем, как Шадоу обращалась к своей маленькой дочурке – совершенно как к взрослой. – Мне очень жаль, что он потрепал ваш...

– Ремешок, – вмешался Эллис Осгуд, предлагая нейтральное словечко.

Ник заметил недоуменный взгляд Джанны, которая, впрочем, воздержалась от нескромных вопросов.

– Скажите, Николас... – начала Одри.

– Просто Ник – так короче и веселее.

– Зато не так оригинально, как Джанна, – сказала Одри, улыбаясь Эллису. – Это имя предложила Пифани – в честь Януса, древнеримского божества. У него было две головы: одна смотрела вперед, другая назад.

– Жить в настоящем, но оглядываться в прошлое, – вставила Шадоу.

Ник подумал, что в этом обществе его мать не показалась бы помешанной.

– Расскажите мне о своей семье, – неожиданно попросила его Одри.

Он ощущал на себе взгляды нескольких пар дружелюбных глаз, но был уверен, что этим людям не дано понять, что представляет собой жизнь на западе Техаса.

– Я из маленького техасского городка Копыто Мула...

– Все равно что Пилдаун-Кроссинг, – сказала Одри. – Тоже маленькое местечко – человек пятьсот, да, Эллис?

– Около того, – ответил Эллис Осгуд с улыбкой, предназначенной только Одри и заставившей ее вспыхнуть.

Ник сомневался, чтобы кто-то из его собеседников, даже Джанна, был в состоянии понять разницу между Копытом Мула и Пилдаун-Кроссинг. Ник побывал в Англии всего один раз, но по дороге в Лайм-Реджис насмотрелся на надменные особняки с лужайками величиной с поле для игры в гольф. Без всяких дополнительных разъяснений было ясно, что туда заказан вход простолюдинам.

– Тебя заинтересовали семинары на собачьей выставке? – спросила Джанна у матери, чтобы помочь Нику сменить тему.

– Очень полезные! – оживилась Одри. – Именно там я и услышала, – продолжала Одри, царственно поводя бокалом, – что собаки могут умереть от шоколада. Переедят его – и готово. Придется присматривать за Ромми – он такой сладкоежка!

– Я спрячу подальше свою коробку «Кэдбери», – пообещала Пифани с усталой улыбкой и покосилась на Ника.

– Кроме семинара, на котором предупреждали об опасности шоколада, я прослушала лекцию, где говорили о блохах. Разумеется, у Ромми нет блох. Но я собираюсь в скором времени случить его, поэтому придется быть настороже.

– Какая связь между случкой и блохами? – удивилась Джанна.

– Ты не можешь не знать, Джанна, о... – Лицо Одри залилось краской, и она бросила взгляд на Эллиса. – О болезнях, передаваемых половым путем.

Ник, явно веселясь, пихнул Джанну коленом и добавил от себя:

– Да, в наши дни полезно подстраховаться.

– Вот именно. – Одри строго посмотрела на Уоррена. – Думаю, все мы принимаем меры предосторожности. Не хотелось бы, чтобы кто-то из нас подцепил... неприятную болезнь.

– Уверен, среди нас нет несведущих людей, – отозвался Уоррен. – Но ты, кажется, говорила о Ромми.

– Самая большая опасность при случке – это блохи, заражение которыми происходит половым путем, – безапелляционно заявила Одри.

Уоррен встал, так и не пригубив вина.

– Кажется, пора переодеваться к ужину.

– Спасибо, что напомнил, – спохватилась Одри. – Надо поторопиться. Пойдемте, Эллис.

Пифани поднялась и улыбнулась всем сразу.

– Я бы хотела немного отдохнуть перед ужином. Что-то ноги устали – от ходьбы, наверное.

Пожилые ушли в помещение. Уоррен сказал Нику:

– Не обращайте внимания на мою мать. Иногда она...

– Вы бы видели мою, – успокоил его Ник.

Шадоу, глядя в сторону террасы, задумчиво произнесла:

– Кажется, опять Ромми. Что он тащит на этот раз?

– Какой-то рулон – похоже на свернутую карту, – сказал Уоррен.

Пока Ник и Уоррен бегали за Ромми вокруг карликовой пальмы, Джанна успела догадаться, что именно приглядел в качестве очередной игрушки неугомонный песик. Видимо, она, по примеру Ника, не закрыла дверцу шкафа, и несносный Ромми нашел хорошо припрятанный лист с наброском Лорел Хогел. Она присоединилась к облаве, крича:

– Печенье, печенье!

Ромми замер. Джанна вырвала у него из пасти свернутый лист бумаги. Ромми метнулся в дом, повизгивая, словно получил пинка.

Уоррен и Ник подбежаяи к Джанне.

– Что это такое? – поинтересовался Уоррен.

– Ничего.

– Наверное, что-то важное, иначе ты не проявила бы такой прыти. Он ничего не повредил?

Обслюнявленная бумага могла высохнуть.

– Все в порядке. – Она посмотрела на брата; ей никогда не удавалось что-либо от него утаить. Взгляд его голубых глаз выражал крайнее удивление ее необычной скрытностью.

– Это набросок, который я привезла от Лорел Хогел, – слабым голосом призналась она.

– Ты не отдала его тете Пиф? – изумленно спросила подошедшая к троице Шадоу.

– Зачем он ей? Ведь это не Макшейн.

– Ты покинула Лондон, так и не рассказав нам, как прошла встреча с художницей-медиумом, – напомнил Уоррен Джанне. – Насколько я понимаю, она оказалась мошенницей?

Джанна старалась не смотреть на сгорающего от любопытства Ника.

– Напротив, очень милая дама, но изобразить Йена она, к сожалению, не смогла.

– Тогда зачем ты оставила себе рисунок? – не отставал Уоррен.

– Я не могла его выкинуть – она так старалась! И вообще, Лорел очень хотела мне помочь.

– Она много рассказала тебе о Йене, – убежденно произнесла Шадоу.

– Да. – Джанна оглянулась. Она не хотела, чтобы тетя Пиф что-либо узнала, пока она не соберет больше фактов. – Пойдемте в бельведер, там и поговорим.

Все четверо молча перешли в соседний дворик, где находился бельведер в викторианском стиле, из которого открывался вид на сад с подстриженными деревцами. Глициния с алыми цветками, шелестящая на ветерке, обвивая решетку, создавала тень. Ник присел рядышком с Джанной. Она жалела, что не поделилась с ним сведениями, полученными от Лорел раньше. Ведь он не поленился связаться даже с ливийскими властями.

– Я не собираюсь утверждать, что поняла, как это у нее получается, как она чувствует вещи, о которых наверняка ничего не может знать. Я много рассказала ей и прочла отрывки из передач Йена.

– Что же ты от нее услышала? – спросила Шадоу.

– По ее словам, Йен погиб от выстрела в голову во время войны. Она не знает, кто его убил и почему.

– Господи, только не говори этого тете. – Ник печально покачал головой. – Кажется, эта Хогел просто наплела тебе всякой ерунды.

– Вряд ли. Она назвала ласкательное прозвище, которое придумал Йен для тети Пиф. Кроме тети, его знаю одна я.

– Просто удачная догадка, – махнул рукой Ник.

– Еще она сказала, что любовь Пифани и Йена – это «любовь на все времена». Именно этими словами заканчивалось его письмо тете Пиф. Но Лорел не слышала их от меня. Не слишком ли много догадок?

– Да, это уже не похоже на случайное совпадение, – согласился Уоррен.

– Если мы не найдем тело, то так никогда и не узнаем, права ли она насчет того, как он погиб, – сказала Джанна.

– А я ей верю! – заявила Шадоу.

– Не знаю, что и подумать, – протянул Уоррен. – Если она изобразила не Макшейна... Погодите-ка! А откуда ты знаешь, что это не он? Ведь ты его никогда не видела.

Теперь Джанне ничего не оставалось, как показать им рисунок Лорел. Ник узнает правду – а ей так этого не хотелось. Она сознательно не обсуждала с ним свое посещение Лорел Хогел: она вовсе не хотела, чтобы он понял, как много она думает о нем. Ведь это могло быть принято за свидетельство серьезного чувства.

Она медленно развернула набросок, стараясь не порвать его в тех местах, где Ромми напустил слюней. Показывая работу Лорел, она на нее сама не смотрела: она уже достаточно рассматривала его, достаточно недоумевала в одиночестве.

В бельведере воцарилась тишина, нарушаемая только жужжанием пчел, облюбовавших густую глицинию, да шумом волн, разбивающихся внизу о берег. Уоррен посмотрел сначала на Ника, потом на рисунок, потом на Шадоу. Та не отрывала взгляд от рисунка и улыбалась.

Ник весело засмеялся, обнял Джанну и сказал:

– Придется все им сказать, Коротышка.

Уоррен вопросительно посмотрел на Джанну. Шадоу по-прежнему не отрывала взгляд от рисунка.

– Ник и я... – Джанна не знала, как лучше выразиться. – В общем, мы часто видимся. Я думала о Нике в тот момент, когда постучалась в дверь Лорел. Мы все время обсуждали с ним, как лучше разрекламировать «Голубой грот», поэтому неудивительно, что... Одним словом, Лорел, видимо, нарисовала того, о ком думала я.

– Теперь понятно, почему вместо Йена у нее получился Ник, – сказал Уоррен.

Ник похлопал Джанну по спине и заглянул ей в глаза. – Она прочла твои мысли.

Шадоу недоверчиво покачала головой.

– Почему же тогда она изобразила его в форме британского военного летчика?

17

Джанна, прижимая к груди свернутый в трубку лист, поднялась следом за Шадоу на второй этаж, чтобы переодеться к ужину. Она до сих пор удивлялась, как Лорел удалось прочесть ее мысли и нарисовать Ника, а не Макшейна. Восхищаясь уникальными способностями Лорел, она одновременно испытывала разочарование из-за того, что не смогла подарить тете Пиф портрет Йена. Тете по-прежнему придется довольствоваться воспоминаниями.

Джанна снова и снова представляла себе в лицах историю Йена и Пифани, начиная с их встречи в темноте тоннеля, когда Пифани решила, что Йен гораздо старше ее. Потом она огорчалась, что красавчик репортер не заинтересуется такой простушкой и любительницей книг, как она. В который раз Джанна попыталась представить себе внешность Йена. Высокий красивый шотландец – вот все, что она знала от тети. Почему-то он казался Джанне блондином, хотя до таких подробностей тетя Пиф не доходила. Так каким же он был? Носил ли, будучи репортером, форму пилота британской бомбардировочной авиации, в которую был одет человек на рисунке?

Преодолевая ступеньки, Джанна думала и о необыкновенном спокойствии, которым отличалось поведение Шадоу с той минуты, когда она задала свой риторический вопрос о форме. Они с Шадоу ни разу не беседовали по душам с тех пор, как Джанна призналась подруге, что застала Коллиса с любовницей.

– Прости, что я в последнее время не звонила тебе. Я была слишком занята отелями и предстоящим открытием «Голубого грота». Такое новое для меня дело.

Шадоу остановилась на ступеньке, держась за лакированные перила.

– Я все понимаю. У тебя начинается с Ником роман.

– Может быть. – Джанна не могла вот так просто сознаться, что их отношения исчерпываются сексом. – Не могу объяснить, что со мной творится здесь, на Мальте. Я была совершенно сломлена отцовским завещанием и изменой Коллиса. В Лондоне я сомневалась, что переживу все это. Но здесь мне стало казаться... – она не знала, как лучше объяснить свои чувства, – будто все это происходило не со мной. Мне по-прежнему больно думать об отце и о Коллисе, но теперь я вспоминаю их все реже и реже...

– Зато о Нике ты думаешь неотступно.

– Да, – призналась Джанна. – Меня очень влечет к нему – телесно.

– Ты уверена, что только это и не более того? – чуть насмешливо спросила Шадоу, открывая свою дверь.

– Надеюсь, – негромко пробормотала Джанна. Ее слова почти совсем заглушил плеск воды: няня купала Хло. – Я думала, что люблю Коллиса, а посмотри, чем все закончилось. Я совершенно точно знаю, что сейчас абсолютно неподходящий момент для того, чтобы влюбляться.

– Почему?

– Не забывай, формально я до сих пор замужем. Разведенной я буду объявлена еще только через полгода. Да и в любом случае – Ник мне не пара. Мужчина с такой внешностью никогда не будет знать отбоя от женщин. Зачем мне повторение истории с Коллисом? К тому же Ник по-прежнему любит жену, которой уже несколько лет нет в живых.

– Ты считаешь, что это справедливо – обвинять Ника в том, что он интересный мужчина, но при этом способен на преданное чувство? – невозмутимо спросила Шадоу, направляясь из гостиной в спальню, где она открыла дверь в ванную. Не дожидаясь ответа Джанны, она попросила няню проследить, чтобы Хло не попало мыло в глаза.

Джанна не знала, что и подумать. Ник вызывал у нее противоречивые чувства с той самой ночи, когда она столкнулась с ним в темноте. Шадоу, как обычно, проявляла завидную проницательность, но отнюдь не спешила делиться собственным мнением. Единственным способом узнать, что она думает, было задать ей прямой вопрос.

В руках у Шадоу появился пакет с надписью «Рискованное дело». Джанна с удовольствием вспомнила, что это она предложила Шадоу открыть бельевой магазинчик в торговой зоне отеля «Голубой грот», а Уоррена привлекла к изготовлению рекламного видеоролика. Чем больше времени будут проводить вместе эти двое, тем скорее Шадоу поймет, что Уоррен любит ее и уже не покинет, как много лет тому назад.

– Это тебе. – Шадоу подала Джанне свой фирменный пакет. – Здесь образцы моего нового товара.

– Спасибо. – Джанна решила, что это ее откровенность насчет Ника побудила Шадоу подарить ей образцы эротического нижнего белья – невесомые изделия из черного шелка и кружев. Шадоу много лет подряд высмеивала интимные предметы ее туалета как взятые напрокат из каменного века. Интересно, как относится подруга к Нику? Наверняка он пришелся ей по вкусу.

– Что ты скажешь о Нике?

– Он мне нравится. В нем нет самодовольства.

Джанна усмотрела в этом ответе намек на Коллиса.

Шадоу никогда не критиковала его напрямую, но Джанна знала о ее неприязни.

– Я посмотрела, как располагались звезды в момент рождения Ника. Сатурн в созвездии Льва. Это означает, что Ник всю жизнь выступает в роли ведущего. Он – прирожденный лидер.

Джанна разглядывала черные кружева, высовывающиеся из пакета. Она в отличие от многих никогда не посмеивалась над Шадоу за ее увлечение астрологией и гаданием. Напротив, всякий раз внимая ее пояснениям, Джанна усвоила многие из ее теорий. Она знала, что Сатурн считается ключом к пониманию предшествующей жизни. В ее гороскопе Сатурн располагался в созвездии Стрельца, благодаря чему она превращалась в скиталицу, пожившую в самых различных культурных средах. Гороскоп Шадоу сулил ей разлуку с Уорреном.

– А что говорят звезды о моем брате? – спросила Джанна, переводя разговор на отношения между Шадоу и Уорреном.

– Сатурн в Козероге. Во все времена Уоррен был воплощением правильности и надежности, но его задача – развить собственную индивидуальность.

Джанна согласилась про себя с оценкой характера брата.

– Он сильно изменился с тех пор, как вы перестали встречаться.

– Да, он нашел себя. Он – именно тот человек, в котором нуждается Англия.

– А ты? Ты не нуждаешься в таком мужчине, как он?

– У нас несовместимые символы. Карты подтверждают это. Когда я в последний раз поступила вопреки картам... – Шадоу умолкла.

– Карты здесь ни при чем. Я убеждена, что Уоррен совершил ошибку, уступив требованию Реджинальда перестать видеться с тобой, С тех пор многое переменилось. Дай ему еще один шанс.

– Если наступит благоприятный момент, мне будет подай сигнал.

Джанна не стала спорить, так как слишком ценила дружбу Шадоу. Она полагала, что Уоррену и Шадоу достаточно почаще видеться, чтобы привести в действие тот механизм, который Шадоу предпочитала называть космической силой и кармой.

Быстро переодевшись к ужину, Ник и Уоррен встретились в гостиной домика, где жил Ник. Разговор зашел о съемке рекламного ролика, намеченной на следующее утро.

– Будьте самим собой, – наставлял Ник дебютирующего ведущего. – Представьте, что рассказываете близкому другу о прекрасном курорте, где вы только что побывали.

– Постараюсь, – пообещал Уоррен. – Я не слишком уютно ощущаю себя перед камерой.

– Никогда бы не подумал! Вы выглядите на экране раскованным и, что самое главное, совершенно искренним. Именно этого и ждет зритель: ему хочется верить человеку на экране.

– Значит, моя искренность заслуживает доверия? – Уоррен тряхнул русой головой. – Жаль, что другие воспринимают меня иначе.

– Вы имеете в виду Шадоу? – догадался Ник. – У вас что, несовместимые знаки?

– Если бы только это... – тихо отозвался Уоррен.

Ник пожалел, что допустил бестактность. Ему нравился Уоррен, но они были едва знакомы. Личная жизнь Уоррена совершенно его не касалась. Сам Ник, безусловно, не захотел бы, чтобы брат Джанны выпытывал подробности его собственной личной жизни.

– Много лет назад я собирался жениться на Шадоу, но мой отец твердил, что это недопустимый мезальянс. Я был молод и подвержен влияниям. Я послушался его, но чем дальше, тем больше сожалею об этом.

– Шадоу вас не забыла.

– Шадоу всегда проявляла понимание. Она с самого начала твердила, что карты против нас, и ни в чем не обвиняла меня лично.

– Прекрасно, – не удержался Ник, – вот вам и отпущение грехов.

– Я никогда не искал себе оправданий и не винил отца. Я не умел пойти против его воли. В случившемся, конечно, виноват я сам.

Несчастное лицо Уоррена и его горький тон вызвали у Ника сочувствие. Брат Джанны был ему по-настоящему симпатичен. Узнав, что Уоррен носит графский титул, Ник подумал было, что он увлечен в основном псовой охотой, однако Уоррен оказался интересным человеком с чувством ответственности, причем по отношению не только к семье, но и ко всей стране.

– Шадоу убеждена, что нам не судьба быть вместе. Она верит, что мы уже были вместе в разных прошлых жизнях, однако я всегда отдавал предпочтение политике, разлучавшей нас.

– Какая чушь! – Ник тут же пожалел о своей пренебрежительной реакции. Уоррен был с ним совершенно искренен. – Одно дело, что Шадоу сопутствует успех в бизнесе: она человек с воображением. Другое – жизнь в прошлом. Ведь это несерьезно, вы не считаете?

– Когда-то считал, – признался Уоррен, – но теперь у меня появились сомнения. Однажды Шадоу совершила под гипнозом путешествие в прошлое, в Древнюю Грецию, где она была моей рабыней...

– Вашей рабыней? – Любопытная картинка: Ник представил себе эпизод из низкопробного видеофильма.

– Мы потратили немало времени, чтобы во всем разобраться, потому что загипнотизированная Шадоу говорила на каком-то из диалектов древнегреческого. Ее речи сумел перевести только оксфордский профессор.

– Неужели? – Для этого у Ника уже не было логического объяснения. Его вдруг охватило странное чувство – точно такое же посетило его, когда он увидел рисунок.

– Шадоу страдала: я уступил ее другому мужчине в обмен на политический пост.

– Вы что, присутствовали при сеансе гипноза?

– Нет, я знаю все от профессора Олгесби, занимавшегося переводом во время сеанса. Видимо, в той жизни я был эмоционально незрел.

– А была еще и другая? – Господи, наступит ли этому конец?

– Мы были вместе и в средние века.

Ник пожалел, что плохо разбирается в этом периоде истории. Он помнил, что один его знакомый называл те времена «тысячелетием без ванны».

– Рассказывайте, рассказывайте... – сказал Ник. – Как это было?

– Я любил Шадоу, но женился на другой, чтобы добиться благосклонности короля и места при дворе.

Ник уже жалел, что завел разговор о Шадоу. При всем своем уме она очень уж своеобразная особа. Если она действительно верит во все это, Уоррену можно только посочувствовать.

– А потом, во время Французской революции...

– Вы и там успели отметиться? – Ник часто дразнил Джанну по этому поводу и, честное слово, не мог относиться к подобным бредням серьезно.

– Шадоу уверена, что я был Робеспьером.

– Владыкой террора? – Ник знал о Французской революции крайне мало – только то, чему его научили в кратком историческом курсе в колледже, – но зловещий Робеспьер ему запомнился. Между ним и Уорреном не было ничего общего. Если верить Шадоу, то Уоррен – простите, Робеспьер – виновен не только в смерти Шадоу, но и в гибели Джанны и Ника. Наверное, поблизости ошивается и старушка Мария-Антуанетта. Ник с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Если Мария-Антуанетта вернулась, то наверняка в обличье Одри.

– На месте Шадоу я бы держался от вас подальше, – рискнул пошутить Ник.

– Она считает, что от жизни к жизни люди меняются. – Уоррен относился к этому разговору серьезно. – Она не боится, что я ее убью, просто опасается, что брошу.

– Есть ли способ ее переубедить? – спросил Ник.

– Остается надеяться, что она вытянет при гадании десятку «чаш». Она уверена, что все в мире меняется, а карты – отражение этих изменений. Десятка «чаш» означает счастливую семейную жизнь.

Джанна извинилась и пошла переодеваться, держа пакет с бельем в одной руке и свернутый в трубку рисунок в другой. Ромми гонял Милли и Такси по холлу. Его мордочка была вся в крошках – видимо, он вволю полакомился печеньем, которое всегда держала у изголовья Одри.

Комнаты тети Пиф располагались в соседнем крыле. Джанна замедлила шаг. Рисунок беспокоил ее по-прежнему. Джанна откладывала разговор о Йене с тетей Пиф, так как не умела врать. Тетя наверняка почует неладное, и Джанне придется открыть ей, что Йена не было на затонувшем «Нельсоне». Однако любопытство взяло верх, и она постучала в двойную дубовую дверь. Тетя Пиф была начеку.

– Мне нравится твой новый купальник, – сказала она с улыбкой, – но не пора ли тебе одеться к ужину?

– Я просто хочу задать тебе один вопрос. Каким был Йен Макшейн внешне?

Тетя Пиф жестом пригласила Джанну войти и ответила:

– Голубоглазый брюнет, более шести футов роста. А что?

– Просто так. – Джанна отвела глаза. Видимо, сходство между этим описанием Йена и Ником – простое совпадение. – Он не был похож на Ника?

Тетя Пиф посмотрела в окно, из которого были видны все те же странно расположенные качели в саду.

– Был.

– Чуть-чуть?

Пифани неуверенно кивнула. Джанна не поверила ей.

– Или больше, чем чуть-чуть?

Тетя Пиф отвернулась от окна.

– Я видела его двадцатишестилетним. Ник на одиннадцать лет старше.

– Да, конечно, – сказала Джанна, отчаянно подыскивая разумное объяснение, – Ник старше Йена, погибшего двадцатишестилетним, но если не брать во внимание разницу в возрасте, то они похожи?

– Они двойники, – наконец призналась Пифани.

Джанна в ошеломлении уставилась на тетю. Вот теперь все встало на свои места, но истина оказалась совершенно головокружительной. Двойники? Значит, Лорел Хогел вовсе не ошиблась. Джанна заглянула в тетины светлые серо-зеленые глаза, понимая, что Лорел не ошиблась и в другом: Йен Макшейн действительно пал жертвой убийства.

Тетя Пиф обняла Джанну.

– Я не говорила тебе об этом, потому что боялась, что ты сочтешь меня старой дурой за мою привязанность к Нику.

– Никогда в жизни! Приняв у тебя дела, я обнаружила, что создать собственный бизнес очень трудно. Ума не приложу, как это тебе удалось. Для этого надо быть сильной женщиной весьма трезвого ума.

– В этом было все содержание моей жизни. – Она показала рукой на окно. – Но мне не чужда сентиментальность. Я назвала эту усадьбу «Соколиным логовом» в честь Йена. Качели стоят таким образом, чтобы было видно место в море, где пошел ко дну «Нельсон». У меня такое чувство, что я не расставалась с Йеном – ведь я знаю, что он лежит там. Иногда – все-таки я, наверное, старая дура – я даже беседую с ним.

Джанна зажмурилась, призывая себя к спокойствию. Ее переполняла любовь к Пифани и решимость разобраться в судьбе Йена. Она медленно развернула рисунок.

– Боже! – На глаза Пифани навернулись слезы. – Это Йен в форме летчика бомбардировочной авиации, которую он всегда носил. Вот это, – она указала на заплату на левом плече, – дыра от упавшей с разбомбленного здания горящей щепки. Я сама зашивала. Откуда у тебя этот рисунок?

– От художницы-медиума. – Джанна произнесла это скороговоркой, не желая открывать, что еще она узнала от Лорел. – Я была поражена тем, насколько это похоже на Ника. Я решила, что она ошиблась. Как ты объясняешь их сходство?

– Никак. Познакомившись с Ником, я наняла частного детектива, который навел подробные справки о его родословной. Оказалось, что никто из его родни не происходит из Шотландии. – Она не спускала глаз с портрета.

– Но должно же существовать какое-то объяснение...

Выражение глаз тети Пиф лучше всяких слов передавало ее нежные чувства.

– Некоторые вещи объяснить невозможно. Немного помолчав, Пифани вдруг начала рассказывать:

– Во время войны, примерно месяц спустя после падения Тобрука, мне дали сразу два выходных, и я помчалась к друзьям в Мосту, думая, что там можно отдохнуть от нацистских бомбежек. В воскресенье мы пошли в церковь Святой Девы Марии. В самый разгар службы завыли сирены. Мы остались в церкви, решив, что немцы летят кружным путем, чтобы не нарваться на огонь зениток, и разгрузятся, как всегда, над Валлеттой. Однако их целью на этот раз стала Моста. Мы поняли это слишком поздно – когда бомба угодила прямо в церковь: она пробила древнюю крышу и упала на алтарь.

– Вы все, наверное, залезли под скамьи?

– Нет, я смотрела в лицо смерти и ждала, когда произойдет взрыв. Этого так и не случилось, хотя бомба была в полном порядке. Большинство приняло это за чудо, а я – за знак свыше: господь на нашей стороне, врагу не видать победы. Мальты ему не взять.

– Так и получилось.

– Да. Впереди нас ждало еще немало черных дней, но меня не покидала вера. Так же крепко я верю теперь в Ника Дженсена. Некоторые вещи невозможно объяснить: ну, почему он так похож на Йена? Мне хочется верить, что его послал мне бог – вместо сына.

Сын? Сначала Джанна подумала, что ослышалась, но потом поняла, что это вполне естественно. Тетя всегда хотела иметь детей, однако вынуждена была довольствоваться племянниками. Сходство между Ником и Йеном объясняло ее непостижимую ранее симпатию и безграничное доверие к Нику Дженсену.

– Думаю, он послан не только мне, но и тебе.

– Мне?! – Джанна разинула рот. Неужели тетя знает об их отношениях? Вполне возможно, при ее-то наблюдательности!

– Между твоей и моей жизнью много параллелей. Ты очень напоминаешь меня в молодости.

Когда Джанна поспела к столу, было уже подано заливное – Ник к нему не прикоснулся. Ужинающие обсуждали будущий собачий магазинчик Одри на Бошам-плейс. Ник так и сыпал предложениями: диетические блюда для собак, мятные конфеты для свежести дыхания в форме косточек, резиновые сапожки на случай дождя, безалкогольный напиток для четвероногих.

Увидев бодрую улыбку тети Пиф, Джанна тоже улыбнулась. Покинув тетины апартаменты, она пережила сложные чувства. Тетя Пиф оказалась сентиментальнее, чем она думала. Ее сердце было пленено одной неугасимой любовью и полно решимости не дать затухнуть памяти Йена.

Джанне не хотелось приносить в жизнь горячо любимой тети, всегда служившей для нее примером, новое горе, однако она знала, что то, что связывает ее и Ника, не может сравниться с тем, что познали Пифани и Йен. Ник дождется перевода и исчезнет. Одной мысли об отъезде Ника оказалось достаточно, чтобы ее пронзила острая боль, не дававшая сосредоточиться. Ничего, надо учиться смотреть правде в глаза: он скоро уедет.

Но даже если бы он и остался, даже если бы их отношения вышли из стадии голой физиологии, он не перестал бы любить покойную жену. Он не говорил этого напрямую, но Джанна поняла это без лишних слов. Фотография Аманды Джейн стояла у него на комоде. Всякий раз, когда Джанна и Ник занимались любовью, это происходило на глазах у его жены. Безмолвное напоминание об истинной любви!

Она позволила Кларе забрать у нее тарелку с недоеденным томатным желе, продолжая размышлять о Нике. Не вздумай в него влюбиться! Не заразись романтическими фантазиями тети Пиф!

Ей наконец удалось сосредоточиться на собственных проблемах. Коллис... Она слишком долго оттягивала неизбежное выяснение отношений. Она все еще ожидала, что он явится выманивать у нее прощение, однако он ограничивался различными подарками, держась на расстоянии. Пытается откупиться от неприятностей – как это на него похоже! Она выругала себя за то, что не догадалась об истине гораздо раньше. Как ее угораздило принять отношения с Коллисом за любовь?

– Держу пари, Джанна знает, как назвать фигурку собаки, которую вы собираетесь укрепить на двери магазина, – заверил Ник Одри, чем отвлек Джанну от ее мыслей.

– Фидо, – машинально откликнулась Джанна. – «Fidus» по-латыни значит «верный».

– Отлично, – сказала Одри. – Верный друг человека – совсем как Ромми.

С точки зрения Джанны, Ромми как раз не отличался особенной верностью. Переодеваясь, она слышала его ворчание: он пытался проникнуть к Нику, и только появление Такси и Милли отвлекло его. Подобно Такси, Фон Роммель был от Ника без ума.

За столом мирно переговаривались и лакомились «лампукой». Джанна не сомневалась, что Нику не понравится эта мальтийская рыба, но она ошиблась: он подмигнул ей и полностью очистил тарелку.

Джанна наблюдала за тетей Пиф, которая внимательно слушала Ника, утверждавшего, что «От-Дог» – отличное название для магазина: оно запоминается и говорит о нацеленности на состоятельного покупателя. Значение названия нельзя недооценивать. Например, «Империал-Кола» явилась на китайский рынок с фонетическим эквивалентом своего громкого для европейского уха названия, не зная, что по-китайски «им пер ал» значит «ешь мягкого пескаря»; пришлось срочно что-то придумывать...

Тетя Пиф встретила рассказ веселым смехом. Джанна дала себе слово, что обязательно доберется до истинной причины смерти Йена. Ей не удастся доставить тете удовольствие, задержав Ника на Мальте, но она хотя бы раскроет тайну Йена. Она наметила разузнать у Ника о результатах его общения с властями Бардии, а дальше действовать самостоятельно.

После ужина Джанна села за письменный стол, чтобы изучить компьютерный график дежурства гостиничного персонала. Такси грыз у ее ног косточку. Ей было любопытно, как идут дела у Ника и Уоррена, занимающихся в гостевом домике сценарием рекламного ролика. Она убедила себя, что им не обойтись без ее помощи, хотя на самом деле это был всего лишь предлог, чтобы увидеться с Ником. Приоткрыв дверь, она обнаружила, что Ник собственной персоной поднимается по лестнице. О том, чтобы пустить его к себе, не могло быть и речи – ведь рядом располагались Одри и Эллис.

Она шмыгнула обратно, не зная, что предпринять, но радуясь, что он стремится к ней так же настойчиво, как она к нему. По прошествии нескольких секунд, которых ему за глаза хватило бы, чтобы добраться до ее комнаты, она снова приоткрыла дверь и не поверила своим глазам: Ник исчез в комнате Шадоу.

– Минутку, – сказала Шадоу и поманила Ника в спальню. – Я читаю Хло перед сном.

Ник остался стоять у двери и покорно дослушал сказку. Шадоу поцеловала дочь, пожелала ей доброй ночи и вернулась в гостиную. Ник сел напротив нее, спрашивая себя, зачем он делает то, что клялся никогда не делать, – лезет в чужие дела.

– Вы пришли, чтобы попросить меня погадать вам?

– Нет, чтобы поговорить с вами об Уоррене.

Шадоу взяла с кофейного столика колоду карт и сказала:

– Тут не о чем говорить. Мы с ним друзья – и только.

Шадоу чем-то напоминала Нику его мать, видимо, таким же отсутствующим взглядом. А иногда она, наоборот, казалась ему полной противоположностью его матери: упорной, полной творческих замыслов. Если копнуть глубже, то Шадоу, вернее всего, была похожа на самого Ника. Задав соответствующий вопрос Уоррену, он услышал в ответ, что у Шадоу было несчастливое детство. Она страдала от одиночества, и рядом с ней не оказалось людей, подобных Прескоттам, которые спасли бы ее, окружив любовью.

– Пятнадцать лет тому назад мы пытались стать не только друзьями, но из этого ничего не вышло, – прервала Шадоу его размышления.

Ник не столько услышал, сколько почувствовал боль, оставшуюся у нее в душе.

– Ничто не говорит о том, что с тех пор что-либо изменилось.

Разговор с Уорреном убедил Ника, что рациональные аргументы не возымеют на Шадоу никакого действия. Из спальни раздался плач Хло. Шадоу отложила карты и сказала:

– Простите, но у няни выходной.

Ник взял колоду и стаи рассеянно тасовать ее, пока Шадоу успокаивала дочь. В гадании он был полным профаном. Когда Шадоу вернулась, он со всей возможной убедительностью сказал:

– Знаете, моя прапрапрапрабабка – не ошибся ли он с поколениями? – была ведьмой.

– Неужели? – Шадоу отнеслась к его заявлению скептически. Она вовсе не была помешанной, а очень и очень умной женщиной. Нику требовался особый такт и все его везение, чтобы добиться успеха.

– Да, – подтвердил он с обезоруживающей искренностью. – Ее повесили в Салеме.

Он мало знал о родословной отца, зато мать часто вспоминала эту семейную легенду, используя ее, чтобы напугать Ника и Коди и призвать их этим к послушанию.

– Какое горе для семьи! – с сочувствием произнесла Шадоу.

Ник уныло кивнул. Он вполне мог претендовать на приз за актерское мастерство. У него имелись сильные сомнения в том, что его дед и бабка гордились имеющейся в их роду ведьмой.

– Давайте я вам погадаю, – предложил он, указывая на колоду. – Возьмите карту.

– Одну?

Конечно, при гадании одной картой не обойтись; надо было подробнее расспросить о разных методах Уоррена. Ник добродушно улыбнулся, зная, что за такую улыбку ему легко предоставили бы в кино роль сеятеля добра, предпочтительно проповедника.

– Так гадали в нашей семье с самого Салема.

Она не до конца поверила ему, но все же вытащила из колоды карту и не глядя сунула ее Нику. Он произвел с картами незаметную манипуляцию – не такую стремительную, как когда-то при играх с дружками на складе, но все же успешную. На стол полетела карта, которую она якобы выбрала, – десятка «чаш».

– Глядите, похоже, что вам светят счастливые отношения.

Шадоу не поверила своим глазам.

– Я никогда не вынимала этой карты.

– Возможно, теперь в вашей жизни наступили перемены.

– Не исключено, – согласилась Шадоу. – Карты показывают судьбу в ее развитии. Все может измениться. – Ее глаза подозрительно сузились, карта вызывала у нее все больше недоверия. – Для большей убедительности надо бы погадать по полной программе, по-цыгански. – Она вопросительно взглянула на Ника.

– Чего ради? – Он подался вперед, глядя на нее в упор. – Вы хотите воспользоваться этим шансом или нет?

– Хочу.

– Уоррен сейчас в гостевом доме. Почему бы вам не пойти и не поговорить с ним?

– Я не могу бросить Хло. Если она проснется, а меня не окажется рядом...

– Я побуду с ней. Я позову вас, если понадобится.

– Обещаете не бросать ее одну? Она страшно испугается.

– Я никуда не уйду, обещаю.

Шадоу взяла колоду.

– Теперь моя очередь. Перед моим уходом вы должны вытянуть одну карту.

Джанна с удовольствием разглядывала себя в высоком зеркале, натянув черную шелковую рубашку, оказавшуюся в пакете среди прочего белья из магазинчика Шадоу.

– Я неплохо выгляжу, да, Такси? Но этого, разумеется, недостаточно, чтобы Ник Дженсен проявлял постоянство.

Услышав заветное имя, Такси отчаянно завилял хвостом. Джанна сняла рубашку и бросила ее на кровать.

– К чему иллюзии? Ник ничем не отличается от Коллиса.

Шадоу, несомненно, отправила его восвояси. Твердо решив забыть Ника, Джанна стала рыться в пакете, поражаясь изобретательности Шадоу: здесь были трусики с разрезом на интересном месте, трусики с меховой оторочкой. Распаковав несколько свертков, Джанна громко засмеялась, на время забыв об обиде, нанесенной ей Ником.

Ей приглянулся шелковый лифчик цвета спелой малины. Эта вещица имела более консервативный покрой, чем остальные предметы из пакета, больше соответствовала ее стилю. Дорогой шелк приятно холодил кожу. Вот и подходящие по тону трусики, ткань, кажется, бумажная.

Джанна вертелась перед зеркалом, радуясь, что ее ноги благодаря покрою купальных трусиков кажутся длиннее, чем в действительности.

– Ну тебя к черту, Ник Дженсен, – сказала она, обращаясь к своему отражению. – Больно ты мне нужен!

Она вернулась к кровати и присела, собираясь снять слишком экстравагантное, на ее взгляд, эротическое белье и вернуться к работе. Внезапно в дверь негромко постучали. Решив, что это Клара, Джанна поспешно накинула поверх белья старый халат и открыла дверь.

В дверях стоял Ник с озорным выражением на лице, памятным ей по тому вечеру, когда он заставил ее обжечься своим чили.

Она не улыбнулась ему в ответ, а, наоборот, нахмурилась. Как она и предполагала, Шадоу дала ему от ворот поворот. Неужели он думает, что Джанна смирится с ролью рака на безрыбье? Такси носился вокруг, виляя хвостом.

– Ты умеешь менять пеленки? – спросил Ник.

– Конечно, ведь я помогала Ша...

Ник схватил ее за руку.

– Тогда пошли. Хло лежит мокрая.

– А где Шадоу?

– С твоим братом. Я приглядываю за ребенком.

– Кроме шуток? – Она облегченно вздохнула: значит, он не польстился на Шадоу. – Как тебе это удалось?

– Это не я, а карты.

Джанна бросилась в комнату Шадоу, сопровождаемая Такси и Ником. Хло крепко спала в колыбели. Ее пеленки оказались совершенно сухими.

– Ее не надо переодевать, – сообщила Джанна шепотом Нику, вернувшись на цыпочках в гостиную.

Достаточно было одного взгляда на его физиономию, чтобы понять, что это для него не новость. Опять он ее провел!

– Ник, мы ведь договорились...

– Никто ничего не узнает. – Он подошел ближе. Ей был хорошо знаком этот его «постельный» взгляд.

– Одри находится прямо над нами. Доктор Осгуд дает ей снотворное, но иногда она все равно не может заснуть.

– Единственное лекарство, которое она от него получает, – это крепкое мясцо.

Джанне понадобилось не меньше пяти секунд, чтобы понять, что он имеет в виду, – Какой ты грубиян!

– Но ведь я прав. – Ник нагнулся, чтобы приласкать Такси, который немедленно повалился на спину, задрал лапки и с готовностью подставил брюшко.

– Нет, не прав. Он уже много лет состоит при матери личным врачом. Этим все исчерпывается, – Лично она подозревала, что Эллис Осгуд неровно дышит к Одри, но та боготворила своего Реджинальда. Он бы с негодованием отверг сближение с представителями «низов», к каковым относил провинциальных врачей, а также Шадоу Ханникатт. Уоррен, по счастью, не перенял отцовского снобизма, но Одри жила у Атертонов во время войны, полюбила наследника титула и вышла за него замуж. С тех пор каждое слово графа Лифорта было для нее законом. Джанна не могла себе представить, чтобы Одри поступила наперекор Реджиншгьду, даже после его смерти. Однако она остереглась выстраивать эту аргументацию для Ника. Меньше всего ей хотелось, чтобы он относился к ее семье как к законченным снобам.

– Поверь мне, они спят вместе, – гнул свое Ник, приводя Такси в неистовство ласковым почесыванием.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что они свободно заходят в личное пространство друг друга. – «Постельный» взгляд его голубых глаз остановился на ее губах, и она поймала себя на желании, чтобы он перешел от слов к делу. – Разве ты не знаешь, что у каждого есть собственное пространство радиусом в полтора фута? Ты никогда не замечала, что влюбленные всегда стоят ближе друг к другу, чем к другим людям? Они испытывают друг к другу доверие, поэтому переступают границы индивидуального пространства. – Их разделяло всего пара дюймов, а не пресловутые полтора фута, его рука поглаживала ей плечо, беспардонно нарушая границу ее «пространства». – Если бы я был тебе чужим, ты отступила бы на шаг. Тебе было бы не по себе от такой близости.

«Мне нравится, когда ты близко», – подумала она.

– Никогда не обращала внимания, как близко подходит к моей матери Эллис Осгуд.

– А я обращал. Еще я заметил, что твой брат смотрит на Шадоу как коршун, но никогда не осмеливается проникнуть в ее пространство.

Он одним рывком распахнул ее халат. Она и забыла, что не успела снять кричащий лифчик и малозаметные трусики.

– О, я становлюсь сторонником сокращения пространства, – изумленно сказал он, трогая гладкий лифчик.

То же самое могла бы сказать о себе и она.

Он провел указательным пальцем по краю трусиков.

– Отлично. – У нее уже подгибались колени. – Как раз в моем стиле. Что за материальчик?

– Искусственная ткань.

– А по-моему, это похоже на салфетку. – Она чувствовала через тонкий матерная, как горяча его ладонь.

– Я тебе подскажу: есть четыре варианта аромата, – сообщила она слабеющим голосом.

Ладонь Ника уже находилась у нее между ног.

– Уж не о еде ли ты?

– Кажется... – говорить было уже почти невозможно. – Это специальное съедобное белье.

– Помнишь, что произошло в последний раз, когда ты меня обманула?

– Нет, честно: эти трусики бывают шоколадно-трюфельными, со вкусом лайма, малиновыми и тутти-фрутти.

Ник целовал ее в шею, сползая все ниже.

– Прекрати! – простонала она, но он проигнорировал ее мольбу.

– Новое слово в кулинарии, – прокомментировал он. – Трусики на любой вкус! – Он почмокал и облизнулся. – Хочешь кусочек, Такси?

Песик с воодушевлением встал на задние лапки и забарабанил передними в воздухе.

– Ник, – прошептала она, потеряв голос, – неужели ты собираешься есть...

– Нет, конечно. Ты знаешь, что я знаток, но еще не гурман. Я не потребляю столь экзотических блюд.

– Дай слово... – Его рука, задержавшаяся у нее между ног, заставила ее совершенно потерять ясность мысли. – Пообещай, что не станешь это есть. Это образцы Шадоу!

– Есть?! Что ты, неужели я, по-твоему, заманил тебя сюда, чтобы набить рот малиновыми подштанниками? Как ты могла такое подумать – при ребенке, спящем ангельским сном в соседней комнате?!

– Ну, я...

– Я пригласил тебя сюда, Коротышка, не потому, что запланировал полакомиться на десерт твоими трусиками, а с иной целью... – Он со значением понизил голос. – Мы вполне можем последовать примеру Одри и ее доктора.

18

Услыхав стук в дверь, Уоррен приготовился обнаружить за ней Ника, но вместо Ника там оказалась Шадоу в сопровождении Ромми. У него перехватило дыхание, но серьезное выражение глаз Шадоу подсказало ему, что она явилась не ради него, а по более серьезному поводу. Его охватило такое острое разочарование, что он удивился собственной реакции. Чего он, собственно, ожидал? Он всегда сам звонил ей, сам навещал. Только экстренный случай мог заставить ее нарушить эту традицию.

Потом она улыбнулась своей неотразимой улыбкой, неизменно находившей отзвук в его сердце.

– Ник считает, что тебе может понадобиться помощь со сценарием видеоролика.

Стараясь не выдать удивления, Уоррен попятился, пропуская ее в дверь, и мысленно воздал хвалу Нику.

– Кто же остался с Хло? – Он знал, что няня взяла выходной, а Шадоу ни за что не оставила бы дочь одну. Слишком часто она сама просыпалась ребенком среди ночи от кошмара и не находила рядом никого, кто бы сумел ее успокоить.

– С ней Ник. – Шадоу присела на плетеный диванчик.

Ромми последовал за ней, напряженно принюхиваясь. Уоррен едва не вышвырнул проклятое создание за дверь, но вовремя вспомнил, что именно Шадоу подарила его матери эту собачку. Он уселся рядом с Шадоу, недоумевая, каким образом Ник добился такого результата.

– В моих комнатах нет телевизора. Может, стоит предложить Нику какую-нибудь книжку?

Уоррен оглядел небольшую гостиную. Единственная книжная полка была заставлена кассетами с книжными текстами, судя по названиям. Сейчас, когда Шадоу сама явилась к нему, Уоррен не намеревался делить ее с кем бы то ни было.

– Не сомневаюсь, что он сам найдет себе занятие.

– Наверное, ты прав. Он сказал, что Джанна поможет ему приглядеть за Хло.

Уоррен вспомнил, как Джанна показывала им рисунок, на котором вместо Йена Макшейна был изображен Ник. Уоррен еще тогда догадался, что отношения его сестры и Ника не просто дружеские и уж, конечно, не ограничиваются деловыми.

– Мне не нравится, что Джанна завела любовника, пусть даже такого славного, как Ник, едва успев подать на развод. Не хочу, чтобы ей снова причинили боль. Они ведь едва знакомы, можно сказать, совсем чужие люди.

– Нет, не чужие. Они просто знакомятся снова.

Уоррен не проявил желания обсуждать Французскую революцию и вероятность встречи между Ником и Джанной в прошлой жизни.

– По-моему, Джанна сильно увлеклась им. Рисунок – хорошее тому доказательство.

– Рисунок доказывает лишь одно: Ник похож на Йена.

– Почему ты так считаешь?

Она повела плечами, по которым рассыпались ее густые рыжие волосы.

– Думаю, душу Йена потянуло на Мальту – туда, где он познал счастье, любовь.

Джанна рассказала им еще в Лондоне историю Йена и Пифани. Весьма романтично. Именно такие любовные истории захватывали воображение Шадоу. В свое время он и Шадоу тоже пережили любовное увлечение, но с тех пор прошло много лет – и несколько ее мужей. Он не был уверен в ее теперешних чувствах. Тем более в этом надлежало разобраться. Неожиданное появление Шадоу ясно доказывало, что он ей по-прежнему небезразличен.

Уоррен заглянул в ее карие глаза. Как ему хотелось увидеть в них истинное чувство!

– А ты? Ты нашла любовь?

– Да. Я люблю Хло. – Она потупила взор, опустив ресницы. – А ты?

Он ласково приподнял ее лицо за подбородок и заставил смотреть ему прямо в глаза. Глаза Шадоу расширились, в них читалась неуверенность. Он восторгался ощущением гладкости и тепла ее кожи.

– Ты – единственная женщина, которую я когда-либо любил.

Его рот медленно накрыл ее полуоткрытые губы, рука скользнула по ее щеке и зарылась в густые волны волос. Ее губы задрожали, и он догадался, что быть с ним рядом, избегая телесного контакта, было для нее столь же тяжким испытанием, как и для него. Она обхватила его за шею и притянула к себе. Уоррен ограничился всего одним страстным поцелуем. Им следовало многое решить, прежде чем идти дальше. Он не без сожаления заставил себя отстраниться.

– Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе и стать отцом для Хло.

Ему показалось, что она вот-вот расплачется.

– Это правда?

Вопрос был задан тоном маленькой девочки, потерявшейся во враждебном мире. Неудивительно, что она так доверяет магическим рунам и гадальным картам!

– Правда. Прости меня за то, что я когда-то подчинился отцу и перестал с тобой встречаться. Это была крупнейшая ошибка в моей жизни. Предоставь мне еще один шанс.

Она колебалась, глядя ему прямо в глаза, словно надеясь найти в них ответ. Потом она стала разглядывать складки на своей юбке.

Уоррен боялся дышать – воздух казался ему пропитанным неизбежным поражением. Он чувствовал, что ей хочется его любить, но разрыв многолетней давности лишил ее доверия к нему.

– Прислушайся к своему сердцу, Шадоу. Мы должны быть вместе.

– Хло действительно нужен отец.

Боже, нет! На протяжении стольких одиноких лет он бесчисленно проигрывал в своем воображении эту сцену, заставляя ее призрак отвечать то согласием, то отказом, но ему никогда не приходило в голову, что она способна сказать «да» только ради блага Хло.

– Не надо приносить себя в жертву только для того, чтобы подарить Хло отца. Я надеюсь, что ты будешь моей женой по любви.

Она нахмурилась еще больше.

– Конечно, я люблю тебя. Я никого больше никогда не любила. Когда ты меня бросил, я впала в панику и судорожно стала искать тебе замену. Я просто не могла жить в таком одиночестве. В конце концов выяснилось, что никто не сможет занять твое место. Тогда я и решила завести Хло. Ее я люблю всем сердцем. – Шадоу умолкла и облизнула пересохшие губы. – А тебя я никогда не переставала любить.

Он не смог больше сдерживать волнение. Шадоу с невыносимой нежностью прикоснулась к его руке, и он заключил ее в пылкие объятия. Она прижалась лицом к его груди.

– Я люблю тебя, – прошептал он, зарываясь в ее волосы. – Нас ничто больше не разлучит. – Уоррен крепче сжал объятия, и она, вдруг почувствовав себя в безопасности, поудобнее устроилась у него на плече.

Их объятия были так тесны, словно оба боялись спугнуть чудесное наваждение. Уоррен ласково поцеловал ее в щеку, потом в губы. Отзывчивость ее губ, прикосновение кончика ее языка разбудило пронзительные воспоминания о той былой любви, которую он уже не чаял обрести снова.

– Я вытянула десятку «чаш», – прошептала Шадоу, обдавая его щеку теплым дыханием. – Ник, оказывается, умеет предсказывать судьбу по одной карте. Десять «чаш» – это любовь, дети, семья.

То есть то, к чему она всегда стремилась. Уоррен не стал произносить это вслух. Он не знал, каким образом Ник подстроил, чтобы она вытянула заветную десятку, но чувствовал себя его должником.

– В роду у Ника была ведьма, казненная в Салеме. Наверное, он тоже колдун.

У Уоррена имелись на сей счет серьезные сомнения, но он не стал ее разубеждать, так как почувствовал непреодолимое желание повторить поцелуй.

– Я беспокоюсь за Ника, – сказала она вдруг. – Я тоже заставила его вытянуть карту. Знаешь, что это было? Пятерка «посохов»: беды, опасности.

– Уверен, что Ник сумеет...

Уоррена отвлек царапающий звук. Он забыл, что Шадоу явилась не одна, а в сопровождении Ромми. Что ему надо? Уоррен нехотя поднялся.

– Ромми просится выйти, – сказал он Шадоу, хотя сам, конечно, считал, что вздорная собачонка просто не нашла, что погрызть.

Он приоткрыл дверь, и Ромми пулей вылетел вон, устремившись к главному дому.

Джанна прижалась к Нику; приложив ухо к его груди, она слушала, как колотится его сердце, медленно возвращаясь к нормальному ритму. В темноте раздался ее шепот:

– Как ты думаешь, мы не разбудили Хло?

– Если ребенка не разбудили твои сумасшедшие крики: «Еще! Еще!», то беспокоиться не о чем.

Она шлепнула его по голому бедру.

– Я не кричала!

– Ну, так стонала – знаешь, как громко! Тут уж она была над собой не властна.

– Ничего страшного. – Ник слегка поглаживал ее живот; его пальцы описывали круги, перемещаясь все ниже. – Мне приятно, что тебе доставляет удовольствие заниматься со мной любовью.

Она не собиралась признаваться ему, КАКОЕ это удовольствие; она не продержалась и одной ночи, хотя дала самой себе торжественное обещание, что в присутствии родни ничего подобного происходить не будет. Куда подевалась ее самодисциплина?

– Соберу-ка я одежду и сбегу к себе, пока не вернулась Шадоу.

– Брось! Так быстро Шадоу не вернется, или я совсем не разбираюсь в ситуации. В любом случае ты можешь проститься со своим халатом. Я так сильно отбросил его в сторону, что он улетел на балкон. Думаю, он едва ли задержался и на перилах.

Она спрыгнула с кровати и метнулась на балкон. Теплая ночь предвещала наступление лета, вокруг полной луны сверкали льдинки звезд. Воздух был напоен ароматом цветущего миндаля и поспевающего инжира. Самозабвенный стрекот кузнечиков не смог заглушить уханья совы, облюбовавшей для проживания рожковое дерево. Джанна свесилась вниз и поспешно вернулась в темноту комнаты.

– Мой халат украшает тутовый куст!

Ник уложил ее на себя.

– Могло быть и хуже, – сказал он ей в самое ухо. – Там могли оказаться трусики.

– Кстати, где они?

– Не их ли поедает Таксила?

– Такси, ко мне! – негромко позвала Джанна, но тщетно.

– Такси! – пришел ей на помощь Ник. Щенок кубарем выкатился из темного угла, волоча за собой трусы.

Джанна слезла с кровати и отняла у Такси съедобные трусики, благо что собаку сейчас больше интересовал Ник, чем сладкий малиновый треугольник. Джанна рассмотрела оставшееся от него в свете луны.

– Да, изрядного куска как не бывало!

– Ну как, это вкуснее, чем косточки? – осведомился Ник у Такси, который, устроившись у него на груди, старательно вылизывал ему подбородок. – Непонятно, почему такая прелесть, как Такси, остается в тени, а пакостный Ромми кочует по выставкам?

– Все предки Ромми – сплошь чемпионы.

– То есть спариваться им дозволялось тоже исключительно с чемпионами. Велика радость!

– У Такси пегий носик, а этого не положено. Должен быть абсолютно черный, как у Ромми.

– Ну, так закрасить ему нос – и добро пожаловать на круг!

– Некоторые владельцы делают у собак на носу татуировки, лишь бы они соответствовали стандартам.

Ник потрепал Такси.

– Не бойся, парень, тебе в нос не станут тыкать иголкой.

– Тетя Пиф не допустила бы такого издевательства. Она никогда не мучила своих собак. Но даже если бы нос Такси был черен, как гуталин, он все равно не соответствовал бы клубным стандартам. У него неправильный прикус.

Ник приготовился расхохотаться, но тут тихая вилла содрогнулась от отчаянного визга.

– Господи Иисусе! – Ник вскочил, сбросив Такси на пол.

Он уже натягивал брюки, когда визг повторился.

– Это Одри! – услыхал Ник голос Джанны, уже открывая дверь и второпях едва не наступая на Такси. Джанна сорвала с кресла шерстяной плед и обмоталась им. В холле она чуть было не врезалась в тетю Пиф, вместе с которой и устремилась к комнатам Одри.

Ник стоял рядом с Одри на коленях, Эллис пребывал в той же позе, но на персидском ковре, склонившись над Фон Роммелем. Песик катался по полу и задыхался. В ноздри Джанны ударила мерзкая вонь, в горле запершило. Персидский ковер, приобретенный тетей Пиф на аукционе Сотби, был совершенно испорчен.

– Он умирает, умирает! – стенала Одри.

– Надеюсь, это пройдет, – сказала тетя Пиф.

– Наверное, съел что-то не то, – высказал предположение Ник, подмигивая Джанне.

На лестнице послышался шум. Появились всклокоченный Уоррен и Шадоу в незастегнутой блузке. Джанна еще плотнее завернулась в плед, избегая понимающего взгляда тетки.

– Что случилось? – спросил Уоррен, бросаясь к остальным.

– Ромми захворал, – ответила Джанна, мысленно проклиная шавку за то, что по ее милости их связь с Ником окончательно выплыла наружу. Вылетая в холл полуголой, она спешила оказать помощь, а нашла лишь собачонку с несварением желудка.

– Как это могло произойти? – удивился Уоррен. – Он только что от нас. Он был в полном порядке.

– Надо вызвать ветеринара, – сказал Эллис, обнимая всхлипывающую Одри.

– Нет, – решила тетя Пиф, – лучше самим отвезти Ромми в клинику. Садись за руль, Уоррен. Эллис, посадите Одри в машину, – Она повернулась к Нику: – Узнайте, что он съел, чтобы мы могли все толком объяснить доктору Захре. – Следующее ее распоряжение предназначалось Джанне: – Позвони в «Скорую ветеринарную помощь», пускай нас встречают в клинике.

– И Такси захватите, – посоветовала Шадоу.

Такси приплясывал у ног Ника, изъявляя желание, чтобы его взяли на руки; его мордочка была окрашена в ярко-розовый цвет.

Джанна нагнулась за щенком, придерживая одной рукой сползающий плед.

– С ним все в порядке. Он был со мной. Он не ел того, что Ромми.

– Верно, – поддержал ее Ник, – Такси ограничился малиновым пирожным.

Ромми жалобно скулил; через минуту он опять начал задыхаться.

– Поехали! – скомандовала тетя Пиф.

Джанна метнулась в свою комнату, набрала «990» – справочную – и справилась о номере доктора Захры.

– Пускай доктор Захра ждет Пифани Кранделл у себя в кабинете, – сказала она санитарке. – Захворала ее мальтийская собачка. – Повесив трубку, она сказала Нику: – Дай мне минуту на одевание.

Он шлепнулся на диван в гостиной.

– Заодно проверь, не сожрал ли кто шоколадное бельишко. Это может оказаться вредно для организма.

У себя в комнате Джанна всерьез забеспокоилась о Ромми. Мало ли что может оказаться ядом для такой крохотной собачонки! Она пересчитала свертки с бельем.

– Все на месте! – крикнула она Нику.

– В таком случае он мог слопать что-нибудь у меня. Уоррен говорит, что он только что из гостевого домика.

Джанна бросила плед на кровать и достала из ящика замшевый комбинезон. Она очень надеялась на скорое выздоровление Ромми: Одри так к нему привязана!

– Где Шадоу?

– Она с Хло. Весь этот шум разбудил девочку.

Пара, преследуемая Такси, вернулась в гостевой домик, где обнаружила на спинке дивана принадлежащий Шадоу кружевной бюстгальтер. На полу валялись мятые трусы. Такси бросился к ним.

– Фу, Такси!

Щенок замер, жалобно скуля. Ник щелкнул пальцами, и Такси кинулся к его ногам.

– Ты перенимаешь все дурные привычки Ромми? – укоризненно попенял ему Ник.

– Вряд ли Ромми отравился здесь, – сказала Джанна, осматривая гостиную. – Иначе он оставил бы обрывки и прочий мусор.

Они перешли в спальню Ника. Пока он заглядывал в шкаф, где Ромми нашел однажды его суспензорий, Джанна изучала фотографию Аманды Джейн. Она не могла соперничать с такой красавицей. Неудивительно, что жена взывала к Нику даже из могилы.

– Ничего! – объявил Ник. – Теперь в кухню. Крохотное помещение кухни озарилось светом.

В синей коробке с печеньем из кондитерской «Аттард» зияла дыра. Стол был засыпан крошками и недогрызенными орехами, на полу валялось надкушенное печенье.

– Печенье – что ж в этом такого? – Выражение лица Ника показалось Джанне странным.

– Такое пекут все местные кондитеры. Это всего лишь мука, колотый миндаль, корица и мед.

Ник сорвал со стены телефонную трубку.

– Как звонить ветеринару?

Джанна назвала номер, не понимая, по какой причине Ник так разволновался.

– Уоррена Атертона, пожалуйста. – Он ждал, напряженно глядя на Джанну. – Уоррен?.. Вот черт! – Он прикрыл трубку рукой и объяснил Джанне: – Издох сразу по поступлении. – Убрав ладонь, Ник сказал в трубку: – Немедленно назад. Возникли проблемы. Только не путайте остальных. Мы с Джанной ждем вас в гостевом домике.

– Да в чем дело? – не выдержала Джанна.

– Мед! В меде непременно есть олеандровый яд. Ромми не объелся, а отравился. Непосредственно перед своей гибелью Трейвис принес в подарок Пифани баночку меда. Наверное, в этом печенье был тот же мед.

– Но Клара утверждала, что ела этот мед позже и не отравилась.

– Здешняя кладовка даст фору иному супермаркету. Я насчитал дюжину сортов меда. Клара могла ошибочно решить, что ела тот же мед. В него заползли муравьи, и она выбросила баночку. Проверить ничего не удалось.

– Но это печенье куплено в солидной кондитерской. Там тебе не продали бы отраву.

Ник нахмурился.

– Я его не покупал. Мне его прислали в офис.

От страха у Джанны отхлынула кровь от лица; она буквально почувствовала, как бледнеет. У нее задрожали колени. Если он прав, то это значит только одно – его пытались убить. Умом она понимала, что вполне может существовать логическое объяснение, но нутром чувствовала, что он не ошибается. Кто-то активно желал ему смерти.

До этой минуты она не догадывалась, насколько он ей дорог. Если бы он съел хотя бы одно печенье, она бы уже никогда не... В следующее мгновение она заметила напряженное выражение его глаз, схватила со стола конверт и вытащила из него письмо. Она сразу узнала стилизованную арку – символ отеля «Голубой грот».

– Не трогай! – Он сам развернул письмо.

Она прочла:

«Дорогой!

Вчера было чудесно. За тобой новый купальник. Пока ты решаешь, какой цвет выбрать, полакомься моим любимым печеньем.

Приятного аппетита,

Джанна».

– Я этого не посылала! – крикнула она, задыхаясь от негодования и страха: ведь неизвестный пытался не только убить Ника, но и выставить виноватой ее. – Взгляни! Письмо отпечатано на машинке. Любой мог украсть мои гостиничные бланки и состряпать такую фальшивку.

Она молила бога, чтобы Ник ей поверил. Однако его чудесные голубые глаза глядели сурово, улыбка исчезла, сменившись жестким выражением. Не верит! В глубине души она никогда не сомневалась, что рано или поздно потеряет его. Но только не так!

– Я люблю тебя, Ник! Я бы никогда в жизни не причинила тебе зла.

Эти слова были произнесены тихим, неуверенным голосом, но Нику они показались истошным криком. Любовь? Последние несколько дней доставили ему много удовольствия – больше, чем он сам был готов себе признаться. Он старался не думать о том, насколько сильно ему нравится Джанна, чтобы не мучиться снова чувством вины: ведь его жизнь продолжается, тогда как жизнь Аманды Джейн так жестоко прервалась. Он сознательно воздерживался от любых размышлений о том, к чему приведут их отношения. Сейчас тем более было не до этого.

– Коротышка, – проговорил он, целуя ее в кончик носа, – ты не способна на убийство. – Притянув к себе, он чмокнул ее в макушку. Она прильнула к нему с отчаянием, тронувшим его душу. – Меня беспокоит другое: кто-то попытался тебя подставить.

Она отпрянула, не пытаясь больше скрыть свое прерывистое дыхание. Ее все еще не оставляла надежда, что он ответит на ее признание. Осознание собственной любви стало для нее потрясением, только этому были посвящены сейчас все ее мысли. Свойственная обычно рассудительность изменила ей. Пока он не высказал это прямым текстом, она не понимала, что находится в опасности.

– Зачем?

Ник смотрел на нее в упор и напряженно размышлял.

– Чтобы упрятать тебя за решетку. Чтобы не дать открыться «Голубому гроту». Что может быть хуже ситуации, когда куча представителей туристических фирм и журналистов, пишущих на эти темы, которые наметили нагрянуть сюда на следующей неделе, узнают, что ты арестована по обвинению в убийстве?

Облегчение, которое она испытала, поняв, что Ник верит ей, забылось; она осознала, насколько плохо обстоит дело. Ее ничего не стоило обвинить в убийстве. Даже сейчас вполне оставалась возможность обвинения в покушении на убийство.

– Это Бредфорды, кто же еще? Кто еще спит и видит тебя в гробу, а меня за решеткой? – решительно заявила она.

– Зачем Бредфордам моя смерть? – удивился Ник. – Акции унаследует моя мать...

– Вот именно! – перебила его Джанна. – Они рассчитывают преспокойно купить акции у твоих наследников.

– Ты права. – Пифани стоило лишь попросить – и он вернул бы ей акции. У нее не было никаких причин убивать его. – Для этого они убили Трейвиса.

– Этот отель – мечта всей жизни тети Пиф. Если она рухнет, а судьба Йена Макшейна так и останется скрыта мраком, тетя зачахнет. – Джанна так разозлилась, что отчетливо выговаривала каждый слог.

Ник бы восхищен ею, в первую очередь подумавшей не о самой себе. А ведь у нее могли возникнуть трудности с законом! Этим она напомнила ему Аманду Джейн. Неужели одному человеку может повезти целых два раза в жизни?

– С тобой тоже ничего не должно случиться! – Гнев Джанны усиливался с каждой секундой.

– Мы не позволим Бредфордам навредить «Голубому гроту», тем более отправить меня на тот свет. – Ник обнял ее и привлек к себе. – У Трейвиса была поговорка: «Доверься волне, не противься потоку». Я много лет старался жить по этому принципу. Теперь я вижу, что это невозможно. Я не собираюсь сидеть, вобрав голову в плечи, и дожидаться, пока ее снесут. Мы заставим Бредфордов горько пожалеть о том, что они на нас замахнулись.

– Каким образом? У нас нет никаких доказательств их причастности.

– Ничего не говори полиции об этом письме.

– Так поступать нельзя. Это значит утаивать улики.

– Я отправлю письмо и одно печенье из коробки в Скотленд-Ярд. Надеюсь, они сумеют доказать, что мед в печенье и мед, обнаруженный в желудке Трейвиса при первом вскрытии, происходит из одного и того же источника.

– Каким образом это поможет нам изобличить Бредфордов? – недоуменно спросила она.

– Мед, отравленный олеандром, – редкость. Следы должны быть повсюду, в частности, на этой бумаге. У них есть специальные приборы, чтобы все определить и зафиксировать.

– Отпечатки выявят отправителей письма!

– Совершенно верно. А мы тем временем привлечем к Бредфордам внимание. Посмотрим, что из этого выйдет.

Джанна задумчиво кивнула.

– Я могу рассказать полиции, как Керт подсыпал мне что-то в бокал.

– Придумано неплохо! – Ник был восхищен ее мужеством. – Но ведь они спросят, зачем это ему понадобилось и почему ты не заявила об этом раньше.

– О вражде между моей тетей и Бредфордами хорошо известно. Теперь, когда я приняла у нее дела, Бредфорды стараются любыми способами вытеснить меня из гостиничного бизнеса. Раньше я опасалась обращаться в полицию, но теперь в создавшейся ситуации поняла, что они ни перед чем не остановятся.

– Здесь очень важен выбор слов. Их виновность должна лишь подразумеваться, иначе тебя притянут к ответственности за клевету.

– Я уже ничего не боюсь. Если мы что-то не предпримем, в следующий раз дело не ограничится дохлой собачонкой.

Ник аплодировал про себя ее отваге. Полиция, несомненно, станет задавать разные неприятные вопросы, однако, похоже, Джанна не из тех, кто уступит давлению. Интересно, как повела бы себя в аналогичной ситуации Аманда Джейн? Ей был присущ инстинкт матери, защищающей свое семейство, но она бы поостереглась бросаться в наступление.

Стук в дверь прервал мысли Ника. Вошел озабоченный Уоррен.

– Гибель Ромми – не несчастный случай, – немедленно сообщила брату Джанна. – Кто-то пытался убить Ника.

Уоррен опустился на диван. Следующие несколько минут были отданы посвящению Уоррена в проблемы, связанные с Бредфордами.

– Чтобы знать, чем мы занимаемся на борту «Аманлы Джейн», они должны были наблюдать за нами, – сказала Джанна. – Точно так же они шпионили за Трейвисом.

– Смысл навлечения подозрений на Бредфордов заключается в том, чтобы заставить их перейти к обороне и побудить полицию заинтересоваться ими, – объяснил Ник. – Любому, кто осмелился на такой рискованный шаг, наверняка есть что скрывать.

– Как я могу вам помочь? – спросил Уоррен.

– Отправьте на своем самолете образец печенья и письмо в Скотленд-Ярд.

– А еще лучше – в Форт-Халстед. Этой английской лаборатории нет равных в мире. Когда над Локерби взорвался самолет «Пан-Ам», именно специалисты из Форт-Халстеда исследовали микроскопические остатки и установили, что одежда, лежавшая в чемодане с бомбой, была куплена именно на Мальте.

– Если на бумаге остались хоть какие-то отпечатки, в Форт-Халстеде сумеют с ними разобраться. Там снова поработают с медом, найденным при вскрытии Трейвиса, и сравнят его с начинкой печенья.

– А пока, – сказал Ник, – следует собрать семейный совет. Образуем единый фронт и накроем мерзавцев! Пусть знают, с кем имеют дело.

– Тетя Пиф всегда рада хорошей потасовке, – заметил Уоррен.

– Одри будет вне себя, когда узнает, что в гибели Ромми виноваты Бредфорды, – добавила Джанна.

Ник улыбнулся. Это была не его невозможная улыбка с ямочкой на щеке, а мстительная гримаса.

– Знаете, на что я больше всего надеюсь?

– На что? – спросил Уоррен.

– Тони Бредфорд – трус. Я проторчал в его приемной битый час. Там все стены завешаны его медалями и фотографиями в обмундировании британского летчика. Он воображает себя героем войны.

– Большинство так и считают, – предупредила Джанна. – Никто не вспоминает, что он был королем черного рынка. Естественно, правду знают все, но считают, что в их интересах забыть, как сколотил свое состояние один из самых видных граждан Мальты.

– А мы им напомним, – предложил Уоррен.

– Отлично! – подытожил Ник. – Врежем трусу как следует. Настоящий мужчина пристрелил бы меня, а этот шлет отраву. Черт, если бы моя секретарша в очередной раз не села на диету, я бы чего доброго угостил ее печеньицем. И вы, кстати, тоже могли бы полакомиться, – сказал он Уоррену.

– Это верно, – согласился тот, – трус всегда убивает невиновных.

– Тебе повезло, что ты не успел попробовать это печенье, – сказала Нику Джанна.

Он приобнял ее, стиснул.

– Везенье здесь ни при чем, Коротышка. Я обязан жизнью тебе. Стоило мне взглянуть на письмо, как я припомнил кровяную колбаску и печень фенека и заподозрил, что печенье непременно с подвохом. Добавь к этому соус чили, который я тебе перед этим скормил, – и ты поймешь, что я не прикоснулся бы к этому печенью, не спросив тебя предварительно, что у него за начинка.

Уоррен встал.

– Пойду в дом, расскажу всем, что произошло. Потом можно будет вызвать полицию. Положите письмо и печенье в полиэтиленовые пакеты. Как только уберутся полицейские, я заберу образцы в Лондон. Результаты нужны как можно быстрее.

Проводив Уоррена, Джанна зашла за Ником в кухоньку.

– Возникает вопрос, не стал ли и Макшейн...

– Этим мы займемся позже. Сейчас у нас и так забот полон рот. – Он вооружился щипцами и извлек из коробки одно печенье.

– Знаю, но... Мне кажется, он имеет ко всему этому прямое отношение.

Ник удивленно обернулся. Джанна и не думала шутить. Скорее напротив.

– Я показала тете Пиф рисунок, сделанный Лорел, и...

– Не тяни, Джанна, выкладывай.

– Ты – вылитый Йен Макшейн. Вы просто двойники.

За сим установилось молчание.

– Чертовщина! – Ник со всего размаху хлопнул ладонью по столу. Слова Джанны взволновали его не на шутку, более того – сильно встревожили. Он припомнил свою первую встречу с Пифани Кранделл. Она смотрела на него тогда как на ожившее привидение. – В таком случае становится понятно, почему Тони Бредфорд так странно повел себя, когда я пожаловал к нему в кабинет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Он, конечно, угрожал мне, пытаясь заставить продать акции. Но у меня было ощущение, что на самом деле он меня боится.

– Знаешь, когда перед тобой стоит человек, которого ты давно считал мертвецом, поневоле напугаешься. Если он вдобавок собственноручно пристрелил его...

– Погоди! Ты и вправду веришь словам этой художницы-медиума, будто Макшейна прикончили выстрелом в голову?

– Сначала я, конечно, сомневалась, это так необычно, но теперь думаю, что к ее словам надо отнестись серьезно.

– Ладно, предположим, Бредфорд действительно сам его укокошил. Какое это имеет отношение ко мне? Мое сходство с Йеном – простое совпадение. Тони не может воспринимать меня как реальную угрозу.

Джанна пожала плечами:

– Наверное, ему просто очень хочется завладеть акциями.

Ник ничего не ответил. Он вспоминал портрет. Человек на нем выглядел так, словно и вправду провел полвека в могиле. Он подумал о Пифани, о ее любви к Йену. Видимо, это и объясняло ее отношение к нему. Вся эта ситуация вызывала у него противоречивые чувства. С одной стороны, он готов был считать ее загадочным совпадением, которому ни за что не найти объяснения, с другой, очень хотел нащупать разумный, логичный ответ.

– Уверена, что Йена убил именно Тони, – сказала вдруг Джанна еще более решительно, чем раньше. – Я сделаю все, чтобы доказать это.

Ник предполагал, что возникнут трудности с поисками тела Макшейна. Не говоря уже о том, чтобы можно было раскрыть убийство, совершенное так давно, однако не стал делиться своими мыслями с Джанной. Он помолчал, давая только что проклюнувшейся идее принять отчетливые очертания.

– Моя речь похожа на речь Йена?

– Никогда не встречала шотландца, который изъяснялся бы как ты.

– Я не об акценте. Говорила ли тебе тетя, что мой голос звучит как голос Йена?

– Нет, но я могу спросить ее об этом.

– Если окажется, что сходство распространяется и на голос, ты научишь меня нескольким фразам с шотландским акцентом.

19

Спросонья Тони Бредфорд не мог сообразить, где находится. Он перевернулся на другой бок и пришел в себя от знакомого прикосновения добротного постельного белья. Только что его мучил кошмар, тот самый, который не давал ему покоя с незапамятных времен. Ему снилось, что он, совсем еще малыш, остался взаперти в ослиной конюшне, а его мать отправилась слоняться по улицам...

От резкого стука в дверь Тони сел в кровати. Он понял, что разбудил его именно этот стук.

– Iva? – произнес он «да» по-мальтийски. Он уже знал, что случилась какая-то неприятность: слуги осмеливались беспокоить его только в исключительных случаях.

– Телефон!

– Кто звонит?

– Женщина. Она говорит, что это очень важно.

В голове у него еще стоял сонный туман. Неуклюже натянув шелковый халат и сунув ноги в меховые тапочки, он зашаркал через длинный холл к себе в кабинет.

– Алло, – промямлил он, протирая глаза.

– Говорит Йен Макшейн. Будь начеку, Бредфорд: я до тебя доберусь.

Трубка умолкла, прежде чем Тони нашелся с ответом. Теперь он крепко сжимал ее в кулаке, уставившись в потолок невидящим взглядом. В зеркале на противоположной стене колебалось его отражение. Он на мгновение остолбенел.

Проклятое зеркало, когда-то служившее дверью в гробницу фараона, шутило с ним странные шутки. Он таращился на свое отражение, не смея дышать: зеркало показывало не только его, но и Йена Макшейна, приставившего револьвер к его голове.

Дуло упиралось прямо в левый висок.

Тони зажмурился. Когда он вновь разлепил глаза, галлюцинация исчезла. Он упал в кресло, стараясь убедить себя, что все дело в его вечных затруднениях с пробуждением. Он снова покосился на зеркало. Призрак исчез. Голос в трубке поразительно напоминал голос Йена Макшейна, но Тони было непросто обвести вокруг пальца. Это Ник Дженсен, кто же еще! Тревога, охватившая его при разговоре с Дженсеном в кабинете, вернулась. Тони изо всех сил старался сохранить ясность мысли. Он был в любом случае опаснее для Пифани и ее техасца, чем они для него. С другой стороны, Непонятно, зачем понадобилось трезвонить в такую рань. Четыре утра!

Стук во входную дверь окончательно смешал его мысли. Кого еще принесла нелегкая? В Мдине не было постоянных жителей, а для того, чтобы добраться сюда от ближайшего городка, приходилось долго петлять по дорогам. Тони пересек мраморный вестибюль и распахнул дверь. Во дворе, у фонтана, стояла полицейская машина с двумя синими полосами. Тони узрел троих полицейских с серебряными мальтийскими крестами со словом «Pulizija» на груди. Но главным визитером оказался Раймонд Мускат – старший инспектор полиции, напыщенный болван и давний знакомый Тони.

– Керт?.. – Тони сразу решил, что его сын попал в беду. Он не питал к Керту большой любви, а порой даже ненавидел его, однако рассчитывал на сына как на продолжателя династии Бредфордов в следующем столетии.

– Я приехал не из-за Керта. – Мускат выглядел смущенным. – Речь о «Соколином логове».

Тони жестом пригласил его войти. Вновь возникло предчувствие беды, охватившее Бредфорда в тот самый момент, когда он увидел у себя на приеме Ника. А тут еще его дурацкий звонок! Не произнося ни слова, он провел полицейских в кабинет. Положение, как видно, серьезное, иначе Муската не подняли бы с постели. Вполне могли бы подъехать простые полицейские, в крайнем случае инспектор третьего участка, к которому относилась Мдина. Но нет, случившееся потребовало участия самого Раймонда Муската, главного полицейского Мальты!

Мальтийская полиция использовала под полицейские участки старые сторожевые вышки, выстроенные во время войны по всей Мальте в качестве позиций для зенитной артиллерии. Зимой там стоял собачий холод, летом – адская жара; так продолжалось до тех пор, пока Тони не раскошелился на системы отопления и охлаждения. Он проявил щедрость не без задней мысли: ему нравилось носиться по острову на «Ламборгини-Контак», как по гоночной трассе, не отвлекаясь на разные мелочи.

Мальтийскую полицию нельзя было назвать коррумпированной. Напротив, здешние стражи порядка славились своей дотошностью. Большинство прошли подготовку в Англии, в Новом Скотленд-Ярде, однако ради друзей все же делались небольшие исключения. Тони надеялся, что будет заранее предупрежден о затеях Пифани и красавчика Дженсена.

– Вчера вечером в доме Пифани Кранделл отравили собаку.

– И вы примчались сюда в такую рань, чтобы сообщить мне эту потрясающую новость?

– Нет. – Мускат переминался с ноги на ногу, словно стоял на раскаленных углях. – Собачонка сожрала отравленное печенье. Там считают, что его прислал Нику Дженсену ты. К коробке приложена твоя визитная карточка.

– Печенье?! – Тони хотел расхохотаться, но он передумал, глядя на совершенно серьезную физиономию Муската. – Если бы я захотел избавиться от Дженсена, то просто перерезал бы ему горло.

– Граф Лифорт утверждает, что ты всячески старался приобрести контрольный пакет акций «Голубого грота», а Дженсен упорно отказывался продать тебе свою долю. Граф считает, что ты решил избавиться от Дженсена, чтобы потом купить акции у его наследников.

На Муската явно подействовал титул Уоррена Атертона. Тони рассвирепел: он любил именовать себя герцогом Мальты! О титуле ему не приходилось даже мечтать, зато ничтожество вроде Лифорта пускало всем пыль в глаза!

– Леди Джанна Атертон Пемброк заявляет, что твой сын попытался при твоем содействии прямо тут, на вилле, подмешать ей в напиток какой-то наркотик.

– Ну и чушь! – Тони действительно не знал, как конкретно Керт собирался поступить с Джанной. Он видел через свое хитрое зеркало, как его сынок высыпал ей что-то в стакан, но решил, что это любовное снадобье. Он счел эту попытку неуклюжей, но объяснимой: мозги у Керта помещались промеж ног.

– Ник Дженсен подтверждает это заявление. По его словам, он поспешил увести Джанну, которая по дороге лишилась чувств.

– Нализалась до обморока!

– Возможно, но жалоба звучит убедительно. – Мускат продолжал мяться; Тони знал, что главное еще впереди. – Дженсен требует, чтобы мы возобновили следствие по делу о смерти Трейвиса Прескотта и сосредоточились на тебе.

– На мне? Еще немного – и они, пожалуй, обвинят меня в намерении прикончить папу римского!

Он сердито ткнул пальцем в серебряный мальтийский крест на груди Муската. Галуны, свидетельствовавшие о высоком чине их обладателя, пришли в движение.

– Я ни в чем не замешан. Им не удастся меня замарать, – сказал Тони уже более спокойно.

– Все верно, – подтвердил Мускат, – просто я решил, что тебе не мешает знать, что они очень активно стараются навесить все это на тебя.

Мускат направился к двери. Его подчиненные потянулись за ним.

– Если анализ покажет наличие в печенье яда, тебе скорее всего придется дать объяснения. Дженсен настаивает, чтобы тебе предъявили обвинение в покушении на убийство.

Скоты! Тони захлопнул за полицейскими дверь. Техасец с идиотской улыбочкой! Тони ненавидел его так же люто, как когда-то Йена Макшейна. Дамский любимчик, умеющий вовремя подольститься. Все это дело рук Пифани. Видимо, она нервничает из-за того, что Тони продолжает прибирать к рукам ее собственность.

Он убеждал себя, что у них нет доказательств. Даже если печенье окажется отравленным, какое он имеет к этому отношение? Сунуть его карточку в коробку мог любой, тот же Дженсен. Наверное, он прихватил штучку-другую, пока ждал аудиенции в приемной. Но все же придется объясняться и увеличивать состояние семейного адвоката. Не очень-то приятная ситуация! Тони любил устраивать разгоны на совете директоров, однако ценил свою репутацию джентльмена. Герой войны, владелец замка, герцог Мальты!

Проклятье! Газеты с удовольствием выставят его к позорному столбу, даже если он чист, как стеклышко. Он мешал Пифани Кранделл строить новый отель на принадлежащей ей земле, напустив на нее защитников окружающей среды, он здорово переплатил тому «голубому» итальяшке за его пакет акций. Все это может вскрыться и сделать из него виноватого.

Пытаясь успокоиться, он налил себе коньяку «Ле Паради». В голову пришла пословица: «Нет дыма без огня». У него на глазах Керт подсыпал что-то в бокал Джанны. Неужели этот остолоп до того сдурел, что послал Дженсену отравленное печенье? Зачем?

Тони бросился к себе, чтобы, наскоро одевшись, ехать в Силему, в кондоминиум Керта. Он не сомневался, что застанет Керта в постели с его новой блондинкой. Частный детектив, нанятый Тони, докладывал, что Керт проводит с ней все ночи. Он прервет их на самом интересном месте – ну и что? Главное, не позволить этому оболтусу загубить его репутацию, ради которой он всю жизнь трудился не покладая рук.

Неистовый стук в дверь пробудил Керта от глубокого сна.

– Что случилось? – пробормотала Ронда, натягивая на голую грудь атласную простыню.

– Не знаю... – В следующее мгновение Керт узнал голос отца, требовавшего, чтобы его впустили. – Папаша! – Керт соскочил с кровати и схватил халат. – Я его задержу. Сматывайся!

Керт помчался по пентхаузу, окна которого выходили на залив Святого Юлиана, крича: «Иду!» На рассвете рыбацкие баркасы, выходящие в море, казались жемчужинами на ровной синей глади. Но Керту было не до красот. Что понадобилось Большому Тони в такой ранний час? У Керта уже заранее стояли дыбом волосы, на лбу выступил пот, потому что ничего хорошего ждать не приходилось. Он поспешно утер пот тыльной стороной ладони.

Не сомневаясь, что Ронда уже успела выскочить через заднюю дверь, Керт впустил Большого Тони. Тот был красен от ярости.

– Мы по уши в дерьме! – Отец пролетел мимо, яростно размахивая газетой.

– Ты о чем? – Керт облегченно вздохнул: отец не пронюхал о Ронде.

Большой Тони показал ему утренний выпуск «Тайме оф Мальта», только что сошедший с печатного станка.

– Пифани Кранделл и вся ее стая вопят, будто я пытался убить Ника Дженсена! Они договариваются даже до того, что это мы отравили Трейвиса Прескотта!

– Полная чушь! – Керт в который раз пожалел, что вторично прибег к яду. Рискованно и глупо. На этот раз ему изменило чутье.

– Еще пишут, что какой-то моряк-грек клянется, будто Ронда обманом заманила его на «Песню сирены», где ты его поколотил.

Керт очень старался сохранить невозмутимость, но, видимо, выражение его глаз выдало отцу правду.

– Значит, это не вранье? – Последовал сокрушительный удар в челюсть, от которого Керт рухнул на диван. – Зачем?

Мотая головой от звона в ушах, Керт пробормотал:

– Подрались на вечеринке.

– В газете написано, что грек чуть не умер. Он несколько недель валялся в больнице. Корабль его не дождался, поэтому он обратился в полицию. Как только Дженсен обвинил нас в покушении на убийство, полиция дала ход этим показаниям.

Тони опустился в кожаное кресло и долго смотрел на Керта. Его молчание было страшнее побоев.

– Может, ты что-то еще от меня скрываешь? – спросил Тони зловещим шепотом.

Керт был убежден, что ни его, ни Ронду ни за что не сумеют связать с ядом. Что ж, замысел провалился, но они очень постарались и приняли исключительные меры предосторожности. И Керт тут же вспомнил почтового служащего, который за плату передал ему фотографию, отправленную Остином Прескоттом Дженсену. Вот слабое место.

– Если ты не расскажешь мне всей правды, потом не вздумай просить у меня помощи, – заявил Тони.

– Есть один почтовый служащий, который может поднять шум. Я заплатил ему, чтобы он отдал мне предназначенную для Дженсена посылку, – промямлил Керт.

– Что за посылка, черт побери?

– Фотография. – Керт предпочел бы вообще не упоминать Ронду, но теперь это было невозможно. – На ней Ронда и Трейвис Прескотт. – Он собрался с духом и выговорил: – Я не хотел, чтобы ее имя всплыло в связи с его смертью.

– Час от часу не легче, черт побери вас обоих! Эта тупая шлюха навлекла-таки на тебя беду! – Тони резко вскочил на ноги. – Вы вместе прикончили Прескотта, а теперь замахнулись на Дженсена. Так?!

Керт хорошо знал, что следует из такого отцовского тона. Даже если бы он был невинен, как овечка, Тони не переубедишь.

– Так... – пробормотал Керт.

Тони снова сел напротив.

– Зачем вам понадобилось убивать Прескотта? Необходимо было дать хоть какое-то объяснение.

– Прескотту приглянулась Ронда. Однажды он явился на яхту без приглашения, а там была в разгаре вечеринка, не без наркотиков. Этот осел стал угрожать полицией. Ронда испугалась, что скандал помешает ей расстаться с мужем.

Керт беспомощно развел руками. У Тони отвисла челюсть: он таращился на сына. Ему не хотелось верить в этот рассказ, хотя все выглядело связно. Мальта отличалась истовостью своих католиков, перебор четок заглушал здесь завывание ветра. О разводе нечего было и думать, однако существовала возможность признания брака недействительным в судебном порядке. Женщинам, замеченным в аморальном поведении, этот путь был заказан. Разумеется, повествование Керта имело весьма отдаленное отношение к случившемуся в действительности. Просто он застал их за непотребством, чем помог очередному бедолаге-рыбаку, с которым развлекалась Ронда, унести ноги. Прескотт хотел тут же предупредить полицию, но Ронда уговорила его подождать, пока не станет ясно, насколько пострадал бедняга.

На следующий день она встретилась с Прескоттом и убедила его, что пострадавший отделался испугом. На самом деле рыбак лишился глаза, однако обидчикам удалось запихнуть его на судно, отплывавшее на Цейлон. Трейвис получил баночку меда как свидетельство примирения и признания случившегося плачевным недоразумением. Мысль убить Прескотта и вправду пришла в голову Ронде, Керт же не собирался противиться. Завладеть акциями, а не только избавиться от нежелательного свидетеля – разве не славно? Так казалось тогда.

Тони так упорно молчал, что Керт не выдержал:

– Не беспокойся, все, что они могут доказать, – это что я подкупил почтового служащего.

В комнате повисла тишина. За окнами начался перезвон колоколов, призывающих прихожан на первую утреннюю мессу. Когда Тони соизволил нарушить молчание, его голос был еле слышен из-за звона.

– Я провел на этом острове всю жизнь, заботясь о своем добром имени, возводя империю. Ради чего? Ради тебя. А ты все разрушил из-за замужней шлюхи, которая даже не сможет родить тебе законного сына.

Искреннее отчаяние в голосе родителя побудило Керта сказать что-нибудь ему в утешение.

– Я уверен, что брак Ронды будет признан недействительным. Мы еще нарожаем тебе внуков.

– Ублюдков с мякиной вместо мозгов. – Тони фыркнул. – Дура, придумавшая отравленное печенье, передаст гены идиотизма своему потомству.

Несмотря на отцовский гнев, Керт счел возможным вступиться за Ронду. В конце концов, он в полной мере разделял ответственность за яд.

– Ее сердце принадлежит мне: она меня любит. Она позволила мне лишь одно: подкупить почтальона. Все остальное сделала сама. Надо отдать ей должное: она предана мне.

Глаза Большого Тони сузились, и Керт приготовился к гневной тираде. Однако вместо ругани Тони опустил голову и улыбнулся. Точно так же он улыбался, когда расправлялся с очередным конкурентом.

– А ты хитрее, чем я думал, мой мальчик.

Керт не расслабился от «мальчика», а лишь осторожно улыбнулся в ответ. С Большим Тони надо было быть все время настороже. Его ухмылкам доверять не приходилось.

– Ты глуп, но тут, по крайней мере, догадался поручить всю работу своей девке. Если кому-то и придется отвечать, то только Ронде Сиббет.

Керт застонал. Он вовсе не настаивал, чтобы Ронда брала на себя грязную работу. Она сама предложила поступить именно так. Он согласился, но не потому, что заботился о том, чтобы отцу достались его проклятые акции, а потому, что стремился освободиться от отцовской опеки и проводить больше времени в обществе Ронды. Больше ему ничего не было нужно. Сейчас он утешался тем, что властям ни за что не доказать вину Ронды. Она достаточно сообразительна, чтобы залечь на дно и дождаться, пока уляжется буря.

Большой Тони тем временем распахнул дверь.

– Входите, ребята.

В комнату ввалились здоровенные братья Мифсуд. Покатыми лбами они сильно смахивали на первобытных людей. Эти головорезы состояли на содержании у Большого Тони и выполняли по его поручению все, что тому было необходимо.

– Зачем они здесь?

– Они будут твоими сопровождающими. Назовем их телохранителями – это звучит достойнее. – Большой Тони широко улыбнулся, демонстрируя не только вставные зубы, но и десны. – Ты немедленно отправишься в Марбелью. Там ты поселишься в «Пуэнте-Романо». Я уже снял их самую дорогую виллу.

Братья заполнили собой всю комнату. Старший – Керт не помнил, как кого зовут, – перебрасывал языком зубочистку из одного угла рта в другой. Тот Мифсуд, что помоложе, смотрел на Керта сонным взглядом. У обоих было туго с мозгами. Зато по части применения грубой силы им не было равных. Керт знал, что удрать от них будет невозможно.

– Я хочу, чтобы ты ежедневно появлялся у одного из бассейнов отеля. В обществе девок без лифчиков ты будешь счастлив. По вечерам ужинай в главном ресторане, у всех на виду, а потом танцуй ночь напролет в их ночном клубе. Как он называется?

– «Реджайнз», – угрюмо отозвался Керт. При других обстоятельствах он бы всячески приветствовал возможность провести время в этом шикарнейшем отеле Марбельи. Однако с ним не будет Ронды, а братья Мифсуд станут следить за каждым его шагом – разве это жизнь?

– Когда я смогу вернуться?

– Я пришлю за тобой.

Большой Тони сделал жест братьям Мифсуд. Они подхватили Керта под руки и поволокли к двери, приподняв над полом.

– Не думай даже пытаться от них сбежать, – сказал ему Большой Тони напоследок. – Если тебе хотя бы придет в голову такая мысль, им приказано тебя убить. Помни об этом!

...Вечером того же дня Джанна, подняв глаза от письменного стола в шикарном кабинете отеля «Голубой грот», увидела стоящего в дверях Ника.

– Анализ печенья подтвердил наличие олеандрового яда, – сказал Ник, садясь в кресло напротив. Оба выглядели уставшими, так как не сомкнули ночью глаз. – Конечно, для того, чтобы предъявить Тони Бредфорду обвинение, не хватает улик. Придется обнаружить его отпечатки на коробке или на конверте, тем более что на его визитной карточке, которую я передал в полицию, были только мои.

– Мне по-прежнему не нравится, что мы обманываем полицию и изобретаем улики, подкладывая в коробку с печеньем визитную карточку Энтони Бредфорда.

– Я намерен дать исчерпывающие объяснения, как только у Уоррена будет ответ из Форт-Халстеда. Пока же наша тактика срабатывает. Полиция отрядила еще двоих человек на расследование смерти Трейвиса.

– Фотографии все еще нет?

– Нет, но я настоял, чтобы полиция тщательно опросила всех работников почты. Думаю, кто-то перехватил посылку.

Он откинулся в кресле и ненадолго закрыл глаза. Она была поражена, что он не поленился пересечь остров. Ведь было бы проще воспользоваться телефоном. Глядя на него, она пыталась справиться со своими чувствами. До вечера предыдущего дня она не понимала, что влюбилась. Признание вырвалось у нее, как у тоскующей по любви девчонки, однако он не обратил на него внимания. Она была не вправе его винить. Он не морочил ей голову обещаниями, не лгал, маскируя ложь притворной улыбочкой. И все же, глядя на него и зная, что ее любовь к нему обречена на безответность, она с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.

Ник открыл глаза, но его веки остались тяжелыми.

– Ты собираешься еще долго работать?

– Примерно до полуночи. Дел невпроворот, а до открытия остается меньше недели. Я хочу, чтобы к тому времени, когда агенты турфирм сойдут с трапа самолета, все было...

– Тебе нельзя находиться здесь одной.

Она сделала вид, что он сказал банальность, хотя ее окатило радостной волной. Он беспокоится о ней!

– Я не одна. У нас есть охрана.

– Я вошел как ни в чем не бывало, меня никто не остановил.

– По-твоему, мне угрожает опасность?

Ник положил локти на ее стол.

– Всем нам следует проявлять осторожность. Это опасная публика. Мне давно следовало сообразить, что следующей мишенью могу стать я, но какое там: я болтался по Мальте, не помышляя об осторожности.

– Мы оба занимались глупостями: пожирали твой обжигающий соус, восхищались съедобным нижним бельем, и прочее, и прочее...

– У каждого человека есть право на удовольствие. – Ник внезапно осознал, что никогда за истекшие пять лет ему не было так хорошо, как в последнюю неделю. – Я не позволю Бредфордам мне мешать. Просто надо проявлять больше осмотрительности. – Он встал и добавил: – Поехали. Бери все, что тебе нужно, чтобы работать дома.

На море догорали последние желто-красные отблески заката; небо темнело на глазах. До наступления сумерек оставалось всего несколько минут.

Ник отнял у Джанны портфель.

– Давай присядем. – Он поставил у бассейна два шезлонга.

«Голубой грот» был построен на обрыве, откуда открывался вид на гроты и каменные арки, под которыми спокойно проплывали рыбацкие баркасы. Живописность морских картин контрастировала с суровым выветренным известняком берегов. Вечерние тени углубляли морщины, образовавшиеся в скалах под воздействием времени и ветров. Спокойную переливчато-синюю морскую гладь окаймляла широкая полоса мельчайшего песка. Безмятежную бухту усеивали faragli-oni – высокие вертикальные скалы, напоминающие колонны.

Джанна вспомнила, как стояла ребенком на этом самом месте, держась за руку тети Пиф и слушая ее объяснения о том, что благодаря содержащемуся в скалах фосфору вода искрится, а прибой похож на пряжу из стекловолокна.

«Настанет день, когда в наш отель потянутся люди со всего мира, – говорила тетя Пиф. – Они станут купаться на этом пляже и плавать на лодках в гроты. Мы докажем, что даже остров Капри меркнет по сравнению с красотами Мальты».

Мечта тети Пиф была теперь близка к осуществлению. На следующей неделе с «Голубым гротом» познакомятся агенты туристических фирм, а спустя еще несколько дней начнут прибывать первые гости, Джанна разделяла мечту тети с тех пор, как помнила себя, и радовалась возможности оказать помощь славной женщине, которая всю жизнь заботилась о других, ничего не требуя взамен.

Из-за скалы выплыла луна, напомнившая Нику тыкву с прорезями для глаз и рта. Тишину нарушал лишь шум волн, набегающих внизу на пустой пляж. Ник наслаждался обществом Джанны. Она была привлекательной женщиной, лишенной того отталкивающего блеска, к которому иные так стремятся. Прошлой ночью он так и не смог уснуть: все думал о Джанне, а также строил планы мести Бредфордам.

Она любит его! Да знает ли она, что говорит? Безусловно. Такие, как она, не лгут. К тому же она сказала это в такой момент, когда неискренность была почти невозможна. Ему хотелось подождать, узнать ее получше, разобраться в собственных чувствах. Сможет ли он изжить чувство вины перед умершей Амандой Джейн? Однако Джанна поторопила его своим признанием. Он встретил его молчанием и понимал, что причинил ей лишнюю боль. Но он еще не знал, что ответить. Она ему небезразлична, но любит ли он ее той любовью, которой она достойна? Так, как любил Аманду Джейн?

Он понимал, что секс рождает иллюзию близости. Она еще не знает его так, как Аманда Джейн. С другой стороны, он сам не позволял Джанне узнать его как следует. Значит, он играет с ней не в открытую. Она делилась с ним всеми своими чаяниями, а он утаил от неё даже то, что ожидает скорого перевода в Атланту. Сказать ей о предстоящем отъезде прямо сейчас? Нет, худшего момента не придумаешь: она решит, что он отвергает ее.

– Школьником я не сумел бы отыскать Мальту на карте, – сказал Ник, чтобы как-то начать разговор.

– Как и большинство американцев. Именно поэтому я попросила рекламное агентство поместить во всех наших брошюрах карты. Стоит туристам понять, что от нас рукой подать до Италии, как у нас прибавится американцев.

После продолжительной паузы он сказал:

– Я был не таким ребенком, как остальные. У меня были трудности – масса трудностей...

А она-то воображала его типичным американским героем: красив до обворожительности, звезда футбола...

– Я ненавидел школу. Использовал любую возможность, чтобы сказаться больным. Только и делал, что прогуливал.

Джанна, наоборот, школу любила. В колледже она бездельничала, тратила время на путешествия, лишь бы продлить период учебы.

– Что тебе так не нравилось в школе?

– Я с трудом читал, отсюда и все проблемы.

Она едва не ахнула от удивления и тут же спохватилась. Не хватало только, чтобы он принял ее реакцию за выражение презрения!

– Как же ты доучился?

– Я полагался на память и на улыбку. Так и дотянул до выпуска.

– Неужели ни мать, ни учителя не могли тебе помочь? – Еще не успев задать этот вопрос, она знала ответ: ему помогла Аманда Джейн.

– У матери хватало собственных проблем. Кое-кто из учителей пытался что-то сделать, но дислексия требует особого подхода. Среди учителей попалась одна, которая не польстилась на мою улыбочку. Старая леди Мут, учительница шестого класса. Она заставляла меня на уроках вставать и читать вслух при всех – каждый день! Она думала, что стыд заставит меня лучше заниматься дома.

Джанне было трудно себе представить такую жестокость и полное непонимание со стороны учительницы.

Горечь в голосе Ника свидетельствовала, что он до сих пор не забыл обиду.

– Потом я познакомился с Прескоттами, которые уговорили меня обратиться в поликлинику, где мне поставили диагноз – «дислексия». После года натаскивания я освоил чтение в достаточном объеме, чтобы поступить в колледж. Однако я и по сей день часто перевертываю слова и читаю медленно, поэтому предпочитаю воспринимать на слух, хотя на работе без чтения не обойтись.

Всякий раз, когда он говорил «Прескотты», она знала, что подразумевается его жена. Джанна понимала, что Аманда Джейн дала Нику то, что ей уже не удастся ему дать: уважение к самому себе. Неудивительно, что с утратой жены в его душе образовалась пустота, которую время не смогло заполнить. Джанне было до безнадежности ясно, что место Аманды Джейн не занять уже никому.

– Пока я учился в колледже, Трейвис тратил много времени на помощь мне. Если бы не он, я бы не справился.

– Ты часто виделся с Трейвисом, когда он переехал работать сюда?

– На следующий день после похорон Аманды Джейн я улетел в Японию и ни разу больше не разговаривал с ним.

– Почему? – удивилась она. И смысл последней фразы, и горечь, с которой она была произнесена, требовали объяснения.

– Меня перевели в Денвер. Я работал в «Империал» по программе «Снизу вверх». Раз в месяц я бывал в Хьюстоне. Я чувствовал, что что-то не так, но Аманда Джейн уверяла меня, что все в порядке. Трейвис и Остин тоже помалкивали. Наконец я заметил, как она исхудала. Она твердила, что села на диету. Она скрывала от меня, что у нее рак печени, пока я не пригрозил, что силой отведу ее к врачу, потому что она стала слишком худой и немощной.

– Рак печени развивается очень быстро, да?

– Ее болезнь не медлила. Мы похоронили ее спустя четыре месяца после первоначального диагноза.

– О, Ник, как это печально! Какой ужас ты пережил!

– Ей не надо было от меня таиться. – Он повысил голос, не в силах сдержать негодование. – Трейвис и Остин тоже напрасно отмалчивались. Не хотели, видите ли, мешать моей карьере! – Он встал, засунул руки в карманы и устремил взгляд на Голубой грот. – А мне было наплевать! Я бы с радостью махнул на все рукой и посвятил себя Аманде Джейн. Свозил бы ее в Лайм-Ред-жис, когда еще не было поздно...

У Джанны разрывалось сердце от сочувствия. Боль и страдание, сквозившие в его словах, тронули ее за живое. Теперь понятно, почему ему было так важно побывать в Лайм-Реджис одному. Это место имело для него особое значение. К ней это никогда не будет иметь отношения.

– Теперь я понимаю, что сердиться на Трейвиса из-за того, что он скрыл от меня ее болезнь, было просто ребячеством, – продолжал Ник, успокоившись. – Но когда это до меня дошло, было уже поздно: его успели убить.

– Не суди себя так строго!

Вместо ответа он задрал голову к звездам, светившим сквозь легкую дымку, всегда приносимую от североафриканских берегов в начале лета. Дымка никогда не становилась туманом и не ложилась на сушу, а поднималась все выше, заслоняя звезды.

– Я знаю, как трудно прощать. После смерти отца я была очень зла на тетю Пиф, но потом сумела простить ее. Она думала, что защищает меня... – Джанна колебалась, сказать или промолчать, и наконец решилась: – Она долгое время скрывала от меня, что меня удочерили.

– Неужели? – Ник сел и внимательно оглядел ее. – Удивительно! Меня обманули твои зеленые глаза.

– Они у меня скорее сероватые, ближе по оттенку к глазам тети Пиф, чем Одри. В юности, глядясь в зеркало, я твердила себе, что в один прекрасный день мои глаза станут изумрудно-зелеными, как у Одри. Только после смерти Реджинальда Атертона я узнала, почему этого так и не произошло.

Ник внимательно выслушал ее рассказ об обстоятельствах, сопутствовавших кончине графа и прочтению его завещания. Джанна упирала на то, что вовсе не обижена, что все понимает, но Ника было трудно обмануть.

– Думаю, тебе повезло, что тебя удочерили Атертоны, даже если Реджинальд, как ты говоришь, не питал к тебе любви. Тебя любит Уоррен, а Пифани вообще печется о тебе, как родная мать. Одри немного... странная, но и она, полагаю, по-своему любит тебя.

– Я не жалуюсь. Я люблю свою семью.

– Иногда неродные родители бывают лучше родных. Прескотты были мне роднее, чем моя семья. Я бы и сейчас оставался с Остином, но мой долг перед стариком – выяснить, кто отнял у него сына.

После ужина в ресторане «Кошер Ностра Дели» в заливе Святого Юлиана Джанна оставила машину в гараже, охраняемом недавно нанятыми для «Соколиного логова» людьми. Ник поставил свою машину рядом. На протяжении всего вечера она твердила себе, что ей невероятно повезло в жизни. Ведь и ее детство, как детство Ника, могло превратиться в сплошной кошмар одиночества. Но судьба смилостивилась над ней; только узнав о прошлом Ника, она поняла, что бывает гораздо хуже. Она выпорхнула из машины, сгорая от нетерпения расцеловать своих близких.

Ник удержал ее и сказал:

– Не удирай. Давай проведем ночь вместе. Мне не помешает защита.

Джанна хотела ответить, что ей не по силам тягаться с призраком, однако ее тронул его тон. Она поняла, что Ник поделился с ней самым сокровенным, впервые после смерти жены выразив горе словами. Джанна знала теперь, что является для Ника Дженсена не просто партнершей на одну ночь. Она уже начала проникать в его сердце. Бросить его теперь было бы непростительным предательством.

– Подожди минуточку, – сказала она, отдавая ему свой портфель. – Я только сбегаю наверх и скажу всем, что вернулась живой и невредимой.

Джанна одним махом взлетела на второй этаж и бросилась к двери тети Пиф. Услыхав стук, тетя пригласила ее войти. Она лежала, водрузив ноги на гору подушек.

– Тебя снова беспокоят ноги? Ты вызвала врача? – обеспокоенно спросила Джанна, сомневаясь, что Пифани обратилась к врачу. Тетя презирала медиков, так как провела слишком много времени под дверями их кабинетов, когда пыталась помочь Одри.

– Немного устала, вот и все. Слишком долго возилась в саду.

– Тогда отдыхай. – Джанна наклонилась и поцеловала ее в щеку. – Я заглянула, чтобы сказать, что очень тебя люблю.

Довольное выражение тетиного лица подсказало Джанне, что следовало почаще радовать ее такими признаниями. Любой человек нуждается в напоминаниях, что он любим. Судьба обошлась с тетей Пиф несправедливо, поспешив отнять у нее самого дорогого человека.

– И я тебя люблю. – Она сжала руку Джанны и улыбнулась нежной улыбкой, запомнившейся той с раннего детства. – Наверное, прошедшая ночь заставила всех нас вспомнить о тех, кто нам дорог.

– Ты права. Я весь день только о том и думала, как нам повезло, что печеньем полакомился Ромми, а не кто-то из нас и не Ник. Сегодня вечером мы с Ником наблюдали закат у Голубого грота. Я вспомнила, как часто мы с тобой стояли на том же самом месте и ты говорила мне о своей мечте – выстроить там отель. Теперь отель готов к открытию, а я собираюсь тебя осчастливить: я постараюсь, чтобы «Голубой грот» стал лучшим отелем Средиземноморья.

Улыбка тети Пиф померкла.

– Знаешь, что действительно принесло бы мне счастье?

Джанна покачала головой. Неужели она сделала что-то не то?

– Я была бы в восторге, если бы ты вышла замуж за Ника и нарожала ему побольше детей. Мне так хочется увидеть, как они бегают по «Соколиному логову», съезжают по моим перилам, плещутся в моем бассейне, раскачиваются на моих качелях! – Она опять улыбнулась, на этот раз обреченно. – Знаешь, я ведь тоже хотела нарожать много детишек...

Тетины слова повисли в воздухе. Джанна ощущала их неподъемную тяжесть.

– Я люблю его, но...

– ...чувствуешь, что он по-прежнему любит свою жену?

– В этом нет никаких сомнений. Сегодня он говорил о ней. Ты не представляешь, как горячо он ее любил... и любит до сих пор. Я уверена, что моя битва заранее проиграна. Но я все равно не собираюсь сдаваться.

– Вот это по мне, девочка! – Тетя Пиф еще сильнее сжала руку Джанны. Ее лицо было озабоченным. – Хочешь, дам тебе один совет?

– Хочу. Я приветствую любую помощь.

– У меня есть одна теория насчет Ника Дженсена. Он никогда не знал материнской любви. А она нужна любому...

– Даже если исходит от тети, а не от родной матери?

– Да. Я всегда твердила себе, что ты мне все равно что родная дочь. Ты знаешь, как я к тебе отношусь.

Джанна кивнула, не находя слов для выражения своих чувств. Что бы с ней ни происходило в жизни – как приятное, так и горестное, – ее всегда поддерживала уверенность в тетиной любви.

– Итак, Ник не знал материнской любви, пока не встретился со своей женой. Она исполняла обе роли.

Немного поразмыслив об услышанном, Джанна решила, что тетя права. Ник действительно относился к Прескоттам как к своему родному семейству.

– Теперь он изменился, – продолжала тетя Пиф. – Не пытайся разыгрывать его маму. Относись к нему как к партнеру, а еще лучше, как к любовнику.

Джанна кивала, впитывая мудрость тетиных наставлений.

– Но не бойся признаться ему в своем чувстве. Ему нужно это слышать. В его жизни было не так много любви.

– Меня беспокоит его внешность, я боюсь оказаться в прежнем положении снова, – призналась Джанна.

– Он – не Коллис. Ник Дженсен очень напоминает мне Йена Макшейна. Тот тоже не полагался на свою внешность. Любовь для них обоих гораздо важнее тщеславия и самолюбования. Джанна встала.

– Спасибо за совет. Сейчас я спущусь к Нику и...

– Все знают, что вы с ним спите. Не думай, что тебе удалось это скрыть.

– Ты права, – пролепетала Джанна, чувствуя себя совершенной дурочкой.

– Прошлой ночью стало совершенно ясно, что мои родственники очень изобретательны по части ночевки. Одри оказалась в комнате справа, а Эллис – в ее постели.

– Я заметила, что его дверь заперта, а дверь Одри открыта. Я бы не придала этому значения, если бы не замечание Ника, что они, видимо, любовники.

– Ник Дженсен очень наблюдателен.

– Наверное, борьба с дислексией научила его больше полагаться на память и на интуицию. – Джанна не сомневалась, что тетя в курсе проблем Ника. Либо Ник сам рассказал ей о себе, либо она узнала все из донесений сыщиков; впрочем, она дожидалась, чтобы он самостоятельно поведал о себе Джанне.

– Так и есть, – убежденно произнесла тетя Пиф. – Он очень похож на Йена.

20

Джанна простилась с тетей Пиф. Спускаясь по лестнице, она увидела, как Такси гоняет Милли вокруг кадки с пальмой.

– Ко мне, чертенок!

Взяв щенка на руки, она постучалась в дверь Одри и, получив разрешение войти, протянула ей Такси.

– Вот тебе подарок.

– Но он же твой! – возразила Одри, немедленно завладев малышом и успокаивая непоседливое создание.

– Меня все равно весь день нет дома. Это несправедливо по отношению к нему. Пока что он не годится для выставок, но я сделала с утра несколько звонков.

В Риме нашелся собачий дантист, который может исправить прикус Такси с помощью скоб. Такси будет носить их недолго, потому что неправильность и так еле заметна. После этого ты сможешь его выставлять. Тебе придется всего лишь втирать ему в нос немного туши перед рингом.

Слезы потекли по щекам Одри.

– Это так мило с твоей стороны! Я ведь знаю, как ты любишь Такси.

– Тебя я люблю еще больше, – ответила Джанна. – Он, конечно, не заменит Ромми, но он будет стараться.

Одри жестом пригласила ее сесть.

– Ромми был несравненным! Сегодня утром его кремировали, прах покоится вот в этой урне. – Она указала на севрскую вазу на камине. – Такой собаки, как он, у меня уже никогда не будет, но я все равно рада, что он наелся этого печенья до вас. – Потрепав Такси за ухо, она с какой-то неуверенностью заглянула Джанне в глаза. – Мы с Эллисом решили пожениться. Свадьбу сыграем скромно здесь, в «Соколином логове».

– Чудесно! – Казалось, весь воздух острова пропитан любовью; это рождало надежду, что романтическое дуновение коснется и Ника.

Пожелав спокойной ночи Одри, давшей торжественное обещание не спускать глаз с Такси, Джанна заглянула еще к Шадоу. К тому времени, когда она добралась до жилища Ника, окна в гостевом домике уже были темными. Довольствуясь светом луны, она на цыпочках прошла через холл в дальние комнаты. Ник спал с неснятыми наушниками, на кровати лежал включенный магнитофончик. Она аккуратно все убрала и остановила пленку.

Для того чтобы вернуться к составлению расписания для персонала отеля, у нее уже не было сил – сказывалась прошлая бессонная ночь. Вешая свою одежду на спинку стула, она почувствовала в спальне какую-то перемену. У нее пробежал холодок по спине. Она положила ладонь на голую грудь Ника. Слава богу, дышит!

Она огляделась. Несмотря на темноту, было совершенно ясно, что никто в углах не прячется. В шкафу тоже не оказалось непрошеных гостей. Однако беспокойство не проходило. Она зашлепала босиком в кухню. В свете луны, пробивающемся сквозь ставни, она yвидела безупречный порядок, особенно похвальный после разгрома, оставленного здесь полицией.

Набравшись храбрости, она заглянула во вторую спальню. Дверь со скрипом открылась. Комната Уоррена была пуста. Дверь шкафа была распахнута, напоминая о вчерашнем поспешном отъезде.

Видимо, у нее разгулялось воображение. Ей не cследовало позволять Нику звонить Тони. Его наигранный акцент не обманул бы даже Хло. Результатом мог стать лишь осложнение и без того взрывоопасного положения. Зачем она разрешила эту глупость? Ведь это было равноценно размахиванию красной тряпкой пер мордой разъяренного быка. Реакция Тони могла быть непредсказуемой.

Она подошла к входной двери и закрыла ее на засов, после чего набрала код сигнализации. За окном маячил охранник из бригады, приглашенной на виллу тетей Пиф. Полный порядок!

Джанна улеглась в постель рядом с Ником, старая его не разбудить. Она еще разок оглядела темную комнату и вновь не нашла ничего подозрительного. Закрывая глаза, она вспомнила про дамский револьвер, который Йен Макшейн вручил когда-то тете Пиф. Джанна знала, что он по сию пору хранится в нижнем ящике прикроватного столика в тетиной спальне.

Сон никак не шел; мозг работал на полных оборотах. «Наверное, все дело в самой комнате», – сказа она себе. Здесь ты всегда чувствуешь на себе взгляд Аманды Джейн.

И тут ее как током ударило – фотография Аманы Джейн исчезла.

Коллис валялся без дела на лежаке перед бассейном отеля «Сикрест». Подчиняясь сигналу таймера, он нехотя перевернулся со спины на живот. Забота о загаре была важнее подглядывания за крупной немкой, плескавшейся неподалеку. К тому же он не понимал, чем именно она привлекла его внимание. Немка была широкоплечей и мускулистой, почти что мужеподобной; зато у нее была внушительная грудь.

Коллис напомнил себе, что пора поразмыслить о делах. Ему хотелось выглядеть неотразимым на репетиции открытия отеля «Голубой грот», устраиваемой Джанной назавтра специально для турагентов, а загар всегда шел к его светлым волосам и усиливал синеву его глаз.

Атертоны воображали, что уже избавились от него, но они просчитались. Добиться, чтобы клерк снял копию с завещания Реджинальда Атертона, оказалось до смешного легко. Коллис даже испытывал некоторый стыд. Дальше все было и того проще. Он отыскал любовника Реджи в Шерифс-Ленч и без труда вытянул из него признание, что Реджи умер на его квартире в Хаммерсмите, а не в Лифорт-Холле.

Коллис был так доволен собой, что едва не рассмеялся вслух. На любимчика тори ляжет несмываемое пятно: хорош законник – возиться с трупом, вводить в заблуждение власти! Конечно, с ним не произойдет никакой беды, просто для политики он умрет. О блестящих выступлениях по телевидению придется забыть.

Разумеется, Атертоны смогли бы избежать скандала, если бы отвалили Коллису приличную сумму. Он еще не решил, как лучше поступить: удовлетвориться единовременной крупной выплатой или доить их понемногу на протяжении многих лет. Видимо, надо попробовать совместить то и другое. Сведения, попавшие в распоряжение Коллиса, вырастут в цене, когда Уоррен станет претендовать на министерский пост.

– Скажите, старина, вы читали сегодняшнюю газету? – спросил Коллиса пожилой мужчина, загоравший по соседству. Во рту у него недоставало зубов, поэтому проникнуть в смысл его высказываний было трудно, тем не менее он донимал Коллиса уже не первый час.

– Сегодняшнюю – нет, – отрезал Коллис, надеясь, что разговор прервется, не начавшись. Лондонские газеты, естественно, следили за событиями на Мальте. Их занимало все, что касалось Лифорта. Уоррен находился в центре событий. Только накануне он возвратился из Форт-Халстеда, имея на руках доказательства того, что никчемного Ромми погубил тот же самый яд, которым отравился некто Трейвис Прескотт.

– Здесь написано, – сосед ткнул пальцем в газету, – что ядовитый мед получают в индийском лесу... – Он близоруко наклонился к газете. – В лесу Джир. Представляете, тамошние пчелы делают мед из олеандра!

Коллис, как всякий эрудированный человек, не мог не проявить любопытства.

– Кто же станет продавать мед, зная, что он ядовит?

– Тут сказано, что в Индии его продают как диковину, ставя ярлык «яд». Полиция нашла упаковки этого меда в здешней ночлежке в каком-то Гате – что это такое?

– Мальтийский квартал «красных фонарей», – ответил Коллис, знавший по собственному опыту, что там имеются лавки, торгующие кнутами и цепями.

– Чертовщина! – Болтун, судя по всему британец, обескураженно покачал головой. – Они едва не отправили на тот свет самого графа Лифорта!

Коллис ответил неопределенным мычанием. Лично он не возражал бы, если бы Уоррен набил рот целой дюжиной отравленных печений, чтоб уж наверняка. Внимание, которое уделяла Уоррену пресса благодаря его титулу, вызывало у него уже не просто неодобрение, а ненависть.

Старик все не унимался, но его слова заглушил плеск воды, производимый немкой, плававшей у них под самым носом. Коллис успел о ней забыть. Оглянувшись через плечо, он заметил, как бойко она взбивает пену руками и ногами. Он снова плюхнулся на живот и постарался выбросить из головы мысли о сексе.

– А вы как думаете, старина? – Этот чертов зануда просто не мог оставить Коллиса в покое.

– Простите, я не расслышал.

– Я говорю, наши парни из Форт-Халстеда опять оказались на высоте. В газете написано, что они умудрились снять отпечаток с записки, сопровождавшей коробку с печеньем. Он принадлежит некой Ронде Сиббет, мальтийке.

– По части раскрытия преступлений англичане недосягаемы, – сказал Коллис, на что собеседник отреагировал одобрительным ворчанием.

На его вопрос: «Не желаете ли выпить?» – Коллис ответил отказом, после чего улегся поудобнее, решив подремать. «Старина» в одиночестве отправился к полированной стойке бара, чтобы утолить жажду джином с тоником.

Ритмичные шлепки по воде тем временем прекратились, что привлекло внимание Коллиса. Он перевернулся, делая вид, что ему понадобился лосьон для загара, и залюбовался сквозь темные очки немкой, покидающей бассейн. Она направлялась к ступенькам в форме полумесяца, на которых резвились дети. Перед собой она гордо несла груди, упруго разрезавшие воду. Когда она стала подниматься по ступенькам, волна, схлынув с напряженных сосков, обильно заструилась обратно в бассейн. Коллис ощутил томление в паху. Немка вылезла из бассейна и стряхнула сильной рукой воду с длинных волос. Ее бедра были монументальны, под стать грудям.

Коллис вовремя вспомнил, что именно своему пристрастию к сексу обязан теперешним затруднительным положением, и опять перевернулся на живот. Аннабел! Перед его отлетом из Лондона она слезливо проинформировала его, что находится в положении. Он твердо велел ей побыстрее избавиться от ребенка. При мысли о том, как изуродует беременность фигуру Аннабел, в желудке Коллиса раздалось громкое урчание, напомнившее о салате с чрезмерной дозой майонеза – чего еще ожидать от отеля Бредфорда? В любом случае Аннабел успела ему надоесть. Вернувшись в Лондон, он бы все равно прогнал ее: ведь он явится туда богачом.

– Ожог.

Коллис лениво приподнял голову и обнаружил возвышающуюся над собой немецкую амазонку. Он догадался, что она предупреждает его о возможности солнечного ожога, намекая на собственное желание растереть столь интересного джентльмена дополнительной порцией лосьона. Он подал ей пузырек, бросив одобрительный взгляд на ее мощные ляжки, после чего растянулся, доверчиво подставив ей спину.

Она щедро облила его лосьоном и принялась месить спину своими богатырскими пальцами.

– У вас хорошо получается.

– Ja.

Английский на нуле, сообразил он, пока она орошала лосьоном его ноги. Начав с лодыжек, она стала продвигаться все выше, действуя так профессионально, что он решил, будто оказался в руках массажистки. Особое внимание она уделила его бедрам: она размазывала по ним лосьон зигзагами, задевая края плавок. Когда очередь дошла до внутренней стороны бедер, она несколько раз коснулась его проявляющего признаки беспокойства мужского хозяйства.

Вся его решительность забыть на время про секс мгновенно улетучилась. Он уже собирался пригласить ее к себе в номер, когда она, нимало не смущаясь, ухватила его прямо за напрягшийся от ее ухищрений член.

– Gut? Ja?

– Хорошо, хорошо. Мой номер.

Она рывком поставила его на ноги. Пока она нетерпеливо подталкивала его к лифту для купальщиков, он застенчиво загораживался полотенцем. В лифте он нажал на кнопку девятого этажа. Кабина пришла в движение. Он уставился на амазонку. Она оказалась гораздо моложе, чем он предполагал. Несколько лет – и она превратится в банальную Hausfrau. Но пока...

Она вонзила палец в кнопку «стоп». Кабина повисла между этажами. Немка прижала его к стенке и, не дав опомниться, спустила с него плавки.

Пифани сидела в одиночестве на веранде «Голубого грота», выходящей на живописную лагуну. Легкий ветерок шевелил алую бугенвиллею, украсившую стену веранды. В воздухе реял аромат цветущего миндаля.

– Почему мне самой не пришло в голову осветить грот? – спросила Пифани вслух.

Отель был полон турагентов и журналистов, которые расхаживали с напитками в руках и наслаждались тем же видом.

Джанна велела расставить по краям скалы, окружающей лагуну, факелы, огни которых дрожали от легкого ветерка, освещая дикие цветы, растущие над обрывом. В темноте факелы казались алмазной цепочкой; в их сполохах изрезанные трещинами скалы приобретали захватывающий вид. Прожектора, спрятанные в гротах, озаряли глубокие пещеры неземным светом. Даже в самой лагуне, под водой, среди кораллов, хитроумная Джанна додумалась установить освещение, благодаря которому и среди ночи вода не утратила дневного мерцания. К восторгу зрителей, среди кораллов сновали косяки рыбешек. Пифани гордилась племянницей, признавая, что ее усилия дали должный результат.

Джанна наняла рыбаков, которые на своих разноцветных лодчонках доставляли гостей в гроты и заплывали под арки, отделявшие мирную лагуну от более беспокойного открытого моря. Гости пребывали в восхищении. Заезд продолжался на протяжении двух предшествовавших дней. В отеле не осталось ни одного свободного номера.

Приходилось только сожалеть, что эти гости не платят за постой, однако по-другому быть не могло. Экономия в таком деле – убытки в дальнейшем. Всякий крупный отель начинал с того, что предоставлял полезным гостям бесплатные номера. Джанна обогатила традицию, предусмотрев мероприятия, призванные стимулировать интерес не только к отелю, но и к Мальте как таковой.

Отклик получился грандиозным. Лондонская туристская фирма «Треккерс интернэшнл» прислала своих представителей для освоения маршрута через весь остров, к храмам Хагар-Хим – развалинам, напоминающим Стоунхендж, только древнее его на несколько веков.

Аквалангисты, в большинстве своем американцы, прибыли два дня назад и уже успели провозгласить здешние гроты величайшим «открытием» после Барьерного рифа. Пифани, кстати, могла бы обескуражить этих первопроходцев, объяснив, что приоритет в открытии окружающих Мальту рифов принадлежит финикийцам, чьи ныряльщики без всякого снаряжения достигали невероятных глубин.

Пифани улыбалась, думая о том, что не сделала ошибки, передав дело своей жизни Джанне. Построить «Голубой грот» было мечтой Пифани со дня капитуляции нацистов. Пока островитяне поднимали тосты в честь поражения Гитлера, она исследовала принадлежавшую ее семейству лагуну. Она провела четыре восхитительных часа в одиночестве, не нарушаемом бомбовыми налетами, наслаждаясь красотой природы любимого острова. Серебристая листва олив трепетала на ветру, воздух был полон гудением пчел, перелетающих с цветка на цветок, и головокружительным ароматом дикой мяты и фенхеля. Она сидела на высокой скале, возвышающейся над лагуной, умиротворенная порядком, царящим в природе, но не в силах забыть о безвозвратной потере. Йен никогда к ней не вернется.

Чему посвятить жизнь? К счастью, война указала ей путь. У нее не было выбора: предстояло поднять из руин три принадлежащих семье отеля. Ее отец за несколько месяцев до этого покончил жизнь самоубийством, оставив ее одну.

После нацистских бомбардировок на острове уцелели считанные здания, а в Валлетте вообще ни одного. Отцы города подразумевали под восстановлением не возведение уродливых современных кубов, а постройки, которые были бы приятны и глазу средневековых рыцарей. В новом городе должны были, конечно, появиться удобства, неведомые в довоенное время, но при этом он должен был испытывать гордость за свое средневековое наследие, свое место в истории, свою способность выдерживать осады не только в достославные времена великолепия Оттоманской империи, но и в нынешней жестокой войне.

Сейчас, сидя на скале и мечтая, чтобы Йен разделил с ней радость праздника, Пифани так же озирала лагуну слепыми от слез глазами.

– Если бы ты только мог увидеть все это, милый! – проговорила она вслух. Война не позволила им побывать здесь вместе. – Это красивейший уголок Мальты!

Тогда, почти полвека назад, оплакивая свою загубленную любовь, Пифани решила, что отели станут сутью ее жизни. Она возведет на этом месте как монумент в память о Йене новый отель. Если бы он побывал здесь, ему бы обязательно полюбился этот уголок.

Пифани обозвала себя старой сентиментальной дурой, подняла глаза и увидела Ника. Он был занят беседой с Клиборном Хои VI, издателем туристического журнала, завоевавшего репутацию отраслевой библии. Ей нравилась думать о Нике как о своем сыне. Ник походил на Йена не только обликом, но и моральной чистоплотностью. Иные люди продажны – например, Коллис. Если бы можно было приобрести Ника в подарок Джанне, Пифани сделала бы это не задумываясь.

Заметив ее взгляд, Ник подошел.

– Уверяю вас, для меня огромная честь удостоиться беседы человека, после фамилии которого стоит такая внушительная римская цифра. – Он наклонился к ней. – Но лично я считаю, что папе с мамой следовало назвать его как-то по-другому.

– Похоже, он немного важничает.

– Ничего, я сбил с него спесь, – сказал Ник, облокотившись о перила. – Но могу вас обрадовать: отель ему понравился. Он уже заказал номер для сына, который прибудет сюда в свадебное путешествие. Он уверен, что именно в вашем отеле будет зачат мистер Хои Восьмой.

Ник встряхнул лед в стакане и огляделся в поисках Джанны. Она беседовала с кем-то из персонала, видимо, проверяя, правильно ли поняты ее инструкции. Ник и Джанна проводили теперь вместе все ночи. Он стал больше разговаривать с ней, причем не только о всякой всячине, но и об их отношениях.

Впервые за пять с лишним лет Ник наслаждался обществом женщины. Он с удовольствием предвкушал момент, когда останется с ней вдвоем. Но как ему ни нравилась Джанна, в душе оставалась боль. Он знал, конечно, что Аманда Джейн одобрила бы его. Не зря же она пожелала ему перед смертью счастья. Однако ему по-прежнему не удавалось освоиться с тем, что Аманды Джейн больше нет, а он, Ник Дженсен, жив, здоров и даже, кажется, влюблен. Поэтому он твердил себе, что торопиться нет причин. Джанна еще не развелась; надо подождать и посмотреть, как обернется дело.

Глядя на Пифани Кранделл, он думал о том, что человеку нельзя жить в одиночестве. При всем своем восхищении ею Ник не пожелал бы себе такой судьбы: всю жизнь любить человека, покинувшего этот мир. Он непрерывно боролся со своей совестью, но прошлое по-прежнему не отпускало его.

Глядя на Джанну, беседующую с работниками, он вспоминал, как она первой просыпается по утрам. Открывая глаза, он всегда встречал ее любящий взгляд. Наградив его нежным поцелуем, она говорила: «Я люблю тебя, Ник» – и, соскальзывая с кровати, торопилась в ванную. Судя по всему, она не хотела, чтобы он утруждал себя ответом.

Уоррен вел Шадоу сквозь толпу, когда кто-то дотронулся до его плеча.

– Старший инспектор Мускат ожидает вас в вестибюле, – доложил официант.

Уоррен решил добраться до указанного места коротким путем, через веранду. Среди зеленой листвы виднелись белые цветы тамариска, освещенные сотнями крохотных лампочек, свисающих с ветвей. Джанна умела произвести впечатление на клиентов; зная сестру, Уоррен не сомневался, что вся документация по делам отеля содержится в полном порядке. Он полагал, что визит полицейского не имеет отношения к бизнесу сестры. До сих пор наступательная кампания, предпринятая против Бредфордов, развивалась успешно.

Ронда Сиббет подозревалась в убийстве Трейвиса Прескотта. Полиция потребовала ее выдачи у властей Монако, где она в данный момент находилась. Уоррен считал, что при должном давлении она укажет на Керта Бредфорда. Связать с преступлениями самого Тони будет посложнее, но Уоррен считал своим долгом не давать ему спуску. Тони многие годы отравлял жизнь тете Пиф. Теперь надо было позаботиться, чтобы он не устроил то же самое Джанне.

Уоррен вышел в вестибюль.

– Старший инспектор? – он протянул руку.

– Сэр... Ваша светлость...

– Уоррен. – Он знал, что многие испытывают затруднения с его титулом, поэтому выступал за простоту в обращении.

– Боюсь, я принес вам дурные вести, сэр.

Уоррен затаил дыхание.

– Выкладывайте.

– Ронда Сиббет покончила с собой.

Джанна порхала в толпе на веранде, опьяненная успехом. Все оборачивалось настолько удачно, что она просто боялась в это поверить. В глазах у тети Пиф она читала полное одобрение и нескрываемую гордость за нее. Отель, о котором столько лет мечтала ее тетя, присоединился к когорте пятизвездочных.

«Это наименьшее, что я могла для нее сделать, – думала Джанна. – Все эти годы она отдавала мне свою любовь, хотя ей самой так ее недоставало».

– Отлично выглядишь, – сказал ей Ник. – У нее потрясающее платье, верно? – обратился он к Пифани.

– Да, ей очень идет, – согласилась та с искренней улыбкой.

Джанна приобрела этот розовато-лиловый наряд одновременно с новым купальником. Сперва у нее были сомнения, годится ли он для торжества, и она все гадала, что выбрала бы для нее Одри. Однако потом у нее уже не оставалось времени, чтобы заботиться о платье. Появились другие, куда более важные дела.

– Тетя Пиф, ты не возражаешь, если я ненадолго уведу у тебя Ника? Хочу познакомить его с издателем журнала «Подводный мир». Он будет смотреть наш видеоролик об подводном спорте на Мальте. Вот только Уоррен куда-то подевался.

– Идите себе, – махнула рукой тетя Пиф, – я буду сидеть здесь и наслаждаться видом.

Ник обнял Джанну. Она улыбнулась ему. Никогда еще она не была так счастлива. Они вместе направились к бару, где дожидался издатель. Из-за угла неожиданно появился Коллис и решительно зашагал им навстречу.

21

Коллис мысленно оценил ситуацию, наблюдая издалека за приближающейся Джанной и ее спутником – высоким, интересным мужчиной. Джанне этот мужчина определенно нравился. Коллис помнил, что с таким же обожанием Джанна смотрела на него самого при их первой встрече. Он было заревновал, но, вспомнив чугунные ляжки Герты Веструд, опомнился. Всю ночь и весь день он позволял немецкой амазонке изнурять его своей любовью.

Он представить себе просто не мог, чтобы Джанна так же распоясалась в постели. Ее стиль – скорее ужин при свечах и прогулки при луне. Она не возражала против активного секса, но именно не возражала, и только. Коллис все равно был вынужден признать, что они не созданы друг для друга. Пускай ее забирает этот незнакомец. Коллису было нужно от Джанны одно – деньги. У Атертонов этого добра хоть отбавляй, вот пускай и поделятся с ним. Располагая кругленькой суммой, он бы стал путешествовать по разным странам, выступая с лекциями и присматривая партнерш в стиле Герты.

Изобразив пленительную улыбку, Коллис подошел к Джанне, не обращая внимания на ее сердитый вид.

– Дорогая! – Он прикоснулся губами к ее щеке. – Ты славно поработала! Это просто...

– Что ты тут делаешь? – Коллис всего раз слышал от нее подобный тон – на похоронах Реджинальда.

– Я знал, что ты захочешь, чтобы я присоединился к тебе. – Уголком глаза Коллис следил за ее спутником. Вблизи он оказался еще красивее. Несомненно, нелюбезность Джанны была вызвана его присутствием.

– Увидимся позже. – С этими словами мужчина, сопровождавший Джанну, отошел.

– Зачем ты здесь? Ты же делал все возможное, чтобы отговорить меня от сотрудничества с тетей Пифани.

– Теперь я вижу, что ошибался. Ты – прирожденная деловая женщина.

– Обойдусь без твоей снисходительности. Что тебе нужно?

Он не собирался отвечать ей правду. Не говорить же ей о своем намерении пощипать Атертонов!

– Давай вести себя цивилизованно. Вовсе не обязательно закатывать сцены, застав мужа с другой женщиной. Что в этом особенного? Ты же такая образованная! Вспомни Карла Маркса: его жена с пониманием относилась к его внебрачным связям. На лондонском кладбище Хайгейт она похоронена вместе с мужем и его любовницей. А Нельсон и леди Гамильтон? Они неплохо жили втроем: он, она, ее муж. Почему бы и тебе...

– Личная жизнь Карла Маркса не вызывает у меня ни малейшего интереса, да и Нельсона – тоже. Напрасно ты предлагаешь мне тройственный союз: тебе известно, что я была бы несчастлива, если бы мне пришлось делить любимого человека с другой. – Она проводила взглядом отошедшего в сторону мужчину.

Коллис предполагал вывести ее из себя своей наглой болтовней, однако успеха не добился. Обычно в спорах она засыпала его фактами, порой повергая в смущение. Сейчас он попытался обратить против нее ее собственное оружие, но в ней обнаружилась неожиданная внутренняя сила. За это тоже, видимо, следовало благодарить видного незнакомца. Коллис решил впоследствии разузнать о нем побольше.

– Вряд ли ты явился, чтобы пожелать мне удачи или предложить примирение. Тогда зачем? – настаивала Джанна.

Коллис загадочно улыбнулся.

– После приема я хочу побеседовать с тобой и Уорреном.

– С Уорреном? Какое он имеет отношение к нам? Наши проблемы касаются только нас двоих. Ты не вытянешь из семьи больше денег, если впутаешь в это моего брата.

Коллис удивился, что она так быстро догадалась о его намерении клянчить деньги. Впрочем, удивляться было нечему: Джанна всегда все схватывала налету. Избавиться от нее будет большим облегчением.

– Я знаю, что ты женился на мне, полагая, что я – богатая невеста, – продолжала Джанна, не сводя с него своих зеленых глаз. Весь он, от загорелой физиономии до кончиков белых туфель, вызывал у нее теперь активную неприязнь. – Не пойму, зачем я за тебя вышла.

Омерзение, прозвучавшее в ее голосе, оскорбило бы любого на месте Коллиса, но он предпочел не обратить на это внимания. Раз не сработало замечание насчет Маркса, у него было наготове еще одно, как он полагал, беспроигрышное. Коллис оглянулся на высокого мужчину, стоявшего неподалеку.

– Он хорош в постели?

Джанна не отвела глаза.

– Твоя беда, Коллис, в том, что ты не делаешь различия между сексом и любовью. – Ткнув пальцем в одну из уточек, вольготно разместившихся на его галстуке, она отчеканила: – Я с радостью отдам тебе все – дом, машину, все до последнего фунта со счета в «Барклайз», лишь бы поскорее от тебя избавиться. Но только посмей попросить у моего брата хотя бы один пенс!

Она развернулась и смешалась с толпой, не дав Коллису времени на ответ. Он никому не признался бы в этом, но он был потрясен – не гневом Джанны, вполне естественным в ее положении женщины, которой пренебрегли, а тем, что она так быстро нашла ему замену. Джанна была осторожной натурой, все планировала заранее, дотошно изучала вызывающий у нее интерес предмет и всем этим навевала на Коллиса нестерпимую скуку. Сойтись с мужчиной так стремительно – нет, это на нее не похоже.

Ее новый возлюбленный был красив, но соперничать с Коллисом все равно не мог. Коллис не должен был особенно волноваться, так как ему было наплевать на Джанну, но ее решительность уязвила его самолюбие. Чтобы прийти в себя, он стал думать о различных способах устроить ей неприятности.

Пифани от души забавлялась, наблюдая за перепалкой Джанны и Коллиса. До нее не долетело ни одного слова, но жестикуляция племянницы и выражение ее лица говорили о том, что примирения не будет. Пифани и не ждала мировой, хотя, увидав Коллиса, решила, что он явился именно за этим.

Она медленно встала, все еще испытывая боль в ногах, хотя прилегла перед приемом, и направилась к Нику, беседовавшему с незнакомым ей господином.

Значок в виде скрещенных золотых ключей у него на лацкане подсказал ей, что это консьерж крупного отеля. Ник представил своего собеседника:

– Этьен Террай, консьерж парижского отеля «Ритц».

Она как раз выражала удовольствие его присутствием в «Голубом гроте», когда к ним присоединился Коллис. Пифани была вынуждена представить ему Этьена и Ника. Услыхав фамилию Ника, Коллис сузил глаза.

– Насколько я понимаю, вы – сотрудник «Империал-Кола». Менеджер.

Слово «менеджер» он произнес так презрительно, словно это ругательство, однако Ник как ни в чем не бывало кивнул.

– Я много знаю о вашей компании, – сказал Коллис высокомерным тоном, не прибегая на этот раз к свойственному ему искусству обольщения собеседника. – Я часто ставлю ее в пример, когда читаю лекции в Лондонской школе экономики.

После смерти Реджинальда Коллис отбросил уловки, благодаря которым обычно втирался в доверие к людям. Пифани видела, что теперь он не скрывает свое истинное лицо, хотя сама она раскусила его при первой же встрече. Но Джанна, ее Джанна оказалась в числе обманутых. Правда, после смерти Реджинальда и с ней произошла перемена, благодаря которой она стала невосприимчива к манипуляциям Коллиса.

Пифани ловко увела консьержа от Коллиса, который по привычке приготовился держать речь. Ник был в силах укротить его самостоятельно.

– Вы будете приятно удивлены автоматикой в нашем винном погребе, – сказала она Этьену. – Ее придумала Джанна, моя племянница. Автомат отбирает вино и посылает его по пневматической трассе, поэтому дверца погреба открывается только для приема новых партий. Температура никогда не отклоняется даже на полградуса.

Ник чувствовал некоторое смущение, оставшись с глазу на глаз с мужем Джанны. До сегодняшнего вечера Коллис Пемброк был всего лишь бесплотным именем, безликим субъектом, оттолкнувшим Джанну. Теперь он материализовался и явно намеревался добиться второго шанса. Ник был сторонником брака – ведь брак когдато спас его, – а не развода. Однако известная ему реальность состояла в том, что половина браков в Америке заканчиваются неудачей и что в Великобритании отмечается то же соотношение. Тем не менее, у него не было никакого желания играть роль «другого». До этого у него сложилось твердое убеждение, что с замужеством Джанны покончено и что осталась формальность – развод. Теперь у него появились сомнения.

Ник допил свой «бушуокер» и, намереваясь потянуть время, сказал:

– Пойду возьму новую порцию.

– Я тоже не прочь выпить.

Ник пробрался сквозь толпу, сопровождаемый Коллисом.

– Я читал, что «Империал-Кола» потеряла крупного партнера – сеть отелей «Бальфур», – сообщил Коллис. – «Династи-Кола» предложила «Бальфуру» ссуду в семьдесят пять миллионов, которая была ему остро необходима. По-вашему, поставщики должны предоставлять клиентам такие низкопроцентные ссуды?

Ник пожал плечами. Ощущение, не покидавшее его с момента, когда он впервые увидел Коллиса, усилилось. Этот субъект не понравился бы ему, даже не будучи мужем Джанны.

– Так или иначе, «Династи» отхватила у «Империал» солидный кусок рынка. – Коллис не пытался скрыть презрительную усмешку.

Ник ничего не ответил. Лично он считал, что крупные ссуды не в интересах компании, но не стал делиться своим мнением.

– «Империал-Кола» следовало согласиться на сделку с Советами, – наседал Коллис. – Если бы она пошла на создание совместного предприятия с русскими, «Династи» не достался бы этот рынок. У меня перед глазами стоит реклама: сотни русских пляшут на Красной площади и распевают: «Пейте «династи-колу»...»

– «Династи» приняла от Советов в качестве оплаты корабли и водку. Думаете, это разумно? Пускай теперь попробуют все это сбыть при нашей конкуренции.

– Возможно, но непредвиденные события в экономике...

Ну и осел! Ник перестал слушать. Подобно большинству «аналитиков», Коллис Пемброк был силен только задним умом. Ник подошел вплотную к стойке, Коллис – за ним. Он развивал какую-то дурацкую теорию о долях рынка. Ник все больше удивлялся, что Джанна выбрала себе такого мужа. Он представлял его кабинетным затворником в сильных очках и оказался не подготовлен к встрече с персонажем из модного журнала, самоуверенным типом, загорелым до черноты.

Бармен спросил Ника, что он будет пить. Ник заказал «Бушуокер».

– И мне то же самое, – собезьянничал Коллис.

– Вам не понравится. Это такая...

– Ничего, попробуем.

Ник заметил Уоррена и Шадоу, двигавшихся в их направлении. Бармен подал Нику и Коллису стаканы. Подошедший Уоррен спросил Коллиса в лоб:

– Что ты тут делаешь?

Коллис заносчиво улыбнулся. Ник счел эту улыбку нахальной. Было сомнительно, чтобы эти двое так же симпатизировали друг другу, как когда-то Ник и Трейвис – не только родственники, но и друзья. Вопрос Уоррена явно требовал ответа, но Коллис смолчал. Возникла напряженная пауза. Коллис отхлебнул коктейль и в следующее мгновение широко разинул рот, ловя воздух, и судорожно высунул язык. Шадоу захихикала, Ник делал над собой усилие, чтобы не покатиться со смеху.

– Ник, – сказал Уоррен, не обращая больше внимания на Коллиса, – мне надо поговорить с вами с глазу на глаз.

Ник озадаченно последовал за ним к дальнему краю террасы.

– Ронда Сиббет мертва, – сообщил Уоррен.

– Застрелилась, – уточнила Шадоу.

– Вот черт! – Ник очень рассчитывал на показания Ронды, так как не сомневался, что она свалит всю вину на Бредфордов.

– Жандармы Монако обнаружили труп сегодня ранним утром.

– Ее убили Бредфорды, – убежденно сказал Ник.

– Думаю, вы правы, – поддержала его Шадоу.

– Ее смерть, конечно, кажется подозрительной, – сказал Уоррен, – но полицейские нашли у нее на руках пороховые ожоги, а на рукоятке револьвера – ее отпечатки пальцев. Слуги твердят, что она не принимала посетителей, виллу охраняют сторожевые псы. Она оставила записку, в которой призналась, что это она отравила Трейвиса.

– Она сделала это по наущению Бредфордов, чтобы те смогли потом купить его акции у наследников, – сказал Ник. – Теперь полиция...

– Ее записка полностью обеляет Бредфордов, – перебил его Уоррен. – Она якобы сделала это по собственному разумению, чтобы добиться благосклонности Энтони Бредфорда, облегчив ему приобретение акций Трейвиса. Видимо, она со дня на день ждала признания своего брака недействительным, чтобы выйти за Керта.

– Нам предлагают поверить, что оба Бредфорда не имеют к этому отношения? Чепуха!

– Она также написала, что отправила вам печенье по собственной инициативе.

– Бредфорды заставили ее написать эту записку, а потом убили.

– Тони не покидал Мальту. Он все время торчит на турнире по гольфу, – сказал Уоррен. – Керт находится в «Пуэнте-Романо» в Марбелье. Там он у всех на глазах.

– Как удобно: у обоих железное алиби. – Ник произнес это, ни к кому не обращаясь. Кричать на Уоррена было бы бесполезно: разве этим поможешь делу? – Они, разумеется, поручили это наемным убийцам.

– Я тоже так думаю. Я оказываю на власти давление, чтобы они как следует разобрались с происшедшим. Специалисты из Форт-Халстеда поработают с уликами.

Ник кивнул. Ему следовало поблагодарить Уоррена за помощь, но он так кипел от негодования, что не находил слов. Его счастье, что рядом не было Бредфордов, иначе Ник набросился бы на них с кулаками, требуя правды, и мог бы оказаться весьма в неприятном положении.

Коллис поправлялся у стойки менее крепким коктейлем и, продолжая откашливаться, наблюдал за Ником и Уорреном. Не вызывало сомнений, что техасец каким-то непостижимым образом снискал расположение Уоррена Атертона. Коллис в свое время добивался того же, но потерпел фиаско. По какой-то причине, так и оставшейся для Коллиса неведомой, Уоррен держался от него подальше, нисколько не уважая в отличие от Реджинальда его мнение. Однако никогда еще Уоррен не был с ним так холоден, даже груб, как в этот вечер. Видимо, став телезвездой, он возомнил о себе невесть что. Если Уоррен полагает, что может так просто отмахнуться от него – Коллиса Коддингтона Пемброка из нортумберлендских Пемброков! – то он совершает непростительную ошибку.

Что до дурня техасца, то пускай он получает Джанну со всеми потрохами. Даже если она унаследует все денежки Пифани Кранделл, то ей не видать их еще очень долго: старая ведьма готова прожить до ста лет. Ник Дженсен получит по заслугам, посадив себе на шею такую зануду. Коллис совершенно не вожделел Джанну, но то, что ему столь скоро нашли замену, глубоко его оскорбляло. Такой прыти он никак не ожидал.

Гости перетекали в главный ресторанный зал, чтобы вкусить ужин из пяти блюд. Джанна сверлила глазами толпу, надеясь выхватить из нее Ника, но тот как сквозь землю провалился.

– Где Ник? – спросила она Уоррена.

– Его позвали к телефону.

Джанне было необходимо с ним поговорить. Только что она узнала от Шадоу о смерти Ронды. Обе согласились, что это не могло быть случайностью. Что думает об этом Ник? Она не сомневалась, что он взбешен известием, и не могла его винить. Если Бредфорды были замешаны в покушении на его жизнь, в чем она лично не сомневалась, то им удалось отлично замести следы. Ник появился, когда все гости заняли места за столами. Выражение его лица было пасмурным.

– Я вынужден немедленно вылететь в Хьюстон. Остин Прескотт попал в больницу. Положение тяжелое, он вряд ли выживет.

Тревога, с которой прозвучали эти слова, отдалась в сердце Джанны острой болью.

– Как это печально, Ник! – Она положила ладонь на его руку, хотя ей хотелось крепко обнять его, что хоть как-то утешить. – Я могу чем-то помочь?

– Ему уже никто не поможет. – Он колебался, с сомнением глядя на нее. – Ты слышала про Ронду?

Она кивнула.

– Они убили ее, – с твердой уверенностью заявил Ник.

– Возможно, полиции удастся выяснить, кто вынудил ее написать прощальную записку, или...

– Не рассчитывай на это. Наши недруги все предусмотрели.

Она пошла проводить его. Рассевшиеся по мест гости ждали, когда она окажется за главным столом, для нее был важнее Ник.

– В мое отсутствие тебе следует соблюдать осторожность, – предупредил он.

– Обязательно. – Джанна привстала на цыпочки, поцеловала его в щеку. – Что бы ни случилось, помни, что я тебя люблю.

Ник кивнул. Он был тронут искренним взглядом глаз. Ему очень хотелось задержаться, чтобы поговорить о ее отношениях с Коллисом, но на это уже не оставалось времени. Он стиснул ее руку и пробормотал слова прощания.

Торопливо шагая по полупустому гостиничному вестибюлю, он размышлял об отце Трейвиса. Почему Остин не оповестил его об обострении своей болезни раньше? В их последнюю встречу он говорил Нику, ч хочет умереть спокойно, без суеты, сопровождавшей кончину Аманды Джейн. Эти слова Ник понял как упрек. На протяжении последних недель жизни Аманды Джейн Ник мучил Трейвиса и Остина, ставя им в вину то, что они так долго скрывали от него причину ее состояния.

Ник знал, что навсегда останется перед Остином в неоплатном долгу. Тот стал ему отцом, которого у него никогда не было, и побудил его вернуться в школу. Брак Аманды Джейн и Ника искренне обрадовал его. Другой на его месте огорчился бы, если бы красавица дочь, не знавшая отбоя от кавалеров, вышла замуж за такого неудачника. Однако Остин Прескотт, как и Трейвис, разглядел возможности Ника раньше, чем он сам узнал себе цену.

После похорон Трейвиса Остин признался, что его личное сражение с раком развивается не слишком успешно. Ник хотел остаться с ним, но Остин настоял, чтобы он не губил свою жизнь. Назначение на Мальту было удачным вариантом: у Ника появлялась возможность отплатить Остину добром, раскопав истинные обстоятельства гибели его сына. Однако он до сих пор оставался почти так же далек от истины, как и в день своего прибытия на остров.

Чувство безнадежности, с которым Ник боролся всю жизнь, опять грозило воцариться у него в душе. В школе он был беззащитен перед учителями. Борьба со своим недугом, за умение быть самим собой и не смущаться, закалила его, придала сил. Однако болезнь Аманды Джейн лишила его всех завоеваний. Он снова растерялся, почувствовал себя беспомощным, как в детстве, перед безжалостной миссис Мут. Сейчас он в который раз чувствовал свою неспособность помочь любимым людям. Еще недавно он предвкушал, как доложит Остину, что убийца его сына схвачен. Он считал это своим долгом перед стариком. Черт возьми, до сих пор он сдерживал свои обещания!

На стоянке его окликнули:

– Дженсен, вы уезжаете? Так скоро?

Ник обернулся и увидел Коллиса. Ему вовсе не улыбалось делиться своими проблемами с этим субъектом.

– Есть несколько фактиков, касающихся Джанны, которые вам было бы полезно знать.

Ник ощетинился, но постарался, чтобы его ответ прозвучал вежливо:

– Если она сама не посчитала нужным сообщить их мне, значит, это необязательно.

– И все-таки у Джанны нет собственных денег: Реджинальд Атертон отказал ей в наследстве. Имейте в виду также, что Пифани Кранделл может прожить еще лет двадцать, а Джанна будет все это время ждать наследства. И вообще, старуха заложила все, что только могла, лишь бы построить этот отель. Если он окажется убыточным предприятием, она может всего лишиться.

Ник как мог старался сдержать негодование. Кол лис, судя по всему, догадался об отношениях между ним и Джанной и полагал, что Ник польстился на ее капитал.

– Меня не интересуют чужие деньги. У меня самого их больше, чем мне требуется.

– Неужто? У менеджера разливочного цеха? Не смешите меня!

Ник уже сел за руль. Непонятно, чем Джанне приглянулся этот мерзавец?

– Все, что вы приобретете в постели Джанны, – это смертельная скука.

Ник, не выдержав, выпрыгнул из машины и сгреб Коллиса за галстук.

– Только без нервов! – проговорил тот, разыгрывая хладнокровие. Но Ник ясно читал в его бесстыжих глазах страх.

Он отпустил галстук этого прохвоста, и Коллис независимо улыбнулся. В следующее мгновение кулак Ника смял ему живот. Коллис согнулся, причем так стремительно, что второй удар, нацеленный туда же, куда и первый, пришелся ему прямо под правый глаз. Голова Коллиса откинулась, он попятился и сел в клумбу с африканскими маргаритками – украшение автостоянки.

– Чтоб было пусто тебе и лошади, на которой ты прискакал, – сказал ему Ник на прощание.

К полуночи веселье выдохлось. Несколько пар еще покачивались в танце, но в основном все разбрелись по номерам, чтобы прийти в себя перед предстоящим насыщенным днем.

– Я согласился встретиться с Коллисом в «Соколином логове», – предупредил Уоррен Джанну. Шадоу стояла рядом и помалкивала. – Беседу лучше не оттягивать.

– Что бы он ни сказал, не смей давать ему денег. – Джанна все еще кипела от возмущения: Коллис не внял ее предупреждению и назначил Уоррену встречу.

– Ладно. – Уоррен покосился на круг, где теперь танцевала всего одна пара – Одри и Эллис. – Тебе следовало бы предупредить мать о своем разводе.

– Я уже несколько дней порываюсь сделать это, но... Взгляни, как она счастлива! Не хочется ее огорчать.

– Думаю, теперь она будет куда меньше огорчена твоим разводом, чем если бы это произошло при жизни Реджинальда, – вставила Шадоу.

– Вы правы. Пожалуй, я рискну.

Танец кончился.

– Я пойду с тобой, – вызвался Уоррен.

– Не надо. Это моя проблема, мне ее и решать. – Шагая по террасе к Одри, Джанна думала о том, что та была ей хорошей матерью. Пусть она никогда не понимала Джанну, но хотя бы искренне старалась понять.

Джанне удалось разъединить влюбленных и отвести Одри в сторонку.

– Мне давно необходимо с тобой поговорить.

– Что тебя тревожит, дорогая? Ты беспокоишься за Такси? Ничего, он надежно заперт в моей комнате.

– Нет, дело не в Такси.

– Тогда в чем же?

– У нас с Коллисом возникли проблемы.

– Уверена, все уладится.

– Это отнюдь не мелкая размолвка. – Она, мгновение поколебавшись, решила не подслащивать пилюлю, а просто выложить всю правду: – Единственный выход – развод.

– Я давно ждала, когда ты поставишь меня в известность.

– Значит, ты знала?

– Да. Эллис слышал разговор между Уорреном и юристами.

– Я должна была рассказать тебе об этом раньше, но мне не хотелось тебя расстраивать.

Одри покачала головой.

– Я нисколько не расстроена. Если хочешь знать, Коллис мне никогда не нравился.

– А я думала...

– Признаюсь, я вела себя как мышка, все время прячась за спину Реджинальда, но это не значит, что у меня не было собственных суждений.

Джанна оглянулась. Эллис Осгуд и тетя Пиф беседовали с Уорреном и Шадоу. Да, Реджинальду не удалось сломить Одри: она завела себе любовника под самым его носом!

– Если уж на то пошло, я делала все, что в моих силах, чтобы вы с Коллисом не помирились, – гордо сообщила Одри. – Я пообещала ему поговорить с тобой и обелить его в твоих глазах, но так и не сделала этого.

– Почему?

Одри смотрела Джанне прямо в глаза.

– Я слишком люблю тебя, чтобы позволить повторить мою ошибку: остаться женой человека, который не питает к тебе любви. Все эти годы я могла быть счастлива с Эллисом, но оставалась с Реджинальдом. Я несколько раз пыталась его бросить, но ему всегда удавалось уговорить меня не делать этого. Я не хочу, чтобы такая же судьба постигла тебя.

Джанна с болью в сердце поняла, что всегда недооценивала Одри. Та долгие годы мучилась, состоя в браке без любви. Реджинальд был неумолимо строг не только с детьми: он и от Одри требовал соответствия немыслимо высокому стандарту. Джанна пока не разобралась, знала ли Одри, что ее муж был гомосексуалистом. В любом случае она ни словом, ни жестом не обмолвилась об этом.

– Значит, ты лучше, чем кто-либо еще, понимаешь, почему я должна развестись.

Одри обняла Джанну.

– Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в счастье. Жаль, что я сама не поняла этого гораздо раньше.

Коллис прибыл в «Соколиное логово» с десятиминутным опозданием. Из «Голубого грота» он поспешил к себе в отель, чтобы приложить лед к подбитому глазу. Опухоль на щеке спала, но синяк никуда не делся. Чертов техасец, еще немного – и он навсегда изуродовал бы такую внешность!

Злость, кипевшая у него внутри, сменилась лютой ненавистью, но не к Дженсену, а к Атертонам. Он желал получить то, что ему причитается, причем без промедления.

Дверь открыл сам Уоррен. Это поразило Коллиса.

Конечно, дело происходило за полночь, но Коллис на месте Уоррена настоял бы, чтобы к двери бежал слуга.

– Что случилось с твоим глазом?

– Меня ударил Дженсен. Он сумасшедший! Наверное, я подам на него в суд.

Уоррен усмехнулся. Вне себя от ярости, Коллис проследовал за ним через мраморный зал в гостиную. Там его поджидала новая неожиданность: его встретила не только Джанна, но также Шадоу, Эллис Осгуд, Одри, даже тетя Пиф, закинувшая ноги на пуфик.

– Не думаю, что тебе понравится, если меня услышат все, – сказал Коллис, пытаясь скрыть удивление за невозмутимым тоном. – Особенно твоя мать.

– Я – член семьи, – ответила Одри, услышавшая, несмотря на размер гостиной, обращенное к Уоррену замечание. – Я имею право знать все, что имеет к ней отношение.

Коллис мгновенно оценил свои шансы. Он тотчас прикинул, что Одри может оказаться козырной картой. Вряд ли семье захочется, чтобы ей раскрыли глаза на сексуальные пристрастия Реджинальда.

– Думаешь, ей будет полезно узнать о Джиане Паоло? – шепотом спросил он Уоррена.

Тот побелел; его хваленые атертоновские голубые глаза помутнели. Одри, не дав ему ответить, встала с дивана.

– Присаживайтесь, Коллис, – молвила она, указывая на стул с прямой спинкой.

Он подчинился. Пускай Уоррен сам разбирается со своей мамашей. Мать и сын перешептывались, Коллис тем временем налил себе коньяку «Ле Паради» из графина, хотя никто не предлагал ему выпить.

Одри вернулась на свое место – на тот диванчик на двоих, где ее соседом был Эллис Осгуд.

– О том, чтобы выпроваживать меня, не может быть и речи. Все, что касается этой семьи, является и моей заботой, – повторила она вполне уверенно.

Коллис потягивал свой коньяк, обдумывая тактику игры. Он рассчитывал использовать неуравновешенность Одри как пресс для выжимания денег из Уоррена, но и в создавшейся ситуации усмотрел преимущества для себя.

– Я согласен на развод на условиях Джанны.

– Очень великодушно с твоей стороны, – усмехнулась та, – тем более что я и так все отдаю тебе.

Коллис пожал плечами, не желая отвечать. Он знал, что заслуживает большего – гораздо большего, и намеревался этого добиться.

– Думаю, мне полагается компенсация за молчание относительно кое-каких чувствительных обстоятельств.

– Каких именно? – спросила Джанна, бросив взгляд на Уоррена, который напряженно сжимал руку Шадоу.

– Джиан Паоло.

Воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем антикварных часов на камине. Джанна беспокоилась, как Одри перенесет этот удар, всем сердцем сочувствуя женщине, так долго жертвовавшей своим счастьем. Конечно, следовало самим поставить ее в известность, найти способ смягчить удар.

– Все мы знаем, что мой муж предпочитал мужчин. Эти слова, произнесенные Одри холодно и четко, заставили Пифани вздрогнуть. Она давно задавала себе вопрос, не зародились ли у Одри какие-то подозрения, но никогда ничего не говорила сестре.

Заявление Одри застало Коллиса врасплох. Он хотел понять, удивлены ли услышанным другие, но выражение всех лиц было невозмутимым; если на них что-то и читалось, то только неприязнь к нему. Он быстро собрался с мыслями и спросил:

– Вы хотите, чтобы об этом узнал весь мир?

Шантаж! В былые времена Пифани велела бы ему проваливать к черту и собственноручно вышвырнула бы его из своего дома, но сейчас она не позволила себе вмешиваться. Уоррен и Джанна вполне могли самостоятельно разобраться с Колли сом. Уоррен не колебался ни минуты.

– Валяй, кричи об этом хоть на всех перекрестках.

– Все равно не получишь ни гроша, – добавила Джанна.

Коллис отпил еще коньяку, нисколько не сомневаясь, что семейка блефует. Он, конечно, совершил глупость, заранее предупредив Джанну о своем намерении поговорить с Уорреном. Она сразу догадалась, чего ему надо, и соответствующим образом настроила братца.

Но все это было ерундой: козыри были на руках у Коллиса.

– А как насчет того, чтобы стало известно, что Джанна тебе не сестра?

– Она моя сестра! Клочок бумаги ничего не значит.

Коллис презрительно улыбнулся.

– Реджинальд не разделял твоих чувств. Он отказал ей в наследстве, завещав ее часть Джиану Паоло. – Коллис увидел, что наконец-то задел Джанну за живое: она была недостаточно умелой актрисой, чтобы скрыть обиду.

– Мне нет дела до того, как относился к Джанне мой отец. Теперь глава семьи – я. Я ее люблю и сделаю все, чтобы ей помочь.

– Мы не заплатим ни фунта, чтобы купить твое молчание! – Джанна сказала это с сильным волнением в голосе; она знала, что слова Уоррена передают чувства всей семьи. Независимо от того, кто были на самом деле ее родители, независимо от того, что Реджинальд отпихнул ее на обочину, у нее была семья, любящая семья.

Пифани молча зааплодировала.

– Значит, нет? – Коллис вложил в эти два слова все свое самообладание. По дороге сюда он рассчитывал, что Атертоны сдадутся при первом же намеке на скандал. Он посмотрел на Джанну.

– Посмотрим, насколько тебе дорога карьера... – он бросил уничтожающий взгляд на Уоррена, – карьера этого многообещающего юнца.

– Британцы достаточно умны, чтобы не судить о сыне по поступкам отца, – сказала Джанна.

– Это-то верно... – Коллис отдал должное коньяку, предоставляя им время, чтобы поломать голову. Глядя на Одри и на Шадоу, он догадывался, что нанес удар в чувствительное место. Обе знали, что Уоррен может весьма преуспеть на политическом поприще. Одри, возможно, уже видела сына жильцом дома на Даунинг-стрит, 10.

– Вот только любопытно, что скажет обожающая Уоррена публика, узнав, что он – заурядный преступник? – наконец продолжил прерванную фразу Коллис.

– Ах ты, мерзавец!.. – взорвалась Джанна.

– Лучше выслушаем, что он хочет сказать, – остановил ее Уоррен.

– Реджинальд умер в квартире Паоло в Хаммерсмите, а вовсе не в Лифорт-Холле. – Коллис широко улыбнулся, наслаждаясь страхом, который он нагнал на свою аудиторию. – Значит, на совести Уоррена имеется несомненное преступление. Это вряд ли украсит репутацию человека, рвущегося в кабинет министров. Тори очень серьезно относятся к таким вещам.

– Пожалуйста! – срывающимся голосом крикнула Одри, хватая за руку Осгуда. – Уоррен поступил так, чтобы защитить меня.

Коллис с самого начала знал, что именно она окажется самым слабым звеном обороны, и решил усилить напор.

– У меня есть документы, доказывающие, что ваш сын – преступник. Не вынуждайте меня выводить его на чистую воду.

– Как вы смеете! – загрохотал Осгуд. Его вмешательство удивило Коллиса. За все годы, что он знал врача, тот произнес не больше нескольких фраз, оставаясь бессловесной тенью, способной разве что на толковый медицинский совет. Невозможно было представить себе, что он может повысить голос.

Коллис понял, что победа в битве может оказаться на его стороне, несмотря на неважное начало. Уоррен купался в лучах недавно обретенной славы. Коллис был готов поставить все деньги, которые у него были, а также те, которые он надеялся вытянуть у Атертонов, что Уоррен устремился в большую политику. Встревоженное выражение лица Шадоу лишний раз подтверждало предположение Коллиса.

– Выведешь ты меня на чистую воду или нет, не так уж и важно. В консервативной партии есть люди, считающие Шадоу помехой в моей политической карьере. – Уоррен обнял Шадоу. – Несмотря на это, я сделал Шадоу предложение, решив, что для меня нет ничего важнее женщины, которую я люблю. Политическая карьера не самое главное в моей жизни.

– Худшее, что может грозить Уоррену, – это штраф, – вставила Джанна.

– Я знаю, что поступил вопреки закону... заговорил ее брат.

– Но руководствовался при этом благородными соображениями, – закончила за него Шадоу.

– Я готов ответить за свой поступок.

Коллис старался сохранить хладнокровие, хотя крыть было нечем. Надежда вытянуть из Атертонов несколько миллионов с помощью шантажа была похоронена.

– Я могу продать эту историю в таблоиды.

– Джентльмен так не поступил бы, – сказала Джанна, вспоминая, как гордился Коллис своим происхождением. Пемброки из Нортумберленда! – Впрочем, любой в этой гостиной прекрасно понимает, что ты не джентльмен.

Коллис старался не смотреть на Пифани, расплывшуюся в довольной улыбке.

– Даю вам всем последний шанс... – Он забегал глазами по гостиной, выискивая хотя бы одно испуганное лицо.

– Убирайся! – Джанна встала и указала ему на дверь.

Коллис нарочито неторопливо зашагал в указанном направлении. Оказавшись в темном холле, он вдруг сообразил, что у него есть вариант получше, чем продажа истории желтой прессе. Несравненно лучше.

22

После ухода Коллиса Джанна решила, что будет ночевать в гостевом домике, хотя Ника там уже не было. За прошедшие недели она привыкла к его обществу. Этой ночью радостное оживление, которое она всегда испытывала в этих стенах, уже не посетило ее. Даже воспоминание о триумфальном открытии «Голубого грота» не спасало ее от горьких упреков в свой адрес. Как она могла полюбить Коллиса? Даже для Одри не стала помехой обольстительная вуаль, которой Коллис прикрывал прежде свою подлинную сущность. Теперь вся его неприглядная натура вылезла наружу.

Печальные мысли прервал негромкий стук в дверь. Это явилась радостно улыбающаяся Шадоу.

– Знаю, уже поздно, – скороговоркой выпалила она, – но мне необходимо с тобой поговорить.

– Входи, – сказала Джанна, хотя подруге не требовалось приглашение: она уже успела заключить Джанну в объятия.

– Я так счастлива! – воскликнула она.

– Теперь мы будем сестрами, – сказала Джанна.

– Да. Уоррен предложил мне выйти за него замуж в ту ночь, когда погиб Ромми. Во всей этой кутерьме мы никому не открылись, но сейчас, когда Коллис... В общем, теперь все всё знают.

Джанна жестом предложила Шадоу сесть.

– Ну, и вы собираетесь праздновать свадьбу.

– Скромно, по-семейному. – Шадоу села рядом с Джанной. – Твоя семья – и все.

– Теперь она и твоя.

Шадоу радостно улыбнулась.

– У Хло будет бабушка! Ей всегда этого хотелось.

Джанна знала, что прежде всего именно Шадоу всегда хотелось иметь настоящую семью. Гадание на картах только помогло ей определиться со своими желаниями.

– А ты все пребываешь в огорчении? – Глядя на Джанну, Шадоу посерьезнела. – Немедленно выбрось Коллиса из головы!

– Какой я была идиоткой! Просто стыд! Он никогда не любил...

– Ты не первая женщина, выбирающая в мужья не того мужчину. И, кстати, не последняя. – Шадоу показала на себя. – Перед тобой сидит трижды неудачница.

– С Уорреном тебе повезло. Вам надо было быть вместе все эти годы.

– Ты права. Ни один из моих предыдущих мужей не любил меня так, как Уоррен. Но я просто не могла быть одна и выходила за людей, которые не любили меня, достаточно было немного поразмыслить, чтобы это заметить.

– Но все они были лучше Коллиса. Своей ошибкой я заставила страдать всю мою семью, особенно Уоррена.

– Я знаю, как ты за него беспокоишься. Но помни, ты не имеешь никакого отношения к его решению перевозить труп отца. Он сам отвечает за все свои поступки.

– Но вся наша семья, всегда избегавшая скандалов, теперь станет излюбленной темой этих мерзких таблоидов!

– Мы достаточно сильны, чтобы это пережить.

– Надеюсь, – ответила Джанна, неспособная скрыть свою печаль. Но, оглядев комнату, где все напоминало о Нике, она снова стала думать о нем. – У нас есть еще один повод для тревоги, кто убил Трейвиса и пытался отравить Ника? Я уверена, что преступник до сих пор на свободе.

– Мякина вместо мозгов, – пробормотал Тони, дожидаясь, пока один из братьев Мифсуд вытащит Керта из постели и сунет ему в руки телефонную трубку. У сына умственные способности муравья. Надо же такое придумать – использовать в качестве яда олеандровый мед! Тони никогда еще не слыхал о подобных глупостях.

А все из-за Пифани, упрямой стервы! Если бы матерью Керта была Пифани, парень не вырос бы таким ослом. Увлеченностью делом он походил бы на Джанну. Вы только посмотрите на нее! Ничего не знает о гостиничном бизнесе, но зато недолгое время, что пробыла на Мальте, сделала больше, чем Керт за многие годы. Теперь уж она не забросит отели. Женщина, не пожалевшая отдать лучшие годы изучению Французской революции, безусловно, обладает редчайшим упорством.

– Алло... – донесся из Марбельи голос Керта.

– Ты читал газеты? – осторожно спросил Тони, не зная, как сын отнесется к печальному известию.

– Что такое?

– Ронда Сиббет покончила с собой.

– Я знаю... Знаю... – Голос Керта плыл. Неужели напился еще до обеда? – Я так ее любил!

– Хватит болтать! Немедленно домой! Только не смей трепаться на Мальте о Ронде.

– Я не вернусь! Это ты убил Ронду. Ты...

Тони бросил трубку. «Мякина вместо мозгов» в отношении Керта звучало как комплимент. Просто идиот последний! Додумался обвинять родного отца в убийстве по телефону! Вдруг линия прослушивается? Хотя это вряд ли: мальтийские законы строги. Но, зная, что с ним сражается семейка Пифани, пользующаяся услугами экспертов из Форт-Халстеда, Тони не мог рисковать.

Он откинулся в кресле и уставился в потолок. Лично ему ничего не угрожало. Никто не сумеет доказать, что это он приказал прикончить Ронду. Он быстренько смотался на пароме на Сицилию, где связался со старым дружком-мафиозо. Джузеппе Альдо поручил убийство Ронды самому своему опытному головорезу.

Если бы Тони задумал убить кого-то, чтобы завладеть акциями, то нанял бы Джузеппе, – и никакого дилетантства. До чего доходит человеческая глупость! И этот пустоголовый его родной сын?

Впервые Тони поддался унынию. Он всю жизнь потратил на возведение империи. Но разве можно оставить ее сыну, который настолько туп, что поступает вопреки элементарной логике? У Тони оставался единственный выход – внук. Керта надо незамедлительно женить, причем невеста должна располагать не столько бюстом, сколько мозгами. И чтоб тут же произвели на свет наследника!

Пока же следовало заняться устранением причиненного ущерба. Предстояло спасти свой имидж, который он пестовал на протяжении полувека. Он стал мысленно разучивать свою речь на пресс-конференции, которую намеревался созвать в тот же день. Его отвлек телефонный звонок: секретарша сообщала о посетителе – Коллисе Коддингтоне Пемброке.

– Подержите его в приемной пятнадцать минут, а потом пригласите.

Настороженно относясь к любому представителю кранделловского лагеря, Тони взвесил ситуацию. С самого рождения Джанны он пристально следил за ней. Он недоумевал, почему Пифани позволила ей выйти за такого пустобреха, как этот Коллис. Потом он вспомнил про длительную связь Керта и Ронды. Он не сумел проконтролировать собственного сына! Мысль о том, что Пифани столкнулась с аналогичными трудностями, принесла ему удовлетворение.

Измена Коллиса Пемброка, а также то, что Реджинальд отказал приемной дочери в наследстве, сыграло Пифани на руку. Теперь Джанна находилась у нее под боком; скоро она снова выйдет замуж и нарожает сыновей, которые, окончив Оксфорд, высадятся на Мальте, потрясая дипломами и заявляя о своей принадлежности к британской аристократии.

– Очень о вас наслышан, мистер Бредфорд. – Дождавшись секретарского приглашения, Коллис Пемброк протянул Тони руку. – Я часто привожу «Бредфорд энтерпрайсиз» в качестве примера успешного возведения деловой империи. Весьма впечатляющие результаты!

– Вы так считаете? – Тони выдавил довольную улыбку, хотя за версту чуял дешевую лесть.

– Еще бы! Первоклассная компания! Можете поверить специалисту.

Тони изучал посетителя. Красавчик, несмотря на подбитый глаз. Совсем как Керт, разве что блондин. Впрочем, Джанна могла бы сделать лучший выбор. Перед его мысленным взором вдруг предстал непрошеный образ – Ник Дженсен. Тони едва не выругался вслух.

– Чем могу быть вам полезен?

– Мне известно о ваших затруднениях с Пифани Кранделл. Полиция обвиняет вашу семью в покушениях на убийство ради владения акциями ее компании.

– В этом нет ни слова правды, – сказал Тони, дождавшись, пока Пемброк сделает паузу. – Мой сын связался с психически неуравновешенной женщиной, которая... Что тут сказать? Она взяла дело в свои руки. Записка, которую она оставила, прежде чем покончить жизнь самоубийством, снимает с нашей семьи все подозрения.

– Тем не менее Атертоны и Пифани Кранделл причинили вам немало хлопот.

Тони пожал плечами, никак не выдавая своих чувств. Он намеренно не отклонялся от версии, которую собирался сунуть в зубы прессе.

– Главной проблемой была Ронда Сиббет. Ненормальная женщина... Какая трагедия!

Коллис Пемброк улыбнулся наиболее самодовольной улыбкой из тех, что доводилось видеть Тони. Тот почувствовал облегчение, разлившееся по телу, как тепло от добротного коньяка. У Пифани, похоже, своя проблема, свое проклятье – Коллис Коддингтон Пемброк.

– Как бы там ни было, Тони, – Коллис подался вперед с таким видом, словно беседует с закадычным другом, – я подумал, что вас могут заинтересовать кое-какие подробности об их семье, неизвестные широкой публике.

Держи карман шире! Тони было известно буквально все, достойное интереса, о Пифани Кранделл и ее родне.

– Какие именно?

– Детали завещания Реджинальда Атертона. Оставшиеся в тени обстоятельства его смерти.

Тони улыбнулся, изображая легкую заинтересованность, хотя в папке, лежавшей на столе рядом с Колли-сом, были собраны мельчайшие подробности на ту и другую тему.

– Графа легко можно обвинить в преступном нарушении закона.

Тони было совершенно все равно, какое обвинение грозит Уоррену Атертону. Мальту отделяло от Лондона меньше трех часов лету, но они отстояли друг от друга на многие световые годы. Арест графа Лифорта отзовется на Мальте едва заметно, если отзовется вообще.

– Есть и другие подробности, но...

– Сколько? – спросил Тони, внезапно сообразив, что ему самой судьбой предоставляется отличная возможность спасти мечту всей жизни и положение в обществе.

– Миллион фунтов.

– За сплетни? Не слишком ли вы размахнулись?

– Я располагаю любопытными сведениями о рождении Джаниы. Пифани Кранделл не захочется, чтобы они выплыли наружу.

Тони изо всех сил изображал удивление и любопытство. На самом деле ему было с точностью до минуты известно, когда Джанна появилась на свет. Наглец не мог сообщить ему ничего нового. Самое большее, на что он был способен, – это доставить Пифани некоторое огорчение. Но эта женщина была гораздо сильнее духом, чем мог себе представить Коллис.

– Полмиллиона. – Цена пошла вниз.

Тони сложил руки на груди и стал шевелить пальцами, притворяясь, будто взвешивает предложение. Коллис целую минуту терзался противоречивыми ожиданиями.

– У вас есть доказательства? Документы, еще что-нибудь?

– Фотокопии завещания Атертона, свидетельство о его смерти, свидетельство о рождении Джанны, документы о ее удочерении.

– Гм-м... – Тони усердно изображал любопытство. Свидетельство о рождении Джанны содержало вымышленные сведения, та же чепуха перекочевала в документы об удочерении. Только два человека на свете знали правду – Пифани и Тони. Или Пифани все-таки сказала Джанне? Тони тут же отмел эту мысль: он слишком хорошо знал Пифани.

– Четверть миллиона фунтов? – с надеждой спросил Коллис.

– Ладно, – согласился Тони, немного поколебавшись. – Мне пригодятся копии, которые я смог бы подбросить прессе. – Пемброк с энтузиазмом закивал, и Тони добавил: – Плюс одно маленькое письменное заявление от вас.

Коллис мгновенно насторожился.

– Ничего страшного, – заверил его Тони, – просто подпишите бумагу, согласно которой я плачу вам за передачу фотокопий личных документов Атертонов и Пифани Кранделл. Можете напустить туману. Должен же я обезопасить себя на случай, если эти документы окажутся подделкой.

Коллис нехотя согласился, и Тони велел секретарю подготовить необходимые бумаги. Подписавшись, Коллис отбыл, пообещав доставить из Англии фотокопии.

Тони проводил его взглядом, после чего, покосившись на его подпись, едва удержался от улыбки. Коллис Коддингтон Пемброк, сукин сын и редкий дурень! Оказывается, Керт – не единственный олух на свете.

Керт валялся поперек кровати в роскошном номере «Пуэнто-Романо», свесив голову. Неподалеку, в соседней гостиной, переговаривались и посмеивались братья Мифсуд. Они смотрели телевизор. Керт рассеянно рассматривал мраморный пол. Рисунок на нем был похож на облака, а мысль об облаках напомнила ему о Ронде, о том, как они часами лежали нагишом на безлюдном пляже, провожая взглядом проплывающие по небу облака. Ощущение навсегда утраченной любви наполнило его душу горечью. Несмотря на выпитую бутылку водки, душевная боль не проходила.

– Ненавижу его! – сказал Керт, глядя в пол. – Большой Тони вообразил, что может помыкать всем миром. Убивать Ронду было совершенно необязательно. Никто не смог бы... – Он потерял мысль и с трудом вернулся к ней вновь, закончив рассуждение: – Никто не сумел бы ничего доказать.

Он попытался представить себе мир без Ронды, но это оказалось невозможно. Он видел лишь гири на ногах и цепь, приковавшую его к отцу. Керт не сомневался, что Большой Тони вновь вынашивает планы женить его. Уж он подберет ему партию по своему вкусу!..

– Не могу, не могу! – шептал Керт, едва не касаясь кончиком носа пола. Потом он переменил позу. Сейчас он снимет трубку и пошлет отца к черту. У него закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Он упал на спину, стараясь остановить вращение стен, не дать им обрушиться на него.

В голове у Керта зазвучал отцовский голос. Он замер, жалея, что у него нет под рукой ножа, который он с наслаждением вонзил бы Большому Тони прямо в сердце. Что чувствовала Ронда в последние секунды жизни, когда ее заставили приставить дуло к голове и спустить курок? Он содрогнулся, представив себе ее предсмертный ужас. Не пожалела ли она, что любила его? Он молился, чтобы этого не произошло, но не мог избавиться от сомнений.

Потолок крутился у него над головой, усугубляя страдания. Его горечь была неизлечима. Ни одна женщина не заменит Ронду. Возвратиться на Мальту значило предать ее память, наплевать на жертву, которую она принесла ради любви к нему.

Он прислушался: за стеной братья Мифсуд покатывались со смеху, пытаясь понять испанский перевод американской комедийной программы. Они считают, что он напился и уснул, и еще долго не заглянут в спальню. Он выбрался на балкон, перевалился через перила, упал на песок. Встав, он, ни о чем не думая, бросился бежать по пляжу, мимо роскошных бунгало «Клуба Марбелья».

К одиннадцати часам вечера Джанна вернулась в «Соколиное логово». Ставя машину в гараж, она думала о Нике. Она еще не имела никаких вестей, но полагала, что он уже добрался до Хьюстона. Джанна попробовала представить себе тетю Пиф лежащей на больничной койке, как Остин Прескотт, но это оказалось свыше ее сил. Она все понимала, но сердце ее стремилось к Нику, невзирая ни на что.

– Джанна! – позвала ее Шадоу, выходя из главного дома. – Ты смотрела телевизор? Большой Тони дал интервью.

– Нет, – устало ответила Джанна. Ей была известна всего одна новость: Уоррен позвонил в отель и сообщил, что эксперты из Форт-Халстеда прилетели в Монако и что их заключения полностью подтверждают первоначальную версию: улик, указывающих на насильственную смерть Ронды Сиббет, не найдено.

– Если ты поторопишься, – продолжила Шадоу, – мы сможем увидеть Тони в одиннадцатичасовых новостях.

Пока они добрались до гостевого домика и включили телевизор, повтор интервью Тони уже успел начаться.

«Мне жаль Пифани Кранделл. Но откуда мне было знать, что мой сын когда-то встречался с психически неуравновешенной женщиной, которая не остановилась перед убийством, решив, что сможет выйти за него замуж, если раздобудет акции?»

– Вот это нахальство! – сказала Шадоу.

– Звучит искренне. Он умеет врать.

«Для того чтобы продемонстрировать мисс Кранделл мою добрую волю, – продолжал Тони, – я готов продать ей имеющиеся у меня акции ее корпорации за ту же сумму, которую я за них заплатил». – Он картинно продемонстрировал бумаги.

– Поразительно! – воскликнула Джанна.

«Мальта – слишком маленький островок, а туризм – слишком важное дело, чтобы не воспользоваться возможностью забыть о наших дрязгах ради блага страны».

– Блестяще! – Джанне не верилось, что он руководствовался альтруистическими мотивами. От тети Пиф она много чего слышала о Тони Бредфорде, но сейчас была вынуждена признать, что он сделал ловкий ход. Полиции не удалось опровергнуть версию о самоубийстве Ронды. В ее записке смерть Трейвиса Прескотта объяснялась так же, как и в легкомысленных газетных статьях, – «шалостью с печеньем».

«Нетрудно догадаться, – продолжал Тони, – что у Пифани Кранделл хватает врагов. К их числу относится муж ее племянницы».

Джанна упала в кресло. Она чувствовала себя глубоко униженной. Тони снова помахал какими-то бумажками. Репортер взял их и стал внимательно изучать.

«Коллис Коддингтон Пемброк, супруг Джанны Атертон Пемброк, племянницы Пифани Кранделл и наследницы ее отелей, предложил мне купить у него документы, раскрывающие семейные тайны. Видимо, существуют какие-то скандальные обстоятельства, в которых замешан граф Лифорт, а также его сестра, леди Джанна».

Негодование Джанны было так велико, что в этот момент она смогла бы задушить Коллиса собственными руками.

«Естественно, – вещал Тони со снисходительной улыбкой, – я отказался от этого низкого предложения. Понятия не имею, о каких тайнах идет речь. Невзирая на всю эту грязь и на их сплетни, постоянно меня преследующие, я отказываюсь вставать с ними на одну ступеньку и приобретать документы, которыми пытается торговать Пемброк. Он не получит от меня ни пенни. Я хочу одного, – закончил Тони на проникновенно искренней ноте, – чтобы Мальта заняла в мире принадлежащее ей по праву место туристического центра. Пускай Пифани Кранделл сама разбирается со своими проблемами».

– Видишь? – сказала Джанна Шадоу. – Это он убил Ронду, а теперь заметает следы.

– Разумеется, – кивнула Шадоу.

– Он убил Ронду, а до нее Трейвиса и Йена Макшейна. Ничего, на сей раз и ему не сносить головы.

Коллис прошел по длинному рукаву и проследовал в направлении, указанном для граждан стран Европейского сообщества. По правде говоря, он ожидал получить гораздо больше за информацию, которую предложил Энтони Бредфорду, но, учитывая свое поражение в «Соколином логове», считал удачей хоть какой-то барыш. Деньги от Бредфорда он мысленно приплюсовал к сумме, на которую рассчитывал после развода, а также продажи дома, машины, ценных бумаг. Получалось совсем неплохо. При своем блестящем знании фондового рынка, а также некоторой удаче он бы мог сколотить на этой основе приличное состояние.

Пока что он вполне мог продолжать заниматься тем, к чему привык, – произносить речи. После надлежащей утечки в прессу Уоррен уже не сможет составить ему конкуренцию. Ему еще повезет, если о нем упомянут на 57-й странице какого-нибудь третьеразрядного таблоида – да и то в случае, если у него хватит наглости вернуться в палату лордов и взять там слово. Коллис довольно улыбнулся. Лично он не отказался бы теперь от политической карьеры.

Коллис все еще ухмылялся, когда, миновав «зеленый коридор» таможни, оказался в зале прилета. Неожиданно его ослепили вспышки, кто-то окликнул его по фамилии. Снова вспышки. Коллиса окружила толпа репортеров. Он оказался внутри микрофонного частокола. Сперва он решил, что его спутали с какой-нибудь кинозвездой, но тут же смекнул, что любая звезда не годится внешностью ему в подметки.

– Верно, что вы торгуете репутацией своей семьи? – выкрикнул один из репортеров, сунув микрофон ему под нос.

– О чем вы говорите?

– О графе Лифорте, – ответил другой репортер, уже включивший камеру. – Вы пытаетесь продать его семейные секреты.

– Что это за секреты? – сразу несколько репортеров перекрыли ему путь к отступлению.

– Я... Не знаю, о чем вы говорите.

– Как вы объясняете заявления Энтони Бредфорда? Коллис так и остался стоять с разинутым ртом.

23

Стенания муэдзина, призывающего правоверных на полуденную молитву, разносились по пыльным закоулкам, которые в ливийском городе Бардия именовались улицами. Слепой попрошайка, устроившийся на ступеньках здания, принадлежащего ливийскому министерству здравоохранения, распевал отрывки из Корана. Внутри здания находились Джанна и Моррис Венворт, эксперт из Форт-Халстеда, а также Ибрагим Мафжи, мальтийский атташе в Ливии. Все трое внимали попрошайке, чей фальцет доносился до них через распахнутое окно. Джанна изучала портрет Муамара Каддафи, висевший с опасным наклоном на стене, над рабочими столами чиновников, предающихся молитве.

– То, что занимает пять минут в Лондоне, семь в Риме и десять на Мальте, здесь отнимает целый день, – вполголоса предупредил англичан мальтиец. – По части бюрократизма Ливия не имеет себе равных.

– Я готов к волоките, – отозвался Моррис, бодро улыбаясь Джанне.

Джанна не разделяла его настроения; ей очень хотелось наорать на клерков в белых балахонах, которые с самого утра без толку шелестели бумажками. Цель состояла в том, чтобы выяснить, не было ли Йена среди неопознанных тел, похороненных в Бардии вскоре после его исчезновения.

Две недели назад власти Бардии ответили наконец на ее настойчивые телефонные звонки и сообщили, что в течение недели после исчезновения Йена земле были преданы четыре неопознанных трупа. Многие чиновники получили свой бакшиш, прежде чем власти согласились эксгумировать тела. Уоррен охотно ссудил Джанну деньгами, предоставив ей вдобавок свой самолет, и приставил к ней Морриса. Если среди трупов окажутся останки Йена, Моррис мог на месте дать необходимые консультации. В случае затруднений останки можно было доставить по воздуху в Англию, чтобы за дело взялись специалисты Форт-Халстеда.

Как это постоянно происходило на протяжении тех трех недель, что длилось отсутствие Ника, Джанна думала о нем. Ему не было известно, что она находится в Ливии. После его отъезда они разговаривали один-единственный раз. Протянув две недели после открытия «Голубого грота» и так и не дождавшись звонка, Джанна позвонила ему сама. Ник был так утомлен круглосуточным бдением у постели Остина, что она не стала говорить ему о предстоящей поездке. С тех пор вестей от него не было.

Джанна обратилась к Ибрагиму Мафжи, мальтийскому атташе, с просьбой взять на себя контакты с ливийскими чиновниками. После того как британцы изгнали террористов и закрыли посольство Каддафи в Лондоне, подданные империи перестали считаться в Ливии дорогими гостями. Великобритания, подобно Соединенным Штатам, не имела здесь даже консульской службы, зато мальтийцы поддерживали отношения с Ливией, поэтому помощь Мафжи оказалась очень кстати.

Джанна была не только британской подданной на ливийской земле, но и, что гораздо хуже, женщиной. Она знала, что всякая женщина, путешествующая в одиночку по мусульманской стране, воспринимается как проститутка. Отели не регистрировали женщин без сопровождения мужей или родственников-мужчин. Кареглазый и улыбчивый Моррис с трудом мог сойти за дядюшку Джанны, однако против такой роли не возражал.

Необходимость оставаться в стороне, передоверив все дела Мафжи, приводила Джанну в бешенство. К тому же она, чтобы зря не волновать тетю Пиф, не поставила ее в известность о цели своей поездки: сперва требовалось узнать, был ли среди неопознанных погибших Йен Макшейн.

– Похоже, ваш брат сумел создать себе непоколебимую репутацию человека нравственного, – сказал Моррис, прерывая ее размышления. – Мне понравилась его пресс-конференция, на которой он рассказал, зачем перевозил труп отца. Другого бы пресса разорвала в клочья.

Джанна кивнула. Она еще не успела понять, заигрывает ли с ней Моррис. Просто для друга он был слишком навязчив. Впрочем, все равно хотелось бы, чтобы вместо него рядом оказался Ник.

– Никто не стал его осуждать: ведь он оберегал мать, – продолжал Моррис.

– Я поступил бы так же, – вмешался Ибрагим. – Мне бы тоже не хотелось, чтобы моей матери стали известны столь неприятные подробности.

Джанна кивнула. Она обратила внимание, что Моррис тактично не упомянул, что у Реджинальда был любовник. Уоррен перешел в наступление: сразу после возвращения Коллиса в Англию он созвал пресс-конференцию. Немногие слова способны расшевелить невозмутимых англичан. Одно из них – слово «мама». Королева-мать постоянно оказывается, судя по опросам, самой популярной персоной. Распродажи в Материнское воскресенье уступают разве что рождественским. Уоррен мигом превратился в образцового сына. Его прямолинейность разрядила ситуацию, а Коллиса превратила в лжеца и мошенника.

– Вот и они, – прошептал Моррис. Появились пятеро мужчин в белых туниках до икр, в белых платках, стянутых ленточками; под мышкой у каждого был свернутый молитвенный коврик.

Мальтиец встал и направился к ним. Джанна поправила платок на голове, который не снимала из почтения к мусульманским обычаям. Она не хотела, чтобы у них появился предлог не подпустить ее к телам. Она знала от Ибрагима, что четыре гроба уже извлечены из ямы, залитой цементом ради ограждения священной мусульманской земли от тел неверных. Теперь тела находились в этом здании.

Мафжи возвратился с улыбкой на лице.

– Сейчас господин Акбар проводит нас.

Джанна вскочила; ее охватила радость и одновременно страх. Чтобы потом не испытать очень уж сильного разочарования, она напомнила себе, что эксгумация может подтвердить печальную истину: никто никогда не узнает, что случилось с Иеном Макшейном.

Джанна, сопровождаемая Моррисом и Ибрагимом, последовала за Акбаром и его помощником, вооруженным ломиком, по длинному коридору, освещенному тусклой, ватт в пятнадцать, лампочкой. Помощник отпер дверь, за которой тянулся другой, еще более темный коридор, за поворотом – еще один. В конце пути их ждала комнатушка, свет в которую проникал сквозь прохудившуюся крышу.

Посредине комнатушки стояли четыре залепленных слежавшимся песком гроба. Вокруг теснились корзины с оливками. Видимо, министерство не слишком заботилось о здоровье граждан и зарабатывало торговлей оливками. Чувство радостного ожидания, захлестывавшее Джанну все сильнее с каждым поворотом коридора, разом прошло: все четыре гроба были одинакового размера.

– Незачем их вскрывать, – грустно сказала она. – Йен был слишком высок, чтобы уместиться в таком ящике.

– Здесь все гробы одинаковые, – объяснил Мафжи. Тем временем приступили к вскрытию первого гроба. – Гробовщиками у них работают потомки одних и тех же семей на протяжении многих поколений, и их изделия остаются неизменными с самого средневековья.

Из крышки был извлечен последний гвоздь, и Акбар произнес что-то по-арабски.

– Вы уверены, что хотите посмотреть? – спросил Моррис.

– Да. – Она вспомнила его предупреждения: тела, пролежавшие полвека в земле пустыни, должны были превратиться в мрачные скелеты. Она заглянула в гроб. Ее взору предстал неоструганный сосновый ящик и побелевшие кости маленького – детского или подросткового – скелета.

Моррис покачал головой, и ливийцы занялись другой крышкой, Джанна не могла оторвать глаз от третьего по счету гроба: через весь верх шла трещина; в нем должно было быть полно песку.

Второй гроб открылся легче, чем первый. В нем оказался хрупкий скелет; на костях рук оставались клочки ткани.

– Нет, – сказал Моррис. – Посмотрите на тазовые кости: это женщина.

Повинуясь жесту начальника, помощник взялся за дело, и третья крышка тут же с сухим треском раскололась там, где была трещина. Помощник отбросил бесполезную деревяшку. В помещении было довольно темно, к тому же остаток крышки мешал заглянуть в гроб, но Джанна сразу поняла, что этот скелет гораздо крупнее, чем в предыдущих.

Акбар поддел ломиком остаток крышки и оторвал ее. Джанна взглянула. И ей чуть не стало нехорошо; Моррис взял ее за локоть.

– Они сломали ему ноги, чтобы запихнуть в гроб, – сказал он.

Джанна опустилась на колени. Кости заполняли нижнюю часть гроба; грудная клетка и череп были набиты песком.

Воображение сыграло с ней злую шутку: на мгновение ей показалось, что перед ней Ник Дженсен.

– Белый мужчина, – определил Моррис. – Высокий, крупный.

Джанна неуверенно дотронулась до засыпанной песком кисти и приподняла ее. Струйки песка побежали вниз, ее взору предстало черное кольцо в форме мальтийского креста, резко выделявшееся на фоне белых костей.

Приглядевшись, она обнаружила в черепе отверстие, похожее на пулевое. Ей снова представился Ник, потом вместо него появилась Лорел Хогел, показывающая на свой левый висок.

– Это Йен, – наконец произнесла Джанна, едва сдерживая слезы. В висках у нее колотилась кровь, Джанна не могла смириться с мыслью, что вот так жестоко и бессмысленно этот человек был отнят у тети Пиф. Слезы затуманили ее взор, она едва расслышала слова Морриса:

– Посмотрите внимательнее: в кости застряла пуля.

– Вы могли бы провести баллистическую экспертизу? – Джанне было трудно поверить, что этот спокойный голос принадлежит ей.

– Разумеется, но что она даст?

– Я знаю, где находится револьвер, из которого был застрелен Йен Макшейн.

Уоррен лежал на ложе под балдахином – им пользовались все его предки-графы – и следил за Шадоу, которая, усевшись рядом с ним и скрестив ноги, катала свой рунический камень по низу его живота. Он поймал ее за руку, прервав ее занятие; камень с древними насечками остался где был.

– Я обойдусь без посторонней помощи.

Ее взгляд был задумчив.

– В чем дело? – спросил он уже не шутливым тоном, а серьезно.

– Возможно, нам следовало бы отложить свадьбу.

– Почему? – Его внезапно охватил испуг; от недавнего счастливого блаженства не осталось и следа. – Ты передумала?

Она легонько чмокнула его в лоб.

– Конечно, нет. Просто боюсь, что Ник не успеет приехать.

– Я разговаривал с ним вчера. Он сказал, чтобы мы его не ждали. Остин пока держится. Кто знает?.. – Уоррен вспомнил отчаяние, звучавшее в голосе Ника. – В любом случае после смерти старика пройдет еще немало времени, прежде чем Ник оправится и сможет веселиться на свадьбе.

– Наверное, ты прав, милый, – согласилась Шадоу. – Он сильно расстроился, когда ты сказал ему, что специалисты из Форт-Халстеда не смогли доказать, что гибель Ронды Сиббет – не самоубийство?

– Он принял это к сведению, но, по-моему, так и не поверил. – Уоррен вздохнул. – Должен сознаться, у меня тоже есть сомнения.

– Слишком уж гладко все получается? – спросила Шадоу.

– Да. Будем надеяться, что с пулей лаборатория справится лучше. Результат должен стать известен уже сегодня. Моррис пообещал ускорить баллистическую экспертизу. Она, конечно, даст ответ на вопрос, был ли револьвер, отданный тетей Пиф Тони, тем самым оружием, из которого застрелили Йена Макшейна. Но даже если это и так, я уверен, доказать, что именно Энтони Бредфорд виновен в убийстве Йена, будет невозможно.

– Почему?

– Потому что все ограничивается косвенными уликами. Даже выяснив, что смертельный выстрел был сделан из этого револьвера, никак не докажешь, что курок спустил именно Тони.

– Револьвер был у него в то время, когда погиб Йен.

– Разумеется, но он скажет, что давал его кому-то другому. А, кстати, можно ведь вообще отрицать, что у него был этот револьвер. Пифани утверждает одно, он – другое, а свидетелей нет.

– Наверное, ты прав, – снова согласилась Шадоу. – Но Джанна не смирится, если Бредфорд не понесет наказания.

Уоррен кивнул; он никогда еще не видел сестру такой расстроенной как после прилета в Лондон из Бардии с останками Йена. Она дала себе слово, что отомстит за эту смерть. По пути она без ведома тети Пиф прихватила с Мальты ее револьвер.

– Странно, но расследование по поводу олеандрового яда сыграло на руку Тони, – сказала Шадоу. – Если твоя семья начнет обвинять его в убийстве пятидесятилетней давности, то это будет выглядеть совсем уж нелепо.

– А ведь верно! – Уоррен был поражен интуицией Шадоу. – Расследование выставит нашу семью в самом невыгодном свете.

Раздался телефонный звонок.

– Должно быть, Моррис.

Она подала ему трубку. Глядя на Шадоу, Уоррен выслушал отчет о баллистической экспертизе и, положив трубку, проговорил:

– Как мы и предполагали, пуля была выпущена из револьвера тети Пиф.

Шадоу схватила свой камень, прошептала какое-то заклинание и сказала:

– Бедная Джанна, теперь ей придется все выложить Пифани.

Коллис сидел в своем кабинете в Лондонской школе экономики. Дочитав свежий номер «Экономиста», он отложил его и уставился на телефон. Подобно всему остальному в этом древнем здании, телефонный аппарат был реликвией старины, сохранившейся со Второй мировой войны. Он не звонил уже несколько дней; Коллис смотрел на него просто так, уже не ожидал, что традиция будет нарушена. Казалось, все забыли о его существовании. После злосчастного интервью в аэропорту, когда он был застигнут врасплох, он превратился в изгоя.

Уоррен, напротив, был на коне. Его корявое объяснение папашиной кончины никем не оспаривалось. Даже когда Лифорт объявил о своей помолвке с Шадоу Ханникатт, по которой давно плачет дурдом, пресса захлопала в ладоши. Невесту назвали обаятельной и творческой натурой. Ее последняя выдумка, клуб «Трусики месяца», была принята с восторгом и названа «эликсиром спасения для неблагополучных супружеских пар».

Два дня назад газеты раструбили о скандале на японском фондовом рынке. Главы нескольких токийских финансовых компаний с позором подали в отставку, когда выяснилось, что они поддерживали миллионными кредитами японских гангстеров. Предупреждения Лифорта насчет британских совместных предприятий с компаниями, опекаемыми якудзой, стали выглядеть как блестящее прозрение. Пресса называла их «мудрым советом». Ну и везет же этому дилетанту!

Телефон, вопреки ожиданиям, зазвонил. Коллис покосился на него, словно получил плевок в лицо. Звонок повторился: это был взволнованный двойной перезвон «Бритиш телеком».

– Коллис Коддингтон Пемброк слушает. – Он попытался придать голосу незаинтересованный тон.

– Ректор Хилтон немедленно просит вас к себе, – было сообщено ему гнусавым деловым голосом, каким обычно изъясняются секретарши важных особ.

Спустя четыре минуты Коллис стоял перед секретаршей. Ее морковные волосы были собраны в строгий пучок, выражение лица было суровым. С нехорошим чувством он вошел в кабинет ректора и протянул руку, которую Хилтон пожал без всякого энтузиазма.

– Так... – начал тот, не предлагая Коллису сесть. – Кажется, вы попали в трудное положение.

– Да, сэр, – кивнул Коллис. И как он мог так сглупить, подписав документ, предложенный Энтони Бредфордом? Не случись этого, он мог бы все отрицать. – Надеюсь, я не причинил неприятностей...

– Причинили, – кратко и почти грубо заявил ректор. – Я вычеркнул ваше имя из списка лекторов. Мы не можем больше рекомендовать такого человека, как вы.

Далее Хилтон завел речь о чести и достоинстве, но Коллис почти не слушал его. Он был потрясен. Значит, он больше не сможет выступать с лекциями! Он жил именно ради этих моментов славы, когда все внимали его финансовым пророчествам. Неужели все это происходит с ним, Коллисом Коддингтоном Пемброком, из нортумберлендских Пемброков?

– Что тревожит меня еще больше – я даже созвал совет управляющих, – это вчерашний телефонный звонок.

Коллис опустился в кресло, поняв, что худшее ждет его впереди.

– Ваше имя фигурирует в иске о признании отцовства, вчиненном... – ректор заглянул в бумажку, – Аннабел Свортмор.

Коллис разинул было рот, чтобы опровергнуть сообщенное как клевету, но не произнес ни слова. Что толку, раз анализ крови все равно подтвердит, что отцом ребенка Аннабел является он?

– Мы не можем допустить, чтобы наши преподаватели соблазняли студенток.

– Она не студентка. Она работала в кафетерии.

– Неважно. Мы гордимся своей репутацией хорошо воспитанных и просвещенных людей. Вы определенно ни то и ни другое. В связи с этим ваша служба у нас прекращается. С сегодняшнего дня вы уволены.

24

Снаружи вовсю светило солнце, но в гостиной были закрыты ставни, из-за чего здесь царил полумрак. Ник сидел на диване Прескотта, хьюстонском подобии датского модерна, и дожидался агента по торговле недвижимостью. Похоронив Остина, Ник решил продать дом.

Он откинулся и закрыл глаза. Когда же он снова сможет проспать всю ночь, ни разу не проснувшись, мучимый кошмарами из прошлого? «Теперь ты остался один», – твердил он себе. Однако, как ни странно, он не ощущал одиночества. Дом навевал ему счастливые воспоминания. Он воспринимал его почти как живое существо: последний Прескотт!

Открыв глаза, он попытался представить, каким стал бы дом без мебели, свидетельствующей о принадлежности его ушедших обитателей к среднему классу. Выкрасить все свежей краской, запустить в гостиную стайку ребятишек, поставить на заднем дворике новые качели... В дом снова вернулось бы счастье. Нет, это все напрасно: дом надо продать.

Он встал и побрел в то крыло, где располагались три небольшие спальни, выходившие дверями в холл. Одна из них принадлежала когда-то супружеской паре – ему и Аманде Джейн. Туда он не пошел. В той комнате теперь было пусто, ее населяли одни воспоминания. Он заглянул в комнату Трейвиса. Здесь с потолка по-прежнему свисала компьютерная распечатка со словами: «Доверься волне, не противься потоку».

Прости, что я подвел тебя, дружище... Ответом ему была струя воздуха из включенного кондиционера. Ник прислонился к дверному косяку. Он чувствовал себя кругом виноватым.

Пока Остин дышал, Ник уповал на то, что в расследовании произойдет перелом и имя настоящего убийцы Трейвиса станет всеобщим достоянием. Однако этого не случилось. Бредфорды вышли сухими из воды. Ник снова оказался в состоянии полной беспомощности, ощущал сокрушительную пустоту, с которой свыкся за те пять лет, что прожил без Аманды Джейн.

Должна была существовать какая-то зацепка, на которую не обратили внимания эксперты, твердил себе Ник, возвращаясь в гостиную. По крайней мере, можно было бы найти способ принудить Бредфордов к признанию, что это они заставили Ронду покончить с собой. Что-то мог бы сделать и сам Ник.

Он посмотрел на огромный венок, присланный Джанной на похороны Остина. Ему захотелось, чтобы она была рядом; в следующее мгновение он отогнал эту мысль прочь как греховную; казалось, сами стены дома, прочтя его мысли, устроили над ним суд. Вернувшись в Хьюстон и поселившись в доме Остина, продолжавшего слабо сопротивляться недугу, он часто ловил себя на мыслях о ней, а по ночам просыпался, чтобы прервать сны с Джанной в главной роли.

В его душе прошлое и будущее были заняты отчаянным перетягиванием каната. Как всегда, победа осталась за чувством вины. Он остался жить, Аманда Джейн умерла. К чему казнить себя? Его полюбила чудесная женщина. Рядом с ней он был счастлив, если не сказать больше... Разве это преступление? Рациональная часть его рассудка отвечала «нет», однако чувство вины в конце концов брало верх.

Зазвенел дверной звонок. Открыв дверь, Ник впустил в дом влажный воздух снаружи и с ним агента по торговле недвижимостью с крашенными под Мадонну волосами и оранжевыми серьгами размером с теннисные мячики. Ник задержался в дверях, на границе объема, доступного кондиционеру, вспомнив, что на Мальте теперь так же жарко, как в Хьюстоне, зато не так влажно. Ему не хватало свежего ветерка, покрытого рябью моря вокруг «Соколиного логова» и Джанны.

– Телма Лу Райли. – Агент подала ему свою визитную карточку, хлопая дешевыми накладными ресницами. Ник вспомнил про намеченную сделку. – Лучше меня вы здесь не найдете.

Он решил, что она рекламирует свою деловую хватку, хотя по ее тону можно было заключить, что она имеет в виду не только это.

– Я подумываю, не продать ли дом, – Он хотел спросить, сколько, по ее мнению, можно выручить за дом, но не смог. Это было все равно что торговать ласковым домашним зверьком.

Телма распахнула ставни, сверкнув лаком на длинных ногтях, и огляделась.

– Славный венок!

Ник последовал за ней в кухню. Она остановилась посередине, сложив руки под грудью.

– Как я погляжу, все изрядно запущено. Болезни и все прочее... Прежде чем выставлять его на продажу, надо будет покрасить кухонные шкафы.

Ник уставился на линялые шкафы, вспоминая, что Аманда Джейн собственноручно занималась окраской в лето их встречи. Он видел ее перед собой как живую: натянув видавший виды тренировочный костюм, она красила кухню, а также отчасти собственные волосы желтой краской, болтая с ним и смеясь. Она была счастливой – и живой.

Телма Лу двинулась в направлении спален, раскачивая своими украшениями, как маятниками. Ник остался в кухне. Ему больше не хотелось расставаться с домом. Ведь у него никогда толком не было дома – только этот.

Телма Лу вернулась.

– Что ж, Ник, у вас перспективный дом. Я пока не уверена, за сколько его можно...

– Я передумал. Я не могу его продать.

Она дотронулась до его руки.

– Ник, многие сомневаются, продавать ли свои дома, особенно после смерти любимого человека, но...

– Нет. Дом не продается.

– Что вы, дорогой мой, не надо так расстраиваться – это мешает вам принять верное решение. У меня уже есть на примете милая молодая пара...

– Сделка не состоится.

– Ладно, – смирилась она, улыбаясь фальшивой, как ее ресницы, улыбкой. – У вас есть моя карточка. Когда придете в себя, дайте знать, хорошо?

Ник слушал, как цокают по крыльцу ее тоненькие каблучки, как заводится мотор ее машины. Он помедлил несколько минут, глядя из окна на детей, резвящихся на другой стороне улицы в струях поливальной установки.

Потом он вернулся в кухню и осмотрел шкафы. В гараже, в мастерской Остина, он долго рылся, пока не нашел наждачную бумагу.

Джанна медленно поднималась по ступенькам спального крыла «Соколиного логова». Прошло четыре дня с тех пор, как эксперты из Форт-Халстеда подтвердили, что Йен был застрелен именно из револьвера Пифани. Уоррен советовал Джанне больше не скрывать ничего от тети. Но Джанна решила сперва самостоятельно разобраться с частностями. Уоррен и Шадоу подобрали для останков Йена приличный гроб. Теперь предстояла перевозка на самолете Уоррена из Англии на Мальту. Прибытие ожидалось в конце следующего дня. Джанна собиралась немедленно захоронить гроб на семейном кладбище Кранделлов.

Итак, все было готово, только сама Пифани пока не знала, что ей предстоит. Джанна очень боялась предстоящей сцены, хотя понимала, что никто, кроме нее, не сумеет подготовить тетю Пиф. Одри и Эллис повезли Такси к врачу-специалисту в Рим, Уоррен задержался по настоянию Джанны в Лондоне, Щадоу не могла оставить Хло, заболевшую ветрянкой. Но даже если бы рядом находилось семейство в полном составе, Джанна никому не смогла бы передоверить этот разговор.

– Входи, – откликнулась Пифани на стук Джанны. Джанна изобразила широкую улыбку. В кармане ее юбки лежало кольцо Йена. Джанна предусмотрительно отполировала его, чтобы оно не отличалось ухоженностью от тетиных колец.

– Я подумала, не попить ли мне с тобой чаю.

Тетя Пиф вопросительно посмотрела на племянницу, удивленная ее ранним возвращением из «Голубого грота».

– Что-то случилось? С Ником?

– Нет. От него никаких известий с тех пор, как пришла телеграмма о смерти Остина Прескотта. – Джанна опустилась рядом с тетей на диван, завороженно глядя на изображение Йена в рамке на стене. – Я хочу поговорить с тобой о Йене Макшейне.

Тетя Пиф взяла в руки чайник, чтобы налить Джанне чаю.

– То есть, дорогая?

– Я рассказывала тебе о художнице-медиуме по имени Лорел Хогел. Меня направил к ней доктор Кей. – Она приняла у тети полную чашку и помедлила, собираясь с мыслями. – Джерри пользовался ее помощью при работе над несколькими книгами.

– Да-да, я помню. – Тетя Пиф с улыбкой взглянула на портрет Иена. – Я тебе очень благодарна.

Джанна отпила чай. Самое трудное было начать.

– Джерри научил меня, что любой человек оставляет бумажный след. Все важные события начиная со средневековья и до наших дней где-то фиксировались – хотя бы в дневниках или личных письмах. – Джанна умолкла, сердясь на себя за хаос в мыслях и неудачное их воплощение в слова. – Я подумала, что и за Йеном может тянуться след, по которому можно выйти на фотографию.

– Но так ничего и не нашла, – терпеливо закончила за нее собеседница. Они уже однажды касались этой темы. Тетя Пиф испытала облегчение, узнав, что Джанна не обнаружила Ничего, кроме текстов радиорепортажей Йена. Расследование, заказанное Пифани после войны с целью разузнать что-либо о его семье, тоже не выявило ничего, кроме этих репортажей. Она расстроилась бы, если в ее расследовании обнаружились бы изъяны.

– Да, я ничего не нашла, – подтвердила Джанна. Она неоднократно репетировала этот разговор, но сейчас все равно не могла подобрать нужных слов. – Зато Джерри, работая над очередной книгой, кое на что наткнулся.

– Вот как? – Тетя Пиф приподняла бровь. – На что же?

– Йен... – Джанна поставила чашку и взяла тетю Пиф за руку. – Его не было на «Нельсоне».

Некоторое время Пифани смотрела на Джанну так, словно не понимала смысла произнесенных ею слов. Джанна уже готовилась повторить то же самое, но тетя ошеломленно спросила:

– А как же его радиограмма?

– Он не добрался до корабля, видимо, успел только попросить радистов передать слово «сокол», а на «Нельсон» так и не попал.

– Твой знакомый, должно быть, что-то напутал. Я... – Голос тети Пиф звучал уже не так уверенно. – На каком основании доктор Кей делает такое утверждение?

– Он разговаривал с солдатами, перебравшимися из Тобрука в Бардию. Йен был с ними.

– Но... почему же он мне ничего об этом не сообщил? – сказала Пифани, опустив плечи, будто на них давил тяжкий груз.

– Наверное, не смог. Война не спрашивает, кому что нужно успеть. – Боль в душе мешала Джанне произнести следующие слова, но она сделала над собой усилие и еще крепче сжала тетину руку. – Он погиб в Бардии.

Тетя Пиф подняла глаза на портрет Йена. Помолчав, она спросила:

– Если существуют документы о его смерти, то почему работавший на меня человек ничего не нашел? Я велела ему добыть все, что возможно, касающееся Йена.

– Никаких документов, удостоверяющих его смерть, не существует. Джерри установил, что Йен попал в Бардию, когда брал интервью для книги о неизвестных героях войны.

– Героях? Неизвестных героях?! – Тетя Пиф не сводила взгляд с Йена, лицо ее было печально. – У него было такое блестящее будущее! Но о нем забыли. Для многих, в том числе для твоего профессора Кея, он стал всего лишь сноской в исторической книжке. А для меня он всегда будет героем. Единственным, которого я любила.

Тетя Пиф медленно встала. Известие отобрало у нее все силы. Джанна поняла это, глядя на то, как она совсем по-старушечьи ковыляет к окну, выходящему на сад, где качели развернуты к морю.

– Что с ним произошло, Джанна? Как он погиб?

Джанна подошла к тете, обняла ее за талию. Как бы ей хотелось придумать что-нибудь невинное!

– Его застрелили. – Она обхватила тетю Пиф, как будто этим могла защитить ее от жестокости собственных слов. – Убили.

– Убили? Кому понадобилось его убивать? – устало спросила Пифани.

В комнате стало очень тихо. Джанна собрала волю в кулак и шепотом ответила:

– Тони Бредфорду.

Тетя Пиф отскочила, словно пуля попала и в нее.

– Это правда. Тони побывал в Бардии вскоре после падения Тобрука, – напомнила ей Джанна, надеясь, что это смягчит предстоящий удар. – Вернувшись, он подарил тебе цветы и вернул револьвер.

Тетя Пиф кивнула, постепенно приходя в себя. В лице ее, однако, все еще не было ни кровинки. Она никак не прореагировала на упоминание револьвера, поэтому Джанна решила пока не настаивать на этой детали.

Она извлекла из кармана кольцо и подала его тете Пиф.

– Я нашла останки Йена в Бардии. Когда мы открыли гроб, у него на пальце было это кольцо.

– Кольцо Йена! – прошептала тетя Пиф, не сводя расширенных, полных слез глаз с реликвии. Потом она опять устремила взор на портрет. – Убит?

– Я знаю, что это сделал Тони. Баллистическая экспертиза, проведенная в Форт-Халстеде, доказала, что пуля была выпущена из... – под тетиным взглядом у Джанны перехватило дыхание, – из твоего револьвера.

Тетя Пиф ловила ртом воздух.

– Из моего револьвера? Из того, который подарил мне Йен?

Джанна подвела тетю к дивану. Та без сил упала на подушки и опять воззрилась на портрет.

– Боже, только не из этого револьвера!

– Я подозреваю, что Тони узнал о сведениях, полученных Йеном, ну, насчет черного рынка и продажи церковных ценностей, подобных кубку Клеопатры. Он убил Йена, – чтобы тот замолчал навсегда.

– Но Йен говорил мне, что намерен сообщить о действиях Тони властям еще в Александрии, – растерянно сказала тетя Пиф, обращаясь скорее к портрету. Он же несколько месяцев находился там, при штабе. У него давно была возможность вывести Тони на чистую воду.

– Но он почему-то этого не сделал. Джерри говорит, что в официальных бумагах отсутствуют упоминания черного рынка на Мальте.

Тетя Пиф закрыла глаза. Джанна смотрела на женщину, столько лет бывшую ее утешительницей. По щекам безмолвной Пифани сбегали слезы. У Джанны не было слов, чтобы облегчить горечь тетиной утраты – ведь та всю жизнь не знала счастья; единственное, что она могла сделать, – это отомстить Тони Бредфорду.

– Знаю, нам недостает улик, чтобы заставить власти посадить Тони на скамью подсудимых, – вновь заговорила Джанна. – И все же, обвиняя Тони, мы можем побудить заговорить кого-нибудь, кто знал о его операциях на черном рынке. Если бы мы сумели доказать, что Тони торговал церковными реликвиями вроде кубка Клеопатры...

– Нет. – Пифани села. Лицо ее еще было мокрым от слез, голос звучал сдавленно, но решительно, – Не надо. – Она вытерла слезы платочком. – Пожалуйста! Пусть все остается как есть.

– Я не могу позволить, чтобы он не понес наказания.

– Нет! – Голос тети стал умоляющим. – Обещай мне, что оставишь Тони в покое.

– Неужели ты не хочешь, чтобы Йен был отомщен?

– Конечно, я... – Тетя Пиф поперхнулась. – Я знаю, как жесток Тони. Много лет я страдала от его мстительности, но никогда не думала, что он способен на убийство. Теперь, когда я знаю, что он – убийца, я...

Тетя Пиф уронила голову и целую минуту неотрывно смотрела на свои сцепленные пальцы. Потом она подняла глаза и встретилась взглядом с Джанной.

– Прошу тебя, сделай для меня еще одно доброе дело: забудь, что Тони убил Йена. Все это в далеком прошлом. Пускай там и остается.

– Но он продолжает убивать: Трейвис, теперь эта Сиббет...

– Никто не смог доказать, что это не самоубийство, даже эксперты из Форт-Халстеда.

– Знаю, – уступила Джанна, – но...

– Умоляю! Ради меня. Пускай дверь в прошлое останется закрытой.

– Хорошо, – смирилась Джанна. Она понимала тетины чувства. Бедняжка пережила эмоциональное потрясение. Со временем она придет в себя и захочет отомстить за смерть Йена, Пока что Джанна могла действовать и без ее ведома.

Кладбище Валлетты, раскинувшееся на склоне, обращенном на восток, ждало сумерек. Небо, впрочем, оставалось ярко-голубым, а воздух таким же горячим, как в полдень. В этот день Пифани и Джанна встречали на аэродроме Лука-Филд самолет. Потом какие-то люди грузили гроб из красного дерева в катафалк. Новый гроб был длинным, гладким и поблескивал на солнце.

Пифани еще не оправилась от известия, что убийцей Йена был Тони. Она всегда знала Тони как человека без совести, способного ради богатства на многое, но никогда не ощущала исходящей от него смертельной угрозы. За полвека их знакомства Тони неоднократно плел заговоры с целью отобрать у нее состояние. Но она все равно не могла подумать о нем как о человеке, способном прибегнуть к убийству.

Смерть Трейвиса тоже не заставила ее заподозрить Тони. Избавляться от человека столь трусливым способом – отравой – было совершенно не в его стиле. Он был дерзок, храбр и прямолинеен. Ей не хотелось об этом вспоминать, но хватало же ему смелости совершать один полет за другим, защищая Мальту от превосходящих сил люфтваффе; он даже добровольно вызвался слетать в Северную Африку в трагические дни падения Тобрука под ударами Роммеля.

И все же Джанна, видимо, права. Йен погиб от выстрела из револьвера, который сам же и подарил Пифани. Видимо, Тони действительно убил его, чтобы предотвратить разоблачение торговли на черном рынке сокровищами искусства. Никакая другая причина не приходила ей в голову.

Одно Пифани знала точно: в чем состоит ее задача теперь. Раз Тони убил Йена, то он же, видимо, убил Трейвиса и покушался на жизнь Ника. Пифани следовало любой ценой уберечь Джанну и Ника.

– Нас ждет каноник Эймстой, – сказала Джанна тете в воротах кладбища. – Он отслужит короткую заупокойную службу.

Пифани подумала, что это вполне в характере Джанны. Она все предусмотрела, даже цветы, обильно устлавшие края свежевырытой могилы.

– Здесь покоится мой отец, – сказала Пифани, останавливаясь перед одним из надгробий. – Он неважно относился к Йену, – тихо добавила она. Она через силу заставляла себя говорить, иначе ей стало бы плохо.

В ответ Джанна еще крепче обняла тетю и слабо улыбнулась канонику, открывавшему молитвенник. На одного протестанта на Мальте приходится сотня католиков, и пожилой священник был рад любому случаю, когда к нему обращались за помощью; он читал заупокойную молитву ревностно, с повторами, скоро утомившими Пифани.

– Здесь собрались любившие тебя...

Дальше Пифани не слушала. Она не смотрела по сторонам, так как знала, что, кроме нее и Джанны, «любившие» – это два работника похоронной конторы, помогавшие нести гроб. Когда-то, полвека назад, она бы представляла себе похороны Йена совершенно иначе. «Любившими» именовался бы целый клан детей и внуков. Теперь же Йена оплакивали только она и Джанна.

«Ты гордился бы ею, – мысленно обращалась Пифани к Йену, глядя, как гроб опускают в могилу. – Если бы у нас родилась дочь, она была бы точь-в-точь как Джанна. Ты остаешься со мной благодаря ей, позаботившейся о том, чтобы сохранить память о тебе».

– И даже бредя по долине, на которую пала тень смерти, – священник повысил голос, грозя разбудить мертвеца, – я не убоюсь зла...

Пифани вздохнула. Йен не боялся зла, однако пал от руки убийцы.

– И да пребуду я вечно в объятиях Создателя. – От финальных завываний каноника у Пифани разболелась голова. – Аминь.

Джанна шагнула к краю могилы и бросила на гроб букетик алых роз, перевязанный нежной тесьмой. Пифани смотрела в глубокую сумрачную могилу и обрывала лепестки с сухих цветов, которые сжимала в руке. Лепестки медленно опускались на крышку гроба.

Непосвященным людям показалось бы странным, что не стесненная в средствах дама пришла на похороны с сухими цветами. Но Пифани не было дела до непосвященных: она знала, что Джанна ее понимает. Когда-то Йен говорил Пифани, что дикие цветы Мальты – прекраснейшее зрелище в целом свете. Узнав о предстоящих похоронах, она взошла на холм позади «Соколиного логова» и сорвала несколько цветков, засохших на корню из-за прохладной осенней погоды.

Земля с лопат хлынула на гроб. В какие-то доли секунды исчезли из глаз и букет, и лепестки. Джанна заставила Пифани отойти от края могилы. Каноник выражал свои соболезнования, Пифани принимала их молча, предоставив Джанне говорить вместо нее все положенные слова и на самом деле почти ничего не слыша. Каноник зашагал прочь, зажав под мышкой молитвенник. Его горделивая походка свидетельствовала об осознании исполненного долга.

Джанна поцеловала Пифани в щеку.

– Красивая церемония, правда?

Взглянув на Джанну, Пифани заметила, что та лишь недавно утерла слезы.

– Чудесная! Знай, что никто не сделал мне столько добра, сколько ты. Сначала портрет, теперь это. – Пифани видела, что могила уже засыпана и обложена цветами. – Не возражаешь, если я немного побуду с Йеном одна?

Джанна опять не сдержала слез.

– Я подожду в машине.

Пифани вернулась к могиле. Участок Кранделлов располагался высоко на холме, над средневековыми фасадами Валлетты, где по крышам уже начали карабкаться вечерние тени. Внизу поблескивала, как синее зеркало, Большая гавань, усеянная разноцветными баркасами, оставляющими на воде длинные извилистые следы: рыбаки спешили по домам с дневным уловом.

– Добро пожаловать домой, дорогой, – сказала она, обращаясь к холмику свежей земли, только что принявшей в себя Йена. – Здесь такая красота! Тебе всегда нравился вид на Большую гавань. Здесь дует ветерок и никогда не бывает жарко.

Она огляделась. Ей было трудно продолжать.

– Место здесь, рядом с тобой, принадлежит мне по праву. – С самой войны, когда над Мальтой висела угроза нацистского вторжения, Пифани ни разу не задумывалась о смерти. Сейчас эта мысль ее совершенно не пугала.

– Как мне жаль, что ты многого не увидел! Дни рождения, праздники Рождества, свадьбы – какой красивой невестой была Джанна! – Она промокнула глаза скомканным платком, только сейчас почувствовав, что по щекам стекают слезы. – Без Джанны все это было бы невозможно. Я рассказала ей, что в своей записке ты написал: «Если со мной что-нибудь случится, ты, Ас, ищи меня среди теней, во тьме. Мы встретимся, даже если нам не будет освещать дорогу путеводный огонь. Там, во тьме, нас ждет величайший дар – любовь. Любовь на все времена». Джанна извлекла тебя из мира теней и привезла ко мне, домой. Я живу неподалеку, в «Соколином логове». Это название получилось само собой из нашего пароля: «всеведущий сокол». Тебе было ведомо то, чему многим приходится учиться всю жизнь: нет большей ценности, чем те, кого мы любим.

Она наклонилась и дотронулась рукой до мягкой, влажной земли.

– Надеюсь, ты поймешь, почему я не мщу за тебя и не пытаюсь уничтожить Тони Бредфорда. Считай меня старой дурой, говори, что я просто боюсь подвергать риску Джанну, говори, что угодно, но я верю: о Тони позаботится Ник Дженсен. Не спрашивай, как и когда, но в глубине души я убеждена, что так и произойдет. Ник так похож на тебя, что иногда мне становится страшно. У него твое чувство справедливости, не говоря о лице, которое я люблю всю жизнь. – Она оглянулась на машину, стоящую у кладбищенских ворот. – А Джанна очень похожа на меня в молодости. Если я ее не удержу, она наделает глупостей, и Тони ее убьет. Такого я допустить не могу. Честное слово, не могу. Я слишком люблю ее. Ведь ты меня понимаешь?

Она подошла к изголовью могилы, где кто-то оставил по небрежности венок, загородивший могильный камень. Она отодвинула венок и залюбовалась каррарским мрамором. Джанна и тут оказалась выше всяких похвал: она заранее распорядилась о надписи на камне. Пифани впервые прочла ее:

ЙЕН МАКШЕЙН

НАВЕЧНО В МОЕМ СЕРДЦЕ

ЛЮБОВЬ НА ВСЕ ВРЕМЕНА.

25

Тони смотрел в окно на Саут-стрит, по которой шагали мужчины с маленькими птичьими клетками в руках: мальтийцы, как обычно, устраивали своим любимицам утренний променад. Болваны, они делают вид, будто птицам нужна прогулка! На самом деле это лишь предлог для того, чтобы пройтись по улицам Валлетты до ближайшего кафе на тротуаре и попить кофе с дружками, прежде чем отправиться на работу. Тони знал, что для него это не последняя на сегодняшний день встреча с надуманными предлогами.

– Есть новости? – нетерпеливо бросил он кому-то через плечо.

– Нет, сэр. Керт исчез. Пока мы не напали на его след, – доложил частный детектив.

– Ерунда! Прячется где-то поблизости.

– Поиски не прекращаются ни на минуту. Найдется.

– Пора бы. – Тони обернулся к Роберту Таркингтону, чьи редеющие волосы были влажны от пота. – Как насчет Макшейна?

– Собственно, Пифани Кранделл его похоронила.

– Знаю, черт побери! Я тоже читаю газеты. – Тони взбеленился, прочитав заголовок «Герой войны возвратился домой». Тоже мне герой! Репортеришка, ищейка, хоть и мирового класса. От такого одно беспокойство, ничего больше. – Как она его отыскала?

– Не она, сэр. Джанна Атертон Пемброк обнаружила тело, изучая архивы в Бардии. Видимо, ее знакомый...

Тони отключился. Вот чертовка! Эта девчонка вся в Пифани. Но они даже заподозрить не могут, что на самом деле произошло с Макшейном. Бардия кишела нацистскими шпионами, дезертирами, отступающими британцами, не оправившимися от контузии. Там царил первозданный хаос. Макшейна мог убить кто угодно.

То было везение чистой воды! Найти его в Бардии можно было только случайно, и Тони не мог упустить такой шанс. У него был при себе револьвер Пифани на случай, если люди, с которыми он имел дело, проявят излишнюю жадность. Никто не докажет, что он стрелял из него в Макшейна.

Если только эта проныра Джанна не додумалась проверить револьвер Пифани – вдруг она до сих пор его хранит? – и пулю из башки журналиста. Но доказать что-либо все равно нельзя. Он мог одолжить револьвер кому угодно, потом снова забрать и отдать Пифани. Однако расследование неминуемо бросило бы на него тень. А ведь он потратил целое состояние на то, чтобы обелить себя в глазах общественности.

С другой стороны, будь у них какие-то улики, это вылезло бы наружу. Как-никак со дня похорон Макшейна минуло уже две недели. Тони приободрился.

– Что слышно о Дженсене?

– Его перевод – решенное дело. Он назначен в отдел маркетинга в штаб-квартире «Империал-Кола» в Атланте и должен приступить к работе через две недели.

– Что он делал все это время в Техасе? – В последнем донесении говорилось о смерти отца Трейвиса Прескотта, но это было уже месяц назад.

– Ничего особенного: красил дом Прескоттов снаружи и изнутри.

– Этот парень совсем прост.

– Да, сэр. – Таркингтон оставался взволнованным. – Он перевез туда свою мать из городишка под названием Копыто Мула. Это такая дыра, что две клячи на улице не разъедутся. Теперь мать Дженсена живет в доме Прескоттов.

Тони поразмыслил над услышанным и напомнил себе, что Дженсена нельзя недооценивать. Хватило же ему наглости позвонить ему и прикинуться Макшей ном! Видимо, он таки подозревает Тони в причастности к убийству. Тони велел себе не волноваться. О случившемся в закоулке на окраине Бардии было известно только двоим людям на свете. Мертвые не болтают, а он не сумасшедший, чтобы доносить на себя.

Но этот Дженсен – точная копия Макшейна! Пока техасец ошивался на Мальте, Тони не знал покоя. Сходство между репортером и Ником не поддавалось разумному объяснению. Поэтому у Тони отлегло от сердца, когда его и Ника Дженсена разделил океан.

Джанна просматривала ответы на свои запросы. Все они были отрицательными. Серьезные музеи, как государственные, так и частные, не могли похвастаться присутствием в их коллекциях кубка Клеопатры. «Бумажный след!» – твердила про себя Джанна, задумчиво оглядывая кабинет в «Голубом гроте». Даже в военное время для вывоза памятников искусства требовались разрешения и лицензии. Тони тайком вывозил с Мальты сокровища, подобные кубку Клеопатры, но их поступление в другие страны непременно должно быть отмечено в каких-то документах.

Всякий музей, в коллекцию которого много лет спустя поступил бы кубок, позаботился бы о документах: в таком деле не обойтись без подтверждения подлинности и места вывоза. Многие страны требовали назад свое национальное достояние, выкраденное ворами, предъявляя доказательства подделки необходимых документов. После войны Мальта пробовала вернуть утраченное, однако довольствовалась второстепенными ценностями. Кубок по-прежнему фигурировал в перечне украденного, известном музеям.

Возможно, все это время он оставался в руках частного коллекционера. В этом случае сохранялась надежда, что волна продаж предметов искусства, обрушившаяся на рынок, могла вынести на всеобщее обозрение и вожделенный кубок. Если он в последнее время сменил владельца, то и тут должен был остаться бумажный след.

Телефонный звонок прервал ее мысли. Она сняла трубку, заранее зная, что это не Ник.

– Как дела? – весело спросил ее Уоррен.

– Отлично, – ответила она, не желая омрачать его счастье своими неудачами. Впрочем, еще больше ее расстраивало полное отсутствие вестей от Ника.

– Ты подобрала платье для предстоящего торжества?

– Еще нет, – ответила она, радуясь, что он не задает свой традиционный вопрос: «Есть новости от Ника?»

– А как насчет кубка Клеопатры?

– Никак. Ни в одном крупном музее его нет. Я собираюсь разослать запросы в более мелкие.

– Ты знакома с моей теорией. Уверен, что Тони сбыл его частному лицу. Если это так, нам его никогда не найти.

Она нехотя согласилась. Религиозная ценность этого предмета, подаренного святым Павлом спасшим его мальтийцам, делала его лакомой добычей. Видимо, им пользовались сейчас именно в культовых целях.

– Я обратилась с письмами в аукционные дома «Кристи», «Сотби» и некоторые другие. Пытаюсь узнать, не продавали ли они за последние пятьдесят лет что-либо, отвечающее описанию кубка.

Уоррен задал ей еще несколько вопросов, однако она чувствовала, что он не так горит желанием найти кубок, как она. И все же она была благодарна ему за помощь и за согласие не разглашать тайну поисков. Джанне очень не хотелось вводить в заблуждение тетю Пиф, однако она не собиралась давать спуску Энтони Бредфорду, убийце Йена Макшейна. Присутствие в списке его жертв Трейвиса Прескотта и Ронды Сиббет только подкрепляло ее решимость. Убийца не должен оставаться безнаказанным.

Уоррен убедил ее не преследовать Тони как убийцу. Без прямых улик это выглядело бы просто как продолжение соперничества двух семейств. Пифани отказалась в этом участвовать: с нее было довольно того, что Йен вернулся домой. Однако Джанна мечтала о мести. Если не удастся изобличить Тони как убийцу, она все равно упрячет его за решетку, доказав, что он украл у Мальты ее ценнейшую реликвию.

Едва она распрощалась с Уорреном, как раздался звонок внутренней связи.

– К вам мистер Дженсен.

– Просите! – Она вскочила, судорожно пригладила растрепавшиеся волосы, попыталась вспомнить, пользовалась ли с утра косметикой. Боже, почему Ник не предупредил ее о своем приезде?

Когда он появился в дверях, душа у Джанны ушла в пятки. Он оказался еще красивее, чем она его помнила, однако ее смятение объяснялось не этим. Она поняла, что любит его гораздо больше, чем могла предположить. Это была уже не девчоночья влюбленность, бросившая ее в свое время в объятия Коллиса, а глубокое, прошедшее испытание временем чувство.

Та самая любовь на все времена, которую испытывала Пифани к Йену.

– Дорогой, как здорово, что ты вернулся! – Не раздумывая больше, она кинулась к нему на шею и обняла; и только через несколько секунд до нее дошло, что он ведет себя как чужой.

Нику пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не расцеловать ее. Уже несколько лет женщины не радовались столь искренне его появлению. Он старался скрыть свои чувства. Высвободившись из ее объятий, он холодно спросил:

– Как дела?

Ее задела его бесчувственность, но она быстро взяла себя в руки.

– Кончина Остина – большое горе. Наверное, ты с трудом пережил это?

Он кивнул, не сводя с нее глаз. Он никак не мог найти правильный тон.

– Какие новости здесь?

Она взволнованно заговорила о том, как нашла останки Йена.

– Баллистическая экспертиза показала, что он застрелен из револьвера, который сам подарил тете Пиф.

– В левый висок, как сказала Лорел Хогел?

– Именно! – ответила она, подбегая к столу. – Разве не жутко?

Еще как жутко! У него волосы встали дыбом. Раньше он подозревал, что художница выдумала про револьвер, чтобы ярче представить свой талант воссоздавать облик людей, которых она никогда не видела. Ник знал, что является копией Йена, и это выводило его из равновесия, так как не имело рационального объяснения.

– Вот заключение из Форт-Халстеда. – Джанна показала на бумаги. В это время зазвонил телефон. – Извини.

Пока она разговаривала, Ник ознакомился с заключением, уместившимся на одной странице. Рост Макшейна был 6 футов 3 дюйма – в точности как у него. На момент смерти он весил примерно 170 фунтов; Ник был на несколько фунтов упитаннее, но он не сидел на армейском пайке. Дивясь сходству, он скользнул глазами по следующей строчке – и остолбенел.

«Перелом коленной чашечки в подростковом возрасте». Ник просто не мог опомниться. Господи, ведь он тоже едва не сломал колено, играя в футбол! Он бы остался на всю жизнь хромым, если бы мать не смирила гордыню и не попросила у его отца денег на операцию. Отец так и не перезвонил, чтобы узнать, выздоровел ли Ник...

Какое-то объяснение обязательно должно было существовать! Ник перебирал в голове известные ему факты. Почему он так похож на Йена? Темные волосы и голубые глаза он, несомненно, унаследовал от матери. Зато фигурой пошел в беглого папашу. Ямочка на щеке? Он не мог припомнить ни одного члена семьи с такой же отличительной чертой, разве что одну из ведьм в отцовском роду, славившуюся сатанинским оскалом.

Как же все это объяснить? У него уже тряслись руки. Он изо всех сил рвался на Мальту, но теперь ему хотелось побыстрее убраться отсюда. Скорее, не то будет поздно!

– Что-то случилось? – спросила Джанна. Ник понял, что она уже повесила трубку и удивлена его растерянным видом.

– Нет, – соврал он. Ему не хотелось больше думать о сходстве между собой и Йеном Макшейном, тем более обсуждать это с Джанной.

– Йена убил Тони, – сообщила Джанна.

– После стольких лет это будет нелегко доказать, – ответил он безразличным тоном, вовсе не соответствовавшим его истинному отношению к услышанному.

– Трейвиса убил он же, – не унималась Джанна. – И потом хотел убрать тебя.

– Погоди. Полиция доказала, что Ронда покончила с собой. В ее записке содержится признание. Обвинять во всем Бредфордов нет никаких оснований.

Джанна не поверила своим ушам.

– Ты готов принять эту версию?

– В ее пользу говорят все улики.

– Трейвис был твоим лучшим другом. Неужели тебе нет дела до правды?

– Разумеется, есть, – заверил ее Ник. – Чего у меня нет, так это оснований подвергать сомнению полицейскую версию гибели Трейвиса. Эксперты из Форт-Халстеда не обнаружили никаких улик, ставящих под сомнение самоубийство Ронды. Думаешь, они могли что-то упустить?

– Нет, но я думаю, что над ней стояли с револьвером и заставляли нажать на курок.

– Будь же разумна, – терпеливо произнес Ник. – Все слуги были допрошены. В ту ночь никто не заметил на вилле посторонних.

– Я слышала, что у Тони есть связи на Сицилии. Возможно, это мафия...

– Опомнись, Джанна! Это начинает походить на дурной детектив. Жизнь слишком коротка, чтобы посвятить ее охоте за ускользающей дичью. – Он попытался сменить тему: – Меня больше интересует, как Пифани отнеслась к известию, что Йен стал жертвой убийства.

Джанна беспомощно уронила руки. Только что она была готова продолжать спор, но теперь сказала:

– Сначала был шок. Сейчас она рада, что его похоронили здесь. Она по нескольку раз в неделю ходит к нему на могилу.

– Гм-м, – пробормотал Ник. – Я заглянул в «Соколиное логово». Ты живешь в гостевом домике?

Она залилась краской.

– Надеюсь, ты не возражаешь?

– Нет, – бросил он как мог небрежно. – Я просто взял оттуда свои вещи.

– Значит, ты уезжаешь... – Ее огромные зеленые глаза умоляли его остаться.

– Я получил повышение. Штаб-квартира корпорации, маркетинг.

Она даже не пыталась скрыть глубокое разочарование.

– Понятно. Это то, чего ты всегда хотел.

– Ага. – Он чувствовал себя последним подлецом, но выдавил залихватскую улыбку, с помощью которой всегда выходил из затруднительных ситуаций. – Я распорядился о переводе моих акций «Голубого грота» на твое имя.

Она поджала губы.

– Сколько ты за них хочешь?

– Нисколько. Я дал Пифани слово, что расстанусь с акциями, когда покину Мальту.

– За ту же сумму, которую отдал за них Трейвис. Разве не так? – спросила она с сарказмом в голосе, чтобы замаскировать обиду.

– Мне не надо денег. – Он уставился в потолок. Неужели нет ни малейшего шанса вывернуться, не задев ее чувства? – Я хочу, чтобы акции принадлежали тебе, только и всего.

– Почему? – Ее голос звучал с вызовом, что раньше ей не было свойственно.

– Мне было хорошо здесь. Ты... твоя семья помогла мне в трудную минуту.

– Ник, – произнесла она едва слышным шепотом, – я люблю тебя. Предоставь мне хотя бы один шанс. Давай поговорим.

Он намеревайся расстаться с ней без лишних сцен и надеялся, что она позволит ему с достоинством удалиться. Но нет, за несколько недель, проведенных ими врозь, она набралась уверенности. Его план сбежать, не причинив ей боли, был загублен.

– Тут не о чем говорить, – сказал он по возможности сухо.

– Моя любовь ничего для тебя не значит?

Ее горькое выражение лица говорило о том, что его уход причинит ей сильную боль.

– Ты только думаешь, что любишь меня, а на самом деле...

– Я люблю тебя по-настоящему.

– Ты так думаешь... – упрямо твердил он, не находя слов.

– Точно так же, как ты думаешь, что до сих пор любишь Аманду Джейн?

– ДУМАЮ? – Он впервые повысил голос. – Думаю? Я точно знаю, что люблю ее. И всегда буду любить. – Не успели эти слова вырваться, как ему тут же захотелось взять их назад. Дело было не в том, что они не соответствовали действительности – очень даже соответствовали; но мученический вид Джанны подсказывал, что лучше бы было сдобрить пилюлю спасительной ложью, что, собственно, и входило в его намерения.

– Я не пытаюсь занять ее место, Ник. – Ее ясные зеленые глаза заглянули в его. – Я знаю, что это не удастся никому и никогда. Но ты скорбишь по ней уже пять с лишним лет. Может быть, хватит? – Не получив ответа, она добавила: – Или ты собираешься провести остаток жизни в одиночестве?

Его планы на будущее не шли дальше решения очередной встававшей перед ним проблемы. Тем временем проблемы нарастали, как снежный ком. Сейчас ему не хотелось все это обсуждать.

– Ты ведь и Коллису говорила, что любишь его?

Она схватила его за руку.

– Говорила, но это было совершенно не то же самое.

Он вырвался. Джанна не оставляла ему другой возможности, кроме бесславного бегства.

– Ты уже в разводе?

– Нас разведут через две недели.

Он распахнул дверь и крикнул с порога:

– Вот тогда и поговорим.

Пробка от шампанского высоко взмыла в прозрачный осенний воздух и упала посреди сада Лифорт-Холла. Джанна и Пифани, подняв бокалы, ждали момента, чтобы осушить их в честь новобрачных. Одри и Эллис, сыгравшие свадьбу несколькими неделями раньше, в «Соколином логове», широко улыбались Уоррену и Шадоу.

– Хло всегда хотелось иметь отца, – заявила Шадоу, глядя ясными глазами на Уоррена..

– Теперь он у нее есть, – с гордостью сообщил Уоррен и повернулся к гостям. – Я ее удочеряю.

– Чудесно! – воскликнула Одри.

К ней присоединились остальные.

Джанна была счастлива за брата: его дела шли превосходно. Его имидж и личная жизнь нисколько не пострадали от недавнего кризиса. Пресса гонялась за ним еще ретивее, чем прежде; узнать его мнение стремились самые могущественные деятели. Однако у Уоррена не закружилась голова: он по-прежнему заботился только о будущем Англии, серьезно относился к своему членству в палате лордов и почти никогда не пропускал голосования.

– За Шадоу и Уоррена! – провозгласила тетя Пиф, когда бокалы были наполнены. – За постоянство их любви!

Хрустальные бокалы встретились над столом с мелодичным звоном. Потом Уоррен обнял Шадоу и поцеловал ее так крепко, что эту сцену вырезали бы из репортажа, если бы и здесь торчала телевизионная бригада из тех, что почти неотступно следовали за Уорреном. Джанна зажмурилась, представив себе, как Ник заключает ее в объятия при аналогичных обстоятельствах. Ее развод вступил в силу уже несколько недель назад, а от Ника по-прежнему не было ни слуху ни духу. Иного она не ожидала: сцена в ее кабинете, которую она непрерывно проигрывала в памяти, стала жирной точкой в короткой истории их отношений.

Он ее не любит! Надо отдать ему должное: он никогда не утверждал иного. Это она вновь и вновь повторяла, как сильно влюблена. Он же в итоге пренебрег этим. Для него имела значение только его работа. И Аманда Джейн.

– Ты – следующая на очереди, – прошептала ей тетя Пиф.

Джанна снисходительно улыбнулась. Во время своего последнего посещения Мальты Ник отдал дань вежливости и навестил тетю Пиф, заронив надежду на свое возвращение. – Вам с Ником на роду написано быть вместе.

Джанне отчаянно хотелось в это верить, однако действительность была совсем не такова. Ее жизненная стезя просматривалась уже вполне отчетливо, и на ней не было следов Ника: ей предстояло стоять у руля гостиничной сети, основанной тетей Пиф. «Голубой грот» пользовался таким успехом, что Джанну постоянно донимали предложениями открыть такие же отели на Коста-Эсмералда и на Менорке.

Дворецкий ввез на тележке свадебный торт – выбор Шадоу, ее любимую «Шоколадную погибель». Уоррен подмигнул Джанне и подошел к ней.

– Я несколько раз пытался дозвониться Нику в Атланту, – сказал он, – но он не отвечает на мои звонки.

Джанне хотелось крикнуть всем в лицо: хватит о Нике! Впрочем, они не виноваты в том, что ее рана еще слишком свежа, чтобы спокойно разговаривать на эту тему.

– Видимо, он слишком занят на новой работе, – стараясь казаться равнодушной, сказала она.

– Кстати, насчет новой работы: я слышал, что Коллис преподает теперь в Дорхемском университете. Какое падение!

Джанна не разделяла снобизма брата. Она считала, что, кроме Оксфорда и Кембриджа, есть и другие вполне достойные высшие учебные заведения.

– Два дня назад он женился, – сообщила брату Джанна.

– Перестань! – Уоррен рассмеялся и оглянулся на Шадоу.

– Я серьезно. Аннабел Свортмор стала миссис Коллис Коддингтон Пемброк.

– Из нортумберлендских Пемброков, – добавил Уоррен. – Откуда тебе это известно? Я нигде не читал об этом.

– Я приобрела его долю нашей собственности в Минера-Мьюз. Он не смог ее выгодно продать, а ему требовались деньги на женитьбу и переезд.

Уоррен изучающе посмотрел на сестру.

– Его брак тебя огорчил?

– Нет. – У нее была другая, более сильная причина для огорчения – отсутствие вестей от Ника.

Шадоу поманила Уоррена и попросила помочь ей разрезать торт. Джанна наблюдала за ними, радуясь, что брат обрел счастье. Одри принесла Джанне бокал с шампанским.

– Такси почти готов к собачьей выставке в Афинах.

Джанна пила шампанское, испытывая благодарность к Одри, отвлекавшей ее от неприятных мыслей. Собачий ортодонт, порекомендованный Джанной, исправил щенку прикус, а многочасовая дрессировка подготовила его к выступлению на ринге. Джанна скучала по Такси, потому что он был связан для нее с Ником, однако знала, что ему гораздо лучше с Одри. Та обожала песика и почти не спускала с него глаз – сейчас он находился на втором этаже, где можно было спокойно подремать, – боясь, как бы и с ним не случилась какая-нибудь неприятность.

– Хочу поблагодарить тебя, – голос Одри стал серьезен, – за то, что ты вернула Иена. Все эти годы Пиф была добрым ангелом для меня и всей нашей семьи, а мы ничего не могли сделать, чтобы ей помочь. Ты совершила такое большое дело! – Одри поцеловала Джанну в щеку.

Джанна крепко обняла ее и долго не выпускала из объятий. Одри редко проявляла свои чувства, даже оставаясь с кем-либо с глазу на глаз, однако после смерти Реджинальда она все больше оттаивала.

– Пойдем, посмотрим на Хло, – предложила Одри. – Уверена, что Такси тоже готов проснуться.

Они поднялись наверх кратчайшим путем – по лестнице, предназначенной для слуг, – и быстро достигли спален. В недавно приспособленной для Хло детской няня Форсайт одевала девочку в белое платьице с кружевами.

– Я купила его в Париже, – гордо сообщила Одри. – Мне нравится роль бабушки. – Она забрала малышку у няни и осторожно взяла ее на руки. – Надеюсь, у тебя будет много братиков и сестричек.

Хло засмеялась, с ней заодно засмеялась Одри.

– Ты слышала, Джанна? Хло сказала «баба». – Поворковав с ребенком, Одри потребовала: – Скажи «тетя Джанна».

Тетя Джанна? Джанна стояла как громом пораженная. Значит, ее, как и тетю Пиф, ждет деловитая жизнь, лишенная личного счастья? Еще несколько минут назад Джанна полагала, что смирилась со своим положением, но сейчас, глядя на Хло на руках у Одри, испытала невыносимое желание иметь собственного ребенка. Ребенка от Ника.

Она поспешила выйти из детской, твердя про себя, что у нее достаточно времени, чтобы привыкнуть к жизни «тети», как привыкла к ней Пифани. Просто сейчас ей было невыносимо больно смотреть на малышку и понимать, что самой ей никогда не родить от Ника детей.

– Схожу за Такси, – бросила она через плечо, удаляясь.

В холле Джанна встретила Шадоу.

– Не беспокойся за дочку. С ней теперь бабушка. Она рассказывает внучке, сколько у нее будет братьев и сестер.

– Именно это и нужно Хло, – подтвердила Шадоу. – Братья и сестры. Но я уже не буду вынуждена пользоваться услугами банка спермы.

У Джанны не хватило сил на продолжение разговора о больших и счастливых семьях.

– Я иду за Такси.

– Пойдем вместе. Пускай Хло побудет с бабушкой.

Такси терпеливо дожидался людей у двери. Джанна взяла его на руки и поцеловала его шелковистый хохолок.

– Ник вернется, – неожиданно сказала Шадоу. Джанна мысленно поклялась, что задушит любого, кто еще раз упомянет при ней Ника Дженсена, но на Шадоу было невозможно сердиться. Ее вид свидетельствовал о безграничном довольстве. А ведь она всю жизнь была лишена нормальной семьи и до самого недавнего времени страдала от одиночества. Только теперь Джанна поняла, что пришлось пережить Шадоу.

– Я не рассчитываю на его возвращение, – ответила Джанна. В ее голосе прозвучало больше горечи, чем она могла допустить.

– Он все равно вернется, уже навсегда. Возможно, он не помнит Варен, но в глубине души чувствует, что должен быть с тобой.

– Повторяю: я не рассчитываю на его возвращение. Меня другое заботит, – продолжала Джанна, стремясь переменить тему. – Я хочу засадить Тони Бредфорда в тюрьму. Он, наверное, считает, что легко отделался, но я устрою ему сюрприз.

– Ты нашла кубок Клеопатры?! – воскликнула Шадоу.

– Нет, – созналась Джанна. – Но у меня есть одна идея. Из слова «кубок» как будто бы следует, что это чаша. – Шадоу кивнула, и Джанна продолжала: – На самом деле это не так. Судя по описанию, он представлял собой сосуд для питья в форме полумесяца. «Кубком Клеопатры» он назван за свою необыкновенную красоту, а в ту эпоху Клеопатра была образцом красоты.

– Существует ли его изображение? – спросила Шадоу.

– Нет, все изображения погибли во время войны. Но один мальтийский священник прислуживал до войны у алтаря и дважды в неделю протирал кубок. Теперь у меня есть вполне достоверный набросок. Я разослала копии рисунка по музеям. Надеюсь, где-нибудь этот предмет узнают.

– Почему вы с Ником не работаете вместе?

– Ник согласен с официальной версией смерти своего друга. Он слишком занят карьерой, чтобы помогать мне.

Шадоу покачала огненной головой.

– Он боится навлечь на тебя беду.

– Нет, – усмехнулась Джанна.

Шадоу до невозможности романтична!

– И, по-моему, не напрасно, – отчеканила Шадоу. – Призываю тебя к осторожности. Не забывай, что Тони Бредфорд – хладнокровный убийца.

26

Тони одним залпом осушил рюмку и уставился на сидевшего напротив него мужчину. В сумраке кабинета в Мдине высокий, хорошо одетый француз не был похож на лучшего детектива Европы. Казалось, его место – среди снобов «Жокей-клуба», французских аристократов, потягивающих отборный коньяк и сравнивающих биржевые котировки. Однако репутация Жеспара и грандиозные суммы, которые он брал за свои услуги, свидетельствовали о его непревзойденных способностях.

– Найти вашего сына не составит труда.

– Я слышал это и раньше. Куда он мог подеваться без денег и без паспорта? Однако на Коста-дель-Соль его нет.

Жеспар улыбнулся самоуверенной улыбкой, безмерно раздражавшей Тони. Если бы найти Керта действительно было так просто, то двое предшественников француза уже давно пировали бы на свои гонорары.

– Керт пропал четыре месяца назад, – повторил Тони самый тревожный факт. – Он разбирается только в яхтах и машинах. Наверное, нашел работу...

– Таково самое естественное соображение, и ваш сын это понимает. Он не хочет, чтобы вы его нашли, поэтому залег на дно. Я не стану напрасно транжирить ваше время и деньги, перепроверяя ложные версии. – Француз встал и, уходя, бросил: – Я буду держать вас в курсе дела.

Тони проводил его недовольным ворчанием, хотя в глубине души сознавал, что этот детектив даст сто очков вперед прежним. Сам Тони старался не иметь дела с лягушатниками с самой войны, когда они обнимались с нацистами в Алжире, пренебрегая страданиями союзников. Однако он был готов переменить свое отношение к этой нации, если Жеспар найдет Керта.

Наливая себе еще коньяку из спрятанной в саркофаге бутылки, Тони в который раз казнил себя за то, что не предугадал, на что способен Керт из-за смерти Ронды. Ведь сын спал с этой безмозглой шлюхой не один год; она для него немало значила. Видимо, он действительно любил ее. Тони хорошо знал это чувство, даже слишком хорошо. Он позволит сыну вернуться домой, простит ему все его глупости и предоставит выбор из двух неглупых женщин, которых сам для него подобрал.

После этого Тони сможет спокойно сойти в могилу, зная, что у империи будет достойный наследник, носящий его имя. Он выпил еще коньяку и задумался над ситуацией. Собственно, ему требовался не один наследник, а больше. Принцесса Уэльская подарила королеве Елизавете двоих внуков. «Наследник и запасной игрок», как окрестили британские таблоиды сыновей принцессы Дианы.

– Вот и мне хочется того же. Мне это необходимо! – сказал он в рюмку, словно это был колодец, над которым можно загадать желание. – Два внука! Я еще поживу, чтобы воспитать из одного из них своего преемника.

Под действием коньяка он как-то размяк. Его посетила мысль, что игра с Пифани еще не окончена: он по-прежнему может одержать в ней победу. У ее Джанны нет наследников, не говоря уже о запасных. У нее нет даже кавалера! Тони довольно хмыкнул. Ему донесли, что Ник Дженсен появился на Мальте, но в тот же день улетел. До этого Тони побаивался, как бы эта парочка не превратилась в любовников. Это было бы невыносимым напоминанием об истории Йена и Пифани.

Он припомнил звонок Дженсена. Этому негоднику хватило дерзости, чтобы изобразить голос Макшейна! Тот единственный звонок поверг Тони в трепет, и не потому, что голос звучал в точности как у Йена и Тони поверил в привидения, а потому, что он дал волю воображению. На одно короткое мгновение он представил себе свое будущее: Дженсен всаживает пулю ему в голову! Месть за Макшейна...

Разумеется, это продолжалось недолго – слишком внезапно его разбудил тогда дурацкий звонок. У Дженсена не хватило наглости, чтобы перезвонить. Он поторопился обратно в Атланту, чтобы оттуда навязывать всему свету единственное, чего ему пока недостает, – «Империал-Кола».

Допив коньяк, Тони вернулся к письменному столу, собираясь еще поработать. Он уже несколько недель подряд уделял основное внимание поискам Керта и немного запустил дела. Он просмотрел приглашения и сделал пометки для секретаря свериться с его расписанием и ответить согласием почти на все. Консультанты по связям с общественностью рекомендовали ему восстановить свой имидж активной общественной деятельностью и крупными пожертвованиями.

Керт едва не пустил его по ветру, но серия ловких маневров спасла доброе имя Бредфордов. Репутация общественного лидера и успешного бизнесмена была для Тони важнее всего остального. Он мечтал, как его внуки станут рассказывать своим детям об отважном пилоте британских ВВС, основавшем семейную династию.

– Я – герой! – заверил Тони самого себя, с теплотой вспоминая свои отважные вылеты. – А Макшейн был всего лишь заурядным репортером. Ничтожеством, как и Дженсен.

Отодвинув приглашения, Тони взялся за обобщающий доклад фирмы «Вестбери, Нимрод энд Хаузер», запечатанный в простой конверт. Речь в докладе шла, видимо, об одном деловом партнере, в котором Тони не был более заинтересован. Печать свидетельствовала, что бумаги пришли как раз тогда, когда Тони выгнал частных детективов, которые много лет следили по его поручению за Пифани и прочими персонами, способными причинить ему неприятности.

В прежние времена он бы тотчас нанял другого детектива для слежки за партнерами и Пифани, но после исчезновения Керта остальное отошло на второй план.

Он едва не бросил доклад в корзину, не читая, но в последний момент передумал и, как выяснилось, не зря. В конверте оказались сведения о Нике Дженсене. Тони проглядел их, потом прочитал подробно. Скомкав листок, он запустил им в зеркало.

Сукин сын! Чертов Дженсен не осел в Атланте, а уволился и исчез.

Уоррен заметил Джанну на галерее для посетителей, когда выступал в палате лордов. Под хор голосов, повторявших: «Отлично, Лифорт!», «Поздравляем, Лифорт!» и «Так ему и надо, премьеру!», он, закончив речь, бросился за сестрой.

– Ты нашла свой кубок! – догадался он, заметив ее довольную улыбку. Некоторое время назад на посланный Джанной набросок положительно откликнулись из Глазго, из коллекции Баррелла. С тех пор она пропадала в Шотландии, пытаясь доказать, что речь идет о мальтийской реликвии.

– Нет сомнений, что это кубок Клеопатры, – ответила она шепотом, словно в палате лордов сновали шпионы. – По документам это старая чаша этрусков из Турции, однако приобретена она у одного торговца предметами старины, известного перепродажей краденого.

– Как ты докажешь, что это не изделие этрусков?

– По составу серебряного сплава, – ответила Джанна с горделивой улыбкой.

– Разумно. – Большинство не имели понятия, что мальтийское серебро отличается большей чистотой сплава, что можно было установить с помощью несложного анализа.

– Перекусим? – Уоррен повел Джанну по коридору к «Епископскому бару», куда пускали только членов палаты.

– Руководство музея согласилось допустить к экспонату экспертов из Национального научного фонда искусств, – рассказывала Джанна. Официант тем временем усаживал их за столик. – Не сомневаюсь, что их заключение будет положительным. Одновременно я отправила в Турцию следователя, занимающегося подделками произведений искусства, Ведь по документам кубок проходит как подлинное изделие этрусков. Что, по-твоему, выяснилось?

– Документы поддельные? – По сигналу Уоррена к их столику понесли его излюбленное блюдо – лосось холодного копчения под укропным соусом.

– Вот-вот. К тому же в соответствии с этими бумагами получается, что кубок попал в Турцию из Ливии сразу после войны. Видимо, прежде он находился в руках частного коллекционера. Следователь скоро передаст мне копии ливийских документов, оформленных для вывоза. Держу пари, что я выйду по бумажному следу прямо на Тони Бредфорда.

– Если он не проявил беспечности, то ни на одном документе не стоит его подпись.

– Возможно, но я подозреваю, что он держал кубок при себе до конца войны, чтобы заработать на нем как можно больше.

– Тебе следует показать эти документы в отделе Скотленд-Ярда, занимающемся предметами искусства и старины. Я знаком с сержантом детективной службы Энтони Расселлом – непревзойденным специалистом.

Про себя Уоррен восхищался упорством Джанны. Она проверила тысячи документов и разослала сотни запросов, пока не наткнулась на след.

– Получив надежные доказательства, я подам на Тони Бредфорда в суд.

– Надо постараться, чтобы он не пронюхал о твоих действиях раньше срока, – предупредил Уоррен.

– Не беспокойся, музейный совет сам заинтересован в соблюдении секретности. Им совсем не улыбается быть обвиненными в приобретении краденого и в сокрытии сделки. Впрочем, их не в чем винить. Для идентификации кубка потребовался мой набросок. – Она помолчала, позволив официанту поставить на столик блюдо с лососиной. – На случай, если Тони все-таки узнает о расследовании и попробует уничтожить улики, я поместила копии всех бумаг в сейф банка «Ллойдс».

– Все равно тебе надо проявлять осторожность. Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Зачем же ты пытаешься меня отравить? – Джанна шаловливо улыбалась, не обращая внимания на его серьезный тон.

Она потыкала лососину вилкой.

– Кажется, я читала, что больше сотни пэров заболели сальмонеллезом, однажды здесь закусив.

– Это было больше года назад, бесстыдница! Лордов кормят со всей осмотрительностью. – Глядя, как Джанна пробует угощение, он боролся с желанием спросить ее о Нике, однако она так сияла, что он поборол себя. О Нике по-прежнему не было никаких вестей. Первое впечатление Уоррена о людях потом обычно подтверждалось: Коллиса он невзлюбил уже в тот момент, когда впервые пожал ему руку; однако в отношении Ника он, судя по всему, сильно ошибся. – Ты надолго в Лондон?

– Пока комитет не разберется с кубком, а Расселл не проверит документы.

– Шадоу будет в восторге от твоего приезда. Ей захочется кое-что тебе показать.

– Она ждет ребенка?

– Нет, над этим мы пока только работаем. Она придумала новую вкусовую гамму для своих съедобных трусиков – «Плод страсти». Завтра за ужином она подаст их на десерт – в четвертый раз подряд. Слуги, несомненно, растрезвонили об этом везде. Ей захочется узнать и твое мнение.

Джанна рассмеялась. После отъезда Ника Уоррен впервые услышат ее беззаботный смех.

– Значит, Шадоу нисколько не изменилась?

Уоррен покачал головой и, продолжая жевать, ответил:

– Она – именно то, что нужно, хотя и сводит меня с ума своим гаданием и астрологическими прогнозами. – Он не стал говорить об уверенности Шадоу в том, что Ник вернется к Джанне. – Чуть не забыл! Вчера вечером звонила мама: Такси завоевал первый приз на выставке.

– Не может быть! Ник тоже не поверил бы.

– По правде говоря, им пришлось помазать ему носик тушью. – Уоррен не стал реагировать на ее упоминание Ника Дженсена. Какой был бы прок от разговора о нем? При всей уверенности Шадоу в том, что Нику и Джанне суждено быть вместе, Уоррен имел на этот счет серьезные сомнения. Его беспокоила мысль, что Джанна никогда больше не влюбится. Еще одна тетя Пиф!

Ник стоял на балконе гостиничного номера в Марбелье, глядя на необъятный простор Средиземного моря. Потрепанный брезентовый козырек, когда-то ярко-зеленый, но ставший от солнца оливковым, хлопал на ветру. На горизонте виднелась обычная для вечернего времени процессия нефтеналивных танкеров, которые даже на таком расстоянии казались мастодонтами, с трудом продравшимися между Геркулесовых столбов. Несколько недель назад, прибыв в Марбелью, Ник восхищался этим зрелищем. Сидя в шатком шезлонге, он, закинув ноги на балконное ограждение, размышлял о том, как ему отловить Керта Бредфорда, с удовольствием поглядывая на цепочку танкеров.

Теперь восторги были забыты.

Вооружившись фотографией Керта, вырезанной из газеты «Тайме оф Мальта», Ник прочесывал Коста-дель-Соль, как голодная ищейка в поисках пищи. Дни превратились в недели – бесконечные, одинокие недели. Керт исчез бесследно. Ник не испытывал больше удовольствия ни от величественного каравана на горизонте, ни от белых песчаных пляжей.

Он вернулся в свой маленький номер с зелеными стенами. Обстановка лишена даже намека на самую убогую фантазию: один стул и опостылевшая кровать. Матрас прогнулся под его тяжестью; он в который раз уставился в потрескавшийся потолок.

– Брось ты это дело! – произнес он вслух.

«Нельзя!» – ответил внутренний голос.

«Доверься волне, не противься потоку», – вспомнил он любимую поговорку Трейвиса. Было бы проще всего умыть руки, сдаться, согласиться с официальной версией смерти Трейвиса Прескотта. Однако Ник не мог так поступить. Он считал своим долгом выяснить истину.

Ник не сомневался, что либо Тони, либо Керт, а возможно, и оба вместе позаботились об уходе Ронды из жизни. Они боялись, что она может заговорить и правда о том, кто отравил Трейвиса, выплывет наружу. Ключом к загадке был Керт. Почему он пропал?

О том, чтобы уехать из Марбельи, не найдя Керта, не могло быть и речи. Ник отказывался впредь доверяться волне и не противиться потоку. Он не собирался доживать свой век с чувством собственной беспомощности – тем самым, которое не оставляло его в далеком прошлом, прежде чем он познакомился с Прескоттами.

Уже в который раз он пожалел, что с ним нет Джанны. Она отличалась методическим подходом к проблемам и редким умом. Она бы увидела то, что не в состоянии разглядеть он. Однако о звонке ей тоже не могло быть речи: он и помыслить не смел о том, чтобы подвергнуть ее опасности.

– Надо догадаться, в какое такое место никто никогда не заглянул бы в поисках Керта, – сказал он в потолок.

Потом он представил себе, что перед ним не трещины в штукатурке, а береговая линия Коста-дель-Соль. От Торремолиноса до Пуэрто-Банус путь был неблизок, но Ник сомневался, что Керт добрался до самого Торремолиноса. Пешком, без денег и паспорта он не смог бы преодолеть такое расстояние. Тем не менее Ник проверил Коста-дель-Соль от края до края и нигде не нашел даже следа Керта.

– Так куда никто не заглянул бы, никто и никогда? – снова обратился он к потолку. – Туда, где его проще всего найти.

Ник мысленно поблагодарил потолок. В процессе поиска он уже столкнулся с одним из работающих на Тони детективов, выслеживающих Керта и придерживающихся версии, что тот нанялся ночным портье или мойщиком автомобилей.

– Идиотизм! – сказал Ник. Видимо, он медленно, но верно сходит с ума. Он уже разговаривает сам с собой и не отвергает с порога предположение, будто Керт Бредфорд, субъект отнюдь не семи пядей во лбу, додумался бы спрятаться у всех на глазах.

Керт должен носить грим, рассудил Ник. У него слишком много приятелей из привилегированных кругов плюс папашины шпики, чтобы столь нагло пренебрегать опасностью. Ник продолжал изучать потолок; неожиданная догадка возрождала надежду отыскать негодяя.

Место, где его никто не стал бы искать. У всех на виду. Там, где можно работать, не опасаясь лишних вопросов.

Через несколько секунд у Ника был готов ответ. Чепуха? Но попробовать не мешает.

Следующие две недели были посвящены методичному поиску, начавшемуся в Торремолиносе. Ник продвигался на запад и, достигнув Пуэрто-Бануса, решил, что его подвела интуиция.

В маленькой бухте, отражающей месяц, покачивались на волнах шикарные яхты. Вдоль берега пестрели элегантные закусочные с закрытыми на зиму террасами; внутри, впрочем, хватало посетителей, ужинающих, по средиземноморскому обычаю, на ночь глядя. Ник огляделся, чтобы проверить, не пропустил ли он какой-нибудь из ночных клубов. Он уже раз пять наведывался в Пуэрто-Банус, исходя из того, что Керта по привычке должно тянуть в местечки пошикарнее. Однако, глядя на фотографию Керта, все только разводили руками.

Ник перевел взгляд на крупную яхту, стоявшую не якоре довольно далеко от берега. Ее французское название в переводе означало «Клетка с притворщиками». Он нанял катер и переправился на борт плавучего ночного клуба.

Там он вновь стал вглядываться в лица окружающих. Фотографию он уже никому не показывал, зная что мужчины, выдающие себя за женщин, обычно образуют весьма сплоченную группу. Если Керт действительно работает в одном из здешних многочисленны: клубов, где в роли женщин выступают артисты-мужчины, то ему мгновенно донесут о появлении нового шпика.

Удостоверившись, что среди официантов Керта нет, Ник прошел в бар и протиснулся между мужчиной, который вполне мог оказаться женщиной, и женщиной которую он сразу заподозрил в том, что она – мужчина.

– Como esta? – спросила женщина, призывно глядя на ширинку Ника.

– Я не говорю по-испански.

Ник заказал свой излюбленный «Бушуокер» и полу пил водянистый томатный сок с парой капель текилы Неторопливо отхлебывая коктейль, он изучал посетителей.

Теперь, побывав в двадцати с лишним ночных клубах, он уже не удивлялся, до чего ловко мужчинам удается выдавать себя за женщин, причем красивых. Тем не менее, в подобном заведении он чувствовал себя не своей тарелке. Агрессивные загримированные мужчины упорно с ним заигрывали. Он научился их отшивать, но все равно ощущал неудобство и некоторую брезгливость.

Поняв, что у стойки Керта нет, Ник отвернулся о бара и, продолжая потягивать недоброкачественную имитацию «Бушуокера», стал вглядываться в клиентов за столиками. Он уже знал здешние порядки. Скоро должно было начаться представление, в котором исполнители-мужчины будут изображать знаменитостей женского пола – незнакомых ему европейских актрис певиц, а также американок: Джуди Гарланд, Мэрилин Монро, Барбару Стрейзанд и Бетт Мидлер.

Свет померк, прожекторы осветили тесную сцену. Ник сомневался, что Керт окажется среди талантливых актеров, которые не только удачно изображали женщин, но и прилично пели и танцевали. У Ника не было оснований подозревать у Керта артистические способности. Тем не менее он добросовестно изучал все физиономии, особенно хористок, чьи обязанности ограничивались задиранием ног.

К четвертому акту Ник был полностью обескуражен. Ни одно лицо даже отдаленно не походило на физиономию Керта. Предстояло проверить еще два клуба, но он начинал подозревать, что опять попал пальцем в небо.

– Cigarillos! Cigarillos! – закричал переодетый женщиной мужчина, торговавший в перерыве табачными изделиями.

Ник обернулся и увидел личность, державшую поднос с сигаретами так, как это делали статисты в фильмах 40-х годов. Высокий рост, мощные икры, волосы цвета свекольного сока и толстый слой косметики.

Ник с отвращением отвернулся. Хватит с него местного «Бушуокера», придется заказать пиво. В следующую секунду он вздрогнул. Обернувшись, он вгляделся в темноту, где «женщина» продавала клиенту за столиком пачку сигарет.

Керт! Это был он! Никаких сомнений: его выдавали глаза, несмотря на лиловые тени и длиннейшие накладные ресницы. Ник едва не расплылся в победной улыбке. Не хватало только завопить: «Попался!» Успех вполне мог обернуться провалом. С Кертом надо было разговаривать с глазу на глаз.

Ник поспешно вышел из бара и вернулся на берег. Там он решил ждать, устроившись в темном месте, откуда ему было видно всех тех, кто покидал клуб. Прошло несколько часов, прежде чем из заведения выбрались на катерах все посетители. Потом на берег стали понемногу прибывать актеры.

Луна то и дело ныряла за тучи, обещавшие еще до наступления утра пролиться дождем, однако Ник все-таки заметил Керта, сошедшего на берег: того выдал слишком уж необычный свекольный парик. Другие его коллеги приплывали парами или с клиентами, одного лишь Керта никто не сопровождал. Ник молча зашагал за ним по улице, прячась в тени домов.

Когда людный порт остался далеко позади, Ник набросился на Керта и опрокинул его на землю умелой подножкой. Оба рухнули на брусчатку и пару раз перекувырнулись через голову. Дурацкий парик слетел с головы Керта и очутился в луже. Ник схватил противника за горло и стал душить. Глаза Керта в ужасе расширились, он из последних сил боролся за жизнь.

– Выбирай, – процедил Ник сквозь зубы, борясь с желанием немедленно прикончить этого ублюдка, – либо расколешься, либо подохнешь.

Солнце почти село, когда самолет Джанны приземлился на следующий день в аэропорту Лука-Филд. Ранний зимний закат, окрасивший небо и землю в коралловые и сливовые тона, несколько уступал по яркости летнему, покорявшему гостей «Голубого грота», однако и сейчас любимый остров сиял, как изделие из янтаря. Джанна взяла такси и покатила в «Соколиное логово». Она испытывала такой подъем, что ей было трудно сдерживать улыбку. Теперь она могла неопровержимо доказать, что именно Тони Бредфорд украл кубок Клеопатры! Сержант Расселл подтвердил, что подпись, удостоверявшая принадлежность кубка к некой частной коллекции, была поставлена Тони Бредфордом, а Интерпол нашел в Ливии антиквара, который мог уверенно опознать Тони Бредфорда как того самого человека, который продал кубок турецкому торговцу.

Бросив Тони за решетку, Джанна, конечно, не расквиталась бы с ним за убийство Йена, однако она надеялась, что крушение врага принесет тете Пиф моральное удовлетворение. Она с нетерпением ждала момента, когда поставит ее в известность о своих достижениях. В последние недели, когда кольцо вокруг Тони неуклонно сжималось, она едва сдерживалась, чтобы не позвонить тете. Но ей хотелось сначала все разложить по полочкам, а уж потом идти к ней. Джанна ощущала себя виноватой: ведь она все-таки не сдержала слово оставить Тони в покое. Тем не менее она не сомневалась, что тетя Пиф простит ее, как только узнает, что она может доказать виновность Тони в краже национального достояния.

«Соколиное логово» встретило ее незапертой дверью и вкусным запахом домашнего хлеба, доносящимся из духовки Клары. В библиотеке зазвонил телефон. Никто не поторопился снять трубку, поэтому это сделала Джанна, удивляясь отсутствию Клары и тети.

– Джанна? Это Джерри Кей. Я раздобыл сведения, о которых вы просили.

– Отлично! – Джанна изобразила энтузиазм, мысленно упрекая себя за то, что не поставила Джерри в известность, что более не испытывает интереса к тому, сообщал ли Йен Макшейн властям о краже кубка. У нее и без того хватало улик, чтобы затянуть петлю на шее Тони.

– Макшейн действительно доложил командованию в Александрии, что Энтони Бредфорд крадет церковные реликвии. Не знаю, как это ему удалось, но он приложил к донесению список украденных предметов и сообщников Тони. Донесение находилось не среди официальных документов, а в куче необработанных сопроводительных бумаг. По этой причине я наткнулся на него только теперь. На поиски ушло несколько недель.

– Список?! Вы нашли список? – До каких пор будет продолжаться ее везение? Список – это последний гвоздь в гроб Тони. Она переписала со слов Джерри фамилии сообщников. – Большое спасибо. Вы оказали мне огромную помощь. – Она автоматически понизила голос, хотя рядом не было ни души: – Никому не говорите об этом, Джерри, но я нашла кубок Клеопатры! Спасибо вам за науку: я послушалась вас и пошла по бумажному следу.

На объяснение того, как была доказана вина Тони, ушло несколько минут.

Джерри поздравил ее с победой. В его голосе звучала гордость учителя.

– Но мне странно, – добавил он (Джанна представила себе его недоверчивое выражение), – что Бредфорд убил Йена. Из добытых мною документов ясно следует, что Макшейн не разглашал своего расследования. Донесение так и не попало на нужный стол. Как же о нем прознал Бредфорд?

– Не понимаю, – призналась Джанна.

– Не было ли у Бредфорда другой причины убить Йена?

– Видимо, была, – ответила она. – Это я и собираюсь выяснить. Моя тетя вправе знать истинную причину смерти Йена.

– Как вы думаете, когда власти предъявят ему обвинение?

– До этого пройдет еще немало времени. Интерпол и Скотленд-Ярд связались с мальтийской полицией. Им хочется абсолютной уверенности в надежности доказательств. – Джанна перевела дух; она была так возбуждена, что тараторила как пулемет. – Я перед вами в неоплатном долгу. Не сомневаюсь, что список сообщников Тони очень нам поможет. Некоторые из них, наверное, еще живы. Кто-то обязательно заговорит.

Побеседовав еще некоторое время, они распрощались. Джанна немного посидела с трубкой в руке. Ее так и подмывало позвонить Нику. Она никак не могла его понять. Трейвис Прескотт заменил ему родного брата. Как он мог согласиться с версией, что Трейвиса убила Ронда? Раньше он был совершенно уверен, что в этом замешаны Бредфорды. Потом умер Остин, и Ник вернулся на Мальту совсем другим Человеком.

Она принялась звонить в Америку. Она получила бы громадное удовлетворение, сообщив Нику, что сама отомстила за смерть Трейвиса и Йена. Но внутренний голос подсказывал, что истинная причина звонка не в этом. Просто она хотела предоставить ему еще один шанс.

– В нашем телефонном справочнике Ник Дженсен не значится, – сообщила Джанне телефонистка в Атланте.

– Он работает в отделе маркетинга или рекламы.

– Нет такого. Простите.

Озадаченная Джанна решилась на отчаянные действия.

– Тогда соедините меня с Марком Ноланом.

Прошло несколько минут, прежде чем Марк снял трубку.

– Говорит Джанна Атертон. Я знакомая Ника Дженсена. Мы с вами встречались в Лондоне.

– Разумеется, я помню. Как поживаете?

– Благодарю, неплохо. Как Гленнис?

– Превосходно! В очередной раз переоборудует дом. – Он засмеялся, и Джанна представила себе Гленнис: наверняка «просто помирает» от желания наставить мужу рога.

Его дружеский голос приободрил ее.

– Я пытаюсь отыскать Ника.

– Ника? – настороженно переспросил он.

– Да. У меня есть для него новости.

– Новости? – Теперь голос в трубке звучал откровенно неприветливо.

– Личного характера, – уточнила Джанна.

– Я буду рад передать их Нику. – Судя по тону, ни о какой радости говорить не приходилось. Как она ошиблась!

– Впрочем, это так, пустяки.

– Вы уверены? – с явным облегчением спросил Нолан.

– Совершенно. – Говорить больше было не о чем.

Она попрощалась и невидящим взглядом уставилась на полки с книгами. От недавнего приподнятого настроения не осталось и следа. Видимо, Ника перевели в другое место – скажем, в Нью-Йорк, где располагаются крупнейшие рекламные агентства. Скорее всего, он достаточно поведал приятелю об их отношениях, чтобы Марк знал – Ник не хочет с ней разговаривать.

Джанна прерывисто вздохнула и попыталась переключиться на что-либо другое. Тем более что она уже давно ощущала какое-то смутное беспокойство. Джанна сморщила нос и принюхалась. Пахло подгоревшим домашним хлебом. Она бросилась в кухню, окликая Клару. Кухня была полна дыма. Джанна ухитрилась выключить духовку, однако не сразу нашла рукавицу, чтобы извлечь наружу обгоревшую буханку. Куда подевалась Клара?

Она побежала в помещение для слуг, крича на ходу: «Клара!»

Так и не найдя экономку, она помчалась наверх. На ступеньках валялась синяя комнатная туфля тети Пиф.

Догадавшись, что дело неладно, Джанна метнулась в тетины комнаты.

Там было темно, только со двора проникал кое-какой свет. Джанна зажгла лампу и обнаружила, что дверь в спальню распахнута. Сначала она подумала, что кровать осталась незастеленной после тетиного послеобеденного отдыха, но тогда пуховый платок не валялся бы на полу и на нем не красовался бы отпечаток подошвы. Джанна пожалела, что эксперты Форт-Халстеда не вернули ей револьвер, тайком взятый из тетиной тумбочки.

Неужели Тони Бредфорд узнал, что Джанна разоблачила его, и обвинил во всем тетю Пиф? Она решила, что произойти могло все, что угодно. Все в этой длинной истории, от убийства Йена до отравления Трейвиса и «самоубийства» Ронды, вызывало недоумение. Тони был способен на любую низость. Оставалось надеяться, чтобы своей неуемной жаждой мести она не навредила тете Пиф.

Джанна бросилась к телефону, чтобы позвонить в полицию, но ей помешал шум мотора во дворе. Только бы вернулась тетя Пиф! Она бросилась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и застыла в холле, когда распахнулась входная дверь.

– Клара! – крикнула она появившейся в двери экономке. – Где тетя Пиф?

– Честное слово, мисс Джанна, честное слово, я не знала, что ей плохо, пока не принесла чай. – Мощные плечи Клары заколебались, и она разрыдалась. – Мисс Пифани было очень плохо. Она не могла дышать.

Джанну охватил первобытный страх, почти паника. Как при отравлении олеандром!

27

Джанна взлетела на ступеньки больницы Святого Павла. К моменту ухода Клары тетя Пиф еще была жива, но экономка находилась в слишком расстроенных чувствах, чтобы как следует разузнать, что произошло с хозяйкой, знала лишь, что состояние тети Пиф находится «под контролем». Неужели Тони удалось отравить и Пифани? Джанну мучили подозрения: она помнила, что Трейвис перед смертью тоже испытывал трудности с дыханием.

В здании больницы Джанна не сразу разобралась, куда ей обратиться, и пристала к санитару, катившему тележку с грязной посудой и остатками ужина. Тот отправил ее в холл, где на дверях красовались надписи по-мальтийски и по-английски: «Qassis/Священник», «Klinika».

– В какой палате Пифани Кранделл? – спросила она дежурную.

Та, заглянув в список, ответила:

– К ней не допускаются посетители.

– Я Джанна Атертон, ее племянница. Мне необходимо поговорить с ее врачом.

– Минутку. – Дежурная сняла трубку и заговорила по-мальтийски.

Джанна разобрала в ее щебете только одно слово – «табиб», то есть «врач». Она утешалась тем, что Пифани окружена заботой. Она попала в больницу при университете, врачи которой оканчивали лучшие медицинские институты Европы и США. Больницу построили еще в средние века мальтийские рыцари, чтобы выхаживать крестоносцев, раненных на Священной войне. Теперь она могла похвастаться самым современным оборудованием и не роняла давнюю репутацию. Сознавая все это, Джанна все равно не могла избавиться от беспокойства.

К ней направился мужчина с синим значком на белом халате: «Д-р Видал».

– Вы интересуетесь Пифани Кранделл?

– Да, я ее племянница. Что с ней?

– Точно узнаем через несколько часов, когда будут готовы результаты анализов.

– Это может быть олеандровое отравление, – выпалила Джанна, еще надеявшаяся, что тетю успеют спасти.

– Это не отравление, – сказал врач, и у Джанны отлегло от сердца. – Нам известно, что она страдает легочным эмболом. Анализы покажут, насколько обширно повреждение.

– Что такое легочный эмбол?

– Сгусток крови, попавший в легкие. Он разросся в легком и теперь буквально лишает ее воздуха.

– Господи, почему я раньше не заставила ее обратиться к врачу? Она уже много месяцев жаловалась на здоровье.

– А почему она сама не обратилась к врачу? Видимо, в последние дни она страдала от мучительных болей.

– Она не любит врачей. Я бы настояла, но давно согласилась с ее суждением: мол, все дело в возрасте, надо просто больше отдыхать.

Он недоверчиво покачал головой.

– Можно мне с ней увидеться? – спросила Джанна.

– Она под наркозом. Если вы заглянете ближе к полуночи, у меня уже появятся результаты анализов, а она будет бодрствовать.

– Я хочу взглянуть на нее, хотя бы мельком!

Врач с недовольным видом повел ее в отделение интенсивной терапии. Тетя Пиф лежала в постели с капельницей над рукой, от ее ноздрей отходили светло-зеленые трубки, по которым подавался кислород. На мертвенно-бледном лице выделялись только черные ресницы.

Женщина, еще недавно казавшаяся непобедимой, сейчас выглядела беззащитной, ее дыхание было прерывистым, и казалось, что каждый ее вздох может оказаться последним. Чтобы не застонать, Джанна зажала себе рот рукой.

– Она выживет?

Доктор Видал старался не смотреть ей в глаза.

– Я смогу ответить на этот вопрос, когда получу результаты анализов.

– Поделитесь своим мнением. Что думаете лично вы?

Он больше не отводил глаза.

– Пятьдесят на пятьдесят. Может, выживет, а может... И, пожалуй, вероятность второго больше.

Джанна покачнулась от его слов, как от удара в лицо, но устояла.

– Вы сказали, что к полуночи она очнется. Можно мне будет с ней поговорить? – Лишь бы успеть сказать ей еще раз, как сильно она ее любит!

– Я разрешу вам поговорить с ней, – сурово ответил врач, – но при условии, что разговор будет совсем коротким.

– А у вас к тому времени будут результаты анализов и более полная картина ее состояния. – Он кивнул. – Если нужна какая-нибудь наша помощь... Я не пожалею денег. – Ей отчаянно хотелось хоть как-то помочь. – Я пришлю специалистов или отправлю ее в Цюрих, если возникнет такая необходимость.

– Мы делаем все, что можно сделать в ее положении. Перелета она не перенесет.

– Я знаю, что вы делаете все возможное. Просто я не хочу, чтобы она умерла. Она была мне как мать.

– Я бы советовал побыстрее собрать здесь всю семью.

Двигаясь рывками, как заводная кукла, Джанна добралась до телефона-автомата и позвонила Уоррену и Шадоу. Потом она позвонила в Вену, в отель, где проживали во время собачьей выставки Одри и Эллис, и оставила для них сообщение.

Часы в больничном холле показывали начало девятого. Тетя Пиф проведет в забытьи еще несколько часов. Внезапно Джанна поняла, что следует предпринять. Возможно, тетя не доживет до завтра. В таком случае предстоящая ночь – последний шанс поговорить с ней по душам. От мысли о возможной утрате у Джанны навернулись слезы на глаза, но она не позволила себе расплакаться.

Необходимо в точности рассказать тете Пиф, как погиб Йен. Даже располагая доказательствами того, что Тони украл кубок Клеопатры, Джанна до сих пор не понимала, зачем он убил Йена. Чем больше она размышляла над словами Джерри, тем больше недоумевала. Раз Тони не знал, что Йен доложил начальству о его связях с черным рынком, то зачем было совершать убийство? Тетя Пифани заслуживала того, чтобы перед смертью узнать правду.

Джанна села в машину и на полном ходу помчалась в Мдину. Лишь бы Тони Бредфорд оказался дома! Машина подпрыгивала на ухабах, усеивающих извилистую дорогу, что выводило Джанну из себя: ведь она мысленно репетировала объяснение с Тони. Она никогда в жизни не встречалась с ним, но неоднократно видела издалека. Он и сейчас не утратил осанистости, а в молодости и подавно должен был отличаться бычьим телосложением. Даже на расстоянии он внушал трепет.

Джанну пугала предстоящая встреча с убийцей, однако она подбадривала себя, твердя, что в этом заключается ее долг перед тетей Пиф. Ведь Тони убил того, кого она любила.

Достигнув безмолвного городка, она удивилась темноте. Безлунная ночь казалась в лишенной уличного освещения Мдине еще более темной. Фонари, вывешенные на стенах прошлой весной по случаю празднества, были сняты до следующей оказии. Джанна поставила машину перед дворцом Тони, ежась от тишины и острого чувства одиночества.

Слуга, приоткрывший дверь на ее стук, подозрительно уставился на позднюю гостью.

– Мистер Бредфорд дома? – спросила она. Слуга кивнул. – Передайте ему, что его хочет видеть Джанна Атертон.

Дверь захлопнулась у нее перед носом. У Джанны скребли на душе кошки. Через несколько минут слуга вернулся и поманил ее внутрь кивком головы. Она прошла за ним по сумрачному холлу и оказалась в кабинете, оформленном под египетскую гробницу.

Ей придавала мужества мысль, что это последняя возможность узнать правду о гибели Йена.

– Я Джанна Атер...

– Я знаю, кто вы такая. – Тони стоял за письменным столом. В руках у него был графин с бренди. Вблизи он выглядел старше, но не менее внушительно. – Желаете коньяку?

– Нет, благодарю. Я не просто заглянула на огонек.

– Я и не ожидал праздного визита. Чего вы хотите?

– Ответа. Я хочу знать, почему вы убили Йена Макшейна.

Он уставился на нее так, словно она была пришелицей с того света.

– Вам не занимать нахальства. Сначала вы обвиняете мою семью в убийстве этого Пирса...

– Прескотта. Трэйвиса Прескотта.

– Неважно. Потом вы пытаетесь навесить на меня какое-то отравленное печенье. Неужели вам и этого недостаточно?

Его оскорбленный тон удивил Джанну. Она проиграла в голове несколько вариантов его реакции, в том числе покушение на убийство, но столь похожей на настоящую обиды не ожидала. Она припомнила телевизионную пресс-конференцию. При желании Тони мог быть неподражаемым актером.

– Я не сделала вам ничего дурного, – возразила Джанна, хотя не была уверена в правдивости своих слов. – Вы сами во всем виноваты.

– Вы отняли у меня сына.

– А вы отняли у тети Пифани счастье всей ее жизни, убив Йена.

Тони засмеялся, вернее, отвратительно зафыркал, отчего у Джанны побежали по телу мурашки.

– Она могла бы обрести счастье, но сама его отвергла. Я сделал бы ее счастливой.

– Вы? Никогда!

– Я бы дал ей все. – Он обвел рукой кабинет. – Этот дворец, яхту, виллу в Кап-Феррат... все, что угодно.

Наконец-то Джанна все поняла.

– Вы влюблены в тетю Пиф. Вы любили ее все это время!

Он не сводил с нее ошеломленного взгляда.

– Поэтому вы и убили Йена, – заключила Джанна упавшим голосом.

– Я не говорил, что убил его. – Голос Энтони Бредфорда звучал искренне, но взгляд противоречил словам.

– Я знаю, что вы заманили его в ловушку. Вы стреляли в него из револьвера тети Пиф. Мы нашли тело. Баллистическая экспертиза подтвердила, что он был застрелен именно из этого револьвера. Смертельный выстрел произвели вы.

– Вы ничего не сумеете доказать.

– Я не хочу ничего доказывать. Я просто хочу рассказать тете Пиф правду. Она заслуживает...

– Ничего она не заслуживает! Послушать вас, так она прямо святая. А она всего-навсего обыкновенная потаскуха, ничем не лучше шлюхи со Стрейт-стрит. – Он выдвинул ящик и швырнул на стол папку. – Прочтите вот это. Она спала с тремя – с тремя! И ни за одного не вышла замуж.

Джанна покосилась на папку и увидела на первой странице дату – 1945 год. Тони следил за тетей Пиф на протяжении полувека. Любовь, превратившаяся в наваждение. Да он безумец! Она собралась с духом, понимая, что малейший признак слабости лишит ее надежды узнать истину.

– Трое за пятьдесят лет – вот уж не назовешь неразборчивостью в связях! Наверное, она пыталась искать замену Йену, но так и не нашла.

– Я был тем, кто ей нужен. Где был Макшейн, когда она голодала? Где он был, когда ей потребовалось эвакуировать отца с Мальты? Болтался по Африке и хвастался своим бесстрашием! Он не любил ее. Во всяком случае, не любил так, как я.

Отчаяние в его голосе вызвало у Джанны непрошеный прилив сочувствия. Ей потребовалось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, что перед ней убийца.

– Она считала, что вы предлагаете ей стать вашей женой, чтобы воспользоваться связями ее семьи.

Он допил коньяк.

– Я сам создал у нее такое впечатление. Какой дурак станет валяться в ногах у женщины, которая любит другого?

– Но Йена вы все-таки убили.

– Я ни в чем не сознался.

– Послушайте, вы знаете, что я не смогу этого доказать, значит, за его убийство вам не грозит тюрьма. Прошу вас, скажите мне правду! Тетя Пиф в больнице...

– В больнице?! Что с ней?

– Тромб в легких. Возможно, она не выживет. Я не...

– Она не может умереть. – Тони, вдруг сделавшийся очень старым, упал в кресло. – Она не может так поступить со мной. Она не может умереть!

В его голосе прозвучал такой неподдельный ужас, что у Джанны защемило сердце. Она села напротив него, придвинула стул к его столу, заглянула ему в глаза.

– Вы убили Йена.

– Я думал, что она полюбит меня, если он перестанет мешаться, – хриплым шепотом проговорил он.

Джанна затаила дыхание, чтобы не прерывать его исповедь, хотя ей хотелось крикнуть: «Я знала, знала!»

– Но разве она вышла за меня? Нет, она была слишком горда, слишком упряма! Даже когда она была беременна вами... – Он осекся, видя, как поразили Джанну его последние слова.

– Мной?.. – пролепетала Джанна, хватаясь обеими руками за край стола.

Тони захохотал сатанинским смехом.

– Чертовка! Она за столько лет не сказала вам правды!

У Джанны разрывалось сердце и пропал дар речи. Тетя Пиф – ее мать? А Одри? Она застыла, перебирая в памяти несчетные картинки из детства. На всех присутствовало улыбающееся тетино лицо. Теперь многое обрело смысл. Они так похожи характерами! У обеих серо-зеленые глаза. Но почему тетя Пиф молчала? И главное, почему она отдала ее сестре?

– Вашим отцом, – продолжал глумление Тони, – был офицер американского флота, как-то заскочивший на Мальту. Он погиб при странных обстоятельствах.

Последнее, по крайней мере, Джанна слышала от тети – то есть от родной матери. Но почему не всю правду?

– Но даже если бы он выжил, Пифани не стала бы его женой.

Довольная усмешка Тони говорила о том, что он наслаждается, посвящая Джанну во все эти подробности.

– Пифани не желала иметь от него ребенка: Она не хотела вас! – Он осклабился. – Она отправилась в Цюрих, чтобы сделать аборт, но в последний момент ей не хватило духу.

Джанна судорожно ловила ртом воздух. Ей трудно было представить, чтобы тетя Пиф, всегда обожавшая детей, решилась на аборт. Значит, вполне могло получиться, что она, Джанна, так и не появилась бы на свет. Смятение и душевная боль едва не повергли ее в рыдания тут же, в кабинете Бредфорда, но она не дала пролиться слезам, поймав его взгляд. Тони доставляло извращенное удовольствие сокрушать ее представление о тете Пиф.

– Она любит меня. Она всегда оказывалась рядом, когда я в ней нуждалась.

– Ну, конечно, поэтому и сбагрила вас сестре.

– Пока я росла, она проводила у нас по нескольку месяцев подряд, а когда ей приходилось отсутствовать, звонила мне через день.

– Почему же она не оставила вас у себя? Ведь это было бы так естественно.

Джанна отказывалась гнуться под его сокрушительными ударами. Ему не удастся поколебать ее веру в любовь тети Пиф. Конечно, ей было горько сознавать, что родная мать отдала ее своей сестре, но, видимо, на то были веские причины. Она никогда не давала Джанне оснований усомниться в ее преданности. Неужели какой-то безумец сможет все перечеркнуть?

– Неважно, с кем я жила – с ней или с Атертонами. Я люблю ее. Если я ее дочь, то это даже лучше.

Встав, она презрительно посмотрела на Тони.

– Вы – всего лишь жалкий, обозленный старик, которого никто не любит, даже собственный сын. Кто будет сожалеть о вашей смерти? А если умрет тетя Пиф, эту утрату будет оплакивать вся наша семья. Она так много значит для меня, что я не могу допустить, чтобы она перед смертью не узнала, что я все равно засажу вас за решетку.

Его глаза зловеще сузились.

– Я нашла кубок Клеопатры.

– Ну и что? – неуверенно отозвался он. – Что это доказывает?

– Я проследила его путь от самой Ливии. Эксперты докажут, что на документах на вывоз стоит ваша подпись. Салу Зерафа опознает в вас человека, продавшего кубок турку.

– Блеф! – сказал он, но без всякой убежденности.

– У меня есть также имена ваших сообщников по банде, – заявила она, торжествуя, и назвала несколько фамилий из списка, предоставленного Джерри.

В его взгляде все еще читалось недоверие. В кабинете воцарилась могильная тишина, какая властвовала должно быть, в гробницах фараонов, обобранных ради украшения жилища Тони. Наконец Тони заговорил:

– Вы, должно быть, считаете себя очень хитроумной? Тогда ответьте, надеетесь ли выбраться отсюда живой.

На это она отреагировала дерзкой улыбкой.

– Вы не посмеете поднять на меня руку: власти уже располагают всеми сведениями. Даже избавившись от меня, вы не предотвратите своего ареста. – Она направилась к двери, надеясь, что он не настолько безумен, чтобы не понять логику ее доводов. – Вы всего лишь добавите к списку обвинений умышленное убийство. – Для верности она решила разбавить правду ложью: – Имейте в виду, я предупредила всех в больнице, что еду к вам.

Она открыла дверь, обернулась и улыбнулась ему на прощание.

Тони смотрел на дверь, внутренне кипя. Кто мог подумать, что найдется умная голова, которая свяжет его с кубком? На Мальте ему не будет пощады. Кубок Клеопатры считался на острове национальным достоянием. Укравшего его примерно покарают.

Внуки? Династия? Бизнес? Все это теперь становится ненужным. На острове его фамилия будет произноситься только с проклятиями. Работать столько лет не покладая рук, возводить империю – и все напрасно! Теперь он сгниет в тюрьме.

Мысль о смерти напомнила ему об опасности, угрожающей жизни Пифани. Он печально вздохнул, встал и побрел на подкашивающихся ногах к зеркалу. В нем он увидел не свое отражение, а гордого военного летчика. Именно таким он вернулся на Мальту более полувека тому назад.

Островитяне приветствовали его с безудержным энтузиазмом. Британская авиация казалась им спасением от нацистов. Девчонки были от Тони без ума и изо всех сил добивались его благосклонности. Любая из них с радостью стала бы его возлюбленной. Любая, но только не Пифани.

Изводя его взглядом своих бесподобных зеленых глаз, она насмешливо говорила:

«Не собираешься ли ты защищать нас на этих старых, ржавых «Харрикейнах»?»

Она была, конечно, права. Летать на «Харрикейнах: было чистейшим самоубийством. Для самолетов люфтваффе они не представляли особой угрозы. Однако, Тони старался изо всех сил, и его отвага произвела на сограждан должное впечатление. На всех, кроме Пифани. Ей никогда не удавалось пустить пыль в глаза, даже годы спустя, когда он разбогател.

Настойчивые телефонные звонки вернули Тони и прошлого в настоящее. Снимать ли трубку? Он припомнил развалюхи «Харрикейны» и вылеты, в которых ему раз за разом грозила гибель. Но он вопреки всем выжил. Из теперешней ситуации тоже можно буде найти выход.

В чем его, собственно, могут обвинить? Экспертам почерковедам всегда можно утереть нос. Он сумеет дискредитировать Зерафу, гнусного ливийского старикашку, торгующего поддельными предметами старины. Большинство его сообщников по банде контрабандистов давно в могиле. Выживших можно купить или поторопить с отправкой на тот свет.

Он – специалист по выживанию, герой. Он горл пересек кабинет и снял трубку. Помехи на линии npeдвещали разговор с заграницей. Тони воодушевился: во: можно, лягушатник все-таки отыскал Керта.

– Бредфорд слушает.

– С тобой говорит Йен Макшейн.

– Хватит дурить, Дженсен. Где тебе, с таким акцентом!

Дженсен торжествующе расхохотался. Точно так смеялась недавно Джанна. Тони упал в кресло, как нокаутированный боксер. Что теперь?

– Я звоню от имени Йена Макшейна, Трейвиса Прескотта, Ронды Сиббет.

– Их нет в живых. – Тони хотелось, чтобы его голос звучал твердо.

– Ты скоро последуешь за ними.

Победный тон Дженсена заставил Тони замереть. Его посетило то же самое видение, что и после первого звонка Дженсена: Макшейн, приставивший револьвер ему к виску.

– Я нашел твоего сына.

– Где?! – гаркнул Тони, не сдержавшись.

– В Пуэрто-Банусе, Я нахожусь сейчас вместе с ним в полиции.

Это совсем недалеко от Марбельи, где исчез Керт. Невероятно! Тупица техасец сумел разыскать беглеца, хотя лучшие сыщики потерпели в этом деле неудачу!

– Он работал в клубе, подделываясь под актера, изображающего женщину.

Тони одобрил догадливость своего отпрыска. Неудивительно, что его оказалось так трудно отыскать! Дженсен проявил неожиданную проницательность.

– Керт был страшно рад встрече со мной.

– Могу себе представить. – Тони терялся в догадках, что последует за этим.

– Он готов сдаться.

Тони открыл было рот, чтобы выразить недоверие – Бредфорды не сдаются, – но так ничего и не сказал. Какой из Керта Бредфорд. Джанна собрала все гены, которые предназначались для Керта. Вот кто не сдается! Она да Дженсен – два сапога пара.

– Он арестован испанской полицией. Он сознался, что это он отравил Прескотта и послал мне отравленное печенье.

Тони отказывался верить собственным ушам. Как найти выход?

– Керт утверждает, что Ронду убили по твоему приказу. Он назвал несколько интересных имен – сплошь твои сицилийские дружки. Выяснилось, что ты нанял профессионального убийцу.

Тони отвергал малейшую возможность, что кто-нибудь из сицилийцев выдаст его. Мафия твердо соблюдала кодекс молчания, вызывавший у Тони восхищение. В следующей жизни он будет доном мафии.

– Зачем ты все это мне рассказываешь?

– Я хотел рассказать все это тебе лично, – ответил Дженсен, – но я пока в Испании. Не мог же я подвергнуть опасности жизнь другого человека, поручив ему передать, что с тобой покончено!

Тони оставили последние силы. Он сидел, зажав в кулаке трубку. «Пути к отступлению отрезаны, – сверлила мозг единственная мысль. – Отрезаны!» Он бросил трубку, встал и вновь нетвердой походкой подошел к проклятому зеркалу. Он пытался убедить себя, что переживет все эти напасти. Возможность для этого сохранялась. Но раз Керт угодил в тюрьму, Тони уже не видать внуков.

Все его усилия пошли прахом. Жизнь прожита зря.

Он неотрывно смотрел в зеркало.

28

Джанна вдавливала в пол педаль акселератора, торопясь назад в больницу. БОЖЕ, ЛИШЬ БЫ ОНА ВЫ ЖИЛА! Ничто на свете не могло разубедить Джанну в любви тети Пиф. Однако, выстояв перед Тони, она терзалась сомнениями по другим поводам. Почему мать от дала ее другим людям? Ей хотелось задать тете – не родной матери – столько вопросов!

Дорога от Мдины до Валлетты нещадно петляла; Джанна ехала с максимально возможной скоростью при этом стараясь следить за опасной трассой. Однако мысли все время возвращали ее в детство. Она всегда любила Мальту. Прежде она объясняла это целебным климатом и солнечными пляжами, но теперь сознавала, что главным магнитом была для нее тетя Пиф. Они Уорреном всегда проводили в «Соколином логове» лет и все другие каникулы. Это были счастливейшие воспоминания ее молодости.

Тетя Пиф разрешала ей держать щенков, тогда как доме Реджинальда об этом не могло быть и речи. 3а годы у нее сменилось несколько собак: Эбби, Лекси, Доджер. Расставаясь с ними, Джанна не могла сдержат слез; тетя Пиф еженедельно информировала ее об их проделках и присылала фотографии.

Пифани прилетала в Лондон всякий раз, когда жизни Джанны происходили важные события. Джанна со смехом вспомнила аплодисменты, которыми Пиф ни наградила ее за роль горшка с миррой на рождественском утреннике. Пифани никогда не ставила на первое место свои отели. Когда в ней нуждалась Джанна или кто-нибудь другой в семье, она всегда была тут как тут.

Она любит меня! Она всегда меня любила!

Часы показывали полночь с минутами, когда Джанна примчалась в больницу. Она немедленно кинулась в отделение интенсивной терапии и застала доктора Видала за разговором с медсестрой.

– Она очнулась? – спросила Джанна.

– Да, но ей еще не по себе. – Его сумрачное выражение испугало Джанну.

– Вы получили результаты анализов?

– Да, и уже разговаривал на эту тему с ней. Наверное, тете Пиф лучше. Потребовать конкретную информацию было в ее духе.

– Боюсь, новости неутешительные.

Надежда померкла, ее сменил леденящий страх.

– Газовый анализ ее кровеносной системы выявил недостаток кислорода. На рентгене легких видны многочисленные тромбы. Любой из них может оказаться смертельным.

– Но у нее есть шанс выкарабкаться? – с надеждой спросила Джанна.

– Один против миллиона.

Джанна отказывалась мириться с диагнозом. Тетя Пиф – прирожденный борец.

– Она – одна такая на многие миллионы.

Она выживет.

– Вы бы зашли к ней, – предложил врач. – Я говорил ей, что вы хотите ее повидать. – Он тронул Джанну за руку. – Она испытывает сильные боли, поэтому получает эффективное болеутоляющее. Не расстраивайте ее.

Джанна на цыпочках вошла в палату. Тетя Пиф лежала с закрытыми глазами. Джанна подвинула стул к ее изголовью, села и взяла тетю Пиф за руку. На белой коже руки резко выделялся фиолетовый синяк от внутривенных вливаний. Пальцы были холодными, но нежными, любящими – как прежде. Веки тети Пиф задрожали, она медленно открыла глаза.

Джанна могла бы засыпать ее вопросами, но, памятуя предупреждение врача, сказала просто:

– Я люблю тебя. Ты ведь знаешь об этом, правда? – МАМА...

– Конечно. – Она медленно ворочала языком под действием лекарств.

– Тебе станет лучше. Еще немного – и ты...

– Не надо. Я разговаривала с врачом. Я знаю правду.

– Он говорит, что у тебя есть шанс. Ты не должна сдаваться. Ты не можешь! Я не позволю! – У Джанны запершило в горле.

– Я готова уйти, Джанна. Правда, милая, я готова. – Она смотрела на нее с любовью; выражение ее лица было мечтательным, она казалась сейчас совсем молодой. – После похорон Йена я отдала необходимые распоряжения, выбрала себе гроб и могильный камень. Не тяни с моими похоронами: зачем лишняя суета? Главное, не позволяй канонику Эймстою служить заупокойную. Сама скажи пару слов – и довольно.

– Пожалуйста, не сдавайся!

– Я не сдаюсь, просто принимаю неизбежное. – Она закрыла глаза. На одно страшное мгновение Джанне почудилось, что все кончилось. Но глаза тети Пиф невообразимо медленно открылись. – Мне очень хотелось дождаться твоих детей. Я знаю, что у тебя и Ника будут чудесные детишки. Красивые и счастливые.

Боже, не надо о Нике! Джанна через силу кивнула, помня, что ее нельзя волновать. Если ей так хочется, пускай воображает, что Ник вернется, – какой от этого вред?

– Я мечтала, что буду играть с ними в «Соколином логове». Но я все равно навсегда останусь с тобой. Не забывай этого.

Джанна глубоко вздохнула, приводя в порядок мысли и тщательнее, чем когда-либо, подбирая дальнейшие слова.

– Часть тебя навсегда останется жить во мне. – Она сжала тете Пиф руку. – Я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня. – Джанна готова была повторять это снова и снова. Ах, если бы слова могли удержать Пифани.

Тетя Пиф долго смотрела на Джанну. На ее глаза навернулись слезы.

– Прошу тебя, не плачь. Я не хотела тебя расстраивать.

– Ты знаешь, что я – твоя мать.

– Знаю, но не печалюсь, что ты не сказала мне этого раньше.

– Я тысячи раз собиралась открыть тебе правду, но не знала, как объяснить тяжелейшую ошибку в моей жизни.

– Тсс! Это уже неважно. – Но про себя она подумала: «Ошибка! Значит, мама хотела, чтобы я родилась, и с самого начала меня любила».

– А для меня важно. Я думала, что поступаю правильно, отдавая тебя Одри. Я хотела, чтобы тебе было лучше. Тогда мне казалось, что Атертоны – нормальная семья, у тебя будут двое родителей и брат, не говоря о престижном общественном положении. Я дума... – Она задохнулась, схватилась за бок, но потом пришла в себя и откинулась на подушку.

Джанна бросила взгляд на монитор сердечной деятельности. Он не фиксировал перебоев.

– Этот разговор для тебя слишком тяжел. Я знаю, что ты поступила так из лучших побуждений.

– Для меня это совсем не тяжело, – возразила она слабеющим голосом. – Боль то усиливается, то отпускает, вот и все.

– Я позову врача. Тебе нужно принять лекарства.

– Меня уже так напичкали ими, что я чувствую себя ангелочком с крылышками. Еще немного – и потеряю сознание. А я хочу знать, что происходит, до самого конца. Мне еще надо объяснить, почему я позволила Одри забрать тебя. Тридцать пять лет назад здешняя римско-католическая церковь никогда не смирилась бы с тем, что незамужняя женщина живет с незаконным дитя. Я боялась, что они отравят тебе жизнь, и думала, что с Одри тебе будет лучше. У нее было все, что так хотелось иметь мне: дом и семья. Я стала сожалеть о своем решении с того самого момента, как выпустила тебя из рук.

Джанна наклонилась к ней и поцеловала в щеку.

– Лучше всего мне было с тобой. Подсознательно я всегда ощущала крепость наших уз.

– Ты так похожа на меня, что я за тебя боюсь.

– Не бойся, – ответила Джанна. Она сомневалась, что сможет во всем походить на мать, но чувствовала себя сильнее от мысли, что является родной дочерью Пифани. Невзирая на войну и многолетние невзгоды, Пифани спасла семью. Конечно, не обошлось без проблем – в какой семье их нет? – но они были преодолены благодаря мудрости тети Пиф.

Джанне не давал покоя еще один вопрос.

– Тебе не трудно будет рассказать мне о моем отце? Взгляд тети Пиф был полон отчаяния. Немного помедлив, она ответила:

– Нет, не трудно. Мне бы очень хотелось – ты просто не знаешь, до чего бы мне этого хотелось! – честно ответить тебе, что твой отец, Стив Санфорд, был самой сильной любовью в моей жизни, но я не стану кривить душой. Надо отдать ему должное: он любил меня. Но место Йена никто никогда не смог бы занять.

– Ты вышла бы за него замуж, если бы он остался в живых?

– Нет, Джанна, не вышла бы. Он принадлежал Америке, мечтал вернуться в родной Канзас. Если бы я любила его, как Йена, это не стало бы для меня помехой, а так...

Джанна помолчала, пытаясь уложить в сознании только что услышанное. Ее мать не любила ее отца... Она вспомнила Реджинальда, холодного и властного, который столько лет портил ей жизнь. Знать, что он не приходится ей отцом, что ей нет нужды чтить его память, значило сбросить с плеч тяжелую ношу.

Раз настал момент расставить все точки над «i», Джанна решила выложить все про Тони. Лучшей возможности могло уже не представиться.

– Я нашла кубок Клеопатры. У меня есть неопровержимые доказательства тот, что его украл Тони Бредфорд. Со дня на день ему предъявят обвинение.

Тетя Пиф поморщилась, и Джанна опасливо посмотрела на монитор. Ничего страшного вроде бы не было.

– Я сделала это ради тебя, мама. Я не могла допустить, чтобы убийца дорогого тебе человека разгуливал на свободе. Конечно, наказание не будет соответствовать тяжести преступления, но он по крайней мере знает, что своим крушением он целиком обязан мне.

– Знает? Тони знает?

– Да. Я только что от него. Я хотела, чтобы он сказал мне, зачем убил Йена.

– И он сказал?

Джанна тут же пожалела, что завела речь о Тони. Сейчас не время было говорить Пифани, что Йен погиб из-за нее. Достаточно того, что он был застрелен из ее револьвера. Джанна слишком ее любила, чтобы усугублять страдания. Надо ли, чтобы она на пороге смерти кляла себя, хотя настоящий виновник – Тони, по-своему любивший ее?

– Зачем, Джанна? Зачем он убил Йена?

– Из-за кубка. Тони сбыл его через ливийского торговца. – Джанна надеялась, что Пифани удовлетворится полуправдой.

Пифани закрыла глаза и некоторое время лежала молча. Проходила секунда за секундой. Джанна подумала, что она уснула. Показания монитора не вызывали тревоги.

Джанна с сожалением осознала, что месть оказалась не так уж сладка, как она надеялась. Правда, она не думала, что не сумеет сказать тете Пиф всю правду. Теперь она понимала, что Пифани, не задумываясь, вышла бы за Тони, если бы могла спасти этим жизнь Йена.

– Знаешь, – сказала тетя Пиф, не открывая глаз, – у меня все это время было странное чувство, что с Тони разберется Ник.

Джанне очень хотелось ответить, что Ник уже больше не обеспокоен даже гибелью своего друга, Трейвиса, и отказался проводить собственное расследование, однако она понимала, что говорить это необязательно и даже вредно.

Тетя Пиф открыла глаза. Они были затуманены, взгляд не фокусировался. Тревога, поутихшая во время разговора, когда у Джанны проснулась надежда, что мать выживет, снова сжала ей сердце.

– Джанна, я не хочу, чтобы ты совершила ту же ошибку, что и я. Мне следовало продать отели, никому тебя не отдавать, а уехать с тобой в Англию. – Она сжала Джанне руку, но без прежней силы. – Никогда не заблуждайся, будто главное в твоей жизни – компания. – Ее голос стал так тих, что Джанне пришлось нагнуться, чтобы уловить продолжение фразы. – Ник главнее. Я намеренно свела вас, убедив его не расставаться с акциями Трейвиса, хотя Ник хотел продать их мне. Замысел сработал: вы полюбили друг друга.

Джанна совсем уж собралась сказать ей, что Ник по-прежнему любит Аманду Джейн, но вовремя опомнилась. Пифани была слишком слаба для спора.

– Отдыхай. Мы и так слишком долго говорим.

– Я устала, и у меня страшно болит бок. Но ты все равно останься. Поговори со мной. Расскажи об Уоррене и Шадоу, об Одри, о Такси... обо всем.

– Хорошо. – Джанна поцеловала ее в щеку и убрала волосы у нее со лба.

– Обещай мне, – попросила тетя Пиф, не выпуская ее руку, и сделала глубокий вдох, – обещай, что останешься со мной до самого конца. Мне совсем не страшно. Меня ждет Йен. Но я люблю тебя также сильно, как его. Я хочу побыть с тобой сколько сумею.

Тетя Пиф закрыла глаза. Джанна боролась со слезами. Усилием воли она остановила подступившие к горлу рыдания.

– Так вот, Шадоу... Шадоу придумала новый сорт съедобного белья. Ты не поверишь, но это действительно вкусно. Ты же знаешь, – она изо всех сил придавала своему голосу бодрости, – Шадоу вечно что-нибудь изобретает. Она проверила новый сорт, подав мелко порезанное белье на десерт у себя дома. Я как раз была у них в гостях. На ужин пригласили члена парламента от Рипона. Шадоу подала белье, но он не распознал, что это такое, похвалил и попросил добавки.

Не размыкая век, тетя Пиф улыбнулась – слабо, но весело.

– Одри, как тебе известно, горда успехами Такси. Он завоевал несколько чемпионских лент. Два дня назад я побывала в магазинчике, который она собирается открыть. Это наискосок от магазина белья Джанет Реджер на Бошам-плейс. Ты знаешь это место, раньше там был мебельный магазин «Рейвел Мене». У входной двери уже красуется бронзовая собачка. В конце концов она назвала ее не Фидо, а Роммелем, в память о Ромми.

Джанна посмотрела на часы. Уоррен и Шадоу должны были появиться с минуты на минуту. Несколько часов назад Уоррен сказал, что немедленно вылетает.

– Продолжай, я слушаю.

– У Хло вылез первый зуб. Он немножко кривой...

– Ох! – вскрикнула Пифани и села, держась рукой за бок. Из локтевого сгиба выпала игла капельницы, и на простыне появилось кровавое пятно. – Нет, пожалуйста, нет!

Джанна обняла вцепившуюся в нее Пифани.

– Что с тобой?

Пифани обмякла. Джанна стала укладывать ее на подушки, радуясь, что приступ миновал. Потом ее взгляд упал на монитор. Черта была безупречно прямой. В палате зазвенел звонок, ему откликнулось эхо, еще более пронзительное.

– Я люблю тебя, мама! Благослови тебя бог за твою любовь ко мне.

В палату ворвались сестра, санитар и доктор Видал.

– Оставьте палату!

Джанна вылетела вон, уповая на чудо, и уставилась в распахнутую дверь на экран монитора. Врачи суетились над тетей Пиф, крича друг другу непонятные для непосвященной слова, но черта на мониторе так и осталась безжизненной.

Яркий солнечный свет заливал столовую «Соколиного логова». Уоррен наблюдал за Джанной, почти не прикасавшейся к еде. Он и Шадоу прибыли еще ночью, но не успели застать тетю Пиф в живых. Джанна была безутешна.

– Она всегда была мне больше, чем матерью. Гораздо больше.

Известие о том, что тетя Пиф была матерью Джанны, поразило Уоррена. Он сам удивился своей реакции. Ведь сходство было таким явным, особенно серо-зеленые глаза! Характерами Джанна и Пифани тоже были очень похожи. Однако Уоррен обратил на это внимание лишь совсем недавно. Расставшись с Коллисом, подавлявшим ее деятельную натуру, Джанна стала сама собой. С каждым днем она все больше походила на тетю Пиф – такую, какой он запомнил ее с давних пор.

– Мне давно надо было настоять, чтобы она обратилась к врачу, – в сотый раз повторяла Джанна.

– Ты не должна винить себя в ее смерти, – твердил Уоррен.

– Никому из нас и в голову не приходило, что жизни Пифани угрожает опасность, – говорила Одри.

Уоррен мысленно благодарил Создателя за то, что его мать так мужественно приняла скорбное известие. На рассвете он встретил самолет, на котором прибыли Одри и Эллис. Одри стоически перенесла удар, лишь сильнее прижала к себе Такси и оперлась о плечо Эллиса.

– Разве тете Пиф хотелось бы, чтобы ты так казнилась? – спросила Шадоу.

– Ни в коем случае, – согласилась Джанна.

– Тогда крепись. Пускай она и на том свете гордится тобой.

Джанна кивнула. Глаза у нее были красные, заплаканные. Уоррен полагал, что ее поставит на ноги здоровый сон, но вряд ли она сможет уснуть.

– Пифани и в смерти осталась верна себе, – сказала Одри, тоже едва сдерживая слезы. – Эллис говорит, что она обо всем позаботилась сама. Нам осталось только заказать цветы.

– Этим займусь я, – объявила Шадоу.

Уоррен между тем с сомнением поглядывал на сестру.

– Ты уверена, что сможешь сказать надгробную речь? Каноник Эймстой уже вызвался...

– Она не хотела, чтобы каноник говорил.

Уоррен видел, что его мать не сможет сдержать слез.

Эллис обнимал ее, но это, кажется, не помогало.

– Мы должны уважать ее пожелания, – сказала Шадоу.

– Пойду пройдусь. – Джанна встала. – Не беспокойтесь обо мне, я вернусь к похоронам.

Уоррен проводил сестру взглядом, а потом оглядел оставшихся за столом. Как хорошо, что у него есть Шадоу, а у его матери – Эллис! Его мучило предчувствие, что Джанне предстоит идти по жизни в одиночку.

Еще одна тетя Пиф! Эта мысль просто преследовала его.

В дверь позвонили. Одри тревожно взглянула на Уоррена.

– Кто бы это мог быть?

– Надеюсь, не знакомые с выражением соболезнований, – проворчал Эллис, продолжая обнимать Одри.

– Сомневаюсь, – сказала Шадоу. – В утренней газете сказано, что на похоронах будут только близкие родственники. Вряд ли кто-нибудь позволит себе пожаловать незваным.

Уоррена тронула статья на первой странице газеты, где говорилось о службе Пифани в специальном подразделении во время войны и о воссоздании ею семейной гостиничной сети. Не забыта была ее щедрая благотворительность и успех в спасении перелетных птиц от охотников.

В дверях появилась Клара.

– С вами желает побеседовать старший инспектор Мускат, – сообщила она Уоррену.

Вставая из-за стола, он поймал тревожный взгляд Шадоу и поманил ее за собой.

– Примите мои соболезнования в связи с кончиной тетушки, – начал Раймонд Мускат. – Она была чудесной женщиной, гордостью Мальты.

– Благодарю вас, – произнес Уоррен, беря руку Шадоу в свою.

– Я пришел для того, чтобы подготовить вашу семью к еще одному печальному известию. – Он смущенно переминался с ноги на ногу. – Видимо, будет лучше, если вы раньше других узнаете о самоубийстве Тони Бредфорда.

– Боже, он мертв? – Уоррен удивленно покачал головой. – Почему он так поступил?

– Я надеялся, что нам поможет найти ответ ваша сестра. Она побывала у него вчера вечером...

– Джанна ездила к Тони?

– Да, – кивнул Мускат. – Вы не знаете, с какой целью? Я хочу сказать, что это немного странно, после той истории с печеньем и всего остального...

– Я ничего не знаю о ее поездке. Она ни словом не обмолвилась об этом.

– Она слишком огорчена смертью Пифани, – подсказала Шадоу.

– Понимаю, – сочувственно молвил Мускат. – Скорее всего, это не имеет большого значения. По словам слуги, сразу после ее ухода Тони звонили. После телефонного разговора он до самого рассвета простоял у себя в кабинете перед египетским зеркалом.

– Простоял всю ночь перед зеркалом? – переспросила Шадоу.

– Так утверждает его слуга. При этом Тони хранил молчание. На рассвете слуга хотел подать ему чашечку кофе, но было уже поздно.

– Все это звучит в высшей степени странно, – проговорил Уоррен, – но какое это имеет отношение к нам?

– Вам надо быть готовыми к вопросам репортеров.

– Вы думаете, они станут донимать вопросами меня? – осведомили Уоррен.

– Полагаю, что всю семью. Видите ли, Тони застрелился после того, как получил от слуги утреннюю газету с известием о кончине Пифани Кранделл.

Шадоу ахнула. Уоррен привлек ее к себе и успокаивающе обнял.

– Я никогда не понимал их вражду, – сказал он Мускату. – Видимо, там было что-то такое, в чем мы не разбирались. Не думаю, чтобы кто-либо знал все досконально.

– В любом случае, я решил, что вас следует поставить в известность.

– Я ценю вашу предупредительность. Надо будет подготовить сестру. Она принимает все это очень близко к сердцу.

Мускат с сочувствием кивнул и развернулся, чтобы уйти, но Шадоу схватила его за рукав.

– Как погиб Тони?

– Дорогая, инспектор только что сказал, что Тони застрелился, – напомнил ей Уоррен.

– Знаю, но куда он себе выстрелил?

– Из револьвера в голову, над левым ухом....

Сопровождая в лимузине приближающийся к кладбищу катафалк, Уоррен посматривал на мать, сидящую бок о бок с Эллисом. Она как будто держала себя в руках, не то что на похоронах Реджинальда, когда ей пришлось давать успокоительное. Справа от него сидела Джанна, более спокойная, чем раньше, но словно утратившая дар речи. Шадоу сжала ему руку, он ответил слабой улыбкой. Он был очень благодарен ей за любовь и поддержку.

Он только сейчас начинал по-настоящему горевать о тете Пиф. Направление его жизни задал отец, но он же чуть было не разлучил его с Шадоу; Уоррен знал, что Пифани ему будет не хватать гораздо больше. Ее понимание и поддержка служили противоядиями от постоянного неодобрения, исходившего от отца.

Одри застонала. Уоррен еще больше пал духом. Только что он надеялся, что мать потерпит со слезами, тем более что Джанне стало легче, но, как оказалось, ошибся.

– Что это за люди? – подал голос Эллис.

Уоррен, сидевший между Джанной и Шадоу, чуть не вывихнул себе шею, чтобы выглянуть в окно. Люди в черном запрудили улицу, так что лимузин теперь едва мог двигаться. В руках у многих женщин были букеты цветов.

– Они прощаются с Пифани, – объяснила Одри это зрелище и свой стон.

Шадоу вопросительно посмотрела на Уоррена. Он был так растроган, что ему было не до разговоров. Но он все-таки сказал:

– Это мальтийская традиция: в первое воскресенье после смерти дорогого человека мальтийцы кладут на его могилу букетики цветов. На этот раз они решили не ждать.

– Как бы это ее тронуло! – сказала Джанна. – Как порадовало бы!

Прошло еще минут десять, прежде чем катафалк миновал чугунные ворота безлюдного кладбища. Уоррен помог Шадоу и Джанне покинуть лимузин, затем подал руку Кларе, ехавшей рядом с водителем. Они с Джанной решили, что Клара, прослужившая при тете Пиф экономкой почти тридцать лет, является полноправным членом семьи. Она горько расплакалась, услыхав, что семья приглашает ее на погребальную церемонию.

– Боже! – всплеснула руками Одри при виде зияющей могилы.

Вокруг лежали охапки роз, орхидей, тюльпанов, полевых лилий. Этот уголок кладбища превратился в настоящий Кью-Гарден. Припомнив букеты, увиденные по пути, Уоррен подумал, что теперь на острове не осталось ни одного живого цветка. Он взглянул на Джанну, которая во все глаза смотрела на это великолепие, прижимая к груди высохшие полевые цветы. Она одна знала, зачем принесла сюда именно такой букет.

Уоррен и Эллис при содействии служащих похоронной конторы перенесли гроб из катафалка к краю могилы. Гроб был из полированного красного дерева, его несли за позолоченные ручки. Уоррен, цепляясь за детали, чтобы не думать о том, что он несет к могиле тело любимой тети, подумал, что точно в таком же гробу предали земле останки Макшейна.

Гроб водрузили на приспособление, которое должно было опустить его в могилу после последнего благословения. У могилы остались только родственники почившей.

– Подойдите поближе, – позвала Джанна родных. Ее голос звучал спокойнее, чем можно было предположить.

Небольшая группа обступила гроб. Уоррен машинально обнял Шадоу. Другой рукой он взял сестру за обтянутые перчаткой пальцы и крепко стиснул их, как бы говоря: «Я с тобой!»

– Мы все здесь, тетя Пифани... – начала Джанна.

Клара разрыдалась; Одри поднесла к глазам кружевной платочек. Уоррен смотрел себе под ноги и изо всех сил старался избежать слез. Джанна говорила, но он не слушал, надеясь, что зрелище строгой могильной плиты убережет его от рыданий.

– Я процитирую слова человека, с которым никогда не встречалась, – с легким надрывом произнесла Джанна. – Его звали Герберт Честертон. Он сказал: «Лучший способ любить – это сознавать возможность потери». Это урок, который ты преподала нам. Потеряв Йена, ты поняла, что так же может уйти любой из нас. Ты помнила об этом всю жизнь. Всякий раз, когда кто-то из нас нуждался в тебе... – Джанна помолчала; Одри уже рыдала в голос, – ты оказывалась рядом. Помнишь, Йен говорил, что величайший дар – это любовь. Ты дарила ее нам – свою любовь на все времена.

Теперь не выдержал и Уоррен: из его глаз закапали горячие слезы. Шадоу прижалась к нему, дрожа всем телом.

Джанна положила свой букетик на гроб, уже укрытый густо переплетенными лавандовыми орхидеями.

Голос ее задрожал. Она оглядела родню, небо, залив.

– Господи, мы вверяем в твои руки нашу Пифани. Благослови ее и воссоедини с Йеном. Пускай они вместе дожидаются нас.

– Чудесно! – сказал Уоррен Джанне, когда по истечении долгих секунд стало ясно, что надгробное слово закончено. По его сигналу мужчины стали опускать гроб в могилу.

Джанна смотрела на влажные комья земли, ударяющиеся о крышку гроба. Тяжесть, придавившая ее с того мгновения, когда она отошла от койки матери в больнице, стала невыносимой. Она сомневалась, что сможет сделать хотя бы шаг, и приготовилась к долгому стоянию у могилы.

– Она не умерла, – прошептала Шадоу, подойдя к Джанне совсем близко. – Она продолжает жить в тебе. Ты – точь-в-точь она.

Джанна не находила в себе ни малейшего сходства с матерью. Она чувствовала себя слабой, ни на что не годной. Уоррен обнял сестру и застыл в обнимку с ней и Шадоу. Джанна смотрела в землю, твердя себе, что тетя Пиф хотела видеть ее сильной. Подняв глаза, она увидела высокого мужчину, спешащего к ним.

НИК?! Она смахнула слезы. Боже всемогущий, это и вправду Ник! Он задержался неподалеку, у могилы Йена.

Уоррен разжал объятия и подтолкнул Джанну. Она пошла навстречу Нику, мучаясь неизвестностью. Когда она остановилась перед ним, он распростер руки, привлек ее к себе, сильно стиснул и проговорил:

– Бедная тетя Пиф! Какая была славная женщина!

Джанна успела забыть, как он силен. Она уткнулась лицом ему в плечо, испытывая благодарность за то, что он появился именно тогда, когда она больше всего в этом нуждалась. Боже милостивый, взмолилась она, не забирай его у меня! Никогда!

– Я прилетел, как только узнал о случившемся, – прошептал Ник ей в волосы. – Я был в Испании. Надо было постараться, чтобы Керт поплатился за убийство Трейвиса.

– И поэтому не звонил? – слабо упрекнула его Джанна.

– Милая, я не мог подвергать опасности твою жизнь. Я сделал все возможное, чтобы изгнать тебя из своего сердца, но потерпел неудачу. – Он улыбнулся. – Я выследил Керта. Он сознался, что помог Ронде подсунуть Трейвису отраву.

Она почувствовала себя виноватой. Как она могла в нем усомниться? Разве Ник мог не отомстить за друга?

Джанна обернулась, посмотрев на могилу тети Пиф, где ее ждали остальные.

– Знаешь, тетя Пиф верила в тебя до самого конца. Она твердила, что ты вернешься.

– Я же сказал тебе, что вернусь. – Он нежно поцеловал ее в губы. – Я сдержал слово, Коротышка: я вернулся, чтобы больше не покидать тебя.

– Значит, ты...

Он улыбнулся, продемонстрировав ее обожаемую ямочку.

– Я люблю тебя. После смерти Остина мне потребовалось время на размышление. Я красил дом и все яснее понимал, как мне следует поступить. Моя мать всю жизнь прожила в прошлом, притворяясь, что мой брат жив...

Джанна кивнула. Она хорошо помнила рассказ Ника о несчастье с Кодди и о том, что мать оплакивает его по сей день.

– От нее осталась одна скорлупа. Пока я красил дом Прескоттов, в голове созрел план. Я заставил мать переехать в этот дом. Это было нелегко, но я уговорил ее стать членом местного церковного прихода и помогать Центру по уходу за детьми.

– Как она теперь? – спросила Джанна, восхищаясь его упорством.

– Лучше. Я говорил с ней на прошлой неделе. Мне показалось, что она много лет не была такой радостной. Пока я красил дом, мои мысли касались не только ее. Я попробовал разобраться в самом себе. Мне грозила опасность превратиться в ее подобие и навсегда завязнуть в прошлом. Мне было дважды ниспослано благословение: первый раз – Аманда Джейн, второй – ты. Часть моей души всегда будет помнить ее. Но без тебя я теперь не могу представить своей жизни.

От его искреннего тона у Джанны навернулись слезы на глаза. ЛЮБОВЬ. Ты слышишь нас, тетя Пиф?!

– Это слезы счастья?

Она кивнула, не сумев ответить. Ник привлек ее к себе. Его объятия были невыносимо нежны.

– Выходи за меня, – прошептал он.

– Обязательно, – ответила она, утирая слезы.

Уоррен следил за сестрой. Страстный поцелуй, которым наградил ее Ник, свидетельствовал о том, что у них все наладилось. Уоррен оглянулся на Шадоу. Она тоже не отрывала глаз от Ника и Джанны.

– Йен и Пифани... – произнесла Шадоу. – Наконец-то они вместе. Это любовь на все времена.