- А первый пограничник, интересно, кто он был такой? И где, и каковы были обязанности его?
      - Хотел бы отвечать с конца, потому что на первые два вопроса у меня нет и не может быть точного ответа. Но я все-таки начну сначала. Итак, кто он был такой? Как кто? Непременно воин, такой же, как и мы с тобой… Где он был? Конечно - на границе, где ему еще быть. Каковы были его обязанности? На это я могу дать достаточно четкий ответ, ибо это уж я по себе помню.
 
      На Первого и на всех последующих пограничников была возложена святая обязанность охранять родину от чужбины, свое от чужого, родное от враждебного…
      Если мы ближе к Концу, то он, Первый, был в Начале…
      Невольно напрашивается вопрос, если был Первый, то когда придет Последний пограничник… Когда? О, это будут, судя по всему, ужасные времена!.. И да избавит нас севышний Тенгри жить в них.
      Да, Последнего пограничника, самого-самого несчастного из всех нас, снимут с поста тогда, когда рухнут все границы… Когда исчезнут понятия своего и чужого. И если раньше это казалось невозможным, то ныне, к великому сожалению, все идет к тому.
      Начнется новая эра - без границ, без государств и государей, без понятий своего и чужого, родного и враждебного. Но мир слишком велик, необъятен и жесток, чтобы маленький человек мог считать все в нем своим, родным. И в человеке, боюсь, вместо любви к своему малому и родному поселится равнодушие к большому, неохватному. А равнодушный - он страшен. И это будет страшная эра, самая неразборчивая и циничная, где заставят брататься святого с последним грешником.
      Но это будет уже иная История - или, скорее, конец ее. Ибо уже никакого смысла - для нашего нынешнего разумения - дальше не будет. Наши времена уже прошли, и потому мы не можем ничем противостоять этому. Пусть будет так. Главное, чтобы нас тогда не было.
      Нам, старым пограничникам, нечего делать там, в том мире без границ, без своего государства, без родины.
      Мы согласны, скорее, превратиться в безгласные камни на распутьях истории, в верстовые столбы ее - чтобы лишь безучастно смотреть на все то новое и безумное и запоминать… для кого?
      И безучастно ли?..
      www
      Но много ли я помню? О-о, из своих земных перевоплощений я столько успел перезабыть… Но все же помню, что каждый раз я почему-то становился пограничником, только служил в разное время и в разных странах. А по причине того, что границы проходят, само собой, по самым что ни на есть окраинам, часто и не ведал, что творилось в столицах, в более-менее важных областях страны.
      Да, очень многое я забыл, но вот службу при заставе Саньгуань помню довольно четко. Может, потому, что мне довелось прослужить там в разное время раза три. Если не четыре.
      Именно там произошли в свое время интереснейшие события. И не столько сами события, они-то на всех границах более или менее одинаковые. Главное, на той заставе в то время служили известнейшие люди, о которых ныне знает едва ли не весь мир.
      Поэтому о ней, заставе Саньгуань, и расскажу вам.
       История заставы Саньгуань
      Подлинная история заставы Саньгуань, а именно когда и кем впервые она была основана, теряется в глубинах веков. Многие возмущались бесполезностью охранять голые горы, где ничего не растет и на многие ли вокруг никто не живет. Да и содержать границы по таким дальним и труднодоступным рубежам было не только очень трудно, но и накладно. И на самом деле, кое-кому сложно было понять, почему равнинный Китай так далеко и высоко в горы выдвинул свои границы. Зачем? На то были, конечно, свои основания: стране необходимо было не только внешнее, за чертой границы, но и внутреннее военное предполье, где можно было бы успеть встретить и отразить врага, не допустив его до цветущих равнин. Поднебесной, к то-
 
      му же, всегда было стремление к территориальному самоограничению. Существовал даже запрет на разбредание населения, заселявшего пустынные территории за пределами страны, ибо из-за этого нередко возникали воинственные территориальные претензии кочевников на покинутые полвека назад пастбища…
      Итак, застава Саныуань была определена здесь с незапамятных времен. По крайней мере, она уже точно стояла еще до основания династии Чжоу. А это будет… да, этому будет на сегодняшний день* уже не меньше семи веков.
      С тех пор целое море воды утекло по двум главным рекам, Янцзы и Хуанхэ, много династий сменилось внизу на равнине, а застава осталась незыблемой, словно ничего и нигде не менялось. Как будто некогда единый Китай не распался на многие враждующие между собой отдельные государства со своими внутренними границами.
      На самом деле интересы и бывшей великой империи, и нынешних на ее месте мелких государств в этом направлении остаются прежними, ибо застава занимает действительно стратегически важный пункт, не раз проверенный многовековой историей, между истоками двух великих рек: с юга Янцзы и Хуанхэ с севера, между которыми здесь всего около 300 ли**.
      По этим местам проходит древний торговый и военный тракт между Тибетом и Китаем. По нему провозится не только множество товаров, которым нужны охрана и контроль - в таких местах издревле и постоянно обитали контрабандисты, промышляющие незаконным провозом золота, алмазов и прочих драгоценных камней, добываемых в горах.
      Здесь имели место важные исторические события. Много раз крупные чужеземные войска вторгались тут в Китай: тибетцы, хунны и динлины, другие кочевые тюркские племена. А вылазок небольших разбойничьих банд и вовсе было не счесть.
      Охрана границы - главная забота заставы, а она требует постоянной скрупулезной работы, здесь нужен глаз да глаз за всем, днем и ночью.
      Чтобы заблаговременно знать намерения противоположной стороны, в глубину ее гор и степей снаряжаются тайные разведывательные отряды и группы, засылаются отдельные лазутчики, внедряются свои люди в купеческие караваны.
      При вторжении же и вовсе дорог был каждый час. Надо было успеть перехватить противника в этом узком месте и задержать его до подхода армейских частей, которые располагались в основном внизу, на равнине. Дело в том, что в горах почти всегда холодно. Да и содержание большого войска здесь обходилось намного дороже.
      ообще же, служба пограничника, где бы застава ни находилась, никогда не считалась хоть сколько-нибудь приемлемой. И мало кто добровольно изъявлял желание служить на границе.
      основном начальство само определяет, кому служить здесь, чаще всего - в виде отбывания за провинность. Между прочим, многие в Чжоу имеют древние тюркские, в частности хунские и динлинские корни. от из таких, большей частью, и формируются пограничные отряды. Ибо считается, что они имеют наследственную привычку ко всяким суровым условиям и опасностям, выносливы и отличаются почти маниакальной преданностью клятве и долгу. Не зря из века в век кочует усмешливая поговорка про упрямого тюрка, что если его поставишь на сторожевой пост и забудешь снять, он будет стоять до смерти, а после и дух его никому там проходу не даст… С другой стороны, учитывалось дурное влияние на окружающих своенравной тюркской крови, которая в любой момент могла забурлить в нищих низах, вылиться в протесты, в слепой бунт, в стихийное противостояние с властями. Поэтому их на всякий случай расселяли, держали на окраинах, на менее плодородных землях. И с их помощью же пресекали вторжения более диких бывших родственников их.
      * Имеется в виду, что сегодня V в. до н. э., а точнее 570 г. до н. э. ** 300 ли - около 150 км.
 
      www
      о время долгой службы генерала Дин Хуна, возглавлявшего Северо-Западный пограничный округ, всю контрабанду этих мест держал знаменитый контрабандист Чжан Чень.
      Так случилось, что они были знакомы еще с юных лет. И с тех давних пор много раз сталкивались друг с другом на границе.
      Дин Хун раз десять, не меньше, ловил его с поличным и передавал в руки правосудия. Как там вершились суды, никто толком не знал. Судить его судили, но через четыре-пять лет, а то и раньше, он снова оказывался здесь. И все повторялось снова.
      Так "два неразлучных дружка", как за глаза с издевкой называли их, дожили до старости.
      Дин Хун от рядового дозорного дослужился до генерала, стал командующим округом, прославившись своим усердным служением. А тем временем и Чжан Чень тоже усердно делал свою "карьеру", только в совсем другом, противоположном деле. От рядового мальчика на подхвате, подносчика, подручного дорос до главного организатора, стал вожаком тайного и весьма разветвленного контрабандного промысла. И, в отличие от своего извечного врага, обрел большое богатство по обе стороны границы, заимел большие связи.
      Прошли полные тревог и трудов десятилетия. Оба, каждый в своем деле, приобрели непререкаемый авторитет, стали - каждый по-своему, опять же - почтенными лицами, но пришло время отойти от дел и тому, и другому.
      Незадолго до этого внизу у реки построили новую заставу, а старая, находившаяся на сторожевой горе, стояла за ненадобностью пустой и за каких-то несколько лет пришла в запустение.
      Когда Дин Хун вышел в отставку, в его родной деревне за долгую его службу никого из родных уже не осталось: умерли, поразъехались… Поэтому решил он на постоянное жительство остаться при старой своей заставе, которая оказалась теперь единственным родным местом на земле. ысшее командование выделило ему часть еще крепких строений старой заставы, Денщика, караульного, одного коня и двух ослов в придачу. Свою бывшую контору он перестроил под жилье, нанял прислугу и стал, не торопясь уже никуда, доживать отпущенное ему небесами. Но недолго продолжалась его спокойная, наконец-то, жизнь.
      Случилось так, что в это время отошедший от дел Чжан Чень тоже стал искать место, где бы отдохнуть, наконец, от своей более чем бурной и переменчивой жизни, провести остаток лет в полном удовольствии. Сначала попробовал было устроиться у теплого моря, но не понравилось - сыро, да и непривычна была ему морская стихия, чужда. У реки на равнине, утопающей в садах, тоже не мог прижиться, уж слишком жарко, к тому же чужой здесь всем. Попытался даже пожить по ту сторону границы, в Тибете, но там-то уж вовсе было холодно, ветрено, зима без перерыва.
      И в конце концов он решил обосноваться здесь, в привычном месте, и выкупил у военного ведомства остаток пустующих строений Старой заставы. Ему нравилось здание бывшей временной тюрьмы - своей добротностью, прежде всего, надежностью, своими толстыми стенами, сложенными из крупных каменных блоков. Здесь много раз поневоле приходилось ему коротать под стражей дни и ночи… Человек более чем состоятельный, теперь он все заново отремонтировал, поставил новые окна и двери. Но решетки почему-то решил оставить и даже велел покрыть их позолотой - как бы споря с кем-то в гордыне, как бы назло кому-то или в насмешку…
      Конечно, он мог бы себе позволить куда лучшее жилище, заказать любой дворец, и ему бы построили. Но темен человек в желаниях своих… К нему стали ездить именитые гости, даже некие вельможи, занимающие высокие должности в провинции. их число входили, видимо, и его бывшие подельники, и покровители. А скорее всего - нынешние, поскольку бывших мошенников не бывает. А если и встречаются, то весьма редко.
      Так, по крайней мере, думал Дин Хун. И кончилась у него слишком спокойная для его натуры жизнь. Начавшаяся было от безделья тяжелая стар-
 
      ческая скука и чувство покинутости всеми, ненужности никому - всё это разом ушло.
      Как некогда говорил друг его далекой юности Лао Цзы: пустота наполнилась содержанием, то есть смыслом.
      Снова он выходил на вышку заставы, как на службу. журнале, сшитом из тростниковых листьев, записывал каждое казавшееся ему подозрительным действие Чжен Ченя. Пристально следил за его многочисленными гостями, за тем, куда посылалась его прислуга.
      Хоть по видимости Чжан Чень и отошел от дел, но к нему то и дело приходили молодые и алчные контрабандисты - за советом, за ручательством и поддержкой обросшего связями матерого старца. Заезжали нередко и бывшие ученики, чтобы выразить ему свое почтение. Странно, но и у этих профессиональных мошенников иногда случаются вполне человеческие взаимоотношения, привязанность и признательность.
      Старик устраивал пышные приемы, а порой звал к себе и местных крестьян, и те охотно принимали почетное для них приглашение. идимо, среди них были те, которые давно связаны с его старым делом, кто помогал подносить его товар, прятать, передавать по цепи дальше.
      А Дин Хуна крестьяне побаивались. Для них он всегда был суровым, неприступным стражем государственных интересов, начальником, наказывавшим за многочисленные мелкие нарушения. А они всегда были. Часто возникала необходимость "сходить на ту сторону" то на охоту, то за грибами-ягодами, за редкими травами и снадобьями. Да мало ли за чем, в конце концов, ведь никакая граница не может точно очертить и ограничить, вместить в себя жизнь.
      Так уж устроено бытие, что у человека всегда есть желание того, что находится за гранью дозволенного в обществе ли, в государстве. Большая часть этих нарушений сравнительно безобидна и нередко имеет своей причиной недостатки самого государственного устроения.
      Дин Хун, понимая это, старался на многие такие мелочи закрывать глаза, однако и не мог не делать хотя бы внушения или предупреждения очередному нарушителю.
      Крестьяне - народ хоть недалекий по видимости, но тонкий, и все это понимали. И потому они старого генерала не то что не любили или ненавидели, а просто побаивались и уважали за особую беспристрастную честность и справедливость.
      Но печальная истина состояла все-таки в том, что контрабандист, подрывающий экономическую основу государства (от коего никакой пользы народу, как казалось, не шло), был ему, народу, понятнее, родней и ближе, чем охраняющий государство и их личную безопасность пограничник.
      Народу нет дела до того, почему казна пуста, почему государство не может в полной мере противостоять голоду, эпидемиям, нашествиям врага и прочим напастям.
      А если в окрестность ворвется вражье войско, народ тут же бросится из деревень спасаться в крепость заставы. оины отобьют врага, заставят уйти восвояси, а народ вернется к своим домам и делам и тут же забудет своих спасителей, без всякого подчас повода начнет хулить и ругать их.
       оспоминание о страшном начале
      Он на всю жизнь сохранил в памяти весь ужас того сырого, промозглого, холодного утра…
      его детский безмятежный сон вдруг ворвались громкие, чем-то похожие на волчий вой причитанья матери. Проснувшись мгновенно, он прежде увидел ее, бьющуюся в истерике в руках плачущего тоже отца. друг она вырвалась, упала на него, сына, и стиснула его в судорожных, до хруста костей, объятьях:
      - Будь проклята эта жизнь!.. Пусть он сгинет, весь этот несправедливый мир! О горе мне… как мне вынести это горе?! Как мне жить дальше с этим горем? Как мне жить без моего родненького, без сыночка моего…
 
      Он никогда не видел мать такой, всю в слезах, растрепанной и страшной в неизвестном, непонятном ему пока несчастье, которое вдруг обрушилось на их семью.
      Оказывается, из-за прошлогодних ранних заморозков и недобора в урожае семья не смогла выплатить положенные налоги и за это теперь у нее отбирают сына - его самого…
      - Сыночек, дорогой, прости нас за все… Прости меня за то, что произвела тебя на эту проклятую землю!.. Зачем… ну, зачем я это сделала?! И простишь ли ты меня когда-нибудь за это?!
      Мать снова забилась в истерике, и в этот момент вдруг стала такой чужой, незнакомой и страшной, что Дин Хун сам заплакал от страха и зловещей неизвестности впереди…
      Тут сбежались соседи, стали жалеть и успокаивать мать. Но были и те, которые будто бы даже осуждали ее. Почему-то их слова запомнились ему на всю жизнь.
      - Ну что ты так сильно убиваешься? Нельзя же так, в самом деле… Так можно и прогневить всесильных.
      - Ну, вот… что вот с них возьмешь, если дикая кровь варварского рода вскипает?.. Синеокие хунны - они все такие, а уж во гневе и подавно… се сокрушить могут!
      - Это, видно, судьба. Карма. Значит, так надо, на все воля тех, которые обитают за синим Небом… К тому и заморозки были, чтобы собирать мальчиков на грядущие воинские дела. Там все заранее запланировано. И что тут сделаешь против высшей воли Тенгри?.. Больно, обидно за сына, но что ж делать? Надо покоряться судьбе…
      - Может, и не пропадет он, выживет. Если в нем древние варварские корни оживут, так он в тамошних диких нравах может даже предводителем ихним стать, каким-нибудь начальником. Как знать… едь Тенгри-то ихний бог, тюркский. Поэтому он им многое прощает, но и, видимо, помогает тоже.
      И еще ему запомнился горячий шепот отца, который торопился напутствовать его:
      - Запомни, сыночек родной, у нас не было другого выхода. Мы были вынуждены отдать тебя. Только тебя они требовали, им нужны солдаты. Я им говорил, что мал еще ты… как я их умолял! А они свое: в самый раз, пока обучим, подрастет… Сынок, тебе будет там тяжело, очень тяжело. Но ты держись, помни, что ты из рода великих хуннов, не опозорь его! Помни одно - ты наш спаситель… Ты спасаешь сейчас семью, ты защищаешь ее. И дальше будешь защищать, теперь уж воином. Запомни это!..
      Мать в прощальный миг как бы пришла в себя, собрала себя, крепко-крепко прижала его к своей груди, словно хотела вобрать его обратно в свое нутро… Дин Хун чуть не задохнулся в последнем материнском объятии, но чьи-то сильные руки грубо вырвали его. Мать - страшная в своем горе, на себя не похожая, горбоносая, голубоглазая, с растрепанными рыжими волосами - осталась стоять у раскрытой настежь двери их хижины…
      То суровое утро как заступом отсекло всю его прежнюю, пусть в нужде и нехватках, но все-таки детскую, сравнительно беззаботную в кругу семьи жизнь, отбросив его самого в суровое до жестокости существование в чужом мире.
      И началась совсем иная, какую он не мог раньше даже представить себе, реальность, где все было ново, странно и поначалу дико. Его загнали в толпу таких же, как он, сопливых, несчастных, орущих мальчиков и повели всех по западному тракту.
      Да, вначале все были одинаковы в своем несчастье, равны. Но вскоре их немудреное общество начало расслаиваться, делиться на некие группы, уровни: низшие, средние, высшие. Это происходило как бы случайно, само собой, но здесь же обнаруживалась и некоторая закономерность. Каждого из них непостижимым образом прибивало к определенному слою.
      Дин Хун быстро понял, что он во многом резко отличается от большинства сверстников, прежде всего своей внешностью и повадками, унаследо-
 
      ванными от кочевых предков. Это было плохо, поскольку так или иначе отталкивало его от других, ставило в особые условия, как чужого. И потому каждый раз ему приходилось отстаивать свою особость и свое достоинство, собирать себя для отпора.
      Но в то же время в нем было нечто такое, чего опасались еще до проявления и чему чаще всего уступали. Только потом, по прошествии лет, успешно пройдя через многие жесткие испытания и схватки, он понял: в нем чувствовали жесткую волю, умение подавлять противника избытком энергии, силы и бесстрашия, выражая другими словами - нечто нечеловеческое даже, в минуты гнева по-носорожьи неукротимое…
      первом же серьезном бою он в неравной схватке зарубил пятерых. И потом много раз, когда противник, бывало, подавляющим большинством теснил их к отступлению, Дин Хул один увлекал соратников своих в безнадежную, казалось бы, атаку и чудесным образом переламывал ситуацию.
      Многие жители его провинции имели тюркские, а точнее динлинские, хунские корни, считавшиеся средь коренных китайцев, которых всегда было больше, как бы низкосортными. обществе было принято объяснять многие неустройства, беды и происшествия нежелательным, в общем-то, влиянием и действием необузданной, непокорной и непредсказуемой степной крови. У кого-то признаки ее со временем становились не так заметны, и они старались скрыть их. Но тем, у кого она слишком ясно проступала, было поел ожней. А у Дин Хуна налицо были все признаки истинного тюрка: синие зоркие глаза, соломенные кудри, нос с горбинкой и высокий рост. Нравом же Дин Хун был весь в отца: выдержанным, терпеливым. Завоевав, честно заслужив себе высокое положение и почет, он все-таки до конца нес в себе ощущение чужеродности своей, особости.
       Пересыльный пункт
      Изречение старых мудрецов, что судьба человека формируется задолго до его появления на свет, имеет множество подтверждений.
      Древние правители Поднебесной так мудро - и, надо добавить, жестко, если не жестоко, - устроили жизнь и добились такого послушания законам, правилам и порядку, что на скамью подсудимых человек естественным образом попадал крайне редко, можно сказать - в исключительных случаях. Даже такие мелкие правонарушения, как дерзость и непослушание, были почти искоренены в обществе.
      Но государству всегда нужны работники для строительства крепостей, оборонительных сооружений и каналов, нужны солдаты для армии и пограничных застав, матросы для флота. Добровольно, понятное дело, на это никто не шел.
      Поэтому оно и ввело закон, по которому семью, не выплатившую положенные налоги, отдают под суд. А суд, в свою очередь, выносит решение о лишении свободы одного члена семьи на срок от года до пяти лет. Таким образом и забирали одного из сыновей, который по возрасту подходил разнарядке.
      Так, после засухи Года обезьяны, были приговорены к общественным работам Ли Эр, Дин Хун, да и почти все другие их сослуживцы. Под общественными подразумевались самые тяжелые работы по строительству оборонительных сооружений и каналов. елись они безостановочно круглый год, невзирая на зимний холод и летнюю жару.
      Условия содержания работников были жуткие, многие не выдерживали и погибали, и об этом ходили в народе устрашающие слухи.
      Осужденные вначале попадали в общий пересыльный пункт, где их распределяли по стройкам, а самых лучших и подходящих по возрасту отбирали для службы в армию… Это было светлой надеждой, почти спасением для осужденного.
      Еще с древности мудрые правители создавали во всех серах, слоях государства и общества выверенную иерархию ценностей. сегда и везде,
 
      куда бы ни попадал человек, был выбор, в любой тяжелейшей повинности обязательно предусмотрена была в жесткой системе возможность продвижения от худшего к лучшему, от одного человек с ужасом отталкивался, а к другому тянулся и стремился изо всех сил.
      Отобранных на службу в армию служители пересыльного пункта в течение месяца испытывали в специально созданных, устроенных для этого условиях, где раскрывались скрытые склонности и возможности каждого.
      едь главная суть человека подчас глубоко сокрыта внутри, в нем самом под многими наслоениями вторичного, несущественного, и он об этом, главном, даже и сам порой не догадывается. Но оно видимо сквозило под наметанным пытливым взором опытных служителей пересыльного пункта.
      Он размещен был при старой крепости, построенной не менее тысячи лет назад. Почерневшие от времени, обросшие мхом камни придавали высоким стенам грозный и мрачный вид. Множество внутренних двориков, отсеков, комнат были очень удобны для сортировки и распределения вновь прибывших.
      одних помещениях ее было очень холодно, в других, наоборот, чрезвычайно жарко натоплено и оттого душно.
      По каким-то неведомым, одним служителям известным признакам их сортировали сначала в группы по 50 человек. Затем между ними, внимательно вглядываясь в лица, медленно прохаживались мрачные старики, что-то прикидывая, и по их знаку подручные из мальчиков постарше, следующие за ними, хватали очередную, как всем казалось, жертву и уводили в неизвестность. Оставшиеся несчастные, как правило, в большинстве своем тут же начинали хныкать, плакать, умоляя не забирать их, - ведь они, в сущности, были еще дети, несмышленыши.
       Тайна темной комнаты
      После очередной, в пятый или шестой раз, пересортировки Дин Хун попал в очередной отсек, где содержалось десятка полтора довольно бойких подростков.
      Удивительным образом получалось так, что в результате многих перемещений из отсеков во дворик и обратно с ним вместе неизменно оказывался небольшого роста, худой и молчаливый парнишка по имени Ли Эр.
      Замкнутость его объяснялась, наверное, тем, что его довольно часто пытались обидеть - и из-за чего?! Из-за того только, что он имел непропорционально большую голову и длинные уши… Многим озорникам так и хотелось дернуть его за уши или надавать щелчков, что и делали.
      Странно устроена человеческая натура. Сам, попав в нелегкую ситуацию и еще не выйдя из нее, он и тут находит себе жертву для издевательств, на которой срывает всю свою злость и обиду на собственную беспомощность.
      Дин Хун, жалея этого малость нелепого и безответного по характеру подростка, спутника невольного своего, уже не в первый раз защищал его от обидчиков. Пришлось и тут дать отпор наглецам, поставив их на место своим уже тяжеленьким кулаком. На шум драки и плач незадачливых задир тут же заглянул надзиратель. Его опытный усталый взгляд сразу же остановился на смирно присевшем тут же Дин Хуне - уже хорошо известном, кажется, средь служителей - и на прижавшемся к нему большеголовом мальчишке. И поманил их пальцем к двери, повел по длинному узкому коридору.
      конце его он отпер какую-то дверь и втолкнул их в темную комнату. Тусклый свет из маленького окошка, пробитого через толстую стену, не в силах был осветить и четверть ее, вдобавок не видели ничего непривычные к темноте глаза.
      Подростки стояли у двери, не зная, что делать, ждали, когда обвыкнутся в темноте их глаза. Дин Хуну показалось, что кто-то в комнате есть, он явно ощущал на себе чьи-то тяжелые взгляды из глубины ее. А вот и обозначились вроде бы три темных высоких силуэта.
      - А, это ты, генерал… - раздался сиплый, несомненно старого человека, голос. От неожиданности парнишки отшагнули, прижались к двери, но та была за ними уже заперта.
      4 “Наш современник” N 8
 
      - Ну, что молчишь-то - а, генерал? Как тебя звать-то?
      - Кого? Меня? Меня зовут Дин Хун… Но я не генерал.
      - ижу, что пока еще не генерал. Но и вижу, что будешь большой человек. Что ж, неплохо, что ты есть такой… Что родом из презренных тюрков. Ничего, потерпи. Из презренных подчас выходят отборные. А из отборных - избранные. Это твой путь.
      - Но я же… я не солдат еще даже. ы смеетесь надо мной, почтенный.
      - И не думаю. Будешь и солдатом, и командиром, все это впереди. се свершится в свое время. Надо только смелости и удачи, а еще верности своему делу. Надо только суметь дойти, дожить, дослужиться. Ты сумеешь. Ты сильный, ты большой человек.
      - А это кто там за тобой прячется? - сказал уже другой голос, совсем скрипучий, старческий. - А ну-ка, выйди на свет! Что за заморыш недоношенный такой?! Маленький, ушастый, головастый… ф-фу-у!.. Ну и уродина! И как его пропустили в пограничники?!
      - Это Ли Эр! - громко, освоившись уже, ответил Дин Хун и вытащил из-за спины своей, вытолкнул вперед своего отчаянно сопротивлявшегося спутника.
      Три тени будто даже вздрогнули, а следом издали нечленораздельные звуки то ли удивления, то ли восхищения, не понять:
      - Ка-ак?! Неужели он?! Ну да… Но что за день такой, но какая удача!
      - Да, за большим человеком прятался великий человек!..
      И все трое один за другим смиренно и почтительно склонили свои головы:
      - Да, поистине это он, великий учитель… Долго, ох как долго ждали мы его!
      - Благодаренье Тенгри Небесному за нашу удачу!..
      А самого Ли Эра будто подменили. Только что смущавшийся, не желавший даже вперед выйти, он уже спокойно, сосредоточенно как-то вглядывался в эти темные фигуры, а потом спросил голосом, в котором явной была некая усмешка:
      - И что, я тоже стану генералом? Может, маршалом даже? Ничего себе…
      - О нет, что там генералы и маршалы. Сколько их было и будет…
      - Так неужели… императором? Что-то непохоже…
      - О нет, нет! И императоров было и будет еще много.
      - А жаль… - усмехнулся бескровными губами Ли Эр, и по глазам его было видно, что он не верил говорившим. - Я бы запретил тогда войну и солдат по домам отпустил… Тогда кем же?
      - О, ты станешь величайшим среди великих…
      И тут из глубины комнаты раздался звук, напоминающий звон оборвавшейся струны, и наступила тишина.
      - Эй, где вы там… Что замолчали? Отвечайте, - уже с некоторой повелительной ноткой сказал туда осмелевший мальчишка, но все было тихо. И даже силуэтов тех не было видно, как ни вглядывались они туда.
      Тогда они вначале с опаской прошли вглубь комнаты, которая была всего-то шагов в семь-восемь, не больше, но там, к их удивлению, уже никого не было. Даже, подумав, по стене пошарили, поискали потайную дверь, но стена была глухая. Куда вдруг делись только что бывшие, говорившие здесь люди?
      Нет, все это было более чем странным, не вмещающимся в их малый еще разум.
      Ли Эр совсем замкнулся, замолчал то ли в растерянности, то ли в какой-то упорной своей мысли. Первым пришел в себя, как всегда, Дин Хун. Он не любил подолгу задумываться, тем более что думать тут было теперь бесполезно: ну, раз исчезли - то и пусть!.. И решил подшутить над своим напарником невольным - к которому успел уже привыкнуть, даже привязаться.
      - Скажи, Ли Эр, давеча, когда на тебя набросились эти олухи, тебя ударили по голове?
      - Конечно, ударили, да еще как… Ты-то большой, сильный, тебе не понять, как это больно, - отвлекаясь от своего раздумья, простодушно ответил Ли Эр, не подозревавший о подвохе.
 
      - Да, видно и вправду тебе сильно вдарили, если так…
      - Что - так?
      - Ну как… Померещилась же тебе сейчас всякая дребедень…
      - Как?! Ты что, хочешь сказать, что ничего тут только что не видел и не слышал?
      - Нет, конечно. А что было-то? Расскажи, мне интересно.
      - Ну и ну!.. Да мы же вместе всё слышали, ты же сам разговаривал с ними и даже на их вопросы отвечал…