Слева послышалось постукивание палкой по деревянному тротуару. Все посмотрели в ту сторону.
      К крыльцу приближалась сгорбленная старая женщина. Несмотря на жару, на ней был длинный серый плащ и очень большой черный берет. За ней шла маленькая, коротко остриженная девчонка со светлой челкой на лбу. Это была Альбина дочка заведующего роно Лыкова, перешедшая в третий класс. За Альбиной шел Демьян – сын школьной уборщицы тети Вали, жившей в одном доме с Бурундуком. Оба они следовали за старухой, подражая ей, опираясь на палки – точнее, на какие-то ветки с обломанными сучками, делая рожи за спиной старухи и показывая языки.
      Увидев это, Чебоксаров встал, прислонил гитару к перилам крыльца и, сбежав с него, шлепнул по затылку сначала Альбину, потом Демьяна. Старуха в это время остановилась, оглядываясь, увидела расправу Чебоксарова над малышами и, постукивая палкой, мелкими шажками приблизилась к нему.
      – Ты... ты как смеешь драться?! – закричала она. – Твоя... твоя фамилия! Говори!
      – Чебоксаров, Ядвига Михайловна... – слегка растерянно ответил Юра.
      Ядвига Михайловна смотрела на него глубоко запавшими выцветшими глазами с очень маленькими, в булавочную головку, зрачками.
      – А почему... почему, Чебоксаров, ты не в классе? Почему разгуливаешь во время урока? – Ее подбородок под крючковатым носом дрожал, и она мелко постукивала палкой.
      Юра знал странности бывшей учительницы, но теперь он опешил и отступил на шаг.
      – Сейчас нет уроков, Ядвига Михайловна, – напомнил он. – Ведь сейчас лето, каникулы.
      Ядвига Михайловна вдруг притихла и стала оглядываться, проводя двумя пальцами по лбу.
      – Да!... Каникулы... – пробормотала она растерянно.
      Пока она оглядывалась, Юра шагнул к Наде и шепнул:
      – Дуй что-нибудь про литературу! Про Есенина какого-нибудь! Надя встала.
      – Здравствуйте, Ядвига Михайловна! Вы меня узнали?
      Ядвига Михайловна спокойно смотрела на Надю бесцветными глазами.
      – Нет. Извини! Не узнаю.
      – Я – Надя! Надя Волкова.
      – Надя Волкова... Какая же это Надя Волкова?
      – Ну... вы помните, мы с вами третьего дня о поэзии толковали, о Блоке, о Есенине...
      Ядвига Михайловна помолчала и снова обратила на Надю свои глаза, прищуренные на этот раз в улыбке.
      – А! Это – которой Александр Блок не понравился. Не удостоился такой чести.
      – Не! – обрадовалась Надя. – Вот вы меня и признали! – Она повернулась и для вида смахнула мешком с орешками пыль с одной из ступенек. – Садитесь, Ядвига Михайловна, присаживайтесь.
      – Благодарю, – вцепившись одной рукой в перила, а другой опираясь на палку, учительница медленно села.
      Надя села рядом с ней, Юра остался стоять, заложив руки за спину. Луиза с Хмелевым то поглядывали на старуху, то переглядывались между собой, а Демьян с Альбиной предпочли остаться в сторонке. Некоторое время все молчали. Ядвига Михайловна смотрела на тот берег реки. Вдруг она произнесла:
      – А где же сарай? На том берегу стоял? Или снесли его?
      – Его не снесли, Ядвига Михайловна, – сказал Юра. – Он против вашего старого дома так и стоит. А вы теперь живете при школе.
      Ядвига Михайловна положила обе ладони на палку и склонила к ним подбородок.
      – Да... При школе, – тихо подтвердила она. – Вот что делается с головой!
      Надя оглянулась на Чебоксарова. Тот сделал зверское лицо и беззвучно зашевелил губами: мол, о литературе, дура, говори! Надя сумела прочитать по губам эту фразу и обратилась к старухе:
      – Ядвига Михайловна... Я вот после разговора с вами Блока читала и Есенина перечитала. И все-таки, мне кажется, что Блок более великий поэт.
      Ядвига Михайловна помолчала.
      – Очень неуклюжая фраза: "более великий поэт". Ядвига Михайловна опять помолчала, по-прежнему положив ладони на палку и склонившись к ним подбородком.
      – Почему же тебе Есенин не приглянулся?
      – Потому, Ядвига Михайловна, что Есенин подражал Блоку.
      – Это где же он подражал?
      – А вот помните, у Блока есть стихотворение:
      "Русь опоясана реками и дебрями окружена с болотами и журавлями и с мутным взором колдуна".
      Ядвига Михайловна повернула голову к Наде.
      – Помню, – твердо сказала она и продолжала: – "Там ведуны с ворожеями чаруют злаки на полях и ведьмы тешатся с чертями в дорожных снеговых столпах". Ну и что?
      – А вот то, Ядвига Михайловна, что у Есенина есть стихотворение... Тоже "Русь" называется: "Как совиные глазки над ветками смотрят в шали пурги огоньки. И стоят за дубовыми сетками, словно нечисть лесная, пеньки".
      – И это знаю, – сказала Ядвига Михайловна. – "Запугала нас сила нечистая, что ни прорубь, – везде колдуны"... – Она оборвала чтение. Действительно, много общего.
      Надя уже забыла, что Чебоксаров велел ей "о литературе говорить", чтобы отвлечь старуху. Она увлеклась разговором.
      – И еще, Ядвига Михайловна, я дату под каждым стихотворением вычитала. Блок написал свое стихотворение в тысяча девятьсот шестом году, а Есенин – в пятнадцатом. Вот и выходит, что он подражал Блоку.
      Учительница улыбнулась сжатыми губами.
      – Дотошный из тебя литературовед получится. Ну, так слушай. Есенин написал свою "Русь", когда был начинающим поэтом, а стихотворение Блока написано в период расцвета его творчества. Для молодого поэта некоторая подражательность вполне простительна: ведь он еще не нашел себя, он ищет. Блок, скажу я тебе, начал печататься, когда Есенину было всего два года. А кроме того, по-моему, таких поэтов сравнивать вообще нельзя. Слишком разные они. Каждый сам по себе. Да! И еще могу тебе сказать, что ранние стихотворения Блока тоже оригинальностью не отличались. Он подражал и Фету, и Полонскому, и Апухтину. Так-то!
      Ядвига Михайловна замолчала. Молчали и ребята. За рекой послышался протяжный гудок.
      – Это какой же пароход отваливает? – спросила Ядвига Михайловна. "Буревестник"?
      – Это не пароход, – ответила Надя. – Это на промкомбинате, конец рабочего дня.
      – Конец рабочего дня... Ну, и мне пора домой. Спасибо за интересный разговор! – Ядвига Михайловна поднялась с помощью Нади и зашагала в ту сторону, откуда пришла.
      Юра окликнул ее:
      – Ядвига Михайловна, вы же не туда идете, вы же теперь здесь, при школе, живете!
      Старуха остановилась, медленно оглядываясь по сторонам.
      – Да, действительно. При школе. Вот что делается с головой! – Она повернулась и направилась к воротам.
      Хмелев вскочил.
      – Ядвига Михайловна, пойдемте я вас провожу.
      – Благодарю! Я уж сама... Я уж как-нибудь сама. Когда она скрылась во дворе, Надя посмотрела на Чебоксарова.
      – Видал? Домой дорогу забывает, а Блока с Есениным помнит.
      Юра не ответил. Он обратился к Альбине с Демьяном, все еще стоявшим поодаль:
      – А вы... если еще раз позволите себе... не то еще от меня получите.
      – А я помогу, – добавила Надя.
      – И я помогу, – сказал Хмелев. – Акимыч не для того ее сюда поселил, чтобы ей рожи строили.
      И он, и Луиза помнили то время, когда Ядвига Михайловна проходила по школьному коридору с пачкой тетрадей в руках или стояла где-нибудь в уголке, что-то объясняя любопытным старшеклассникам. Однако постепенно в школе стали замечать, что у Ядвиги Михайловны что-то неладное творится с головой. Она по-прежнему знала и любила свой предмет, но иногда вместо седьмого класса приходила в четвертый, чтобы вести там урок, а иногда вдруг начинала говорить ученикам о том, что они прошли недели две тому назад. Пришлось проводить ее на пенсию. Но вскоре от соседей бывшей учительницы, жившей на другом конце города, стали поступать сведения, что она не может управиться со своим домашним хозяйством: положит, например, масло на горячую сковородку, а все остальное положить забудет. Когда одна из учительниц вышла замуж и переехала в квартиру мужа, Бурундук переселил Ядвигу Михайловну в освободившуюся комнату. Здесь, в доме при школе, ей помогали все, кто чем мог.
      Надя продолжала сердито смотреть на Демьяна с Альбиной.
      – Человек всю жизнь положил на таких, как вы. А как состарился, да заболел склерозом, да остался совсем один – теперь можно ему языки показывать, да?
      Альбина с Демьяном молчали, потупившись. Потом Альбина спросила:
      – А... а у нее что, своих детей нет?
      – И не было, – отрезала Надя.
      – А почему не было?
      – Потому что замуж не вышла, все с вами возилась.
      – Моя мама за ней присматривает, – пробормотал Демьян.
      Надя, как говорят, умела заводиться. Увидев на лицах третьеклашек раскаяние, она не смягчилась, а, наоборот, еще больше озлобилась.
      – "Моя мама"! А ты сам? – она перевела гневный взгляд на Альбину. – А ты?
      – А я... а мы... – заговорила Альбина, – мы можем сейчас пойти в магазин и чего-нибудь ей купить... Что нужно – то и купить...
      – В булочную свежий хлеб привезли, – вставил Демьян.
      Но даже такой благой порыв не смягчил Надиного сердца. Она обратилась к Чебоксарову:
      – Во-во! Я однажды подошла к Акимычу и говорю: "Данила Акимович, я сегодня Ядвиге Михайловне два ведра воды из колонки принесла". А он мне: "Ты, говорит, мне о своих ведрах не рапортуй. Ты два ведра принесла и забыла про них. А она так и останется с твоими ведрами да со своим одиночеством".
      Тут тягостный для Альбины с Демьяном разговор оборвался. К крыльцу подошла мать Демьяна, уборщица тетя Валя. В одной руке она держала сумку с продуктами, а в другой – конверт с письмом.
      – Почтальоншу встретила, – сказала она. – На-ко, Демка, сунь Бурундуку в ящик. А то уж я по магазинам набегалась, чтобы карабкаться на второй этаж. Тетя Валя взглянула на конверт, прежде чем отдать его сыну. – Никогда ему никто, кроме сестры, не писал, а теперь какая-то Родионова все пишет.
      Тетя Валя передала сыну конверт.
      – Какая еще Родионова? – спросила Надя.
      – А кто ее знает! Как слетал на зимние каникулы к сестре, погулял на свадьбе, так и пошла писать эта самая Родионова.
      В присутствии матери Демьян уже не побаивался старших. Он сел на крыльцо, разглядывая конверт. Рядом с ним поместился Хмелев, а по другую сторону – Юра. Через плечо Демьяна он прочитал обратный адрес.
      – Точно! Базаринская тринадцать, Родионова Е. А.
      Тетя Валя тоже присела на крыльцо.
      – Частенько пишет эта Родионова. Считай, каждую неделю, а то и чаще.
      – Ой! – вдруг вскричала Альбина. Она сбежала на дорогу и уставилась на сидящих круглыми глазами, прижав растопыренные пальцы ко рту. – Ой!
      – Чего это с тобой? – сказала тетя Валя.
      – Ой, граждане, какая у меня мысль в голове явилась!
      – Ну, какая мысль? – это спросила Надя.
      – А вдруг Акимыч погостил у своей сестры, познакомился с этой самой Родионовой и, может, даже собирается жениться на ней!
      – Во дает! – усмехнулся Хмелев. – Акимыч – и вдруг жениться!
      – Да когда ему было влюбляться?! – сказала тетя Валя. – Ведь он у сестры не больше недели гостил.
      – А можно не за неделю, а за одну минуту влюбиться, – возразила Альбина. Раз! – и на всю жизнь! Правда, Демьян?
      – А я почем знаю, – буркнул тот.
      Тетя Валя вскочила, сильно рассерженная.
      – Альбина! Ты же от горшка два вершка! Ну, не совестно тебе о таких вещах уже рассуждать?! В разговор вмешался Чебоксаров:
      – Тут дело может оказаться посерьезней, чем вы думаете, – негромко, с расстановкой сказал он.
      – Какое дело? Ну, какое еще дело? – кипятилась тетя Валя.
      – А вот какое. Мала Альбина или не мала, а фактик-то остается.
      – Какой-такой фактик?
      – А вот эта самая: Родионова. Письма-то она пишет! Раньше не писала, а теперь пишет.
      – Ну, ты говори яснее – куда ты гнешь? – сказала Надя.
      – А вот куда: Акимыч – человек?
      – Ну. Не медведь.
      – А если он человек – с ним всякое может случиться.
      – В каком смысле – всякое?
      – А вот в смысле любви. Что, если эта Родионова и в самом деле его подцепила?
      – Жди! – проворчала Надя. – Станет он жениться на всякой дуре!
      – А если она не дура? Если разочков в десять поумней тебя?
      Длинные серые Надины глаза стали еще злее.
      – Ну, ладно, пусть умней! А дальше что?
      Юра поерзал на ступеньке, усаживаясь поудобней.
      – А теперь мы к самому главному подошли. Эта Родионова в областном центре живет. Поедет ли она к нам сюда, в Иленск?
      – Гм! Навряд ли! – согласился Хмелев и кивнул с глубокомысленным видом.
      Надя, тетя Валя и все остальные молчали, задумавшись, а Юра продолжал:
      – То-то и оно! Она, скорей всего, Акимыча к себе переманит.
      – Па-аехали! – воскликнула тетя Валя. – Одна невесту директору школы присватала, другой его из родного города куда-то отправляет... Ну и народ! Ну, и любят же языком молоть! – Она шагнула к Демьяну и вырвала у него письмо. Дай-ка сюда, я сама отнесу, а то потеряешь еще. А тебе, Юрка... ну, не стыдно тебе?! Альбина еще маленькая, ей так и положено всякую глупость молоть, а ты-то через год восьмилетку кончаешь, чего ж ты эти глупости подхватываешь?! Тьфу!
      Тетя Валя ушла.
      – Действительно, Юрка, мелешь ты незнамо чего, – пробормотала Надя.

      Больше никому не хотелось говорить на грустную тему о том, что Акимыч может жениться на иногородней и уехать. Старшие поболтали о всяких пустяках и разошлись. На крыльце остались Демьян да Альбина. Они посидели, помолчали, потом Демьян спросил:
      – У тебя деньги есть, хоть сколько?
      – Ни копеечки, – вздохнула Альбина.
      – А я вчера на дебаркадере рубль нашел и уже двадцать копеек истратил. Пошли в ресторан! Завтра отдашь?
      – Отдам, конечно.
      Этот странный для непосвященных разговор объясняется просто. В полутора километрах от окраины городка был расположен аэропорт, и там к бревенчатому зданию аэровокзала прилепился небольшой поселок из нескольких жилых и служебных построек. Через дорогу, напротив двухэтажного здания вокзала, стоял одноэтажный дом с большой и яркой вывеской над входом: "Ресторан". Здесь, как и во всяком приличном ресторане, клиентов обслуживали официантки, но в уголке имелся закуток, где продавалось мороженое. Никто не интересовался, откуда оно берется: то ли его делают здесь, то ли привозят самолетом.
      По обе стороны от аэровокзала, огражденный от летного поля штакетником, тянулся крохотный лесок, который именовался "лесопарком". Здесь, среди беспорядочно растущих кустов и деревьев, кое-где стояли скамейки и даже ярко раскрашенные урны, а на некоторых деревьях висели объявления, призывающие пассажиров не засорять территорию лесопарка. Летом пассажиры, конечно, предпочитали ожидать самолет на свежем воздухе. Одни сидели на скамьях, другие располагались прямо на траве: кто дремал под тенью дерева, кто закусывал полулежа, расстелив рядом с собой газету, кто потягивал из бутылки лимонад или пиво.
      Выйдя из ресторана с холодным бумажным стаканчиком в одной руке и с деревянной палочкой в другой, Демьян с Альбиной вошли в лесопарк, приблизились к ограде и, экономно слизывая мороженое с палочек, стали ждать, когда приземлится какой-нибудь самолет. Иленский аэродром был маленький, всего одна взлетно-посадочная полоса, и та не бетонная, а грунтовая. Большие лайнеры здесь не приземлялись, но самолеты помельче садились и взлетали довольно часто. Для одних Иленск был пунктом назначения, другие садились здесь для заправки, чтоб лететь дальше на Север; здесь взлетали и приземлялись "Аннушки", которые связывали Иленск с отдаленными деревнями и поселками.
      Взлетавшие самолеты ребят не интересовали. Их интересовали только прибывающие. Ведь с ними могли прилететь какие-нибудь знакомые, которые успели побывать в Крыму, на Кавказе, а может быть, даже и за границей. Увидев, как приземлился "ИЛ-14", они поспешили на остановку автобуса, который принимал пассажиров у самого здания аэровокзала. На остановке было несколько скамеек, и Демьян с Альбиной сели на одну из них; продолжая микроскопическими порциями выскребать оставшееся в стаканчиках мороженое.
      Скоро из вокзала стали выходить пассажиры. Их было много, и стало ясно, что это прибыл не транзитный самолет, а тот, что летел только до Иленска. Четыре скамейки быстро заполнились, и большинству пассажиров пришлось ожидать автобуса стоя, поставив чемоданы на землю. Близких знакомых Демьян с Альбиной не обнаружили, зато им сразу бросилась в глаза хорошенькая Инна. На ней был темно-синий, ладно скроенный брючный костюм и такой же синий берет. На плече висел плащ-болонья, в руке Инна держала маленький чемоданчик.
      Демьян слегка толкнул Альбину в бок.
      – Приезжая!
      – Ага, – кивнула Альбина и решила показать, что у них в Иленске живут хорошо воспитанные дети. Она вскочила.
      – Садитесь!
      Инна поблагодарила, но не села. Она уступила место пожилой женщине с большим рюкзаком.
      Специальных машин для авиапассажиров у аэропорта не было. По Иленску курсировали два стареньких автобуса. Они объезжали городок по главным улицам, потом направлялись к аэровокзалу, где была конечная остановка. Кто-то из местных жителей сказал, что один из автобусов сломался, кто-то заметил, что всем не уместиться в другом. Часть пассажиров с легким багажом двинулась к городу пешком, растянувшись длинной цепочкой.
      – Здесь до гостиницы далеко? – спросила Инна женщину с рюкзаком.
      – Какое там далеко! Если бы не этот сидор, я бы минут за сорок дошла.
      – Пойдемте, тетенька! – вдруг предложил Демьян. – Мы вам покажем, где гостиница.
      – Спасибо! Пойдемте!
      Демьян с Альбиной бросили в урну пустые стаканчики и засеменили рядом с Инной по мощенной гравием дороге.
      Инна вспомнила поговорку: на ловца и зверь бежит. Вдруг эти двое или хотя бы один из них учатся У Бурундука! Она приступила к расспросам очень осторожно: сначала узнала, как зовут ее спутников, потом – сколько им лет и лишь после этого спросила, в какой школе они учатся.
      – В восьмилетке, – ответил Демьян.
      – В какой восьмилетке – в первой или во второй? Этот вопрос заставил Альбину с Демьяном переглянуться.
      – Во второй, – ответил Демьян и тут же спросил: – А вы что, в Иленске бывали?
      – Нет, – неосторожно ответила Инна.
      – А почему вы знаете, что в Иленске две восьмилетки?
      Инна слегка замялась.
      – Н-ну... у меня здесь кое-какие знакомые живут – вот они мне и сказали.
      – Бурундук? – вдруг спросил Демьян, за что Альбина незаметно лягнула его ногой.
      Инна понимала, что сделала промах, но выпутываться было поздно.
      – И Бурундук тоже. Кстати, как он теперь поживает?
      – Так он же в тайге! – сказала Альбина. Для Инны это было так неожиданно, что она остановилась.
      – А разве вы не знаете? – Демьян снова мигнул Альбине. – Он со старшеклассниками уехал. В поход.
      – А... а когда он вернется? – оторопело спросила Инна.
      – Через недельку, примерно, – сказал Демьян. – А вы что, к нему приехали?
      – Н-ну... отчасти. – Тут Инна догадалась, что глупо так стоять посреди дороги с растерянным видом. Она двинулась дальше.
      Теперь она раздумывала: стоит ли ей возвращаться немедленно или задержаться в городе, собрать сведения о Бурундуке, а потом снова прилететь сюда, чтобы повидать его лично. Она решила остановиться на втором варианте.
      Пока Инна думала, ребята отстали от нее метров на семь и горячо шептались:
      – Она! – шепнула Альбина.
      – Факт – она! – кивнул Демьян. Альбина вытаращила глаза:
      – Ну, вот скажи: разве Акимычу такая подходит?
      – Да на что ему такая сдалась!
      Инна заметила, что ее спутники куда-то исчезли. Оглянувшись, она увидела, что те стоят почти нос к носу, о чем-то говорят и усиленно жестикулируют.
      – Ребята, ну пошли! – сказала она. Ребята поспешили к ней, и все трое снова зашагали. Инна опять приступила к делу осторожно. Сначала она спросила ребят, нравится ли им школа, и услышала в ответ, что это "школа как школа"; спросила, нравится ли им классная руководительница, и услышала: "Так себе". Спросила, какой у них завуч, и получила в ответ: "Нормальная". Наконец Инна добралась до Бурундука.
      – Ну, а директор школы Данила Акимович хороший человек?
      И тут Демьяна осенило вдохновение.
      – Пьет в у смерть, – громко и с сожалением выпалил он.
      Дело в том, что его отец – рабочий промкомбината – любил выпить, и мать неоднократно говорила при сыне, что он ей жизнь испортил, и несколько раз грозила мужу разводом. Поэтому Демьян решил, что лучшего способа отпугнуть "невесту" не придумаешь.
      Ошеломленная, Инна опять остановилась.
      – Это как – пьет в усмерть?
      – Ну, просто спасу с ним нет!
      Инна много раз читала в книжках такую фразу: "От волнения ее (или его) бросало то в жар, то в холод". Всегда она думала, что это фраза чисто литературная, а в жизни такого не бывает, но теперь убедилась, что бывает. Сначала ей стало очень жарко, а потом вдруг по спине побежали мурашки. У нее в голове не укладывалось: как может заведующий отделом народного образования держать такого человека на посту директора школы да еще восхвалять его с трибуны? А может, этот мальчишка с девчонкой врут? Или хотя бы преувеличивают? Инна продолжала расспрашивать:
      – Ну, хорошо. Пусть он выпивает иногда. А как он к вам относится?
      – Бьет! – отрезал Демьян.
      Но Альбине было не по душе такое наглое вранье. Она предпочитала не врать, а привирать.
      – Демьян, ты уж не преувеличивай. Никого он особенно не бьет, а вот насчет бани – это да!
      – Какой бани? – спросила Инна, и Альбина пояснила.
      – Он натянул на голову чулок и засел около сгоревшей бани. А когда ребята мимо пошли, он выскочил и давай их крапивой хлестать.
      – Пьяный?
      – А кто его знает! Он и трезвый такой, – сказал Демьян. И снова вдохновился: – Альбин! А помнишь, как он с Хмелевым? Помнишь, как Ленька из-за него всю ногу пожег?
      – А что случилось с этим... с Хмелевым? – спросила Инна.
      Вопрос был обращен к Демьяну, но тот кивнул на Альбину.
      – Вот пусть она расскажет. У нее складней получится.
      И Альбина поведала следующее.
      – У нас в школе есть мальчишка один... Ленька Хмелев зовут... Он хоть и в шестой класс перешел, а все-таки дурак дураком. Вот Акимыч... то есть Данила Акимыч и подговорил его. "Ты, – говорит, – разожги на берегу костер, а когда жару много накопится, разгреби угли, пока они красные, и гуляй по ним босиком. Вот, – говорит, – честное слово даю, ничего тебе не будет. Это по науке доказано". Ну, Ленька (он ведь дурак) развел костер, нагреб углей и – босиком по ним... Всю ногу себе обжег.
      Инна надолго замолчала. Молчали и Демьян с Альбиной, поглядывая на "невесту" и стараясь угадать, какое впечатление они на нее произвели.
      А впечатление они произвели сильное. Выходило, что Бурундук был не только пьяницей, но и человеком с ненормальной психикой. Почему же Лыков так расхваливал его на конференции и приглашал корреспондентов, чтобы они написали о Бурундуке? Неужели он не понимал, что корреспондент поговорит со многими людьми и быстро узнает правду? А с другой стороны, зачем этим милым ребятам так клеветать на директора школы? Ну, пусть они преувеличивают! Но ведь, преувеличивая, они подчеркивают лишь дурные качества Бурундука. Почему? Как видно, потому, что они его не любят. А если детям есть за что не любить педагога, то какой же он хороший педагог?
      Смятение Инны вдруг сменилось азартом. А что, если вместо очерка ей удастся написать фельетон о Лыкове и его подчиненном?! У нее даже название сразу придумалось: "Очковтиратель районного масштаба". Но тогда ей ни в коем случае нельзя раскрывать свое инкогнито, нельзя появляться в гостинице, где придется предъявлять свое командировочное удостоверение.
      Инна знала, что в маленьких городках, где гостиницы летом всегда переполнены, местные жители сдают за небольшую плату комнаты или койки и даже обеспечивают приезжих питанием, пока те не дождутся вертолета или другого транспорта, чтобы отправиться в лес.
      Инна спросила у ребят, не знают ли они, кто может сдать ей комнату. Те опять переглянулись, и Альбина спросила в свою очередь:
      – Вы хотите Данилу Акимыча дождаться?
      – Да. Не мешает, – неопределенно ответила Инна. Она давно обратила внимание, что ее спутники то и дело переглядываются и смотрят на нее с каким-то напряженным интересом.
      – Да ведь у моей мамы ключ от его квартиры! – вскричал Демьян. – Она даст вам ключ – и живите сколько хотите.
      Демьян объяснил, кем работает его мама, но такой план показался Инне слишком уж авантюрным, и она отвергла его.
      – У Хмелевых! – вдруг сказала Альбина. – Ленькин отец зимой охотится, а летом – рабочим у всяких этих... изыскателей. Может, Ленькина мама вас пустит.
      – Факт пустит! – оживился Демьян. – Пойдемте! Это как раз тот Ленька Хмелев, который себе ногу пожег.

      В начале восьмого часа все трое подошли к дому Хмелевых в конце немощеной Луговой улицы. Альбина и Демьян знали, где живут Хмелевы, знали, как выглядит их дом, но с Лёниной мамой знакомы не были. Поэтому они остановились перед калиткой в нерешительности. Когда Демьян брякнул щеколдой и приоткрыл калитку, к ним навстречу бросились два пса изрядных размеров. Инна попятилась, но иленские ребята собак не боялись. Собаки полаяли, гостеприимно виляя хвостами, и убежали по каким-то своим делам, а в конце цементной дорожки, ведшей от калитки к крыльцу, пришельцы увидели Леньку, сидевшего на корточках среди частей разобранного велосипеда. Альбина очень обрадовалась. Она оттолкнула локтем шедшего впереди Демьяна и остановилась перед Хмелевым.
      – Леня! Вот мы тут привели... – Только сейчас Альбина догадалась обернуться и спросить Инну, как ее имя-отчество. И, получив ответ, она продолжала: – Вот мы привели к вам Инну Сергеевну... Она – знакомая Данилы Акимыча. Вот... где бы ей остановиться на квартире и подождать, когда он из леса вернется?
      Продолжая сидеть на корточках, Хмелев, наверно, полминуты смотрел на вытаращенные глаза Альбины, на окаменевшее лицо Демьяна, втянувшего губы в рот, на хорошенькую молодую женщину в брючном костюме. Наконец он понял, почему Альбина так таращит на него глаза, и вскочил.
      – Сейчас! – сказал он, взлетел на высокое крыльцо и исчез в доме.
      Его мама Полина Александровна готовила ужин в кухне. Это была веселая энергичная женщина с быстрыми движениями, звонким голосом и курносым, удивительно выразительным лицом. Гнев, радость, удивление так отчетливо выражались на этом лице, что знакомые в шутку советовали Полине Александровне ехать в Москву и предложить себя какой-нибудь студии на должность киноактрисы. Но такой совет был невыполним: Полина Александровна не умела вызывать то или иное выражение на своем лице по заказу, наоборот, ей огромных усилий стоило скрывать от окружающих свои эмоции.