Глава 25

Стеклянные двери, ведущие из офиса Роба в сад, были настежь открыты, но Катарине казалось, что стены наползают на нее, давят. Весь день, с того самого момента, как она приехала в поместье, не оставляло ее и с каждым часом становилось сильнее омерзительное чувство, что за ней наблюдают, что чужие глаза следуют за ней повсюду. Наконец она поймала себя на мысли, что даже садовник, явившийся после обеда с метлой и совком убрать на обозримом пространстве сада палые листья и лепестки, послан с единственной целью – шпионить за ней. То, что она ни разу не заметила, чтобы он взглянул в ее сторону, не говоря уж о фотоснимках или направленном в ее сторону чем-нибудь вроде микрофонного усилителя, ничуть ее не переубедило. Не то чтобы она знала, как этот усилитель выглядит, даже если б о него споткнулась, но... все равно. Из страха, что телефон прослушивается, Катарина боялась звонить и перед самым обедом взяла и раскрутила трубку – вдруг там, где микрофон, спрятан еще один маленький микрофончик, но с этим тоже ничего не вышло.

День длился целую вечность, и если бы не боязнь, что ранний уход вызовет подозрения, она уехала бы без оглядки сразу после разговоров с Элейн Рейнолдс и Китом Шелби.

Вместо этого она сидела в офисе Роба, чувствуя нарастающий ужас, и изображала для тех, кто за ней, возможно, наблюдал, что работает, как обычно, над скелетом, выкопанным в ущелье. Но на самом деле последние три часа она только и делала, что обдумывала увиденное в лаборатории проекта «Серинус».

Вчерашние слова Роба о канарейках, которых спускают в шахты, не шли у нее из головы. Чем дольше Катарина думала, тем больше склонялась к мысли, что животные в плексигласовых клетках – именно такие «канарейки». Их используют, чтобы установить уровень загазованности, который способны выносить животные, дышащие кислородом.

Но был еще один вопрос, который не давал ей покоя.

Как эти животные ухитряются жить в такой атмосфере?

В полдень она вышла в Интернет, чтобы поискать информацию о влиянии на живые организмы некоторых составляющих газовой смеси, поступающей в плексигласовые камеры. Полученные ею сведения можно было бы и предвидеть: при такой концентрации ядовитых газов животные, все до одного должны были умереть.

Но они жили!

Логически из этого следовало только одно: проект «Серинус» явно далеко выходит за рамки рядового исследования, изучающего, как воздействует загрязнение окружающей среды на различные формы жизни.

Нет, тут явно не обошлось без экспериментов. Экспериментов, в которых животные проходят специальную подготовку с тем, чтобы сделать их жизнеспособными в условиях загазованной атмосферы.

Она снова вспомнила тот странный сферический предмет в последней комнате и то, как лаборант сказал ей: «Я думал, у новых людей могут возникнуть свежие мысли».

Не нужно большого ума, чтобы понять, что сотрудники лаборатории знали ровно столько, сколько требовалось для выполнения их служебных обязанностей, и Йошихара явно не считал нужным посвящать их в тайну сферического объекта и его содержимого. И все-таки он не спрятал сферу куда подальше.

Обязанности технического персонала заключались в том, чтобы ухаживать за животными и, может быть, следить за тем, чтобы субстанция, перекачиваемая в клетки из сферы, поступала туда в требуемых дозах.

Что там, газ? Очень может быть. И сферическая форма объекта, и тяжелый на вид металлообразный материал, из которого он изготовлен, свидетельствуют о том, что предназначался он для того, чтобы выдерживать значительное давление. Как раз такое, какое свойственно жидким газам.

Как это ни невероятно, из логики этих рассуждений следовало, что вещество, поступающее из сферы, имело целью противодействовать ядовитым газам, которыми дышали животные, И поскольку животные были живы, значит, веществу это удавалось – по крайней мере, до некоторой степени.

Но если газ, содержащийся в сфере, способен изменять дыхательные процессы животных, позволяя им выживать в губительной атмосфере, какими могут быть побочные эффекты?

Ее взгляд застыл на странном скелете. Возможно ли, чтобы это был некий антропоид, человекообразная обезьяна, претерпевшая изменения в результате опытов здесь, в исследовательском центре Такео Йошихары, и попросту зарытая после смерти?

Но, глядя на скелет, трудно было не видеть, что он принадлежал скорее человеку, чем обезьяне, и когда Катарине вспомнились тело Марка Рейнолдса, лежащее в ящике морга, и недоступные компьютерные файлы, сам собою сформулировался почти непроизносимый вопрос:

Может быть, информация, скрытая в файлах директории «Серинус», касается не только опытов над животными?

Что, если опыты проводятся и на людях тоже?

Что, если тело Марка Рейнолдса было доставлено на Мауи вовсе не потому, что он умер в результате продолжительного вдыхания окиси углерода?

Мысли неслись скачками. Все больше кусков головоломки ложилось на место.

Если вы хотите дать кому-нибудь газ, как легче всего это сделать?

С помощью кислородного аппарата для подводного плавания, конечно!

Нет никакой сложности в том, чтобы вместо кислорода зарядить баллоны чем угодно, а Марк Рейнолдс и Шейн Шелби оба погружались под воду, отдыхая на Мауи.

Что, если они были не единственными?

Файлы! Чертовы компьютерные файлы, к которым она никак не подберется! Но ведь есть же люди, которые могут...

Фил Хауэлл!

Он все время сидит на компьютере!

Катарина потянулась к телефону, чтобы позвонить ему, но тут же, как психопатка, одернула себя, вспомнив о скрытых камерах и жучках-микрофонах. Впрочем, подумала она следом, если эта чудовищная идея хотя бы на йоту верна, то в преувеличенных как угодно страхах нет ничего психопатического.

Она бросила взгляд на часы – почти четыре.

Вполне подходящее время, чтобы уехать, и тогда она с лихвой успеет в офис Фила Хауэлла в Кихей. Если его там нет, он, скорее всего, отыщется в Компьютерном центре через дорогу. И Катарина собралась уходить, изо всех сил стараясь держаться самым непринужденным образом.

Как на сцене, она боялась, что переигрывает, и думала, что выдает себя каждым своим движением. Когда писала Робу осторожно сформулированную записку: «Встретимся у Фила. Есть идея» – почти чувствовала, как объектив камеры подсматривает ей через плечо, и не просто читая, а интерпретируя подтекст. Но когда наконец она прошла через холл к выходу, охранник лишь кивнул ей, едва оторвавшись от журнала.

На пределе допустимой скорости Катарина направилась в Кихей и почти проехала Макавао, когда вдруг опять вспомнила о Майкле.

Весь последний час, когда сложилось предположение о том, что Марк Рейнолдс и Шейн Шелби при погружении надышались совсем не кислородом, она старалась не думать о том, что то же самое, не дай Бог, могло стрястись и с Майклом.

И один из мальчиков, с которыми он был в ту ночь, уже мертв!

Она пыталась внушить себе, что ее паранойя выходит из-под контроля, что смерть Киоки Сантойя не более чем страшное, бессмысленное совпадение. Но, подъезжая к повороту на Макавао, поняла, что выбора у нее нет. Майкл сейчас на тренировке и должен быть на стадионе. Если он там, она поедет в Кихей, если же нет...

Она покрылась гусиной кожей при мысли, что Майкла ждет судьба Марка Рейнолдса и Шейна Шелби.

При виде школьного стадиона Катарина снизила скорость и остановилась как можно ближе к беговой дорожке. С другой ее стороны стояло человек двенадцать ребят. Поначалу она не смогла найти Майкла, но потом увидела его в низкой стойке, со ступнями на стартовых колодках. Мужчина, видимо, тренер, стоял с высоко поднятой рукой, и когда он размашисто махнул ею, Майкл стартовал под напутственные вопли ребят.

Видя, как лихо он преодолел стометровку, Катарина перевела дыхание, и по крайней мере часть ее страхов утихомирилась.

Что бы там ни произошло с Марком Рейнолдсом, Шейном Шелби и Киоки Сантойя, Майкл в безопасности.

По правде сказать, на ее взгляд, он был даже в лучшей форме, чем когда-либо.

Отъезжая от бровки, она едва бросила взгляд на пыльный седан, который уже стоял там, когда она припарковалась.

И уж, конечно, не видела, что мужчина за рулем седана тоже наблюдал за Майклом.

Наблюдал еще внимательней, чем она.

Глядя, как мать отъезжает от бровки и направляется на Халеакала, Майкл с облегчением перевел дыхание. Спасибо хоть не вышла из машины – только этого ему не хватало! Мало того, что все остальные ребята бросили тренировку и выстроились вдоль дорожки смотреть, как он бегает, и ему неловко, так еще и мама вышла бы из машины, встала бы рядом, вот была бы картинка...

С другой стороны, если б она осталась подольше, тогда б у него был шанс, рассказывая о своих сегодняшних рекордах, убедить ее, что он не выдумывает.

Конечно, результаты неофициальные, но он побил школьные рекорды на пятьдесят, сто и двести метров, и хотя перед последним забегом пришлось зайти в уборную и подышать немного нашатырем, он чувствовал себя на все сто.

Машина матери исчезла за поворотом, и Майкл снова вернулся на трек. Побив все школьные рекорды в спринте, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы попробовать дистанцию подлиннее.

Он пошел по прямой, тщательно рассчитав шаг, чтобы придерживаться выбранного темпа всю протяженность круга длиной в четверть мили. Когда обогнул первый поворот, темп был удобный и дыхание ровное. Так он и бежал, пока не вышел на дальнюю от трибун прямую, где слегка поддал жару.

Месяц, даже еще неделю назад Майкл бы уже скис. Дыхание бы частило, икроножные мышцы жгло, и к концу круга пришлось бы перейти на шаг или упасть ничком на траву, хватая ртом воздух. Сегодня же ничего подобного – дыхание в норме, никакой боли в ногах, хотя напряжение мало-помалу начинает все-таки сказываться.

В основном – легкой тяжестью в груди. Боли нет. Просто ощущение, что не все ладно.

На повороте он поддал жару еще; что бы ни происходило в груди, если не обращать на это внимания – пройдет. Перейдя с размеренного шага на более энергичный, Майкл вышел на отрезок прямой перед трибунами. Скользнув взглядом по пустым скамейкам, он представил себе ликующую толпу и перешел на размашистые прыжки, которые легче давались ногам, но требовали большей работы легких.

Он начал второй крут и тут почувствовал, что икры слегка припекает. И в груди что-то жгло тоже, но совсем не так, как при астме, с которой он вырос.

Сегодняшнее ощущение казалось похожим на здоровую усталость, и он свято верил, что если ей не поддаться, если просто бежать в ровном темпе или даже чуть-чуть поддать, он прямым ходом преодолеет боль и впервые в жизни изведает тот подъем, о котором вечно взахлеб толкуют бегуны на длинные дистанции и которого ему не доводилось еще испытывать никогда. Когда он заканчивал второй круг, к нему присоединился тренер.

– В чем дело, Сандквист? Ты говорил, не можешь бегать на длинные.

Майкл сверкнул улыбкой.

– Да вот вроде могу.

– Слушай, а ты ничего не принял? – озадаченно глянул на него Питерс.

Майкл почувствовал укол совести. Что делать? Соврать? Но нашатырный спирт – никакой не наркотик, а всего лишь пятновыводитель.

Предупреждения, жирно напечатанные на этикетке, промелькнули у него в голове. Но если нашатырный спирт и вправду так ядовит, как там говорится, почему же он все еще так хорошо себя чувствует?

Если не считать того, что ему так неожиданно стало плохо.

Тот подъем, которого он ждал, тот прилив сил, который, верилось, волной смоет давящую боль в груди, принесет второе дыхание, даст сил рвануть и преодолеть последнюю четверть мили назначенной им себе самому дистанции, – не наступил.

Напротив, боль в груди усилилась и икры заполыхали огнем.

Нашатырный спирт! Вот в чем дело!

С каждой секундой ему становилось все хуже, и Майкл было заколебался.

Нет, не останавливайся. Если бежать и бежать, боль уйдет.

– Слушай, Сандквист, ты что-то неважно выглядишь, – снова заговорил все еще не отставший тренер.

Значит, боль уже себя выдает. Если его поймают, если тренер узнает, что он делал в кладовке, – его как пить дать вышвырнут из команды.

Беги, велел он себе. Беги, и все тут. Как-нибудь обойдется.

Но на повороте он стал терять темп.

Дыхание сделалось рваным, и на каждом выдохе грудь словно пронзало ножами.

Споткнувшись, он сбился с ритма, восстановил равновесие, но еще через пару шагов споткнулся снова. На этот раз, предчувствуя, что упадет, Майкл свернул на травяное покрытие футбольного поля и рухнул.

– Сандквист? Сандквист! – Джек Питерс стоял перед ним на коленях. Майкл лежал на спине и, глядя прямо перед собой в небо, видел, как оно на глазах темнеет, гаснет по краям, будто сейчас он потеряет сознание.

Или умрет.

Нет! Не может быть, чтобы он умер! После того, как ему было так легко, так здорово, после того, как он бегал так классно, как никогда в жизни!

Надо встать на ноги, двигаться, и тогда все пройдет. Майкл перекатился на живот, попробовал подняться на колени, но силы покинули его, и он растянулся ничком. Тренер, взяв за плечи, перевернул его на спину.

– Лежи смирно, – приказал он. – Что с тобой, Сандквист? Что случилось?

Тьма сгущалась со всех сторон, и как ни старался Майкл вздохнуть поглубже, у него совсем не получалось набрать воздуха в грудь.

Тут он почувствовал, что к нему прикасается еще чья-то рука, услышал другой голос.

Голос Рика Пайпера.

– Майкл! Майкл, скажи, что с тобой?

Из тела уходили последние силы, и Майкл решил попытаться выговорить только одно слово. Губы шевелились, время шло, а слово не выговаривалось.

Рик смотрел на тренера глазами, полными ужаса. Киоки Сантойя уже умер, Джефф Кина и Джош Мадани – исчезли. И вот теперь Майкл выглядел так, будто вот-вот умрет.

– Сделайте же что-нибудь! – закричал он. – Ради Бога, что же, ничего нельзя сделать?

Тренер склонился к самому уху Майкла.

– Что? – строго спросил он. – Что ты хочешь сказать?

Толстый, неповоротливый язык не повиновался, но Майкл сделал усилие и сумел-таки шепотом произнести то самое слово:

– Н-нашатырь...

Изнуренный напряжением, которого потребовала от него речь, он потерял сознание.

Такео Йошихара и Стивен Джеймсон были в вертолете, когда им позвонили и сказали, что Майкл Сандквист упал в обморок на школьном стадионе в Бэйли.

– Где мы сейчас? – спросил Йошихара в шлемофон, позволявший ему сообщаться с пилотом несмотря на оглушительный вой винтов.

– За пять минут доберемся, – ответил пилот.

– Давай, – приказал Йошихара и повернулся к доктору Джеймсону. – Как он, выдержит?

– Да, если мы прибудем туда раньше «скорой помощи», – ответил Джеймсон. – Но если нас опередят и примутся лечить его так же, как того парня из Лос-Анджелеса, то нет никаких шансов.

– В таком случае, свяжитесь с персоналом «скорой помощи», – приказал Йошихара. – Скажите, что вы его личный врач и чтобы до нас не смели его трогать.

– Не выйдет, – раздался в наушниках голос пилота. – «Скорая» работает на другой частоте. И, кроме того, – взгляните-ка! – Он показал вниз и слегка направо. Сквозь прозрачное брюхо вертолета было видно, как мчится по шоссе, вращая мигалкой, «скорая помощь».

– Быстрей, – приказал Йошихара, ни на йоту не повысив голос, в котором, однако, была подстегнувшая пилота властность.

Опустив нос вертолета, он прибавил ходу, и машина быстро пошла вниз, отчего Джеймсон напряг горло, сдерживая подступившую тошноту, а Йошихара даже не поморщился.

Они сели у школы за тридцать секунд до того, как прибыла «скорая». Пока медики подбегали с носилками, Джеймсон уже взял ситуацию под свой контроль.

Без раздумий подчиняясь доктору, санитары положили Майкла на носилки, закрепили ремнями и отнесли в вертолет.

– Мемориальная больница Мауи? – осведомился пилот, заводя мотор, чтобы взлететь.

Йошихара покачал головой.

– Домой.

Пилот, как и персонал «скорой», беспрекословно подчинился приказу.

Глава 26

Правое плечо Фила Хауэлла горело, в глазах ощущалась сильная резь, и картинка на мониторе, от которой он не отрывался большую часть прошлой ночи и весь сегодняшний день, расползалась в цветное пятно. Но зато наконец что-то, кажется, начинало проясняться.

Все началось вчера вечером, когда он вынужден был признаться себе, что нет способа, которым можно было бы заставить суперкомпьютер сравнить странную последовательность тонов, не складывающихся в мелодию, которые были пойманы радиотелескопами со всеми файлами всех компьютеров в мире. Наконец он велел компьютеру присвоить каждому тону буквенное обозначение, выбрав четыре ноты, которые ближе других соответствовали звучанию сигналов: А, В бемоль, D диез и G[7]. Поначалу он не особенно рассчитывал на успех; в конце концов, есть ли нотное письмо всего из четырех знаков? И, кроме того, какие основания полагать, что цивилизация, удаленная отсюда на пятнадцать миллионов световых лет, имеет представление о земной музыке?

Он просто не в силах был придумать что-то еще. Но потом, когда ноты заструились по экрану, что-то начало вырисовываться из тумана, застилавшего мозг. Фил ударил по клавише «Пауза» в правом верхнем углу клавиатуры и уставился на экран.

Всего лишь последовательность из четырех нот, одна нота следует за другой совершенно произвольно, и это не похоже ни на одну знакомую мелодию и ни на одну из тех мелодий, которые пытается подобрать и воспроизвести компьютер.

И все-таки что-то в этой цепочке казалось странно знакомым. Эврика! Он открыл еще одно окно и искал в Сети, пока не нашел сайт с картинкой, тоже изображавшей своего рода последовательность.

Последовательность генетического кода.

Секундой позже Фил вглядывался в отрезок кода. Представленный не в виде двойной спирали, как его обычно изображают, код хромосомы был напечатан линейно, каждое из азотистых оснований – аденин, гуанин, цитозин и тимин – сокращено до одной буквы.

A, G, С и Т.

Сердце забилось, как сумасшедшее, и он быстро перевел взгляд на другую половину экрана, где было открыто окно с изображением космического сигнала.

А, В бемоль, D диез и G.

Замени С и Т на В бемоль и D диез...

Яснее быть не может.

Он вспомнил о ракете, несколько лет назад посланной НАСА в глубокий космос, на борту которой находилась пластинка, где в виде пиктограмм были изображены фигурки мужчины и женщины, а также несколько математических символов.

Если вы действительно хотите установить связь с другой формой жизни – формой жизни, достаточно похожей на вашу, так, чтобы у двух рас была хоть небольшая надежда на взаимопонимание, – что может быть естественней, чем послать точное описание вашей сущности?