Возмущению Ужаса не нашлось пределов, когда на ветхом коврике перед дверью Афони он обнаружил одного из этих ненавистных псов. Тот его тоже заметил. Встал, вздыбил шерсть на загривке, ощерился и процедил сквозь зубы:
      - Мерзкая кошатина, тварь, убирайся, дерьмоед, неприятностей захотел?
      Ужас, волею судьбы кот-полиглот, собачий язык знал, как свой родной.
      - Да пошел ты, бомж вонючий, к крысячьей бабушке! Пока ты развернешь свою тощую задницу, уже три раза без глаз останешься, урод! - презрительно прорычал Ужас по-собачьи, демонстрируя свое оружие - большие острые когти. Пес то ли от досады, то ли со страху, то ли по какой еще причине взвился пружиной и обрушил на голову кота поток отборной собачьей брани. Нападать он не решался, а вот глотку подрать - это пожалуйста. Ужас, выгнувшись дугой и прижав уши, громко шипел, сожалея о двух вещах одновременно: что мать-природа подарила ему такие чувствительные уши, и что она же снабдила его несовершенным речевым аппаратом, так что собачьи ругательства, произнесенные котом, звучат вяло и неубедительно. Тем временем алкаш Афоня, которому резкие громкие звуки по утру были так же милы, как черту пасхальный звон, распахнул дверь и, недолго думая, втянул расшумевшемуся кобелю шваброй поперек хребта. Тот взвыл, и, поджав хвост, очистил помещение.
      - Входи, Ужас. - пригласил Афоня. - Колбаску будешь?
      Ха, когда это, интересно, Ужас отказывался от колбасы? Насытившись и напившись, он, по давно сложившимся традициям, вздремнул полчасика на облезлом ковре в комнате, потом требовательно мяукнул, намекая на то, что ему пора. Афоня, как раз похмелившийся, тоже все ходы в этой игре давно знал наизусть и выпустил кота по первому требованию.
      Давешний пес оказался злопамятным. При выходе из подъезда Ужаса поджидала компания из пяти бродячих собак. В такой ситуации Ужас благоразумно не стал терять время на перепалку, а, проскочив меж нападавшими, взобрался на дерево. После чего все пятеро кобелей уселись под этим деревом, и, задрав морды, огласили Закрепленный Участок самыми наигрубейшими бранными словами, какие только существуют в собачьем языке. Ужас сидел на дереве и думал: "Ну, ладно, ребята. Уговорили. Вы хотите войны - вы ее получите. Впятером на одного кота - это, знаете ли, свинство! Ну, да ладно. Я, конечно же, очень добрый кот. Но это только до тех пор, пока меня не задевают. А теперь... Ну, я вам устрою, скоты!" Псы тем временем захлебывались лаем. Марта Абрамовна, бывшая учительница музыки, живущая на первом этаже напротив дворника, с гримасой великомученицы закрыла все форточки. Собаки же, по всему судя, только-только вошли в раж. На этот ужасный шум примчался Антон Павлович с огромной лопатой в руках.
      - Вот я вам сейчас, оглоеды! - кричал рассвирепевший дворник. Оглоеды поняли, что дело пахнет керосином, и рванули кто куда. Антон Павлович внимательно оглядел окрестности, и, обнаружив причину кобелиного неистовства, поманил кота пальцем. - Слезай, Ужас. Я их всех прогнал. - Ужас сверху видел, что вся свора благоразумно покинула территорию, контролируемую дворником, и теперь неудавшиеся охотники на кота бранились меж собой в соседнем дворе. К тому же, доверие кота к дворнику всегда было безграничным, так что он сразу же начал спускаться. - Ну, ладно, Апофеоз, бывай. У меня еще много дел на сегодня. - сказал Антон Павлович, как бы извиняясь, и ушел расчищать тротуар перед шестнадцатиэтажкой.
      Ужас же пошел к себе в подвал, где полдня провел за раздумьями и планированием. Вторую половину дня он посвятил рекогносцировке. Тщательнейшим образом исследовал он Закрепленный Участок, выявляя места, которые ему могут быть полезны в грядущей кампании. Закончил он затемно, вполне довольный собой. А тут как раз вышел на прогулку старинный Ужасов приятель - ирландский сеттер по имени Эрган-Эммануил-Эфраим-Эмомали-Астровер дикт-Пантелеймон-Кабухазар-оглы. Впрочем, хозяева его никогда не затрудняли себя произнесением хотя бы одного имени этого в высшей мере породистого пса, и звали его просто Пуськой. Ужас же, видя, какие мучения доставляет этому прирожденному аристократу дурацкое слово "Пуська", предпочитал обращаться к нему по первому имени и всегда только на "вы", часто добавляя слово "сэр". Эрган же, в свою очередь, питал некоторую симпатию к этому интеллигентному, как ему казалось, коту. И ему тоже было неловко называть его Ужасом. По обоюдному согласию, для Эргана Ужаса звали Бонифаций.
      После традиционных приветствий, Эрган спросил:
      - Скажите, уважаемый Бонифаций, сегодня утром я слышал страшный шум. Вы не знаете, что это было?
      - Отчего же, сэр, знаю. Это пятеро голодранцев пытались лишить меня волосяных и кожных покровов, в просторечии именуемых "шкура".
      - Ай-ай-ай... Как это скверно! Надеюсь, друг мой. Вы не пострадали?
      - Ничуть, сэр. Я вовремя покинул пределы их досягаемости.
      - Я подозреваю, что это была публика вроде той, что оккупировала в последнее время второй подъезд?
      - Вы угадали, Эрган, это они и были. Редкостные хамы!
      - Да-да. Ума не приложу: как было можно опуститься до такого состояния? И, Бонифаций, что вы намерены делать?
      - Пока толком не знаю. Но непременно что-нибудь сделаю, и в самое ближайшее время.
      - Простите меня, я слишком стар и вряд ли смогу помочь...
      - И даже не думайте, сэр! Вы мне слишком дороги, как умный собеседник, чтобы я смог позволить вам, в вашем почтенном возрасте, рисковать головой из-за пяти-шести люмпенов! Я и сам справлюсь.
      - Благодарю вас, Бонифаций. Воистину, у вас благородное сердце.
      Поболтав еще минут пять, они церемонно раскланялись, и разошлись по домам. Ужас, правда, сначала пошел на поиски Антона Павловича. Без труда обнаружив его дома, он тут же получил свой ужин. Даже во время еды хитрый кот продумывал стратегию и тактику боевых действий, которые начнутся завтра. Антон Павлович заметил, что с ним что-то не так.
      - Чтой-то вид у тебя больно прохиндейский, а, Ужас?
      Ужас посмотрел на него почти виновато: извини, мол, рассказал бы с удовольствием, да человеческий пока не освоил, а по-кошачьи, по-собачьи или по-птичьи ты же все равно вряд ли поймешь...
      Война началась, когда радио "Маяк" провозгласило десять утра. Первую свою жертву - давешнего барбоса, с которым ругался на лестнице, Ужас подстерег около "своего" подъезда.
      - Ну что, мешок с дерьмом, посмотрим, кто круче? Догонишь - сдамся на милость. Вперед! - и кот сорвался с места. Кобель, повинуясь дремучему инстинкту, за ним. Ужас минут пять увлеченно носился по двору, потом юркнул за здание ДЭЗа, где, как он знал, открыт канализационный люк. Элегантно перепрыгнув через разверстую пасть колодца, кот резко затормозил и оглянулся. Все случилось именно так, как он и планировал: увлекшийся погоней пес начисто забыл о собственной безопасности и рухнул вниз. Минуту еще слышался его визг, затем все смолкло - видать, поток унес его далеко-далеко. После этого у кота была намечена передышка, но тут все пошло наперекосяк, потому что второй Белкин ухажер, заслышав визг, пожелал выяснить, что произошло с его собратом. Пришлось Ужасу еще побегать по двору. Впрочем, финал был тот же самый: колодец, визг, тишина.
      По одному вылавливать кобелей и сбрасывать их в журчащую темноту больше не получилось: в следующий раз Ужас встретил четверых сразу. Они помчались за ним, изрыгая проклятия, и кот спасся от них, юркнув в крохотную отдушину, ведущую в родной подвал. Преследователи столпились перед отдушиной и повторили вчерашний номер с бранью. Пробежав подвал насквозь, Ужас вынырнул из такой же лазейки на противоположном конце дома. Кружным путем вернулся во двор, залез на дерево. Псы продолжали концерт прямо под окнами Марты Абрамовны. В этот самый момент происходило то, чего не знали ни собаки, ни Ужас, но что самым решительным образом повлияло на исход этой войны: бывшая учительница музыки, уставшая от вечного лая в подъезде и под окнами, вызвала службу по отлову бродячих животных.
      Охрипших от лая собак снова разогнал лопатой дворник. Ужас сидел перед подъездом и пытался придумать, что ему делать дальше: если эти и в дальнейшем будут держаться все вместе, справиться с ними будет практически невозможно. К тому же, колодец в любой момент могут закрыть. И тогда вся война пойдет насмарку. В этот момент его зрение как бы обострилось, он увидел , как с одного конца двора возвращается Ферапонтыч со своей Белкой, а с другой въезжает фургон. Ужас видел этот фургон лишь однажды, но запомнил на всю жизнь. Ошибок быть не могло - это была машина, на которой ездит Смерть. Решение не успело не то, что созреть, а даже оформиться, а Ужас уже со всех лап мчался к помойке. Найти на помойке тряпочку - дело недолгое. Меньше, чем через минуту бродячий кот Ужас, вскормленный собакой, стал обладателем выброшенного кем-то носового платка. Огорчал только сильный неприятный запах, исходивший от находки. Сжимая эту вонючесть зубами, Ужас рванул к подъезду. Успел в самый последний момент: дверь уже закрывалась за Ферапонтычем. Метнулся в угол, чтобы этот сумасшедший не заметил. И, когда тот опередил кота на два лестничных пролета, Ужас медленно двинулся следом, выискивая на лестнице пятна жидкости, постоянно капавшей у Белки из-под хвоста. Найдя, промокал пятно платком и шел дальше. Повезло: с первого по третий этаж нашел три капли. Остается только надеяться, что этого запаха хватит. "Да ты рехнулся, Бонифаций! - думал кот. - Это ж верная погибель!". "Ничего, - тут же ответил он сам себе. - кто не рискует, тот... тот не рискует!".
      Со стороны это было забавное зрелище: из подъезда выбирается поджарый черный кот, с хвостом, свернутым бубликом и с носовым платком в зубах. Подходит к большому фургону, забирается на заднее колесо и старательно запихивает платок меж двух колес. Алкоголик Афоня случайно увидел Ужаса за вытиранием лестницы и, боясь вспугнуть, проследил за дальнейшими его действиями.
      Как ни странно, сработало. Пока ловчие, или как там их называют, заходили с тыла, вся их клиентура уже столпилась у машины, потягивая носами воздух и возбужденно потявкивая. Финал был однозначен.
      Закрепленный Участок должен знать своих героев. Афоня тем же вечером рассказал Антону Павловичу историю с живодерней, дворник сопоставил его рассказ с собственными наблюдениями и все понял. Решили, что героя партизанской войны надо наградить. С деньгами у обоих было не густо, но друзья, стиснув зубы, скинулись, и на следующий вечер Ужас впервые в жизни ел настоящую кошачью еду "Вискас". После всех этих событий собаки сделали соответствующие выводы. К Ужасу никто никогда больше не приставал, да и подъезд этот старались обходить по большой дуге. Так что Эрган-Пуська и Бонифаций-Ужас могли вести свои светские беседы сколь угодно долго, и никто не осмеливался им помешать. А из любимого подъезда постепенно выветрились так раздражавшие кота запахи. Остались только те, которые присутствуют почти в каждом подъезде любого дома.
      ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО АНТОНИЯ
      Как говаривал великий индийский писатель Рабиндранат Тагор, "все плохо, пора умирать". Какая-то беспросветная полоса наметилась в моей жизни, причем по всем фронтам сразу. Никакого удовлетворения от работы - так, сплошная рутина, ничего интересного. Полный облом с моделями - третью неделю никого не фотографировал! А с личной жизнью у меня давно уже все сикось-накось. В условиях такого кризиса было бы целесообразно совместить ближайший же сеанс фотосъемки с попыткой наладить личную жизнь, но здесь несокрушимым бастионом стоит принцип. Вернее, даже клятва, данная некогда самому себе - никогда не спать со своими моделями. Так что, чтоб не потерять голову от отчаянья, пришлось снова заняться пейзажами. Заодно нашел время и привел в порядок студию. Купил новую кровать. Ну, не совсем, конечно, новую, но поновее того, что было. Содрал, наконец-то, со стены древний постер с улыбкой Вахтанга Кикабидзе. На его место повесил найденную дома репродукцию "Искушения святого Антония" Босха. И пытался, пытался вдохновиться природными и городскими видами, но ничего не выходило, а тоска лишь усиливалась. Пошел развеяться в паб. Хрен с ним, с любимым виски, сегодня пью пиво. Вчера получкин день был, так что финансы позволяют. Сижу в уголке, потягиваю потрер, смотрю клипы по телевизору. В голове пустота. От нечего делать начиная обращать внимание на присутствующих дам. Они, как правило, не одни. Неинтересно. А вот эта, впрочем, вроде бы без кавалера. Слегка полновата, пожалуй, зато с очень красивой шеей, украшенной янтарным ожерельем. С ней можно было бы познакомиться, погулять немножко - погода не самая прогулочная, потом предложить пофоткаться, а потом - а пошли они, эти кретинские принципы! - обновить кровать... Нет, не судьба мне сегодня, видно, согрешить: к ней подходит лысеющий кавказец в дорогом костюме, и знакомы они явно не первый день... Эй, официант, еще пинту, пожалуйста.
      Вот уже и вторая пинта подходит к концу, заказываю ещё. И тут входит в зал ОНА. Узнал я ее сразу, хотя не видел лет, наверное, двенадцать. Некогда мы сидели за одной партой. Не сказать, чтоб она тогда была гадким утенком, но и красотой особой не блистала. Только я всегда был ее верным рыцарем. Я навязывался ей в попутчики по дороге из школы домой, я помогал ей писать контрольные и сочинения, я исторгал из себя фонтаны банальной заштампованной любовной лирики и иногда украдкой дарил ей цветы. Все эти знаки моего внимания она принимала, как нечто, само собой разумеющееся. А ей снился голубоглазый блондин из параллельного класса, и никто ей больше нужен не был... После школы я с ней не встречался. Краем уха слышал, что побывала она замужем за каким-то из Новых, через год, не выдержав, сбежала. Но это уже давно. Как там у нее сейчас - без понятия.
      Она подошла к стойке, замерла в ожидании своей выпивки. А она здорово изменилась. Похорошела. Расцвела спокойной русской красотой, столь ценимой нашими литературными классиками. Одета не шикарно, но со вкусом. А какая шея! На пять миллионов долларов, никак не меньше! Увидев ЭТУ шею, я моментом представляю себе всё остальное, выбрасывая из головы все детские воспоминания, тут как раз приносят мне пива, я в возбуждении отхлёбываю добрую половину порции, чуть прикрываю глаза, а воображение, какое не снилось и благородному дону Гуану, послушно запускает фильм.
      Моя фотостудия. Она стоит у большой репродукции "Искушения св. Антония" Босха, и св. Антоний не в силах устоять перед столь сильным искушением. Он ухмыляется, делает пару неуверенных движений для разминки - и вот он уже в студии. Она чуть отстраняется, слегка смущённая, Антоний что-то говорит ей, она расслабляется, он начинает медленно ласкать её, целовать её лицо, шею. Она подыгрывает ему. Он становится все страстнее, одежда - предмет за предметом - спадает с неё на пол. Она срывает с него хламиду, они оба обнажены, тут начинает проявляться его норов не вполне современного человека - с каким-то звериным рыком он валит её на пол... А я судорожно заряжаю третью пленку. Картина на стене снова оживает, оттуда начинает выползать вся та гадость, что искушала его там столько сотен лет, оставаясь невидимой для нас - это змеи в виде шей, с сосками женских грудей вместо глаз, с фаллосами вместо хвостов, потом вылезает почти нормальная некрасивая женщина, только вместо сосков у неё ещё одна пара глаз. Далее следует сонмище созданий, не поддающихся описанию. И, так как Антоний занят, они решают обратить своё искушающее внимание на меня. Я судорожно снимаю всё это на плёнку, пока этот негодяй Антоний трахается с женщиной моей мечты...
      - Игорь, ты что, не узнаёшь меня?
      - Стоп. Реальность. А вот и она, за моим столиком, сидит напротив, обращается ко мне и даже спрашивает, не узнаю ли я её?
      - Здравствуй, Света. Сто лет не виделись.
      - Смотри-ка, узнал... А ты все такой же. Узнать легко. Только заматерел. Здравствуй, мой верный Ланселот. - она как-то печально ухмыльнулась и пригубила свой коктейль.
      - Как жизнь?
      - Как у всех - бьет ключом, и, что характерно, все время по голове. Работаю в инофирме менеджером по сбыту ковровых покрытий. Звезд не хватаю, но заработок стабильный. Шестой год, как одна. А ты?
      - Фоторепортер в центральной газете. В свободное время - фотохудожник. Напрочь свободный. В смысле, один.
      - И не пробовал?
      - Да как-то не получалось. Выпьем за встречу?
      - Выпьем.
      Мы сидели, вспоминали школьные годы расчудесные, я рассказывал детские анекдоты, бывшие в ту пору в ходу. Света не смеялась, лишь изредка вежливо приподнимала уголки губ в усталой улыбке.
      - Ты знаешь, я на днях разбирала свой архив. И нашла твои стихи. Мне было так приятно их перечитать... И помечтать, как все могло бы быть, вернись то время. А сегодня зашла в этот бар - вообще-то, я по барам редко хожу, - а здесь ты... Я тоже сразу тебя узнала. Что ты смеешься?
      - Ты мне поверишь, если я скажу, что машина времени лежит у меня в кармане?
      - Да, поверю.
      - Тогда позвольте ваш портфель, сударыня. Я готов вас проводить в любое указанное вами место.
      - А студия твоя далеко?
      - Десять минут пешком. Официант, счет!
      В студии, едва успев скинуть верхнюю одежду, мы приникли друг к другу в бесконечном поцелуе. Я начал было ее раздевать, но Света мягко отстранила меня:
      - Подожди... Сначала фотографироваться!
      Я заскрипел зубами. Света успокаивающе чмокнула меня в щеку и терпеливо дождалась, пока я настроил аппаратуру. А потом она медленно начала раздеваться, а я снимал. Каждая вещь, которую она снимала с себя, почему-то облегчала мою жизнь: видать принципы рассасывались. Я сделал превосходную серию кадров на фоне св. Антония, а потом неожиданно даже для себя сорвал этого старого развратника со стены и со звериным рыком набросился на женщину своей мечты...
      ТЕЛЕФОН ДОВЕРИЯ
      Без предисловия не обойтись. Алкоголик Афоня очень редко пользовался телефоном. В целом мире он общался только с Антоном Павловичем, дворником, реже - с двумя-тремя "братьями по разуму", сиречь такими же алкашами, также проживающими на Закрепленном Участке, с почтальоншей, приносящей пенсию раз в месяц, да с Ужасом, котом. С Антоном Павловичем он традиционно общался почти каждый день, собутыльников иногда встречал во дворе за "козлом" и бормотухой, а с котом по телефону говорить не о чем. Родственники у Афони имелись, причем в достаточном количестве, но они давно перестали ему звонить и существовали где-то там, далеко, исправно оплачивая за Афоню коммунальные услуги и терпеливо ожидая его смерти, чтобы наложить лапы на квартиру. И еще: телефон Афони бы спарен с соседским. По соседству же со старым пропойцей проживал юный любитель высоких информационных технологий компьютерщик, попросту говоря. И оный компьютерщик решил распарить телефон для более устойчивой связи с сетью Интернет. И распарил. Афанасий обалдел, когда услышал, что его телефон в первый раз за несколько лет зазвонил. Звонила женщина, представившаяся Телефонной Станцией, сказала, что номер изменился и продиктовала новые семь цифр. Афоня прилежно их записал и отправился к ларьку за водкой. И последнее примечание: телефонный номер, полученный Афоней, лет пять назад принадлежал службе психологической поддержки при некоем молодежном центре, в просторечии именуемой "телефон доверия". Просуществовав полгода, служба приказала долго жить вместе с обанкротившемся центром...
      Антон Павлович, вернувшись со своей тяжелой ответственной работы, переоделся и поднялся к закадычному другу. Дверь, как всегда, была не заперта, хозяин отсутствовал. Дворник сел в облезлое кресло и принялся ждать. Сначала он просто ждал. Потом вытащил из-под стола газету "Труд" за 1988 год и погрузился в чтение. Узнав последние новости десятилетней давности, убрал газету на место и включил телевизор. Афоня все не появлялся, хотя было уже одиннадцать вечера. Антон Павлович пожал плечами, сходил к себе вниз и вернулся с початой бутылкой водки из заначки и банкой кильки в томате. Вскрыл банку, налил полстакана, приготовился...
      Зазвонил телефон. Антон Павлович позволил себе удивиться: за многие годы дружбы с Афанасием он ни разу не слышал, чтобы этот телефон подавал признаки жизни. Тем не менее дворник взял трубку.
      - Алло.
      - Алло, здравствуйте. - молодой мужской голос.
      - Здравствуйте.
      - Вот, решил вам позвонить...
      - Очень приятно.- осторожно ответил Антон Павлович. - Чем могу быть полезен?
      - Мне плохо.
      - Это очень плохо. Что-нибудь болит? - сочувствующе, проникновенным голосом спросил дворник, по-прежнему не имея ни малейшего представления, с кем говорит.
      - Душа болит.- мрачно усмехнулся некто на другом конце провода.
      - Это поправимо. Водка есть?
      - Есть... - в голосе послышалась растерянность.
      - Для начала надо тяпнуть сто грамм без закуски. Приступай.
      - А... а вы уверены?..
      - На все сто! Испытанное средство от душевной хвори и прочей хандры.
      - Эээ... Подождите, я сейчас. - образовалась пауза, около минуты.
      - Все готово. Только как-то одному пить...
      - Не дрейфь! Я тоже сейчас выпью. Ваше здоровье! - и Антон Павлович залпом осушил стакан.
      - Ух, забористая... А вообще...
      - Сейчас, момент... Мне-то закусить надо! - перебил дворник. - Вот теперь слушаю. Так в чем же дело?
      - Вообще, у меня здесь дело - полная труба. Предки - волки, кореша козлы, жизнь - полное дерьмо. Еще и с девчонкой поссорился. До кучи.
      - Расслабь...тесь, это еще не самое страшное в жизни... Кстати, а как звать-то вас?
      - Иван.
      - А меня Антон Павлович. Значит, так, Иван. Момент первый: между первой и второй перерывчик небольшой. Поэтому наливай.
      - Готово.
      - Молодец. Сейчас, себе налью... Теперь момент второй. Эта твоя проблема - и не проблема вовсе. Все-то вы, молодые, с родителями уживаться не хотите... А родители - не волки... А просто.. гм. Иван, отец в наличии имеется?
      - Имеется.
      - Чудненько! Значит, так. Завтра первым делом ставь ему бутылку. Ни за что, просто так.
      - Да он у меня, вообще-то, профессор...
      - Тогда ставь коньяк. Самая профессорская штука. Приготовился? Пьем за папу. Уххх, стерва, явно из технички делали... Выпил? Можешь закусить. опять пауза около минуты. - продолжаем разговор. Мать есть?
      - Есть.
      - Перед тем, как сунуть в укромном уголке папе коньяк, маме подари цветы. Она оценит.
      - Но... Я же совсем не о том! Смотрите, Антон Павлович: они ж со мной носятся, как с дитем малым! Только что сопли не вытирают! Домой не позже десяти, ежедневные подачки на мороженое... В гробу я видал это ихнее мороженое!!! Я пива хочу! И водки!
      - Водки - это правильно. Ничто так не лечит русского человека от любых напастей, как душевных, так и телесных, как этот благословенный напиток! Наливай по третьей. Теперь за маму.
      - Гхы-кхы-кхы...
      - Что, хреново пошла? Это бывает. Кстати, Ванюша, что пьешь-то?
      - Черный "Кристалл", язви его мать...
      - Не ругайся! - строго сказал враз посерьезневший дворник. - продолжаем разговор. У тя там твой "Кристалл" поддельный еще не кончился? Нет, не наливай, а то через пять минут уж под столом будешь.. Это я так, на всякий случай. Ну, вот. Любят тебя твои предки, как ты выразился, оттого и забота повышенная. Это я по себе со всех сторон выяснил в свое время.
      - А у вас тоже сын?
      - Дочь у меня, курва... Много лет уж как в Израиле. За какого-то носатого выскочила, хвостом мотанула - и фьюить! Только ее и видали! Вот уж двадцать шесть лет как упорхнула, а отцу родному ни строчки не написала! Внуки о деде представления не имеют! Жена в скором времени померла, вот и мыкаюсь с тех пор один...
      - Да, хреново...
      - Уж это точно! Домой придешь - словом перемолвиться не с кем! Впрочем, наврал: есть. Есть у меня закадычный друг, Афанасием звать. Редкостной души человек! Но скотина, между нами говоря, тоже порядочная. Вот смотри: я здесь его уже четвертый час жду, а его где-то черти полосатые носят... Но вообще-то мужик он хороший, даром, что алкоголик... Я и сам тоже не трезвенник...
      - Я заметил.
      - Над старшими потешаться?! Ну-ка, Ваня, наливай, давай треснем за друзей!
      Треснули и за друзей. Иван рассказал о сложных взаимоотношениях со сверстниками, Антон Павлович поведал о вековой вражде со сбрендившим Ферапонтычем с третьего этажа. Выпили за баб. Выяснили, что все бабы стервы, курвы и так далее. Но любить их стоит, а также холить и всячески лелеять. В процессе беседы пополнили запасы топлива: Ваня за счет папиного бара, а Антон Павлович - за счет собственных запасов. Разговор закончился в первом часу ночи, после совместных песнопений и заочного брудершафта.
      - Ввання, ззвиняй, мне этого Ананасия исскать ннадо. И нна .. И нна... И нна ррабботу ссу.. сс утра.
      - Палыч, ты меня увжаишь?
      - Увжаю. Тока на работу ннадо.
      - А ты ща рази не на рработе?
      - Грю ж те, Афоню ждю!
      - А кем ззвтра буш?
      - Дворник я. По жизни дворник.
      - Ништяк! Пойду я, на хррен в дворники... Бывай здоров, отец.
      - И ты бывай... Повесив трубку, Антон Павлович с удовольствием отметил, что полбутылки еще осталось, плеснул себе "на два пальца", как выражаются проклятые империалисты, выпил, закусил, закурил... и тут телефон снова зазвонил. Антон Павлович приготовился сказать Ване все, что он о нем думает, пытаясь объяснить немудреную истину, что по ночам, как никогда, приятно поспать, но закрыл рот, прежде чем ляпнул что-либо. Потому что звонила девушка. И она рыдала. Бедный пьяный дворник призвал на помощь последние остатки трезвого рассудка и вновь ввязался в разговор.
      - Алло, это телефон доверия?
      - Ага, он самый.
      - Мне плохо!!!
      - В каком смысле?
      - Да во всех!!!
      - Ясно. Душа болит?
      - Еще как!
      - Водка в доме есть?..
      Полчаса спустя, когда у него самого кончились последние капли русской народной панацеи, он уже жульничал. Завершилась эта уже вторая для него за сегодня телефонная пьянка в два часа. Во время беседы Майя - так представилась страдалица, - дойдя до известной кондиции, рассказала Антону Павловичу много такого, что заставило бывалого старика неоднократно краснеть. Также выяснилось, что не далее как вот совсем недавно Майя поссорилась со своим молодым человеком. Путем долгих очень хитрых и крайне затруднительных в нетрезвом состоянии вычислений, Антон Павлович выяснил, что этим молодым человеком был тот самый Иван. Поэтому беседа закончилась золотыми словами напрочь не вяжущего лыко дворника:
      - Все фигня. Он пьяный, ты пьяная... Проспитесь - и все будет хорошо... - С этими, повторяю, золотыми словами он повесил трубку и, запев "Варшавянку", пошел домой. На лестнице ему повстречался Афоня, трезвый и несчастный. Увидев, в каком состоянии Антон Павлович идет домой, Афоня совсем приуныл. Позже выяснилось, что его повязали какие-то незнакомые милиционеры и хохмы ради сдали в вытрезвитель. Так что старый алкаш шел домой с целым литром - лечить больную душу... Кстати, на лестнице Антон Павлович не обратил на Афоню ни малейшего внимания...
      Они встретились только следующим вечером: охреневший от бесконечных телефонных разговоров Афоня и смурной с похмела Антон Павлович. После пленарного заседания постановили:
      1. Водка спасет русский народ, но она же его и погубит. Чтобы править русским народом, нужно пить если не больше, чем весь народ, то хотя бы столько же - чтобы понимать друг друга. Поэтому, не стоит больше нападать на президента и правительство - у них тяжелые алкогольные будни.
      2. Необходимо срочно позвонить Телефонной Станции и попросить поменять номер. Иначе - скоропостижный цирроз печени.