В 1993 году у вчерашних функционеров – простите, современных политиков демократической волны, скинувших партийные билеты, но не мировоззрение, никак не наступало осознание своей православной сущности, поэтому понизить градус политического накала и остановить братоубийственное противостояние не удалось.

Противостояние было нешуточное, среди победителей 1991 года наметился довольнотаки асимметричный разлом: Ельцин с командой младореформаторов против Верховного Совета, да еще и ряд губернаторов с мятежниками, да и Глазьев с поста министра в отставку – одним словом, ситуация не лучшая.

В далеком городе Лондоне, столь полюбившемся политическому сброду всех мастей, беседовал я с Борисом Березовским. На дворе стоял 2003 год, и БАБ с радостью Делился наблюдениями о жизни. Одно из них идеально подходило к описанию предпутчевского настроения. У Березовского как раз отбирали дачу, причем в лучших традициях управдомов. Отключили газ, свет, воду и телефоны – комментарий Бориса был таков: "И тут я понял, что вот это уже серьезно. Когда власть действует так мелко, то это значит, что уже все".

Думаю, что это глубокое наблюдение беглого олигарха появилось в результате анализа сентября-октября 1993 года. Как ни смешно это выглядело, но власть в лице Ельцина серьезно насупила брови и отступать не собиралась. В который уже раз в современной истории Ельцин доказал, что вот уж чего-чего, а духовитостью он всех соперников пере шибет.

И все равно о военном конфликте никто не думал. До него, казалось, не дойдет.

Как обычно, собирались спросить народ и провести референдум, хотя смысла в такого рода действиях никакого нет. Вопрос стоял не о праве Ельцина на расстрел Белого дома, а попроще – о доверии ему. В России существует целая традиция проводить опросы, чтобы потом уже наверняка принимать решения, против которых проголосовало подавляющее большинство. Самый яркий пример по решению судьбы единого государства – Советского Союза, большинство – причем подавляющее – проголосовало «за», что не помешало его разрушить; из высоких политических соображений, за которыми просматривались низменные интрижки – как борьба Ельцина с Горби, так и национальных лидеров со своими оппонентами.

Я не думаю, что Ельцин допускал мысль о возможности: применения силовых методов, просто народ мы такой, распаляем себя до чрезвычайности и успокоиться после никак не можем.

Риторика защитников Белого дома, поддержанная душевным нездоровьем разнообразного люмпен-политизированного сброда всех мастей и оттенков, прибывающего на помощь добровольно заточенным, качественно изменила расстановку сил среди защитников Верховного Совета. Я на допускаю мысль о том, что все плохие были по одну сторону, а все хорошие по другую конечно, в обоих лагеряя присутствовали искренне убежденные в своей правоте люди, только вот как одни, так и другие были и остались глухими Никто никого не хотел слушать. Пугали себя всяческими слухами и чем дольше стояли, тем меньше походили на защитников Белого дома образца 1991 года.

Не знаю, как других, а меня все это противостояние с какого-то момента уже даже не раздражало, просто мешало пользоваться Кутузовским проспектом для проезда на работу, да и то не сильно, а потом я стал и вовсе воспринимать всю эту сутолоку как некий фон.

Но вот когда нарыв лопнул и злобные гоблины, выталкивая взашей безоружных милиционеров, хлынули в здание мэрии Москвы, власть и показала свое настоящее лицо. Между взятием мэрии и походом на Останкино прошло буквально всего ничего, но паника, охватившая власть, показала ее истинную цену.

Я так и не знаю, в какие щели удалось забиться лихим правоохранителям, но город их потерял. Почувствовавшие свою безнаказанность люмпены могли рвануть в любом направлении, но выбрали худшее из возможных и устремились громить Останкино.

Конечно, их резоны понятны – сообщить миру о себе, хотя уже и так все знали, что на самом деле единственной мотивацией такого рода стратегической глупости была животная ненависть к инакомыслящим, к журналистам, которые никак не хотели видеть в люмпенах гордость нации и называли их разгул преступлением.

В тот самый момент, когда хасбулатовцы-макашовцы побежали громить, они сразу проиграли, превратившись из страдальцев в тривиальных заговорщиков-погромщиков, развязавших войну против своего народа. Генетическая память моментально одела их в кожаные тужурки, объединила в революционные тройки и расстрельные команды.

Шансов на успех у них уже не было.

В таких историях не бывает правых и виноватых. В памяти всплывают искаженные гневом лица главных злодеев и противоестественный проход танков по Кутузовскому проспекту, закончившийся расстрелом Белого дома. Танки, стреляющие в центре Москвы по Белому дому, – ни в одном фильме этого не было, картины будущей войны – враг в центре города расстреливает здание Верховного Совета. Ведь свои этого не могут сделать, и 1991 год показал: как бы далеко ни заходили в своей риторике гэкачеписты, но устраивать бойню в Москве даже они не посмели. Интеллигентность Крючкова не позволила ему даже допустить мысли о возможности применения методов, отработанных в Афганистане, на своем народе. Ельцин посмел, проявив истеричность, столь часто заменяющую современным политикам волю.

Да и его противники посмели поднять оружие на своих сограждан безо всяких угрызений совести. Хотя о совести говорить не приходится – российская политика не признает это понятие.

Смена эмоций, от гнева до отчаяния, слезы и равнодушие, а главное ощущение – это колоссальная растерянность и эмоциональная опустошенность. От победы Ельцина не было эйфории 1991 года, ведь ее одержали танки и «Альфа», а на чьей стороне танки, тот не всегда прав. В той истории нет светлых пятен, нет героев и нет победителей. Описывая случившееся, я понимаю, что мои симпатии не могут быть ни на одной из сторон. Искаженное гневом лицо генерала Макашова, который в этом берете производил скорее опереточный эффект, да и походил он не на советского офицера, а на парижского клошара, сорвавшего головной убор у зазевавшегося художника. Хасбулатов о трубкой и асимметричным лицом, националисты всех мастей, звериный ликтолпы, захватившей мэрию, а потом устремившейся в Останкино. Как они гордились собой, видели себя героями новых революций. Летящие по Москве грузовики, никакого сопротивления, предвкушение новых легких побед, и Москва – да что там Москва – вся страна отдана на милость победителей. Лихость толпы, грузовик, врывающийся в стеклянные двери телецентра. Шальные автоматные очереди по окнам здания, где засели ненавистные им журналисты, и вдруг силовой отпор наконец-то подошедших милиционеров и вмиг улетучившаяся смелость, и никакого военного гения и никакого самопожертвования. Никто не принял бой, не встал грудью на защиту, из мародеров не получаются герои, и вот уже толпа, еще минуту назад готовая вершить суд, распадается на тысячи маленьких испуганных человечков, бегущих прочь. Вся толпа на одно лицо – Анпиловы разных возрастов, самозабвенно поющие революционные песни, захлебывающиеся в скороговорке неправедного гнева, искаженные усмешкой палачей. Не помню полутонов. Абсолютно эйзенштейновская режиссура: все лица камера ловит в моменты максимума эмоционального накала – никаких переходов. Даже не лица, скорее маски. Вначале боевые – злые, торжествующе побеждающие, а потом полное внутреннего отчаяния, но внешне спокойное лицо вице-президента Руцкого, засевшего в Белом доме, произносящего невозможные по своей циничности слова: "Всем, кто меня слышит, поднимите в воздух самолеты и нанесите удар по Кремлю". И потом танки, стрельба – альфовцы, выводящие Хасбулатова, Руцкого и прочих, и их лица – серые, землистые, опустошенные, постаревшие.

Да и лицо Ельцина было не лучше после пирровой победы. Ночной призыв Гайдара и деятелей культуры прийти к мэрии и создавать вооруженные отряды, исчезновение с улиц милиции и слухи о подходящих воинских частях – все это порождало скромненький вопрос, а где все те, кто получает зарплату за обеспечение порядка, что случилось с ними, где власть, воспитанная на цитатах дедушки Ленина о том, что всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться.

Что это вообще за формулировка – защищать демократию, от кого, два года никакой Демократии не принесли. Болтовню и воровство принесли в избытке.

Наверное, именно поэтому заваруха у Белого дома и не вызвала подъема активности масс. Победители ГКЧП так Рванули воровать, что лишились всякого доверия народа, который воспринимал их действия как внутриклановую междоусобицу – ведь по обе стороны баррикад были орущие о защите демократии глухие автократы с челядью.

Ельцину удалось весь гигантский кредит доверия свести на нет лишить народ всяческих иллюзий о себе и своем окружении.

Победа пришла из окружения президента. Коржаков мне рассказывал о том, каких невероятных усилий стоило заставить министра обороны действовать, когда он требовал от Ельцина письменного приказа, а не устного распоряжения. Я не берусь осуждать Павла Сергеевича – какой бы) ни был Грачев как министр обороны, но он не жандарм, а боевой офицер, десантник, доблестно сражавшийся в Афганистане, и сломать себя ему было непросто, так что все его последующие фортели были понятны. По сравнению с расстрелом Белого дома – все остальное уже следствие.

Коржаков говорил и о том, как президент встречался с альфовцами, задавал им прямой и жесткий вопрос, готовы ли они выполнить приказ своего Верховного главнокомандующего, и не было ответа, и отводили бойцы глаза, но не случайно именно Ельцин победил в те дни – заставил, передавил, убедил. Но все эти рассказы участников еще раз убеждали меня в том, что если бы не сдали нервы у сторонников Верховного Совета, если бы не увлекла их макашовская лихость, то в этом противостоянии у них были шансы победить. Как только они подняли руку на свой народ, у Ельцина появилась хоть какая-то возможность апеллировать к чувствам своих подчиненных, которой он мастерски воспользовался. Победа на сей раз зависела не от поддержки народа, да и не было ни правды, ни силы убеждения, ни понимания настроения людей – и не могло этого быть, неоткуда было взяться. Не случайно народ толпился на набережных и прилегающих к Белому дому территориях и таращился на происходящее, абсолютно равнодушный к военнополитическому противостоянию двух сторон, равно безразличных и чуждых бывшим гражданам некогда великой страны. Кака все это будоражило корреспондентов западных изданий, какими героями они себя чувствовали, ведя репортаж иэ мятежной Москвы. Вряд ли укладывались в их головах наши свадьбы, приезжающие тогда на Калининский мост «сфоткаться» на фоне происходящего, толпа, собравшаяся посмотреть на расстрел Белого дома, с бутербродами и фотоаппаратами. Только больше становилось разговоров о таинственной русской душе, хотя гордиться-то особо нечем. Кстати, довольно долго потом ходили подозрительные личности по офисам и предлагали оружие, добытое в те смутные дни.

Уже работая на телевидении, я говорил со многими участниками тех событий.

Никакого раскаяния не было и в помине, и Руцкой и Хасбулатов чувствовали себя жертвами. Борцами за демократию. Руцкой, в ореоле афганских подвигов, объяснял, что и стрелять-то никто из защитников Белого дома не мог, так как оружия практически не было, а все жертвы мирного населения в прилежащих к Белому дому зданиях, в Останкине, среди несчастных зевак и прохожих – следствие провокации властей. Ни у кого я не видел сочувствия к несчастным погибшим и их семьям, никакого сопереживания. Все страшные человеческие истории о павших от пуль снайперов детях уступали анализу траектории выстрела и разбирательству политики момента. Хасбулатов во всем клеймил Ельцина, крайне нелестно отзываясь о его интеллектуальных возможностях и уровне образования. Оба заговорщика напирали на легитимность своих указов, считая себя в этом конфликте с президентом демократической оппозицией, расстрелянной авторитарным диктатором. Обсуждая указ Ельцина 1400 и последовавший за ним период блокады Белого дома, они с радостью вспоминали абсолютно неважные подробности о том, как сидели в отключенном от всех коммуникаций здании и пели песни под гитару, о том, где кто был, когда начался обстрел, какое личное мужество они проявили, сколько их сторонников погибло. В словах Хасбулатова чувствовалось недовольство мягкотелостью Руцкого, ведь именно его Верховный Совет назначил президентом, но вместо того, чтобы пойти в Кремль и взять власть, все скатилось к останкинскому позору. Руцкой в свою очередь напирал на то, что он и не призывал бомбить, и оба они сходились на значимости своих ролей в деле победы демократии в 1991 году и видели себя стороной потерпевшей. Из их рассказов исчезали макашовы и звериные выкрики, русские националисты и сброд всех мастей, проникшие в Белый дом пострелять да помародерничать. Еще долго по Москве ходили слухи о неведомых снайперах, бродивших по канализационным ходам и выходящим на свет божий за очередной жертвой. Руцкой и Хасбулатов придерживались мнения, что в 1993 году в России была расстреляна демократия. В чем-то они правы.

Однако демократию расстрелять-то и не могли, ведь ее и не было. Скорее, расстреляли законность, подчинив, как всегда, правовой аспект революционной необходимости. 1993 год показал, что в борьбе за власть готовы к объединению и правые и левые, ведь в здании Верховного Совета были политики очень разных убеждений. Однако их объединение привело к исчезновению любых политических нюансов – звериный лик толпы был человеконенавистническим и националистическим по своему окрасу.

Прошло двенадцать лет, и снова в политической тусовке раздаются призывы к объединению всех представителей оппозиции, снова говорят о необходимости выступить единым фронтом против действующей власти. Удивительно, как в общем-то талантливые люди не хотят учить собственную историю. Все это уже было – призывы объединяться, взять власть в свои руки, а потом разобраться, следовать марксистским принципам о поисках врагов своих врагов. К чему это приводит? Ответ очевиден, прекраснодушные глупцы гибнут в ночи длинных ножей и кронштадтских мятежей, объясняют в эмиграции и лагерных застенках нюансы своих политических воззрений, а победители, о радостью сожравшие своих вчерашних попутчиков, пируют на костях народа.

Ничего нового. Когда я вижу совместную акцию лимоновцев и эспээсовцев, Хакамады и коммунистов, я с горечью понимаю, что для политиков власть всегда ценнее народного блага. А когда раздаются крики об объединении лимоновцев с Хакамадой в коалицию, которая может влиться в широчайшую социал-демократическую оппозицию, то я испытываю чувство физической неловкости: ведь именно Лимонов со своими нацболами ставит своей целью создание в России общественной иерархии тотального государства, разделение на граждан и подданных. Граждане есть элита, составляющая опору национал-большевистского порядка. Партийно-парламентская система должна быть ликвидирована, и вся полнота верховной власти будет принадлежать вождю и Верховному Совету. Неужели это и есть идеал демократии для Ирины Муцуовны?

Никогда не поверю, просто она поддалась обаянию Лимонова, его пассионарности.

Ее легко обмануть, как и многих других – теперь на официальном сайте нацболов вряд ли можно найти их программу будущего государственного устройства, и волчий оскал проглядывается лишь в списке рекомендованной литературы: Муссолини, Каддафи да террористы Савинков с Че Геварой.

Неужели печальный опыт Германии 1933 года ничему не учит, да и где же принципы, пусть не политические, а хотя бы личностные: фашистам руки не подают.

Ради властных амбиций забываются принципы, а на поверку выходит, что их-то и не было, в российской политике чистоплюйство не в моде, пожалуй, только Григорий Алексеевич Явлинский, несмотря ни на что, держит марку.

Что политики 1993 года, что нынешние, так и не научились чувствовать людей. По своей природе они являются большевиками, мыслящими категориями заговоров, захвата власти, непогрешимости своей точки зрения, не способными к дискуссии и больше всего на свете ненавидящими демократию, а если быть еще точнее, то просто свой народ, всех нас.

Всегда призывы к объединению оппозиции и массовым акциям неповиновения идут вместе, превратить политику в площадной театр, в действо – вот цель и задача.

За амбициозными политиками всегда стоят расчетливые бизнесмены.

Когда перед президентскими выборами 2003 года я встречался в Англии с Березовским, он пытался меня убедить выставиться в президентской гонке. Абсурдность данного предложения для меня была очевидна, но вот что было показательно. На всякий случай, сразу, Борис договаривался о том, что страной-то управлять будет он, а я должен буду играть номинальную функцию. Не удивлюсь, если именно такие разговоры вели с большевиками их богатые покровители, отслюнявливая деньги на партийные нужды в счет будущих прибылей своих предприятий.

А народ, не изощренный в политических интригах, уставший от тяжелой жизни, озлобленный и потерявший моральные ориентиры, легко поддается на провокацию, ведь политическая культура должна воспитываться поколениями, а мы привили только культуру бунта и революций, поэтому для многих обнищавших улица – средство против скуки. Да здравствуют хеппенинги, Лимонов не придумал ничего нового, повторяя опыт Анпилова, только вот голос потише да публика помоложе, и вместо пролетарского шарма буржуазный.

Забавно, как во время призывов всегда идет сосредоточение на лозунговой критике, по своей природе абсолютно бессмысленной. За честные выборы – да нет ни одного человека, который против этого, только вот вопрос, а как их провести, ведь даже в Америке раздаются крики о махинациях, да и любой механизм не совершенен.

Конечно, ответ прост: выборы, результаты которых устраивают кричащих, считать честными, а любые другие нет. Никто уже и не вспоминает, как за уши тянули СПС в Думу, и как Чубайс рассылал письма потребителям РАО ЕЭС, и как тарифы на электричество временно по высочайшему дозволению были заморожены, а все равно поражение. И вот уже осколки СПС, забыв о своих воззрениях, тусуются с самыми мерзкими националистическими отбросами, пытаясь в них разглядеть ростки будущего. А лимоновцы об этом будущем теперь особо и не говорят, но стоит любому неленивому поискать предыдущие речи их вождя, и иллюзии рассеиваются моментально, 40-е годы возвращаются вновь, теперь уже в своей поэтикошизофренической модификации.

Не устаю повторять: революция ничего не решает для народа в лучшую сторону, уж сколько раз мы это проходили. Народ, вовлеченный в братоубийственную войну, теряет свои лучшие качества и оказывается отброшенным назад.

Уличные бои выгодны только безнравственным политиканам, им не стыдно перед невинно убитыми, именно поэтому до сих пор не известны ни имена, ни точное количество погибших в 1993 году.

Пытаемся стыдливо забыть об этом позоре.

А надо бы помнить и понимать, что демократия – категория политической культуры, дискуссии и уважения к закону, критика важна, но должна быть конструктивной и позитивной. А закон уважают лишь тот, который защищает священное право частной собственности и гражданские права всех, а не только политически близких, да и закон обязателен для всех и не может нарушаться в целях политической целесообразности. Азбука, никогда не применяемая в России. Казалось в 1991 году, что вот теперь-то все пойдет по-другому, народ и правители будут равны перед законом. Не вышло, вместо одной партийной элиты придумали иную – чиновничью, тем самым низведя народный порыв 1991 года к элементарному дворцовому перевороту.

Нет в российской политике уважения к человеку. Все публичные деятели считают себя вправе распоряжаться человеческими жизнями и забывают о том, что качество объединения любой системы определяется наименее качественным ее элементом. Или, объясняя попроще, ложка дерьма превращает бочонок меда в дерьмо. Так и в объединительном процессе с политическими вурдалаками лицо образовавшегося союза и его поступки будут звериными.