Рефлексивность

Отправной точкой моей концепции является убеждение в том, что наше представление о мире, в котором мы живем, имеет принципиальные изъяны. Само по себе такое заявление – не более чем банальность, лишь после проникновения в его скрытый смысл оно становится убеждением.

Когда я говорю о том, что наше представление об окружающем мире в основе своей несовершенно, в первую очередь я имею в виду общественные процессы, в которых мы участвуем, как нечто отличное от явлений природы, происходящих независимо от наших помыслов, хотя это относится и к восприятию реальности в целом, составляющему традиционный предмет философских рассуждений.

Участие мешает нам приобретать знание. Знание зиждется на правильных утверждениях, а правильные утверждения должны опираться на факты. Факты не должны зависеть от опирающихся на них утверждений, только тогда они могут служить критерием истинности или правильности. Вода в реках всегда течет от истока к устью, что бы там ни говорили. Однако процессы, в которые вовлечены мыслящие участники, характеризуются не только фактами – для них характерны также проявления взглядов участников. Станете вы моим врагом или нет, зависит в значительной мере от того, что я буду говорить и делать.

Как мыслящие участники мы можем влиять на процесс, в котором участвуем, именно поэтому его результат не может служить независимым критерием правильности нашей трактовки. Даже если наши идеи или утверждения соответствуют фактам, это соответствие не гарантирует их истинности по той простой причине, что оно может быть результатом нашей способности воздействовать на ситуацию, а вовсе не способности находить истину. В отсутствие независимого критерия наше представление нельзя в полной мере считать знанием.

Конечно, не стоит полагать, что знание совершенно недосягаемо для нас. Мы можем делать правильные утверждения касательно процессов, в которых сами не участвуем, и даже приблизиться к истине в понимании своей собственной ситуации. Вместе с тем между реальностью и нашим видением мира всегда будет определенное различие, которое само по себе является неотъемлемой частью реальности. Именно это делает реальность такой трудной для понимания. Она всегда выходит за пределы нашего разумения. Она – движущаяся цель, вечно находящаяся вне досягаемости. Участие и понимание мешают друг другу, а потому наши представления в своей основе несовершенны, а наши действия влекут непредвиденные последствия. Двухстороннюю взаимосвязь между взглядами и реальностью я называю рефлексивностью – это ключевое понятие концептуальной основы моего видения мира.

Неотъемлемая ошибочность

Карл Поппер в «Логике научного открытия» и других работах утверждал, что даже научное знание не является абсолютной истиной. Научные теории принципиально не поддаются верификации; они носят гипотетический характер и, даже когда подтверждаются экспериментально, могут считаться лишь условно истинными, поскольку никакие подтверждения не исключают возможности появления противоречащих фактов в будущем. Между верификацией (возможностью подтверждения) и фальсификацией (возможностью опровержения) всегда существует определенная асимметрия, из-за которой абсолютная истина остается недосягаемой.

На мой взгляд, открытие этой асимметрии является самым большим вкладом Поппера в философию. Оно решает неразрешимую прежде проблему индукции: может ли тот факт, что солнце неизменно встает на востоке, служить доказательством того, что так будет всегда? Решение Поппера направлено на устранение необходимости верификации через объявление всех научных обобщений лишь условно действительными и открытыми для фальсификации путем опыта. Только подтверждаемые на опыте обобщения можно считать научными.

В своей работе я применил концепцию Поппера за пределами сферы научных исследований, а именно: я применил ее к социальным ситуациям и выдвинул еще более радикальную, чем у Поппера, гипотезу. Поппер говорит, что мы можем заблуждаться; я же утверждаю, что мы, как участники, не можем не заблуждаться, хотя глубина и характер наших заблуждений меняются от случая к случаю. Я называю это постулатом неотъемлемой ошибочности.

С этим постулатом тесно связано введенное мною понятие многообещающего заблуждения. Мы можем взять правильную идею и, посчитав ее полезной, распространить на области, где она недействительна. Так, в силу того, что естествознание демонстрирует потрясающие результаты, мы начинаем применять его методы и критерии к исследованиям социальных явлений. Однако социальные ситуации отличаются от явлений природы наличием мыслящих участников, решения которых опираются на несовершенные представления. Это ведет к тому, что метод, превосходно работающий при изучении природы, в социальной сфере дает не совсем верные результаты. В этом смысле данный научный метод можно рассматривать как многообещающее заблуждение.

Привлекательность идеи вовсе не обязательно определяется ее правильностью. Например, в первобытном обществе люди одушевляли неодушевленные предметы и воспринимали болезни как козни злых духов. Теперь все знают, что подобные идеи с научной точки зрения ложны, однако они вполне удовлетворяли тех, кто полагался на них. То же самое относится и к мифологии. Религия удовлетворяет верующих, но не агностиков. Художественный образ возникает из определенных представлений или форм самовыражения, однако раньше или позже идея иссякает. Нередко пороки господствующей идеи стимулируют появление другой идеи, которая может оказаться прямой противоположностью первой. Так, питательной средой рыночного фундаментализма стали неудачи социализма. Я считаю всю нашу цивилизацию продуктом многообещающего заблуждения, однако прекрасно понимаю, что и сама эта идея – не более чем многообещающее заблуждение.

Открытое общество

Нам, как участникам социальных процессов, необходимы определенные убеждения, исходя из которых мы действуем. Но чем руководствоваться, если согласиться с тем, что наши убеждения скорее всего ложны или не в полной мере отражают реальность? Ответ будет таким же, как и тот, что Поппер предложил для научного исследования: мы должны подходить к нашим убеждениям как к условно истинным и постоянно пересматривать их. Это фундаментальный принцип открытого общества.

Такое общество открыто для совершенствования. Оно базируется на убеждении, что люди имеют различные взгляды и интересы и что никто не может претендовать на абсолютную истину. По этой причине людям необходимо предоставить максимальную свободу в реализации своих интересов по собственному усмотрению, конечно, при условии, что эти интересы могут уживаться с интересами других. Открытое общество нуждается в институтах, которые позволяют людям с различными взглядами и интересами мирно сосуществовать. Рынки предоставляют людям возможность отстаивать личные интересы в процессе свободного обмена с другими людьми, однако они не обеспечивают соблюдения общественных интересов, таких как поддержание мира, защита окружающей среды и создание условий для функционирования рыночного механизма. Для соблюдения общественных интересов требуются политические институты, вот здесь-то и проявляется та самая ошибочность. Необходимо принимать решения, но все они, по определению, неправильны – значит, нужен механизм для их корректирования. А поскольку совершенство недостижимо, нужен еще механизм для корректирования механизма… и так далее до бесконечности.

Проблема неразрешима. Тот, кто думает, что нашел окончательное решение, глубоко ошибается. Он может навязать свои взгляды, лишь подавив существующие альтернативы и разрушив то, что так ценится в открытом обществе: свободу мысли, самовыражения и выбора. Точные границы этих свобод не могут быть определены теоретически, их устанавливают те, кто живет в открытом обществе. Не существует единой модели социальной организации, которой должны следовать все без исключения.

Принцип человеческой неопределенности

Ошибочность влияет не только на наши взгляды, но и на реальность, которую мы пытаемся познать. Многообещающие заблуждения могут играть не последнюю роль в формировании облика мира, в котором мы живем. В средние века в центре исторических событий находилось вероотступничество, а во времена холодной войны – борьба капитализма и коммунизма. Многие идеи и институты, которые мы принимаем как должные, не выдерживают критического анализа. Под влиянием естественных наук мы привыкли воспринимать реальность как нечто хорошо упорядоченное, то есть подчиняющееся не противоречащим друг другу правилам. Может быть, это и справедливо для явлений природы, но не для ситуаций, в которые вовлечены мыслящие участники.

Неотъемлемая ошибочность представлений участников привносит неопределенность в такие ситуации. Я называю это принципом человеческой неопределенности. Он подобен принципу неопределенности в квантовой физике с одним дополнением: если открытие принципа неопределенности Гейзенбергом – невозможности точного определения координат электрона и его импульса в один и тот же момент времени – ни на йоту не изменило поведения микрочастиц, то в общественных науках открытие или введение нового общего правила вполне может изменить поведение живых участников. Теория истории, предложенная Марксом, – наиболее очевидный тому пример, именно ее имел в виду Карл Поппер, когда работал над книгой «Открытое общество и его враги». Маркс пытался повлиять на ход истории через ее предсказание. Однако это лишь один пример из множества. Широко распространенная экономическая теория с ее положением о невидимой руке играет не менее противоречивую роль. С одной стороны, она претендует на научность, с другой – влияет на формирование глобальной капиталистической системы, поскольку является общепринятой.[80] Если общественному интересу лучше всего служат люди, преследующие личные цели, то во имя общественного интереса нужно оградить участников рынка от вмешательства государства или, что еще важнее, от международных органов власти. Именно в этом заключается руководящий принцип глобализации.

Идеология американского превосходства, поддерживаемая влиятельной группой политиков из администрации Буша, того же самого пошиба. В одном из наиболее откровенных представлений доктрины неоконсерватор Роберт Каган заявил, что существуют объективные причины расхождения европейского и американского отношения к использованию военной силы. Европа слаба, Америка сильна. Именно поэтому Европа вынуждена довольствоваться международным сотрудничеством, а Америка просто обязана проводить силовую внешнюю политику. Он сформулировал это так: «Американцы представляют Марс, а европейцы – Венеру».[81] Стоит заметить, что Каган и иже с ним оперируют неомарксистскими аргументами: материальная база определяет идеологическую надстройку. Их цель, фактически, тоже сходна с той, что преследовал Маркс: они стремятся повлиять на политику, а если это удается, то оправдать результаты. Успех, которого они добились, поражает. Хотя марксизм давно не в моде, Каган срывает аплодисменты, несмотря на неомарксистские корни его аргументов, а Америка участвует в тщетной и пагубной погоне за превосходством, прикрытым благозвучными словами.

И неомарксизм, и неоконсерватизм, и рыночный фундаментализм страдают одним и тем же пороком: они опираются на науку XIX столетия, для которой характерно детерминистское видение мира. Чарльз Дарвин уверял, что эволюция видов обусловлена борьбой за выживание. Карл Маркс заявлял, что идеологическая надстройка определяется материальным базисом, то есть господствующая идеология зависит от существующих классовых интересов. Классические экономисты показывали, как в результате свободного преследования личных интересов возникает равновесие, гарантирующее оптимальное распределение ресурсов. Сочетание именно этих трех идей породило идеологию, в которой вера в рынки объединилась с верой в американское превосходство. Америка преуспела в борьбе за выживание, предоставив рыночным силам полную свободу, и этот успех практически заставляет нас навязывать наши взгляды и интересы всему миру. Однако после XIX столетия наука ушла далеко вперед.

Сегодня она уже не придерживается детерминистского взгляда на Вселенную. Отбор наиболее приспособленных происходит не только в результате борьбы за существование, взгляды людей зависят не только от их материальных интересов, финансовые рынки не обеспечивают равновесия. Идея американского превосходства, уходящая корнями в дарвинизм и марксизм, не просто устарела, она ложна. Она игнорирует принцип человеческой неопределенности и постулат неотъемлемой ошибочности – основы открытого общества.

Для полноты картины необходимо подчеркнуть, что теории, опирающиеся на принцип человеческой неопределенности, тоже небезупречны, иначе они вступают в противоречие с этим принципом. Их изъян в том, что они не дают однозначных предсказаний. Тем не менее они дают более достоверное представление о реальности, чем детерминистские теории, поскольку не претендуют на абсолютную истину и открыты для модифицирования на основе опыта. Открытые общества более восприимчивы к преобразованиям, чем закрытые. Введенное мною понятие многообещающего заблуждения – не более чем многообещающее заблуждение.

Если наши представления неизбежно ошибочны, глубина нашего заблуждения приобретает первостепенное значение. Понимание этого заставляет меня всесторонне оценивать каждый довод. С особой осторожностью я подхожу к намеренному извращению фактов, к которому ведут такие выражения, как «война с терроризмом» и «оружие массового уничтожения», не говоря уже о более тенденциозных вроде «аборта посредством искусственных родов» и «налога на смерть». Но даже если подобные подтасовки успешно проходят, неизбежно непредусмотренное отклонение результатов от ожиданий. Так, необходимость вторжения в Ирак была обоснована с помощью намеренного обмана, но его результаты существенно отличаются от тех, на которые рассчитывали организаторы кампании.

Алхимия финансов

Я использовал свое убеждение относительно неизбежности различия реальности и ее интерпретации для лучшего понимания финансовых рынков. Господствующая экономическая теория исходит из предположения, что людям известно, в чем состоит их благо, однако, как я уже отмечал, действующие лица не могут принимать решения на основе истинного знания. Поскольку их представления несовершенны, предпринимаемые ими действия ведут к непредвиденным последствиям, которые вносят неопределенность в ход событий, а это, в свою очередь, затрудняет получение однозначных предсказаний на основе экономической теории. Экономисты, пытаясь преодолеть эту трудность, заявляют, что рынки в целом знают больше, чем отдельные участники. В результате финансовые рынки всегда стремятся к равновесию. Что до флуктуации, которые так характерны для финансовых рынков, то их можно приписать так называемым внешним воздействиям или представить как шум. Однако подобные концепции – не более чем попытки примирить ошибочную теорию с реальностью.

Принцип человеческой неопределенности подсказал мне иную интерпретацию событий. Участники действуют, исходя из искаженных или предвзятых представлений, и эта предвзятость транслируется в цены, которые преобладают на финансовых рынках. Но это не все. Финансовые рынки играют активную роль в определении так называемых фундаментальных факторов, которые они, как предполагается, должны отражать. Это двухстороннее, рефлексивное взаимодействие между реальностью и представлениями участников, которое вовсе не обязательно ведет к установлению равновесия, – в некоторых случаях события развиваются по сценарию «бум-крах». От случайных флуктуации сценарий «бум-крах», или «мыльный пузырь», отличается тем, что завершение цикла не приводит к исходному состоянию. Намного продуктивнее смотреть на финансовые рынки не как на нечто постоянно, вечно стремящееся к равновесию, а как на бесконечный исторический процесс, ход которого характеризуется неопределенностью. Эта теория применима к любой другой области; различные аспекты сценария «мыльный пузырь» на фондовом рынке фигурируют здесь по той причине, что они имеют прямое отношение к действиям администрации Буша в попытке добиться американского превосходства.[82]