- Но мы же еще в прошлый раз говорили, что это простая случайность,вмешался Саша.
      - Ах, милые, поживите с мое на белом свете,- протянул Лядащев с дурашливой интонацией.- Все случайности потом как-то да сыгрываются, потому что их подсовывает сама судьба. Прочитай-ка еще раз записку,- он протянул письмо Саше,
      - Да я ее наизусть помню. Никиту зовут во дворец.
      - А где сказано, что именно Никиту?
      - Как где?- воскликнул Саша и замер, весь подчинившись новой, неожиданной мысли. Ведь в самом деле, здесь ни намеком не указывалось, кому предназначена записка. Более того, тон ее был таков, словно звали на свидание если не близкого, то хорошо знакомого человека. А пароль мог быть точным знаком, от кого именно письмо.
      Софья встала и, заглядывая через Сашино плечо, попыталась произнести вслух незнакомые немецкие слова.
      - Вы хотите сказать, что Никита занял чье-то место? Что его заманили в ловушку? Он, доверчивая душа, решил, что его зовут на любовное свидание, а Екатерина ждала совсем не его?
      - Боюсь, что Екатерина никого не ждала в этот вечер,- задумчиво сказал Лядащев.-Дело в том, что я знаю человека, который писал эту записку. Его зовут Дементий Палыч и служит он в Тайной канцелярии. Это будет у нас цифра III.
      Сцену, которая последовала за этим, в литературе принято называть немой. Обескураженный Алеша весь как-то разом обмяк, Софья быстро перекрестилась, а Саша ударил себя по лбу - вспомнил! Никто не решался произнести ни слова.
      - Вы можете отдать мне эту записку?- нарочито спокойным голосом спросил Лядащев, он был доволен произведенным эффектом. "Есть еще порох в пороховницах!"-мысленно похвалил он себя и тут же мысленно обругал за тщеславие.
      - Убью его к черту!- крикнул Саша.- Вызову на дуэль и убью. Этот Дементий в числе прочих с меня когда-то допрос снимал.
      - Вот уж не стоит,- усмехнулся Лядащев.- Дементий Палыч весьма достойный человек и отличный работник. А к Лестоку больше не ходи. Не верю я в его благие намерения.
      В дверь тихонько постучали, все повернули лица и замерли. Тяжелая портьера нерешительно отодвинулась, и общему взору предстала очаровательная девица в платье без фижм и с несколько растрепанной прической, словно она долго бегала по саду.
      - Я не вовремя?
      Вопрос был задан с чуть приметным итальянским акцентом, без которого юная особа могла замечательно обходиться, но которым иногда окрашивала свою речь, зная, как ей это идет. При этом весь ее вид говорил, что она глубоко уверена в своевременности своего визита, а вопрос задан чисто формально, вместо "добрый вечер".
      Мужчины это поняли, засуетились, предлагая ей кресло, а Софья сказала строго:
      Это Маша Луиджи, моя задушевная подруга. Именно с ее помощью я встретилась с великой княгиней. И прошу учесть, она знает про Никиту все. Ты очень вовремя, друг мой.
      -3
      Лядащев решил, что для трудного разговора с Дементием Палычем служебные палаты никак не годятся, а потому вечером следующего дня направился к нему на Васильевский остров. Прежде чем уйти он старательно переписал полученную от Саши записку и копию спрятал в бюро.
      Путь предстоял долгий, погода вполне благоприятствовала прогулке. Дементий Палыч жил в собственном доме -опрятной, одноэтажной мазанке с подворьем и палисадом, в котором росли молодые тополя и кусты ухоженных, еще не зацветших пионов.
      Хозяин был дома. Стуча толстой тростью с набалдашником из слоновой кости, он вышел навстречу Лядащеву, не выказав ни малейшего удивления, поклонился и указал рукой на тесную комнатенку, служащую ему кабинетом.
      Дементий Палыч был молодой еще человек с бескровным, благородного рисунка лицом и каштановыми, вьющимися на висках волосами. Во время разговора он смотрел обычно искоса, и его большой, нацеленный на собеседника глаз вызывал ассоциации с породистой лошадью, что было вовсе неуместно при его хромоте. У Лядащева с Дементием Палычем были особые отношения. Перенесенная в детстве болезнь костей наградила последнего не только хромотой, но еще насупленностью на весь мир и крайней подозрительностью. Дементия Палыча никак нельзя было назвать приятным человеком, и в свое время Лядащеву стоило немалых сил доказать, что в деле сыска куда важнее иметь трудолюбивую, привычную к мысли голову, чем здоровые ноги. И хотя Лядащев никогда не был начальником Дементия Палыча, отношения у них сложились такие, словно первый был учитель, а второй усердный ученик.
      - Открой окошко, душно,-сказал Лядащев, усаживаясь.
      - Дождь пошел...
      - Как у тебя тополя-то пахнут!
      - Сам сажал - особый, бальзамный сорт.
      Лядащев вздохнул, кряхтя полез в карман за запиской. Почему-то в присутствии Дементия Палыча его всегда тянуло играть в этакий умудренный жизнью, преклонный возраст.
      - Ты писал?
      Дементий Палыч искоса глянул на записку, буркнул: "Свечи запалю"- и отправился за жаровней с углями. Ясно было, что он признал бумагу: Василий Федорович зря в гости не придет. Со свечами он возился долго, потом поднес записку к свету, прочитал внимательно, словно чужой труд.
      - Как она к вам попала?- спросил он наконец.
      - Скажу! С превеликим удовольствием скажу, но сначала ты мне ответь. Кому эта записка предназначена? Дементий Палыч нахмурился.
      - Сие есть тайна, и тайна не моя. Не мне вас учить, Василий Федорович, что за разглашение я могу быть уволен со службы, которой дорожу.
      - Кабы ты своей службой не дорожил, я и говорить бы с тобой не стал. Я-то понимаю, что если ты это письмо не только сочинил, но и набело переписал, не доверяя писцу, то дело это весьма секретное.
      - Вот именно. И не мне вас учить, что праздное любопытство здесь неуместно,
      - Эк ты излагаешь!-Лядащев со смехом хлопнул себя по коленке.-А кто тебе сказал, что оно праздное? Я ж эту писульку не на улице нашел.- Он неторопливо взял письмо со стола и, сопровождаемый внимательным взглядом собеседника, спрятал его в карман.- И не тверди ты мне попугаем -"не мне вас учить..." Всяк Еремей сове разумей. Понял?
      - Я отказываюсь продолжать разговор в подобном тоне!- обиделся вдруг Дементий Палыч.
      - Предложи другой тон. Я шел к тебе, как к старому другу, а ты мне нравоучения читаешь. Я знаю, что человек, к которому эта записка попала, арестован. Знаю также, что тот, кому она предназначалась, находится на свободе.
      - Этого не может быть!- Голос у Дементия Палыча внезапно осип, а красивый рот собрался в узелок, что очень его портило.
      - Условия мои такие: я говорю тебе, что мне известно по этому делу, и мы обмениваемся именами. Я называю того, кого вы арестовали на самом деле, а ты того, кто вам был нужен.
      - Этого не может быть,- повторил Дементий Палыч, вскочил на ноги и, громыхая немецким ботинком, проковылял к стоящей в углу горке.
      Сделал он .это столь стремительно, что казалось, вытащит сейчас из шкапчика какие-то очень веские доказательства его слов в виде бумаг, но хозяин достал штоф настойки и две маленькие, темные рюмки толстого стекла. Твердой рукой он разлил желтоватое зелье, пододвинул одну из рюмок Лядящеву и с мрачным видом уставился в открытое окно. Дождь тихонько стучал по разлапистым кустам пионов.
      - Анисовая...- проговорил Лядащев, пригубив настойку,- прелесть что такое. Сами готовили? Впрочем, не надо бы и спрашивать. Я знаю, что все ваши настойки приготовлены собственноручно сестрой вашей Ксенией Павловной. В добром ли она здравии?
      - В добром,- буркнул Дементий Палыч.- Зачем вам знать это имя.
      - А зачем вам знать, что мне надо его знать?-благодушно и витиевато спросил гость, ставя рюмку.-Не мне вас учить,-добавил он едко,- что лишние знания в нашем деле рождают большую печаль. А вы смутились, право... Мне и в голову не приходило, что вы не знаете, кого арестовали. Я даже хотел об ошибке вашей греметь по инстанции, а теперь не буду. Более того, я сам назову имя арестованного. Никита Оленев, да, да, князь Оленев-младший. Так кому вы сочинили эту записку? Я вам даже верну ее, если хотите.-Лядащев опять достал письмо и теперь держал его, как приманку, за уголок: клюнет не клюнет?
      Дементий Палыч клюнул.
      - Мальтийскому рыцарю Сакромозо,- через силу проговорил он, хищно схватил записку и тут же спрятал ее в недра домашнего шлафрока.
      - Ну вот и славно,- рассмеялся Лядащев, делая вид, что его никак не удивило это сообщение.- Но ведь Сакромозо иностранный подданный. Он уже выслан за пределы? Я имею в виду мнимого Сакромозо.
      - Это уже второй вопрос,- усмехнулся Дементий Палыч, он успел оправиться от первоначального шока и обрел прежнюю уверенность.
      - Ага... значит не выслан. И в какой крепости он содержится?
      - Да не знаю я, Василий Федорович!- Дементий Палыч убедительно прижал руки к груди.- Дело это весьма опасное. Около трона ходим. Мне поручено только арестовать - придумать и осуществить.
      - Придумано хорошо, осуществлено безобразно. Теперь слушай, у меня к тебе личная просьба, личная!-Лядащев поднял палец значительно.- Узнай, где содержат арестованного Оленева.
      - А это точно князь Оленев?-Лошадиный, с жесткими ресницами, глаз Дементия Палыча нервно мигнул.
      - Отвык ты от меня, Дементий Палыч, коли такие вопросы задаешь? Ну как, узнаешь?
      Хозяин поморщился, как от кислого.
      - Когда к тебе зайти?- продолжал Лядащев.
      - Ко мне заходить не надо. Если сведения добуду, то найду способ сообщить вам об этом.
      Возвращаясь домой, Лядащев не думал о подмене, темнице и Сакромозо. Жалко было тратить на подобные размышления эту свеженькую пахучую красоту, очистившееся от туч небо. Ночью, если случится бессонница, или утром под журчащие разговоры супруги он будет пытаться понять, чем мешал мальтийский рыцарь великой империи и почему остановил на нем свой гневливый взгляд канцлер Бестужев, а сейчас... Можно ведь и ни о чем не думать, а только усмехаться случайно пришедшей в голову мысли: "А испугался Дементий-то"или журить себя насмешливо: "Забыл ты, Василий Федорович, повадки Тайной канцелярии, но вспомнил..." А дальше опять слушать, как бьется вода в канале, как скрипят в тумане уключины невидимых весел, как лает собака за забором - не надрывно, а так, для удовольствия.
      Дементий Палыч вел себя на иной лад. Проводив гостя до порога, он вернулся в кабинет, неторопливо смакуя, выпил еще рюмку настойки, потом сел к столу и пододвинул к себе железный ларчик. Прежде чем спрятать туда записку, он достал из ларчика бумаги и углубился в их изучение. Если бы Лядащев видел выражение его лица - злорадно-угрюмое, он бы немало удивился, но знай он мысли прилежного чиновника, то пришел бы в ужас. "Кстати вы появились, Василий Федорович,-думал чиновник.-Если с толком дело вести, то самозванцу Оленеву из крепости не выбраться!"
      Если ты оставил стены Тайной канцелярии, так сказать, выпал из обоймы, то все нити обрубил. Прервалась связь времен... Коллекционируй часы, любезничай с женой, езди по Европам, а к святому делу сыска не лезь, оно не для дилетантов. Лядащев и предположить не мог, что, желая помочь Никите Оленеву, он сослужил ему плохую службу. Василий Федорович не мог знать, что уже легла на стол канцлера расшифрованная депеша прусского посла Финкенштейна, в которой сообщалось: "Из достоверных источников известно, что с убитым купцом Гольденбергом тесное общение имел князь Никита Оленев, служащий в Иностранной коллегии и завербованный как информатор".
      Достоверным источником в данном случае был Лесток. Термин "послать дезу"-изобретение двадцатого века, но суть этого термина известна миру с незапамятных времен. Вначале Лесток решил подбросить Бестужеву письмо за подписью "патриот", в коем бы подробно объяснял злонамеренное поведение служащего в Иностранной коллегии Оленева. Однако анонимное письмо не всегда надежная вещь, проницательный Бестужев мог заподозрить клевету.
      Решение пришло на обеде у Финкенштейна. За ростбифом и немецкой колбасой Лесток осмыслил главное, за десертом продумал детали, а за кофе нашептал послу под большим секретом "все, что ему известно об этом деле". Особо подчеркнуто было, что если господину Финкенштейну вздумается писать об этом в Берлин, то - "убедительно прошу не называть меня ни под каким видом!". Далее следовало проследить, чтоб ни одна из тайных депеш пруссака не миновала "черного кабинета" и расшифровки, потому что не только на старух бывает проруха, но и на бестужевских чиновников.
      К слову сказать, Финкенштейн не послушал Лестока и все-таки приписал слова, где в похвальном смысле упомянул усердие "смелого", но о последствиях этого после.
      Прочитав финкенштейнову депешу, Бестужев велел немедля сыскать оного Оленева, пока не для ареста, а для разговора и, может быть, для слежки. Но случилась неурядица. Оленев, оказывается, исчез, и никто толком не мог оказать о его местонахождении, высказывались даже предположения, что он утонул, но в это верила только полицейская служба. Уже три дня Дементий Палыч трудил мозги, измышляя, как об этом донести Бестужеву, и вдруг! Сообщение Василия Федоровича иначе как подарком и назвать было нельзя.
      -4
      Все случилось не так, как представлял себе Никита, а совсем просто, по-домашнему - никуда его не повели, а оставили сидеть на топчане, ради прихода следователей служитель затопил печь, употребив на этот раз сухие дрова, и они затрещали весело, распространяя по камере свежий березовый дух.
      Следователей было двое. Один сухой, чернявый, горячий, весь движение и мерцание - глазом, жестом, нервным подергиванием ног, обутых в зеркально начищенные сапоги, Никита мысленно назвал его Старый орел, второй короткий, плотный, разумный, этакий комод. Он сел за стол, разложил бумаги, непринужденным жестом, словно шляпу, снял парик. Обнажившийся лоб был огромный, сократовский, словно из пожелтелого мрамора изваянный, и Никита невольно почувствовал уважение к этому лбу, может быть, под ним водились черные, но отнюдь не глупые мысли. Видимо, этот Комод и был старшим.
      - Итак,-начал тот, умакнув перо в чернильницу,-ваше имя и звание.
      Какая-то соринка или волосок на кончике пера привлекли его внимание, и Никита тоже машинально уставился на перо, судорожно соображая, что ответить.
      - Что же вы молчите?- вмешался Старый орел и нервно забегал по комнате, стуча подковками на каблуках.
      Только тут до Никиты дошло, что допрос ведется по-русски. Что это уловка или забывчивость? Арестовывали-то по-немецки.
      - Я вас не понимаю,- произнес Никита с хорошим геттингенским акцентом.
      - Он не понимает,- без раздражения отметил Старый орел, ткнул острым пальцем в бумагу, и Никита подумал, что, наверное, старший - он.
      - Так и запишем,- согласился лысый, что-то нацарапал в уголке листа и, легко передя на немецкий, спросил:
      - Ваше имя и звание?
      - Рыцарь Мальтийского ордена Сакромозо.
      Лысый удовлетворенно кивнул. Далее разговор шел только по-немецки, причем лысый Комод великолепно справлялся с этим языком, а Орел мекал, и некоторые фразы ему приходилось переводить.
      - Объясните, за какой надобностью прибыли в столицу нашу - Петербург?
      - Как частное лицо,- быстро ответил Никита.
      - Сколь долго вы пребывали в нашей столице? "А, черт... Понятия не имею!"- Никита поднял к потолку глаза и зашевелил губами, словно подсчитывая.
      - Не утруждайте себя,- вмешался Старый орел.- Вы прибыли десятого февраля сего года. Подтверждаете эту дату?
      - О, конечно!- с благодарностью улыбнулся Никита.- Помню только, что холод был собачий, чуть нос себе не отморозил, а дату запамятовал.
      Вопросов было много. Были ли у вас дипломатические поручения?- Нет... Были ли секретные поручения?- Нет... А не были ли вы уполномочены своим правительством изучать наш строй?- Нет... Дела военные?- Нет...
      Уже два листа исписаны мелким почерком, а Никита все твердил свое "нет".
      - Как долго вы намерены пребывать в столице нашей - Петербурге?
      Тут Никита словно опомнился. Ведь по всем дипломатическим законам он вообще имеет право не отвечать и уж во всяком случае потребовать, чтобы ему объяснили, по какому праву держат в тюрьме иностранного подданного? Но допрос уже слишком далеко зашел, и вообще все текло как-то не так, слишком уж спокойно. Очевидно, Никита плохо играл роль Сакромозо.
      - Я думаю, это не от меня зависит!-крикнул он запальчиво. Оба следователя словно не заметили, как изменился тон заключенного, последнюю фразу вовсе оставили без внимания, и тут был задан вопрос, который заставил Никиту насторожиться. Можно было бы даже испугаться, если бы положение его и так не было достаточно бедственным.
      - В каких отношениях состоите вы с прусским купцом Хансом Леонардом Гольденбергом?
      "Так он же убит!"- хотелось крикнуть Никите, но он опомнился, не крикнул, а принял независимый вид и ответил почти беспечно:
      - Я не знаю никакого купца, тем более прусского. Старый орел немедленно взвился с места, затрещал пальцами, забряцал подковками, а потом обронил как-то светски:
      - Смею вам не поверить. Распишитесь вот здесь...-Он ткнул пальцем в бумагу.
      Никита отрицательно замотал головой: еще не хватало, чтобы он расписывался за Сакромозо. К его удивлению, следователи не стали настаивать, встали. Очевидно, допрос кончился. Это произошло так внезапно и быстро бумаги в папку, перо за ухо, чернильницу в руки и в дверь,- что Никита так и не успел выкрикнуть фразу, которую придумал загодя: "Протестую! Я иностранный подданный! По какому праву вы держите меня здесь?"
      Не спросил сегодня, спросит завтра. Следующий день побежал как бы резвее, Никита все прислушивался. Теперь на допросе он будет вести себя умнее. Главное, заставить их сбить темп. И вообще надо молчать, и хорошо бы их разозлить, может, сболтнут лишнее. Кроме как от следователей, ему неоткуда получить подсказку, как вести себя дальше.
      Почему они спросили о Гольденберге? А не есть ли этот Сакромозо тот самый спутник купца, с которым он вышел из поломанной кареты? Интересно бы знать, в каких они были отношениях. А вдруг Сакромозо и есть убийца Гольденберга? При этой мысли мурашки пробежали у него по спине. Не приведи Господь...
      Три, а может, четыре дня Никита общался только со служителем, если можно назвать общением молчаливое созерцание его долговязой фигуры. Никите уже стало казаться, что его вдруг забурлившая арестантская жизнь вошла в старые берега. Будь проклят тот день, в который ничего не происходит! Можно перенести страх, обиду, горе, болезнь, прибавьте к этому еще кучу отвратительных понятий, а в конце припишите слово "скука", и оно перетянет все предыдущие. Потому что страх, обида и прочее - это от Бога, и это Испытание, а скука - от дьявола. Она не испытание, она Возмездие. Можно спросить с жаром: "За что. Господи, за что?" Можно помолиться, поплакать, разбить лоб об пол, проклиная свою глупость и доверчивость! Но не смешно ли, господа, продолжать твердить с глупым упрямством, что он Сакромозо? Нет, не смешно, потому что скучно. И молиться он не хочет. Ничего он не хочет. Кто больший враг человеку, чем он сам?
      Примерно такие мысли возились в голове у Никиты, когда в камере в неурочный час, к вечеру, как-то незаметно появился человек без примет. То есть у него была примета и весьма существенная, он хромал, но менее всего к этому человеку подходила кличка "хромой". В нем не только не ощущалось никакой ущербности, но как-то даже неудобно было ее замечать. Страж закона! "Господин Страж, так и будем его называть,- подсказал себе Никита и усмехнулся.- Дьявол, носитель вселенской скуки, тоже припадал на одну ногу. Но носил ли он такой ботинок? И как цепко когтит он набалдашник трости! Словно этот костяной шар не менее как держава, а он - орел, венчающий русский герб".
      Служитель вместо коптилки запалил свечу. Господин Страж сел за стол, развернул папку с исписанными давеча листами и, грустно, почти любовно глядя Никите в глаза, спросил по-русски:
      - Так вы продолжаете утверждать, что ваше имя Сакромозо?
      У следователя не было ни малейшего сомнения, что он будет понят, и Никита явственно услышал, словно кто-то в ухо ему дыхнул:
      разоблачен! Почему-то совершенно очевидно было, что с теми, первыми, можно было ломать комедию, а с этим не то, чтобы стыдно, опять-таки скучно...
      - Ничего я не скажу,- ответил Никита по-русски и разлегся на топчане с таким видом, словно он был один в комнате.
      - Вы раздражены, я понимаю,- участливо произнес следователь.- Но вы сами во всем виноваты. Согласитесь...
      Дементий Палыч умолк, ожидая реплики или хотя бы вздоха арестованного, но с топчана не доносилось ни звука. И вдруг явственно и громко в камеру вошел гул моря. Дементию Палычу даже показалось, что дом слегка раскачивается на волнах. Он потряс головой, будто отгоняя дурноту или хмель, хотя никогда не был он столь трезв, как сейчас. Раздражало только, что он не видит лица арестованного.
      - Начнем сначала,- бодро сказал Дементий Палыч.- Ваше имя и звание?
      Никита внезапно сел, почесал руки: их словно судорогой сводило. От следователя на стену падала большая носатая тень, перо в руке казалось кинжалом.
      - Я, пожалуй, останусь Сакромозо,- сказал Никита.
      - Вы ведете игру, мне не понятную... пока. Очевидно, кто-то велел присвоить вам чужое имя? Очевидно, за деньги... или под честное слово?
      Никита молча, чуть покачиваясь, смотрел на следователя.
      - Я помогу вам,-продолжал Дементий Палыч,-вы князь Никита Григорьевич Оленев. Вас арестовали в покоях великой княгини. Как вы туда попали?
      Никита задумался ненадолго, потом коротко бросил:
      - Не скажу!
      - Перестаньте дурачиться, юноша. Неужели вы решили водить за нос всю Тайную канцелярию? Но зачем - вот главный вопрос. Когда будет получен ответ на него, тогда и все прочие вопросы обзаведутся ответами. И беседовать мы с вами будем до тех пор, пока вы не ответите мне внятно: зачем вы назвались именем Сакромозо?
      "Это тупик,- думал Никита, рассеянно скользя глазами по комнате.- На эту тему мы можем беседовать годы. Неужели в этих стенах пройдет вся моя жизнь?- Взгляд его уперся в фигуру Дементия Палыча.- Хромой черт! Нет, я здесь жить не буду. Сбегу - или руки на себя наложу".
      Меньше всего он в этот момент думал о Екатерине. "Не впутывать ее!"это было столь однозначно, что не стоило отдельной мысли. Сказать этому Стражу, мол, она приказала, также невозможно, как перепилить себя пилой в надежде, что каждая часть тела выйдет на свободу.
      Дементий Палыч не мог угадать мыслей арестованного. Он видел бородатого, тоскующего человека, который слегка повредился в уме, иначе зачем бы он так тупо и сосредоточенно рассматривал комнату, которую видит каждый день? И уж совсем непереносимо, когда вы являетесь объектом этого угрюмого, бессмысленного взгляда, который украсился вдруг оскорбительной усмешкой. Дементий Палыч знал этот взгляд. Он быстро спрятал свой немецкий башмак под стол и люто обозлился на князя, что тот вынудил его к этому вороватому жесту. В довершение всего Оленев опять лег, как бы давая понять, что считает допрос оконченным. "Пащенок, а туда же..."- подумал Дементий Палыч злобно и вдруг крикнул фальцетом:
      - Извольте встать!
      Для убедительности он стукнул по столу с такой силой, что свеча выскочила из шандала и погасла. Они очутились в полной темноте.
      - Ты на меня не ори,- спокойно сказал Никита, у него вдруг возникло ощущение, что он один в камере и беседует не с колченогим Стражем, а сам собой.- Говорить мне с тобой не о чем, но одно слово подарю: "Случайность". И ты уж сам шевели мозгами, тебе их хватит.
      Дементий Палыч нащупал наконец огниво, чиркнул палочкой по насечке. Свеча неохотно загорелась. Вот ведь чертовщина какая - руки у следователя тряслись. Оленев удобно сидел на топчане, привалившись спиной к стене, а насмешливый взгляд его опять шарил под столом, там, где прятал Страж немецкий ботинок.
      - Ах, случайность?- повторил следователь ехидно.- И с Гольденбергом ты случайно знакомство водил?
      - Вы что-то путаете, милейший!
      "Щенок спесивый! Князя из себя корчит!- мысленно возопил Дементий Палыч.- Я тебе покажу князя! Я тебя на место задвину, ты у меня по темнице своей ходко забегаешь! Завоешь, мерзавец, слезно... Соплями весь топчан извозишь!"
      Он набрал воздуха в легкие:
      - И сведения тайные в коллегии Иностранной по крупицам собирали тоже случайно! И цифры Гольденбергу носил, сам знаешь какие, тоже случайно?
      Кончив кричать, следователь перевел дух и только тут заметил, что тоску с князя, как рукой сняло. Перед ним сидел до крайности удивленный и, что особенно странно, веселый молодой человек.
      Ах, не стоило на него высыпать все разом. Эти вопросы надобно выдавать по штуке на допрос. Ишь глазищи-то вылупил! Ладно, пусть поразмыслит на досуге.
      Стараясь не хромать и прямо держать спину, Дементий Палыч проследовал к двери.
      - Больше на допрос один не ходи! Прибью!- крикнул ему вслед Никита и, как только дверь закрылась, быстрым, упругим шагом прошелся по комнате.
      Жизнь устроена из рук вон, миром правит глупость, случайность, подлость, безумие, но что ни говори, скуке в ней нет места. Подождите, господа, дайте сосредоточиться - о чем ему только что толковал этот невообразимый колченогий господин Страж?
      -5
      - Боже мой, зачем ты приехал? Государыня пребывает в меланхолии, все ей не так, меня поминутно кличет, а смотрит недобро,- торопливо говорила Анастасия, как бы ненароком заталкивая Сашу за штору в уголке полутемной гостиной Петергофского дворца.
      - Зачем приехал? Соскучился,-беспечно ответил Саша, с удивлением рассматривая большой, с кудряшками на висках черный парик, украшавший голову жены.
      - Что ты на меня так смотришь? Не заметил разве, что мы все в черных париках. Мне в знак особой милости разрешили свои волосы не стричь, поэтому и голова как кочан.
      - А другим остригли?
      - Наголо,- резко сказала Анастасия и, что было совсем на нее не похоже, шмыгнула носом, словно перед этим плакала.
      Саша посмотрел на нее внимательно: глаза жены и впрямь были красными.
      История с черными париками очень взволновала женскую половину дворца, и не одна Анастасия ходила с исплаканными глазами. Объяснялось все просто. Накануне перед балом парикмахер Елизаветы покрасил ей волосы, да, видно, не проверил загодя французскую краску - перетемнил. Государыня признавала только светлый цвет, а тут мало того, что волосы темны, так еще краска легла неровно, одна прядка светлая, другая каштановая. В те давние времена модницы еще не поняли особого шика разноцветных прядей. Елизавета была в великом гневе. Смущенный и испуганный парикмахер поклялся, что все исправит, стал полоскать волосы государыни в каком-то им самим придуманном растворе, который благоухал и давал прекрасную пену. Однако после полоскания волосы хоть и стали одноцветными, но еще больше потемнели, и не в каштановый тон, а в серый с грязноватым оттенком. Парикмахер был отхлестан по щекам, а всем дамам и фрейлинам ведено было, дабы оттенить голову государыни, носить черные парики. Приличных париков нужного цвета нашлось с десяток, не более, а все прочие косматые, нечесаные, пыльные и усохшие до детских размеров. Девицу или даму можно обругать, опозорить, кнутом отстегать, но нет для нее большего наказания, чем заставить себя изуродовать. А здесь даже обижаться не сметь! Если мал парик, то без разговоров снимали лишние волосы, а то и вовсе брили голову. Охи, вздохи, плач... Словно стая черных галок спустилась в петергофский парк, проникла в царские покои.
      - Да будет тебе.- Саша поцеловал жену в шею, потом коснулся губами щеки, она пахла мятной водой, обязательной принадлежностью косметики, прозванной "холодцом"; может, из-за этого щека показалась холодной, словно неживой.-Черный цвет тебе - очень к лицу. И потом ты у меня такая красавица, тебе хоть стог на голову надень...
      - Не родись красив, а родись счастлив,- прошептала Анастасия, и глаза ее угрожающе заблестели.- Давеча присоветовала государыне на фонтаж* брошь с жемчугами, а она как закричит: "Ты нарочно! Я с утра и так бледна!" А на фонтаже блонды молочного цвета. Что ж на них надевать, как не жемчуг? Прогонит она меня от себя. Сердцем чую...
      - Вот и славно,- весело подхватил Саша.- Поживем своим домом. Хочешь, за границу поедем. Я в отставку подам...
      - Не говори так.- В голосе Анастасии прозвучала незнакомая доселе суровость.- Если прогонит, я умру...
      Саша нахмурился. Он знал, что если разговор коснулся отношений жены с государыней, то его лучше кончить, потому что утыкаешься в стену, и если в первое время замужества на эту тему можно было зубоскалить, мало ли у Елизаветы недостатков, и порицать двор, и смеяться над глупостью приближенных, то сейчас разрешалось только безвольно благоговеть перед величием трона и местом, которое подле него занимала Анастасия. Сашу это несказанно злило и, стыдно сказать, унижало, потому что подчеркивало разницу в происхождении.
      - Не будем об этом,-примирительно сказал Саша.-Я ведь по делу приехал. Оно касается Никиты. Понимаешь, он арестован по ошибке...
      Рука Анастасии плотно закрыла ему рот.
      - Не здесь...-И она повлекла его через залу, анфиладу комнат, потом в узкий коридорчик и оттуда в парк.
      Кажется, чего проще - найти уединенное место среди деревьев и кустов, но Анастасии все казалось, что слишком людно. В нижнем парке у фонтанов пестрая группа черноволосых фрейлин играла в волан, у Монплезира толпились освобожденные после дежурства гвардейцы, в большом пруду у Марли какие-то чудаки ловили карасей.
      Наконец они поднялись в верхний парк и нашли уединение в садовой беседке. Деревянная решетка ее, собранная из перекрещенных планок, закрывалась от посторонних глаз огромным кустом шиповника, но через узкий дверной проем можно было видеть весь парк и заметить любого, кто направится в их сторону по аллее молодых, подстриженных лип.
      - Ну вот, теперь говори.- Анастасия поправила парик, как неудобную шапку, и внимательным взглядом окинула куст шиповника. Над малиновым цветком басовито гудел шмель.
      - А он не донесет?- добродушно усмехнулся Саша, копируя жужжание, но тут же сделался серьезен, поймав строгий взгляд жены.- Произошла роковая подмена. Никита арестован вместо рыцаря Сакромозо, которому великая княгиня якобы назначила свидание.