Александр Солженицын
      ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ В ПАРИЖЕ
      10 апреля 1975
      ... Наша с вами встреча обязана тому совпадению, что сейчас, в момент моего приезда в Париж, в издательстве "Seuil" вышла моя новая книга(. Вероятно, некоторые из вас её уже читали, другие прочтут, нет необходимости мне поэтому её как-то представлять. Однако особенности жизни в Советском Союзе таковы, что некоторые дополнения остались за пределами этой книги. Я просто приведу примеры, это передаёт атмосферу нашей жизни. Эта книга могла быть значительно полней - больше случаев и больше имён. Есть несколько разрядов фактов или событий, которые не могли быть включены в неё. Одни эпизоды - потому что записи о них я годами не мог при себе хранить. И поэтому, когда я писал эту книгу, всякий раз оказывалось, что эти записи я не могу достать и посмотреть, использовать. Примером из такого ряда является подробная запись знаменитых кремлёвских встреч вождей партии и правительства с писателями и художниками в декабре 1962 и марте 1963. Я, сидя на этой встрече два дня, подробно всё записывал. Накал заседания на второй день был таков, что это приходилось делать за спиной сидящего впереди. Хрущёв непосредственно кричал, не мне, а другому, кого заметил: "А вы что записываете? Отберите у него карандаш!" Эта встреча сама по себе достойна подробного описания. Западному человеку нельзя вместить в голову, чтобы всё высшее руководство огромной страны, забросив все остальные государственные дела, два дня сидело с художниками, скульпторами, актёрами и писателями и учило их, как надо писать. Ну, я надеюсь когда-нибудь восполнить этот пробел, но, к сожалению, из этого издания выпало.
      Есть второй разряд фактов, которых я тоже не мог включить в эту книгу: раньше нельзя было назвать некоторые имена. Сегодня я с благодарностью назову одно такое имя. Это имя Генриха Бёлля. Я должен открыть сейчас, что Генрих Бёлль - мой добрый друг - оказал неоценимые услуги всему нашему Самиздату, вывозя не раз важные рукописи, которые потом оказывались напечатанными здесь, на Западе. В том числе он вывозил и мои некоторые книги. И если остановиться именно на случае со мной, поскольку я в других случаях не уполномочен подробно освещать, я должен сказать, что Генрих Бёлль чрезвычайно укрепил меня перед главными годами нашего сражения, вот каким образом. Я понимал, что наша схватка, описанная в этой книге, она всё время была на лезвии жизни и смерти, но вступает в самую серьёзную, смертельную часть. А в этом случае оборона моя на Западе, которую я построил против КГБ в форме доверенности адвокату на ведение защиты моей, эта оборона рушилась, потому что, если я умер, то адвокат больше не имеет никаких доверенностей, и стало бы можно опять делать всё что угодно с моими книгами. Итак, мне нужно было написать завещание. Перед входом в этот бой написать завещание на случай моей смерти или исчезновения. Мне надо было, чтобы существовал законный документ, по которому остаётся вся оборона и все права у адвоката. Опять-таки западному человеку почти нельзя представить, что нотариус, казалось бы такое нейтральное лицо, которое обязано всё заверять, никогда бы в СССР не заверил моего документа. Наоборот, я бы открыл свои замыслы, что готовлюсь к чему-то серьёзному. Итак, нужно было содействие какого-то человека с мировым именем, чья подпись всем известна, чья личность не вызывает сомнений, чтобы он заверил моё завещание. Это и сделал Генрих Бёлль. Каждый лист завещания мы оба подписали - я и он, но и более того, он это завещание взял и увёз из Советского Союза. С этого момента положение моих книг стало исключительно твёрдо, и я мог разрешить себе уже идти в последний бой. Вот на этом примере наших отношений с Генрихом Бёллем, кстати, лишний раз можно показать, как примитивны слишком распространённые в наше время определения "правого" и "левого" и суждения в политической плоскости. Многие немецкие публицисты сегодня пытаются представить меня и Бёлля политическими противниками. На самом деле нас связывает и личная дружба, и вот такая помощь, бесценная помощь, которую он оказал мне и многим нашим русским в Самиздате, и сходство в основах общего мировоззрения, даже если мы действительно в отдельных политических оценках и расходимся.
      Третий разряд фактов, которые не могли войти в эту книгу, это такие, о которых я сам в ходе написания или не знал, или знал не всё. Некоторые факты стали выплывать только сейчас, и мне самому становится понятно кое-что лишь теперь. Например, я не знал, что КГБ сумело выкрасть у меня рукопись "Августа" на несколько месяцев раньше того, чем я послал её за границу. Они сумели сфотографировать у кого-то из близких мне эту рукопись ещё в ноябре 70-го года, когда я ещё не вполне даже кончил её, я кончил её только к марту 71-го. Прочтя рукопись, очевидно, в КГБ приняли такой план действий: в этой книге нет ничего особенно опасного для Советского Союза и для советского правительства, вместе с тем, если её напечатать на Западе, Солженицына можно обвинять в том, что вот он самовольно печатается на Западе. Итак, они выбирали страну, естественно для этой книги, как им показалось, Германию. Не знаю, по каким соображениям они избрали издательство "Ланген Мюллер" и его руководителя господина Фляйснера. Но, во всяком случае, я до марта продолжал работать над книгой, а теперь из письма самого господина Фляйснера, полученного недавно, мы узнаём, что рукопись была предложена Фляйснеру ещё в неоконченном виде от моего имени в январе 1971. Объяснение господина Фляйснера носит характер фантастический. Он ссылается на то, что... некая особа (подразумевается вдова опереточного композитора Кальмана) была в Москве, якобы встречалась со мной (ложь), нашла меня с видом столетнего старика и при смерти, но я, право же, выглядел примерно так же, как и сейчас, и якобы моим последним желанием было, чтоб именно издательство "Ланген Мюллер" напечатало "Август" в Германии. Во всяком случае, издательство "Ланген Мюллер" от кого-то получило этот текст и стало готовить книгу. Здесь объяснения господина Фляйснера чрезвычайно странны, да это и не один случай, когда в момент моей смертной борьбы с КГБ крупные западные издательства вели себя недобросовестно. В тот самый момент ряд издательств просто пользовался случаем преследовать свою пользу. Доктор Фляйснер не может сейчас объяснить, почему он просто не позвонил моему адвокату в Швейцарию и не спросил, от меня ли пришла эта рукопись. Вместо того он отправил якобы пять писем по почте в Советский Союз, ни на одно не получил ответа, и это окончательно убедило его, что я именно хочу печатания и согласен. А потом события развивались так, как я уже описал в этой книге. КГБ не знало моего замысла, что я сам отдаю книгу на Запад. В марте я отправил её господину Струве, русскому издателю. И он в июне напечатал её по-русски. Так что это подобно тому, как, знаете, идут два подземных хода, копают, чтобы минный ход провести, и мины друг на друга идут.
      Ну, и наконец четвёртый разряд фактов, которые не могли найти в этой книге места, связан с тем, что деятельность КГБ против меня не прекращается. Автор должен книгу окончить, а КГБ не обязано кончать свои действия, и таким образом всё новые и новые факты происходят уже после того, как я отдал книгу в печать. Как пример можно привести довольно-таки сильное гнездо КГБ в Цюрихе, или, допустим, такие анекдотические попытки, как объявленный советским АПН кинофильм с рассказом Якубовича обо мне. Якубович - это старый меньшевик, практически примкнувший в 20-е годы к большевикам, который известен по своему участию в 1931 году в знаменитом открытом процессе. Мы с ним познакомились в 1967 году, то есть никогда не были знакомы в лагерях, он рассказал мне о своих переживаниях - просто в числе других двухсот двадцати семи человек дал показания о том, как было с ним, что я и включил в "Архипелаг ГУЛаг". Но он одинокий инвалид, живущий под Карагандою, без всяких родственников, без всякой помощи, без связей общественных. КГБ за это время обрабатывало одного за другим свидетелей моих, чтобы их обратить против меня. Но никого такого не нашли, кроме одного Якубовича, никто не согласился помогать КГБ. Якубович, никогда не сидевший со мною вместе в лагере, теперь свидетельствует о том, что я себя в лагере вёл плохо, как он хорошо помнит. Всё это характерно для соотношения в борьбе между художником и такими низкими организациями, как КГБ. Моё глубокое убеждение, что художественное произведение должно быть предельно открыто и должно быть... уж о ком говорить дурное, кого разоблачать - прежде всего себя, потом - других. Это, естественно, даёт лёгкое оружие в руки тех, кто хотел бы против меня дискутировать. Я написал в книге о том, что никто не любит рассказывать, как его вербовал оперуполномоченный, ну так, мол, я расскажу о себе сам. И вот, увидев это место, КГБ выпускает теперь Якубовича, чтобы разрабатывать эту тему, как если бы он был свидетелем.
      Таким образом, как я сказал вам, много ещё могло бы войти в подобного рода книгу, написанную о свежих событиях и о борьбе, которая не прекратилась посегодня. Я думаю, что на этом могу ваше внимание своим выступлением больше не занимать.
      Мы знаем, что версия "Круга первого", которая была опубликована, неполная. В книге "Бодался телёнок с дубом" вы пишете, что были вынуждены сократить роман на девять глав. Мы прочли одну главу в "Континенте". Когда можно будет прочесть другие, ещё не опубликованные главы?
      Я должен сказать, что версии "Круга" не просто различаются девятью главами.