Дмитрий Сорокин
      Улитка
      То, что он - не от этого мира, было понятно давно, чуть ли не с детства, когда Серега Мартынов потрясал всех - от собственных родителей до последней школьной уборщицы - своей фантастической медлительностью. Еще в детском саду прозвище Улитка прилипло к нему намертво. Не самое обидное прозвище, если разобраться...
      Улитку даже пробовали было - на самом высшем уровне, устами директора школы! - освободить от уроков физкультуры, но он настоял на праве заниматься собственным физическим развитием, в качестве беспроигрышного аргумента оперируя древней формулой "в здоровом теле - здоровый дух". Футбол ему, правда, был абсолютно противопоказан. Равно как и баскетбол и прочие подвижные игры. Ибо подвижность Улитки всегда стремилась к абсолютному нулю. Физрук бесновался, и несколько раз пытался выставить Серегу с урока, но Улитка его мастерски уделал на его же поле. В тот день, когда мальчики должны были продемонстрировать престарелому учителю физкультуры свое мастерство в нелегком искусстве подтягивания на перекладине, Улитка неожиданно вызвался первым. Физрук согласился, предвкушая издевательство, и почти не прогадал. Почти - потому что Серега Мартынов неспеша подошел к перекладине, нехотя подпрыгнул, повисел в некоторой задумчивости, потом, заслышав первые смешки, подтянулся так же неторопясь и без видимых усилий, как он делал все в своей жизни. Смешки утихли. Он снова повисел, снова подтянулся. Лицо его было схоже с ликом Будды, пребывающего в нирване. Физкультурник стоял и молча таращился на задумчивого увальня, который подтягивался себе два-три раза в минуту и никуда не спешил. Лишь когда прозвенел звонок, Мартынов спрыгнул с перекладины. Больше проблем с физкультурой у него не было.
      Неправильно было бы думать об умственной отсталости Улитки. О, нет являясь де-факто первым силачом класса (если не всей школы), он при этом был отнюдь не глуп, хотя успеваемостью не блистал. И ответ на вопрос "почему" здесь кроется в самом слове "успеваемость". Будучи существом абсолютно спокойным, Серега никуда не спешил. И потому вечно не успевал. Он не успевал выучить уроки, зачитавшись какой-нибудь книжкой (учебником физики или "Канцоньере" Петрарки, к примеру). Он не успевал написать контрольную по математике, всецело отдавшись вдумчивому решению первой задачи; он не успевал написать сочинение, хотя языком владел весьма недурно, о чем легко можно было судить по вступлению и одному-двум абзацам, которые он-таки успевал написать...
      В общем, никогда не был Серега Мартынов ни дураком, ни слабаком. Таких, как он, десятилетие спустя в школе называли обидным словом "тормоз". А он не тормозил. Он просто никуда не торопился.
      Фотографией Улитка увлекся в четвертом классе, когда дед подарил ему древний, довоенный еще фотоаппарат "Лейка". В отличие от многих сверстников, с энтузиазмом осваиваших фотодело, Серега не бросился очертя голову снимать что ни попадя, но пошел в библиотеку, где принялся, как всегда, неспешно изучать серьезные книжки по фотографии, свету и освещению. Помимо медлительности, его характерной чертой была предельная концентрация на чем-то одном в ущерб всему прочему. Начал он в октябре, а первую пленку отснял лишь к новому году. Сам проявил, сам отпечатал в ванной, поссорившись не только со всеми соседями по коммуналке, но и почти со всей (кроме деда) родней. Дед, когда-то фронтовой фотокорр, в полном обалдении смотрел на тридцать шесть практически безупречных пейзажей и натюрмортов. Ни один кадр не повторялся.
      На следующие двадцать долгих и вполне безмятежных лет фотография стала определяющим фактором в жизни Улитки. Где-то к концу школы он скопил денег и купил в комиссионке "Никон Ф2", камеру старую, чуть ли не вьетнамскую войну прошедшую, зато надежную, как танк. В восемнадцать он начал зарабатывать фотографией на жизнь (в армию его не взяли, признав клиническим идиотом; просто его скорость жизни не укладывалась в казенные головы военкоматовской медкомиссии). Он снимал, в основном, пейзажи, потому что только профессиональные натурщики и натурщицы могли бы быть его моделями: прежде чем нажать на кнопку, Серега наводил камеру, выставлял и высчитывал что-то не менее сорока минут...
      Одна модель, впрочем, нашлась. Серега снимал подмосковный пейзаж для очередного календаря, и его шаманство над установленной на штативе камерой привлекло внимание девушки, сидевшей с книгой неподалеку. Сначала она приняла Улитку за геодезиста, потом заинтересовалась объектом съемки и собственно процессом... Слово за слово - познакомились. Ее звали Надя, работала она бухгалтером и была полной, насколько это только возможно, противоположностью Сереги: стремительная, порывистая, она успевала делать пять дел одновременно. Каждый ее день вмещал столько событий, сколько Улитке с лихвой хватило бы на месяц. Тем не менее, она проявляла настоящие чудеса терпения, стоя, сидя или лежа в одной позе по часу, пока он ее фотографировал. И именно тогда, по признанию заказчиков и полуслучайных знакомых, видевших его работы, он достиг высшего мастерства.
      Тот ноябрь выдался на редкость снежным и морозным. Создавалось впечатление, что вот так и только так и будет до самого апреля, а то и мая (в конце декабря весь снег стек несвоевременными ручьями, ибо человек предполагает, а в небесной канцелярии известно доподлинно). Они поженились как раз в этом ноябре, и это была из тех правильных свадеб, когда нет ни подозрительно друг на друга посматривающих родственников, ни стремительно напивающихся друзей, ни идиотских воплей "Горько!", а есть только Она, Он и их маленькое, но такое важное счастье. К тому времени вся родня Сереги тем или иным способом уже переселилась в лучший мир, и скромную двухкомнатную квартиру, образовавшуюся после расселения приснопамятной коммуналки, они с Надей занимали вдвоем. В меньшей комнате жили, в большей была святая святых - фотостудия. Не бог весть какая, но вполне пригодная для рождения из под неторопливых, но чертовски умелых рук настоящих шедевров. Бесконечные зимние вечера проводили они в этой студии. Часто за съемкой, иногда за бокалом-другим вина, никогда более, чем вдвоем. Их мир ограничивался понятием "двое", и им этого вполне хватало для счастья. Надя училась не торопиться, Серега постигал науку поспешать, и оба они всегда, везде и все успевали.
      Но небесная канцелярия неумолима. Ей досадно, когда люди счастливы вместо того, чтобы искупать мифические грехи или отрабатывать не менее эфемерную карму. В июне Нади не стало: какой-то водитель слишком куда-то спешил. Настолько, что, сбив ее, уехал дальше, туда, куда спешил. Оставшись один, Улитка окончательно закрылся в своей раковине и поклялся себе никогда никуда не торопиться. И слово "автомобиль", и все, более-менее к нему относящееся, было прочно припечатано клеймом "Табу". Изо всего возможного транспорта Серега предпочитал метро и электрички. Теплоходы и самолеты тоже не вызывали у него особого доверия.
      Год или два он худо-бедно протянул, потом стало сложнее. Сперва более быстрые и шустрые принялись его теснить, потом грянул дефолт, и стало совсем худо. Постепенно пришлось продать студийный свет, камеры, оптику... В результате он остался один на один с "лейкой" - той самой, дедовой еще, с которой все началось.
      Серега стоял со своей "Лейкой" на обочине, придумывая кадр. Кадр придумывался неплохой: маленький кусочек дороги, по которой (есть, наверное, все-таки Бог?) машины вовсе не ездили. За дорогою - чахлый кустарник, чуть за ним - полуразвалившаяся изба невесть какой древности. Не хватало только чего-то или кого-то на переднем плане. Бесконечные минуты Серега стоял, зажмурив один глаз и уставившись другим в видоискатель "Лейки" и придумывал этого кого-то. Ему до сердечных спазмов хотелось, чтобы здесь, в "золотом сечении" кадра возникла вдруг Надя в каком-нибудь простеньком ситцевом платьице... Но небесная канцелярия, как известно, скупа на чудеса.
      "Кто-то" возник внезапно. Это была девочка лет шести, отчего-то сильно похожая на Надю. Девочка в простеньком ситцевом платьице села посреди дороги и принялась играть с двумя куклами и плюшевым зайкой: крошила им салат из подорожника, варила суп из песка, укладывала спать, накрывая лопухом. Серега последний раз проверил экспозицию, навел резкость. Это был идеальный кадр. Уже нажимая кнопку, он услышал невозможный звук: звук автомобиля, мчащегося на приличной скорости. Скосил глаза: серебристый "мерседес", метров сто, не больше. Камера еще падала на асфальт, а он уже делал третий шаг. Никогда в жизни Улитка так не спешил. Когда тормоза только начали визжать, он уже летел в огромном, нечеловеческом прыжке, вышибая заигравшегося ребенка в кювет...
      Тормоза отвизжали. Девочка заплакала. "Все живы" - подумал Серега.
      - Ну и какого хрена, дядя, ты здесь подвиги, блин, совершаешь? - навис над Улиткой нагловатый долговязый тип в узких джинсах и безразмерной футболке. - Не видишь, что ли, - кино снимаем!
      Серега Мартынов по прозвищу Улитка медленно встал. Отряхнулся. Двинул в морду нагловатому. Медлительно, как в до зубовного скрежета затянутом рапиде, собрал останки "Лейки" в кофр. Ушел. Больше его в нашем городе никто никогда не видел.