Глава 2

Педро Сантьяго раскрыл глаза, едва только 747-й сбавил высоту, начиная снижение к Гонолулу. Он не собирался спать в полете; с того момента, как тот тип в Майями передал ему запертый кейс для косметики от Луи Виттона, он намеревался бодрствовать весь полет на Гавайи. Да нет, он, в сущности, и не спал, успокаивал он себя. В самом деле. Глаза, возможно, были закрыты, и сознание соскользнуло в то самое состояние релаксации, что освежает так же, как сон, но он полностью владел ситуацией.

Он слышал, как женщина через проход заказывала себе третий, потом четвертый, и несколько минут назад – пятый бокал «майтай».

Он слышал, как храпел мужчина в переднем ряду.

Его ноги лежали на кейсе, поставленном под кресло храпящего. Тот и не знал, что стережет кейс спереди, как сам Педро охранял его с тыла.

Он купил два билета первого класса. Во-первых, он не выносил пустых бесед с незнакомцами во время полета, но что еще важней – пустое кресло рядом действовало как дополнительный буфер в тщательно продуманной, неприметной системе безопасности.

Сосед (или соседка – напомнил себе Педро), – конечно, при том условии, что окажется выдающегося ума, – сумел бы заболтать его до такой потери бдительности, что...

Что?

Его смогли бы убить?

А почему нет? Вполне возможно. Не раз случалось. Двое членов того братства, к которому он принадлежит, за последние три года погибли во время посадки «от сердечной недостаточности», тихо скончались в своих креслах, и ни одна душа, кроме убийц, этого не заметила. Способов отравления сколько угодно.

Например, можно подсыпать яд в свежеприготовленное стюардессой питье, в то время как кто-нибудь из пассажиров занимает ее неумеренно дружеской беседой.

Или можно всадить в шею жертвы тончайшую иглу, случайно потеряв равновесие по пути в туалет.

Педро Сантьяго всегда занимал место у окна и пил только из банок, которые открывал сам.

И все-таки профессиональное чутье подсказывало ему, что эта поездка не будет сложной. Если опасность и подстерегает его, то на обратном пути, после того, как он доставит посылку и с ним расплатятся.

Он поднял шторку и посмотрел на сияющее утро в иллюминатор. Далеко внизу плотная пелена облачности закрыла море; виднелись лишь верхушки трех самых больших вулканов. Педро пожал плечами; гавайские прелести были ему не по нутру. Когда из динамиков донеслось объявление, что вот-вот состоится посадка, он поднял кейс с пола и бережно положил себе на колени.

– Мелкий багаж должен находиться под креслами или на верхней полке, мистер Сантьяго, – напомнила ему стюардесса, шествуя по проходу с последним подносом пустых коктейльных бокалов.

Он улыбнулся и вернул кейс под переднее кресло.

Самолет коснулся земли, снизил ход и подкатил к посадочному терминалу.

Педро Сантьяго вышел в зону прибытия, пренебрегая направляющим на таможню указателем.

За всю свою профессиональную карьеру он ни разу не проходил с грузом через таможню. Такого рода делишки для мулов – глупых студентов, которые рискуют годами тюрьмы за меньшую сумму, чем стоит ему один вечер в амстердамском борделе.

В то время как поток пассажиров направлялся к таможне, Сантьяго приблизился к человеку в синей форме, стоявшему поодаль у выхода из терминала.

– Сдается мне, вы ждете меня, – сказал он по-английски столь же чисто, как изъяснялся по-испански, по-португальски и по-турецки.

– Сдается мне, вы правы, мистер... – Фраза повисла в воздухе.

– Дженнингс, – окончил ее Сантьяго, тем самым договаривая пароль, установленный, когда он согласился доставить на место назначения баул от Виттона.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Человек в форме привел Сантьяго к запертой двери, нажал несколько цифр на кодовом замке, открыл дверь и придержал ее, пропуская курьера вперед.

Там у подножия невысокой лестницы обнаружился электрокар. Человек в форме сел за руль, и они направились к вертолету, поджидавшему их на расстоянии в четверть мили. Следуя за провожатым, Сантьяго взобрался в кабину, задвинул дверь и пристегнулся ремнем безопасности. Секунду-другую машина не заводилась, потом с ревом проснулась. Над кабиной завертелся огромный винт.

Пилот поддал газу, скорость ротора увеличилась, и вертолет вздрогнул, клюнул носом, поднялся и, держась на небольшой высоте, пересек летное поле. Оказавшись над морем, он некоторое время следовал берегом по направлению к Гонолулу, а потом взял курс на юго-восток, к Молокаи и Мауи.

Через сорок минут Педро Сантьяго сквозь плексиглас увидел, как под брюхом вертолета оказался извилистый юго-западный берег Мауи и синяя ширь моря сменилась густой зеленью джунглей. Вертолет снижался, пока Сантьяго не показалось, что он вот-вот зацепит верхушки лесных гигантов. Но тут деревья расступились и показалась поляна с разбросанными по ней строениями, зеленые черепичные крыши которых делали их совершенно неразличимыми с высоты чуть больше той, на которой сейчас летела машина.

Быстрой и опытной рукой пилота вертолет был посажен посреди поляны. Пока Сантьяго отстегивался и открывал заднюю дверь, на крыльце одного из зданий показался человек, который, однако, навстречу гостю не двинулся.

Нюхом почуяв заказчика, хотя никогда его раньше не видел, Сантьяго двумя руками прижал к груди кейс от Виттона и, проскакивая зону тяги винта, на всякий случай пригнул голову.

– Мистер... Дженнингс? – произнес встречающий, ровно столько промедлив перед фамилией, чтобы Сантьяго понял, что, по его, встречающего, мнению, все эти игры с использованием подставных имен – блажь на грани идиотизма. Ну, Сантьяго на его мнение было глубоко наплевать – ведь именно благодаря кличкам он и выходил сухим из воды, при этом так пополняя свой счет в швейцарском банке, как и не снилось большинству других выходцев из трущоб Сан-Паулу. Коротко кивнув, он проследовал за встречающим в дом, и они коридором прошли в маленькую глухую комнатку, где только и было мебели, что стол и на нем точно такой же кейс, как тот, что находился в объятиях Сантьяго.

Человек кивком указал на стол, и Сантьяго, положив свои кейс, взялся за замок его двойника. Язычок отскочил, он поднял крышку. Чутье подсказывало, что все как в аптеке, но он все-таки дал себе труд пересчитать деньги.

Как он и просил, они были в пятидесятидолларовых купюрах.

Его не особенно волновало, последовательны ли номера серий, но, считая, он убедился, что они вразбив.

Тот, с кем он имел сейчас дело, явно соображал, что к чему.

Закончив считать, он поднял голову:

– Двести тысяч долларов.

– Как договорились, – ответил заказчик. Педро Сантьяго сам уложил деньги в кейс, сменил комбинацию цифр в замке, щелкнул язычком и сказал:

– Ну, тогда все.

Заказчик кивнул и протянул ему руку. Сантьяго, повернувшись к единственной двери в комнату, руку проигнорировал. Против того, что все, собственно, сказано, возразить было нечего, и заказчик проводил его до крыльца, где и остался, глядя, как курьер забирается в вертолет, задвигает за собой дверь, пристегивается. Даже когда машина поднялась в воздух и повернула назад к морю, он все еще стоял у двери, провожая ее глазами.

Как только он скрылся из глаз, Сантьяго принялся обдумывать свое следующее задание, заказ из Южной Африки.

Та работа, может статься, будет поинтересней.

Когда вертолет исчез, встречавший снова вошел в здание и закрыл за собой дверь. Вернувшись в комнату, где завершилась сделка с человеком, известным ему только как «мистер Дженнингс», он закрыл и эту дверь и даже запер ее на ключ, а потом уж открыл кейс от Луи Виттона.

Он открыл его дрожащими пальцами.

Внутри кейса находился один-единственный предмет.

Череп.

На него уставились пустые глазницы.

Внезапно волосы на голове Педро Сантьяго зашевелились, и в мозгу прозвенел сигнал тревоги.

Опасность!

Вертолет находился в пяти милях от берега Мауи, и сказать, что, собственно, заставило Сантьяго насторожиться, было трудно, но в кабине явно что-то было не так.

Тревогу вызвало не движение – во всяком случае, не движение вертолета.

Пилот?

Вряд ли.

Стараясь не подать виду, что он в боевой готовности, Сантьяго осторожно перевел взгляд на соседнее кресло, в котором сидел пилот, однако тот так сосредоточенно смотрел перед собой, что, похоже, забыл о своем пассажире.

Или он что-то высматривает?

Оторвав глаза от пилота, Сантьяго окинул взглядом панораму моря и островов, раскинувшуюся под плексигласовым брюхом вертолета. На волнах покачивалось несколько лодок, а в небе, за исключением авиалайнера вдали, было пустынно.

И все-таки внутренний сигнал опасности звучал еще настойчивей прежнего.

Тело Сантьяго напряглось, хотя он не мог даже представить, что и откуда угрожает ему.

Он снова метнул взгляд к пилоту и теперь распознал, что тот тоже настороже: глаза сузились, руки крепко сжимают руль.

Внезапно отраженье движения мелькнуло в изогнутой плоскости плексигласа, отраженье столь мимолетное, что Сантьяго едва его не проглядел. И тут, с упавшим сердцем, он понял.

Позади!

Кто-то есть позади него!

Но было уже поздно. Он еще только собирался инстинктивно пригнуться, как некто, успевший спрятаться в задней части машины, пока она ждала на поляне, одной рукой отодвинул задвижку на двери вертолета, а второй расстегнул ремень безопасности Сантьяго.

Точно в то же мгновенье пилот твердой рукой потянул на себя штурвал. Машина легла на правый борт.

И, не успев толком понять, что произошло, Педро Сантьяго уже кубарем летел к морю, блиставшему в четырехстах футах внизу.

Глава 3

Майкл смотрел сверху на острова, наконец появившиеся на бескрайней плоскости моря. Три месяца! Целых три месяца! Что ему тут столько времени делать? Ну, пару бы недель – да. Но три месяца? В голове не укладывалось, как мать могла выдернуть его из школы как раз в тот момент, когда он почти уже попал в вожделенную сборную. Но, с другой стороны, он некоторым образом ее понимал.

Это все из-за того синяка под глазом и из-за пореза. Вот почему она так уперлась. Если бы ему тогда удалось ускользнуть от Слотцки...

Но не удалось и все тут, и вот теперь он летит невесть куда над самым океаном! Он там никого не знает. Он никогда особенно не умел заводить друзей, из-за этих приступов астмы. И что же ему, скажите пожалуйста, делать, пока мамочка будет копаться в своих древностях? Она сама сказала, что там, на Мауи, нет ни одного приличного города, только пара городишек, но жить они будут не там, а совсем уж в какой-то дыре! С другой стороны, острова и вправду очень красивые, и, может быть, мама позволит ему наконец поучиться подводному плаванию! Он хорошо помнит, как отец обещал, что, как только он подрастет настолько, чтобы нести за спиной акваланг, взять его с собой на подводную охоту. Но когда это было...

Он увидел мысленным взором горящий самолет, в котором погиб Том Сандквист, и в желудке возникло знакомое чувство тошноты, появлявшееся всякий раз при воспоминании об этом моменте, когда вся его жизнь буквально взорвалась у него на глазах. И вот сейчас, когда все только было пошло на лад, мама потащила его на Гавайи!

– Ты, может, хоть разрешишь мне освоить подводное плавание? – осведомился он, глядя в иллюминатор на острова.

В голосе сына звучала такая безысходность, что у Катарины сжалось сердце. Убедить его в том, что поездка может стать потрясающим приключением, оказалось совсем не просто. Но когда он усвоил, что деваться некуда – они поедут, и все, – Майкл оставил попытки уговорить ее бросить эту затею и переключился на задачу вырвать у матери разрешение позволить ему учиться подводному плаванию. Вместо того, чтобы отказать сразу и наотрез, она трусливо выбрала путь оговорок. – Посмотрим, – вновь и вновь повторяла она, гадая, сколько еще выдержит, прежде чем начнется ссора, которой не избежать, как только она признается в том, что мысль о сыне, бессмысленно рискующем жизнью на глубине в сотню футов, ей просто невыносима. Но когда сын, в очередной раз услышав эту увертку, поморщился, она поняла, что он уже знает, какого ответа ждать. Сейчас же, стараясь его отвлечь, она перегнулась через него к окошку.

Под ними расстилалась цепочка островов. День был кристально-ясный, и снежная шапка вулкана сверкала на фоне синего, синей чем море, неба. Когда самолет начал снижаться и архипелаг приблизился, из динамиков раздался голос пилота, рассказывающего, где какой остров.

– Направо от самолета сегодня потрясающе смотрится Оаху, а с левого борта пассажиры могут видеть вершины Мауна-Кеа и Мауна-Лоа на Большом Острове Гавайского архипелага. Через несколько минут мы сможем заглянуть в кратеры Мауна-Лоа на Большом Острове и Халеакала на Мауи. Не думаю, чтобы вам было трудно угадать, какой из этих двух вулканов – действующий, а какой – нет.

Самолет снизился еще немного, и Катарина приникла к окну, разглядывая струйку дыма, бьющую из расщелины на склоне Килауэа, но тут ее отвлек голос пилота.

– Сейчас мы разворачиваемся над Мауи, и пассажиры справа по борту смогут увидеть юго-западное побережье острова с курортными зонами Вайлеа и Кихеи, располагающими – возьму на себя смелость утверждать и, думаю, многие меня в этом поддержат – лучшими пляжами в стране. Ну, а теперь тем из вас, кто приехал сюда погостить, хочу первым пожелать: «Алоха». Тем же, кому повезло здесь жить, скажу: «Добро пожаловать домой».

Теряя высоту, самолет зашел на посадку. В окошке показался сначала изгибающийся к Лохайне берег, а потом – громоздящий в первозданном беспорядке скалы, местами укрытый джунглями горный кряж Вест-Мауи. Долина внизу была укрыта зеленым ковром.

Самолет коснулся бетона, притормозил и причалил к длинному, приземистому зданию, в котором располагался аэропорт Кахулуи. Майкл вскочил с кресла в тот же миг, как 757-й остановился, и принялся топтаться по ногам Катарины, торопясь достать с верхней полки ручной багаж. Три минуты спустя она вышла на трап и впервые за долгие месяцы ощутила на лице дуновение не согретого кондиционером, а природно теплого воздуха. Быстрым шагом она направилась к выходу из аэропорта. Майкл уже проник за стеклянные двери, и было видно, что физиономия его расплывается в широкой ухмылке. Она глубоко вздохнула, стеклянные двери разъехались перед нею, и душистый воздух наполнил ей грудь.

Ласка.

Только такое слово подходило этому нежно веющему бризу.

Ласка.

– Ну, это не Нью-Йорк, верно? – услышала она голос сына.

– Уму непостижимо, – устало вздохнула Катарина со слегка подчеркнутым возмущением. – Мы на три месяца попали в рай, а ты только и можешь сказать, что это не Нью-Йорк!

– Ну, ладно, мам! Я же не говорю, что это ужасно! Погода, по правде сказать, вроде бы ничего. Это...

Но Катарина больше его не слушала, потому что заметила на другом краю длинного тротуара знакомую фигуру.

Они не виделись с тех времен, как кончили колледж, но она узнала его мгновенно.

Роб Силвер.

Он был таким же гибким и мускулистым, как и двадцать лет назад, но лицо его огрубело и с возрастом приобрело некую суровую привлекательность, а шапка непокорных волос слегка поседела. Однако глаза, когда он поймал ее взгляд, оказались такими же живыми и синими, как помнилось Катарине. Надевая ей на шею душистую гирлянду цветов – леи, он эхом повторил те же слова, что пришли в голову ей самой, как только она его увидела:

– Господи, да ты еще красивей, чем в моих воспоминаниях!

Пока она справлялась с залившим ее щеки румянцем, он протянул руку мальчику:

– Привет! Ты, наверно, Майкл, а меня зовут Роб Силвер.

Майкл помедлил" переводя взгляд с Роба на мать и обратно. Нахмурился, словно силясь разгадать загадку, и, наконец, с неохотой, как заподозрила Катарина, пожал предложенную ему руку.

– Рад с вами познакомиться, – сказал он.

Они направились получать багаж, и Катарина на ходу обдумывала, рад он на самом деле или не рад.

Скорее всего, нет.

– Неужто тебе здесь еще и платят? – спросила Катарина, в то время как пыльный джип Роба Силвера выехал на четырехрядное шоссе, нацеленное, казалось, прямо в горы, занимающие юго-восточную часть Мауи. Окна машины были открыты настежь, и хотя дули пассаты, в их дыхании не было ничего от злобных зимних вихрей, овевающих ущелья Манхэттена, покинутого ими лишь день тому назад.

– Могу я понимать это так, что ты согласна работать даром? – с улыбкой покосился на нее Роб.

– Не можешь. Ты же видишь, я – кормящая мать. Беззаботно-голодная студентка, которую ты когда-то знал, ушла в невозвратное прошлое.

– Не знаю... не знаю, – протянул Роб. – На мой взгляд, ты ни чуточки не изменилась. – Но тут он поймал в зеркало заднего обзора взгляд Майкла, осуждающий и подозрительный одновременно, и сразу сменил тон. – На самом деле, я понятия не имею, что будет, когда кончатся деньги. У меня есть несколько сочувствующих в университете, но подозреваю, придется убить по меньшей мере с десяток соперников, чтобы значиться первым в списке на финансирование.

– Насколько еще хватит твоего гранта? – спросила Катарина.

Майкл на заднем сиденье смотрел на раскинувшиеся по обе стороны шоссе тростниковые поля, вполуха прислушиваясь к беседе взрослых. Неужто, кроме денег, им не о чем говорить? Порой можно подумать, что деньги – это единственное, что в самом деле волнует мать и ее друзей.

За исключением Роба Силвера. Едва только Майкл увидел, как этот тип смотрит на его мать, он сразу понял, что тому нужно. И еще он стопроцентно уверен, что Силвер с матерью в колледже были не просто друзьями. И еще он понял, что уж со стороны Силвера ничего в этом отношении не изменилось.

Странно, что мать ни словцом не обмолвилась об этом, уламывая его поехать на Мауи, мол, какая это потрясающая удача и все такое. Теперь, когда форд мчится мимо тростниковых полей, он, кажется, начинает понимать, что она имела в виду. Еще бы это для нее невезуха – она получает интересную работу, кучу денег и к тому же кадра, который ей тоже небезразличен, судя по тому, как она смотрела на него в аэропорту.

И при всем при этом он, Майкл, оказывается в дыре, где, кроме мамы, не знает ни единой живой души, а до конца учебного года осталось всего шесть недель. Не удалось уговорить мать позволить ему совсем не ходить в школу – уж как он старался! – а этих шести недель на то, чтобы завести друзей, ему, конечно, не хватит, что бы там мама ни говорила. Он и сейчас слышит ее слова:

– Конечно, у тебя будут друзья. Здесь не Нью-Йорк. Здесь это совсем просто.

Просто? Ничего подобного. Мама даже не представляет себе, какое это испытание – войти в класс, полный незнакомых ребят. Вдруг он им не понравится? Вдруг им придет в голову дразнить его – так, как дразнили, когда он все время болел? Ну, сейчас он, положим, уже здоров, так что, может, все будет по-другому. Может, ему не будет так уж одиноко. Во всяком случае, он на это надеется.

Его раздумья оборвало зрелище огромного столба дыма, поднявшегося справа от шоссе.

– Что это? – спросил он.

– Сахарный тростник. Местные жители поджигают поля, чтобы очистить их от соломы. Экономят трудозатраты. Потом ты привыкнешь, едва завидев дым, наглухо закупоривать окна.

– Да зачем? Мы же в целой полумиле оттуда!

И тут в открытое окно влетел пласт черной сажи, приземлился прямо на рубашку Майкла и жирно размазался при попытке его стряхнуть. Услышав, что Роб смеется, Майкл насупился. – Здесь это называется «снег по-мауийски», – сказал Роб.

Машина теперь взбиралась по склону Халеакала, и тростниковые поля сменились плантациями ананасов, на смену которым, в свой черед, пришли через несколько миль пастбища, ничем, впрочем, не напоминавшие те, что Майкл видел на юге штата Нью-Йорк. Здесь пастбища были изумрудно-зеленые, испещренные джакарандовыми деревьями в бледно-сиреневом цвету.

Спустя некоторое время Роб свернул налево.

– Вот здесь твоя школа, – сказал он, кивком показав на группу строений. Майкл увидел учебный городок, ничуть не похожий на его нью-йоркскую школу. В отличие от кирпичной махины с огороженным, залитым асфальтом пространством, которое служило учащимся стадионом, здесь школа располагалась на зеленой поляне и состояла из нескольких одноэтажных, накрытых тенью огромных деревьев зданий. Ниже располагались бейсбольная и баскетбольная площадки, теннисные корты и футбольное поле с настоящей беговой дорожкой вокруг.

Сейчас по ней бежали человек шесть парней, и Майкл на ходу прикинул, каковы их скорость и темп и как он сам будет смотреться на их фоне.

– Один – ноль в мою пользу: разве я не говорила, что и здесь есть легкоатлетическая команда? – повернулась с переднего сиденье мать.

Майкл употребил все свои силы на то, чтоб сдержать довольную ухмылку, но это ему не удалось.

– Пожалуй, – признал он. – И к тому же нельзя сказать, что нью-йоркская школа выглядит посимпатичней, да, мам?

– Аллилуйя! – воскликнула Катарина. – Кажется, появилась надежда, что, в конце концов, жизнь есть не только в Нью-Йорке!

Меньше чем через милю они оказались в крошечном городке.

– Это Макавао, – сказал Роб. – Раньше – ковбойское поселение, сейчас – столица Мауи. Здесь больше разновидностей терапии, чем собственно жителей. Среди последних, кстати, попадаются весьма любопытные экземпляры, включая меня.

Форд снизил скорость, чтобы повернуть направо, и Катарина увидела ряд зданий с ложными фасадами, длиной в два квартала, которые выглядели точь-в-точь как декорации к какому-нибудь вестерну.

– Неужели настоящие? – удивилась она.

– Вполне, – кивнул Роб. – Подновлялись, конечно, но все равно очень похожи на то, как выглядели после постройки. Только теперь там продаются не седла и сбруя, а травяные чаи и гомеопатические лекарства.

После Макавао дорога сузилась и крутым зигзагом направилась вверх в горы. Скоро тропическая растительность, в которой утопал город, уступила место эвкалиптовым рощам. Потом появились вкрапления сосен и кедров.

– Да куда же мы едем? – не выдержала наконец Катарина.

– К вашему дому, – ответил Роб. – Я нашел для вас жилье поблизости от раскопок. Не очень шикарное, правда, но остановка школьного автобуса – всего в четверти мили. – Он взглянул в зеркало на Майкла, но тот, если и слышал, ничего не сказал, а Катарина, когда он перевел взгляд на нее, только пожала плечами. – Надеюсь, понравится.

– Похоже, это жуткая дыра, верно? – пробурчал Майкл с заднего сиденья. – Я про то, что я ведь не вожу машину, а до города отсюда ого-го, а?

– Как насчет велосипеда? – предложил Роб. Майкл поглядел на дорогу, набиравшую крутизну.

– Если под гору, то конечно, а если вверх? Это какой велик понадобится, передач на пятьдесят, верно?

Сообразив, что мальчик прав, Роб нахмурился. Подыскивая дом, он совсем упустил из виду транспорт для Майкла.

– Об этом я не подумал, – признал он. – Честно сказать, выбрал дом, который мне просто понравился. Так что, если не подойдет, подыщем еще что-нибудь. Идет?

Майкл пожал плечами, но промолчал.

Выбравшись из кедровника, они сделали еще один крутой поворот и свернули, наконец, в длинную и узкую эвкалиптовую аллею. По обеим ее сторонам вразброс стояли потрепанные непогодой деревянные домики. Аллея была длиной с четверть мили. В самом ее конце оказался забор из эвкалиптовых поленьев, вбитых между живыми стволами. В заборе был устроен узкий проезд, который вывел их на тенистую поляну. В центре поляны стоял самый прелестный домик, какой только могла вообразить себе Катарина.

Одноэтажный, он был со всех сторон окружен широкой верандой. Скаты крыши, пройдя веранду, становились круче, образуя покрытие типа пагоды. В каждом скате имелось слуховое окошко. То, что дом – идеальных пропорций, сразу бросалось в глаза. Столбы и балки веранды, изукрашенные резьбой, сообщали ему неуловимо викторианский дух, хотя архитектурный стиль был, несомненно, полинезийский.

Внутри были большая гостиная, кухня, две спальни и ванная. Примыкавшая к кухне часть веранды была отгорожена с тем, чтобы получить помещение для прачечной.

От подножия веранды вниз по склону зеленым ковром сбегал луг, там и сям перемежаемый эвкалиптовыми и джакарандовыми деревьями. А дальше горизонт расширялся, позволяя видеть оба берега, разделяющую их долину и дикие склоны хребта Вест-Мауи, изъеденные дождем и ветром.

Катарина стояла на веранде, с наслаждением вдыхая свежий, насыщенный эвкалиптовым ароматом воздух. На западе садилось солнце, пели птицы, и, куда ни взгляни, всеми цветами радуги радовали глаз россыпи тропических цветов.

Она повернулась к Майклу, который вышел из дому с папкой под мышкой.

– Ну? Как тебе?

Майкл взглянул на вид, и мать видела, как он изо всех сил старается не поддаться раскинувшейся перед ним красоте.

– Ладно, – вздохнул он. – Наверно, я был неправ. Наверно, бывают места и похуже.

– Так ты не ненавидишь свою старую мать?

– Нет, я тебя не ненавижу, – и он рассмеялся, увидев, с каким демонстративным облегчением она перевела дух. – И ты совсем не старая. И если ты в самом деле хочешь, чтобы я поднял руки и согласился, что мысль была неплохая, то... – он протянул ей папку. – Можно мне записаться? Пожалуйста? – произнес он с надеждой, но одновременно внутренне смирившийся со вполне предсказуемым ответом.

Катарина раскрыла папку, зная, что увидит там объявление о приеме в школу подводного плавания. Первым движением души было отказать наотрез, но прежде чем она успела открыть рот, в дверном проеме позади Майкла появился Роб.

– На самом деле это вполне безопасно, – сказал он. – Сотни туристов занимаются этим ежедневно, от малышни до старцев включительно.

Катарина подняла глаза от брошюры и перед тем как повернуться к Майклу мельком встретилась взглядом с Робом. Перед глазами встали воспоминания о страшных ночах, когда ее сын, едва дыша, жадно ловил ртом воздух. Что, если приступ случится в пятидесяти футах под водой? Если с ним что-нибудь случится...

Майкл словно прочитал ее мысли.

– Я не утону, мам. И у меня не будет приступов астмы. Обещаю...

И все-таки Катарина медлила, припоминая, как задолго до рождения сына обожал подводное плавание отец Майкла. Том Сандквист наслаждался лыжами, виндсерфингом, прыжками в воду и еще Бог знает сколькими опасными играми, от мысли о которых у нее холодела кровь. И если бы он был жив, она знала, что бы он сейчас ответил сыну. Глубоко вздохнув, она сделала то, чего не мог сделать Том. Она сказала:

– Хорошо. Но ты живешь только раз, понял?

Майкл, издав победный боевой клич, обнял ее так, что хрустнули кости, и исчез в доме – надо полагать, готовиться к первому уроку подводного плавания.

Роб, извиняясь, развел руками.

– Может, мне зря пришло в голову захватить с собой эту брошюру...

– Нет, Роб, ты все сделал правильно, – не дала ему договорить Катарина. – Он был такой несчастный все последнее время из-за этого переезда. Может, повеселеет...

– Я знаю, что с ним, – сказал Роб. – Сколько ему? Пятнадцать?

– Шестнадцать.

– Для мальчишек это тяжелый возраст. Мне было столько же, когда моя мать познакомилась с моим... – внезапно смолкнув, Роб помычал и неловко сменил тему: – В общем, в это время хорошо бы держать его на длинном поводке, понимаешь? С одной стороны, ему хочется изведать что-то новое, а с другой, хочется, чтоб ничего не менялось.

Катарина, между тем, закончила про себя фразу, которую на полуслове оборвал Роб. «Когда моя мать познакомилась с моим отчимом» – вот что он собирался сказать. Стоя на веранде в лучах закатного солнца, она внимательно на него посмотрела. Ей ответил его синий, вопросительный взгляд.