Well, we know what we've knowing
      What we don't know where we in
      ...
      We're on the road to nowhere...
      -- Дорога в никуда... -- пробормотал прекрасно знакомый с английским языком садовник, когда музыка кончилась. -- Очень даже знакомая трасса, если вдуматься. С некоторых пор все мы по ней как бы путешествуем. Лет пять тому я по этому поводу даже вирши сложил:
      Тик-так, тик-так, туда-сюда,
      Мы -- на дороге в никуда.
      Здоровье нации -- туфта,
      Когда кругом -- одна беда.
      Стучат часы: туда-сюда...
      Уходит время в никуда.
      И мы, глотая горький дым,
      Что духу есть, спешим за ним.
      Свинцом рыдают облака,
      И ртутью пенится река...
      Не видим смысла мы нигде 
      Лишь в гашише и в ЛСД...
      Над нами сгнили небеса,
      У нас поблекшие глаза.
      Кругом -- разврата круговерть.
      За нами поспешает смерть.
      Я не всегда был садовником. Некогда я был вершителем судеб... я был Хозяином этого города. Тогда многое что было, а многого не было: работали все заводы и фабрики, в том числе и этот, где мы все сейчас сидим. Не было компьютеров и видео, не было воровской барахолки в Заречье... Не было денег у людей, да и еды в магазинах было маловато... Но, впрочем, это я уже отвлекаюсь. Я был хорошим хозяином. Весь город вот так в кулаке держал! За глаза меня Осьминогом прозвали тогда... За цепкость. Знаете, какой вес осьминог своими липучками... то есть присосками, держит? То-то.
      Вот, был я у власти, и было мне хорошо. Задним числом понимаю, что городу-то тогда было не очень здорово... До зарезу нужен был новый жилой район -- шестой, как раз в Заречье. А там сады огромные росли... Ну, помните, наверное... Не так уж давно все это было...
      И подписал я тогда бумагу -- сады под бульдозер. Срубили. Шестой район вместо двух лет строили десять, до сих пор там еще остались полуброшенные стройплощадки. И смотрела на меня эта безжизненная брешь, вместо привычного зеленого моря... Я понятно излагаю? Начальственный стиль общения способствует косноязычию. Я уже давно никакой не начальник, но старые привычки так легко не искореняются. Я тогда запил -- совесть покоя не давала, честно говоря. Все сады жалел. Чехова перечитал, "Вишневый сад" -так совсем хреново сделалось. А мне тем временем докладывают каждый день: в городе кооператоры с бизнесменами разворачиваются, да и преступность вместе с ними. А я что могу поделать? Реформы -- они, судари мои, просто так не происходят. Лес рубят -- пальцы береги. Одно плохо -- наркоманов развелось, как тараканов. Уж народ не столько водку кушает, сколько курит и колет всякую дрянь. Тогда я с бодуна тот стишок и накропал... Мне бы порядок твердой рукой навести, а у меня вечером застолье, поутру похмелье... Все профукал, все пропил. И город, и заводы, и фабрики, и людей... Однажды пришли какие-то молодые, интеллигентного вида: "Слазь, -- говорят, -кончилась твоя власть. Иди домой и там квась дальше". Я и ушел... А все эти годы, как я сад снес, каждую неделю приходил ко мне старичок такой интересный. Бывший смотритель тех самых садов. И каждый раз говорил он только одну фразу, да и то не свою, вольтеровскую, как я потом узнал: "Каждый возделывает свой сад". Чуть с ума старик не свел меня своим Вольтером! А, может, таки свел... Бросил пить я тогда, и давай сад возделывать... Пока дача была -- там копошился. Лишился дачи -- что ж, не беда. Был бы сад, а уж я его возделаю... Грехи свои отмолю... Кстати, черная смородина поспевает. Уж не знаю, откуда она тут взялась, но два куста в правом дальнем углу полны ягод. Нас ждет приятное разнообразие чаепитий... Листья ведь в заварку тоже можно добавить... Касенька, как вы мило улыбаетесь!
      -- Просто я очень люблю смородину, -- чуть смущенно ответила Кассандра. -- И, чтобы закрыть тему, тоже прочту стихи.
      О, боже мой, как затекают ноги!
      Нас гонит смерть -- вперед, вперед, вперед!
      И мы бежим покорно по дороге,
      И смерть придет к тому, кто упадет.
      О боже, руки тоже затекают,
      Несут они изрядно тяжкий груз,
      И все от смерти резво убегают,
      И каждый несогласен, что он -- трус.
      Но все надежды наши, впрочем, ложны,
      И та дорога мчится в никуда.
      Ведь убежать от смерти невозможно,
      И не избегнуть Страшного Суда.
      Пусть солнце лик свой к горизонту клонит,
      Мы все бежим, и смерть вперед нас гонит.
      -- Боже, какая прелесть! -- всплеснул руками Ермолай Михайлович. -Касенька, радость моя, скажите, неужели это ваши стихи?
      -- Да, -- опустила глаза Кассандра, -- написаны примерно тогда же, что и ваши. Время тогда было такое, располагающее к подобным раздумьям.
      -- Зато сейчас все довольно безмятежно... -- улыбнулся профессор.
      -- А о чем тужить, когда находишься на самом дне, и единственная проблема -- это добыть немного еды, чтобы выжить? -- спросила Кассандра.
      -- Да, тужить, пожалуй, не о чем, -- согласился бывший Хозяин-Осьминог, а ныне Бродяга-Садовник Ермолай Михайлович. Тут настала ночь, и все разошлись почивать.
      10. Спаси меня, или умри!
      Третий день Римма жила в парке. Дом-таки снесли, причем в тот момент, когда она гуляла по Заречью, запасаясь впечатлениями для снов. Кое-какая одежда, полотенце -- что там, все Риммины вещи остались там, и теперь они были безвозвратно погребены под тоннами "строительного мусора", хотя какое уж тут строительство, когда одно сплошное разрушение? В парке жить было страшно и неуютно. Деньги стремительно заканчивались. Под вечер по аллеям шатались такие кошмарные личности, что она почти все время отсиживалась в кустах. Иногда ее выгоняли оттуда шлюхи, которым негде было продать себя по сходной цене. Конечно, жить так было нельзя. Окончательное осознание пришло сегодня, когда зарядил бесконечный холодный ливень, а спрятаться от него было некуда. Отчаяние овладело Риммой. Сперва она ходила взад-вперед по парку, думая, что делать, как жить дальше. К Энрике идти было бесполезно -однажды она уже намекала ему, что жить-то ей, в общем, негде, он ответил недвусмысленным отказом. Потом она покинула парк и побрела по улицам. Плакала, не переставая; некстати вспомнилась вся ее жизнь -- корявая, хромая, безумная. Жить тут же расхотелось окончательно. Так, рыдая, Римма перемещалась по мокрому городу. Замерзла, и очень хотелось есть. Зашла было в столовую, но обнаружила, что потеряла почти все деньги, -- осталась какая-то мелочь, на которую разве что коробок спичек купишь. Она снова вышла под дождь.
      Час спустя она нашла нож -- старый заржавленный кухонный нож с узким от многих заточек лезвием.
      Смерклось. Вокруг зажигались окна, и мягкий желтый свет их, наполненный уютом и покоем, бедная Римма воспринимала не иначе, как издевательство. Прочь, прочь от этих окон, и вот она уже почти бежала, стараясь сворачивать в переулки поглуше и потемнее, лишь бы не видеть эти окна, каждое из которых являло для нее символ домашнего счастья -- пусть даже хрупкого, эфемерного... Всю правую сторону очередного проулка занимал высокий забор какого-то завода -- давно уже мертвого, понятно, и тем большим был удар, когда она увидела, что проходная светится все тем же уютным светом... Этого не могло быть -- все знали, что заводы мертвы, -- но это было... Завыв, Римма бросилась на дверь проходной, заколотила кулаками по ней, крича при этом какие-то проклятия...
      Никита задержался "на работе" -- сам толком не зная, почему. Эта переработка была столь же бессмысленна, как и вся его работа... В шесть часов Профессор, Садовник, Кассандра, Слесарь и Повариха ушли к себе -готовиться к традиционным вечерним посиделкам, а Никита задержался. Он молча смотрел в окно, а в окне толком и не разглядеть ничего -- лишь струи дождя, и за ними -- какие-то мутные, неясные тени... Деревья, наверное. Он долго смотрел на них, силясь угадать, когда тени шевелятся -- ветер деревья качает, или кто вдруг мимо прошел, -- а когда ему просто померещилось. Так просидел он что-то около трех часов. Стало уже совсем темно, и он, спохватившись, собрался уж закрыть дверь и уйти -- пора было начинать вечеринку с чаем и пластинками. И тут кто-то забарабанил в дверь. Да так яростно, что Никита, не колеблясь, взял ружье, взвел затвор... Открыл.
      На пороге стоял мальчик, промокший насквозь... Нет, это была девушка, но тоненькая такая, точно тростинка...
      -- Спаси меня! -- крикнула она.
      -- От... от кого? От чего? -- не понял Никита.
      -- Спаси!
      -- Э-э-э...
      -- Спаси, или... или умри! -- она выхватила из-за пояса нож, кинулась было на него, но тут же отпрянула.
      Римма отпрянула от этого сторожа не потому, что в руках у него было ружье. И не потому, что она узнала его -- это не так, и узнавание пришло много, много позже. Просто он ей улыбнулся. И это была не хитрая или хищная, циничная такая, или наигранная улыбка, какие часто натягивают на лица люди в наше время. Нет, его улыбка была искренней и доброй. Так умеют улыбаться только дети, святые и сумасшедшие.
      -- Конечно, я помогу тебе, -- произнес он. -- Входи. -- И опустил ружье.
      Нож полетел в канаву. Римма вошла.
      Когда неловкие посиделки закончились, и все потихоньку разошлись, Римма, закутанная в плед, добытый профессором в эпоху бродяжничества и щедро пожертвованный вновь обретенной соседке, спросила:
      -- Никита, а где я теперь буду жить?
      -- Да живите где хотите... Я бы рекомендовал вам бухгалтерию -просторное светлое помещение, никем пока не занятое.
      -- А... а можно, я пойду туда завтра, а? Я сегодня поняла, что больше не могу быть одна. Мне... мне очень страшно. Можно, Никита?
      -- Можно. Ложитесь спать на мою раскладушку. Только осторожно -- она довольно ветхая.
      -- А как же вы?
      -- Я лягу на столе. Слава богу, телогреек и прочих тряпок у нас хватает.
      -- Спасибо... И, Никита?
      -- Да?
      -- Еще спасибо, что не расспрашивали меня сегодня... Боюсь, я не готова еще к бурному общению.
      -- Признаться, Зиновий Викентьевич несколько дней тому поведал нам вкратце вашу историю, не предполагая, что вы так скоро найдетесь. Так что вы для нас не совсем незнакомка... хотя, безусловно, прекрасная -- он чуть наклонил голову в смущенном полупоклоне. Давайте сейчас будем отдыхать, а завтра, глядишь, и солнышко выйдет, да и вообще утро вечера мудренее. Доброй вам ночи, Римма, и приятных снов.
      -- Спасибо... -- в который раз благодарно прошептала Римма, легла на раскладушку и тут же уснула. Ей совсем ничего не снилось, и утром она проснулась бодрая и веселая. Никита давно уже сидел на проходной, а к ней пришла Кассандра, принесла заботливо подогретый Поварихой завтрак.
      -- Здесь у нас все просто, -- говорила Кассандра, пока Римма ела, -живи, где хочешь, делай, что хочешь. Что до питания -- обычно все деньги и все съестное сваливаем в общий котел, а Надежда Трофимовна -- ну, Повариха, -- закупает продукты и готовит еду. Ее никто об этом не просил, просто она всю жизнь на кухне. И жить без нее не может совершенно.
      -- А чем вы здесь обычно занимаетесь?
      -- Да говорю же, всем, чем угодно! Часто днем с Никитой на проходной сидим, чтоб ему там не скучно одному было...
      -- А зачем он там сидит?
      -- В этом смысл его жизни. Он говорит, что без этого сойдет с ума. Я ему верю. Я тоже почти рехнулась, особенно, когда из меня поперли все эти пророчества, но тут мне встретился Ермолай Михайлович -- ты его видела вчера, это Садовник. Знаешь, он вдохнул в мою жизнь новый смысл.
      -- Ты его жена?
      -- Да, уже четыре месяца.
      -- А у Никиты есть жена?
      -- Нет, что ты... Он один, совсем один.
      -- Бедный... -- прошептала Римма и тихонько вздохнула. Кассандра понимающе улыбнулась.
      -- Ты доела? Отлично. Пойдем, прогуляемся. Я покажу тебе сад.
      Они медленно обходили заводскую территорию, старательно облагороженную трудами Садовника. Получился такой полусквер-полупарк, весьма зеленый, но с заметным индустриальным уклоном. Со всего города таскал Ермолай Михайлович саженцы, отростки, и целые деревья и кусты, упорно превращая заброшенный завод в настоящий сад. В цехах стояли многие и многие ящики, в которых он проращивал разные семена, культивировал цветы и даже овощи.
      11. Пророческая песнь
      -- А это что за новое здание с такой необычной антенной? -- спросила Римма, когда они поравнялись с гаражом.
      -- Раньше здесь был гараж, -- бесцветно ответила Кассандра.
      -- А сейчас что, знаешь?
      -- Я-то знаю. Только мне почему-то никто не верит, -- вздохнула девушка.
      -- Почему?
      -- Слишком уж фантастично, говорят, звучит.
      -- Так что же там?
      -- Мастерская сновидений. Я узнала об этом, когда на меня в очередной раз накатило ЭТО, ну, пророчество. Никита как-то в шутку спросил меня, когда он освободится, а на меня нахлынуло, и я ответила, что лишь тогда, когда Хозяин мастерской снов, что под уродливым цветком, останется один, либо пока ты не перейдешь черту. А он только усмехнулся и по голове меня погладил... Вечером, после очередной пластинки, эта тема случайно всплыла в беседе, и все дружно решили, что это не имеет к реальности ни малейшего отношения. Но я ни разу еще не пророчила впустую, вот ведь в чем дело... Так что я на триста процентов уверена: это -- мастерская сновидений. И этот самый Хозяин -- страшный, очень страшный человек! Есть в нем что-то такое темное, демоническое, -- Кассандра перешла на шепот, -- одевается всегда во все черное, росту хоть и малого, но кажется огромным, волосы чернее угля...
      -- На индейца похож? -- перебила ее Римма.
      -- Да... А откуда ты...
      -- Зовут, зовут его как?
      -- Странное у него имя, испанское: Энрике Эстебанович.
      -- Точно, он! Можешь быть уверена на тысячу процентов -- это она и есть, мастерская снов.
      -- А откуда ТЫ знаешь? -- повторила вопрос Кассандра.
      -- Последнее время я жила лишь с того, что продавала ему свои сны.
      -- Господи, страсти какие! Значит, все это возможно?
      -- По крайней мере, он платил мне за это деньги, -- пожала Римма плечами. -- Извини, если что, но ты не могла бы рассказать хоть немного о своем пророческом даре?
      -- А что тут рассказывать? Ничего интересного... Ну, накатывает на меня по временам незнамо откуда незнамо что. Просто в какой-то момент появляется знание: будет вот так, и никак иначе. А откуда оно приходит, и почему -понятия не имею. Началось все, когда мне было лет десять...
      Когда лето дождливое, проводить его на даче совсем неинтересно. Какой смысл сидеть в четырех стенах, когда можно было бы носиться по пыльной улочке поселка, построить с соседскими ребятами шалаш, сбегать на пруд искупаться... Да мало ли чем еще можно заняться в хороший летний день! Достал уже этот дождь... Мама, похоже, тоже не в восторге: смотрит задумчиво в мутное окно, прислушивается к шуму ветра и капель, и все время вздыхает: "Ну, совсем как в Макондо...". Ты не знаешь, где это Макондо, но, судя по маминым словам, делать там особо нечего, если там всегда вот так дождит. Хорошо сейчас отцу, который в своем огромном грузовике везет известняк с карьера на гигантский цементный завод. Оглушительно (наверняка громче, чем у самолета!) ревет мотор, отец -- большой и сильный, уверенно ведет свою гигантскую машину -- а какая еще должна быть машина у такого гиганта? Он весел -- последний рейс, после него можно вымыться в душе, переодеться во все сухое и чистое, и поехать к семье. Он напевает любимую песню. Смысла слов ты пока не понимаешь, но сами они давно выучены наизусть:
      I want it all! I want it all!
      I want it all! And i want it now!1
      Ему легко, как-то так необычно легко, как не было, наверное, никогда в жизни. Он едет домой -- ну, почти домой, он поет, и не видит, не знает, что со старого террикона, примостившегося правее трассы, по которой он едет, сходит огромный оползень. А слева -- карьер. Метров тридцать вниз, если не больше...
      -- Папа! Стой!!!! -- но он не слышит, и вот ты уже видишь, как бесформенная сила сносит такой надежный многотонный самосвал, будто пушинку, и бросает вниз, в пропасть...
      За следующие два года мамины волосы из черных стали седыми, а твои белоснежные локоны отчего-то порыжели. Ты забыла, что тебя когда-то звали Катей, и откликалась только на прозвище, которым тебя наделил учитель истории -- Кассандра. Назвал он тебя так после того, как ты ни с того ни с сего пообещала ему, что жена нашла его переписку с некоей Наташей, и ничего хорошего дома его не ждет. Через месяц учитель развелся.
      К пятнадцати годам ты пророчила уже каждый день кому и что ни попадя. Во избежание неприятностей общаться с тобой никто не стремился, наоборот, все шарахались, как от чумной. Мать умерла, и ты осталась одна. Надо было чем-то кормиться, и тогда ты дала в газету объявление: "Ясновидение. Пророчества. Недорого. С гарантией". Много всего было. Былое ворошить больно... Люди -- отнюдь не самые совершенные творения Господни, что бы они сами по этому поводу ни думали... Потом как-то сразу и вдруг Город как бы кончился: обезлюдели целые кварталы, остановились заводы, опустели магазины, а если в них что и заводилось, то стоило астрономически дорого...
      После трех лет существования в какой-то странной реальности хаоса и пустоты, Кассандра с удивлением обнаружила, что ей негде и не на что жить. Да и как-то не очень хочется... Бессмысленно скитаясь по Городу, она набрела на бывший завод грампластинок. И уже здесь встретила замечательного человека, возделывающего сад.
      0. И чтобы никаких сюрпризов!
      Совещание собрали в кабинете главного врача. Гектор Романович, прославившийся среди коллег неизменно надменным видом, сейчас производил впечатление человека подавленного и растерянного. Не спал он, судя по всему, очень давно. Заместители его являли собой еще более печальную картину.
      -- Итак, господа эскулапы, доложите по порядку, что тут у вас происходит? -- начал полковник Еременко. -- Гектор Романович, прошу вас, расскажите, что мы тут имеем.
      -- Имеем мы тут шестнадцать человек, и все находятся в состоянии комы. Что характерно -- это состояние у всех абсолютно идентичное. Длится уже четвертую неделю, все поступили в течение суток. На данный момент состояние всех больных можно охарактеризовать как стабильное. Сколько оно может продлиться, сами понимаете, ответить не могу. Всеобщий консилиум тоже ясности в данный вопрос не принес. Наверное, слово теперь за вами, господа офицеры?
      Господа офицеры дружно посмотрели на старшего по званию.
      -- Наверное, -- ответил Еременко. -- Собственно, преступление, если оно, конечно, имело место, можно считать раскрытым. Ниточки ведут в одно отдельно взятое место. Все пострадавшие, прямо либо косвенно, являлись клиентами компании "Грезы". Означенная компания занимается предоставлением уникального вида услуг -- трансляцией сновидений. В принципе, повод потягать этих ребят за вымя есть, и существенный -- шестнадцать коматозников, среди которых, между прочим, три депутата Госдумы, это вам, джентльмены, не хер собачий, пардон. Однако ж не все так просто. Услугами "Грез" неоднократно пользовались на самом верху, и, судя по тому, что мне вежливо намекнули о нежелательности каких-либо расследований вокруг этой фирмы, наверху ею довольны. Но в то же самое время надо что-то делать... Только между нами: я не знаю, что тут можно предпринять. Если бы не этот намек, все эти сукины дети давно уже лежали бы у меня мордой в пол, и разговор с ними... А, пустое: я скован по рукам и ногам.
      -- Джеймсбонды только в кино бывают, -- вздохнул кто-то.
      -- Вот именно. Хотя... хотя... минуточку... Вы совершенно правы! Когда бессильна полиция, герой-одиночка... и так далее, смотрите любой боевик. Зря вы так, не на пустом же месте полмиллиона фильмов сняли.
      -- И где вы найдете идиота, добровольно пойдущего... ну, не на смерть, конечно, на коматоз... А? -- прищурился Гектор Романович.
      -- Зачем идиота? -- обиделся полковник. -- Профессионала! Универсала-супера! И вообще, плох тот капитан, который не мечтает стать майором! Где тут у вас телефон? Ага, спасибо... Леночка, дай-ка мне капитана Рекимчука. Здорово, капитан. Дело есть специально для тебя. Ты тут, помнится, рапорт подавал, что засиделся в капитанах? Вот и поговорим. Через час в моем кабинете. Работать будешь по высшему разряду, но по четко оговоренной схеме. И чтобы никаких сюрпризов! Понял? Вот и славно. Отбой. Вот так, господа. Пошлю-ка я к ним своего капитана. Уникальный человек, надо сказать. Отец -- полухохол, полутувинец, мать -- получешка, полуказашка. Этакий ходячий символ дружбы народов, хе-хе. Владеет всем, чем только можно владеть, включая дзен-буддизм и прочие оккультные... э-э-э... технологии. Придется парню рискнуть. Ну, да ему не впервой. Гектор Романович, существуют ли способы экстренного вывода человека из комы?
      -- Да, и не один, но все они сопряжены с немалым риском для жизни...
      -- Благодарю, достаточно того, что способы есть. На этом сегодня, пожалуй, закончим. Предлагаю собраться тут же через неделю. Посмотрим, вдруг у нас что получится по-тихому, без шума и пыли.
      -- Рекимчук Владимир Дизижикович, -- отрекомендовался невзрачный блондин со стального цвета глазами. -- С кем имею честь?
      -- Екатерина, -- вздохнула Катя, досадливо туша сигарету. Настроение было -- хуже не придумаешь: клиентов вдруг почему-то стало мало, Энрике не показывается вот уже третью неделю, а касса вся у него, и денег в кармане уже совсем не густо. -- Чем могу быть полезна?
      -- Мне это... Сон, в общем, увидеть хочется!
      -- Похвально. Вы по профессии кто? Военный?
      -- Нет... А с чего вы это взяли?
      -- Голос у вас больно уж командирский. И выправку скрывать не умеете.
      -- Участковый я. Мент, в общем.
      -- А вы в курсе наших цен?
      -- Да, знаю. Но я вот подкопил, машину продал... На две ночи хватит, в общем.
      -- Ну что ж, хорошо. Какая, однако, целеустремленность, товарищ... старший лейтенант?
      -- Капитан... Пока что.
      -- Ну, плох тот капитан, который не мечтает стать майором... Вот вам договор, заполняйте.
      -- Есть.
      -- Не "есть", а "так точно".
      -- А?
      -- Ура. Про что сон желаете?
      -- Ну... Это. Типа боевика, в общем. Что был я вроде Рэмбо или Бэтмена, во.
      -- И всех победил?
      -- Само собой...
      -- Хорошо. Будет вам счастье.
      -- Господин полковник?
      -- Да, черт побери! Какая блядь звонит мне среди ночи?
      -- Долохов Гектор Романович из ЦКБ.
      -- И что?
      -- Рекимчук ваш поступил. В коме, как и предыдущие.
      -- Вашу мать, доктор! Стоило из-за такой херни будить среди ночи! Все хорошо, все идет по плану! Отбой!
      12. Давай закурим...
      Энрике, развалясь в кресле, курил, пил виски и любовался, как дрим-рекордер вытягивает из Риммы ее последний сон. Полную ерунду ведь приносит, и который уже раз, но не хотел он выгонять эту несостоявшуюся балерину. Нравилась она ему. Несколько раз он подумывал, а не взять ли ее своей наложницей, но, по здравому размышлению, всякий раз отказывался от этой идеи. Во-первых, расходы на содержание. То есть обойдется она ему куда дороже, чем пара-тройка десяток в неделю, которые он платит ей за сны. Во-вторых -- хлопотно. Придется ведь поселить ее где-нибудь. Не станешь ведь посещать ее в трущобах, или где она там живет. И уж тем паче не на заводе, в Заповеднике. Хотя было бы забавно показать этим чудакам, кто в мире хозяин... В третьих же, наконец-то жизнь достаточно прекрасна и во сне, чтобы излишне украшать ее еще и наяву. А, пустое это все. Вот, вот, как она грациозно кивает головой... вытягивает шею... подносит руку к почти плоской груди... И впрямь ведь, будто танцует! Нет, хороша, хороша! А не взять ли ее прямо вот здесь и сейчас, как уже не раз бывало... Нет, пожалуй, не сейчас -- едва час миновал, как ушла эта, как ее... Розалинда. Не бог весть какая красавица, но крупная специалистка по постельным утехам.
      Определенно хорошо, что Римма добралась до завода. Там, по крайней мере, с ней ничего не случится, оттуда ее в любой момент можно выдернуть и увезти... да куда угодно, хоть в Калифорнию, хоть на Канары, если, не приведи Господь, опять все рухнет и придется срочно цементировать разбитое сердце... О, запись закончена, имеет смысл посмотреть, что получилось.
      -- Все?
      -- Все... -- шепнула, кивнув, она.
      -- Опять, небось, кошмар притащила?
      -- Нет, Энрике, нет! Это совсем не кошмар. Сон, конечно, немного странный, но не страшный... Да вы посмотрите, убедитесь сами!
      -- Конечно же я посмотрю, красотка ты моя ненаглядная... -- развязно протянул он, игриво погладив ее по бедру. Римма потупила взор и потихоньку стала отодвигаться от него.
      -- Не бойся, сегодня ничего тебе не грозит. Сядь вон в углу, фруктов поешь, кофе попей. А я и впрямь гляну, что там у нас вышло. -- Энрике надел шлем на голову и включил воспроизведение, не забыв установить таймер на полчаса -- так, на всякий случай. Для страховки.
      Надев потертый замшевый пиджак и древнюю несуразную какую-то кепку, Энрике вышел из дома. Лифт, естественно, не работал, пришлось спускаться с восемнадцатого этажа пешком. Лестница не знала ни веника, ни швабры года три, никак не меньше, поэтому необходимо было внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться или не споткнуться обо что-нибудь. Ну и запах, конечно. Но к нему давно привыкли.
      На площадке между одиннадцатым и десятым этажами Энрике внезапно остановился. Он вдруг почувствовал, что здесь просто-таки необходимо остановиться. А интуиции своей он давно привык доверять. Медленно подошел к окну. Долго пытался рассмотреть хоть что-то сквозь грязное стекло, потом вдруг взялся за подоконник и с силой рванул его вверх. Широкая доска немного посопротивлялась, но все же покинула насиженное -- или належенное -- место. Под подоконником обнаружился тайник. В нем лежал пластиковый пакет, перетянутый скотчем. Разорвав липкую ленту, Энрике развернул пакет и аж присвистнул от удивления: внутри было немало денег. Пересчитал. Пятнадцать с половиной тысяч долларов ровно. Ну ни фига себе! Бывают же такие вот подарки судьбы! Спрятав находку за пазуху, он продолжил спуск, обследуя каждый подоконник по пути. Денег, как, впрочем, и тайников, больше не было. Только между третьим и вторым он нашел за батареей еще один сверток. Сердце екнуло в радостном предвкушении... но денег внутри не оказалось. Всего лишь сотня порнографических картинок отвратительного качества, причем лишь треть их изображала процесс совокупления, на остальных же, в основном, были изображены мужчины со здоровенными гениталиями. Просмотрев все, Энрике убрал картинки обратно.
      После зловония подъезда свежий воздух опьянял, и в то же время нежданно-негаданно с новой силой навалилось изгнанное было похмелье.
      О, великий бог Джа, услышь мольбу мою, ибо страдаю я сильно, согрешив вчера алкоголем, и ниспошли мне, несчастному, несравненный дар свой, ganjia.
      Молитва сотворена, в кармане -- десять баксов и немного наших денег, за пазухой же -- целое состояние. Казахи уже должны быть на месте. Куплю целый аршин! Нет, два! Нет, все скуплю, чтоб надолго хватило! Пора идти, и я иду. Растреклятые цветочки распустились на деревьях, нос мой заложен -- аллергия, просьба не путать с аллегорией. Голова болит -- бодун, водка. Плохо. И надо еще заскочить в мюзик-шоп, купить Джеффу новые струны взамен порванных во вчерашнем экстазе. О, удача, навстречу как раз идет Джефф. Он гениален, а мне всегда доставляло удовольствие общение с такими же гениями, как я сам. Джефф счастлив, наверное, уже закинулся или треснулся чем-нибудь с утра. Он бормочет под нос новый речитатив, наверняка, сочиняемый по ходу. Увидев меня, он улыбается еще шире и радостно раскидывает руки. Мы тепло приветствуем друг друга. Сразу же выясняется, что у Джеффа есть ganjia, и мы, отойдя в укромный уголок, воздаем должное этой божественной траве. А она и впрямь, божественна -- похмелья как ни бывало, зато появилось ощущение всеобъемлющей радости и непреодолимое желание петь. И мы решаем разбудить нашего драгоценного Билли и замутить утренний джаз. Билли спал мало и потому поначалу он неприветлив, но манящий и многообещающий косяк, словно по волшебству, появившийся в руках Джеффа, сразу настраивает нашего друга на мажорный лад. Раскурив с Билли косяк, я чувствую себя абсолютно счастливым человеком и сажусь за клавиши. Билли берет бас, Джефф пробует микрофон. Раз, два, три -- и... закрутилось, завертелось, пошло-поехало, так что любо-дорого. Два с половиной часа без перерыва, затем чай, никотин, снова ganjia, еще полчаса полного джаза, потом никотин опять. А потом пришел Большой Алекс, несравненный мастер гитарных импровизаций, принес Вещество, полностью готовое к употреблению. Что ж, и употребим!.. Употребили. Маэстро, музыку! Маэстрами были мы сами, и музыку дали так, как подсказало нам Вещество. Какие-то невероятные по красоте и абсурдности картины вставали в моем счастливом мозгу, пока я играл: " Зеленая поляна, озаренная мягким светом оранжевой луны, погрузилась в Первый Весенний Бал. Пары самозабвенно кружились в пятиразрядном вальсе, иногда до ушей досужего слушателя долетали сумбурные, взволнованные признания в любви и приглашения провести вместе ночь-другую..." Вещество творит Волшебство. Волшебные мысли кружатся в голове, волшебная музыка рождается под волшебно быстрыми и гибкими пальцами. Волшебный голос Джеффа поет волшебную сказку о волшебных травах. Кругом -сплошное волшебство. Стоп. Перекур. Ganjia. И снова. Раз. Свет. Джаз. Цвет. Цветы. Звук. Стук. Два. Голова. Рифма? Слова? Нет. Бред. И такая эйфория эйфория эйфория эйфория эйфория эйфория!!!!!!!!!!! Ах!
      ...Шесть. Нет. Есть. Или? Да. Вода. Хлам. Голова. Сок. Сочится. Висок. Что? Да, ровным счетом, право, ничего. Просто из виска сочится сок. Семь. Лед. Тает. Мед. Аз есмь. Ну и что с того, что аз есмь? Cogito, ergo sum? Чушь. Фигня античная.