Под конец всех концов выманила она у него такими хитростями немного денег, после чего он решил, что она уже не может ни в чем ему отказать; но нашему кавалеру пришлось отрешиться от этой мысли, ибо Лорета стала еще неприступнее, чем обычно.

В ту пору жил-был один бравый и ловкий откупщик, по имени Шатель, сведший с нами знакомство через служанку, каковая, по моему наущению, так расписала ему наши нужды, что, желая войти к нам в милость и удовлетворить страсть свою к Лорете, расщедрился он на несколько богатых подношений, чем весьма расположил нас в свою пользу. Шатель слыл за насмешника, коему были неведомы великие любовные восторги. Он избегал всего, что могло нарушить его покой, и не выносил, когда ему в чем-либо дважды отказывали. Зная его нрав, старалась я обходиться с ним сколь можно приветливее и так же поступала и моя племянница.

Однажды под вечер вернулись мы из города домой, разминувшись с Шателем, который только что от нас вышел, и в то же время заглянул к нам Вальдеран. Лорета взяла, по своему обыкновению, зеркало, дабы поправить прическу, а наша служанка, глядя на нее, принялась так хохотать, что та осведомилась о причине ее смеха. Но служанка, девица разбитная и от природы не притворщица, отвечала ей:

— Только что вышел отсюдова господин Шатель. А знаете, что он сделал? Вспомнив, что вы любите смотреться в это зеркало, взял он его и поглядел на свой… Да что тут много объяснять? Вы меня и так поняли.

После сих слов залилась она пуще прежнего, но тут Лорета, желая показать Вальдерану, слышавшему все это, великую свою стыдливость и замять нескромность служанки, совершила неслыханный поступок, а именно: притворилась она сильно разгневанной, схватила какойто железный предмет и разбила им зеркало, заявив, что не станет смотреться туда, где отражалась этакая пакость. Вальдеран, сдерживая улыбку, попрекнул Лорету за излишнюю раздражительность и сказал, что на стекле ничего не осталось от предмета, показанного Шателем; тем не менее он, несомненно, похвалил в душе поведение Лореты и порадовался тому, сколь благонравна его возлюбленная, ибо по речам ее можно было счесть за сущего ангела. По этой же причине он даже перестал позволять себе прежние вольности, когда просил ее облегчить его муки, и вообразил, будто не добьется от нее ничего, если на ней не женится; однако же, не желая еще налагать на себя столь тяжелые цепи, вознамерился он снова попытать счастья и изведать, не удастся ли ему покорить Лорету доказательствами безмерной своей страсти.

Шатель так обворовывал короля ради нашего обогащения, что были бы мы самыми неблагодарными женщинами на свете, если бы не оценили доброго его отношения; а посему пообещали мы удовольствовать его тем, на что он зарился, и Лорета, у коей раковина давно уже чесалась, охотно на то согласилась.

В ту самую ночь, когда милое ее девичество было при последнем своем издыхании, Вальдеран привел под наши окна одного приятеля-певца и попросил его спеть песенку под лютню, что помешало мне предаться покою, ибо я превеликая охотница до музыки. Желая его послушать, спустилась я в нижнюю горницу; но представьте себе тщеславие нашего влюбленного: он приказал кому-то из присутствовавших кликнуть его по имени, дабы мы знали, кто угостил или распорядился угостить нас сей серенадой. Но как мне было доподлинно известно, что пел вовсе не он, а к тому же почитала я недостаточным потчевать красавиц одними пустыми речами да музыкой, то велела я своей служанке сказать ему несколько теплых словечек. По окончании пения открыла она окно, а Вальдеран, полагая, что то была Лорета, поспешил подойти поближе; но, убедившись в своей ошибке, осведомился у служанки, где ее госпожа.

— Неужели, сударь мой, почитаете вы ее такой дурищей? — отвечала та. — Станет она полуночничать, чтоб послушать, как вы тренькаете на двух-трех паскудных кошачьих кишках? На черта ей нужна ваша пустая похлебка! Бренчите, сколько угодно, на мандурах и сискрах, на всяких гитарятах, фонарятах и шпинатах [21], Лорете нет до этого никакого дела. Коли вы о ней всю ночь мечты мечтаете, так и у нее, по-вашему, другой заботы нет, как о вас думать. Выкиньте это из головы: она спит теперь в своей постели, как миленькая. А ежели вам дорого ее здоровье, то прекратите эту трескотню, а не то вы ее разбудите: право слово, неважный гостинчик вы ей приготовили.

— Ах ты насмешница, — отвечал Вальдеран, — какой же гостинец более подобает ее достоинству, нежели музыка? Или тебе не ведомо, что это единственный дар, который подносят самым высшим божествам, дабы снискать их любовь и отблагодарить их за оказанную нам помощь?

— Здравствуйте-пожалуйте, — вскричала служанка, — так это вы Лорету-то принимаете за божество! Ну-тка, загляните ей в судно, и посмотрим, станете ли вы оттуда кушать: это вам не нектар и не тетка Амвросия. Не у вас ли в песне под конец поется, что ваше солнышко выглянуло из окна своего дворца; значит, вы меня за Лорету принимали, а тогда выходит, что я бросаю такие же жгучие лучи, как она, или разве что немногим похуже. Ночь дышит на ладан: ступайте-ка с вашей лютней домой, господин лютнериянец; вот вам мой добрый совет. А то это уже не серенада выходит, коли на дворе ясный день и любовь без всякой тайности остается.

— Если бы моя возлюбленная была такой же негодницей, как ты, — сказал он, — то я пришел бы в отчаяние: надеюсь, что она лучшего мнения о моей музыке.

— Этакий фофан, разрази господь, — заявила моя служанка, — что же, она крепче любить вас станет, коли послушает ваши куплетцы? Ни-ни, придись они ей даже по сердцу, то полюбила б она скорее того, кто их пел: а вы-то что за чудо такое совершили, какого другой сделать не сумеет? Самый несусветный олух может позвать лучшего что ни на есть певца, чтобы тот здесь песни горланил.

— Вовсе и не собираюсь добиваться голосом благоволения своей любезной, — отвечал Вальдеран, — с меня достаточно того, что я поручил другому выразить в песне мое обожание.

— Вот так здорово, истинное слово! — вскричала служанка. — Этак всякий, даже самый нечувствительный к любви человек может нанять подручного, а тот за него и скажет, что млеет не меньше вашего.

Наслушавшись ядовитых острот, отпускаемых этой ехидной, отчасти по моему наущению, и убедившись, что с ней только сраму наберешься, Вальдеран прекратил музыку и вернулся восвояси, а я пошла к племяннице, лежавшей в объятиях Шателя, с коим позабавилась она любовью под звуки лютни. Боясь вызвать его ревность, не обмолвилась я при нем ни единым словом насчет того, кто угостил нас сей серенадой; но на другой день переговорила с Лоретой и, приняв во внимание, что избранное мною для нее ремесло не всегда оберегает от нужды, надумала выдать ее замуж, а для этой цели изловить в свои силки пылкого Вальдерана, ибо почитала его за человека несметно богатого и надеялась окончить дни свои на покое в его доме вдали от житейских бурь, коих опасалась. Как только Лорета встретилась с ним с глазу на глаз, то заявила ему, что она без ума от его достоинств, но что он все же ошибается, если думает добиться каких-либо милостей, не сочетавшись с ней законным браком. Распаленный на сей раз страстью пуще прежнего, взял он лист бумаги и подписал обещание жениться, надеясь пока что попутаться с Лоретой; но когда он ушел, а она показала мне его грамотку, то не удовольствовалась я оной и сказала, что должен он повенчаться с нею в церкви честь честью или выложить кругленькую сумму, если хочет тайком насладиться ею. Но пока мы старались подбить его на то или на другое, сего раба божьего в один прекрасный день потащили на наших глазах в Фор-л'Эвек [22], где, сдается мне, сидит он и по сие время за то, что облапошил нескольких купцов и еще каких-то лиц. Узнав, что все его щегольство держалось на одних долгах, наплевали мы на него с высокого дерева и бросили в огонь его обещание за полной непригодностью.

В ту пору откупщик, насладившись вдосталь, охладел к Лорете и стал заходить к ней не в пример реже против прежнего, а потому и подарков стало меньше. Пришлось мне пустить к себе несколько других бравых молодцов, коим умудрялась я открыть наши нужды. Одни помогали нам кое-чем, другие — никак. Зато и Лорета обращалась с ними самым чудным образом: то выказывала им презрение, то отпускала на их счет насмешки, задевавшие их за живое. Но по большей части позволяла она себе за картами, шутя, отбирать у них все деньги без отдачи и делала это так мило и так уместно, что им было бы стыдно обижаться. Попадались простофили, коим хотелось потискать ее за грудь, как для того, чтоб показать ей красивый перстень на споем пальце и ослепить ее этим, так и для иного прочего.

Тут она тотчас же брала их за руку и говорила: — Ах, какая это дерзкая рука! Какая отчаянная! Лазает повсюду, куда влечет ее желание, и не боится в военное время забираться в неприятельскую землю; но я крепко держу ее, предательницу, и не отпущу ни за что без выкупа.

Затем, отобрав перстень, она добавляла:

— Ну вот, мы и довольны.

Если же фофан, уходя, требовал у нее назад кольцо, то она отделывалась смешками и говорила, что это выкуп за его руку.

— Не вы ли только что называли меня жесточайшим врагом и жаловались на свои муки? — щебетала она. — Вам следовало бы помнить, что мы с тех пор не заключали ни мира, ни перемирия.

Если спустя несколько дней он приставал к Лорете с той же просьбой и вещь оказывалась слишком ценной, чтоб так просто ее себе присвоить, то она возвращала ее с условием поднести ей другой подарок по его усмотрению. Когда же вещица бывала не из дорогих, то Лорета оставляла ее себе или заявляла, что она заложена, и тогда владелец был вынужден выкупать ее на свои деньги, если была у него к тому охота.

Немало проделывала она ради корысти и других хитростей и, не соблазняясь ни красотой, ни вежеством, ни приятностью, не оказывала никому особливого предпочтения перед другими. Я предостерегла ее, чтоб не забивала она себе голову подобной дурью, и вольный ее нрав побуждал ее следовать моему совету. Баловала она своими милостями только щедрых даяльцев, и то, чтоб достигнуть высших пределов любовного блаженства, надлежало им быть людьми скромными и неболтливыми, ибо желала она неизменно слыть добродетельной.

Выходила Лорета только по праздничным дням, а дома убирала волосы по-господски и выглядела такой миленькой, что придворные красавицы могли бы ей позавидовать. А потому один вельможа, по имени Алидан, проходя мимо нашего дома и увидав Лорету у окна в таком виде, счел ее прелестнейшей девушкой на свете и полюбопытствовал спросить, кто она такая. Узнав, что это Лорета, о коей уже рассказывали ему придворные, распалился он еще более, ибо слыхал не раз о доказательствах приятного ее ума.

Тотчас же задумал он сделать это прекрасное приобретение и, полагая, что я не уступлю ему Лореты ни за какую цену, положил ее похитить. Он приказал своим людям повсюду следить за нами и, когда я как-то под вечер отправилась в город, послал к нашему крыльцу карету: из нее вышел мужчина пристойной наружности и сказал Лорете, что я пошла не туда, куда говорила ей перед уходом, а к одному достойному кавалеру, у коего я ее поджидаю, и что ей надлежит сесть в карету и следовать за мной. По несчастью, была она в тот час совершенно одета, а потому не заставила себя уговаривать, тем более, что я действительно не раз хаживала к тому, кого ей назвали.

Когда карета подкатила к дому Алидана, новый Лоретин поклонник принял ее так, как вы легко можете себе представить. Хотя сначала не позволила она обманщику никаких этаких прикосновений, однако же, под конец всех концов, в рассуждении знатных его достоинств и учтивого приема, дала себя приручить. Я же между тем пребывала в большом беспокойстве и всячески старалась разведать, не находится ли она у кого-нибудь из тех, кто за ней волочился.

На третий день по исчезновении Лореты встретила я одного честного человека, указавшего мне место ее пребывания. Я, не мешкая, отправилась туда и, застав Алидана, сказала ему, что по полученным мною достоверным сведениям он похитил такую-то мою племянницу, жительствовавшую при мне, а потому я прошу извинить мою дерзость, если пришла спросить его, так ли это. Когда же он от сего отрекся, то я заметила ему:

— Государь мой, вот вам мое последнее слово: напрасно вы от меня таитесь, ибо Лорета попала в слишком хорошие руки, чтоб мне вздумалось брать ее назад. А зашла я единственно, дабы сказать вам, что вы напрасно прибегали к обману и насилию, так как, попроси вы меня, я отдала бы вам ее по доброй воле.

Услыхав такие мои вольные речи, признался он во всем, а затем приказал выдать мне вознаграждение, коим я удовольствовалась, и повел меня к Лорете на заднюю половину. Лорета извинилась передо мной и объяснила, что не имела никакой возможности подать о себе весть. Мне было очень тяжело лишиться ее общества, но необходимость заставила меня примириться. Алидан то посылал ее за город, то вызывал назад, причем ей зачастую приходилось жить не в его доме. Тут-то я навещала ее без всяких церемоний, и мы потихоньку от всех обделывали свои делишки! Хотела б я отложить столько тысяч ефимков, сколько раз я возила к ней молодых хватов, наслаждавшихся ее прелестями, в то время как тот, кто был одновременно ее господином и рабом, думал, что никто не может отпереть замка, ключ от коего он носил при себе.

Но как в конце концов надоедает каждому человеку есть каждодневно одну и ту же снедь, так и Алидан несколько поостыл к чарам Лореты; поскольку, однако, не хотелось ему окончательно расставаться с нею, а желал он вкушать без огласки и по прихоти своей от привычного блюда, то надумал выдать ее за Валентина, пожаловав старикашку кой-какими милостями, как бы в награду за прежнюю его службу. Валентин поселился с ней в замке неподалеку отсюда, куда я теперь и направляюсь, дабы предложить ей услуги некоего доброго откупщика, который в один день добьется от нее большего, нежели Франсион за три месяца. И, клянусь честью, он вполне того заслуживает, хотя бы уже потому, что любовь его вспыхнула в знаменательный момент и не иначе, как из чистого милосердия. Он впервые увидал Лорету в церкви, когда ее венчали, и, рассудив, что муж не сможет удовольствовать всех ее желаний, захотел из братских чувств пособить ему. Вы скоро увидите его в этих краях, ибо он вполне уверен, что я удачно справляюсь с его поручением, а потому, я чаю, уже выехал из Парижа.

Ну как, Франсион, удовлетворены ли вы теперь? Вот все, что я могу сообщить про вашу возлюбленную. Любите ли вы ее столь же пламенно, как и прежде?

— Я еще более предан ей, чем когда-либо, — возразил Франсион, — и не будь в деревне так свежа память о некоторых дурачествах, в которые меня замешали, я вернулся бы туда и покорностью, а также дружескими услугами достиг бы у Лореты гораздо большего, нежели ваш прелестный откупщик своими деньгами, на каковые вы возлагаете все надежды. Станет она любить всякого дурака, чьи пистоли ей милее самого человека; да к тому же не может быть у него никаких достоинств, раз он, простите за выражение, откупщик.

— Ах, любезный мой друг Франсион, — продолжала Агата, — не я ли вам говорила, какую власть имеют деньги над душой Лореты?

— Говорили, но она все же женщина, — отвечал Франсион, — а потому чувствительна к удовольствиям, которые может доставить кавалер, обладающий приятными совершенствами. Возможно, что, желая перехватить несколько дукатов, она станет жертвой вожделений какого-нибудь болвана, но не успеет испариться содержимое его кошелька, как испарится и любовь, которую она притворно ему выказывала. Можете пакостничать, Агата, сколько душе угодно, но как только начинка моего шлема оправится от ран, я тайком навещу свою возлюбленную и получу от нее все, что пожелаю.

По окончании сего разговора Агата распрощалась с собеседниками и уселась в повозку, в коей совершала свое странствование, а затем покатила к жилищу племянницы, отнюдь не намереваясь осуществить то, чем грозила Франсиону, ибо решила тайком от него оказать ему всяческую помощь, а откупщику дать отставку.

Эти презренные люди, они всегда готовы служить тому, кто даст или обещает дать больше. Однако же не видать, чтоб достигали они благосостояния, и жизнь их — сплошное сплетение бедствий, что не мешает им, благодаря врожденной бесчувственности, испытывать веселость, впрочем, совсем недобронравную и нисколько не похожую на ту, которой предаются люди праведной жизни. Мы слышали здесь непристойные речи Агаты: но того требует правдивость комедии, ибо надлежало правильно изобразить персонаж, представленный старухой.

Все это не только не может привлекать нас к пороку, но должно отвращать от него, поскольку он проходит перед нами во всех своих гнусных красках. Мы видим здесь то, что некоторые принимают за наслаждение и что на самом деле является грубым развратом, коего благоразумные люди всегда будут остерегаться.