Наш современник 2008 N 8
      ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
      И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ
      ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ
      У Ч Р Е Д И Т Е Л И:
      Союз писателей России ООО “ИПО писателей”
      Международный фонд
      славянской письменности
      и культуры
       Издается с 1956 года
       Главный редактор
       Станислав КУНЯЕВ
      О б щ е с т в е н н ы й с о в е т:
       В. И. БЕЛОВ,
       Ю. В. БОНДАРЕВ,
       В. Г. БОНДАРЕНКО,
       B. Н. ГАНИЧЕВ, Г. Я. ГОРБОВСКИЙ, Г. М. ГУСЕВ, Т. В. ДОРОНИНА,
       C. Н. ЕСИН, Д. А. ЖУКОВ, Л. Г. ИВАШОВ, С. Г. КАРА-МУРЗА,
       B. Н. КРУПИН,
       A. А. ЛИХАНОВ, М. П. ЛОБАНОВ,
       C. А. НЕБОЛЬСИН, И. И. ПЕРЕВЕРЗИН,
       B. Г. РАСПУТИН,
       A. Ю. СЕГЕНЬ,
       C. Н. СЕМАНОВ,
       B. В. СОРОКИН,
       C. А. СЫРНЕВА, А. Ю. УБОГИЙ, Р. М. ХАРИС, М. А. ЧВАНОВ
       Ж^
       Николай ЕВДОКИМОВ
       Нелидово.Повесть …………………….. 5
       Владимир БОГОМОЛОВ
       “Жизнь моя, иль ты
       приснилась мне?..” …………………… 23
       Николай ЛУГИНОВ
       Застава Саньгуань.Повесть …….. 41
       Олесь КОЖЕДУБ
       Утка по-пекински …………………….. 83
       Анатолий УВАРОВ
       В камыше ……………………………….. 98
       Елена ПАНФИЛОВА
       Назад, к себе…Рассказ ………….. 121
       Николай ОВЧИННИКОВ
       Домовой.Сказ ………………………… 127
       Виктор ТРОШИН
       Грех юности ………………………….. 134
       Жоэ^аа
       Геннадий СКАРЛЫГИН
       Но не исчезла арматура… ………….. 3
       Михаил АНДРЕЕВ
       Жизнью неотмеченный родник …. 21
       Сергей МАКСИМОВ
       Русский мотив ………………………….. 38
       Николай ИГНАТЕНКО
       Мне грустно без тебя… ……………… 80
       Сергей ЯКОВЛЕВ
       Скоро черёмухе цвесть… ………….. 95
       Эдуард БАЛАШОВ Россия в нас
 
       Юрий ПЕРМИНОВ
       Живу! - Здесь Россия… …………
       Олег ПОРТНЯГИН Есть лишь вера, надежда, любовь!
 
       Галина ЦЫПЛЁНКОВА Ах, мечта моя былинная…
       Максим ЕРШОВ Бог ты мой, как же
 
       хочется в поле… Поэтическая мозаика
 
       106
       110
       117 125
       130 148
       Виктор ХЛЫСТОВ
       “Город гордится историей
       и сегодняшним днём”………………113
      © “Наш современник”, 2008
      М О С К В А
       Сергий, архиепископ
       Самарский и Сызранский
       От религиозного воспитания -
       к возрождению России…………….152
       Аман ТУЛЕЕВ
       Чтобы мечтали жить в Кузбассе…. 195
       Ксения МЯЛО
       Всего лишь миллион……………….204
       Джульетто КЬЕЗА
       В сумерках “договорного
       капитализма” …………………………211
       Ирина МЕДВЕДЕВА,
       Татьяна ШИШОВА
       Царство судей …………………………230
       Степан СУЛАКШИН Диагностика экономической политики России ……………………241
       Александр КАЗИНЦЕВ Возвращение масс ………………….168
       Лидия ПОЛЯКОВА Неравнодушный ……………………..248
       Олег КОРНИЕНКО
       Неугомонное сердце ………………..155
       Алексей СОЛОМИН Алексей Толстой как зеркало русской контрреволюции ……….159
       Елена МОЧАЛОВА
       Искусство сызранской
       иконописи ……………………………… 162
       Сергей КОЗЛОВ
       Параллельные метели …………….258
       Николай БУРЛЯЕВ
       “Летопись “Золотого Витязя” …. 266
       Валентин КУРБАТОВ
       Верой и правдой,
       силой и кривдой ……………………..283
       Сергей КУНЯЕВ
       “Чем Русь издревле дышит…” …. 286
      Редакция внимательно знакомится с письмами читателей и регулярно публикует лучшие, наиболее интересные из них в обширных подборках не реже двух раз в год. Каждая рукопись внимательно рассматривается и может, по желанию автора, быть возвращена ему редакцией при условии, что объем рукописи по прозе - не менее 10 а. л., поэзии - 5 а. л., публицистике - 3 а. л. Срок хранения рукописей прозы 2 года, поэзии и публицистики - 1,5 года. За достоверность фактов несут ответственность авторы статей. Их мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции. Компьютерная верстка: Г. В. Мараканов Операторы: Ю. Г. Бобкова, Е. Я. Закирова, Н. С. Полякова Корректоры: С. А. Артамонова, С. Н. Извекова, А. А. Чижова Зарегистрирован Мининформпечати Российской Федерации 20.06.03. ПИ N 77-15675. Сдано в набор 10.07.2008. Подписано в печать 28.07.2008. Формат 70х108 1/16. Бумага газетная. Офсетная печать. Усл. печ. л. 22,4. Уч.-изд. л. 20,14. Заказ N 1315. Тираж 9000 экз. Адрес редакции: Москва, К-51, ГСП-4, 127051, Цветной бульвар, д. 32, стр. 2.
       Адрес “НС” в Интернете:
       E-mail:
       (Рукописи по e - mail не принимаются).
      Отпечатано в типографии ФГУП “Издательский дом “Красная звезда”, 123007, г. Москва, Хорошевское шоссе, 38.
       СКАРЛЫГИН Геннадий Кузьмич родился 17 января 1950 года в Кемеровской области. Окончил факультет журналистики ТГУ. Печатается в журналах: “Наш современник”, “Российский колокол”, альманахе Академии поэзии, “День и Ночь”, “Начало века” и других. Вышло шесть поэтических книг. В 2006 году избран председателем Томского отделения Союза писателей России, Секретарём правления Союза писателей России

       Решетчатое небо сентября,
       Размывами блистает побережье.
       Я становлюсь всё тише, всё прилежней.
       И так же всё смотрю я на тебя.
       И в череде блистательных забот
       Прокрутим эту жизнь наоборот.
       Всё так же зеленеют наши всходы,
       А мы светлеем от любой работы.
       И я смотрю всё так же на тебя,
       А ведь прошло уже тысячелетье.
       И прорастает наше долголетье
       В решетчатое небо сентября.
       Нет ни времени, ни пространства:
       Нас несёт и сметает судьба.
       Помолись же за Русь и славянство!
       Коль такая пошла “молотьба”.
 
       Помолись за несжатые нивы,
       За бескормицу в отчем краю.
       Слышь, в лесу топоры наточили.
       Это жизнь вырубают твою.
 
       * * *
 
       Я ворую солому с колхозных полей,
       Мне, мальцу, ещё только двенадцать.
       Я верёвку беру, одеваюсь теплей,
       Чтобы ночью к копне подобраться.
       Нам без топлива зиму никак не прожить.
       Воровал я и уголь с откосов.
       И тепло от печурки, где уголь горит,
       Отвечало на много вопросов,
       Тех, что в школе учитель домой задавал,
       А потом нас допрашивал строго,
       Но не мог я понять, оттого что был мал,
       Почему меня сторож не трогал.
       Как увидит, что я на вагоны полез,
       Отвернётся в тулупе с берданкой.
       Долго смотрит он в сторону, прямо на лес,
       Самокрутку прикрывши ушанкой.
       Наши жизни сильно измельчали.
       Гулко в поле после молотьбы.
       Загорится свечка от печали,
       Но погаснет от худой молвы.
       Измельчало всё, что привечали,
       Что на ниве вольной проросло.
       Всласть на площадях мы покричали.
       Ну и что? Всё ветром унесло.
 
       Станиславу Куняеву
       Всё полустанки, полустанки
       Сквозь дым связующих времён.
       Летим - небесные подранки -
       С белёсой прядью, словно лён.
       Летим сквозь рваные равнины,
       И станционный шум, базар.
       Талдычит ряд торговок длинный.
       Скрипят и рвутся тормоза.
       Сойти бы в этом промежутке,
       Варёной бы картошки съесть.
       И кажется, в летящих сутках
       И вечность, и безумство есть.
       А вот и церковь (здесь когда-то
       Крестила бабушка меня),
       И дом, бревенчатый, горбатый,
       И школа сельская моя.
       И всё как будто бы в тумане.
       Из гипса девушка с веслом.
       Да - время.
       Время не обманет,
       Оно всё бьёт и бьёт челом.
       Уже осыпались фигуры.
       Из гипса виден их каркас.
       Но не исчезла арматура,
       Ещё связующая нас.
 
       ЕВДОКИМОВ Николай Семёнович родился в 1922 году в посёлке Бобр Минской области. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор около тридцати повестей и рассказов, большинство из которых переведены на иностранные языки, экранизированы. Член Союза писателей России. Профессор Литературного института. В “Нашем современнике” печатается с 1973 года

      ПОВЕСТЬ
       В каком веке живешь, папаня?
      Что случилось с деревней Нелидово? Ничего вроде не случилось, как жила, так и живет. Мужиков, правда, поубавилось, кто из-за пьянства ушел в вечную дорогу, а кто поумирал от недугов, подхватил вроде пустяшный грипп, покашлял, посопливился и вознесся на небеса. Мог бы, возможно, и выжить, покоптить еще немного, порадовать этот свет своим присутствием, если бы добрался до врача. Но кому охота в такую даль переться, ведь от Нелидова до врача - это все равно что в Кремль до президента. Нет, ближе и скорее к небесному доктору. Но если всё же добрался до земного доктора, то уж от него в аптеку за лекарством лучше не суйся. Загадка такая появилась: "Что дешевле, похороны или таблетки в аптеке?" Ответ: "Конечно, похороны дешевле". прочем, всем ясно, какое лекарство нужно от любой болезни и для облегчения организма - пол-литра. Оно пригодно от всего, даже от самой жизни.
      Оскудело немножко Нелидово из-за того еще, что парней, молодых красавцев, в армию забрили, а некоторые в тюрьму угодили. Многие девки едва из пеленок выбрались, недолго думая, замуж выскочили, однако детишек рожать не захотели. прочем, тут вот какая закавыка еще: ныне-то не все
      мужики годятся к этому делу, некоторые стараются, но ничего не получается. Здесь, конечно, опять лучшее лекарство - самогонка или муть какая-нибудь подешевле, вроде тормозной жидкости.
      Народ в Нелидово умный, деловой, такие умельцы, что быстро сообразили, как облегчить жизнь и себе, и односельчанам: срезали электрические провода и уволокли на металлолом. Деревня несколько лет живет без электричества, как в древние времена, при лучине. А на столбах полюбили вороны садиться и орать бестолково. Сердито орут, а потом гоняются друг за другом по всему небу. А ведь от проводов электрических польза еще такая была, что они оживляли жизнь, подпевая ветру гудением и пением.
      Но это присказка. се, однако, началось оттого, что унизили Нелидово. Жестоко унизили. Некие деловые люди скупили вокруг деревни многие гектары совхозной земли, огородили двухметровой стеной и исчезли. Так и стоят за стеной уже несколько лет поля, живя бесхозной жизнью. Название этой земли появилось: "Коттеджный поселок "Отдохновение".
      Самое бойкое место в деревне была школа - шум, гам, звонок на уроки тренькал живым голосом, а ныне тут паутиной висит печаль. Окна заколочены, дверь заперта на два амбарных замка.
      осиротевшую школу почти каждый день приходит учительница Мария Петровна, отпирает замки, входит в класс, смахивает веником паутину в углах, вынимает из кармана звонок, звонит, говорит: "Здравствуйте, дети", пишет на доске домашнее задание по арифметике и сидит в полутемном классе, закрыв глаза, слушая, как школа тихо, затаенно шуршит, оседая от пустоты и одиночества, даже будто вздыхает от старости, стараясь не пугать, не огорчать Марию Петровну. Но она все слышит, принимая школьную боль своим сердцем.
      Сюда часто заходит Андрей Иванович Стулов, он, между прочим, висел когда-то на областной Доске почета, ездил на всякие заседания в район, а ныне он - никто, печальный житель униженной деревни.
      ойдя в класс, он садится за первую парту напротив Марии Петровны, ставит бутылочку с мутной самогонкой, вздыхает, вынимает два стаканчика, разливает в них эту жидкость и просительно говорит:
      - Чего уж тут, не обессудь, Петровна, выпьем за надежду и процветание Руси нашей великой, прости за высокопарство.
      Мария Петровна колеблется, вздыхает:
      - Ну как не выпить за процветание…
      И цедит из стаканчика, выпятив губы, призакрыв грустные глаза, лицо ее становится совсем немолодым, усталым от переживаний, хотя ей всего-то от роду тридцать пять годков. Опечалена она не только бесшкольной жизнью, но и будто бы вдовьей долей - муж ее уехал в Москву и растворился без слуху и духу несколько лет назад.
      - Ну, еще по одной за процветание Отечества.
      - Уже было за процветание, - грустно говорит Мария Петровна.
      - Было, - соглашается Андрей Иванович, - ну, я сам выпью, можно?
      - На здоровье. Почему, Иваныч, так жить хочется? А жить почему-то все хуже?
      - Не знаю. Я теперь, Петровна, ничего не знаю, ничего не понимаю. Плодородную землю у нас украли, работы нет. Как это так? Хотя, может, надо сознавать, что хуже не будет. Хуже никогда не бывает, потому что жизнь всегда вперед движется, а не назад, хуже - это только кажется человеку от незнания диалектики и от нетерпения его внутренней жизни и надежды. Подумать, так человеку всегда хочется чего-то лучшего, чего у него нет, ему плохо будто бы, а потом постепенно хорошо становится. спомни, как плохо было, потом на лад пошло и стало нормально. от теперь опять плохо, однако на самом деле все к лучшему идет. Прогресс - он неизбежен.
      - Тогда почему была деревня, как деревня, народ жил, ребятишки бегали, в футбол играли? А ныне? Забором огородили, стеной неприступной…
      - Подожди, набегут еще ребятишки, в школе отбоя не будет, как прежде.
      - Не будет, Иваныч. Откуда? Да и учиться теперь никто не хочет, все о больших деньгах мечтают. Откуда дети возьмутся, скажи?
 
      - Откуда, откуда, - уже сердясь, сказал Андрей Иванович, - на огороде вырастут, под капустным листом. Нарожаем, кому надо, я помогу, не мужик, что ли?
      - Постыдись, охальник, жену с год как похоронил, а такое мелешь…
      - Эх, Петровна, - вздохнул Андрей Иванович, - прости. Душа пустая. Покоя ищет, а нет покоя, прости, ради Бога, несчастненький я, прости…
      Он засунул бутылку в карман, ушел.
      Он ушел, а Мария Петровна еще долго сидела, глядя в пустое пространство бывшего класса, написала на доске решение задачки, которую недавно там начертила, позвонила в звонок: "Урок окончен, до свидания, дети, до завтра", заперла школьные двери на два амбарных замка, закутала их в целлофановые пакеты от дождя и ушла.
      Расставшись с Марией Петровной, Андрей Иванович постоял на крыльце, подправляя покосившуюся вывеску "Начальная школа N 5 Соколовского района", и вдруг увидел, как мимо проскользнула Клавдия - дочка, явно стараясь, чтобы он ее не заметил. Но он заметил.
      - Стой, - крикнул. - Откуда?
      - "Откуда, откуда"! С оттудова.
      Еще и двенадцати не было, чтобы возвращаться из еревкино. Там, в еревкино, за пятнадцать километров помещалась ныне школа для всей округи, туда и ходили несколько оставшихся деревенских ребят.
      - Опять прогуляла, - сказал Андрей Иванович, - экзамены на носу. ыпускной ведь год, нельзя так…
      - Ну и чего? - подойдя, с вызовом почти крикнула Клавдия. - Сам больно ученый, давай ругай, надоело мне.
      Совсем девка отбилась от рук без матери, да и при матери росла самовольная, не понимая ни отцову, ни материну науку, палец в рот не клади. буквальном смысле, у нее и прозвище такое появилось, три года ей было, когда соседская девочка Наташенька - где она теперь? - играла и дала ей облизнуть палец, измазанный вареньем, так Клавка - хвать и откусила бы палец. Наташенька кричит от боли не своим голосом, а Клавка хохочет, ей весело, зубастой.
      - Сейчас же домой! огороде дел невпроворот.
      - Ага, одна нога там, другая еще дальше, - сказала Клавдия, увидела, что на дороге появился итька - охламон, делая вид, что случайно он тут появился, и сиганула за ним, поднимая пыль.
      - Ну, погоди, - незлобиво погрозил Андрей Иванович и пошел туда, куда ходил неизменно каждое утро и без чего уже не мог существовать. Он знал, она звала его, потому что ей неуютно было без свидания с ним в своем неземном одиночестве.
      Он шел вдоль изб по той безжизненной деревне, к которой так и не смог не то что привыкнуть, но и смириться. Здесь, в этом кажущемся покое, где только ветер лениво шевелил листья на деревьях, не было тишины, а была тоскливая пустота. Можно было задохнуться от тугого пространства, сдавливающего грудь, в котором глохли все звуки. Нет, этого не было прежде, не было. Он задыхался, понимая, что пустота живет не вне его, а в нем. Он останавливался, поднимал голову, глядя в небо на бегущие облака и почти кричал беззвучно громким отчаянным голосом: "Где ты? Там ли ты?" едь где-то же должен быть ушедший человек, потому что невозможно смириться, понять, что родной человек исчез, растворился, превратился в пыль. Зачем же она жила на этой земле? "ера!" - шептал он, вглядываясь в высокое небо, глаза его ничего не видели, только плыли перед ним радужные круги. "Ты где?" - вопрошал он, не веря, что смерть - конец жизни, конец не только ее жизни, но и его внутреннего покоя.
      Он приходил на кладбище, сидел у могилы, находя успокоение, не было мыслей, и потому чувствовал свою душевную отдаленность от всего, что вокруг жило, трепетало, шевелилось. Он ложился на землю возле могильного холмика, закрыв глаза, прислушиваясь, что делается далеко под землей, под корнями цветов и верхнего слоя надмогильной земли. А там была своя жизнь - шуршание невидимых жуков в тайных норах, осторожный бег му-
 
      равьев, испуганный вздох травы, ждущий опасности от человека. Но больше, как ни старался, как ни напрягал слух, ничего не слышал, никак не удавалось ему уловить дыхание еры Федоровны. Она ведь так близко, совсем рядом лежала под тонким слоем земли, и он хотел верить, что это шуршание жуков, муравьев, трепет травы - и есть ее дыхание.
      Каждый раз прилетала ворона, устраивалась на сосне и каркала отчаянным голосом, пробуждая его от полусна. Андрей Иванович смотрел на нее, не понимая, что ей тут надо. Почему кричит отчаянным голосом, словно тоже оплакивает кого-то. Она покричит, поплачет и улетит, нарушив его уединение, вернув из той жизни, в которой он только что прожил неповторимые мгновения единения со своей благословенной ерой Федоровной.
      Он верил, когда от сырой, пригреваемой солнцем земли поднимается влажный утренний туман, что от этого тумана, от испарений земли исходит только им одним ощущаемый родной запах. Так она, ера, дышала всем телом, пробуждаясь от ночного сна. Она где-то здесь, рядом. И в то же время ее не было тут, не было рядом. Он был одинок, но чувствовал, что и она - где? где она? - так же одинока в своем далеке.
      Был день. Собрав на огороде последние огурцы, зелень всякую, она поплелась на базар в Заречье. Дальняя дорога эта выматывала последние силы, вернулась уставшая, радуясь ста рублям, которые выручила за свой товар.
      - Прости, Андрюша, я полежу немного, - легла в горнице, нежно, виновато ему улыбнулась и сразу уснула.
      Спала она долго, до позднего вечера, никогда так долго днем не спала. Ему приятно было, что она отдыхает. Может быть, сны хорошие видит, держа на лице улыбку, с которой засыпала. Он на цыпочках входил в горницу, видел эту ее улыбку, застывшую во сне, и уходил довольный, что не нарушил ее покой.
      Уже в сумерках, в вечерней полутьме, говоря: "Проснись, ночь уже", - подошел, прикоснулся к ее губам и понял: она не проснется никогда, она спит вечным сном с этой нежной, виноватой улыбкой. Он не вскрикнул, не испугался, встал на колени, уткнулся лицом в ее груди, прикрытые легким сарафаном, и ужаснулся - всегда мягкие, всегда добрые, податливые, они были тверды, как камень. Это было самое страшное, что он испытал в то мгновение: ее родное, ласковое, парное тело источало холод, было равнодушно и к нему, и к здешнему миру.
      Прибежала Клавдия, рыдала, скулила, твердя какие-то отчаянные слова, а он стоял на коленях, уткнувшись лицом в ее шею, пахнущую еще родным запахом. Потом ночь вошла в избу, пробралась во все углы и прикрыла Андрея Ивановича и еру Федоровну своим одеялом и держала их так до рассвета, когда осторожно сняла это последнее в их жизни покрывало…
      Неделю он пил без просыпа, допился до того, что стал ловить чертей, которые нахально ползли по нему - черные, увертливые, ухватишь в кулак, а они, как слизняки, - прыг оттуда… Что было, если бы Клавдия однажды не отволокла его к озеру и не спихнула в студеную, ключевую, вечно ледяную воду.
      - Что уделала с отцом, дура? - орал он, очумев от страха и холода, выбираясь на берег.
      - Поплавай еще! - сказала она жестким голосом и снова спихнула в воду.
      - Ах, ты, стерва! - орал он, пытаясь выбраться на берег, но и на этот раз она столкнула его обратно.
      Озеро было глубокое, бездонное, Андрей Иванович захлебнулся и сразу пошел ко дну, вынырнул с выпученными глазами, размахивая руками, что-то мыча.
      - Ну, хватит, помоги, утопну! - выкрикнул, наконец. Она постояла, посмотрела на него, сказала:
      - Не утопнешь, - и ушла.
      Домой он вернулся нескоро, мокрый, жалкий, продрогший, сел на крыльце, посидел, позвал тихим, не своим голосом:
      - Клав? А Клав?
 
      Она вышла из избы, долго смотрела на него. Он молчал, она молчала. Наконец, виновато он выжал из себя:
      - Спасибо, доченька… Она села рядом, обняла его:
      - Я, папанька, у Лизкиной рощи волка видела.
      - Расплодились, значит…
      Потом она натопила баньку. Он попарился, выгнал из тела похмельную дурь, попросил прощения у покойницы за свое непотребство и с того дня постарался вести приличный образ жизни.
      Что значит - приличный образ жизни? У него уже давно не было приличного, достойного образа жизни. С некоторых пор, как появилась стена вокруг деревни, он не жил, а существовал, оставшись без дела. Существование поддерживала в нем только супруга ера Федоровна да растущая доченька Клавдия. жизни его образовалась пустота, не было подлинной полноценности, которая определяет место каждого на земле. И хотя оставалась единственная услада - любимая жена, все же для полного объема человеческой жизни этого недостаточно, если некуда приложить руки. Теперь же, когда и ера Федоровна его покинула, мир опустел. А Клавдия? Что Клавдия? Он безразличен ей, у нее свои современные заботы, она стремительно растет для будущей жизни, в которой видит радостный свет, а он ничего там не видит. И пусть Клавушка творит, созидает неведомую ему непонятную будущую жизнь, в которую он никак не верит.
      Андрей Иванович вынул заветную бутылочку, налил полстаканчика.
      - Извини, ерочка, так положено, с поминанием тебя, - выпил, полил из бутылочки чуть-чуть на могилу и ушел.
      С кладбища Андрей Иванович шел мимо церкви Космы и Дамиана. И хотел бы ее обойти, прокрасться стыдливо бочком, незаметно, чтобы церковь не ощущала его появления, но не мог пройти, разрушенные стены словно притягивали, и он шел к ним, топтался возле, ощущая свою непоправимую вину, свой грех. А грех его состоял в том, что одно время, когда был бригадиром, устроил здесь мастерскую, где ремонтировали тракторы и комбайны.
      Ныне здесь восстановительные работы, недавно появился батюшка, молодой священник отец Николай, который с тремя рабочими наводил порядок. Сам художник, он и иконы писал, и стены расписывал. Но для чего он восстанавливал старую церковь, от которой почти ничего не осталось, для кого все это - ведь почти не было в деревне людей?
      Андрей Иванович увидел отца Николая в глубине церкви, который высоко на лесах расчищал старую роспись купола, где плыл Господь Саваоф в первый день творения, хотел войти, но, как всегда, последнее время после смерти еры почувствовал, ноги не идут туда, кто-то не пускает его. Почему? Какой грех за ним? едь он не верит в Бога, не может поверить, потому что всю жизнь верил в… прочем, во что он верил, да и верил ли во что-либо, а, может, жил вообще без всякой веры, жил по инерции, исполняя предписанные обязанности.
      Отец Николай сам подошел к нему, поздоровался. Был он совсем молод, хилая бородка неестественно обрамляла его юное лицо. глубине церкви собирала кирпичи его жена, матушка Алена, юная красавица, она улыбнулась Андрею Ивановичу, что-то сказала, он не расслышал, что, но от ласковости этих людей, от их юной приветливости он почувствовал некоторую родственность к ним и сказал:
      - Ищу свою еру, где-то она вокруг, где-то рядом, дыхание ее ощущаю, а где она… смириться не могу…
      - У Господа душа ее, - сказал батюшка, улыбнувшись. - Она крещена была?
      - И я крещен, бабушка в детстве крестила. Только, батюшка, грехов у меня много, знаю, что ты скажешь, знаю. Но не могу я, как наши многие начальники, бывшие партийцы. Рванулись в церковь, и крестятся, и свечи ставят, и руки у них не отсыхают.
      - Не осуждай, это тоже немалый грех - осуждать, порадоваться надо, значит, Господь к их душам прикоснулся.
 
      - Не осуждаю, но вера не рубаха - скинул, другую надел. Пострадать надо, покаяться. Простит мне Господь грех мой, но память-то о грехе останется, как зубная боль неизлечимая. Хочу я, батюшка, верить, как покойница верила, но не могу. Неужели она ушла, и пути наши разошлись… Скажи мне, для чего ты, батюшка, церковь восстанавливаешь? Для кого? Деревня умирает.
      - Не умрет. Будет церковь, деревня оживет. Будет так, верь.
      - Не знаю, опустела душа, пустота, пустота…
      Идя из церкви, Андрей Иванович думал: почему каждый раз, как он встречает отца Николая, чувствует облегчение от своей тоски, почему разговаривает с этим юным попиком легко и свободно, как с хорошо знакомым человеком, которому можно поведать все самое сокровенное, словно тот прожил долгую умудренную жизнь, а ты еще пасешься в юношеской полутьме. Отчего так?
      Навстречу ему брел, волоча раненую еще в Отечественную войну левую ногу, весь перекосясь, дед Макар, - сделает шаг, покряхтит, постоит и дальше идет. Увидев Андрея Ивановича, дед Макар радостно воскликнул:
      - Я, Андрюха, моцион совершаю, сустав разрабатываю, хрустит, зараза, там, думаю, червяк завелся, свербит, наружу просится, а выходить не хочет. Как думаешь, может, крапивой постегать? - И, не дождавшись ответа, спросил: - Не слыхал, говорят, появились какие-то права человека? Ты бы сходил в район, привез, пока не поздно, а то враз расхватают, народ жадный, себе поболе, другим объедок. Сходишь? Может, льгота какая?
      - Ах, дед, какие права человека? Для чего?
      Андрей Иванович махнул рукой, ушел, оставив старика в недоумении.
      Дед Макар смотрел ему вслед, размышляя: как это не нужны права человека, такой документ доказывает, что ты существующий человек, нельзя, наверное, ныне жить без прав человека. Дед Макар удивлялся: совсем выпал из натуральной жизни Андрей Иванович, был деловой мужик, а теперь пылит землю без всякой полезности, неинтересный гражданин.
      молодости дед Макар был большой озорник, умел разговаривать на языках всякой живущей твари. Отдыхает на крыльце, а рядом на березе ворона устраивается, посидит, посидит, соскучится, да как ни с того ни с сего заорет "кар-кар". И дед Макар в ответ "кар-кар", она опять "кар-кар", и он ей то же самое во все горло. от так и орут, перебивая один другого. Еще вороны прилетят, заинтересуются, облепят все ветви, послушают и тоже каркать начнут на всю деревню. Получается, разговаривают они, да бойко так, вроде будто на собрании какой-то вопрос выясняют. По-собачьи дед Макар тоже умел разговоры вести, с лошадью говорил, с коровой мычал, в свинарнике любил с поросятами беседовать. А то, бывало, залезет на чердак, оглядит окрестности, помашет руками, как крыльями, и запоет по-петушиному, на манер молодого кочета, и в ответ ему не то что все деревенские петухи кукарекают, аж до еревкино долетает их перепев. Уникальный был в молодости мужик, ныне уж в свои восемьдесят два года остепенился. прочем, выйдет ночью во двор по малой нужде, запищит тоненько-тоненько, как комарик, и тут же в ответ ему всякая ночная неведомая волшебная тварь за-гундосит пискляво нехорошими голосами.
      Поглядел дед Макар вслед Андрею Ивановичу и забыл, куда и зачем шел. А куда он шел? Зачем? едь дело какое-то было, человек без дела ничего не осуществляет.
      Клавдии в избе не было, портфель лежал на столе, куда его положил Андрей Иванович. Это что же происходит? Совсем девка от рук отбилась. Где болтается? Уже солнышко на закат пошло, уже Звездочка с луга пришла, стонет, доить пора.
      Он взял ведро, подоил, парное молоко пахло сладостью, в запахе этом была какая-то тайна. Лесом пахло? Травой? Грибом? Откуда грибом? Откуда лесом? Да, молодой свежей травой пахло. И не травой, нет. А чем-то незнакомым и в то же время таким знакомым и родным, чем-то невозвратно ушедшим, древним, как детство, как мамины руки, когда она укладывала его спать, говорила своим неповторимым, никогда не забываемым голосом: "Андрюшенька, голубок мой" и, положив на мягкую перину, пела песенку.