Что-то пришло на мобильный факс. Экран высокого разрешения, миллионы оттенков серого... почти такого же хорошего качества, как фотография. Потрясающе. Все эти устройства... просто потрясающе. И особенно сейчас, когда они мчались на север через всю Германию... телефон соединял его с прошлым. Пи-Джей уже заказал билеты на самолет, но Тимми настоял на том, чтобы поехать на поезде, хотя при этом у него оставалось всего три часа, чтобы подготовиться к следующему концерту.

— Доставь мне удовольствие, Пи-Джей, — сказал Тимми, — ты же знаешь, как я люблю поезда и железные дороги...

Едва войдя в вагон, Тимми принял валиум и ушел спать в свое купе. Заснул он мгновенно. Памина поехала с ними: уставшая, замкнутая, но все равно отметавшая всякие предложения вернуться домой, к папе с мамой. Всю дорогу до Мюнхена она сидела, молчаливая и подавленная, а потом тоже приняла несколько таблеток и легла спать. Они все ехали в одном вагоне, где с обоих концов коридора стояло по телохранителю. Кажется, впервые с тех пор, как Хит прилетела из Таиланда, они вот так сидели все вместе, ничего не говорили и просто смотрели, как за окном пролетает ночь.

И тут зажужжал мобильный факс.

— Это скорее всего моя мама, — сказала Хит. — Все никак не наиграется со своим факсом...

Пи-Джей взглянул на бумагу, выползшую из аппарата. В лунном свете было видно, что это не текст.

— Это картина... похоже... да, это новая картина Лорана МакКендлза! — сказал Пи-Джей. — Вот же работает человек...

Обнаженная женщина лежит на полу у распахнутого окна, за которым льет дождь. У нее на груди, прямо над сердцем — татуировка. Еще одно сердце, пронзенное колом, и три капли крови. Кожаная куртка брошена на пол, усыпанный осколками разбитого дешевенького магнитофона, с какими мальчишки шляются по подворотням. На стене, — постер с рекламой последнего альбома Тимми Валентайна «Vanitas»; на постере Тимми стоит перед картиной Лорана МакКендлза, первой из серии о мертвых желтых женщинах... а сбоку, на дальней стене, — тень человека, который присутствует в комнате, но которого на картине не видно... может быть, тень самого Лорана МакКендлза, который был там, когда совершалось убийство... и в то же время его там не было... и да, конечно же, тело женщины — полностью обескровлено...

— Забавно смотрится. В черно-белом изображении, — сказала Хит, отрывая листок. — Смотри... там еще один лист... что-то написано от руки.

Хит и Пи-Джей.

Ну как, вы уже насладились этой презренной копией? Я закончил картину, и теперь хочу лечь, и заснуть, и проспать миллион лет. Я просто в восторге от предложения Коркорана. Лишние деньги — они никогда не лишние. Тем более что я бы хотел на какое-то время завязать с работой. Я просто забьюсь в свой плавучий дом, включу двигатель и уплыву... куда-нибудь. Например, в Индонезию... очень даже милая страна... и там все примитивнее, чем здесь. Или, может, в Борнео. Бля, да хоть в Новую Гвинею. Кстати, не там ли сожрали одного из детей Рокфеллера? Вы меня представляете среди дикарей-каннибалов? «Миштер МакКендлза откинул копыта». Великолепно, мать твою за ногу. Тот, кого коснулась десница Господня, уже никогда не станет таким, каким он был раньше. Вы же знаете, что я сумасшедший, да? Может быть, раньше я и притворялся, но теперь-то уж точно сошел с ума. Юппиии-йей-йя! Скучаю, люблю, Лоран МакК.

— О как, — только и смог сказать Пи-Джей.

— Надеюсь, с ним все в порядке, — сказала Хит. — Но, знаешь, он был одержим Эйнджелом. Временами казалось, что у него в голове не оставалось вообще ничего от Лорана, один только Эйнджел.

— Тогда я уже вообще ничего не понимаю. Почему ты хранишь этот амулет? Тебе надо избавиться от него. Смой его в унитаз или выброси в окно.

— Не могу. Я тоже им одержима время от времени; ему нужно куда-то добраться, и мне иногда кажется, что я — всего лишь поезд, а он — пассажир, оплативший полную стоимость проезда, чтобы быть уверенным, что он сможет доехать туда, куда нужно.

— Но это же не похоронный поезд. И мы не несемся на всех парах к Перевалу Кассандры. — Он хотел рассмешить ее, но она не видела этот фильм. — Кстати, ты знаешь, что мы видим Тимми в последний раз... он подписал с Гилером договор, что на концерте в Бангкоке он мистическим образом исчезнет в облаке дыма.

— Зачем?

— Господи, кто бы знал. Объемы продаж... какие-то статьи в «Weekly World News»... никто не знает.

— Но ведь Тимми больше не надо исчезать каждые пару десятков лет. Ему больше нечего прятать. Он постареет. Он...

— Знаю. Но на этот раз действо с исчезновением связано с его собственной безопасностью; все завязано на деньгах, на самых обычных деньгах.

— И что Тимми думает делать потом?

— Кто его знает. Может, захочет опять поменяться с Эйнджелом Тоддом.

— Не шути с такими вещами...

— Я и не собирался...

— Тс-с-с.

Было самое время заняться любовью, что они и сделали; но потом, когда все закончилось, Пи-Джей задумался — почему то, что когда-то казалось таким волшебным, почти сверхъестественным, вдруг становится совершенно обыденным, даже формальным. Они оделись и сели у окна. Поезд подходил к станции в каком-то маленьком городке, где они должны были сделать остановку. Пи-Джей пришел к выводу, что всему виной — этот чертов амулет. Амулет встал между ними. Как будто их любовь была электрическим током, а амулет замыкал его на себя.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала Хит. — Но ведь это не навсегда. Когда-нибудь страх пройдет.

— Все это так странно... Помнишь, в Узле, когда мы победили Симону Арлета и все ее демонические силы, тогда у нас у всех были магические способности... у меня — видение... у Тимми — силы теней... сегодня мы тоже победили вампиров, но теперь мы обычные люди.

— У нас есть магия... статуэтка, святая вода.

— Да, но это всего лишь вещи. Магия уже не идет из нас самих. Лоран МакКендлз написал свою последнюю картину, так что вдохновение покинуло и его. Твой ajarn умер. Никакой магии не осталось. Даже в том, как мы занимаемся любовью, — добавил он с горечью.

— Значит, — сказала Хит, — нам надо снова ее найти.

— Но где?

— Где ты нашел свою магию в последний раз?

— Где-то там. В одиночестве. В пустоте. Но пустоты больше нет.

— На твоем месте я бы не была так уверена, — сказала Хит, и Пи-Джей понял, что она права. Та пустота была страшной, и он не был уверен, что ему хватит смелости, чтобы вернуться туда, назад, в эту пустошь. В конце концов, он уже не тот мальчик, каким был когда-то. Респектабельные владельцы галерей не бродят полуобнаженными по лесам в поисках своего счастья. Ну, может, и бродят, но только в каком-нибудь лесопарке, с экземпляром «Железного Джона» в портфеле. "Где тот ребенок, которым я был? — Пи-Джей усмехнулся. — Господи, кажется, я превращаюсь в мудацкого яппи. Или даже еще хуже — как это там называется — дзиппи — такое вот сокращение от zen inspired professional pagans, профессиональных язычников, вдохновленных дзеном. Ох-ренеть. Как такое возможно, чтобы доход, исчисляемый шестизначными цифрами, испортил человеку душу за какие-то год-два? А с Тимми все должно быть еще хуже — у него этот доход исчислялся уже семизначными цифрами. Или еще больше, — подумал Пи-Джей, — если принять во внимание, что он наверняка сделал какие-то накопления за эти девятнадцать с половиной веков".

— Пи-Джей? — тихо позвала Хит.

— Да?

— Мы можем попробовать еще раз, если хочешь.

Она улыбнулась ему, такая красивая в лунном свете. Ее глаза сияли, и она была так печальна, и хотя ее губы источали манящее наслаждение, он не смог сдержать слез.

Они опять занялись любовью, но даже на пике наслаждения Пи-Джей смотрел на луну и мучился вопросом, как вернуть себе силу видения.

В этом кошмаре не было страшных чудовищ. Это был сон пустоты, абсолютной, всепоглощающей пустоты — Vanitas с последнего альбома Тимми Валентайна. Вакуум. Бездна. Великое ничто. Самое страшное, что только может быть в этом мире.

Она проснулась от собственных криков.

И совершенно одна.

У Памины было отдельное спальное купе. Да, целое купе для нее одной. Прямо между купе Тимми и Пи-Джея с Премхитрой. Она не включила лампу; серебристый свет луны заливал тесное пространство. На спальном месте, которое располагалось прямо над ней, грохотал багаж. Поезд въехал в туннель: внезапная тьма, которая поглотила все, вернула ее в кошмар сна; так что Памина едва удержалась, чтобы не закричать.

Она, может, и закричала бы, если бы не услышала шепот.

Памина, Памина.

Это был голос Тимми Валентайна, но не того, который спал в соседнем купе. Ну вот, опять... Словно падение в бездну ада, как будто с нее не достаточно тех похорон... словно она снова смотрела на то, как они обращают ее тетю Амелию в горстку праха... это горькое чувство, что все ее предали, не дали ей сделать то, чего она так хотела... о чем мечтала всю жизнь...

Памина.

Зачем он вернулся, этот голос? Чтобы мучить ее?

Зачем?

Они выехали из туннеля, лунный свет снова залил купе. Из окна открывался вид на реку. На другом берегу виднелись ряды невысоких промышленных зданий, дымивших в ночи. Поезд ехал бесшумно и мягко, словно все это происходило во сне. Может быть, я еще не проснулась по-настоящему, подумала Памина, может быть, мне просто снится, что я проснулась там, в том кошмаре...

Памина, я все еще здесь, я жду тебя.

Я не верю тебе, мысленно проговорила она. До сих пор мне все врали. Всегда.

Разве я тебе лгал? Я говорил, что покажу тебе ад. Одержимость. Восторг. И смерть. Ты видела все этой ночью.

Но не так, как это должно было быть! Это должна была быть моя одержимость, моя смерть, мое воскрешение, мой восторг, а что ты мне показал... отношения тети Амелии с Тимми Валентайном за тридцать лет до того, как я появилась на свет, и все их секреты, их темные тайны... это она познала восторг и смерть, она, а не я...

Это было лишь предвкушение, Пами. Ты ведь еще не взяла амулет?

Я не смогла. Леди Хит забрала его у меня и теперь постоянно носит его с собой.

А почему бы тебе не пойти и не взять его прямо сейчас?

Но я разбужу ее...

Нет, ты ее не разбудишь. Она спит. А ты разве не знаешь, что, когда человек спит, он мертвый для этого мира?

А что делать с Пи-Джеем?

А-а, он куда-то вышел. Пытается отыскать свое детство или что-то в этом духе. Давай, Памина, надо забрать амулет как можно скорее, а то будет поздно... я не могу быть здесь вечно... если никто не придет, мне придется уйти.

Уйти — куда?

Тебе лучше не знать.

Памина села, натянула на себя розовое кимоно, которое ей дала леди Хит, потом осторожно открыла дверь и выглянула в коридор. Там никого не было. Хотя нет, там был телохранитель, но он спал, сидя прямо на полу, привалившись спиной к двери туалета, в руке — непогашенная сигарета. Памина вышла в коридор и высунулась в открытое окно, вдыхая свежесть прохладного ветерка. А уже в следующее мгновение она осторожно надавила на ручку двери, ведущей в купе Пи-Джея и Хит. Голос был прав: Пи-Джея не было, а Хит крепко спала — она даже не потрудилась опустить кресло, чтобы получилось спальное место. Откидной столик тоже не убрали. На столике лежал какой-то листок — что-то очень похожее на картину, но скорее всего это была фотография. Мертвая азиатка, лежащая на полу под открытым окном. Проливной дождь заливает грязную комнату. На стене — постер с Тимми Валентайном.

А еще там лежали открытая сумочка «Louis Vuittone», карманное зеркальце, неплотно закрученный пузырек с жидкостью для снятия лака с ногтей... запах грушевых леденцов смешивался с ароматом «Obsession» от Кельвина Кляйна... Памина не смогла устоять, чтобы не залезть в сумочку и не покопаться там... хотя она с пренебрежением относилась к высокой моде, она признавала, что все эти стильные брендовые вещички действительно подходили для леди Хит, соответствовали ее имиджу... дорогие и в то же время — дерзкие... элегантные и вместе с тем — озорные...

Хит мирно спала, свернувшись калачиком на трехместном диване, прямо в одежде, и, да, амулет висел у нее на шее, а ее глаза метались туда-сюда под закрытыми веками, как это обычно бывает, когда человек спит и ему что-то снится.

Памина!

Она взяла карманное зеркальце, и мальчик был в нем, дразнящий... преследующий ее... источающий животную сексуальность... она практически чувствовала его запах, вырывавшийся наружу прямо сквозь зеркальную поверхность... и сам мальчик тоже как будто вышел из зеркала... отражение, парящее над стеклом... это все по-настоящему? Или просто какой-то трюк наподобие голографии?

Я здесь, произнесла она мысленно.

Впусти меня в свое сердце, Памина. Все остальные, они тебя только трахали, а я буду тебя любить. Я никогда тебя не предам. Я подарю тебе эту тьму, к которой ты так стремишься. Я передам тебе дар крови. Я...

Хит зашевелилась во сне. На мгновение приоткрыла глаза, простонала:

— Нет, нет, я хочу досмотреть сон...

Памина уронила зеркало. Оно упало на пол и разбилось. Осколок стекла вонзился ей в ногу. Она наклонилась, чтобы вытащить его, и увидела, что ангел по-прежнему там, теперь уже — в осколках... сумрачный... крошечный... двадцать ангелов в двадцати осколках... и еще там была луна... двадцать лун и двадцать смеющихся ангелов. Она отскочила назад. Хит опять застонала.

Интересно, что же ей снится, подумала Памина.

Эй, Хит, Хит, Хит...

Я снова в тебе, и ты опять видишь тот мир, который вижу я, и, видишь, я снова лечу, лечу на крыльях ворона, сквозь холодный воздух кентуккских гор, да, мои крылья — это и есть ночной ветер. Вдохни его запах, попробуй его на вкус, этот чистейший, пронзительный, кровавый воздух. Да, ты можешь почувствовать все это вместе со мной, ты можешь лететь вслед за мной, если не телом, то взглядом — глазами, что мечутся под закрытыми веками, во тьме пещеры, которая есть твой череп. О Хит, Хит, Хит, слушай их, ночных птиц. Детей ночи. Их щебет, щебет, щебет, щебет.

Это лишь второй день моего обращения, а я уже чувствую, что должен покинуть свой земной дом, который лежит сейчас прямо подо мной, потому что все те, кого я здесь любил... ну, я убил их... их всех... и уже ничто не тянет меня назад, сюда, в Вопль Висельника. Я вернулся туда, где родился, и понял, что это не моя земля, она мне не родная... я узнал, что мне вовсе не обязательно лежать в этой земле в ожидании очередного заката... моя родная земля — она где-то, но только не здесь... и я направился... на запад... по-моему, на запад... вслед за рассветом, на который я больше не мог смотреть.

Следующим был Голливуд. Столица сбежавших детей всего мира, и именно здесь я начал терять то, что было во мне от прежнего Эйнджела, и обретать новую личность. Как прекрасны здесь ночи, полные шума и блеска неона, визга рекламных песенок, которые постоянно держат тебя в состоянии готовности к чему-то... этот пульс, бьющийся под жужжащее бзз-бзз словно туча москитов, он словно плавится от жара жидкого пламени, что проносится сквозь миллионы потоков крови... но нет... этот крик крови ты слышишь всегда, он зовет тебя, этот щекочущий голод где-то в глубине живота, и если бы только живот урчал, требуя крови, но ведь, кроме него, есть еще и душа... я пробовал разную кровь... осторожно... я узнал, что самая худшая — кровь бомжей, они вообще не следят за собой; я никогда не пил столько их крови, чтобы убить...

Хочешь посмотреть, как я убиваю? Я покажу тебе чуть позже. Потому что в тот миг, когда человек умирает, его кровь становится наисладчайшей и в то же самое время — бесконечно горькой. Да, я направился в Голливуд лишь потому, что мне нужно было находиться среди людей, которые любят меня. Меня так долго никто не любил. А потом я увидел «валентай-номобиль», он ехал по бульвару Санта-Моника, и я подумал: вот он Тимми, уезжает куда-то в ночь... я подумал, что надо сказать ему, что я здесь, хоть мы и поменялись местами, мы все равно не можем расстаться с ним окончательно, ты знаешь, что я имею в виду.

Было уже три или даже четыре часа утра, и я собирался укрыться в куче мусора, которую использовал вместо гроба, но тут лимузин остановился, кажется, за рулем был Руди, но он не видел меня, Тимми сидел на заднем сиденье и смотрел телевизор, ну или видео, я не знаю. На бульваре не было ни души. Бездомные дети разбрелись кто куда по своим укрытиям. Фонари гасли один за другим. Нет более пустынного места, чем Голливуд среди ночи.

Я подумал: вот я сейчас спущусь вниз, подойду и скажу: привет, Тимми, это я, я теперь вампир — если ты вдруг не знал, — надеюсь, что у тебя все зашибись, у меня тоже вроде бы все неплохо, вроде как-то живу, ха-ха. И я спикировал вниз, на крышу... я был черным вороном... я расправил крылья и закричал: Тимми, Тимми... я звал его на языке тьмы... но, знаешь, он меня не слышал.

Я звал его, а он сидел там, внутри, весь в своем чертовом телевизоре, и тогда я облетел вокруг машины, чтобы посмотреть, что его так увлекло, но это был всего-навсего клип Майкла Джексона, и я бился крыльями в пуленепробиваемое стекло, и он обернулся, посмотрел на меня и тут же отвел глаза... но за этот короткий миг, пока я видел его глаза, я прочел его мысли: «Да... может быть, это он... может быть...» А потом: «А, ну его».

Он больше не слышал музыку ночи.

Он стал глухим.

Ладно, сказал я себе, тогда мы пойдем каждый своим путем. Он вернется к себе домой, в особняк на Голливудских холмах, ляжет спать и будет видеть сны... теперь он может видеть сны, а я — нет... и, может быть, когда-нибудь я приду к нему... я буду биться в его окно крыльями — о стекло, и звать его... тихо-тихо... так, что он сам позовет меня...

Господи, неужели я хочу убить своего творца?

Вот дерьмо.

Я метался в ночи. Голливуд, Сансет, Вайн, Кауенга, Стрип, Санта-Моника, я узнал их недавно, всего пару недель назад, и до сих пор никого не убил. Все эти трупы в Вопле Висельника... это было совсем другое... те люди... они меня предали, наверное, поэтому мне было так легко убить их всех... а эти люди на улицах — я не имел ничего против них. Я брал у них ровно столько, чтобы мне хватало сил на ночные полеты. Были, конечно, такие, кто меня раздражал и злил. Например, те, кто хотел, чтобы я у них отсосал. Они получали гораздо больше, чем просили. Когда становилось совсем тяжело, всегда можно было найти человека, полного крови, как материнская грудь — молоком. Я пил их кровь, чтобы жить самому. Но я их не убивал. Не то чтобы мне было совсем уж противно с парнями. Не сказал бы, что мама и Бекки испортили меня настолько, что я мог теперь пить только женскую кровь... вообще-то я знал, что я их завожу, их милые киски буквально сочились, потому что я классно трахался... и всегда буду. Знаешь, я люблю Тимми. Он меня создал. Но все это исключительно на духовном уровне. Он отдал мне половину своей души, а я отдал ему половину своей.

Вот почему я не могу оставаться в стороне, и именно из-за этого я стал снова его преследовать. Он дружит с людьми, которые мне симпатичны, особенно — Пи-Джей, который, кстати сказать, изменился с тех пор, как вернулся из Таиланда, и Хит, которая показывается, как ясно солнышко, едва ли не раз в месяц и всегда безмятежна и замечательно выглядит. Я начал скитаться вокруг Голливудских холмов и наткнулся на Пи-Джея как раз перед открытием его галереи. Я смог войти в галерею, даже не будучи приглашенным... ну, там над входом — огромная вывеска, на которой написано: «Добро пожаловать»... чем же не приглашение... хотя, признаюсь, я схитрил... но зато я вошел в галерею, хотя она была закрыта... превратился в мышку и проскочил под дверью... наверное, было бы лучше просочиться туманом в замочную скважину, но я пока еще не освоил этот трюк.

Пи-Джей работал допоздна. Я слышал, как он бормотал себе под нос что-то вроде: «Ебучее открытие. Надо забацать что-то действительно оригинальное... можно, конечно, не геморроиться и устроить что-нибудь в индейском стиле, но сейчас все так делают... а как все мне не хочется...»

Если бы я умел рисовать...

И вот что я придумал: прекрасный вечер, пара десятков моих картин в абстрактном стиле, в каждой из них — скрытый сексуальный подтекст, и все они написаны кровью.

Кровью людей с улиц...

Я стоял и смотрел на Пи-Джея под покровом теней, а он не видел меня, потому что когда-то у него были способности чувствовать таких, как я, но теперь он потерял эту силу или растратил ее всю на этот мини-армагеддон, который они устроили в Узле, штат Айдахо.

Хотя иногда мне казалось, что он все-таки чувствует мое присутствие, особенно когда он вдруг замирал, и внимательно прислушивался, и осматривал каждый угол, — тогда мне приходилось прятаться еще глубже в тень. Может быть, на самом деле он не совсем потерял свою магию. Она по-прежнему в нем, где-то внутри, как я внутри этого сраного амулета, и она тоже рвется наружу... только ей не дают выйти...

Я был весь в размышлениях, может быть, я смогу подобрать какой-нибудь вариант, что-то совсем уже необычное, чтобы помочь ему в его поисках... чтобы сделать открытие галереи как раз таким, каким ему хочется, диким, и сумасбродным, и ни на что не похожим... может быть, я сумею найти человека, который напишет все эти картины кровью... может быть, может быть, может быть...

Ты все еще слушаешь, Хит Хит Хит Хит?

Я понял, что должен найти для Пи-Джея прекрасного, сумасшедшего, гениального художника, который смог бы... ну, ты понимаешь, что я пытаюсь сказать. Знаешь, Хит, ведь это ты привела меня к Лорану МакКендлзу... я последовал за тобой в Бангкок...

Хит Хит Хит

Знаешь, как просто летать на «Боинге»? Стать каким-нибудь домашним животным, которых перевозят в багаже. Из Бангкока в Лос-Анджелес возят таких экзотических животных... Можно стать ягуаром, или тапиром, или... да, я знаю. Это контрабанда. Но можно стать простой мышкой, притаившейся в дамской сумочке. Можно спрятаться в этом огромном кармане сиденья... например, в первом классе, из настоящей кожи, где очень даже просторно. В конце концов, можно просто лететь вслед за лайнером в образе ворона на волнах ветра.

Я последовал за тобой. Я постоянно был рядом. Мне очень понравилось, как ты улыбаешься. А ты меня не замечала. Я даже ни разу тебя не укусил. До тех пор... ну, ты знаешь. Я не хочу пить кровь друзей, разве что если мне волей-неволей приходится это делать.