Не только Лермонтов, но даже и Пушкин брал Кавказ живьем лишь со стороны внешней природы, а человеческая действительность этого края изображается у него хотя верными, но слишком общими чертами. (Несравненное стихотворение: "Стамбул гяуры нынче славят" не относится сюда.) Напротив, в кавказских стихотворениях Полонского именно местная жизнь схвачена в ее реальных особенностях и закреплена яркими и правдивыми красками. Сравните, например, лермонтовскую легендарную "Тамару", при всем ее словесном великолепии, с историческою "Тамарой" Полонского:
      Молодые вожди, завернув в башлыки
      Свои медные шлемы, стоят
      И внимают тому, что отцы старики
      Ей в ответ говорят... {22}
      Я не говорю про такое, например, чисто описательное произведение, как "Прогулка по Тифлису", которое можно, пожалуй, упрекнуть в фотографичности, но и чисто лирические стихотворения, вдохновленные Кавказом, насыщены у Полонского настоящими местными красками {23}. Вот, например, "После праздника":
      Вчера к развалинам, вдоль этого ущелья
      Скакали всадники, и были зажжены
      Костры, и до утра был слышен гул веселья,
      Пальба и барабан и вой зурны.
      Из уст в уста ходила _азарпеша_,
      И хлопали в ладоши сотни рук,
      Когда ты шла, Майко, сердца и взоры теша,
      Плясать по выбору застенчивых подруг.
      Сегодня вновь безлюдное ущелье
      Глядит пустыней, мирная пальба
      Затихла, выспалось похмелье,
      И съехала с горы последняя арба...
      .........................................
      Что ж, медлю я... Бичо! - ты конюх мой проворный,
      Коня!.. Ее арбу два буйвола с трудом
      Везут,- догоним... Вон, играет ветер горный
      _Катибы_ бархатной пунцовым рукавом.
      Сравните благородных, но безымянных черкесов романтической поэзии - с менее благородными, но зато настоящими живыми туземцами, вроде татарина Агбара или героического разбойника Тамур-Гассана.
      170
      Вставай, привратник, отворяй
      Ворота в караван-сарай!
      Готовь ночлег для каравана
      И в гости жди и угощай
      Разбойника Тамур-Гассана!
      Далеко слух идет о нем:
      Тамур-Гассану нипочем
      Отбить быков, связать чабана
      Рука с нацеленным ружьем
      Дрожит при имени Гассана.
      ................................................
      Молва не даром бережет
      Его от пули и булата,
      Он в трех империях живет
      И с каждой в дань себе берет
      Коней, оружие и злато.
      .....................................
      В народе знают, что Гассан
      Хоть и в горах живет скитальцем,
      Сам по себе такой же хан,
      Возьмет червонцы у армян,
      Но бедняка не тронет пальцем.
      Даст богомольцу золотой
      И с Богом в путь его проводит.
      Мы помним, каким бесцветным языком изъясняются кавказские героини у Пушкина и Лермонтова. Даже влюбившись в демона, княжна Тамара не находит ярких слов и читает стихи точно на уроке из русской словесности:
      Отец, отец, оставь угрозы,
      Свою Тамару не брани,
      Я плачу, видишь эти слезы.
      Уже не первые они - и т. д. {24}.
      Таких литературных упражнений мы у Полонского не находим. Вот каким настоящим языком говорят у него кавказские женщины:
      Он у каменной башни стоял под стеной;
      И я помню, на нем был кафтан дорогой,
      И мелькала под красным сукном
      Голубая рубашка на нем...
      ............................................
      Золотая граната растет под стеной;
      Всех плодов не достать никакою рукой;
      Всех красивых мужчин для чего
      Стала б я привораживать!..
      Разлучили, сгубили нас горы, холмы
      Эриванские! Вечно холодной зимы
      Вечным снегом покрыты они!..
      Обо мне
      В той стране, милый мой, не забудешь ли ты?
      ........................................
      171
      Говорят, злая весть к нам оттуда пришла?
      За горами кровавая битва была!
      Там засада была... Говорят,
      Будто наших сарбазов отряд
      Истреблен ненавистной изменой... Чу!
      Кто-то скачет, копыта стучат...
      Пыль столбом... Я дрожу и молитву шепчу...
      Не бросай в меня камнями!..
      Я и так уж ранена...
      VII
      Кавказская жизнь не была только картиною для молодого поэта; она, по-видимому, сильно задела и его личное существование. Но он сохранил свободу души и ясность поэтического сознания:
      Я не приду к тебе... Не жди меня! Недаром,
      Едва потухло зарево зари,
      Всю ночь зурна звучит за Авлабаром,
      Всю ночь за банями поют сазандари.
      .....................................
      Не ты ли там стоишь на кровле под чадрою
      В сияньи месячном? Не жди меня, не жди!
      Ночь слишком хороша, чтоб я провел с тобою
      Часы, когда душе простора нет в груди...
      Когда сама душа, сама душа не знает,
      Какой еще любви, каких еще чудес
      Просить или желать, но просит, но желает,
      Но молится пред образом небес,
      И чувствует, что уголок твой душен,
      Что не тебе моим моленьям отвечать...
      Не жди! Я в эту ночь к соблазнам равнодушен,
      Я в эту ночь к тебе не буду ревновать.
      Неизвестно, как отнеслась прекрасная грузинка к этому простодушно-нелюбезному обращению и чем она его объяснила; но для нас совершенно ясно, что главная причина тут была "Царь-девица" (см. начало статьи), которая напомнила о себе поэту своим отражением в ночном небе и не допустила его погружаться в омут "соблазнов" более, чем следовало.
      Как итог всего пережитого им на Кавказе, поэт вынес бодрое и ясное чувство духовной свободы.
      Душу к битвам житейским готовую
      Я за снежный несу перевал...
      Я Казбек миновал, я Крестовую
      Миновал, недалеко Дарьял.
      Слышу, Терека волны тревожные
      172
      В мутной пене по камням шумят;
      Колокольчик звенит и надежные
      Кони юношу к северу мчат.
      Выси гор, в облака погруженные,
      Расступитесь! Приволье станиц...
      Расстилаются степи зеленые...
      Я простору не вижу границ.
      И душа на простор вырывается
      Из-под власти кавказских громад...
      Колокольчик звенит - заливается,
      Кони юношу к северу мчат.
      ..........................................
      Все, что было обманом, изменою,
      Что лежало на мне словно цепь,
      Все исчезло из памяти - с пеною
      Горных рек, выбегающих в степь.
      Это чувство задушевного примирения, отнимающего у "житейских битв" их острый и мрачный, трагический характер, осталось у нашего поэта на всю жизнь и составляет преобладающий тон его поэзии. Очень чувствительный к отрицательной стороне жизни, к ее злобе и пустоте - он не сделался пессимистом, не впал в уныние, которое есть смертный грех не только для религии и философии, но также и для поэзии. В самые тяжелые минуты личной и общей скорби для него не закрывались "щели из мрака к свету".
      Мой ум подавлен был тоской,
      Мои глаза без слез горели;
      Над озером сплетались ели,
      Чернел камыш,- сквозили щели
      Из мрака к свету над водой,
      И много, много звезд мерцало;
      Но в сердце мне ночная мгла
      Холодной дрожью проникала,
      Мне виделось так мало, мало
      Лучей любви над бездной зла {25}.
      Но эти лучи никогда не погасали в его душе, они отняли злобу у его сатиры и позволили ему создать его оригинальное произведение "Кузнечик-Музыкант" {26}.
      Чтобы ярче представить сущность жизни, поэты иногда продолжают, так сказать, ее линии в ту или другую стороны. Так Дант вымотал человеческое зло в девяти грандиозных кругах своего ада. Полонский стянул и сжал обычное содержание человеческой жизни в тесный мирок насекомых. Данту пришлось над мрачною громадою своего ада воздвигнуть еще два огромные мира - очищающего огня и торжествующего света: Полонский мог вместить очищающий
      173
      и просветляющий моменты в тот же уголок поля и парка. Пустое существование, в котором все действительное мелко, а все высокое есть иллюзия существование человекообразных насекомых или насекомообразных людей,преобразуется, получает достоинство и красоту силою чистой любви и бескорыстной скорби. Этот смысл, разлитый во всей поэме, сосредоточивается в заключительной сцене - похорон, производящей до известной степени, несмотря на микроскопическую канву всего рассказа, то очищающее душу впечатление, которое Аристотель считал назначением трагедии.
      Первостепенное место в русской поэтической литературе было бы обеспечено за Полонским в том случае, если бы он создал только "Кузнечика-Музыканта", подобно тому, как Грибоедов всем своим литературным значением обязан единственно своей знаменитой комедии. Но у Полонского, слава Богу, много и другого богатства, которому мы дали очень неполный инвентарь. Из более крупных жемчужин назовем еще "Кассандру".
      Заметим, однако, что она не без изъяна, от которого, впрочем, ее очень легко было бы избавить,- стоит только зачеркнуть четвертую и пятую строфу, не изменяя ни буквы в предыдущем и последующем. Дело в том, что эти две строфы (от стиха "Аполлона жрец суровый" и до стиха "Шла из отчего дворца" включительно) составляют пояснительную вставку, излишнюю для понимания и решительно портящую поэтическое впечатление. Превосходный образ идущей на свидание с Аполлоном пророчицы:
      Лишь Кассандра легче тени,
      Не спеша будить отца,
      Проскользнула на ступени
      Златоверхого дворца;
      ..............................
      Ей в лицо прохлада дышит.
      Ночи темь в ее очах;
      Складки длинные колышет
      Удаляющийся шаг...
      Глухи Гектора чертоги,
      Только храмы настежь - там
      Только мраморные боги
      Предвкушают фимиам...
      Этот прекрасный образ и прекрасные стихи вдруг прерываются объяснением закулисной тайны - как и почему жрец Аполлона подстроил это дело:
      В этом видел он спасенье
      Трои, замкнутой врагом,
      И ей дал благословенье,
      174
      Сочетаться с божеством;
      Скрыв свое негодованье
      К назиданиям жреца,
      Дочь Приама на свиданье
      Шла из отчего дворца...
      Это неуместное объяснение, изложенное ужасно прозаическими стихами, сильно портит поэму; а между тем ничто не мешает его выпустить и после мраморных богов, предвкушающих фимиам, прямо продолжать:
      Вот уж видны ей: могила,
      С новой урной саркофаг,
      Даль залива, и ветрила,
      И костры, и дым в горах...
      Далее через несколько строф есть еще маленькая вставка, менее портящая дело, но все-таки лишняя и столь же легко устранимая, именно начало речи самой Кассандры:
      Полюбила б я, быть может,
      Да любви мешает стыд...
      Участь родины тревожит...
      Неизвестность тяготит...
      Зачем это флегматическое рассуждение, мало соответствующее обстоятельствам времени, места и образа действия, когда далее следуют такие ясные и сильные стихи:
      Ты стрелой сразил Ахилла,
      Но Зевес, отец твой, нам
      За Ахилла мстит, и сила
      Напирает на Пергам.
      Я устала ненавидеть,
      Я любить хочу, но знай,
      Я, любя, хочу предвидеть,
      Дар предвиденья мне дай!
      VIII
      В больших поэмах Полонского из современной жизни (человечьей и собачьей), вообще говоря, внутреннее значение не соответствует объему. Нельзя, однако, согласиться с теми критиками, которые отрицают у этих стихотворных повестей всякое поэтическое достоинство и уверяют, что автор писал их стихами только потому, что ему легко дается версификация. Но не менее легко он может писать и прозой, как доказывают его обширные романы {27}. Во всяком случае было бы жалко, если бы он не воспользовался стихом для такого, например, описания (в поэме "Мими"):
      175
      Вот он плэд свой перекинул
      На плечо и, не тревожа
      Спящей, темными дверями
      Вышел вон дышать цветами
      Южной ночи, в этот сад,
      В этой трепетной прохладе,
      Где богинь немало белых,
      Под резцом окаменелых,
      В неподвижных покрывалах,
      На высоких пьедесталах.
      .................................
      Где из-за горы лесистой,
      Озаренное луною,
      Светит море золотистой
      Уходящей полосою,
      И, любовно ластясь к сонным
      Берегам, загроможденным
      Сглаженными валунами,
      Лоснящимися волнами
      Их зализывает раны
      И на отмели песчаны
      Точно сыплет жемчугами
      Перекатными; и мнится,
      _Кто-то ходит и боится
      Разрыдаться, только точит
      Слезы, в чью-то дверь стучится,
      То шурша назад волочит
      По песку свой шлейф_, то снова
      Возвращается туда же
      И затем же... и другого
      Ничего нет,- вечно та же
      Музыка, пульс жизни вечной
      Мировой, земной, сердечной.
      Настоящее собрание стихотворений Полонского достойно заканчивается правдивым поэтическим рассказом "Мечтатель". Смысл его в том, что мистическая мечта рано умершего героя оказывается чем-то очень действительным.
      Вообще в последних своих произведениях Полонский заглядывает в самые коренные вопросы бытия. Между прочим, его поэтическому сознанию становится ясною тайна времени - та истина, что время есть только перестановка в разные положения одного и того же существенного смысла жизни, который сам по себе есть вечность. Указания на эту истину я вижу в стихотворении "Аллегория", яснее - в стихотворении "То в темную бездну, то в светлую бездну", и всего яснее и живее сводит поэт концы с концами временного существования в один круг вечности в следующих стихах:
      Детство нежное, пугливое,
      Безмятежно шаловливое
      В самый холод вешних дней
      176
      Лаской матери пригретое
      И навеки мной отпетое
      В дни безумства и страстей,
      Ныне всеми позабытое,
      Под морщинами сокрытое
      В недрах старости моей,
      Для чего ты вновь встревожило
      Зимний сон мой,- словно ожило
      И повеяло весной?
      ............................
      - Старче! Разве ты - не я?
      Я с тобой навеки связано,
      Мной вся жизнь тебе подсказана,
      В ней сквозит мечта моя:
      Не напрасно вновь являюсь я,
      Твоей смерти дожидаюсь я,
      Чтоб припомнило и я
      То, что в дни моей беспечности
      Я забыло в недрах вечности,
      То, что было для меня {28}.
      Этим прекрасным, оригинальным и глубокомысленным комментарием на евангельский стих: "если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное" {29}- заключу я свой краткий и неполный очерк; моя задача была не исчерпать поэзию Полонского, а только отметить в ней самое ценное, на мой взгляд.
      177
      КОММЕНТАРИИ: ПОЭЗИЯ Я. П. ПОЛОНСКОГО
      Впервые напечатана в "Литературных приложениях" к журналу "Нива", 1896, No 2, с. 367 - 380; No 6, с. 297-321.
      Поэзия Полонского рано вошла в сознание Вл. Соловьева. Я. П. Полонский был соучеником и товарищем С. М. Соловьева по Московскому университету, и в семье Соловьевых его творчество пользовалось всеобщим вниманием. Вл. Соловьев знал поэта и находился с ним в переписке. В 1890 г. Вл. Соловьев написал статью "О лирической поэзии. По поводу последних стихотворений Фета и Полонского", небольшой раздел которой был посвящен сборнику Полонского "Вечерний звон" (СПб., 1890). Соловьев утверждал: "Россия может гордиться своими лирическими поэтами. Из ныне живущих первое место бесспорно принадлежит Фету и Полонскому" (VI, 239). Соловьев-поэт испытал несомненное воздействие Полонского. Стихотворение "На смерть Я. П. Полонского" (19 октября 1898 г.) завершают строки:
      Новый путь протянется
      Ныне пред тобой,
      Сердце все ж оглянется
      С тихою тоской.
      Соловьев как бы переосмыслил слова Полонского:
      Но боюсь, если путь мой протянется
      Из родимых полей в край чужой,
      Одинокое сердце оглянется
      И сожмется знакомой тоской.
      ("_На пути из-за Кавказа_", 1851).
      {1} Соловьев полностью приводит стихотворение "Царь-девица" (1876).
      396
      {2} Строки стихотворения Лермонтова "Как часто, пестрою толпою окружен..." (1840).
      {3} Стихотворение 1876 г. процитировано без последних восьми строк, в которых не одна "злоба дня и проза", но и важный для Полонского вывод:
      Оттого ль, что он в народ свой
      Верил и - страдал,
      И ему на цепи братьев
      Издали казал,
      Чую: дух его то верит,
      То страдает вновь,
      Ибо льется кровь за братьев,
      Льется наша кровь!..
      {4} Начальные строки стихотворения "Кассандра" (1890), которое ниже цитируется в больших отрывках.
      {5} Стихотворение Фета "Одним толчком согнать ладью живую..." (1887).
      {6} Начальные строки стихотворения "В день пятидесятилетнего юбилея А. А. Фета (1889 г. 28-го января)" (1889).
      {7} Стихотворение "Уже над ельником из-за вершин колючих..." (1844) приведено Соловьевым полностью.
      {8} Из стихотворения "Теперь" (не позднее 1884 г.)
      {9} Имеется в виду А. А. Фет, который перевел, в частности, основное сочинение Шопенгауэра "Мир как воля и представление".
      {10} Строки из стихотворения "О, подними свое чело..." (1843).
      {11} Последние строки стихотворения "Утро" (1845).
      {12} Стихотворение "На корабле", написанное в 1856 г., Соловьев приводит полностью.
      {13} Ниже критик делает обширные выписки из стихотворения "Юбилей Шиллера", которое датировано автором 1862 г. Стихотворение "Шекспиру" написано в 1864 г.
      {14} Из стихотворения "Царство науки не знает предела..." (1856).
      {15} Последняя строфа стихотворения "Письма к музе", письмо 2-е (1878).
      {16} Начало стихотворения "15 июля 1888 года. В 900-летний юбилей крещения России".
      {17} Соловьев соединяет и неточно цитирует два варианта стихотворения "Вечерний звон" (1890).
      {18} Ниже процитированы знаменитые стихотворения Полонского "Зимний путь" (1844), "Качка в бурю" (1850), "Колокольчик" (1854). Последнее приведено почти целиком (без последней строфы).
      {19} Первые строки стихотворения "Пришли и стали тени ночи..." (1842).
      {20} Неточная цитата из стихотворения "На пути из-за Кавказа" (1851).
      {21} Неточно цитируется последняя строфа стихотворения Полонского "Могила в лесу" (1875 - 1876).
      {22} Строки стихотворения "Тамара и певец ее Шота Руставель" (1851).
      З97
      {23} Ниже Соловьев приводит (с небольшими неточностями) строки стихотворений, написанных Полонским под впечатлением пребывания в Закавказье: "После праздника" (1849), "Караван. Отрывок из восточной повести" (1851), "Татарская песня" (1846), "Не жди" (1849). "На пути из-за Кавказа".
      {24} Начало второй части лермонтовского "Демона".
      {25} Соловьев полностью приводит стихотворение "Мой ум подавлен был тоской..." (1874).
      {26} Поэма-сказка "Кузнечик-музыкант. Шутка в виде поэмы" была написана в 1859 г.
      {27} Полонскому принадлежат поэмы "Келиот", "Братья", "Мими", юмористическая поэма "Собаки", роман в стихах "Свежее преданье", романы в прозе "Дешевый город", "Признания Сергея Чалыгина", "Крутые горки", повести и рассказы. Этой стороны его творчества Соловьев почти не касается.
      {28} Строки стихотворения "Детство нежное, пугливое..." (1887)
      {29} Мф. 18, 3.