Письмо Кудинова Шолохову помогает понять некоторые нюансы отношения Кудинова к писателю, проявившиеся в его переписке с Г. Ю. Набойщиковым. Советской пенсии, как Георгиевский кавалер всех четырех степеней, Кудинов так и не получил, а потому — обижался на Шолохова, что тот не помог.
      “В своем письме даете совет обратиться за помощью к Шолохову, — пишет Кудинов Набойщикову. — Напрасный совет! Новые паны крошки хлеба не дадут!”. И — далее, развивая ту же тему в следующем письме: “Обратиться за помощью к Шолохову? Григорий Юрьевич, бедняк материально не друг богачу. С сильным не борись, с богатым не судись! Если бы не бедняк Павел Кудинов, то и Михаил Александрович Шолохов не был бы богачом, да еще каким!” — пишет Кудинов, имея в виду, что Вешенское восстание и его деятельность в качестве руководителя восстания составили основу “Тихого Дона”.
      Судя по письмам Г. Ю. Набойщикову, на сердце Кудинова лежала, конечно же, тяжелая обида за горькие годы эмиграции и сталинских лагерей. “Вы, Григорий Юрьевич, читали “Тихий Дон”. Вот и причина познакомиться с Сибирью, — пишет он своему корреспонденту. — В 1944 году при проходе русских войск через Болгарию пришли в квартиру, ограбили, потаскали по Западу, а после в Москву, а в Москве военный трибунал не находя вины судить отказался, а Берия и Сталин наложили свое “вето” на 10 лет”. И далее: “Вы спрашиваете, как я живу (сейчас). Живу я как живут скитники безродные, беспризорные, бездомные, на гумне ни снопа, в закромах ни зерна, на дворе по траве хоть шаром покатись. Восемь лет работал я в чужой стране в колхозе, а теперь устарел, 70 лет, и живу без работы, в одной комнатушке в нижнем этаже, как волк в берлоге... Вот жизнь пелигримма (здесь и далее сохраняется орфография подлинника)”. Бедность его доходила до такой степени, что иногда ему было не на что послать письмо: “Перешлю после, т. е. когда буду иметь гроши. Сейчас я беден и бедность грызет меня уже сорок лет”.
      Но удивителен и непостижим русский человек! Несмотря на все пережитые и перенесенные страдания, на сломанную, пущенную по ветру жизнь, попавшую под жернова истории, Павел Назарьевич Кудинов не перестает говорить о любви к родной стране и своему народу. “Григорий Юрьевич! — обращается он в одном из первых писем к своему корреспонденту. Не думайте, что П. Н. Кудинов одиннадцатилетнюю размотал катушку и после этого стал зол как тигр против Советского Союза и русского народа! О, нет! Может быть недалеко то время, я с супругой увидим родной казачий край и обновленную Россию и свободный русский народ...”
      С горьким чувством Кудинов пишет о своей эмигрантской судьбе: “Мы, эмигранты, с тяжестью в душе и со слезами по родине, по родной семье ушли в далекие царства и стали скитниками” (это слово для Кудинова производное не столько от слова “скит”, сколько от слова “скитаться”), но — “глядите да не подумайте о том, что мы, эмигранты, враги Советского Союза и народа! О, нет!” Чувство тоски Кудинова по Дону, по Родине остро проявилось в тех строках его писем, где он просит своего корреспондента достать и прислать ему с Дона “рыбы-копченки”, “тараньки”, — “копченую рыбу, если бы достать рукою, я бы купил 100 килограмм и ел бы только копченую рыбу. Ведь здесь, в Болгарии, такой прелести нет!”
      Этот сложный клубок противоречивых чувств — боли и любви — в душе донского казака Павла Назарьевича Кудинова, в прошлом — руководителя восстания, а позже — зека советского Гулага, “скитника-пилигрима”, нищего эмигранта, отражался и в его отношении к Михаилу Александровичу Шолохову. Это отношение, как я уже говорил, не было простым. Вспомним его спор с Шолоховым по поводу образа подполковника Георгидзе, слова Кудинова о том, что изображен Кудинов в романе “плохо”, горечь от неудавшейся попытки вернуться после лагеря в Вешенскую, наконец, обиду из-за неполученной пенсии. Имел Кудинов претензии и к роману “Тихий Дон” — с точки зрения непосредственного участника изображенных в романе событий (“в “Тихом Доне” я могу найти сотни неверностей, но я не восставал!” — замечает он в одном из писем). Вспомним, конечно же, и общий счет к Берии и Сталину, к Советской власти — за Гулаг и эмиграцию... Но вот что удивительно: невзирая на весь этот сложный клубок вполне обоснованных, заслуженных, мотивированных обид, П. Н. Кудинов в течение всей своей жизни относился к Шолохову молитвенно.
      Приведем ответ П. Н. Кудинова Г. Ю. Набойщикову на его первое письмо:
      “Многоуважаемый Григорий Юрьевич! Бонжур!
      Письмо Ваше от 9/3 1963 года мною получено. Благодарю Вас, живущего в далекой стране — в стране, в которой я побывал 11 лет, подаренных мне богами Советского Союза Берией и Сталиным, угробивших миллионы русского народа в тайге, в далекой Сибири.
      Вас нужно понимать, что интересуетесь легендарной историей события — восстания донских казаков в 1919 году. Это событие написано писателем Михаилом Александровичем Шолоховым в книге “Тихий Дон”, которую, наверно, читали и Вы. Содержание книги верное и изумительно похвальное, которое оправдывает писательский талант, которым следует восхищаться”.
      Невзирая на крайнюю неуклюжесть этих выспренних слов, их искренность и убежденность очевидны.
      Далее П. Н. Кудинов пишет о том, что Г. Ю. Набойщиков обратился к нему с рядом вопросов, и продолжает: “Об участии моего (видимо, моем. — Ф. К.) в восстании известно всему Советскому Союзу от малого до великого, а тем паче в “Тихом Доне”, это — во-первых, а как я очутился в Болгарии, так это случай известный не только живым, но и мертвым — эмиграция после окончания революции, т. е. победители гонят, а побежденные отступают за пределы родной казачьей земли. За пределами родины свобода неизмеримая, кто куда хотел, туда и уезжал, а поэтому все, покинувшие родину, семьи, рассеялись по всему свету. О жизни в Болгарии. Условия превосходны, а превосходны потому, что народ гуманен, великодушен и гостеприимен. Она — Болгария, в которой живу 40 лет и я считаю ее второй родиной, т. к. Россия, Советский Союз считают нас врагами”.
      Из переписки с Г. Ю. Набойщиковым выясняется, что Прийма был первым и единственным из литераторов, журналистов, ученых, в России ли, в эмиграции, кто за все годы жизни Кудинова обратился к нему с вопросом как к руководителю Верхнедонского восстания. И это еще один аргумент в споре об авторстве “Тихого Дона”. Если бы авторство романа принадлежало представителю белого движения, работая над романом, он бы никак не мог обойти оставшегося в живых руководителя Верхнедонского восстания, не обратиться к нему с вопросами, если не устно, то хотя бы письменно. Но за все десятилетия ни к П. Кудинову, ни к донским казакам-эмигрантам вообще (также, кстати, как и к жителям Вешенской и шире — Верхнего Дона) никакой заинтересованности ни с чьей стороны (кроме Шолохова, если иметь в виду донские места) проявлено не было.
      П. Н. Кудинов писал Г. Ю. Набойщикову: “Материал-то — Кудинов, а исторические материалы во мне. И материал — я, — пока жив”, имея в виду тот факт, что его память — лучший источник по истории восстания верхнедонцев. Вне всякого сомнения, если бы, к примеру, тот же есаул Родионов, которого называли в качестве возможного автора “Тихого Дона”, живший в 20-е годы в Берлине, имел хоть какое-нибудь отношение к написанию романа, он не мог обойти вниманием Павла Кудинова, являвшегося кладезем информации. Тем более что и искать его было не надо: он был активным деятелем и одним из руководителей казачьего движения за рубежом, как говорится, на виду всей казачьей эмиграции. Однако только после статьи К. Приймы, опубликованной в болгарской печати, начал проявляться скромный интерес к персоне П. Кудинова. Он пишет Г. Ю. Набойщикову о некоем журналисте — “болгарин молодой — лет 25”, — который побывал у него и “желая написать обо мне статью, попросил у меня снимку”. Кудинов доверился ему и дал ему фото в форме военных времен. Написал ряд писем с просьбой вернуть, “но вот прошло уже пять месяцев тот жулик молчит и молчит”.
      После публикации К. Приймой статьи в “Литературной газете” П. Кудинов предложил прислать в редакцию “Литературной газеты” “имеющийся материал” о восстании Верхнего Дона. В свойственной ему манере П. Кудинов рассказывает Г. Ю. Набойщикову, что “директор “Литературной газеты” схватился за этот случай: прислать ему для рассмотрения какими-то большими советскими верблюдами. И тем дело кончилось”. Ответа из газеты не последовало.
      Павел Кудинов понимал историческое значение уникальной информации, своих, основанных на личном биографическом опыте, знаний о судьбах донского казачества в эпоху революции и гражданской войны и стремился это свое знание передать в Россию. Тем более что написанный и опубликованный в Праге в 1931—1932 году “исторический очерк” “Восстание верхнедонцев в 1919 году” был неизвестен в его родной стране. Ему казалось, что со смертью Сталина и начавшейся “оттепелью” пришло наконец время, когда он сможет рассказать русским людям всю правду о самом главном событии в его жизни — восстании верхнедонцев и о том, как оно изображено в “Тихом Доне”.
      Вот почему для него был праздником тот телефонный звонок из Ростова-на-Дону, когда ему позвонил К. И. Прийма. Надо полагать, что праздником для Павла Назарьевича Кудинова была и статья К. Приймы — первое доброжелательное слово правды о нем, напечатанное в родной стране, — если бы не досадная ошибка с “княгиней Севской”, которую он считал “провокацией”. Столь горькая реакция Кудинова на эту ошибку объясняется тем, что, напуганный горьким опытом жизни, он боялся, что Пелагею Ивановну, якобы скрывавшую свое княжеское происхождение и к тому же — жену бывшего белогвардейского офицера, только что вернувшегося из советских лагерей, уволят с работы, и они останутся без куска хлеба.
      Это новое свое несчастие в переписке с Г. Ю. Набойщиковым П. Н. Кудинов описывал так: “Моя супруга дочь простого казака-работника, окончившая 8 классов гимназии на Дону, а в Болгарии, выдержав государственный экзамен и получив государственный Диплом, приобрела высшее образование, и как лучшая в Болгарии учителька по русскому языку вот уже 18 лет преподает русский язык в гимназии... А Прийма провоцировал в той статье, которую Вы имеете, что она княгиня Севская... и поэтому Министерство культуры и просвета уволит от службы”...
      Впрочем, опасения Павла Кудинова были небезосновательны. Переписка К. Приймы с белоэмигрантом, бывшим руководителем Верхнедонского восстания П. Н. Кудиновым и после XX съезда партии, в пору либеральной “оттепели”, находилась под присмотром как советских, так и болгарских спецслужб. И, как выяснилось из беседы Г. Ю. Набойщикова с одним из офицеров наших спецслужб, “болгарские товарищи не хотят доверять жене белогвардейца преподавание русского языка”. Кстати, под ударом оказался и сам Г. Ю. Набойщиков. Его переписка с белогвардейцем Кудиновым, как он считает, также не прошла не замеченной для наших органов. Почувствовав опасность, он прервал переписку с П. Н. Кудиновым, так и не получив от него обещанных материалов по Верхнедонскому восстанию и “Тихому Дону”.
      История эта свидетельствует, насколько горючей и горячей была заложенная М. А. Шолоховым документальная основа “Тихого Дона”, если и сорок лет спустя, в начале 60-х годов, в пору “оттепели” и XX съезда, она обжигала тех, кто неаккуратно соприкасался с нею.
      Но что же П. Н. Кудинов предполагал передать Г. Ю. Набойщикову в ответ на его вопросы о Верхнедонском восстании? Он хотел сказать “правду” об этом событии, равно как и обо всей своей жизни, передать написанную им “личную автобиографию в совокупности с повестью о моей молодости... до семидесятилетнего возраста”. Плюс ко всему — поэмы, как то “Смиритесь, кумиры” и “Жрецы капитала”. Судя по цитатам из этих поэм, приведенным в письмах, П. Н. Кудинов явно страдал графоманией. Отсюда — и своеобразный язык его писем, как, например: “Мое хождение по мукам не угасло, а как звезда-путеводитель светит ярко, как светило в дни восстания казаков В-Донского округа. Мы восставали не против Советской власти, а против террора, расстрела, и за свой казачий порог и угол и за кизечный дым!” Как видите, сквозь любовь к красивостям и вычурности прорывается, тем не менее, суть, выраженная в своеобычных, подчас — очень выразительных изречениях.
      П. Кудинов сообщал Г. Ю. Набойщикову, что у него сохранились оперативные сводки и другие документы, посвященные Верхнедонскому восстанию. Прежде всего — “две карты (скици), обнимающие четырехстакилометровой цепью, в кольце которой донские казаки вели шесть месяцев оборонительную конную и пешую борьбу против во много раз превосходившей Красной Армии”. Кудинов упорно говорит не о трех, а о шести месяцах, имея в виду, видимо, бои верхнедонцев с Красной Армией после соединения с Донской армией. Кудинов дает описание этих цветных, как он пишет, карт: “Изображенные цветными линиями-красками там, где кровь казачья лилась рекой, за свой край свободный, вольный и родной! На картах отмечены силы противников разных племен и языков для подавления восставшей армии. Советские действующие армии отмечены: армии, дивизии, полки, бригады и т. д...”.
      “Скици (то есть карты. — Ф. К.) , — пишет П. Кудинов, — мне хотелось бы сделать художественно, чтобы карта была красива, чиста, отчетлива и приятна для читателя”. Он предполагал, как только у него будут деньги, пригласить художника, чтобы с помощью красок и туши сделать цветные копии этих карт. Кроме того, Кудинов располагал, как он пишет, “объемистым материалом оперативной сводки, которая в “Тихом Доне” отсутствует”. П. Кудинов послал Г. Ю. Набойщикову свою фотографию и готов был, преодолев предубеждение в отношении журналистов и политические опасения (“...все же Вы член партии, а доверять члену партии, да еще эмигранту — вопрос деликатный”), послать и другие материалы. Он надеялся, что (цитирую с сохранением стилистики и орфографии письма) “материалы, хранящиеся мною, найдут брешь правды, света, чтобы [исправить] вкравшиеся на страницы “Тихого Дона” нелепости и восстановить бессмертную истину перед мертвыми и живыми”. “Я крайне желал бы, — пишет он в другом письме, — чтобы сохранившиеся материалы были бы преданы гласности через родную печать и в родной стране...”.
      В какой-то степени это пожелание П. Н. Кудинова было осуществлено, когда в журнале “Отчизна” (1991, № 6, 7, 8), усилиями шолоховеда В. В. Васильева, был опубликован “исторический очерк” Павла Кудинова “Восстание верхнедонцев в 1919 году”. Однако хранившиеся у П. Н. Кудинова боевые карты вешенского восстания, оперативные сводки и другие материалы Кудинов так и не успел переслать Г. Ю. Набойщикову, поскольку тот неожиданно для П. Кудинова оборвал переписку с ним.
      В 1967 году донской казак из станицы Вешенской, командующий войсками повстанцев Павел Назарьевич Кудинов, устав от унизительной нищеты и бедности, ушел из жизни. Он покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд. Молва говорит, будто это был поезд, который следовал из Болгарии в Россию...
 
       (Окончание следует)

Критика :
 
Вера Филатова-Шишкова.
Александра Семеновича Шишкова
“Неугомонный русопят”