Студентам раздали форму защитного цвета. На плечи мы нашили 'ВК' – военная кафедра, на рукав – шевроны по количеству курсов. За стрижкой нашей строго следят. Чуть длинные волосы – стричься прямо с построения перед началом занятий. Спорить невозможно. Отчисление с кафедры означает автоматический призыв в армию.
Предметы на кафедре самые необычные. Тактика взвода. Дороги и мосты. Подрывное дело. Устройство и работа автомобиля и наших понтонов и транспортеров. Топографические карты. Вооружение стрелковое, гранаты, мины. Химические отравляющие вещества и способы защиты. Общевойсковые уставы – набор псалмов из прошлого века.
Купить уставы можно только на Лермонтовской в 'Военной книге'. Когда мы сдали уставы, Мишка смял книжку своими лапищами, у нее лопнул переплет.
После защиты диплома студентов ожидают трехмесячные военные сборы.
Об этом всем известно еще со времени поступления в институт. К тому времени, когда мы перешли на пятый курс, военные сборы сократили до полутора месяцев!
В Нахабино расположен полигон, на который периодически вывозят наши взводы. Тактику изучаем. К нашему майору пристала корова. Стадо пасется поблизости. А она идет к майору. Он отходит, а она за ним.
Три взвода курят, смотрят. Майор ей: 'На одного линейного дистанции!', а она все идет.
Наш взвод изучает ползание по-пластунски. Ох как нелегко проползти по кочкам пятьсот метров с автоматом в руке. А потом капитан построил нас в поле буквой 'П', и заставил Лешку читать уставы.
Лешка читает, мы слушаем, а капитан не торопясь, прохаживается поблизости, руки назад. Когда он отдаляется, Женька достает из маскхалата портвейн и глотает прямо из бутылки.
Роем какие-то траншеи в Нахабино. Наша четвертка освободилась раньше других на полчаса. У входа в ангар, где мы переодевались, в пыли я нашел свернутые бумажки. Зеленая трешка и четыре желтых рубля
– семь. В сельмаге с деревянными стенами, полами и прилавком вблизи станции, мы взяли бутылку шампанского и по две Жигулевского пива.
Перешли через железнодорожное полотно, и нашли удобную полянку с молодыми березками, окруженную болотцем. К тому времени, когда мы свое выпили, подтянулись еще трое друзей Сашка Изюмов, Виктор и
Славка. Мы сходили еще, взяли две 'Пшеничной'. Выпили. Со Славкой сделалось как без чувств – расстелили на травке плащ и уложили его.
Возвращаемся из сельмага с двумя большими темно-зелеными бутылками с пластмассовой пробкой, купленными на последнюю мелочь. Это портвейн 'Бургундский розовый'. Говорят от апоплексического удара незаменимая вещь.
Для прохода через болотце чья-то добрая душа бросила шестиметровые доски, одну за другой. Доски под нами намокли и стали скользкими.
Давно сердечное томленье томило мне младую грудь. Душа ждала чего-нибудь. И дождалась – Сашка упал в болото. Есть в графском парке старый пруд, там лилии цветут… А сумку с портвейном высоко над головой держит. Стал он кликать золотую рыбку. Приплыла к нему рыбка, сказала:
– Все мы друзья и братья, всем от рожденья даны: Солнце золотое, сердце молодое, песни заревой весны! Радостно год за годом в нашей веселой стране Солнцу яркому светить, сердцу жаркому любить, песни петь и расцветать весне.
Мы выжали Сашку, и пошли на свою полянку. Пускай удалось нам немного пройти, и сделано нами немного. Мы к счастью идем, значит нам по пути. В дорогу, в дорогу, в дорогу.
Сели в электричку. Слава богу, едем в пустом вагоне. Песни кричим.
Проехали остановку или две, чувствую – дурно становится. Взял свой дипломат и вышел. Кто-то окликнул меня вдогонку, но я уже был на платформе. Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда. А рельсы то, как водится, у горизонта сходятся, где ж вы мои весенние года? Где ж вы мои весенние года. Меня сильно качает, и вижу вокруг приблизительно. Самое время коня на скаку останавливать и в горящую избу идти. В горящую избу меня не пустили, и я нашел укромное место в кустиках, лег на травку и уснул. Открываю глаза – фонари горят. Значит не меньше девяти. Вернулся на платформу и поехал в Москву. На Ярославском пересел в метро. Пока ехал опять заснул. Сквозь сон слышу: '…следующая станция проспект
Вернадского'. Успел выйти из вагона. Вместо того, чтобы пересесть на поезд в обратную сторону, поднялся на эскалаторе в город. Толпы людей мелькают в разных направлениях. На перекрестке Вернадского и
Ломоносовского проспекта стоит одинокая девушка, возможно, такси ловит. Подхожу.
– Вот смотрю я на Вас, Галина Ермолаевна, и сердце мое вновь подает тревожные звонки.
– Какие звонки?
Подходит статуя командора. Галина Ермолаевна падает.
Я: О боже! Галина Ермолаевна!
Статуя: Брось ее, Все кончено. Дрожишь, Гордей Гордеич? Дай руку.
Я снял решительно пиджак наброшенный. Казаться гордым мне хватило сил. Ему ответил я: – Всего хорошего. А он прощения не попросил.
Чтобы развеять грусть-тоску, я уехал на автобусе за тридевять земель. Вышел где-то в районе Мичуринского проспекта, помог двум девчонкам дотащить чемодан до дома. Что-то тяжеловат. Рация Кэт?
Плейшнер? Вернулся на пустую остановку. Сквозь листву горят окна соседних пятиэтажек, но людей на улице нет и часов у меня нет.
Похоже за полночь. Постоял, постоял и двинулся пешком. Вот уж окна зажглись. Я шагаю с работы устало, я люблю тебя жись и хочу, чтобы лучше ты стала. Ломоносовский проспект. Темный и тихий университет.
Проспект Вернадского. Мимо проносятся такси, но у меня нет денег.
Метромост перешел внизу, на уровне метро. Эскалатор на горе не работает, пришлось спускаться ногами. Впереди мелькнул милиционер.
Иду, не останавливаюсь, а дяденька куда-то исчез. На лужниковом берегу проходу мешает решетка спортивного комплекса, на воротах замок. Не возвращаться же назад пролез под воротами не касаясь спиной земли. На Комсомольский проспект вступил с бледным рассветом.
Ноги ноют. Проносится одинокое такси. Влюбленные на скамейке. Сидят, молчат. Бессовестные.
Осенью 83-го захожу в подъезд своего дома, как обычно сую мизинец в дырочку почтового ящика – что-то есть. Открываю – брошюра адвентистов седьмого дня. Запрещенная литература. Я внимательно прочел ее. В ней описывались несколько случаев притеснений верующих со стороны кгб. Позвонил Мишке, коротко рассказал, в чем дело, договорились, что приеду к нему. Приехал, почитали вместе. Вернулся домой и понес брошюру в милицию. Там записали мои данные, и дня через три ко мне явился невзрачный и просто одетый дяденька. Он предъявил документы офицера кгб. Я рассказал ему все что мог и написал по его просьбе заявление. Написал про незнакомую старушку, которая вертелась у почтовых ящиков, перед тем, как появилась брошюра.
Кто-то из знакомых сказал, что это проверка на лояльность. Женька, которого случайно встретил в концертном зале 'Россия', тоже рассказал, что их проверяли, он фельдъегерь в кремле.
За два года до этого, когда учился на третьем курсе однажды достал из ящика письмо из кгб. Они предлагали мне работу электромонтером.
По их сведениям я недавно окончил училище электромонтером. Про кгб я слышал, что там ставки в полтора, два раза выше и потому не отказался бы пойти, если бы не институт. После письма я позвонил по указанному телефону и сказал, что учусь в дневном институте, и работать у них не смогу. Письмо с координатами у меня осталось, и на пятом курсе я позвонил туда вновь. Где-то я узнал (или по телефону пообещали или кто-то еще сказал), что у инженера в кгб оклад 190 – против 120 на заводе. На заводе 190 – оклад начальника отдела. Мне этого не достичь – нужно в партию вступать, а хочется жить честно.
Меня пригласили на Кузнецкий мост. Пыльная дверь с номером подъезда, больше ничего. Говорил с одним человеком, рядом молча стояли и слушали человек пять в черных костюмах, белых сорочках и галстуках.
Я сказал, что смогу работать у них инженером электромехаником через год, когда закончу институт. Договорились созвониться ближе к сроку.
Через год планы мои изменились. Я так увлекся компьютерами, и перспективой исследовательской работы после окончания института, что преимущество в деньгах потеряло для меня смысл.
После занятий мы пили пиво в сосисочной на Автозаводской. Потом компания наша разделилась. Гросс со Славой остались, Лаврентий поехал домой, а мы с Мишкой поехали ко мне распить бутылку сухого.
Посидели, выпили не спеша. Звонок. – Але?
– Это мы, Коль. Давайте к нам у нас тут флэт свободный, – это
Гросс и Славка говорят оба сразу по параллельным аппаратам. Они дали свой адрес. Мы с Мишкой поехали, захватили в нашем магазине бутылку красного, чтобы не с пустыми руками. Толи Большая, толи Малая
Грузинская улица. Одноподъездный дом, желтого кирпича, кажется мидовский. Внизу консьержка. К кому? Назвали квартиру и имя.
Проходите. Поднялись на лифте. Выхожу первый, деловито. Впереди стена, в обе стороны коридор. Напротив лифта у стены стоит дяденька в сером. Глаза на секунду задержались на нем и пошли искать номера квартир. В дальней квартире дверь настежь, в коридор падает свет из прихожей. Из двери высунулся человек, посмотрел на нас и сказал тому, что в сером:
– А, еще прибыли, давай их сюда.
Только теперь я заметил у серого человека кокарду на шапке.
– За что, за что, о, боже мой? За что, за что, о, боже мой?
– Дяденьки, отпустите нас. Мы – за мир.
– Шпага разрешит все споры, бей, безумствуй и коли. Чем храбрее мушкетеры – тем бодрее короли.
Нас завели в квартиру. Тут уже сидят Гросс и Славка. Капитан в штатском, тот, что высовывался, расспрашивает их о чем-то. Мы с
Мишкой стоим, молчим, ничего не понимаем. Огляделся. Квартира богатая – стенки, мягкая мебель, аппаратура, обои из пластика в красно-белую полоску, тут и там блоки сигарет 'Кент' и 'Мальборо'.
В сосисочной к Гроссу и Славке прилип мальчик, ровесник, угостил пивом, ребята с удовольствием выпили за чужой счет. Потом этот мальчик пригласил ребят к себе, продолжить. Приехали, врубили музыку, еще выпили. Мальчик – хозяин отключился. Соседи по площадке вызвали милицию – им мешала музыка. Выяснилось, что квартира чужая, какого-то босса, а мальчик – его гей.
Нас повезли в отделение. Для Мишки не оказалось места в машине, думали посадить его в собачник. Капитан отпустил Мишку и объяснил, как добраться троллейбусом. Сидим в грязном приемнике, в отделении.
Нам с Мишкой вопросов не задают, мы ничего не знаем. Расспрашивают
Гросса и Славку. Дежурный обзвонил отделения по месту нашего жительства, справляясь о каждом. Капитан извинился, и нас отпустили.
Мы вышли на морозный вечер. К метро шли пешком, вспоминая историю.
Вспомнили, что у Мишки осталась бутылка красного. Зашли в ближайший сквер, курим, пьем из горлышка. Курим 'Кент'. Из той квартиры. Там его блоками. А Славка успел напихать их в пачку из-под 'Пегаса'.
Столом для нашей бутылки служит Славкин желтый дипломат. На нем навсегда осталось красное кольцо от донышка.
Началась кампания по борьбе с Солженицыным. Умные люди, патриоты родины писали в газетах, что он отщепенец, диссидент. Да, нехороший, наверное, человек, если о нем так пишет 'Правда'. Никто в институте, да и родственники ничего не слышали о нем и не читали его книг.
В 83-м умер Леонид Брежнев, генеральный секретарь КПСС. Страна стояла в минуте молчания, в институте мы прервали занятия, стоял транспорт на Автозаводской, завод гудел.
В начале шестого курса будущие выпускники начали готовить материалы для диплома. Я работаю в преуспевающем отделе электроавтоматики. Здесь много сильных специалистов, любящих свою работу и виртуозно выполняющих ее. Два ведущих конструктора выполняют ежемесячный план на четыреста процентов! Электрические схемы управления линиями и станками разрабатывают на микросхемах
'логика-И'. Для диплома можно заполучить великолепных консультантов и написать такой диплом, который будет реально внедрен. Это особо приветствуется приемной комиссией. А я решил делать диплом по микро-ЭВМ. Литературы по этой теме почти нет. На кафедре никто ничего не знает. В отделе, через третьи руки, мне удалось достать материалы на английском по одноплатной микро-ЭВМ на базе процессора
Intel-8080. Через маму нашел переводчицу, заплатил. ('интерфейс' она перевела как 'поверхность раздела'). Подыскать отечественные аналоги для американских микросхем несложно. Наша электронная промышленность просто напрямую копирует микросхемы всех ведущих мировых производителей, не только Интеловские. Только нумерация микросхем у нас своя.
Начертил свою одноплатную микро-ЭВМ: принципиальную схему, весьма непринципиальную и схему печатной платы. Сдул из импортной книги программу на ассемблере. Ассемблером уже владею, могу объяснить, как работает программа. Мне все это жутко понравилось. Это был первый шаг к вычислительной технике. Защитился без проблем – в стране еще не делают микро-ЭВМ, на нашей кафедре этими вопросами не владеют, задавали общие вопросы. Нам раздали дипломы и значки. Значки мы опустили в кружку и залили шампанским.
Вороново
Каждое лето, начиная со второго курса, мы с мамой и Димкой ездим в вороновский пансионат. Большую часть времени здесь я провожу один, готовлюсь к сессии, а потом отдыхаю до конца лета. Пансионат в нашем распоряжении на три летних месяца. Номер стоит рубль в день.
Питаться можно самостоятельно, или в столовой, предварительно заказав еду в любом количестве. Пансионат госплановский, а не совминовский. По неизвестным причинам давать путевки в него стали совминовцам. Для госплановцев Вороново – дом отдыха. Они приезжают сюда на выходные или берут путевку на двадцать один день. Путевка стоит около десятки в день, включая питание. А нам – рубль, плюс три на питание – за глаза хватит.
Госплановцы дорожат полученной путевкой и каждым деньком. На выходные после работы из Москвы их отвозит автобус за 65 копеек. А наши автобусы идут в Вороново с Красной площади ежедневно, проезд -
30 копеек. Если забыл заплатить, никто не вспомнит об этом. Сесть в автобус может любой человек, вопросов никто не задает. В автобусе едут друзья отдыхающих, любовницы. Если сидячих мест не осталось, откуда ни возьмись, из-за храма Василия Блаженного появляется дополнительный автобус. Каждое буднее утро совминовский автобус возвращается из Вороново в Москву. К восьми тридцати он на Красной площади. Кому удобно, выходят по пути у ближайших станций метро.
Добраться до Вороново можно и рейсовым автобусом от метро Калужская.
Проезд стоит 65 копеек. Это для тех, кто опоздал на совминовский или едет в выходной день. Рейсовый плотно набит, он часто останавливается и с одышкой преодолевает пригорки. Такси от
Калужской стоит 12 рублей (по три рубля с человека).
Пансионат расположен в шестидесяти километрах от Москвы. Если, отъехав километров тридцать, обернуться назад, можно увидеть в небе над Москвой коричнево-желтое вытянутое облако. Самого города не видно, облако подсказывает, где он.
Номер из года в год нам дают один и тот же на четвертом этаже в конце корпуса. Если оставить дверь на лоджию открытой, пахнет хвоей
– в пяти метрах стоит густой ельник.
Номер это одна комната и ванная с туалетом. Две кровати, два стула и тумбочки, столик и большое кожаное кресло. Зеркало над столиком.
Стены без обоев, крашены в светлый тон, на полу палас, заправленный под плинтус. Плинтуса реечкой. Между стеклами – жалюзи. На лоджии два плетеных кресла, одно качается, другое на ножках. И такой же плетеный столик. Ванная до потолка выложена розовой плиткой, зеркало с полочкой, хромированные вешалки для полотенец, хромированные ручки у кранов, душа. В мыльнице кусочек мыла в половину спичечного коробка, рулон бумаги, непромокаемой. Напротив ванной встроенный шкаф. На стене под стеклом, в рамке висит инвентарный перечень имущества: 'Коврик, японский -1 шт., пепельница – 1 шт., стулья из дворца – 2 шт., плитка кафельная – 308 шт., светильники – 4 шт. и так далее… Расхищение государственного имущества карается по всей строгости революционного времени'. Номера отличаются друг от друга стилем мебели, светильниками, цветом плитки в ванной и цветом паласа.
Вороновский корпус отдыхающие называют замком Люцифера. Сооружение действительно нестандартное. Строили его финны. Если смотреть из космоса, корпус похож на голову с вьющимся хвостом. В 'голове': столовая, кинозал и теннисный зал, библиотека, бассейн, бар, бильярдная. Хвост – жилые секции. Двери номеров расположены так, что видно только три, четыре соседние. Каждая секция градусов на сто двадцать повернута по отношению к другой. В узлах секций выходы на лестницы, к лифтам, небольшие уютные холлы с камином, столиком и четырьмя кожаными креслами. Над столиком свисает светильник. Камины, светильники, кресла и паласы разные на каждом этаже. Подобрано все со вкусом. Это любимое место игроков в преферанс. Лифты весьма вежливые. Нажимаешь кнопку – загорается в подтверждение. Двери закрываются плавно. Иногда к закрывающемуся лифту с громким топотом бегут трудящиеся, крича на ходу: 'Подождите! Помогите!'. Мы видим город Петроград в 17-м году. Бежит матрос, бежит солдат, стреляет на ходу. Рабочий тащит пулемет, сейчас он вступит в бой. Висит плакат:
'Долой господ, помещиков долой!'. Главное – успеть сунуть ногу между дверей – сработает фотодатчик, двери откроются и вы в кабине. А еще у дверей есть датчик давления. Они чуть нажмут и, сообразив, что придавили ответственного работника госкомитета, откроются. В лифте есть удобная кнопка, которая позволяет проехать до нужного этажа без остановок на промежуточных.
Внешне похожие лифты в лабораторном корпусе ЗИЛа. Только датчиков у них нет, двери проворно толкают рассеянных тетенек в спину.
Снаружи корпус отделан туфом, который придает ему легкость.
'Голова' имеет редкие несимметрично расположенные окна разного размера наподобие бойниц, выступы, ниши и балконы. И внутри то же самое. Внутри здания почти нет симметрии. Колонны и балкончики, лифты, лестницы. На входе в корпус потолок над головой метров двадцать.
В первые дни лета в пансионат с массой взрослых приезжают всего четыре – пять студентов. Они жмутся друг к другу в этом безумном мире. После завтрака молодежь собирается у больших мягких кресел, перед столовой, от которых пахнет кошками, курят, ждут доедающих и обсуждают планы на день.
Монолитным обществом молодежь держится, пока их число не достигнет семи – десяти человек. С этого момента на пляж ходят и вместе и раздельно, на дискотеку, на шашлыки тоже. К середине августа молодых прибывает до тридцати человек. Наступает время, когда уже не все знакомы между собой, как было в начале лета. Молодежное общество распадается на группки по четыре – шесть человек по интересам, по старым знакомствам.
В Вороново неплохие условия для бега. Это мне понятно сейчас, а тогда я еще не бегал. Сразу за корпусом вытянутый в километр пруд.
Вдоль него с одной стороны дорожка, из плитки. С другой стороны старый высокий лес с грунтовыми аллеями. Если бегать кругами, то пол пути получится в тени, пол пути под солнцем. Собак и транспорта нет.
С грибами – хуже, их мало. Ближайший лес не грибной. Можно случайно найти на лесной дороге, в траве между двух колей подберезовик или стайку белых под лапами елки. За грибами надо идти далеко. Лесные дороги плохи – ходить можно только в сапогах – даже в солнечные дни встречаются не просохшие участки.
В первое лето я познакомился с красивой девушкой Леной. На купальне. Разговорились, я предложил сплавать до острова, что в середине пруда, метрах в ста от нашей купальни. На нем тоже загорают люди. Остров соединен с берегом длинным мостом. Вернуться можно и пешком. Плаваю я вольным стилем: отгребаю воду всем, чем можно.
Поплыли. Лена брассом, а я сразу рванул и на полпути глотнул встречной волны, потом еще. Дыхание сбилось, вода в горле.
Насупился. Надулся, как мышь на крупу. Все, думаю, хватит жить законом, данным Адамом и Евой. Повернулся на спину и кратчайшим путем поплыл к берегу. Вылез в камышах. Губы синие, пальцы синие.
Такое состояние, будто грузил вагоны. А Лена тактично не спросила, почему я свернул.
С Леной мы продолжали встречаться осенью, после пансионата. Я предлагал ей стать жертвой моих низменных наклонностей, а она не соглашалась.
Однажды Лена пригласила меня к себе домой на официальный обед. Был папа – военный и мама. С детства не люблю жирного, чеснок и горчицу.
Курица с чесноком, помидоры, фаршированные горчицей стояли на столе
– мама приготовила. Постепенно я догадался, что на меня смотрят, как на жениха и наши встречи с Леной прекратились.
В Вороново работает бесплатный бассейн. Для посещений нужно принести справку из районной поликлиники. В поликлинике я сдал анализы с сопровождающим листом: "Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье". Меня вызвал главврач. Он пожал мне руку:
– К любым чертям с матерями катись любая бумажка. Но эту…
Справку я получил.
Когда-то в Герцено я пробовал плавать кролем. Не понравилось – голова смотрит в бок, а не вперед. Значит брасс. Начинать надо сразу по-настоящему, с выдохом в воду. И в очках. Сначала были небольшие дистанции пятьсот – семьсот метров. Через сто, двести метров остановка. Постепенно остановки исчезли, участки соединились. После первого километра стал прибавлять по пять – десять длин бассейнов и держать несколько дней эту дистанцию. Бассейн открыт с восьми утра до четырнадцати и с семнадцати до девятнадцати часов. В воду можно сходить по ступенькам или падать брюхом вперед. Дорожек нет. Плаваю вдоль бортика, противоположного ступенькам, чтобы меньше мешать и чтобы мне не мешали. Иногда впереди по курсу швартуются эскадренные линкоры и сухогрузы, приходится оплывать.
Кажется, научился плавать. Движения ног и рук стали согласованы, нос научился только выдыхать. Проплытые метры считать неудобно – длина бассейна тридцать шесть метров. Первые триста метров плыть холодно, потом тело согревается, и температура воды становится незаметной. Постепенно приходит усталость, тело нагревается, сами собой закрываются глаза. После четырех километров, начинают замерзать кисти рук. На заплыв уходит около двух часов. Мне повезло с вороновским бассейном, потому что в любом московском сеанс длится от сорока пяти минут до часа.
В вороновском пруду тоже с удовольствием плаваю. Почти по всей длине. Когда заплываю в аппендикс к голландскому домику, вкус воды меняется, тут она застаивается. Если на пруду пусто, то есть, нет даже лодок, не то, что купающихся, и по небу ползут свинцовые тучи, плавать неуютно. Кажется, вот-вот схватит за ногу сом и прощай моя светлая будущность.
В Вороново я вступил на путь страстных лобзаний и роковых страстей.
Избранница моя старше на три года, с меня ростом, в руке носит ридикюль и одевается по-светски. Загадкой остается, почему она выбрала меня, ведь за ней волочился целый ряд моих солидных знакомых. Пару дней мы ходили вместе в кино и на танцы, целовались.
Однажды в дождь зашли ко мне, и Лена сказала: давай разденемся. На следующий день я поехал в Москву, на экзамен. Закрою глаза – все как наяву. Если б гармошка умела все говорить не тая… Русая девушка в кофточке белой, где ты, ромашка моя?
В один из заездов мы подружились с Лешкой. Он закончил шестой класс. Ежедневно в десять вечера официантки вывозят перед столовой каталки с кефиром или простоквашей. После кинофильма выходит народ и выпивает большую часть. Остается пять, шесть стаканов. Мы взяли и долили воды из умывальника в пару выпитых стаканов. И аккуратно стерли белый след от губ. Теперь от настоящего кефира не отличишь.
Притаились за колоннами второго этажа, ждем. Подходят двое. Один выпил 'наш' кефир и покачнулся. И вот, что мы услышали:
– Гораций, я кончаюсь. Сила яда глушит меня. Уже меня в живых из
Англии известья не застанут. Скажи же Фортинбрасу, как все произошло и кончилось. Дальнейшее – молчанье. (Умирает.)
Горацио: Разбилось сердце редкостное.- Спи, в полете хором ангелов качаем. Кто это с чемоданами сюда? О, сорок тысяч братьев!..
Утром у меня закончились сигареты, и я пошел в поселок. Сигареты есть в баре в пансионате, но он открывается только в пять. Быстро позавтракал и пошел по тропинке вдоль пруда. Между плитками пытаются вырасти травинки и подорожник. Рано. У пруда пока никого нет, все на завтраке или в кроватях. Прошел купальню и вдруг слышу шорох в камышах. Остановился, сквозь камыш в воде кто-то плавает, похоже, выдра. Надо получше рассмотреть. Подошел ближе. Зверек замер – заметил меня, отплыл вправо. Я тоже вправо. Зверек пошуршал и вернулся влево. И я влево. Значит, она видит меня, но почему не уплывает? Кажется, хочет вылезти на берег. Остался на месте. Трава скошена, все равно увижу. Выпрыгивает белка. Мокрая и испуганная побежала по траве. Ловко вскарабкалась на старую березу у раздевалочной кабинки и уселась на толстом суку. Когда вернулся, посмотрел на березу: сидит, сохнет.
В пансионат приехала телепередача 'А ну-ка, девушки!' Несколько дней телевизионщики ждали хорошей погоды. Нас – Мишу, Толика, Женю и меня попросили погрести на лодках с а ну-ка девушками. Нас снимали, но в последний момент оператор задел за ветви ивы, камера чуть не упала, и эпизод не вошел в передачу. Основное действие разворачивалось на пруду у голландского домика. Здесь лодочная станция и широкие мостки буквой 'п'. Пришло много зрителей – отдыхающие и из поселка. Телевизионщики снимают сцены отдельно, а смех и бурные, продолжительные аплодисменты отдельно. Зрители перемещаются вслед за камерами. Стали снимать эпизод, когда а ну-ка девушки отплывают на лодках. На одном конце мостков скопилась плотная толпа людей. Вдруг раздался хруст – лопнула подгнившая свая.
Настил накренился, но люди не падали. Улыбки мгновенно сменились тревогой. Толпа охнула, ее кинуло от края как единый живой организм.
Люди развернулись от воды и цеплялись за спины и плечи друг друга.
Паника охватила всех сразу. Мы наблюдали это с десяти метров, с лодок. Один человек упал в воду и стоял в ней по пояс. Утонуть бы никто не утонул.
Изредка захожу в библиотеку. Ищу книги о Суворове, с тех пор, как узнал, что он пленил Пугачева. Да он еще и Тадеуша Костюшко разгромил, национального героя Польши. В учебниках истории ни о том, ни о другом случае не пишут. О Суворове пишут, как о великом полководце, выигравшем много сражений, который в конце жизни за вольнодумство попал в опалу. А как же Пугачев и Костюшко? Не хорошо.
Нужно было упасть в ноги матушке императрице и прямо сказать: – Не могу государыня, пошлите лучше щупальца у пентагоновских ястребов отрубать.
Прочел три книги о Кирове. Все три невнятно заканчиваются: не понятно как погиб. Вероятно, Сталин причастен к его смерти.
Интересны маленькие рассказы О. Генри.
Читаю Френсиса Скотта Фитцджеральда. Няня где-то достала красный трехтомник. Мне нравится – о студентах и молодежи.
Познакомился с Ирой. У ее подружки папа министр. Подружка совсем некрасивая. Она достает билеты в лучшие театры на первые ряды, и мы ходим вчетвером. Ее мальчик почти не скрывает своего отвращения к спутнице. А девочка рада, что у нее такой красивый кавалер.
Два года перед армией.
После института нас с Виктором распределили в отдел электроавтоматики управления механизации транспортно-складских работ. Виктора я плохо знал пока учились. Он из Видного и, кроме того, он был в английской группе, я в немецкой. Оклад нам положили, как и всем – сто тридцать рублей.
До персональных компьютеров в стране еще далеко. Только, только стали появляться микропроцессоры. Литературы по ним – никакой.
Весной микропроцессорный народ ездит на Петровку 15. Единственный в
Москве магазин, где можно ознакомиться с планами издательств на год и заказать микропроцессорную литературу. Тиражи от 5 до 15 тысяч.
Кого не останови, никто не знает, что такое операционная система, монитор-отладчик, ассемблер, даже те, что идут на 'Аиду' в Большой.
Еще нет процессоров с разделением памяти для программ и данных. Еще с 8080 конкурируют процессоры 6800, Z80 и одноразрядные.
Работа у нас чудесная. Отдел занимается научно-исследовательской работой. За два, три года нам нужно разработать микро-ЭВМ для управления участком конвейеров. Начальник знает столько же, сколько и мы. Все с нуля. Моя задача нарисовать принципиальную схему и схему печатной платы и написать программу. Наша микро-ЭВМ будет выглядеть как маленький бокс со съемными платами и источником питания.
Устройство отображения – индикатор на шестнадцать позиций с бегущей строкой. Программа хранится на микросхемах ПЗУ (постоянное запоминающее устройство) в объеме один – два килобайта (К573 РФ1,
РФ2) и не требует источника питания. Кроме микро-ЭВМ, нужно разработать программатор для микросхем ПЗУ. Начальник нашего бюро постоянно достает что-то новое – то монитор, то принтер. Все это мы подключаем к созданной системе. Иногда это означает разработку новой интерфейсной платы. Первый монитор, который мы получили, имел 12 строк на 80 знакомест, черно-белый без графики. В металлическом корпусе и клавиатура в металлическом кожухе. Все-таки на нем удобнее просматривать и отлаживать ассемблерную программу, чем на однострочном индикаторе.
Следующим мы получили дисплей рязанского производства. У него нет клавиатуры, ее наши ребята разработали отдельно. У дисплея не лучевая трубка, а матрица 16 х 64. Он требует нестандартного напряжения в 79 вольт. Поэтому я подключил его через ЛАТР
(лабораторный трансформатор) и осциллограф, который показывает вольтаж. ЛАТР оказался неисправен – осциллограф показывает 79 вольт, а реально на дисплей пошли все 220. Дисплей выдал бегущую строку:
