- Конечно! Естественно! - заволновались ребята, протянули ему инструмент.
      Парень присел на стул и стал хлестать гитару, помогая ритму всем телом: дергалась голова, плечи, ноги сами пускались в пляс. Он был весь как резиновый, литой, не очень крупный, но ловкий хищный зверь - рысь или волк. Песня, выпетая приблатненным, ошансоненным тенорком, была о любви, которую непременно надо успеть сорвать с куста жизни, пока не опали плоды. Эта декламация, это требование было обращено, как к противнику, едва ли не к самому Господу Богу:
 
      Не греши, если не можешь,
      Ну а мне ты не мешай,
      Сам молись ты, если хочешь,
      Для меня ж свобода рай.
 
      Допел. Дал еще три коротких, хлестких пощечины гитаре. Встал. Наверное, надо было просто сказать “спасибо”. Но сказалось совсем другое, неожиданное:
      - Кто-то сказал, что свобода есть - свобода от греха. Такая свобода и есть рай. Разве нет?
      “Осужденный” усмехнулся, глянул искоса:
      - Это философский спор…
      Мы уходили. У самого выхода нас догнал какой-то парень:
      - Послушайте, кажется, это вы забыли.
      И протянул мои черные очки.
 
      Интернат для престарелых “Надежда”
 
      Аудитория - плохо слышащие старики. Больно видеть их худобу, впалые щеки, острые локти. Их путь сюда - у всех разный - в сущности, до невероятного обычный. Все работящие, заслуженные люди. У кого не осталось родной души, а кого предали дети. Хорошо, если подобрали - а если нет, то, обезножевшим, им некуда податься, они умирают в деревнях и городах от голода, от недостатка лекарств, тонут в ваннах, спотыкаются о порог и ломают ноги, гибнут, не в силах доползти до телефона, да и телефон-то - отключен за неуплату.
      А здесь они в какой-никакой заботе. Кто-то из них впал в детство, другие смотрят ясными и чистыми глазами, как в летнем парке смотрят старики, слава Богу, не оставшиеся без пригляда. Мужчина приобнял за плечи женщину:
      - Моя жена.
      Она с улыбкой стеснения скидывает руку.
      Перед ними трудно выступать. И трудно выбрать, что прочитать. Но им все равно, что слушать. Они рады просто вниманию. Не знаю, как друзья мои, - я выбилась из сил. А ведь это только второй день двухнедельной поездки.
 
      27 мая 2006 г. Спасское
 
      Это очень удобно. Детей, для которых питательно целительное бормотание, каким осеняют их родные старики, рассадить по детским домам. Стариков, забота о ком могла бы научить детей любви, запереть в дома престарелых…
      Из мальчиков вырастают мужья и отцы. Какие, если воспитаны так, что еще в юности по глупости да удали ломают свои неокрепшие судьбы? Тогда - зона. Их ограждают от общества железными дверями и забором с колючей проволокой…
      Мы ехали в Спасское, Игорь Аульбеков говорил:
      - Именно здесь я впервые видел, как вертолет делает мертвую петлю - МИ-24Б. Его еще называют “летающий танк”. Здесь был отряд вертолетчиков-афганцев.
      - А сейчас? - задаю глупый вопрос.
 
      Елена и Виктор Юдины
 
      В Гайвороне выступление не состоялось. Опоздали минут, вероятно, на сорок. “Время горячее - картошку надо садить”. И то верно.
      Идем к зоопарку. Не каждый район даже в богатом зверьем Приморье может похвастать, что в нем два зоолога-энтузиаста учинили зоопарк. Не назвать маленьким: здесь даже медведи.
      - А вот камышовый кот, - Виктор Юдин горделиво представляет одного из своих подопечных. - Коварный зверь. - Демонстрирует шрам на своей щеке. - Чуть глаз, разбойник, не вытащил.
      - А заживает после них долго как… - говорит Елена, его жена и соратница, - у меня тоже этих шрамов…
      В неволе родился тигренок. В раннем возрасте жил вместе с Юдиными в доме, потом был выселен в просторный вольер.
      Виктор Юдин выпустил в 1992 году научный труд “Волк Дальнего Востока России”, сейчас готовит книгу о тиграх…
      На сетчатом заборе висит пластиковая банка. Для пожертвований хвостатым.
      - Вот поверите, были у нас тут две женщины, к нам же постоянно ходят, все время, в зоопарк… - сбивчиво говорит Елена. И голос дрожит возмущением. - Идут эти две мимо банки и судачат. Мол, хозяева, глядишь, к вечеру на бутылку себе насобирают. А меня такая обида взяла! Злой, злой народ стал. Нет чтобы понять: мы сами этих зверей содержим, никакой ведь помощи ни от кого. Ну, не бизнесмены! Виктор стал было какие-то забавные фотографии печатать, календари со зверьем. Грозился продавать, но - дарит…
 
      Светлана Молчан
 
      Возвращаемся на стоянку - в Нововладимировку. “Центр”, в котором мы живем, - действительно, без преувеличения, центр культурной жизни Спасского района. Библиотекарь Светлана Молчан рассказывает:
      - Нашу библиотеку сформировали до 1974 года. Когда я пришла сюда на работу, работала на полставке. Сейчас к тому все идет, что вовсе закроют. Выписываем детский журнал “Миша” да “Сельскую новь”. Я пенсионер, тридцать лет проработала в библиотеке, пенсия 1053 рубля. В селе четыреста человек, детей человек шестьдесят. Школа - в ней учатся дети трех сел: Татьяновки, Нахимовки, Нововладимировки. Возят за шесть километров.
      Брожу между десятком стеллажей, на которых порой просто драгоценные книги - старинные, чуть ли не прижизненные издания Гоголя, Достоевского, Толстого. Замечательно составленная классическая библиотека, кое-что античное - Платон, Аристотель. Много книг, которые “вышли из употребления” - тех, которые остались не прочитанными людьми моего поколения - книги авторов второго и третьего ряда советского периода. Я, если случается такая книжка в руках, почему-то долго не могу ее закрыть. В них немало наива, нередко грустного пафоса, но и это повод для понимания чего-то… Кроме того, что нет-нет да и встретится автор самого что ни на есть первого плана. Скажем, Софья Федорченко - “Народ на войне”.
      Грустно и в библиотеке. Какую ни возьмешь с полки - пустые формуляры. Не берут люди, не читают. Господи, тогда, может, правильно, что их закрывают? Но в таком случае даже теоретической возможности не будет почитать Достоевского у жителя Нововладимировки, Татьяновки, Нахимовки.
      - Как живем-то? - переспрашивает Светлана Молчан. - Люди не работают, негде. Натуральное хозяйство, браконьерят. Вырубают лес со страшной силой. Молодежь? Разбегается. Свадеб нет, нынче все больше гражданские браки, так это называется… Можно ли было раньше представить такой брак в деревне? Да раньше-раньше… Раньше у нас был большой мебельный цех, полсела там работало, два года тому назад закрыли. Пчеловодческий совхоз пять лет назад закрыли…
      Входит охранник с работницей. Светлана шутливо окликает:
      - Кириллыч! Вот хотели вас поженить - эта холостая, тот бобыль… А то забыли, когда на свадьбе гуляли!..
 
      Лесозаводск
 
      Двое наших - Виктор Костин и Владимир Листровой - из Лесозаводска. Листровой - художник, но не из тех, которые, в согласии с общепринятыми штампами, живут в величайшей бедности и одиночестве. По счастью, в нем открылся дар и бизнесмена, и он учредил целую сеть художественных салонов в родном городе, чем немало изумил лесозаводчан.
      Один-то художественный салон - шутка сказать. А тут сеть целая. Неведомо кто покупает здесь кисти, краски и холсты, но дело живет. Впрочем, назвать его совсем уж процветающим тоже пока нельзя.
      Под стать Владимиру - его жена Наталья, работающая на местном телеканале. И здесь разговор о “раньше” и о “теперь”. Раньше тут было много чего, рассказывает Татьяна, и в голосе - нотки понятного сожаления:
      - Уссурийский деревообрабатывающий комбинат, Лесозаводский биохимический завод, мебельный комбинат, швейная фабрика “Уссури”. Но и теперь живем, чего помирать-то…
      На наш вечер в ДК народу пришло немного, чтоб не сказать - почти не пришло. Настоятель здешнего новостроящегося и единственного в Лесозаводске храма отец Никита посокрушался: “Все ведь мы, к сожалению, мало знаем, кто такие были Кирилл и Мефодий, и часто даже не стремимся узнать”. И, вздохнув, добавил:
      - Мне лично рассказывал экскурсовод, что самый частый вопрос в музее - почему Мадонну всегда изображают с мальчиком, а не с девочкой…
      А что - Кирилл и Мефодий? Мне уже вполне понятно, что были они настоящие приморцы. Должно быть, вот такие же, как эти озаренные внутренним светом люди. Настойчивые, даже настырные.
      Кириллица не устаревает уже много веков. Со времен своего начала она живет, меняется, в чем-то сделалась проще, но зато как углубилась, обросла смыслами. Пусть не без патетики, но ею написано столько прекрасного, величественного, ухватывающего самую суть. Спасибо Кириллу с Мефодием (а имена-то какие!), что русский язык прочно - в числе первых языков мира, и один из самых выносливых, гибких, насыщенных.
      И кто там насчет перейти на латиницу? Кто хочет - идите. А мы уж как-нибудь…
 
      Детский дом “Жемчужинка”
 
      На ступенях - воспитательницы, принаряженные, торжественные. С нитками бус на шеях, в парадных костюмах.
      Встречали хлебом-солью. Дети в актовом зале, он же, по-видимому, спортивный и музыкальный - ребята очень разных возрастов, от подростков до тех, кто едва научился говорить.
      Игорь Ефременко спел песенки про жука, про собаку. Сережа Кузнецов, сын Виктора Костина, сыграл на аккордеоне, Владимир Тыцких читал стихи про всех морских зверей, каких только смогли вспомнить дети. Включая ежа.
      И дальше началось то, ради чего мы, по-видимому, и приехали сюда: праздничный концерт для нас, очень важных гостей.
      Самые маленькие прилежно спели веселое, мальчики постарше, как ни удивительно - “Орленок, орленок, взлети выше солнца”. Если бы я не слышала своими ушами, то засомневалась, возможно ли исполнение этой замечательной песни в 2006 году. Хотя почему, собственно, нет?
      Игорь Аульбеков сказал про себя, ни к кому в особенности не обращаясь: “Песня нашего детства”.
      Про себя я могу сказать то же, хотя между мной и Игорем разница лет, наверное, в пятнадцать. И ведь эти - детдомовские - дети тоже так скажут когда-нибудь, если услышат “Орленка” в чьем-то еще исполнении.
      Мальчики в матросках напомнили мне моего маленького брата, который пел: “Бескозырка белая, в полоску воротник, пионеры смелые спросили напрямик…”
      Танцевали парный танец. С очень серьезными лицами. Вообще у детей в детдоме взрослые глаза. И думаю, они на всю жизнь избавлены от того, что мы именуем инфантильностью - капризного сознания некой собственной исключительности и значимости для окружающего мира.
      Оглядываюсь на аудиторию - у взрослого бородатого мужика навернулись слезы.
 
      Не может же так продолжаться…
 
      Мы прощались с Лесозаводском на смотровой площадке. Серая, пока не облицованная громада храма на взгорке, широкая спокойная Уссури. Мост. Мемориал воинам, землякам-приморцам - памятник один из первых, если не самый первый в Приморье, в честь воинов-афганцев. Не хотела говорить, но вместо вечного огня в центре погасшей пятиконечной красной звезды - окурки.
      Владимир Тыцких вдруг произнес с досадой:
      - Не может же это все так и быть. Должно же чем-нибудь кончиться…
 
      30 мая 2006 г. Рождественка
 
      Школа в селе Рождественка Дальнереченского района встречала нас линейкой - собственно, выпускникам выдавали аттестаты.
      В небольшой толпе идет обсуждение прибывших гостей. Бабушка в белой косынке говорит бабушке в голубой:
      - Вон какой у них поп бравый. А у нас и не поп, а илерей какой-то. И не выговоришь. Я Виталика крестила - илерей написано…
      Выпускники-подростки были больше похожи на юных студиозусов всяческих колледжей и профессиональных училищ. И слегка на солдат: высокие, с тонкими шеями из широких воротников костюмов. Галчата. Пара парней - с прическами, обессмерченными Романом Сенчиным в одной из его повестей: стриженые головы и челка.
      Девочки с косичками и бантами.
 
      Лучегорск
 
      В Лучегорске мы должны были остановиться в гостевом доме при новом храме, но здание не успели сдать к сроку, там вовсю еще шли работы, и мы разместились в студенческом общежитии.
      Тараканы, таракашки, тараканищи… Отсутствие не только штор, но и карнизов. Общая беспросветица. Если будущих молодых специалистов помещают сюда лет на пяток, чего от них потом можно ждать? Какого прорыва в будущее?..
      Отец Сергий Сенник, настоятель храма в честь иконы Божьей Матери Скоропослушница, прочитал канон святым равноапостольным Кириллу и Мефодию.
      Выступление в поэтическом клубе с наименованием “Ласточка”, так называется здешний источник минеральный воды. Руководитель поэтического клуба - Лариса Белякова. Не так давно она начала труд о местных старообрядческих поселениях. Александр Давыдов, архитектор и скульптор, читает стихотворение, посвященное Джузеппе Верди, а потом посвященное Эдите Пьехе. Он один из авторов мемориала героям Даманского в Лучегорске.
      Всех потряс Владимир Моцак, другой местный автор. В его поэтической книжке есть строчка: “Цвети, здоровый организм”. А также: “девичий контингент”.
      Но это все же не дотягивает до вечных строк из стихотворения “Тиранозавру N 52”, которое мне как-то благоговейно продемонстрировали в одном из московских журналов: “Я прочь пошел от вас, крокодилица, / Роняя с шумом слезы на Арбат”.
      Вспомнилась и другая смелая поэтическая метафора: “Вышли из лесу сосны, как березки в косынках”…
      И все же мне кажется, что такая бесхитростность порой несет в себе нечто большее, чем иной, самый что ни на есть полированный профессионализм.
 
      31 мая 2006 г. Речки
 
      В Хабаровск мы едем вдвоем с Тыцких. Основная группа остается работать в Федосьевке, а потом возвращается в Лесозаводск.
      По дороге я записываю названия речек. На этом участке пути они особенно поэтичны: Щеголиха, Каменушка, Щебенчиха, Падь Вторая, ручей Дощатый, затем - Вторая Щебенчиха, Роскошь, Китайка, Аван, а потом Аванчик…
      Но интереснее всего, разумеется, Первая Седьмая речка, за которой следует Вторая Седьмая, а дальше, еще через полдюжины рек, и Третья Седьмая.
      Где четыре следующие Седьмые, и почему они все-таки именно Седьмые, осталось дремучей тайной. Вот народ мой, языкотворец и нарицатель!..
      - Красиво тут. Какая тайга…
      - Да. Только тайгу эту мы ныне переводим на китайские палочки. Китайцы начали было производить пластмассовые, своего леса не хватало на полтора миллиарда ртов, а теперь вот по всему Дальнему Востоку лущат. Правда, пока больше из осины, это дерево не такое ценное. Но сейчас и осину не грех поберечь: строевой-то вырубили уже…
 
      Хабаровск
 
      Хабаровск встречает с Владивостокской автострады, распахивая навстречу широкошумный, ленивый и красивый проспект. Старинные дома по обе стороны дороги, сияние летней листвы, храмы, щегольски одетые женщины, спешащие мужчины и потоки ослепительных автомобилей.
      Все-таки есть в больших городах им одним присущая прелесть, аромат бурливой, пьянящей и, кажется, бессмысленной жизни.
      В Христорождественском храме работает шофером поэт, художник и заведующий отделом поэзии в небольшой газете Геннадий Богданов, он возит владыку Марка, Хабаровского архиепископа. Геннадий Богданов - крупный, плечистый, осанистый мужчина с залысиной. Двигается быстро и плавно. Сейчас улыбается широко и радостно:
      - Ну, поедем, оттартаю вас в редакцию.
      У нас встреча в журнале “Дальний Восток”, и мы уже опаздываем. Тыцких нервничает: Вячеслав Викторович Сукачёв, редактор “Дальнего Востока”, дескать, из немцев, поэтому страшно не любит опозданий.
      Можно подумать, русские любят или эфиопы.
 
      Журнал “Дальний Восток”
 
      Да и некуда было особо опаздывать. В зале редакции на встречу собралось всего человек десять. Разумеется, неловко и одного человека заставлять ждать, но все-таки это был явно не тот литературный вечер, ради которого стоило преодолевать такое расстояние.
      Тыцких подробно рассказывает об автопробеге, его участниках, об отце Андрее Метелёве, высоко почитающем Кирилла и Мефодия.
      Какое-то голенастое существо из слушателей встает и, дергая кадыком, начинает говорить:
      - Вот вы утверждаете, что славяне получили письменность от каких-то заезжих болгар Кирилла и Мефодия.
      - Нет, такого ужаса мы не утверждаем, - опротестовал навет руководитель пробега.
      - А известно ли вам, - выступающий не слушает, - что за много тысячелетий до возникновения полуострова Индостан древние арии пришли на эту территорию и организовали государство, называемое во всех уважающих себя летописях Гипербореей…
      - Что вы говорите?..
      Поднимается еще одна слушательница:
      - Между прочим, здесь, в Хабаровске, об этом знает каждый школьник!
      Господи, у них тут что, секта?..
      - И арии, кстати, дали нам письменность гораздо раньше этих ваших сомнительных Кириллов.
      - Какую письменность дали вам арии? - кротко спрашивает Тыцких.
      - Как какую? Руническую!..
 
      Николай Долбилкин
 
      Скульптор-монументалист и живописец Николай Долбилкин - человек известный в Хабаровске. В его просторной мастерской, заставленной законченными и едва начатыми работами, я прохаживаюсь между красок, растворителей и шпателей, иногда пробуя засохшие кисти пальцем. Хозяин и Владимир Тыцких ведут разговор.
      - Между Владивостоком и Туркестаном, - говорит хозяин, - пограничная полоса - вдоль нее китайцами в непосредственной близости проведены дороги, как наземные, так и подземные…
      По этим дорогам в случае необходимости легко перебросить войска. Разговор идет и о том, что китайцы всю территорию до Урала рисуют на картах в свой цвет…
      Николай Долбилкин человек немолодой, он получил признание в советский период, и творения его были соответствующими для монументалиста тех времен. Отдельно замечу - высокохудожественными, что тоже, впрочем, для тех времен характерно. Комсомольцы, рабочие, колхозники, Ленин смотрят с его мозаик - фронтонов крупных зданий. Образы комсомольцев-молодогвардейцев в свое время вызвали нарекания инспектировавших эту мозаику от имени ЦК комсомола: “Ни одной улыбки нет, ни одной улыбки!” Солдаты - под боевыми знаменами, склоненныё над братскими могилами. Серия портретов земляков художника - кержаков, а еще - людей с русского Алтая.
 
      Геннадий Богданов
 
      Мастерская Геннадия Богданова гораздо меньше, чем у Долбилкина. Собственно, это и не мастерская, во всяком случае, не для монументальных творений. Большое живописное полотно нельзя будет обозреть - некуда отойти, да и света маловато.
      Зато здесь стоит электрическая пишущая машинка.
      - Я сменял на нее компьютер…
      И фотоаппарат у Геннадия тоже “предыдущего поколения”: пленочный “Зенит”.
      - Ну, был у меня цифровой… Не то, не то.
      Мы пьем чай из разнокалиберных кружек.
      - Блок говорил, что для лирического стихотворения достаточно двадцати строк.
      - Блок такого не говорил.
      - Говорил!
      - Ну, может, и говорил. - Примирительно: - Но я такого не слышал…
      Потом мы идем смотреть Хабаровск. И закат на Амуре.
      Амур как Днепр. Ничего не скажешь, уподобление. Чуден Днепр при тихой погоде… Редкая птица… Сходится! Величаво он несет свои волны… Амур несет свои - мимо завода “Балтика”.
      - Завод-то хорошо назван, вот только прибыли от него почти не остается в России…
      - Ладно “Балтика”, - говорит Тыцких. - А вот, скажем, дизельная подводная лодка “Варшавянка”. Американцы ее еще называли “черная дыра”, никакие средства слежения не засекали в океане. Чудо-корабль! С 1985 года для своей страны ее не производим, а Китаю наштамповали, говорят, не один десяток.
      Геннадий мягко, невесело рассмеялся:
      - Я вообще не знаю, куда, что и зачем. Я перестал понимать и то, что понимал… Мне кажется, остается только молиться…
 
      Юрий Салин
 
      Юрий Салин - высокий рыжеволосый кудрявый человек, геолог, зоолог, преподает в институте какую-то диковинную дисциплину, которая моментально вылетела у меня из головы. Его семья встречает нас радушно. На стол выставляют знаменитый папоротник, соленья, варенья. А я пока без спросу перебираю на письменном столе фотографии: вот медведь ловит рыбу, вот медведи купаются в ручье, медведица с медвежатами смотрят прямо в объектив.
      - Как же вам это удается?
      Хозяин открывает компьютер и показывает уникальные кадры. Две серии: медвежья и - запечатленная жизнь уже кочевников, охотников и оленеводов, живущих, точнее, наверное, доживающих на севере Камчатки.
      Затем Юрий Салин демонстрирует книгу о медведях - в толстой обложке, крупная, она содержит уникальные материалы. Но “издана” тиражом в один экземпляр.
      - К сожалению, нет никаких возможностей опубликовать хотя бы часть этих фотографий, не говоря о книге…
 
      О литературном герое. И не только
 
      В обратный путь с Владимиром Тыцких. Целый день пути.
      - Среди людей вашего поколения, Владимир Михайлович, - говорю я, - есть много таких, которые могли бы стать героями романа. Кто это сделает? Не может же писатель другого времени писать о вас и ваших друзьях! Вот у меня вряд ли получится влезть в шкуру пятидесятилетнего мужика и написать все по правде.
      - А зачем влезать в шкуру пятидесятилетнего? - Улыбается. - Вокруг полно шкур гораздо помоложе, пошелковистее. Еще не так траченных молью, тридцатилетних…
      - Нет, а если по правде. Сейчас время другое. Пройдет время, и тридцатилетние о себе что-то родят. Уже рождают. Гаражи, алкоголь, бандиты, разборки, неприкаянность. По телевизору реклама пива. “Крем-гель для души” и “мечта о молодой коже” - это, похоже, концепты…
      Дорога вьется, в лобовом стекле - просторы.
      - Я хотела сказать, что ищу и не нахожу в своем современнике черт, которые могли бы стать чертами героя какого-то нового романа. Нового, в смысле для всех нас. Ну, правда - какой может быть сейчас герой? Кто он? Служил в Чечне? Молодой чиновник? Бизнесмен? Семьянин, который раз в две недели ездит в супермаркет “Метро”? Записной красавец, который слоняется по кафешкам, воображая себя то поэтом, то музыкантом?
      - А что, - спрашивает вдруг Михалыч. - Тебе не нравятся люди вокруг? Там, у тебя в Москве…
      - Нравятся. И… не нравятся. Я же говорю, капризны и прихотливы. Ох уж мне все эти высокие юноши с лицами, отмеченными печатями высоких стремлений и страданий… Нечеловечески даровитые, подающие надежды, требующие особых преференций…
      - А ты сама не такой же юноша?
      Замолкаю. Надолго. Поспорили о литературе, называется…
 
      2 июня 2006 г. Чугуевка
 
      В музее Фадеева в Чугуевке нас встречали совсем без помпы, по-настоящему радушно. Вся команда вновь была в сборе. Людмила Бадюк, директор музея, поэт Вера Саченко, музейные работники Лариса Ляшенко, Лариса Бабешко, Наталья Жданова - трудились не покладая рук: чистили картошку, строгали салаты, сервировали стол.
      С середины застолья я ушла. Валилась с ног от усталости. К тому же сильно простыла.
      Короче, утро я встретила разбитой, с градусником под мышкой. О том, как прошли четыре оставшиеся дня программы в Чугуевке, знаю только по рассказам. Все это время я пролежала у Веры Саченко в ее просторной деревенской комнате, где вдоль всех стен стояли стеллажи с книгами.
      Меня отпаивали чаем с травами. По вечерам с Верой и ее четырнадцатилетней дочерью Лидой мы вели беседы. Светловолосые, со светлыми глазами, мои хозяйки не обделяли меня вниманием.
      Лида рисует цветы в школьных тетрадках, сочиняет школьный роман и фломастерами записывает стихи:
 
      Как хорошо сидеть у воды!
      Красив и чист горизонт.
      На песке остались чьи-то следы
      И кем-то забытый зонт…
 
      Мне было хорошо у Веры. Белые шторы, сирень в окно.
 
      4 июня 2006 г. Музей Фадеева
 
      Людмила Бадюк - вот кто настоящий энтузиаст своего дела. Она провела для меня персональную экскурсию по музею Фадеева.
      Музей просторный, богатый. В фонде - краеведческое, практически некуда выставить: домотканые половики, ткацкий станок, обмундирование летчика, многочисленные фотографии…
      Второй этаж - экспозиция, посвященная Александру Фадееву. Школьные сочинения, иллюстрации к его произведениям: Федор Глебов, “Любовь Шевцова на Ворошиловском шоссе”. В этой картинке, как и в романах Фадеева, - время другого дыхания. Это время моих молодых бабушек: бедная, счастливая, страшная, наивная, грозная советская эпоха.
      Тут даже кресла и лампа писателя с переделкинской дачи. Многочисленные издания. Предсмертное письмо выведено аккуратными крупными буквами на отдельном стенде. Красный, белый, черный. Пулемет. Выставка составлена много лет назад.
      - Думаем уплотнять. Сейчас уже не расходуют пространство так неэкономно. А вы вообще как относитесь к Фадееву?
      И в этом вопросе чувствуется: не устарел ли, мол, в новой, современной ситуации, по-вашему? А кто вправе дать такую оценку?
 
      6 июня 2006 г. Возвращение во Владивосток
 
      На плацу Университета Невельского нас встречает тот же духовой оркестр, который две недели назад играл здесь прощальный марш. Да, знают эти приморцы, как учинить праздник. Телекамеры, журналисты - так и снуют.
      - А где тот писатель из Москвы? Как - эта?..
      Я понимаю свою ущербность. Писатель из Москвы, конечно, обязан выглядеть совершенно иначе. Писатель из Москвы - это ого! Такой крупный, под два метра, с ухоженной бородой, с гнутой трубкой в зубах. А еще в бархатном пиджаке и с беретом. И в кармане у него блокнот из кожи редкого тюленя, за ухом серебристая перьевая ручка. О, еще брови у него должны быть седые и пушистые, как у ризеншнауцера. А тут какое-то хлипкое недоразумение.
 
      Женский голос молодой поэзии Дальнего Востока
 
      Книги, журналы и газеты, которыми меня снабжают, складирую в большой фибровый чемодан. Не чемодан, а мечта оккупанта. Страшно подумать, что я потом буду с ним делать. Бумаг набирается уже килограммов под тридцать.
      Листаю книжки. Разумеется, меня в первую очередь интересует поэзия сверстников.
      Что обращает внимание - эта поэзия, в основном, женская. И та, которая уже расцвела, и та, которая только поднимается от завязи.
      Постарше и пожестче Татьяна Зима, автор поэтического сборника “Скобы”: “Такая осень - пиши пропало, / бежит борзая, сливаясь с нею, / мешая краски как попало - / так веселее. Так оно зреньем не насытится, /так не бывает небо пусто, / и нужно умереть, чтоб свидеться, / и это грустно”.
      Марианна Смирнова, совсем юная, двадцатилетняя. Она, может быть невольно, сказала про генезис стихов - не только своих: “Весь узор вероятностей: наша зима, / Море, чайный пакетик в дымящейся кружке - / Оригами? А вот: я не знаю сама, / Как они получаются… эти зверюшки”.
      Хабаровчанка Дарья Уланова пишет стихотворение “Солдату”: “Неловкая, смешная, неумелая, / Закутанная в старый твой бушлат, / Дрожа, как лист, стояла, очумелая, / И отвернуться просто не смогла…”
      Евгения Хузиятова заявила о себе публикацией в журнале “Дальний Восток”. Подборка стихотворений “Из Японии с любовью”: “На сером зелень, золото - на красном; / И неизменна, и многообразна, / На кончике копья сотворена, - / Арена экзотических историй, / Где в каждой точке в спину дышит море, - / Моя невероятная страна”.
      …Когда нечто происходит, совершается, сдвигается в мире, первой это чувствует поэзия. Первым чувствует поэт. Не один какой-нибудь, а, может быть, платоновский поэт, поэт-идея, эйдос. И про всякие непростые вещи, хитрые и таинственные тенденции поэзия рассказывает с простодушностью болтливого ребенка. Пожалуй, наиболее звонкие поэтические голоса сегодня в Приморье - женские. Это тоже о чем-то говорит.
 
      8 июня 2006 г. Александр Лобычев
 
      Александр Лобычев - литературный критик, арт-директор галереи “Portmay”. Таково, по преданию, первое название Владивостока, данное английскими мореплавателями. Увидев город, они воскликнули: “Майский порт!”
      Город и правда красивый. И галерея современная, вся блестящая, с лампочками, отделана по-европейски. Это один из культурных центров Приморья, приходящих на смену ДК советской эпохи. Они и построены по-другому, и выглядят, и содержание у них тоже другое. Преимущественно без ностальгии по прошедшему.
      Александр Лобычев темноволос, невысок, хорошо сложен. Он входит в редакцию альманаха “Рубеж”, где печатают эмигрантские литературные документы прошлых времен и нечто новое. Главный редактор - Александр Колесов. Издается альманах на хорошей полиграфической базе, правда, с периодичностью не до конца понятной. Пока вышло всего несколько номеров. Но зато в планах - издание приморских антологий, серии стихотворных книжек…
      Картины, выставленные в галерее, признаться, не произвели на меня особого впечатления. Стерлись из памяти. Странно, я в Приморье, на краю земли, на берегу океана, а впечатление, будто всего этого нет и мы находимся в Москве или, того непонятней, в неком безымянном городе, на одной из гламурных, невзаправдашних выставок.
 
      9 июня 2006 г. Вечер в библиотеке имени Горького
 
      Я волновалась. И повод поволноваться был, да еще какой: во Владивостоке (подумать только!), в крупнейшей приморской библиотеке читать свои стихи, прозу. Выходить к людям, к землякам с тем, что у самой рождает сомнения…
      Этот вечер в библиотеке имени Горького организовала Ирина Романова, здешняя заведующая. Красивая, изысканная женщина. Когда-то, рассказывают, она занималась художественной гимнастикой, и в ее решимости непременно вытолкнуть меня на помост было тоже нечто спортивное.
      Были Геннадий Несов, Александр Лобычев, Александр Турчин, однажды написавший мне в “Литературную Россию” письмо. Пришли Тыцких, Людмила Ивановна Качанюк, поэт Галина Якунина, молодые поэтессы Татьяна Краюшкина, Дарья Уланова, Юлия Головнёва.
      Начинала запинаясь, а читала и говорила около двух часов. Были вопросы: “Что для вас море? Ощущается ли его нехватка там, в центре?”, “Назовите поэтов, которые на вас повлияли?”, “Как относитесь к Высоцкому?”, “Как - к Бродскому?”, “Видели, как живется здесь, в Приморье?”, “Зачем разбрасываться - писать стихи и прозу, да еще статьи? Может, лучше сосредоточиться на чем-то одном?” и даже “Как возрождать культуру?”