9. НАВСТРЕЧУ ОТКРЫТОМУ ОБЩЕСТВУ

В предшествующих главах я рассмотрел недостатки рыночного механизма и несколько предложений по их исправлению. Теперь я перехожу к более трудной задаче: обсуждению изъянов нерыночного сектора общества. Они более серьезны, чем сбои рынка, о которых я говорил. Эти изъяны состоят в недостаточном внимании к социальным ценностям, в подмене подлинных ценностей деньгами, в недостатках представительной демократии в некоторых регионах мира и ее отсутствии в других частях, а также в отсутствии настоящего международного сотрудничества. Этот список недостатков нельзя считать полным, но и он представляет собой мощный вызов обществу.

Я испытывал большие трудности на протяжении всей книги при обсуждении взаимосвязи между рыночными и социальными ценностями. Проблема не в том, чтобы установить факт различия между ними; трудность состоит в обсуждении содержания и характера социальных ценностей. Рыночные фундаменталисты склонны пренебрегать социальными ценностями, утверждая, что каковы бы они ни были, они проявляются в поведении на рынке. К примеру, если люди хотят заботиться о других людях или защитить окружающую среду, они способны выразить свои чувства, потратив деньги на соответствующие цели, а их альтруизм станет частью ВНП – точно так же, как потребление предметов роскоши. Чтобы доказать, насколько эта аргументация ошибочна, мне не нужно прибегать к абстрактным рассуждениям, которых уже было предостаточно; я могу опереться на собственный опыт.

В качестве анонимного участника финансовых рынков мне никогда не приходилось оценивать социальных последствий своих действий. Я сознавал, что при определенных обстоятельствах эти последствия могут оказаться пагубными, но я оправдывал себя тем, что играю по правилам конкурентной игры, и если бы я налагал на себя дополнительные ограничения, то проигрывал бы. Более того, я понимал, что мои угрызения совести ничего не изменят в реальном мире, учитывая преобладание на финансовых рынках эффективной или почти совершенной конкуренции; если бы я перестал действовать, кто-то занял бы мое место. Решая вопрос, какие акции или валюты купить или продать, я руководствовался лишь одним соображением: максимизировать свою прибыль, сопоставив риски и вознаграждение. Мои решения относились к событиям, имевшим социальные последствия: покупая акции Lockheed и Northrop после того, как их руководителей обвинили во взяточничестве, я помогал поддержать цены их акций. Когда я продавал «короткие» позиции фунта стерлингов в 1992 г., моим контрагентом выступал Банк Англии, и я опустошал карманы британских налогоплательщиков. Но если бы я попытался учитывать еще и социальные последствия своих действий, то это опрокинуло бы все мои расчеты в части соотнесения риска и вознаграждения и мои шансы добиться успеха снизились бы. К счастью, мне не надо волноваться из-за социальных последствий – они все равно бы произошли: на финансовых рынках имеется достаточное количество игроков, так что один участник игры неспособен оказать заметное влияние на результат. Участие моей социальной совести в процессе принятия решений ничего не изменило бы в реальном мире. Великобритания все равно девальвировала бы свою валюту. Если бы я тогда не проявлял целеустремленности в получении прибыли, это отразилось бы только на моих результатах.

Я сознаю, что приведенная аргументация применима исключительно к финансовым рынкам. Если бы мне пришлось иметь дело с людьми, а не с рынками, я бы не смог избежать морального выбора и не смог бы также успешно делать деньги. Я благословляю судьбу за то, что она привела меня на финансовые рынки и позволила не замарать руки [38]. Анонимные участники рынка в основном освобождены от морального выбора, пока они играют по правилам. В этом смысле финансовые рынки не аморальны, этот аспект социальной жизни им вообще чужд.

Указанная особенность рынков делает еще более настоятельной необходимость формирования регулирующих их правил. Анонимный игрок может игнорировать моральные, политические и социальные соображения, но если смотреть на финансовые рынки с позиций общества, то такими соображениями пренебрегать нельзя. Как мы видели, финансовые рынки могут вести себя как катящийся шар, который опрокидывает на своем пути целые экономики. Хотя игра по правилам и оправдывает наши действия, мы не вправе быть безразличными к правилам, по которым мы играем. Правила разрабатываются властями, но в демократическом обществе власти избираются игроками. Коллективные действия могут оказать более непосредственное влияние. Например, бойкот южноафриканских инвестиций оказался успешным и содействовал смене режима в Южной Африке. Но Южная Африка была исключением, поскольку в отношении нее была предпринята коллективная акция. Обычно социальные ценности не находят отражения в поведении на рынке индивидуальных участников, а потому они нуждаются в какой-то иной форме проявления.

Действие на рынке и формулирование правил – это две разные функции. Было бы ошибкой ставить знак равенства между рыночными ценностями, которыми руководствуются индивидуальные участники рынка, и социальными ценностями, которыми следует руководствоваться при формулировании правил. К сожалению, это различие отчетливо видно далеко не всегда. Коллективное принятие решений в современных демократических обществах – это во многом соревнование между конкурирующими интересами. Люди стремятся приспособить правила к своим интересам. Иногда они прибегают к лоббированию, и тогда может случиться забвение моральных соображений – что явно недопустимо.

Социальные ценности имеют значение не только при формулировании правил для участников рынка (например, правил, запрещающих «инсайдерам» вести торговлю, т.е. тем, кто обладает «внутренней» информацией), но и при обслуживании общественных потребностей – безопасности населения, образования или защиты окружающей среды. Многие из таких услуг могут предоставляться на коммерческой основе. Существуют платные дороги, частные образовательные учреждения и тюрьмы, управляемые коммерческими фирмами; можно продавать права на выбросы вредных веществ. Где провести линию между государственным и частным, а проведя эту линию, как регулировать предоставление такого рода услуг частными фирмами, – следует решать коллективным способом.

Все это выглядит достаточно просто; настоящие же трудности начинаются, как только осознается различие между рыночными и социальными ценностями. Как они соотносятся между собой? Рыночные ценности определенно отражают интересы конкретного участника рынка, тогда как социальные ценности имеют отношение к интересам общества в целом, – как их представляют себе его члены. Рыночные ценности можно измерить в денежном выражении, но относительно социальных ценностей возникает проблема. Их трудно определить и еще труднее измерить. Чтобы оценить прибыль, достаточно взглянуть на нижнюю строку баланса. Но как измерить социальные последствия того или иного действия? Действия имеют непредвиденные последствия, которые находят отражение во всех статьях баланса. Их невозможно свести к общему знаменателю, поскольку они по-разному отражаются на разных людях. Будучи филантропом, я превосходно знаю, какие возможны «непредвиденные» последствия, и пытаюсь взвесить их. Но я располагаю неоспоримым преимуществом – я сам себе хозяин. В политике решения приходится принимать коллективным образом, поэтому оценить результаты намного сложнее. Когда разные люди предлагают различные способы действий, связь между намерениями и последствиями становится крайне неопределенной. Неудивительно, что политический процесс функционирует менее эффективно, чем рыночный механизм.

Недостатки политического процесса приобрели еще большую остроту, когда экономика стала превращаться в мировое хозяйство – становиться поистине глобальной, а рыночный механизм стал проникать в такие сферы общества, которые ранее находились вне рыночных отношений. Нетрудно понять, почему так происходит. Как я уже говорил, социальные ценности отражают заботу о других людях. Они подразумевают некую общину, к которой мы принадлежим. Будь я действительно независимым и не связанным с другими людьми, у меня не было бы серьезной причины думать о них, если не считать собственных пристрастий; внешние влияния, исходящие от общины, к которой мы принадлежим, тогда бы отсутствовали. Однако рыночная экономика не функционирует как некая община, еще меньше это относится к мировой экономике. В результате давление извне во многом ослаблено. Желание принадлежать к общине может сохраняться – можно даже утверждать, что оно внутренне присуще человеческой природе. Однако на рынке, основанном на сделках, в отличие от рынка, основанного на отношениях, – мораль может стать обузой. В условиях высококонкурентной среды люди, озабоченные проблемами отношений с другими людьми, преуспевают меньше тех, кто не отягощен моральными соображениями. Таким образом социальные ценности претерпевают то, что можно было бы назвать процессом нежелательного естественного отбора. Беспринципные люди оказываются в выигрыше. Таков один из наиболее тревожных аспектов мировой капиталистической системы.

Однако такая аргументация начинает наталкиваться на логические неувязки. Если люди решают пренебречь своими социальными обязательствами, то кто может сказать, что они ими пренебрегли? На каком основании преобладающие социальные ценности могут считаться ущербными, если они действительно преобладают в обществе? Где критерий, по которому можно судить о социальных ценностях? В этой сфере не существует объективного критерия, который имеется в естественных науках.

Я постараюсь преодолеть указанную трудность, сравнив политический процесс с рыночным механизмом. Мне удалось показать недостатки финансовых рынков, поскольку у меня был некий стандарт, с которым их можно было сравнивать, а именно – равновесное состояние. Я пытаюсь сделать то же применительно к политическому процессу, сопоставив его с рыночным механизмом.

Я пытаюсь подчеркнуть два взаимосвязанных момента. Один состоит в следующем: в связи с распространением меркантильных ценностей и их влиянием на политику, политический процесс менее эффективно обслуживает общественные интересы, чем в то время, когда люди были более чувствительными к социальным ценностям или «гражданским добродетелям». Второй момент заключается в том, что политический процесс менее эффективно корректирует собственные эксцессы, по сравнению с рыночным механизмом. Оба эти соображения подкрепляют друг друга рефлексивным образом: рыночный фундаментализм подрывает демократический политический процесс, а эффективность политического процесса не служит мощным аргументом в пользу рыночного фундаментализма. Институтам представительной демократии, которые успешно функционировали в США, в значительной части Европы и многих других странах, теперь угрожает опасность, а гражданские добродетели, утраченные однажды, возродить трудно.

Предполагается, что демократия обеспечивает механизм для выработки коллективных решений, которые наиболее полно отвечают интересам общества. Считается, что при принятии коллективных решений она позволяет добиться той же цели, которая достигается с помощью рыночного механизма при принятии индивидуальных решений. Граждане избирают представителей, которые сообща принимают коллективные решения путем голосования. Таков принцип представительной демократии. Она предполагает определенный вид отношений между гражданами и их представителями. Кандидаты встают и рассказывают гражданам, на каких идеях будет строиться их политика, а граждане затем выбирают человека, чьи идеи ближе всего к их собственным. Таким представителем в доброе старое время был Джефферсон с той разницей, что во время кампании он оставался дома. Демократический процесс предполагает честность точно так же, как понятие совершенной конкуренции предполагает совершенное знание. Такое допущение, конечно же, нереалистично. Кандидаты уже давно поняли, что у них больше шансов быть избранными, если они будут говорить избирателям то, что их избиратели хотели бы услышать, а не то, что кандидаты думают на самом деле. Это – не фатальный изъян, поскольку система предусмотрела и его. Если кандидаты не выполняют своих обещаний, то их можно снять с должности. В этом случае сохраняются близкие к равновесным условия. Избиратели не всегда получают именно тех представителей, которые им нужны, но они в состоянии исправить свои ошибки в ходе следующего раунда выборов.

Однако в результате рефлексивного процесса условия могут существенно отклониться от равновесного состояния. Кандидаты находят способы заполнить разрыв между обещаниями и действиями. Они проводят опросы общественного мнения и групповые собрания с целью выяснить, что хотели бы услышать избиратели, и строят свои заявления таким образом, чтобы они соответствовали желаниям электората. В итоге обеспечивается соответствие между заявлениями кандидатов и пожеланиями избирателей, однако происходит это неверным путем: обещания кандидата соответствуют ожиданиям электората, вместо того чтобы выбор пал на кандидата, чьи идеи отвечали бы идеям избирателей. Избиратели так и не получают представителей, которых они хотели бы иметь; их постигает разочарование, и они теряют веру в процесс.

Избиратели, конечно, тоже не безупречны. Предполагается, что они избирают представителей, которые будут руководствоваться подлинными интересами общины, но они ставят свои узко эгоистические интересы выше интересов общины. Кандидаты в свою очередь апеллируют к тем же узко эгоистическим интересам индивидов. А так как кандидаты неспособны учесть всех интересов, особенно если последние конфликтуют друг с другом, они практически вынуждены отдать предпочтение некоторым. Процесс деградирует еще больше, когда избиратели перестают реагировать на обман и ложь кандидатов, пока они представляют личные интересы избирателей. Деградацию можно считать завершенной, когда в дело вступают деньги. Конечно же, в США рассчитывать на избрание могут только те кандидаты, которые отдали предпочтение определенным интересам. Когда же электорат уже не ждет от кандидатов честности, а судит о них лишь по их способности быть избранными, наступают условия, весьма далекие от равновесных. Динамическое неравновесие усиливается в результате той роли, которую играет в ходе выборов телевизионная реклама. Коммерческие объявления заменяют честные заявления об убеждениях и придают еще больший вес деньгам, поскольку рекламу надо оплачивать. Таковы преобладающие ныне социальные условия.

Сопоставьте эти условия с бумом конгломератов, который я охарактеризовал выше. Руководство конгломератов воспользовалось ошибками в оценках доходов инвесторами. Оно обнаружило, что способно повысить доход в расчете на акцию, пообещав увеличить доходы с помощью приобретения других предприятий. Этот процесс аналогичен тому, когда избирателям говорят именно то, что они хотят услышать. То и другое – примеры динамического неравновесия. Но между этими процессами имеется существенная разница!

Бум конгломератов был скорректирован последующим спадом. Это был также более или менее случайный эпизод, хотя аналогичные эпизоды по-прежнему случаются. Рынки, конечно, способны корректировать свои эксцессы: за рынком «быков» следует рынок «медведей». Представительной демократии это, похоже, удается менее успешно. Верно, что правительства и законодательные органы регулярно меняются по воле электората; так задумана система. Но демократия, как представляется, неспособна исправить собственные эксцессы; напротив, похоже, что она все более отходит от равновесного состояния. Подтверждением правильности приведенного анализа служит растущая неудовлетворенность избирателей.

Такая неудовлетворенность наблюдалась и раньше. В период между двумя мировыми войнами она привела к краху демократии и возникновению фашизма в нескольких европейских странах. В настоящее время неудовлетворенность проявляется иным образом. Демократии ничто серьезно не угрожает ни в одной из стран центра мировой капиталистической системы, и она – фактически на подъеме в странах периферии. Однако политический процесс продолжает подвергаться дискредитации. Вместо этого люди связывают все больше надежд с рыночным механизмом, что способствует распространению рыночного фундаментализма. Неудачи политики становятся самым веским аргументом в пользу предоставления рынку большей свободы. Рыночный фундаментализм, в свою очередь, способствовал становлению мировой капиталистической системы, а последняя сузила возможности государства гарантировать социальное обеспечение своим гражданам, что послужило еще одним подтверждением неудач политики, по меньшей мере применительно к гражданам, которые нуждаются в социальном обеспечении. В рефлексивном процессе трудно отделить причину от следствия. Сравнение с бумом конгломератов помогает показать, насколько политика уклонилась от равновесия. В этом контексте равновесие означало бы, что политический процесс соответствует ожиданиям электората.