“В конце февраля или [начале] марта месяца была проведена мобилизация казаков Вешенской станицы для участия в войне. Базковским обществом было созвано собрание и порешили: поручить Ермакову Х. В. командование мобилизованными казаками, — показывает Григорий Матвеевич Топилин. — Тов. Ермаков вел командование мобилизованными казаками и во время сражений взятых в плен красноармейцев направлял в Верхне-Донской округ в станицу Вешенскую. Бывали случаи, что пленных после допроса совершенно освобождали. Расстрелов я лично не видел и о существовании таковых при штабе отряда не слышал. Взятые в плен под хутором Токинским один комиссар и 2 красноармейца, причем один из красноармейцев был убит во время схватки, а комиссара и второго красноармейца сейчас же отправили в Верхне-Донской округ, — о дальнейшей судьбе его я не знаю”.
      “В 1919 году Ермаков Харлампий командовал базковской сотней восставших казаков против Соввласти. Из Красной армии ехал для переговоров к повстанцам военный комиссар с тремя красноармейцами. Ермаков с сотней захватили их в плен и доставили в штаб повстанческих войск и таковые были уничтожены. Во время командования частями Ермаков, как командующий правой стороны реки Дона, особенно отличился и числился краса и гордость повстанческих войск. В одно время из боев в 1919 году Ермаков лично зарубил 18 человек матросов. Во время боев на реке Дон, под командованием Ермакова, было потоплено в реке около 500 челов. красноармейцев, никому из комсомольцев, комсоставу красных никому пощады не давал, рубил всех”,- таковы показания Андрея Дмитриевича Александрова.
      Следствие имело очевидно обвинительный уклон, вплоть до очевидного подлога. Из показаний Александрова и других явствует, что Ермаков “лично зарубил 18 человек матросов” в бою, точно так же, как и красноармеец под хутором, когда был Ермаковым взят в плен “комиссар”, погиб “во время схватки”.
      В обвинительном же заключении, точнее — его “Конспекте”, представленном в Москву, сказано:
      “В момент восстания Ермаков лично зарубил 18 чел. пленных матросов”. При этом дается отсылка к показаниям свидетелей, где нет и речи о “пленных” матросах.
      При всей пристрастности следствие не смогло найти ничего достаточно серьезного для суда дополнительно к тому, что было обнаружено во время следствия 1923 — 1924 гг. Видимо, поэтому ростовское ОГПУ отказалось от судебного процесса над Харлампием Ермаковым и обратилось в Москву за разрешением решить его судьбу путем вынесения “внесудебного приговора”, каковой мог быть только одним: расстрелять.
      Думается, с этим обращением в Москву за разрешением на “внесудебный приговор” Ермакову связано и формирование пакета, куда были вложены три документа — “Послужной список” Ермакова, оправдательный приговор предыдущего суда и письмо Шолохова Ермакову, — пакет этот был присовокуплен к “Конспекту по следственному делу за N 7325”, направленному на рассмотрение в столицу. А это означает, что не только местные чины ОГПУ, но и Ягода лично ознакомился с письмом Шолохова Харлампию Ермакову.
      Потребовалось более 30 лет, чтобы доброе имя Харлампия Ермакова, удивительной личности, своей феноменальной энергетикой и трагической биографией предопределившей бессмертный характер Григория Мелехова, было наконец восстановлено.
      18 августа 1989 года “Постановлением Президиума Ростовского областного суда дело производством было прекращено за отсутствием в деянии Ермакова Х. В. состава преступления. Ермаков Харлампий Васильевич реабилитирован посмертно”.
      Невзирая на все сложности и трагические обстоятельства жизни Харлампия Ермакова, Шолохов не боялся встречаться и подолгу беседовать с ним, и хотя долгое время умалчивал о нем как о прототипе Григория Ермакова, вывел его под собственным именем в своем романе.
      Еще в 1939 году, в беседе с И. Лежневым, базковская учительница Пелагея Ермакова так вспоминала о своем отце:
      “ — Отец был очень буйным гражданином. Не хочется о нем даже вспоминать!
      Но потом, постепенно оживляясь, начала рассказывать:
      — Человек он был очень хороший. Казаки его любили. Для товарища готов был снять с себя последнюю рубаху. Был он веселый, жизнерадостный. Выдвинулся не по образованию (только три класса кончил), а по храбрости. В бою он был как вихрь, рубил направо и налево. Был он высокий, подтянутый, немного сутулый…
      В 1912 году он был призван на военную службу, империалистическая война застала его в армии… Вернулся отец сюда из действующей армии только в 1917 году. С полным бантом Георгиевских крестов и медалей. Это было еще до Октябрьской революции. Потом работал в Вешках с красными. Но в 1918 году пришли белые. Советской власти у нас не стало с весны. В 1919 году отец не был организатором Вешенского восстания. Его втянули, и он оказался на стороне белых. Они сделали его офицером…
      Когда белые покатились к Черному морю, то вместе с ними был и мой отец. В Новочеркасске на его глазах бароны сели на пароход и уплыли за границу. Он убедился, что они использовали его темноту. Тогда он перешел на службу в буденновскую кавалерию. Повинился, раскаялся, его приняли в Первую конную, он был командиром, получал награды. У нас до 1933-го была фотография. Там сидит Буденный и вокруг него в числе других — мой отец. Демобилизовался он из армии Буденного только в 1924 году, работал здесь в Комитете взаимопомощи до 1927 года.
      В эти годы Шолохов с ним часто встречался, подолгу беседовал, собирал материалы о гражданской войне. А отец мог рассказать наиболее подробно, как активный участник гражданской войны. Приедет, бывало, сюда Михаил Александрович — и ко мне: “Поля, на одной ноге — чтоб отец был здесь”.
      Как видите, Пелагея Ермакова умалчивала, что стало с отцом в 1927 году: и демобилизацию из Конармии Буденного она относит к 1924 году, хотя демобилизовался Харлампии Ермаков в 1923 году, а в 1924 году — вышел из тюрьмы. Но в главном ее рассказы полностью совпадают с тем, что рассказывал о Харлампии Ермакове М. А. Шолохов.
      В 1955 году с Пелагеей Харлампиевной Ермаковой встретился шолоховед В. Гура. “Почти на окраине станицы, на идущей к берегу Дона улице, отыскал я тот самый казачий курень, где жил Харлампий Ермаков, — рассказывает он в своей книге “Как создавался “Тихий Дон”. — Хозяйка дома Пелагея Харлампьевна, женщина со
      смуглым лицом и смоляными волосами, уже кое-где тронутыми сединой, встретила неожиданного гостя не совсем приветливо. С неохотой отвечала она на вопросы об отце. Немало, видно, хлопот доставил он своим детям, немало пришлось им пережить…
      Пятнадцатилетней девочкой встретилась впервые с Шолоховым. Не многим и он был старше — пятью годами. Жил тогда в Каргине, часто наведывался к своему старому базковскому знакомому Федору Харламову. Тот, бывало, просил Полюшку:
      — Сбегала бы ты за Харлампием.
      И Пелагея бежала, звала отца. Помнится ей, подолгу засиживался он с Шолоховым в горенке Харламовых. До поздней ночи, бывало, затягивались эти беседы. С нелегкой судьбой столкнулся совсем еще молодой писатель”.
      Как видите, из уст дочери Харлампия Ермакова (дочь Григория Мелехова Шолохов назвал Полюшкой) В. Гура получил прямое подтверждение о неоднократных продолжительных встречах М. А. Шолохова с ее отцом.
      “Пелагея Харлампиевна выдвинула ящик комода, достала пожелтевшую от времени, истертую фотографию тех лет.
      — Это все, что осталось от отца, — сказала она и протянула фотографию.
      Смотрел с нее молодой еще, горбоносый, чубатый казак с усталым прищуром глаз много испытавшего в жизни человека, не раз глядевшего в лицо смерти. Нелегко, видно, дались Ермакову три Георгиевских креста, приколотых к солдатской шинели: четырнадцать раз был ранен, контужен, Слева, у самого эфеса шашки, держала его за локоть дородная женщина, покрытая шерстяной клетчатой шалью с кистями. Это Прасковья Ильинична, жена Ермакова”.
      И еще один рассказ — о встрече в 1955 году с дочерью Ермакова биографа и исследователя жизни и творчества М. А. Шолохова Константина Приймы в книге “С веком наравне”:
      “Будучи в хуторе Базки, я навестил учительницу Пелагею Харлампиевну Ермакову-Шевченко. Невысокая, полная, еще не утратившая былой красоты женщина вела со мной разговор о своем отце с болью и скорбью в черных глазах.
      — С германского фронта, — рассказывала П. Х. Ермакова,- мой отец вернулся героем — с полным бантом Георгиевских крестов, в чине хорунжего, на свою беду потом… Выслужился. Рискованный был казак. Был левша, но и правой рукой вовсю работал. В бою, слыхала я от людей, бывал ужасен. Примкнул к красным в 1918 году, а потом белые его сманули к себе, был у них командиром. Мама наша умерла в 1918
      году. Он приехал с позиций, когда ее уже похоронили. Худой… исчерна-мрачный. И ни слезинки в глазах. Только тоска… А вот когда коня потерял, заплакал… Помню, это было в дороге, при отступлении нашем в Вешки, его коня — Орла — тяжело ранило осколком снаряда. Конь — белолобый, упал наземь, голову поднимает и страшно ржет-кричит ! Отец кинулся к коню, в гриву уткнулся: “Орел мой, крылатик! Не уберег я тебя, прости, не уберег!” И покатились у него слезы… Отступал отец до Новороссийска с белыми, а там сдался Красной Армии и служил у Буденного, в командирах ходил…
      — Была еще у нас фотография,- сказала Ермакова-Шевченко, — отец заснят с командирами, и среди них — Семен Михайлович Буденный. После демобилизации отец жил тут, в Базках, с нами. В 1926 году Михаил Александрович Шолохов — тогда молодой, чубатый, голубоглазый — частенько приезжал в Базки к отцу. Бывало, мы с дочерью Харламова, Верочкой, играемся или учим уроки, а Михаил Александрович приедет и говорит мне: “А ну, чернявая, на одной ноге смотайся за отцом!” Отец приходил к Шолохову, и они подолгу гутарили у раскрытого окна перед Доном — и до самой зари, бывало… А о чем — это вы спросите при случае у Михаила Александровича…”
      Местный краевед — Г. Я. Сивоволов — приводит свою запись беседы с Пелагеей Харлампиевной Ермаковой, учительницей, награжденной, как он пишет, за многолетний труд орденом Ленина, которая долгое время жила в Базках, потом переехала в Вешенскую.
      Пелагея Харлампиевна вспоминает некоторые любопытные эпизоды из жизни своего отца, которые также нашли место на страницах романа, прямо перекликающиеся с рассказом о нем Шолохова: “Приезжая домой, отец обычно не въезжал через калитку,- вспоминает она,- а перемахивал ее. Как обычно, садясь за стол, отец, меня и брата сажал на колени, ласкал, давал подарки”.
      К. Прийма в 1955 году застал в живых казака хутора Базковского Якова Фотиевича Лосева, который, будучи участником гражданской войны на Дону — со стороны красных, а не белых, лично знал Харлампия Ермакова. К. Прийма рассказал о встрече с Яковом Фотиевичем Лосевым в очерке “Вешенские встречи” в журнале “Подъем” в 1962 г. (N 5), включив потом этот очерк в свою книгу “С веком наравне”.
      “- Видишь, тут и жил Ермаков Харлампий Васильевич, послуживший, по словам самого Шолохова, предтечей Гришки Мелехова, — рассказывал К. Прийме Я. Ф. Лосев.
      Вот его курень… Харлампиев дед привел себе жену из туретчины, которая родила ему сына Василия-турка… У Василия-турка детей была — куча. И Харлашу трех лет отдал отец на воспитание своей родне, к нам, в Базки, бездетному казаку Солдатову. Вот его баз и курень над Доном. Наш Харлампий, черный, горбоносый, красивый и взбалмошный, ушел с Базков на царскую службу. На германском фронте заслужил четыре креста Георгия, стал хорунжим. В революцию примкнул в Каменской к Подтелкову. Мы избрали его в Базках в ревком. Был он, Ермаков, рядом с Подтелковым, когда тот зарубил есаула-палача Чернецова. А позже Харлампий примкнул к белым. И был свидетелем казни отряда Подтелкова в Пономареве, но из своей сотни не дал ни одного казака в палачи, всех увел обратно в Базки. А позже, уже в Вешенском восстании 1919 года, командовал полком, а затем и конной дивизией. Вскоре у него тут, в Базках, умерла жена. Он приголубил себе сестру милосердия и отступил с нею на
      Кубань. В Новороссийске сдался красным, наверное, скрыл свои грехи по восстанию. На польском фронте в Первой конной командовал эскадроном, затем — полком. После разгрома Врангеля Буденный назначил Ермакова начальником кавшколы в Майкопе. Вот она, какая планида ему вышла…
      На польском фронте он здорово отличился у Буденного, был начальником кавшколы в городе Майкопе. После демобилизации Ермаков вернулся в Базки, недолгое время был председателем комитета взаимопомощи. Затем вдовы и партизаны потребовали у Харлампия ответа за его черные дела в дни Вешенского восстания. В 1927 году Ермаков был изъят органами ГПУ и, кажется, сослан на Соловки или даже расстрелян. Такова биография Ермакова, таковы действительные факты его жизни…
      — Да, судьба его трагична, — сказал я. — Но я думаю, и в Ермакове было что-то стоящее, что и привлекло к нему внимание Шолохова…
      — Стоящее? — переспросил Лосев. — Наверное, было…. Ведь он знал все о Вешенском восстании, хорошо знал Кудинова — командующего мятежом, и знал об этом все досконально! Все-таки был комдив-1. Стоящее, видать, было… Я все говорю к тому, чтобы приоткрыть самое главное: “Тихий Дон” мог быть написан и был написан только в Вешках! Всмотрись и вдумайся, как глубоко он врос в землю вешенскую — в наши Базки и в хутор Плешаков, где жил и работал отец Михаила Александровича, где ставил на ноги Советскую власть коммунист, машинист мельницы Иван Сердинов — Шолохов в своем романе назвал его Котляровым… И в Усть-Хоперскую, из которой вышел батареец, беспартийный большевик Федор Подтелков и генерал-атаман Каледин; и в Боковскую, давшую нам романтика Михаила Кривошлыкова; и в Каргинскую, которая столь же ярко запечатлена в романе и где, кстати сказать, отрок Шолохов, по заверению старожилов, из уст самого Харлампия Ермакова услыхал весть о трагической гибели подтелковцев. Врос “Тихий Дон” и в самые Вешки, как окружную станицу, и как центр мятежа казаков в начале января 1919 года против генерала Краснова, и как центр мятежа этих же казаков против расказачивания Дона троцкистами в марте 1919 года, мятежа, который затем превратился в контрреволюционный… Чтобы написать “Тихий Дон”, все это надо было знать из жизни, изучить по документам, досконально выверить, перелопатить горы материалов в архивах, выслушать
      сотни, а может, и тысячи! — человеческих исповедей, вдохнуть их в человеческие образы, каждый из коих стал самобытен, неповторим и незабываем. Чтобы все это сделать, — заключил старик Лосев, — надо было также родиться на вешенской земле и к тому же родиться Шолоховым!”
      Мы приводим столь подробные и неопровержимые свидетельства о взаимоотношениях М. А. Шолохова и Харлампия Ермакова в связи с тем, что “антишолоховедение” ставит под сомнение эти взаимоотношения, сам факт знакомства Шолохова с Харлампием Ермаковым и даже подлинность письма Шолохова Ермакову. Между тем К. Прийма встретил в Базках казака — Якова Федоровича Пятикова, ординарца Ермакова, который рассказал К. Прийме:
      “- Михаил Александрович Шолохов приезжал к Харлампию Васильевичу в Базки, и не раз. И подолгу беседовали они. Все, конечно, о войне германской и гражданской. Ну, моему командиру было что вспомнить и рассказать. Имел Ермаков от Шолохова книжечку его рассказов и письмо. В одночась показывал мне…
      — Письмо?! Это верно?
      — Вот те крест! — ответил Пятиков. — Писал из Москвы Шолохов, что нужен ему Харлампий Васильевич. По делу. По какому? В одночась мой командир сказал, что все больше его, Шолохова, восстание Вешенское волнует…
      — Когда же это было?
      — Давно, — протянул старик. — Так давно, что уже в очах темно… Наверное, в году 1925 или 26-м…”
      Как видите, казак из хутора Базки Яков Федорович Пятиков знал о письме М. А. Шолохова Ермакову задолго до того, как о нем узнали исследователи.
      Яков Пятиков видел письмо Шолохова у Харлампия Ермакова еще до его ареста, как видел он у Ермакова и книжку рассказов “от М. А. Шолохова”, что говорит о близости Шолохова и Ермакова и о близости самого Пятикова к Ермакову, с которым жил рядом на хуторе Базки, был его ординарцем во время восстания, а потому действительно мог знать “много интересного из жизни и невзгод Харлампия Ермакова”.
      И, наконец, еще одно свидетельство, подтверждающее, что именно Харлампий Ермаков был прототипом Григория Мелехова,- характеристика Харлампия Ермакова, данная командующим Верхнедонским восстанием Павлом Кудиновым. На заданный К. Приймой вопрос: “Что вы скажете о главном герое “Тихого Дона” Мелехове?”, он, находясь в Болгарии, ответил так:
      “- Среди моих командиров дивизий Григория Мелехова точно не было… Это вымышленное лицо. Во главе первой (в романе — мелеховской) дивизии стоял хорунжий, георгиевский кавалер из хутора Базки Харлампий Васильевич Ермаков. В романе он у Григория Мелехова командует полком. Ермаков был храбрый командир, забурунный казак. Многие его приметы, поступки и выходки Шолохов передал Григорию Мелехову”.
      — Что вы имеете в виду?
      — Да то, что бабка Харлампия — турчанка, — ответил Кудинов. — И то, что он — хорунжий с полным бантом крестов Георгия, что немножко был с Подтелковым. Я Харлампия знал хорошо. Мы с ним — однополчане. И его семейную драму я знал. Его жена трагически умерла в восемнадцатом году, оставив ему двух детишек. А его заполонила новая любовь. Тут такие бои, земля горит под ногами. А Харлампия любовь крутит-мутит… Возле Мигулинской порубил Харлампий Ермаков матросов в бою, а потом бился головой в стенку. И эти его вечные вопросы: “Куда мы идем. И за что воюем?” В романе все это звучит на высоких нотах, краски сгущены, трагедия, одним словом… Так в этом же и сила, и глубина, и пленительность таланта Шолохова.”
      Эти слова руководителя Верхнедонского восстания Павла Кудинова, подтверждающие истинность изображения в “Тихом Доне” исторических событий, а также тот факт, что прообразом Григория Мелехова в романе, причем прообразом исключительно близким к оригиналу, был Харлампий Ермаков, для прояснения проблемы авторства “Тихого Дона” исключительно важны.
      Итак — Харлампий Ермаков: Родился 7 февраля 1891 года в хуторе Аптиповском Вешенской станицы Области Войска Донского.
      Григорий Мелехов:
      Родился примерно в 1892 году в хуторе Татарском Вешенской станицы Области Войска Донского.
      Харлампий Ермаков:
      В январе 1913 года призван на действительную военную службу в 12-й Донской казачий полк.
      Григорий Мелехов:
      В январе 1914 года призван на действительную военную службу в 12-й Донской казачий полк.
      Харлампий Ермаков:
      После призыва в составе 12-го Донского казачьего полка оказался в местечке Радзивилловв четырех верстах от русско-австрийской границы.
      Григорий Мелехов:
      После призыва в составе 12-го Донского казачьего полка оказался в местечке Радзивиллов рядом с русско-австрийской грани-цей.
      Разница на год в рождении определяет и разницу в датах военной службы.
      Здесь необходим комментарий. Почему вдруг и Григорий Мелехов и Харлампий Ермаков начинают свою военную службу в местечке Радзивиллов в далекой Галиции? Это объясняется тем порядком, который был установлен для казачьих частей Русской армии. Комплектование казачьих полков было связано с местностью — казачьи полки имели постоянную нумерацию и формировались, в свою очередь, в строго определенных округах и станицах. И точно так же порядок службы и расквартирования казачьих полков был строго распределен. Местом расквартирования 12-го Донского казачьего полка, формировавшегося из казаков вешенской округи, было установлено местечко Радзивиллов, с целью прикрытия, в случае войны, австрийской границы.
      В литературе Радзивиллов как место расквартирования 12-го Донского казачьего полка не осталось без внимания. Так, эмигрантский писатель В. И. Сагацкий, отец которого во время германской войны служил в 12-м полку, опубликовал очерк “Радзивиллов” в газете “Родимый край” (Париж), где подтверждаются многие детали военного казачьего быта, отраженные в “Тихом Доне”.
      В очерке Сагацкого подтверждается, в частности, что командиром полка был и в самом деле Василий Максимович Каледин, старший брат генерала Алексея Каледина, будущего донского атамана. Реальная фигура в 12-м полку и прямой начальник Мелехова, командир четвертой сотни, подъесаул Полковников, который повел сотню в первую атаку, а позже — подписал письмо Пантелею Прокофьевичу о том, что его сын, Григорий, будто бы пал смертью храбрых. Сагацкий сообщает, что в 1917 году есаулу Полковникову было суждено стать последним командиром Петроградского военного круга при Временном правительстве и быть расстрелянным большевиками.
      Реальные случаи, а не выдумка писателя и коллективное изнасилование казаками горничной, и спасение жизни командира 9-го драгунского полка, описанные в романе. Как сообщает американский славист Герман Ермолаев в своей работе “Исторические источники “Тихого Дона”, есаул Цыганков из 12-го полка зафиксировал эти реально имевшие место события в своих воспоминаниях, “которые он читал группе офицеров зимой 1917 — 1918 года. Одним из слушателей был Святослав Голубинцев, по мнению которого Цыганков послужил прототипом есаула Калмыкова в “Тихом Доне”.
      Как же все эти реальные факты, детали и события из жизни 12-го Донского казачьего полка могли попасть на страницы “Тихого Дона”?
      Конечно же, только со слов тех казаков, которые в это время служили в полку, и в первую очередь — со слов Харлампия Ермакова, поскольку, как говорил М. А. Шолохов местным краеведам, учителям Вешенской средней школы И. Г. Кузнецовой и В. С. Баштанник, “биография Мелехова и биография Ермакова (служивская) совершенно идентичны, вплоть до момента расположения полка перед войной у Бродов”. Совершенно очевидно, что в этом высказывании Шолохов подчеркивает факт идентичности месторасположения 12-го казачьего полка перед войной в районе Бродов как в жизни, так и в романе: местечко Радзивиллов.
      Учителя же сделали из этого замечания М. А. Шолохова совершенно неправильный вывод: будто “в дальнейшем мы почти не находили ничего общего в воинских биографиях Ермакова и Мелехова”. Это утверждение опровергается материалами “дела” Харлампия Ермакова. Опираясь на эти материалы, проследим дальнейший “служивский” путь Харлампия Ермакова и Григория Мелехова.
      Харлампий Ермаков
      : По данным “Послужного списка” 14 июля 1914 года в составе 12-го Донского казачьего полка “выступил на германско-австрийский фронт”’.
      Григорий Мелехов
      : В июле 1914 года в составе 12-го Донского казачьего полка принимает участие в боях на российско-австрийской границе и на территории Австрии.
      Харлампий Ермаков:
      В составе 12-го Донского полка с июля 1914 года по ноябрь 1916 года находился на австрийском фронте.
      Григорий Мелехов:
      В составе 12-го Донского полка с июля 1914 года по ноябрь 1916 года находился на австрийском фронте.
      Харлампий Ермаков:
      Судя по послужному списку, получил восемь ранений: после первого — на австрийском фронте — был направлен на лечение на станцию Сарна, где пролежал два месяца; последнее ранение — на румынском фронте, 20 ноября 1916 года, “под высотой 1467, в левую руку”, после чего направляется на лечение в город Пуропелицы, а потом — в Ростов, где лечился два месяца”.
      Григорий Мелехов:
      Получил во время боев несколько ранений: в голову под Каменка-Струмилово, на австрийском фронте, после чего находился в Москве на излечении в больнице доктора Снегирева; еще одно в руку — на румынском фронте, при штурме высоты 720, после излечения поехал в отпуск в хутор Татарский.
      Харлампий Ермаков:
      За время боевых действий к ноябрю 1916 года награжден четырьмя Георгиевскими крестами и Георгиевскими медалями четырех степеней.
      Григорий Мелехов:
      За время участия в боях к ноябрю 1916 года награжден четырьмя Георгиевскими крестами и Георгиевскими медалями четырех степеней.
      Как видите, в романе имеет место чуть ли не пунктуальное совпадение воинской биографии Григория Мелехова со “служивской” биографией Харлампия Ермакова, прототипа главного героя романа.
      Но это не было чисто формальным переносом в роман основных вех и этапов боевого пути Харлампия Ермакова. По словам Шолохова, Харлампий Ермаков, обладавший “памятливостью” и даром рассказчика, щедро делился с молодым писателем своими воспоминаниями, впечатлениями, деталями и подробностями тех боевых эпизодов, в которых принимал участие.
      Напомним хотя бы о крайне выразительном свидетельстве Шолохова о том, как много открыл ему в своих рассказах Харлампий Ермаков о боях с немцами:
      “- И баклановский удар — тоже от него”.
      В романе “Тихий Дон” Григория Мелехова учит “баклановскому удару” казак из станицы Казанской Алексей Урюпин по прозвищу Чубатый.
      Но в действительности “баклановский удар”, как с правой, так и с левой руки, передал Григорию Мелехову Харлампий Ермаков. Вот как характеризует его встречавшийся с Ермаковым казак Бузырев:
      “Владел и левой рукой. Срубленный Ермаковым всадник падал с седла постепенно, не сразу”.
      “Служивские” биографии Харлампия Ермакова и Григория Мелехова после ранения того и другого в ноябре 1916 года на румынском фронте также очень близки,- если иметь в виду последние месяцы предреволюционного 1916 года и время февральской революции. В “служивской” биографии того и другого имеется “пауза”, которая захватывает период с ноября 1916 года по май 1917 года. “Послужной” список Харлампия Ермакова свидетельствует, что, начиная с ноября 1916-го года и по май 1917-го, Харлампий Ермаков находился на излечении, а потом — в отпуске. “Служивская” биография Григория Мелехова за этот период — с начала ноября 1916 по май 1917 года зеркально повторяет “служивскую” биографию Харлампия Ермакова. Григорий Мелехов в течение всего этого времени практически выведен из действия и практически не присутствует во 2-й книге “Тихого Дона”.
      Но вот приходит весна 1917 года.
      Харлампий Ермаков:
      В мае 1917 года назначен командиром взвода во 2-й Запасный Донской казачий полк, расположенный в станице Каменской, и “по георгиевскому статусу” произведен в хорунжие.
      Григорий Мелехов:
      В январе 1917 года произведен за боевые отличия в хорунжие. Назначен во 2-й Запасный Донской казачий полк взводным офицером.
      Харлампий Ермаков практически не участвовал в событиях, которые предшествовали февральской революции, равно как и в тех, которые готовили переход от Февраля к Октябрю 1917 года, включая и корниловский мятеж.
      Не участвовал в этих событиях и Григорий Мелехов.
      Зато оба они одинаково встречают Октябрь 1917 года: Харлампий Ермаков “выступил против белых банд атамана Каледина, полковника Чернецова”, Григорий Мелехов — “подался на сторону большевиков”, взял на себя командование отрядом из 300 человек.
      Оба в январе встретились с Подтелковым.
      Оба были ранены в бою с отрядом Чернецова, — один (Харлампий Ермаков) — под станцией Лихая, другой (Григорий Мелехов) — под станцией Глубокая.
      Обстоятельства участия Харлампия Ермакова в отряде Подтелкова, включая убийство Подтелковым есаула Чернецова, повешение Подтелкова и Кривошлыкова, как они предстают в биографии Харлампия Ермакова и на страницах “Тихого Дона”, совпадение этих обстоятельств — нами подробно рассматривается в полном, книжном варианте исследования.
      А пока — хотя бы кратко, в пределах журнального варианта рассмотрим еще один немаловажный вопрос: как соотносятся “служивские” биографии Харлампия Ермакова и Григория Мелехова в ключевой для романа “Тихий Дон” период — во время Вешенского восстания.
      Вопрос не праздный. До появления “Тихого Дона” о Вешенском восстании знали и помнили только на Дону.
      После гражданской войны ни в советской, ни в белогвардейской исто-риографии о Вешенском восстании не появилось почти ничего. Лишь в 1931 — 1932 го-дах в журнале “Вольное казачество” (Прага) был опубликован “исторический очерк” Павла Кудинова “Восстание верхнедонцев в 1919 году” — уже после того, как третья книга романа была, в основном, написана.
      К моменту завершения третьей книги “Тихого Дона”, посвященной восстанию, никаких печатных материалов и сведений о Вешенском восстании ни в Советском Союзе, ни за рубежом практически не существовало. Шолохов, беседуя с читателями в 1930 году, говорил об этом прямо: “Трудность еще в том, что в третьей книге я даю показ Вешенского восстания, еще не освещенного нигде”. Все, что можно было к этому времени узнать в открытых советских источниках о Вешенском восстании, исчерпывалось несколькими абзацами в книге Н. Е. Ка-курина “Как сражалась революция” (М. — Л., 1925).
      В своей краткой характеристике Вешенского восстания Н. Е. Какурин исходил из единственного источника — “Стратегического очерка наступательной операции Южного фронта за период январь — май 1919 года. — Труды Комиссии по исследованию и использованию опыта войны 1914-1918 гг.” (М., 1919), “закрытого” документа, создававшегося для командиров Красной Армии. Шолохов вряд ли был знаком с этим документом; во всяком случае, он на него никогда не ссылался.
      Из этого документа Н. Е. Какурин взял конкретные характеристики восстания, определив число восставших в 15 000 человек при нескольких пулеметах. М. А. Шолохов взял на себя смелость оспорить эти данные Какурина и советских генштабистов. В своем примечании к журнальному тексту романа “Тихий Дон”, опубликованном в июльской книжке “Октября” за 1932 год и впоследствии снятом из книжных публикаций романа (видимо, в связи с арестом в 30-е годы Н. Е. Ка
      курина) , Шолохов писал: “На самом же деле повстанцев было не 15 000 человек, а 30 000-35 000, причем вооружение их составляло не несколько пулеметов, а 25 орудий, около 100 пулеметов и по числу бойцов почти полное количество винтовок. Кроме этого, в конце раздела, посвященного характеристике Верхнедонского восстания, есть существенная неточность: оно (восстание) не было, как пишет т. Какурин, подавлено в мае, на правом берегу Дона. Красными экспедиционными войсками была очищена территория правобережья от повстанцев, а вооруженные повстанческие силы и все население отступили на левую сторону Дона. Над Доном, на протяжении 200 верст, были прорыты траншеи, в которых позасели повстанцы, оборонявшиеся в течение двух недель, до Секретевского прорыва, до соединения с основными силами Донской армии”.