На религиозном языке это можно назвать бесоодержимостью. Девочка была не просто заражена, а как бы заряжена злом. И сеяла его вокруг, с неистовой энергией вовлекая в разврат других детей. “Предположим, пока ее можно как-то изолировать. А что потом? Ведь ей в школу идти скоро, — сокрушалась проф. Козловская. — Во что превратится класс, в котором будет учиться такой ребенок? Даже представить страшно…”
Страшно, но, увы, уже возможно. Пару лет назад журналист-международник Мэлор Стуруа обрисовал обстановку в престижном американском колледже. Каждое утро медсестра ставит там на подоконник две коробки с презервативами: для “нормального секса” и для “орального”. Вторая коробка, в отличие от первой, мгновенно пустеет. Причем дети не только не видят в этом ничего запредельно постыдного, но, напротив, считают такое поведение эталонным, “ответственным”, ибо оно гарантирует им надежную защиту от беременности и СПИДа. Это ли не есть полная смена координат? Более яркую картину сатанизации общества трудно вообразить.
Маленькие демоны вместо ангелов — вот он, “прекрасный новый мир”, утверждению которого так способствуют адепты “планирования семьи”. Какой образ женщины преподносят в качестве идеала все без исключения секс-просветовские программы? Бесстыжая (“преодолевшая
ложный стыд”), похотливая (“умеющая наслаждаться собственной сексуальностью”), она воспринимает деторождение как зло, от которого необходимо предохраняться (“исповедует принцип ответственного родительства”). Ни в грош не ставит авторитет родителей (“независимая”, “свободная”). Религиозные нормы жизни считает устаревшими предрассудками (“современная”, “познавшая истинные ценности”). Слова “грех”, “покаяние” и т. п. вызывают у нее корчи. Но зато она полностью доверяет своим новым наставникам, жрецам “безопасного секса”, которые учат ее безошибочно выбирать прокладки, контрацептивы, партнеров.
Мы не знаем, насколько глубоко посвящены наши отечественные “планировщики” в мрачные тайны завсегдатаев сатанинских шабашей. Понимают ли они, например, что во многом именно благодаря их усилиям мир превращен в гигантский жертвенник, на который ежесекундно приносятся жизни сотен невинных младенцев? Или что использование гормональных контрацептивов, вызывающих у женщин частые и затяжные кровотечения, помимо всего прочего,
отлучает их от благодати, которую дают Причастие и возможность приложиться к церковным святыням, ибо нельзя прикасаться к святыням в нечистоте?
Может, конечно, охранники репродуктивного здоровья напрочь лишены обоняния и не ощущают запаха серы, настолько удушливого, что его уловили даже не обладающие особо тонким мистическим нюхом эксперты МВД. В приложении к справочнику “Новые религиозные организации России деструктивного, оккультного и неоязыческого характера”, изданном в 2000 году, Российская Ассоциация “Планирование семьи” квалифицирована как “оккультный центр”*. В связи с этим возникает вопрос: по какому праву эти оккультисты получили в нашей стране всемерную государственную помощь и поддержку? Ведь 17 января 1992 г. А. Шохин, бывший тогда заместителем главы правительства РФ, подписал распоряжение N92-р, в котором говорилось буквально следующее: “Положительно отнестись к созданию Российской Ассоциации “Планирование семьи”… Министерствам и ведомствам Российской Федерации, Советам Министров республик в
составе Российской Федерации, органам исполнительной власти краев, областей, автономных областей, автономных округов, городов Москвы и Санкт-Петербурга, а также предприятиям и организациям, расположенным на территории Российской Федерации, оказывать Российской Ассоциации “Планирование семьи” необходимое содействие в ее деятельности”.
Видимо, в ту пору было очень модно поддерживать секты. О. Лобов, как известно, поддержал “Аум Синрике”, А. Собчак — “Свидетелей Иеговы”, “Белое братство” и “Церковь сатаны”, С. Кириенко — тот просто сам стал сайентологом… Но, в отличие от патентованных сектантов, “планировщики” успешно внедрились в самые разные государственные структуры. РАПС, по официальному статусу всего-навсего общественная организация, выступает в роли методического, внедренческого и координационного центра, который через органы здравоохранения и образования насаждает по всей стране идеологию “планирования семьи”. Исполнительный директор РАПСа И. Гребешева в 1999 г. была включена в состав Государственной межведомственной комиссии по социально-демографическим вопросам и официально привлекалась Госдумой к подготовке “Закона о репродуктивных правах”, призванного еще больше утвердить в нашем обществе сатанинскую идеологию детоубийства и растления. Адепты этой идеологии окопались почти во всех медицинских учреждениях, втягивают в свою орбиту школьников и студентов, совместно с российскими министерствами и ведомствами разрабатывают программы улучшения нашей демографической ситуации. Как вы знаете, сатану называют
врагом рода человеческого. Поэтому вектор подобного “улучшения” легко угадать.
Ну, а для тех, у кого остаются сомнения, расскажем напоследок про одного Президента Всемирного банка — организации, теснейшим образом связанной и с Международной Федерацией Планирования Семьи, филиалом которой является РАПС, и с реформированием нашего отечественного образования и здравоохранения. (Например, в пилотном проекте реформы здравоохранения, ныне осуществляющемся на деньги Всемирного банка в двух российских регионах, особое внимание уделено повсеместной организации служб “планирования семьи”.)
Так вот, Роберт Макнамара, занимавший в период вьетнамской войны пост министра обороны США, а затем перекочевавший в кресло президента Всемирного банка, был членом “Треста Люцифера”, созданного в 20-е годы ведьмой Элис Бейли, ученицей Елены Блаватской (снова розенкрейцеровские корни!). Позднее “Трест Люцифера” слегка замаскировался (подобно зангеровской Лиге контроля над рождаемостью) и теперь называется “Трестом Люция” (The Lucis
Критика :
АНДРЕЙ УБОГИЙ.
Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)…
Пушкин. “Джон Теннер”.
Попробуем же осмыслить то особое отношение к бытию, что сложилось в Америке, тот тип жизни, который американцы предлагают всем в качестве непревзойденного и единственного, в качестве идеала.
Из множества впечатлений, формирующих мой образ Америки, отмечу лишь два — весьма субъективных, случайных, но именно этим и ценных. Бывает, невольная проговорка важнее, чем долгая речь; бывает, что беглый и издали брошенный взгляд открывает такое, чего никогда не увидеть при долгом и пристальном наблюдении.
Дочь наших соседей, пятнадцатилетняя девочка, уехала на год в США. Она жила в американской семье, ходила в школу со сверстниками — то есть познавала жизнь цивилизованнейшей и богатейшей христианской страны. Внезапно случилась беда: здесь, в России, умерла ее мать. Представляете, что было с девочкой, когда ей позвонили и сообщили об этом? Даже поделиться горем ей было не с кем — кроме хозяйки приютившей ее семьи. И вот эта женщина, благополучная и добропорядочная американка, едва разобрав, что случилось с ошеломленным ребенком, тут же сказала: “Девочка, это твои проблемы. Ни меня, ни моих детей это не касается”. От нее, от хозяйки, не требовалось ни жертвы, ни помощи — лишь живой человеческий взгляд да еще, может быть, пара ласковых слов. Но вот этим-то — сердцем! — Америка и не смогла поделиться.
Вы скажете: мало ль на свете бездушных людей! Да, конечно. Но те, кто в Америке жил, подтвердили: этот случай типичен, в нем отражается суть американского отношения к миру и людям. Фраза “это твои проблемы” стала девизом американского образа жизни. Принципиальное нежелание обременять свою жизнь сочувствием, соучастием в жизни других, сведенье общения к набору формальных улыбок, слов, жестов — вот общение “по-американски”.
Другое меня поразившее впечатление связано с трансляцией по телевизору американских религиозных программ. Проповедник — красавец, похожий более на героя-любовника, чем на пастыря, — рассказывал залу о сорокадневном посте Иисуса на горе Искушения. И вот этот “ловец человеков”, живописуя страданья Христа в иудейской пустыне — голод, жажду, жару и усталость — и желая нагляднее, ярче, доходчивей объяснить это пастве, дрожащим от волнения голосом проговорил: “Представьте… представьте себе, что жарким днем в вашем автомобиле — вдруг отказал кондиционер!” Я, признаться, ждал хохота зала и сам засмеялся — но камера, шаря по лицам, отразила всеобщий сочувственный ужас и слезы, бегущие по щекам пожилых негритянок…
Так что же такое Америка? Что за люди американцы — люди, общенье которых с другими сводится к фразе “это твои проблемы”, и представленье которых о тяготах жизни не простирается дальше сломавшихся кондиционеров?
Попробую, более не отвлекаясь на частности, выразить суть американского образа жизни, как я ее понимаю. Разумеется, при этом будет упрощена и огрублена живая картина реальности — но это издержки, неизбежные при попытке выявить суть, сердцевину проблемы.
Американский мир — плоский и “отшлифованный” мир, мир поверхностей и подобий. Американец стремится существовать среди идеальных и гладких поверхностей — чтоб ни взгляд, ни душа не запнулись бы, не зацепились о какой-нибудь дискомфорт, заусенец, зазубрину мира. Удобство, приятность, необременительность жизни становится главною целью; терпеть и бороться с чем-либо американец готов лишь затем, чтоб достичь ничем не омрачаемого комфорта.
Здесь уместно напомнить о трансформации слова “комфорт”. В средневековых переводах Библии на английский язык это слово обозначало, ни много ни мало, нисхожденье Святого Духа. Позднее “комфорт” стал синонимом “утешения”: смысл слова снизился, но остался весомым. Теперь же “комфорт” означает всего лишь удобство.
Но достойно ли человека стремление жить в абсолютно комфортном, необременительном мире? Что стоит за всеобщим отходом от сущностей — к видимостям, от живой глубины бытия — к примитивному, плоскому миру подобий? Что означает отказ от высот и глубин, от онтологических “вертикалей” — что станется с человеком, когда он откажется нести бремя неизбывно трагического человеческого бытия?
Философ Мераб Мамардашвили говорил: “Человек есть непрерывное усилие стать человеком”. Жизнь, лишенная груза и боли бытийности — человеческой жизнью уже не является. Абсолютный комфорт (в современном его понимании) есть даже не смерть — ибо смерть как-то все же относится к бытию, — но нечто иное и более страшное: небытие.
Облегчение бремени человеческого существования — не то облегчение внешних условий жизни, что способствует проявлению и раскрытию человеческой сути
и, тем самым, ведет к укрепленью бытийности человека, — а облегчение, снимающее груз души, бремя совести и обязательства долга — есть страшный соблазн, есть угроза тому человеческому, что и делает нас людьми. Недаром народная русская речь иной раз ставит знак равенства между словом “облегчить” и словом “убить”: “облегчили, мол, старичка, взяли грех на душу…”
Люди, подпавшие под соблазн “облегчения”, стремятся уйти в виртуальный мир, мир торжествующей плоскости, где на экране мелькают подобия, тени людей, которые произносят подобия слов и изображают в своем шутовском мельтешенье подобие жизни. Ничего, что их, тех существ виртуального мира, на самом-то деле не существует, что их призрачный мир — в полном смысле слова мир потусторонний; зато в этом призрачном мире нет бремени бытия, нет трагичной реальности жизни.
Не случайно и роковые недуги, одолевшие человечество на исходе XХ века, есть, в сущности, проявленья единой болезни: отказа от бремени жизни. Вот, к примеру, наркотики. Суть опиатного опьянения в том, что человек, находящийся между реальностью и иллюзорным миром галлюцинаций, — выбирает последний. Он отворачивается от жизни, намеренно отсекает бытийные связи и наслаждается безопорным падением, которое сам наркоман принимает за свободный полет. Человек, возжелавший абсолютно необременительной жизни, расплачивается за это собственным бытием и, в конце концов, растворяется в пустоте.
(К слову скажем, что пьянство
национальная болезнь русских — окрашено совершенно иными тонами. В отличие от наркомана, пьющий человек вовсе не ищет ухода от мира — но жаждет преображенья реальности, ее просветленья, возгонки в иное и лучшее качество. Хмель в первой фазе своего действия как бы повышает степень бытийности человека, приоткрывает нам, захмелевшим, высоты и бездны — но тут я отсылаю читателя к бессмертной поэме В. Ерофеева “Москва-Петушки”.)
Другая беда человечества — СПИД. Но это ведь тоже, по сути, отсутствие воли к бытийности, нежеланье бороться за жизнь и нести ее тяготы — только выражается это на бессознательном, клеточном уровне. Иммунодефицит есть согласие человека погибнуть, его нежелание и неспособность бороться с “чужим” — за свое суверенное бытие
.
Думаю, этот тип отношения к бытию начал формироваться пятьсот лет назад. Тысячи переселенцев, покинувших земли отцов и переплывших Атлантику в поисках Нового Света — искали, конечно, не света, а золота. Колумбово плаванье 1492 года положило начало всемирному эксперименту, великой селекции — то есть отбору поклонников золотого тельца.
Но когда человек покидает отчизну не ради спасения жизни, не ради свободы своей и свободы детей — а ведь в эпоху великого переселения рабства в Европе уже не осталось: зато в вожделенной Америке оно еще как процветало! — когда человек оставляет отеческие гробы (эти “животворящие святыни”, по пушкинскому выражению) просто ради того, чтобы где-то, вдали от родины, разбогатеть — он совершает особый метафизический выбор.
Рождение наше и наша, еще предстоящая, смерть, и та жизнь, что лежит между ними — событья великого смысла, И место, и время рождения нашего есть не просто случайность, но — я верю в это — есть результат предбытийного выбора нашей души. Еще до того, как родимся, как явимся “быть”, мы уже выбираем: где, в какой точке мира, в какую эпоху, в каком языке и народе и в каком человеческом облике нам предстоит воплотиться? Где мы взрастим то зерно бытия, что вручено нам от Бога? И где мы умрем — чтоб затем возродиться для новой, уже беспечальной и радостной жизни в Божественной Истине?
К тому же, акт выбора родины не есть событие одномоментное, утонувшее в дебрях былого и потерявшее там, за давностью лет, актуальность — но это есть непрерывное, страстное, личное волевое усилие, непреходящий и творческий акт длиной в целую жизнь. Как я есть человек, лишь поскольку стремлюсь стать человеком — так и родина мне дана лишь постольку, поскольку душа моя к ней стремится и жаждет ее обрести.
Кто же я буду, когда откажусь от задачи взрастить свое личное бытие в той точке мира и в тот промежуток истории, что был избран моей до-бытийною и до-временной сутью? Ведь я нарушу, ни много ни мало, предвечный порядок вещей, откажусь от обета, совершу акт предательства — и в первую очередь предательства по отношенью к себе самому. Рожденье на родине и в народе отцов есть не просто случайность — но есть порученье, которое нам надлежит исполнять.
Поэтому долгий процесс становления, укрепленья и процветанья Америки есть, в своей онтологической сути, — история величайшей и з м е н ы.
Предвижу серьезное возражение: как быть с американскою литературой? Как мог народ, совершивший метафизическую измену, произвести культурный феномен такой мощи?
Но обратите внимание: большинство из великих писателей-американцев были, по взглядам своим и по творческим устремлениям, — антиамериканцами. Они жили, творили и думали — как бы против Америки, против потока американского массового сознания, против “великой американской мечты”. Нет ни одной из великих культур, творцы которой находились бы в столь напряженном, принципиальном противоречии с тем народом, из недр которого они вышли. Может быть, именно это противостоянье художника с национальной средой, с ее устремленьями и идеалами — и вызвало творческий всплеск такой силы. Так, именно ветер, задувающий против теченья реки, поднимает наиболее высокую и крутую волну.
О чем горевал Генри Торо — в своей страстной проповеди, прозвучавшей на весь мир с берегов Уолденского пруда? О том, что его соплеменники и современники живут искаженной, неправильной жизнью — и поэтому призывал всех вернуться к природе, почувствовать снова гармонию Божьего мира.
Почему самый любимый в России
американец, Эрнест Хемингуэй, так рвался вон из своей страны, так мало в ней жил — и лучшие, вдохновеннейшие страницы посвятил не Америке, а Парижу, Испании, Кубе?
Почему знаменитый роман Фицжеральда “Великий Гетсби” был поначалу принят в штыки американской критикой и читателями? Не потому ли, что этот роман — о крушении американской мечты, о соблазненности человека обманчиво-привлекательной пустотой?
О чем антиутопия Рея Бредбери “451о по Фаренгейту”? О том, что случится — нет, что уже происходит — с опустошенной душою Америки…
Или вспомните, как скрывается в синей пучине символ Америки, китобоец “Пекод”, протараненный Божьим бичом Моби Диком — и как грот-стеньга китобойца с плещущим американским флагом навсегда тонет в бездне. Что разумел пророк Герман Мелвилл — что он хотел показать сей трагической аллегорией?
А откройте роман Томаса Вулфа “Домой возврата нет” — самый его финал, главу “Символ веры”. Цитирую: “Я думаю, враг наш один: себялюбие и неизбежная его спутница — алчность.(…) Думаю, это он украл у нас нашу землю, поработил наш народ,.. осквернил чистые истоки нашей жизни… Оглянитесь вокруг и посмотрите, что он натворил”. Томас Вулф писал эти строки, полный надежды и боли, заклиная Америку не доверяться и не сдаваться Врагу — но надежды писателя, кажется, не оправдались.
Но авторитетней, весомее всех высказывался — от лица американцев и одновременно против них — великий Уильям Фолкнер. Весь его путь — путь коренного южанина, фермера, человека души, сердца и памяти — был протестом против соскальзывания Америки в бездны бездушного предпринимательства, пустоты и комфорта. (Фолкнер, кстати, принципиально не пользовался кондиционерами, говоря, что он презирает тех, кто “боится погоды”.) И творчество Фолкнера, и сама жизнь отшельника из городка Оксфорд были антиамериканскими, отвергавшими многое из того, чем гордилась, чему поклонялась Америка. Одиночество вместо “паблисити”; углубленный анализ души — вместо всеобщей бездумной погони за миражами успеха; укорененность и тяга к земле — посреди общей прельщенности благами цивилизации.
Марк Твен писал: “Есть лишь один эксперт, обладающий квалификацией, достаточной для постижения души и жизни народа и адекватного ее воспроизведения — национальный романист”. И вот крупнейший из американских романистов, Уильям Фолкнер, произносит в статье “О частной жизни” (статье с выразительным подзаголовком “Американская мечта: что с ней произошло?”) такие слова об Америке:
“…корни самой болезни простираются далеко вглубь. Они тянутся к тому моменту нашей истории, когда мы решили, что старые моральные истины… устарели и должны быть отброшены. /…/ Мы не упразднили истину: даже мы не способны были сделать этого. Просто она отказалась от нас, повернулась к нам спиной… Американское небо, бывшее некогда бездонным царством свободы, американский воздух, напоенный некогда живым дыханием независимости, превратились теперь в гигантскую замкнутую атмосферу, подавляющую и то и другое; лишающую человека человеческой индивидуальности, лишающую (следующий шаг) его последнего прибежища — частной жизни, без которой человек не может существовать как личность”.
Вспоминается один из героев Фолкнера: Флем Сноупс, американец до мозга костей, тот, который подмял под себя весь округ Джефферсон и был, в конце концов, убит своим братом Минком — тот Флем Сноупс, который проводил дни в “жевании пустоты”.
В саге о Сноупсах есть курсивом выделенный эпизод, где Флем встречается с самим Князем Тьмы. Когда герой, явившийся перед престолом дьявола, просит показать ему его душу — ту, которую он заложил, — все силы Ада, брошенные на срочные поиски, не могут найти ничего, кроме следа от высохшего плевка в ящике письменного стола. Сам Князь Тьмы оказался обманут — рыча и царапая плиты когтями, он корчится на полу, в ногах Флема, — а наш герой, невозмутимо продолжая жевать, занимает его, дьявола, тронное место…
Вот, стало быть, какие блестящие перспективы имеет стремление к пустоте! Надо ясно себе уяснить: глубинная, онтологическая сущность американского образа жизни состоит в опустошении человека, отказе от метафизических “вертикалей”, в снятии бремени жизни — и, таким образом, в расширении небытия. Люди, подпавшие — вольно или невольно, сознательно или бессознательно — под соблазн “облегчения”,
— значит лишить человека его человечности, порвать его связь с бытием.
Сладкий яд пустоты, увы, так привлекателен — падать легче, чем подниматься, — что почти невозможно выстоять против этих соблазнов. Свести сущности к видимостям, заменить напряженно-глубокую жизнь ее плоским подобием, превратить мир в карнавал разноцветных поверхностей — это очень заманчиво, это легко и приятно, и это не требует боли, трагизма и подвига. И если нас ждет конец света — он,
похоже, настанет не так, как описывал автор Апокалипсиса. Судя по тому, куда устремилось большинство человечества, нам не понадобится ни ядерных взрывов, ни экологических катастроф, ни каких-то чудовищных гладов и моров. Апокалипсис “по-американски” произойдет незаметно и очень комфортно: никто даже и не заметит, что наступил конец света. Просто-напросто люди откажутся от тяжелой и неприятной обязанности быть людьми. Пустота виртуального иллюзорного мира, соблазнив, отодвинет нас от бытия. Прилипнув к экранам компьютеров, люди будут жевать пустоту до тех пор, пока она, пустота, не вытеснит все, чем был жив человек. Наступит апофеоз пустоты — и сам Князь Тьмы будет тогда посрамлен и обманут, ибо исчезнет товар, о котором он так хлопотал…
Каждый из нас “американец” — когда он поддается соблазну небытия. Это проявляется даже и в мелочах. Всегда, когда ищем не жизни, не радости, а телесного удовольствия или комфорта — мы незаметно слабеем и растворяемся в пустоте.
Но с небытийною пустотой невозможно бороться в прямом смысле слова. Любое общение с ней придает пустоте сил — как бы вливает энергию бытия в небытийные жилы. Это как лить воду в песок: вода быстро иссякнет, но никогда не насытит бездонной и алчной пустыни. Напрямую бороться с “американским” нельзя: никакой Георгий-победоносец не сможет проткнуть копьем пустоту, не сумеет отсечь голову иллюзорному компьютерному дракону. “Американское” как великий метафизический “минус” в обычном-то смысле непобедимо — хотя и угроза, от него исходящая, есть, может быть, величайшая из угроз, что стоит перед нами.
Спасение — только в приросте любви, в укреплении ткани реального, укорененного в Истине бытия. Пустота не разрушается, но она з а п о л н я е т с я: Богом, жизнью, любовью.
Давайте же осознаем, что мы, русские, в экономическом смысле проигравший и нищий народ — в смысле метафизическом несравненно богаче Америки. Неизбывная, на роду нам начертанная трагичность нашего национального бытия доселе не позволяет нам сделаться плоскими. В этом, конечно же, Промысел Божий, и в этом великая наша — и целого мира! — надежда. Доколе на поприще жизни страдает и борется — может, физически даже и погибает, — хотя бы один в полном смысле глубокий, с живою душою, народ — Божье дело еще не проиграно. Доколе мы можем любить и дарить свою любовь миру — мир не остынет, согреется в этих лучах.
Мы поможем спастись и Америке — если она сохранит человеческий интерес к бытию, волю к жизни. Мы, повторяю, богаче, сильнее ее — ибо мы ее все-таки любим. Думаю, каждое русское сердце со мной согласится: мы чувствуем как бы сродство с ее ширью и волей, с тем духом свободы и силы,
и веры в достоинство человека, что некогда наполнял, от океана до океана, просторы великой страны — да и сейчас, может быть, не вполне еще выветрился. Нам не может быть чужд и постыл тот народ, что родил великую литературу — которую мы, в глубине наших душ, признаем как бы кровно своей, человеческой, русской…
И в этой любви, в ее свете — спасенье Америки, нас и всего человечества.
Книжный развал :
.
Книга для преподавателей русской филологии. — М.: Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС. 2000. (Библиотека учителя-словесника)
За годы реформ не только уворовали учебные часы у отечественной словесности (и у русского языка тоже), но еще навязывали, с начала 90-х годов, полуграмотные учебники — впридачу к учебникам, написанным ловкими людьми и намеренно искажающим суть великих произведений. В. Ю. Троицкий приводит в своей книге толкование измены Андрия из “Тараса Бульбы” как поступка гуманного, “свободный выбор”, утверждение “личной самостоятельности”. Другой пример из книги В. Ю. Троицкого — о Достоевском и Некрасове. Современный автор объявил, что сказанные Достоевским высокие слова о Некрасове — “ошибка” Достоевского. Литературоведов из этого же ряда — Вайля и Гениса — даже в родной демократической среде именуют, с легкой руки Фридриха Горенштейна, “молодчиками из стенгазеты”. Но как уберечь детей от антинаучного и антиморального
препарирования величайших духовных ценностей?
Обращаясь к школьному учителю, В. Ю. Троицкий предлагает идти от с л о в а, научить детей внимать прочитанному “и тем просветлить взор, обострить слух и ощутить неведомое в литературе и самой жизни”. Для не знающих нынешние учебники литературы и нынешние методики поясню, что эстетическая, языковая глухота школьников — это результат запрограммированный, когда “Евгения Онегина” изучают за два часа по краткому изложению сюжета и монологи Чацкого уже не учат
наизусть.
Уроки филологии, которые дает в своей книге В. Ю. Троицкий, противостоят тенденции “облегчить” и “упростить” школьный курс литературы, снять с детских плеч эту “непосильную ношу”. И эти уроки проверены практикой — В. Ю. Троицкий преподает старшеклассникам московской 141-й школы. К книге “Словесность в школе” приложена “Концепция литературного образования средней общеобразовательной школы”, одобренная Комиссией по вопросам преподавания литературы и русского языка в средней школе при Отделении языка и литературы РАН. В этой “Концепции” определено значение “духовных и эстетических начал в школьном образовании, безусловный приоритет воспитывающего обучения, ведущая роль в формировании личности школьника национального и гражданско-патриотического самосознания, опирающихся на принцип духовности”. Для учителя-словесника здесь тоже есть что
почерпнуть.
И конечно же, прекрасным подспорьем для учителя будут главы, выстраивающиеся в исторический курс русской литературы XVIII и XIX века от Радищева до Лескова.
В предисловии к книге “Словесность в школе” Владимир Крупин заметил, что “Глубокие размышления неравнодушного человека заставляют думать вместе с ним, порой спорить и долго еще после чтения книги возвращаться к ней, перечитывать страницы о Православии и разрушительности нигилизма, о национализме и патриотизме, которые во многих демократических устах превратились в ругательства. А ведь за этими словами, показывает В. Ю. Троицкий, скрыта великая сила единения и согласия, ощущения исторического долга,
В заключительной главе книги В. Ю. Троицкий делится своими размышлениями о п р о ф е с с и о н а л и з м е учителя, о необходимости истинно разностороннего образования педагогов. Ничто так не вредит обучению и воспитанию, как развязный дилетантизм, выдаваемый за новаторство. Думается, что эту главу с интересом прочитают не только учителя словесности.
Ирина СТРЕЛКОВА
Книжный развал :
РУССКАЯ ПЕВИЦА.
Владимир. “Фолиант”. 2000.
Автобиографическая книга Валентины Левко выгодно отличается от подобных сочинений своей совершенной бесхитростностью, бескорыстностью и добротой к людям, встретившимся на пути певицы.
Одна из глав книги так и называется — “Благодарная память”. О самой себе певица пишет немного — но с поистине благодарной памятью пространно отзывается о великих певцах — коллегах по работе, друзьях, товарищах, посвящая каждому из них отдельную главу. Надежда Обухова, Мария Максакова, Мариан Андерсон, Иван Козловский, Елизавета Шумская, Вера Фирсова, Татьяна Тугаринова, Мария Биешу — для каждого из них певица найдет свое проникновенное и точное слово.
Хочется привести цитату из главы “Я видела ее блестящий успех” — о Вере Михайловне Фирсовой.
“Мне трудно сказать о чисто человеческих качествах этой замечательной русской певицы. Вера Михайловна была, на мой взгляд, исключительно независимым человеком, больно реагировавшим на часто встречающиеся несправедливости закулисной жизни. Она была немногословна, сдержанна в суждениях, диалогах. С ней непросто было начать какой-либо разговор. Она всегда была строга и как бы немного обижена. И это естественно — сама она не хотела строить себе карьеру, не сумела “пробить” себе звание народной артистки СССР, которого она была более чем достойна…… Нужно было уметь быть близким к “сильным мира сего”, к ЦК, МК и так далее. Да и внутри театра надо было знать, “с кем дружить”.
В. М. Фирсова относится именно к этой категории людей, которые не считали нужным доказывать начальству свое высокое предназначение в искусстве. Вера Михайловна обладала типично русским характером. С чувством собственного достоинства, независимая, справедливая и твердая в своих взглядах — такой она осталась в моей памяти”.
Поневоле ловишь себя на мысли при чтении книги “Моя судьба в Большом театре”, что последние слова Валентина Левко вправе отнести к себе самой. В самом деле, достаточно мы начитались о похабных бурях, бушевавших за кулисами Большого, — чего стоят в этом отношении мемуары Галины Вишневской! И радостно обнаружить в это же время диких битв, не имевших ничего общего с искусством, совершенно иное отношение и к театру, и к артистам, и к творчеству, которое (именно оно!) стоит на первом плане.
