Александр Солженицын
      Знают истину танки!
      киносценарий
      для экрана
      переменной формы
      Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А:
      П а в е л Г а й, Т-120
      П е т р К л и м о в, Т-5
      И в а н Б а р н я г и н, летчик, Герой Советского Союза
      В л а д и м и р Ф е д о т о в, Р-27, студент
      В и к т о р М а н т р о в, его одноделец
      А л е к с а н д р Г е д г о в д, Ы-448, "Бакалавр"
      Ч е с л а в Г а в р о н с к и й, Р-863
      Г а л а к т и о н А д р и а н о в и ч, хирург
      Д е м е н т и й Г р и г о р ь е в и ч М е ж е н и н о в, ботаник
      Е в д о к и м о в, полковник
      Т и м о х о в и ч, бригадир
      П о л ы г а н о в, бригадир
      К и ш к и н, Ф-111
      Б о г д а н, глава бандеровцев, Ы-655
      М а г о м е т, глава мусульман
      А н т о н а с, литовец
      Х а д р и с, ингуш
      Ю р о ч к а, молодой врач
      Пожилой н о р м и р о в щ и к
      А у р а, литовка
      С-213, секретарь прораба, лагерный скрипач
      К о к к и А б д у ш и д з е
      В о з г р я к о в, С-731
      Ч е р е д н и ч е н к о, майор, начальник ОЛПа
      Н а ч а л ь н и к о п е р ч е к и с т с к о г о о т д е л а
      С т а р ш и й о п е р у п о л н о м о ч е н н ы й
      Б е к е ч, лейтенант, начальник режима
      Н а ч а л ь н и к К В Ч
      Н а ч а л ь н и ц а с а н ч а с т и
      Н а д з и р а т е л ь с у г о л ь н ы м л и ц о м
      Н а д з и р а т е л ь - "морячок"
      П о л и т р у к
      П р о р а б
      Д е с я т н и к
      Заключенные Особлага в номерах.
      Надзиратели. Конвойные офицеры, сержанты, солдаты. Танкисты.
      Во вступлении и эпилоге:
      М у ж
      Ж е н а
      А л ь б и н а
      Оркестранты, официанты, Курортная публика.
      Значок "" означает монтажный стык, то есть внезапную полную cмену кадра. В остальных случаях подразумевается, что последующий кадр получается из предыдущего плавным (панорамным) переходом.
      Надписи, начатые с левого края страницы, означают музыкальное и всякое звуковое сопровождение.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      УЗКИЙ (ВЕРТИКАЛЬНЫЙ) ЭКРАН.
      Кипарисы! Вытянулись!.. Исчерна-зеленые.
      У их подножья - снование маленьких людей. Далеко за вершинами скалистые горы в клубящемся туманце.
      ШИРОКИЙ ЭКРАН.
      Курортная аллея под ними. Газоны. Стволы и стебли знают свое место.
      И все же хорошо...
      Идут курортники нам навстречу в веселом пестром легком. В чалмах самодельных. Защитных очках. И с мохнатыми полотенцами.
      Шуршит под ногами гравий. Обрывки неясные речи. Звук подъехавшего автомобиля.
      Из "волги" выходят - Дама со слишком золотистой прической, ее Муж в чесучевом костюме, Девушка и Мантров, подобранный, довольно молодой. Они заперли машину и идут по аллее то в тени, то на солнце. То сквозь тень, то сквозь солнце.
      Свисают ветви с бледно-розовой ватой цветов.
      Они идут мимо киоска сувениров.
      Мимо скамей, где отдыхают грузные курортники и грузные дети.
      Открывается крутой откос наверх. По откосу - широкие ступени, декоративный кустарник.
      Они поднимаются. Вверху - веранда, парусиновые пологи над ее пролетами. Над входом надпись: Ресторан "Магнолия".
      оттуда доносится музыка.
      Муж дамы:
      - Ну как, Виктор? Выдерживаешь?
      У Виктора сдержанная, но располагающая улыбка, ясный взгляд. То ли рассеянность, то ли растерянность:
      - Не знаю. Еще не могу привыкнуть. Золотистая дама:
      - Ах, Витенька! К хорошему люди привыкают легко! К хорошему мы вас быстро вернем. Правда, Альбина?
      Девушка в той поре,когда всякая хороша. Мило-диковатая прическа. Улыбается вместо ответа.
      ресторанная музыка ближе и громче.
      Они уже - под шатром веранды. Белизна и сверкание столов.
      Есть свободный, они садятся.
      В прозор между балюстрадой и пологом - вершинки кипарисов где-то близко внизу, а за ними - море, море... Беленький пассажирский катерок.
      веселенькая разухабистая музыка.
      Муж
      - Нет! Поразительное и удивительное не что Виктор там был, а что он оттуда вернулся! Невредимым!
      Дама:
      - Страдалец! Чего он там натерпелся! И ничего не хочет рассказать!
      Мантров смотрит ясными глазами, улыбается умеренно:
      - К сожалению, я ничего не помню. Я - все забыл...
      Море - во весь экран, лишь край полога наверху, колонка веранды. И внемлющий профиль девушки:
      - Но сейчас-то вам - разве плохо?
      только голос его:
      - Хорошо бесконечно.
      Море. И профиль девушки.
      В кадр входит плечо и темя официанта, наклонившегося к их столу:
      - Антрекот - два, фрикассе из лопатки - раз... Суфле лимонное четыре...
      Голова Мантрова запрокинулась, кадык ходит по горлу:
      - Будто в насмешку...
      Общий вид ресторана. Чистая кушающая публика. Дородные официанты просторными проходами снисходительно разносят подносы. Две пары покачиваются между столиками. На эстраде - маленький оркестр: струнные, саксофонист, ударник.
      бесшабашный мотивчик. Голос Мантрова:
      - Будто в насмешку вот такой же оркестрик по воскресеньям играл и там...
      Скрипка и виолончель и движущиеся их смычки остаются резкими. Остальные инструменты и все оркестранты расплываются...
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но резко звучит все тот же, все тот же распущенный мотивчик. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И проступают четверо оркестрантов в черных спецовках, и черных картузиках. Над козырьками картузиков, выше сердца на спецовках и над левыми коленями у всех - белые лоскутки с черными номерами. У первой скрипки, одутловатого парня с добродушным видом, - номер С-213.
      Стулья оркестра - на маленьком сколоченном возвышении около квадратного столба, посреди огромной столовой, где в два ряда идут такие же столбы. И тесовые грубые ничем не покрытые столы - в четыре долгих ряда. И за каждым столом - по десятку заключенных, лицами к нам и спинами к нам (меж лопаток у каждого - тоже лоскут с номером).
      В проходах - тесно. Проталкиваясь среди приходящих и уходящих, одни заключенные несут деревянные подносы с полными мисками. А иные собирают пустые миски, накладывая их друг в друга горкой до двадцати. И из мисок, в каких остается,- выпивают, вылизывают остатки.
      Едящие. Грязная публика. Их плечи пригорблены. Лица - нетерпеливо голодны.
      Те - жадно заглядывают в миску к соседу.
      А тот пробует ложкой - пуста попалась ему баланда!
      Молодой парень снял шапку и крестится перед едой.
      та же счастливая подпрыгивающая мелодия. Только танцевать!
      И один сборщик пустых мисок подтанцовывает. Собирая миски, он неприлично подбрасывает зад то правым, то левым боком, горку мисок обнимая как партнершу. Лицо у него круглое, придурковатое. И все приемы юродивого. И одет он по-дурацки: сверх черной спецовки какая-то зеленая рваная жилетка, к которой приколот кумачовый бантик, как на первое мая. На спине жилетки и на груди мелом выведен тот же номер, что на фуражке: Ф-111.
      Обедающие смеются над ним:
      - Кишкин не унывает!
      КРУПНО.
      Парень наклонился над миской, весь ушел в жеванье голого рыбьего скелетика, свисающего у него изо рта. Тут на столе, между мисками, много наплевано таких костей. Вдруг чья-то рука со стороны трогает его ломтик хлеба, лежащий рядом. Парень вздрагивает и двумя руками ухватывается за свой хлеб. Но, подняв глаза, улыбается:
      это Кишкин хватал, теперь отпускает, его круглое лицо в улыбке:
      - Все вы такие. Пока вашей пайки не тронь, вы ни о чем не спохватитесь.
      И уже пританцовывает с пустыми мисками дальше. Вдруг поставил горку на край другого стола и наклонился к сидящим:
      - Ребята!..
      Его голова над столом и несколько обедающих. К нам лицом: Мантров, стриженный наголо, с номером над сердцем, как у всех, и Р-27, юноша с очень впалыми щеками, с быстрыми сообразительными глазами, необщим выражением лица.
      - Ребята! Если батька - дурак, а матушка - проститутка, так дети будут сытые или голодные?
      - Голодные!
      кричат ему, предвидя забаву. Мантров лишь рассеянно взглядывает, продолжая аккуратно есть. Р-27 остановил ложку, с интересом слушает, как и соседи. Кишкин разводит руками:
      - Разделите семь-восемь миллиардов пудов (прим.- "7-8 миллиардов пудов" - настрявший вдолбленный лозунг сталинских 30-х годов о советском обильном урожае) на двести миллионов человек. Сколько получится?
      И, обняв миски, приплясывая, исчезает из кадра. Он оставил недоумение. Все считают. Р-27 трясет за плечо сдержанного Мантрова:
      - Слышь, Витька, какая простая мысль! Ай да Кишкин! Я никогда не считал. Значит, это будет...
      Но Мантров не увлечен, он методично высасывает с ложки жижицу баланды. Р-27 оборачивается к соседу с другой стороны - к Р-863:
      - Пан Гавронский!
      У Гавронского - удлиненное лицо с тонкими чертами. Он тоже считал. Он говорит почти без акцента, но с затруднением:
      - Сорок пудов в год. Два килограмма в день. Даже на ребенка в люльке.
      С кривой улыбкой жалости он берет с тряпицы на столе свой кусочек хлеба.
      ВО ВЕСЬ ЭКРАН
      его ладонь с этой неровно обломленной ничтожной корочкой.
      всплеск наглой музыки!
      Невозмутимо пилит смычком одутловатый скрипач С-213.
      ЗАТЕМНЕНИЕ МЕДЛЕННОЕ.
      ба-бам! - оглушительно бьют железом о рельс.- Ба-бам!
      ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ КРУПНО.
      Рука в гимнастерке медленно бьет молотком о висящий качающийся рельс.
      На алом восходном небе - черный силуэт зоны: вышки черные по краям экрана, соединенные сплошным забором, над ним - заостренные столбы с фонарями и колючая проволока во много нитей. Черная.
      Зона медленно проплывает, как видна она изнутри.
      Одна вышка переходит в другую. И снова проволока. Потом полукругло вытянутые верхушки ворот.
      Ворота - выше забора. Они - двойные во всю их высоту. Простые, деревянные. Но что-то готическое в них. Что-то безысходное.
      Только тут смолкают мерные удары в рельс.
      Ворота распахиваются к нам.
      А МЫ ОТСТУПАЕМ.
      И видна теперь долгая прямая "линейка" - дорога, ведущая сквозь ворота. Ничем не обсажена, голая, меж бараков.
      На ней - три тысячи спин! Три тысячи спин по пять в шеренгу! В одинаковых черных курточках с крупными белыми лоскутами, пришитыми меж лопаток неаккуратно, неровно - номера! номера! номера!
      МЫ ПЛЫВЁМ
      над колонной, как над таблицей логарифмов.
      КРУПНО.
      Артистическая рука с кисточкой. И одна такая спина. Кисточка кончает выписывать номер: Ы-448.
      Человек поворачивается. Он выше окружающих, даже долговяз. Лицо худое. Пока тот же номер ему выписывают над козырьком шутовского картузика, он говорит:
      - Гран мерси! Вы очень любезны. Как сказал некий поэт: "Есть еще хорошие буквы - Эр! Ша! Ы!"
      За его спиной торопливое движение.
      голос:
      - Гедговд! Бакалавр!
      Ы-448 из-под кисти бросается догонять.
      Разведя полы своих черных курточек, пятерки арестантов отделяются от колонны и проходят раздельно на обыск.
      Пять надзирателей с голубыми погонами и голубыми околышами фуражек стоят прочно, расставив ноги, и в обнимку принимают и обхлопывают заключенных.
      Пройдя обыск, заключенные добегают к воротам и снова выстраиваются по пять.
      За воротами снова счет:
      - Одиннадцатая! Двенадцатая! Тринадцатая!..
      Названная пятерка отделяется от задней колонны и переходит в переднюю.
      А там - еще один пересчет.
      Кругом - оцепление автоматчиков. Автоматы наизготове. Угрожающие нахмуренные конвоиры.
      В строю - Гедговд. Он что-то заметил в стороне, просиял, тормошит соседей:
      - Посмотрите, посмотрите, бригадир! ЧЕслав! Гавронский! Скорее! Вон, где машины ждут каменный карьер.
      С ним рядом Р-863, тонконосый Гавронский, и бригадир Т-5, могучий парень, широколицый, курносый. Он поворачивается туда же:
      - Ну-у-у!..
      Они видят:
      в косом радостном свете восхода стоят два потрепанных ЗИСа с пустыми кузовами,передняя часть которых отгорожена железной решеткой. За решетками сидят на крышах кабин по конвоиру. Автоматы их до времени беспечно лежат на коленях, но уже и сейчас направлены дулами в кузова. Внизу, прислонясь к борту одного из ЗИСов, ждут в бравых позах остальные конвоиры. Они как будто застыли, фотографируясь. Станковый пулемет выставлен у их ног. Но где же их офицер?.. В кабине на командирском месте сидит и высунулась сквозь окошко дверцы большая овчарка. Умная злая морда. Оскаленные зубы. Смотрит на нас,
      на колонну заключенных. Длинный Гедговд в строю поднимает длинные пальцы:
      - Ах, как забавно! Страна восходящего солнца!
      Опять тот же живописный неподвижный снимок - конвоиры залиты утренним солнцем. И собака не поведет головой.
      Бригадир Т-5 усмехается:
      - Сторонники мира!
      Они трое, рядом. Гавронский впился в увиденное. Его лицо опалено шляхетским гневом.
      Аккорды 12-го этюда Шопена доносятся как ветерок. Он шепчет:
      - Да-а... Они - за мир!
      Конвоиры, ЗИС, собака высунулась. Никакого движения. Фотография!
      ... Они - сторонники мира! Такого мира, чтоб автоматы и собаки были у них, а мы...
      траурные ритмы. Тихо, во настойчиво.
      Долгая колонна заключенных, руки за спину, головы опустив, тянется уныло, как на похоронах. В двадцати шагах от нее слева и справа - автоматчики, колонной по одному, в разрядку.
      МЫ ПОДНИМАЕМСЯ
      Колонна и автоматчики видны нам сверху. Длинные черные тени от невысокого солнца.
      И не одна эта колонна, а много их, расходящихся степными дорогами от главных ворот.
      И весь лагерь сверху - прямоугольник, обнесенный забором и вышками. Внутри еще заборы в зоны, бараки, линейки и ни деревца.
      МЫ ОПУСКАЕМСЯ
      к одной из выходящих колонн, к другим воротам.
      Эта колонна - женщины... С такими же номерами на груди, на спине, на шапке, на юбке. В таких же платьях и телогрейках, забрызганные глиной, штукатуркой.
      ВЕСЬ КАДР БРЫЗГАМИ РАЗЛЕТАЕТСЯ.
      Это - брызги щебня от камня,
      от молота, опускаемого черной рукой заключенного, дробящего камень на щебень. Однообразно он поднимает и опускает молот.
      стук многих молотков по камню.
      Целая бригада заключенных сидит на земле, на камнях - и бьет камень на щебень, камень на щебень.
      Не трудно как будто, а говорить не хочется. Не трудно как будто, а работа каторжная.
      И так же вручную другие зэки относят набитый щебень носилками.
      Медленно относят. Еле покачиваются спины их с латками-номерами.
      Они взносят носилки на помост и высыпают щебень в пасть бетономешалки.
      гудит бетономешалка.
      И следующие туда же.
      И следующие.
      А внизу в подставляемые носилки-корытца бетономешалка выливает бетон.
      И этими корытцами пары зэков несут и несут бетон.
      Все - одной дорожкой, как муравьи.
      Как муравьи.
      И - трапом наверх. И идут по лесам вдоль опалубки.
      И выливают свой бетон. И назад.
      Торчат, уходят вдаль вертикальные стойки лесов и опалубки. Вспышки электросварки.
      Большое поле стройки вокруг здания. Нагорожено, наставлено, навалено. Строятся и другие здания.
      Клочок строительного поля.
      КРУПНЕЕ.
      Земля вылетает из траншеи от невидимых лопат. Сбоку - ноги стоящего в лагерных тупоносых ботинках.
      из траншеи голос:
      - Бригадир! Ну, смотри, опять обвалилось. Как копать?
      От ботинок на вверх - и весь бригадир, Т-5. Очень хмуро он смотрит
      вниз, в траншею. Она уходит за оба обреза экрана - узкая глубокая щель с обвальными песчаными краями. Там внизу, когда копающий наклонится, - кажется, он совсем на дне, черепаха с белой латкой на спине. Сюда наверх, в нас, летят из траншеи сыпки с лопат.
      шорох сыпков земли.
      Их четверо копает. Озабоченный низенький мужичок с черной небритой щетинкой. И Гавронский, Р-863. Но только долговязый Гедговд, распрямившись, почти достает до верха траншеи. Он опять улыбается:
      - Покойная мама всегда предупреждала меня: Саша, ты плохо кончишь! Ты кончишь плохо - ты женишься на проститутке!.. Но боюсь, что до этого заманчивого конца я не доживу! Вчера Сатурн зловеще вступил в восьмой квадрат. Это очень меня беспокоит.
      Бригадир хмурится. И слушает и не слушает.
      - А ну-ка, Бакалавр, пошли со мной.
      Наклоняется и протягивает руку Гедговду. Тут уцепился, карабкается из траншеи. Выбрался, но из-под ног его обваливается косяк песчаной стенки. Гедговд оборачивается, качает головой.
      И - вслед за бригадиром. Тот быстро шагает, широкая спина.
      Мимо них опять - с носилками, с носилками...
      И сидит на земле, как на восточном базаре, та бригада, что бьет камень на щебень.
      удары молотков о камень.
      И тачки катят вереницей, железные тачки. "Машина ОСО"! - две ручки, одно колесо...
      грохот тачек, повизгивание колес.
      Вот и подходят - близится дощаное временное здание, на фанерной двери кривая надпись углем: "Контора". Бригадир обернулся:
      - Подожди меня здесь, Бакалавр. Если еще раз откажут, так мы... Обещающе кивнул, вошел в контору.
      Мимо Гедговда Проходит автомобиль-самосвал и останавливается перед вахтой, тоже дощаной некрашеной будкой. Гедговду видно, как из вахты выходит ефрейтор, подходит к кабине шофера, проверяет его пропуск. На подножку вскочил, заглянул в кузов - не уцепился ли кто там? Потом прошел
      к воротам - двойным, решетчатым из брусков. Внутренние развел внутрь, внешние - наружу.
      А между конторой и вахтой - трое заключенных ошкуряют топорами долгие бревна.
      стучали топорами - и перестали разом.
      По всему низу экрана тянется их бревно. А они подняли глаза от топоров и покосились
      туда, на открытые ворота. Самосвал, покачиваясь, прошел сквозь них.
      а сзади нас - опять сигнал грузовика.
      Ефрейтор от ворот оглянулся, но не оставил ворот открытыми, свел и внешние и внутренние.
      Трое опять наклонились над бревном, работают.
      стучат их топоры.
      Опять самосвал, минуя нас и Гедговда, подошел к вахте. Ефрейтор повторяет все сначала: проверяет пропуск, осматривает кузов, заглядывает меж колес. И так же идет к воротам, открывает внутренние, разводит внешние.
      топоры смолкли.
      И все трое (лицо одного выделяется щедрой мужественностью) смотрят опять от своего бревна...
      ...на то, как выходит грузовик в свободные ворота. Как заводит ефрейтор наружные, закрывает внутренние.
      А дальше от ворот - колючая проволока во много рядов. Столбы.
      И вышка. На ней - часовой. Свесился через барьерчик, смотрит сюда, дуло карабина высовывается над барьерчиком. А с наружной стороны вышка обшита тесом, от ветра. Ведь ему туда не стрелять.
      застучали топоры.
      ШТОРКА. ПОСЛЕ НЕЁ ШИРОКИЙ ЭКРАН ПРЕВРАТИЛСЯ В ОБЫЧНЫЙ.
      Комната конторы. За канцелярским столом - худой мужчина в форменной фуражке с молоточком и ключом - прораб. Рядом со столом прораба сидит майор МВД, очень жирный. Сбоку стоит С-213, он принес прорабу подписывать бумаги. Он сейчас - деловой, крепенький, и ломком бы мог ворочать.
      голос от нас:
      - Почва песчаная, осыпается чуть тронь. Глубина траншеи два метра двадцать!
      Это - Т-5, бригадир. Он говорит со злостью:
      ...И вы обязаны делать крепление! Техника безопасности одинакова для всех! Заключенные тоже люди!
      Лицо майора. Всем доволен. Его не проймешь! Даже нахмурился небрежно, не делает усилия как следует нахмуриться:
      - Ах, тоже люди?! Ты демагогию бросай, Климов, а то я тебе место найду!
      Прораб. Жестко, быстро, одновременно подписывая бумаги:
      - Траншея - временная, и крепления не полагается. Сейчас уложите трубы - и завалите. Вам и дай крепление, так вы только доски изрубите да запишете в наряд! Знаю! А ставить не будете. Не первый год с заключенными работаю. Уходите!
      Климов. Немного жил - и всю-то жизнь или солдат, или военнопленный, или заключенный. Да чем можно пронять этих людей? Слишком много пришлось бы сказать, если начинать говорить...
      За спиной Климова распахивается дверь. В нее ныряет, не помещаясь, Гедговд. Он искажен, кричит:
      - Бригадир! Засыпало наших!!
      И убежал, ударившись о притолоку.
      Лицо Климова!!
      Спина!
      И убежал. Только непритворенная дверь туда-сюда покачивается, покачивается...
      ПО ШИРОКОМУ ЭКРАНУ
      все это засыпает внезапным песком. Густой обвал желтого песка по всему экрану.
      СВЕРХУ.
      Мертвая неподвижность уже свершившегося обвала. Уже и потерялось, где были раньше стены траншеи. Нет, чуть сохранилась линяя с краю.
      Там картузик лежит на бывшей твердой земле: Р-863.
      А из песка высунулись
      руки! - пять пальцев! и другие пять! Они пытаются очистить путь своей голове.
      топот. Сюда бегут.
      Выбарахтывается, выбарахтывается кто-то из траншеи.
      Его тянут! Тянут и отгребают.
      Это - Чеслав Гавронский...
      Нет, не дай Бог видеть лицо человека, вернувшегося с того света!.. Губы искривлены, как у параличного. Рот набился песком. Кашляет судорожно.
      Его вытащили уже всего. Он кашляет, кашляет - и пальцем показывает, где засыпало его товарищей.
      Скорей! скорей! Кто-то с размаху вонзил лопату в песок и выгребает ею.
      - Стой! Голову разрубите! Только руками!
      В кадр вбегает Климов. Он бросается на колени. И роет быстробыстро, как лапами крот.
      И с ним рядом - Гедговд. И другие. На коленях все. А с краев лопатами, лопатами. Осторожно.
      Гавронский приподнялся на руках, кашляет, хрипит и показывает, где отгребать.
      Кто-то сверху (только ноги его видны да спустившаяся рука) надевает на голову Гавронскому его картузик Р-863. Ног много кругом. Все собрались, да работать негде.
      - Врача бы из лагеря...
      - Звонили. Конвоя не дают врачу. Шторка. Вид сверху.
      Со дна траншеи копающие поднимают над собой тело.
      Это - мальчик почти. Мертвец. Его лоб надрублен наискосок неосторожной лопатой. Песком забиты ноздри и зев рта.
      Положили его на землю. Лицом к небу.
      А рядом взмахами рук-плетей делают искусственное дыхание мужичку, черной щетинке.
      Климов делает. Но уже и он на исходе сил.
      Слабеющими взмахами рук-плетей щетинка черная отбивается от жизни.
      музыка похоронная.
      Климов сидит около мертвеца. Схватился за голову.
      Плачет солдат. Виноват - солдат...
      Гедговд идет прочь. Он идет зоной, не видя ее. Он если и слышит что, так
      эту музыку. Похоронную.
      Мимо него - с носилками, с носилками.
      И сидит бригада на земле, бьет камень на щебень.
      Катят тачки железные вереницей.
      Колючая проволока. Передвигается по экрану. Вот и ворота. Вахта. Грузовик ждет выпуска.
      Ефрейтор проверил пропуск, с подножки осмотрел кузов. Заглянул под задние колеса.
      Топоры тесали и остановились.
      Трое смотрят от своего бревна.
      Пошел ефрейтор к воротам, открыл внутренние, взялся за внешние.
      голос сзади нас:
      - Шофер! Шофер! Иди сюда! Прораб зовет.
      Шофер - в старой солдатской пилотке, но в гражданском. Вылез из кабины, пошел на голос.
      а мотор тихо работает.
      Ефрейтор развел внешние ворота и оглядывается - почему шофер не едет.
      Трое над бревном. Переглянулись молнией.
      Машина ждет! И дверца открыта.
      И бросились!
      Двое - в кабину! один - в кузов!
      И - тронули, на ходу прихлопывая дверцы!
      Изумленное лицо Гедговда!!
      в музыке - бетховенская рубка! ("гремят барабаны! литавры гремят!")
      - И я! И я с вами!!
      Долговязый! Догоняет машину! Вспрыгнул на задний борт. Висит!
      Машина - на нас!! Раздавят!! *
      вой мотора.
      Не на нас! - на ефрейтора! Он метнулся прочь, давая дорогу.
      И у столба ворот - за пистолетом лезет в кобуру. Лезет, никак не вытащит. Выхватил!
      Вон - уходит грузовик по дороге! Гедговд ноги подбирает в кузов.
      выстрел! Выстрел! - от нас, пистолетный. А сбоку сверху, с вышки,карабинный, раскатистый. И еще!
      Уходит грузовик! уходит!
      ("гремят барабаны! литавры гремят!")
      МЫ ВОЗНЕСЛИСЬ. СВЕРХУ.
      Угол зоны, обращенный к бегущим. Вот с этой угловой вышки и стрелять! - но несподручно: она с двух внешних сторон обшита от ветра. Изгибаясь, бьет часовой.
      А грузовик уходит! уходит!
      выстрелы слабеют вдали.
      ПОСЛЕ КОСОЙ ШТОРКИ - ТОЛЬКО УГОЛОК ЭКРАНА.
      Индукторный телефон старого образца. На него падают руки военного - на трубку и на ручку. Круть, круть, круть! - говорящего не видно всего:
      - Конвойный городок! Конвойный городок! С третьего объекта побег! На машине в сторону рудника Дальнего! Дайте знать на рудник Дальний! Вызовите мотоциклы! Всем - в ружье!!
      КОСАЯ ШТОРКА ЧЕРЕЗ ВЕСЬ ЭКРАН.
      Из нее наискось вырывается наш грузовик.
      Он несется, несется, несется! - мимо последних строений поселка.
      Он уходит, уходит, уходит! - уже по степной дороге.
      И две фигуры видны нам сзади в кузове. Их швыряет, они скрючились, держась за борта и крышу кабины. Один слишком высок.
      А теперь - спереди. Две головы - над кабиной. Два лица - в кабине, через ветровое стекло. Их напряжение обгоняет бег автомобиля: убежать! успеть! уйти!
      Двое в кабине - во весь широкий экран. За рулем - тот крупнолицый, главарь. Что за щедрая сила у этого человека! Крутит руль и стонет:
      - Э-э-эх, где вы, мои крылышки? Когда надо - вас нет!.. Сосед его - за плечо:
      - Слушай, Ваня! Рудник Дальний - объедем! Они до дороги достанут! Объедем по целине!
      - Не! На целине скорость потеряем! Дуну ветром! Сосед стучит назад в стекло:
      - Эй вы, шпана! Ложись! Ложись! Прицепился, черт долговязый...
      НО МЫ ОТСТУПАЕМ ЕЩЁ БЫСТРЕЙ, ЧЕМ
      на нас несется грузовик. Мы видим его все меньшим, меньшим.
      Его отчетливо видно: черненький, сзади от него - хвост серобелой пыли, перед ним - серо-белая лента дороги.
      Мы видим его с охранной вышки - меж двух ее столбиков и под ее навесом.
      Мы чуть опережаем его дулом нашего карабина.
      Мы видим его увеличенным в наш оптический прицел и выбираем место цели - передний скат. Сейчас мы его...
      оглушающий выстрел около нас.
      Ствол карабина рвануло и увело.
      Тем временем - выстрелы неподалеку.
      И в прицеле нашем видно, как грузовик уже заносит поперек дороги.
      Бьем и мы!
      И вместе с выстрелом несемся на грузовик.
      Шофер-летчик выпрыгивает, смотрит на пробитый скат.
      И назад смотрит, откуда приехали на нас. Ну что ж, берите, гады. Крепкие руки из-под закатанных рукавов лагерной курточки скрестил на груди. Его товарищ выскочил из кабины и показывает:
      - Топоры наши!..
      Летчик кивает головой:
      - Закинь их подальше...
      И те двое выскочили из кузова. Гедговд мечется:
      - Ах, ну как же это? Как же это досадно получилось... Побежим напрямик! Побежим!
      Летчик лишь чуть повел глазами туда, куда машет Гедговд.
      Сколько глазу хватает - открытая степь. Песок. Редкими кустиками травка. Да "верблюжья колючка".
      Четверо у грузовика. Обреченные. Один навалился ничком на капот.
      а сзади зрителей, еще не близко, нарастает рев мотоциклов.
      Летчик оборачиваемся:
      - Слушайте, кто вы такой?
      Гедговд снимает блин фуражки и делает подобие гостиного поклона:
      - Вообще я довольно вздорный человек. Я боюсь, что вы подбиты из-за моего несчастного гороскопа. Сатурн - в восьмом квадрате. И мне не следовало прыгать в вашу машину. Я - недоучка, философ, два факультета Сорбонны. Русский эмигрант, везде лишний. Александр Гедговд, по прозвищу "Бакалавр".
      Летчик протягивает широкую ладонь:
      - Будем знакомы. Герой Советского Союза майор авиации Иван Барнягин.
      А рев мотоциклов уже за самой нашей спиной. Барнягин смотрит, прижмурясь, как они несутся:
      - Ну, ребята, сейчас будут бить. Насмерть. И ранеными в карцер. Валите на меня, все равно...
      уже кричат, чтобы перекрыть мотоциклы:
      - Кто останется жив - привет товарищам! Да здравствует свобода!!
      Все четверо они впились, как
      летят мотоциклы. Их восемь. Сзади каждого - автоматчик. Все на нас!
      Разъезжаются вправо и влево, чтоб охватить нас кольцом. Остановились с разбегу. Автоматчики соскакивают и, замахнувшись прикладами, бегут на нас!!
      Опрокидывается небо. Теперь только небо во весь экран, небо с облаками.
      крики:
      - Р-разойдись, стервятина! Р-раступись, падаль, по одному! Руки назад! Свободы захотели?..
      бьют. Здесь, в зрительном зале, бьют. Слышны удары по телам, паденья, топот, кряхт, хрип, тяжелое дыхание бьющих и избиваемых. Крики боли. Ругательства и ликование.
      Кучевые облака - храмы небесные, снежные дворцы - медленно проплывают голубым небом.
      стало тихо.
      Небо отходит в верхнюю часть экрана, а снизу выступают верхушками столбы строительных лесов и сами леса. Двое заключенных мерно несут по помосту вдоль стены носилки с диким камнем.
      Они несут так медленно, как плывут эти облака.
      Они идут - и все здание постепенно показывается нам в медленном повороте. Это - тюрьма-крепость. Одно крыло ее уже построено: неоштукатуренный массив дикого камня, только дверь небольшая и оконца крохотные в один рядок. Не пожалели камня.
      Второе крыло лишь теперь и строится. Мы поднялись с подносчиками и видим, что возводимые стены тюрьмы - толще метра. Сверху видно, как на клетки маленьких камер и карцеров разделена будущая тюрьма.
      грохот камня, высыпаемого из носилок.
      Подносчики высыпали камень около худощавого юноши Р-27, кладущего стену. Высыпали, постояли. Еще медленней пошли назад. Как будто раздумывают: да надо ли носить?
      И Р-27 кладет стену с той же печальной медленностью, с той же неохотой. Камни бывают большие, он их не без труда поднимает на стену двумя руками, выбирает им место.
      А в небе плавает коршун.
      А вокруг - и без того з о н а. Колючка, вышки.
      Степь.
      ветерок посвистывает.
      Р-27 тешет камень молотком, чтобы лег лучше.
      Каменщики и подносчики в разных местах вокруг возводимых стен. Все работают с такой же надрывной неохотой.
      КРУТО СВЕРХУ.
      От лагерных ворот подходит к тюрьме воронок - такой же, как в городах, но откровенного серо-черного цвета. Его подают задом к двери тюрьмы. Все на постройке замирают: у груд камней, внизу, откуда нагружаются носилки; на трапах; на лесах у косо-ступенчатых стен. Бригада напряженно смотрит, как
      открывается задняя дверца воронка, отпадает подножка, выскакивают трое солдат и из кабины выходит лейтенант в зеленой фуражке.
      Навстречу им открывается окованная железом дверь тюрьмы. Оттуда выходит надзиратель с большим ключом (его голубые погоны с белыми лычками - мяты) и еще другой в матросской форменке без нашивок, на груди обнажен угол тельняшки.
      Лейтенант кричит внутрь воронка: - Вы-ходи!
      И по одному, сгибаясь при выходе, а потом распрямляясь с усилием и болью, выходят четверо беглецов. Все они избиты до крови и досиня. У троих руки связаны за спиной. Первым идет Барнягин с заплывшим глазом, с лиловой полосой на лбу. Но голову закинул и кивает строителям.
      Потом - Гедговд, кровоточа ртом, с распухшей губой. Спина его долгая не распрямляется.
      У третьего рука висит плетью, одежда с плеча содрана, там рана.
      Шагов двадцать им до раскрытых дверей тюрьмы. Надзиратель"морячок" ногой поддает проходящим, и лицо его при этом искривляется радостной психопатической истерикой.
      Надзиратели вошли вслед за арестантами. Дверь заперлась.
      Солдаты вскочили в воронок, и он отходит к воротам.
      Общий вид все так же неподвижных строителей.
      Острое мучение на чутком лице Р-27. Это его избили вместе с беглецами.
      Припал ничком на стену, уронил голову.
      звякнул
      упавший мастерок.
      К Р-27 подходит Мантров. Та же арестантская черная куртка, тот же картузик, такие же номера, но какая-то рассчитанностъ, чуть ли не изящество и в его одежде, и в его движениях. И лицо очень чистое хорошо выбрито или на нем еще не растет.