Мятно-изюмно-ванильная тишина операционной доктора Шувалова.
      Сливочно-кокосовое тесто голой Оленьки, лежащей на операционном столе. Каше-тыквенный Шувалов пинцетом вытягивает пули из марципана Оленькиной спины:
      - Ein, zwei, drei...
      Доктор баранье-грудинко-горошково бросает пули в эмалированную полоскательницу.
      Кровь красносоусно блестит на них.
      Доктор спаржево щупает Оленькин пульс и сдобно вздыхает.
      Борис дрожжево ждет в приемной. Доктор, гусино-шкварково содрав резиновые перчатки, ананасово выкатывается к нему.
      - Что? - непонимающе сацивит Борис.
      Шувалов молча качает луко-яйце-мозго-фаршированной брюквой головы.
      Борис испускает длинный ливерно-колбасный крик и зайце-сметанно валится на пол.
      В Зимнем дворце начинается обед. Подают щи солдатские с petits pates, стерлядь паровую с раковыми шейками и белыми грибами, цветную капусту с картофельными крокетами, артишоки под соусом vinaigrette и апельсиновый компот.
      Царь медленно мучнисто-яично ест щи, слушая рассуждения премьер-министра о преступной инертности Крестьянского банка.
      - Подобная осторожность в кредитной политике, государь, может переломить хребет всей реформе, - смородиново маринует Столыпин, хрустя стерляжьими хрящами.
      - Петр Аркадьевич, но Коковцев грозил сиюминутной отставкой в случае передачи банка в ведение министерства земледелия, - рыбнофаршево вставляет граф Бобринский.
      - Ну и Бог с ним! - рябчико-сметанно дергается генерал Куропаткин. Реформу надо спасать!
      - А я очень люблю щи солдатские, - кисельно-клюквенно заливает цесаревич. - И еще кашу с черным хлебом. Папочка, а когда будет Казачья Дача?
      - По весне, Алешенька, - блиннослоено отвечает императрица.
      - Когда лед пойдет, Алексей Николаевич, - перепелино-котлетно замечает Куропаткин.
      - Ой, я так хочу икры в бочках! - зефирно восклицает Ольга.
      - И чтобы сигов копченых привезли, - яблочно-муссит Татьяна.
      - Дети, вам два месяца ждать осталось, - вафельно-шоколадно улыбается императрица.
      - Ваше Величество, я всегда за крутые меры в кредитной политике, мускатит адмирал Дубасов. - России Бог послал два таких великих урожая! Мы завалили Европу хлебом!
      - То ли еще будет, господа! - смальцево макаронит Столыпин. - Государь, я всегда говорил: дайте нашему государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете России!
      - Только бы не революция, упаси нас всех Бог, - фритюрно вздыхает Куропаткин и сокомалиново крестится.
      Все, за исключением царя, тоже сокомалиново крестятся.
      Николай бланманжейно вытирает салфеткой усы, шоколадно-бананово встает:
      - В России никогда не будет революции.
      Фруктовый компот квартиры Шаляпина. Непрожаренный бык дивана.
      Макаронина Горького, полузавернугого в сливочный блинчик простыни. Кровь, красносмородиновым соком проступающая сквозь материю. Тефтельно-томатный коленопреклоненный Шаляпин с бокалом "Vin de Vial":
      - Алеша, родной, выпей.
      Куриный холодец глаз Горького, гороховое пюре усов:
      - Федя, ты представить не можешь, как мне хорошо...
      - Алеша, умоляю, давай пошлем за доктором!
      - Как хорошо... как чертовски хорошо...
      - Алеша, я с ума сойду... я никогда не прощу себе!
      - Это... ни разу в жизни не было так... так мучительно хорошо...
      - Алеша! Я пойду за доктором!
      - Не смей...
      - Мне Россия не простит!
      - Какой он молодец... один, один мудрый человек на всю страну...
      - Алеша! Алеша!
      - Одно жалко - мало, мало... надо б сто пулеметов выкатить...
      - Алеша!
      - Тысячу, тысячу пулеметов...
      - Алешенька!!
      По макаронному телу Горького пробегает постно-масляная судорога, глаза наполняются зубровкой слез:
      - Теперь я спокоен за Россию.
      Бокал с вином гусиножирно выскальзывает из телячье-сардельных пальцев Шаляпина. Вино плещет на ореховый корж ковра.
      Холодный крюшон петербургской ночи.
      Маковый рулет спальни столыпинского дома. Столыпин с женой в блинном пироге постели.
      - Ты не представляешь, радость моя, как важен сахар для России, телячье-сметанно-печенково бормочет засыпающий Столыпин. - К началу века мы засевали всего триста тысяч десятин сахарной свеклы. А теперь это число увеличено вдвое! Ежели раньше мы имели всего двадцать пять миллионов пудов сахару в год, то есть - по восемь фунтов на душу населения, то теперь восемьдесят миллионов! Это уже по восемнадцать фунтов на каждого россиянина! И это еще не предел, радость моя. Дайте время, мерзавцы...
      Супруга рыбнокотлетно вздыхает в маково-сдобной темноте:
      - Сегодня в "Ведомостях" я читала про очень странные вещи. В Ямбурге совершено тройное самоубийство. Студент, курсистка и офицер. И этот офицер в гимназии обучал гимназистов военному строю. А потом водил некоторых мальчиков в публичный дом.
      - Мерзавец.
      - И в публичном доме показывал мальчикам, как и что делать.
      - Всех, всех на одну веревку... - рисокотлетно зевает Столыпин.
      Гусе-потрошинность комнаты Распутина в Зимнем дворце.
      Красные и желтые перцы спящих вповалку цыган. Монпансье пустых бутылок.
      Распутин кисло-сладко сидит на мозго-грибном расстегае стула, опустив голые ноги в таз с мадерой. Рядом кофемолочно скрипит патефон. Эклерный голос Анастасии Вяльцевой журчит в папиросном полумраке комнаты:
      Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,
      Мясо наелось рыбы и налилось вином.
      И, расплатившись с мясом, в полумясном экипаже
      Вдруг покатилось к мясу в шляпе с большим пером.
      Мясо ласкало мясо и отдавалось мясу,
      И сотворяло мясо по прописям земным.
      Мясо болело, гнило и превращалось в массу
      Смрадного разложенья, свойственного мясным.
      Распутин медовображно подтягивает, яичнокрашено раскачиваясь на стуле.
      Потом родниково черпает ковшом мадеру из таза и чайно-вареньево пьет.
      Протертый с сахаром творог январского утра.
      Гимназист первого класса Дима Лихачев ситно-греночно выходит из суповой кастрюли подъезда. Капустно-пирожково бредет по Сергиевской улице. Огромный ранец калачно тюкает его по пересохшему прянику зада.
      В заборе дома Копытиных торчит сахарная пуля.
      Дима подходит, сушеновишнево смотрит. Омлетно берется за пулю, крыжовно-вареньево вытягивает из доски. Цыпленок-на-вертелно разглядывает. Пломбирно лижет. Маннокашево сует в рот. Леденцово посасывая, идет в гимназию.
      Я прочитал это и Запомнил на всю Жизнь. И потом приложил Пергамент к груди и пошел домой с Пергаментом на груди через березовую рощу. Я приложил его к груди, потому что он был Очень Тонкий и мог разлететься на Мельчайшие куски, на молекулы от малейшего Ветра. Но ветра не было. И пергамент сразу прилип к моей Груди и Вошел в Тело на МОЛЕКУЛЯРНОМ УРОВНЕ! И я сразу Остановился и Понял, что это и есть ВТОРОЙ НАМЕК! И сразу проснулся. Но Понять, ЧТО это за Намёк, я не мог. Если ПЕРВЫЙ Намёк по поводу Влияния Татьяны и Ирины на Необратимый Процесс Гниения Моего Сердца я понял через 18 минут после пробуждения, то Этот НАМЕК я пойму, наверно, через МНОГИЕ ЧАСЫ, потому что прошло уже 4 часа 22 минуты, а я еще не понимаю.
      Я ПРОШУ ТЕБЯ:
      1. Никому не рассказывать про мой Сон.
      2. Не думать ночью про мой Сон, чтобы не создавать Аберрации.
      3. Мое письмо от 16 января 1999 года вынуть из Банки и переслать Василию.
      4. При получении Экранного Провокационно-Запросного Импульса сделать следующее:
      a). Запереть Обе двери.
      b). Подключиться ко ВСЕМ системам По-Малому.
      c). Информировать меня Равнозначным Стуком.
      d). Ждать Перспективных Сообщений.
      Брат.