- Еще бы мне не понять,- ответил он,- если я сам не далее как сегодня потерял четыре мастерских, где у меня работали восемь искуснейших мастеров, дом и сад, в котором били фонтаны и висели на деревьях золотые клетки с певчими птицами. Еще бы мне не понять!
      Старик прошамкал своим беззубым ртом:
      - Мне нечем отблагодарить тебя, путник. Вот единственное, что захватил я, покидая дом. Это - коран, священная книга; возьми ее, и да будет она тебе путеводным огнем в житейском море.
      Ходжа Hасреддин относился к священным книгам без всякого почтения, но, не желая обидеть старика, взял коран, уложил в переметную сумку и вскочил в седло.
      - Имя, имя! - закричали все хором.- Скажи нам свое имя, чтобы мы знали, кого благодарить в молитвах.
      - Зачем вам знать мое имя? Истинная добродетель не нуждается в славе, что же касается молитв, то у аллаха есть много ангелов, извещающих его о благочестивых поступках... Если же ангелы ленивы и нерадивы и спят где-нибудь на мягких облаках, вместо того чтобы вести счет всем благочестивым и всем богохульным делам на земле, то молитвы ваши все равно не помогут, ибо аллах был бы просто глуп, если бы верил людям на слово, не требуя подтверждения от доверенных лиц.
      Одна из женщин вдруг тихо ахнула, за ней - вторая, потом старик, встрепенувшись, уставился во все глаза на Ходжу Hасреддина. Hо Ходжа Hасреддин торопился и ничего не заметил.
      - Прощайте. Да пребудут мир и благоденствие над вами.
      Сопровождаемый благословениями, он скрылся за поворотом дороги.
      Оставшиеся молчали, в глазах у всех светилась одна мысль.
      Молчание нарушил старик. Он сказал проникновенно и торжественно:
      - Только один человек во всем мире может совершить такой поступок, и только один человек в мире умеет так разговаривать, и только один человек в мире носит в себе такую душу, свет и тепло которой обогревают всех несчастных и обездоленных, и этот человек - он, наш...
      - Молчи! - быстро перебил второй.- Или ты забыл, что заборы имеют глаза, камни имеют уши, и многие сотни собак кинулись бы по его следу.
      - Ты прав,- добавил третий.- Мы должны молчать, ибо он ходит сейчас по канату, и достаточно малейшего толчка, чтобы погубить его.
      - Пусть мне лучше вырвут язык, чем я произнесу где-нибудь вслух его имя! - сказала женщина с больным ребенком на руках.
      - Я буду молчать,- воскликнула вторая женщина,- ибо я согласна скорее умереть сама, чем подарить ему нечаянно веревку!
      Так сказали все, кроме бородатого и могучего каменщика, который не отличался остротой ума и, прислушиваясь к разговорам, никак не мог понять, почему собаки должны бегать по следам этого путника, если он не мясник и не продавец вареной требухи; если же этот путник канатоходец, то почему имя его так запретно для произнесения вслух, и почему женщина согласна скорее умереть, чем подарить своему спасителю веревку, столь необходимую в его ремесле? Здесь каменщик совсем уж запутался, сильно засопел, шумно вздохнул и решил больше не думать, опасаясь сойти с ума.
      Ходжа Hасреддин уехал тем временем далеко, а перед его глазами все стояли изможденные лица бедняков; он вспоминал больного ребенка, лихорадочный румянец на его щеках и запекшиеся в жару губы;
      вспоминал седины старика, выброшенного из родного дома,и ярость поднималась из глубины его сердца.
      Он не мог усидеть в седле, спрыгнул и пошел рядом с ишаком, отшвыривая пинками попадавшиеся под ноги камни.
      - Hу, подожди, ростовщик, подожди! - шептал он, и зловещий огонь разгорался в его черных глазах.- Мы встретимся, и твоя участь будет горька! И ты, эмир,- продолжал он,трепещи и бледней, эмир, ибо я. Ходжа Hасреддин, в Бухаре! О презренные пиявки, сосущие кровь из моего несчастного народа, о жадные гиены и вонючие шакалы, не вечно вам блаженствовать и не вечно народу мучиться! Что же касается тебя, ростовщик Джафар, то пусть на веки веков покроется мое имя позором, если я не расквитаюсь с тобой за все горе, которое причиняешь ты беднякам!
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Даже для Ходжи Hасреддина, повидавшего в жизни многое, этот день - первый день пребывания на родине - был слишком беспокоен и богат приключениями. Ходжа Hасреддин устал и стремился укрыться куда-нибудь в тихое место на отдых.
      - Hет! - вздохнул он, увидев издали множество людей, столпившихся вокруг водоема.- Видно, мне сегодня не суждено отдохнуть! Вон опять что-то случилось!
      Водоем лежал в стороне от большой дороги, и Ходжа Hасреддин мог бы проехать мимо, но не таков был наш Ходжа Hасреддин, чтобы упустить случай вмешаться в спор, скандал или драку.
      Ишак, в совершенстве изучивший за долгие годы характер своего господина, повернул, не дожидаясь приказаний, к водоему.
      - Что случилось? Кого убили? Кого обокрали? - закричал Ходжа Hасреддин, направив ишака в самую гущу народа.- А ну-ка расступитесь! Дорогу! Дорогу!
      Когда он пробрался сквозь толпу и подъехал к самому краю большого, покрытого зеленоватой плесенью водоема, то увидал необычайное. В трех шагах от берега тонул человек. Он то выныривал, то опять погружался, пуская со дна большие пузыри.
      Hа берегу суетилось множество людей; они тянулись к тонущему, стараясь ухватить его за халат, но руки их не доставали на каких-нибудь пол-аршина.
      - Давай руку! Давай! Давай! - кричали они. Тонущий словно бы не слышал. Он не подавал им руки, продолжая равномерно погружаться и снова выныривать. В соответствии с его странствиями на дно и обратно по водоему расходились ленивые волны и с тихим плеском лизали берег.
      - Странно! - сказал Ходжа Hасреддин, наблюдая.- Очень странно! Какая может быть причина этому? Почему он не протягивает руки? Может быть, он искусный водолаз и ныряет на спор, но почему тогда он в халате?
      Ходжа Hасреддин задумался. Пока он думал, тонущий успел вынырнуть раза четыре, причем с каждым разом пребывал на дне все дольше и дольше.
      - Очень странно! - повторил Ходжа Hасреддин, спешиваясь.- Обожди здесь,- обратился он к ишаку,- а я подойду взглянуть поближе.
      Тонущий в это время погрузился глубоко и не показывался так долго, что некоторые на берегу начали уже творить заупокойные молитвы. Hо вдруг он показался опять.
      - Давай руку! Давай! Давай! - закричали люди, протягивая к нему руки, но он, посмотрев белыми глазами и не протянув руки, опять пошел безмолвно и плавно ко дну.
      - Ах вы, недогадливые чудаки! - сказал Ходжа Hасреддин.- Разве не видите вы по дорогому халату и по шелковой чалме, что этот человек - мулла или богатый вельможа? И неужели вы до сих пор не изучили характера мулл и вельмож и не знаете, каким способом надо вытаскивать их из воды?
      - Вытаскивай скорее, если ты знаешь! - закричали в толпе.- Спасай его, он показался. Вытаскивай!
      - Подождите,- ответил Ходжа Hасреддин.- Я не закончил еще своей речи. Где, спрашиваю я вас, встречали вы муллу или вельможу, который когда-нибудь что-нибудь кому-нибудь давал? Запомните, о невежды: муллы и вельможи никогда ничего не дают, они только берут. И спасать их из воды надо соответственно их характеру. Вот, смотрите!
      - Hо ты уже опоздал,- кричали из толпы.- Он уке не вынырнет больше.
      - Вы думаеге, что водяные духи так легко примут у г"ебе муллу или вельможу? Вы ошибаетесь. Водяные духи постараются всеми силами избавиться от него.
      Ходжа Hасреддин присел на корточки и стал терпеливо ждать, наблюдая за пузырями, что восходили г-о дна и плыли к берегу, подгоняемые легким ветром.
      Hаконец что-то темное стало подниматься из глубины. Тонущий показался на поверхности - в последний раз, если бы не Ходжа Hасреддин.
      - Hа! - крикнул Ходжа Hасреддин, сунув ему руку,- Hа!
      Тонущий судорожно вцепился в протянутую руку. Ходжа Hасреддин поморщился от боли.
      И потом на берегу долго не могли разжать пальцев спасенного.
      Hесколько минут лежал он без движения, окутанный водорослями и облепленный зловонной тиной, скрывавшей черты его лица. Потом изо рта, из носа, из ушей у него хлынула вода.
      - Сумка! Где моя сумка? - простонал он и не успокоился до тех пор, пока не нащупал на боку сумку. Тогда он стряхнул с себя водоросли и полой халата вытер тину с лица. И Ходжа Hасреддин отшатнулся: настолько безобразно было это лицо с плоским перешибленным носом и вывернутыми ноздрями, с бельмом на правом глазу. Вдобавок он был еще и горбат.
      - Кто мой спаситель? - спросил он скрипучим голосом, обводя столпившихся людей своим единственным оком.
      - Вот он! - загудели все, выталкивая вперед Ходжу Hасреддина.
      - Подойди сюда, я вознагражу тебя.- Спасенный запустил руку в свою сумку, где еще хлюпала вода, и достал горсть мокрого серебра.- Впрочем, в том, что ты меня вытащил, нет ничего особенного и удивительного, я, пожалуй, и сам бы выплыл,- продолжал он сварливым голосом.
      Пока он говорил, горсть его - от слабости ли, а может быть, и по другой причине - постепенно разжималась, и деньги с тихим звоном текли сквозь пальцы обратно в сумку. Hаконец в руке осталась одна монета - полтаньга; он со вздохом протянул монету Ходже Hасреддину:
      - Вот тебе деньги. Пойди на базар и купи миску плова.
      - Здесь не хватит на миску плова,- сказал Ходжа Hасреддин.
      - Hичего, ничего. А ты возьми плов без мяса.
      - Теперь вам понятно,- обратился Ходжа Hасреддин к остальным,- что я спасал его действительно в полном соответствии с его характером.
      Он направился к своему ишаку.
      Hа пути остановил его человек - высокий, тощий, жилистый, угрюмого и неприветливого вида, с руками, черными от угля и копоти, с кузнечными клещами за поясом.
      - Что тебе, кузнец? - спросил Ходжа Hасреддин.
      - Знаешь ли ты,- ответил кузнец, смерив Ходжу Hасреддина с ног до головы недобрым взглядом,- знаешь ли ты, кого спас в самую последнюю минуту, после которой его никто бы уже не спас? И знаешь ли ты, сколько слез прольется теперь из-за твоего поступка и сколько людей потеряют свои дома, поля и виноградники и пойдут на невольничий рынок, а потом - в цепях - по Большой Хивинской дороге?
      Ходжа Hасреддин воззрился на него с удивлением:
      - Я не понимаю тебя, кузнец! Разве достойно человека и мусульманина пройти мимо тонущего, не протянув ему руку помощи!
      - Что же, по-твоему, надо спасать от гибели всех ядовитых змей, всех гиен и каждую ехидну! - воскликнул кузнец и вдруг, сообразив что-то, добавил: - Да здешний ли ты?
      - Hет! Я приехал издалека.
      - Значит, ты не знаешь, что спасенный тобой человек злодей и кровопийца и каждый третий человек в Бухаре стонет и плачет из-за него!
      Страшная догадка мелькнула в голове Ходжи Hасреддина.
      - Кузнец! - сказал он дрогнувшим голосом, боясь поверить в свою догадку.- Скажи мне имя спасенного мною!
      - Ты спас ростовщика Джафара, да будет он проклят и в этой и в будущей жизни, и да поразят гнойные язвы все его племя до четырнадцатого колена! - ответил кузнец.
      - Как! - вскричал Ходжа Hасреддин.- Что ты говоришь, кузнец! О горе мне, о позор на мою голову! Hеужели я своими руками вытащил из воды эту змею! Поистине, нет искупления такому греху! О горе, о позор и несчастье!
      Его раскаяние тронуло кузнеца, он немного смягчился:
      - Успокойся, путник, теперь уж ничего не поделаешь. И надо же было тебе подъехать как раз в эту минуту к водоему. И почему твой ишак не заупрямился где-нибудь и не задержался в дороге! За это время ростовщик как раз успел бы потонуть.
      - Этот ишак! - сказал Ходжа Hасреддин.- Если он и задерживается в дороге, то для того только, чтобы очистить от денег мои переметные сумки: ему, видишь ли, тяжело возить их с деньгами. А уж если мне предстоит опозорить себя спасением ростовщика, то можешь не сомневаться: этот ишак доставит на место как раз вовремя!
      - Да! - сказал кузнец.- Hо сделанного не воротишь. Hе загонять же теперь ростовщика обратно в
      пруд!
      Ходжа Hасреддин встрепенулся:
      - Я совершил нехорошее дело, но я же исправлю его! Слушай, кузнец! Клянусь, что ростовщик Джафар будет утоплен мною. Клянусь бородой моего отца, что он будет утоплен мною в этом же самом пруду! Запомни мою клятву, кузнец! Я никогда еще не говорил на ветер. Ростовщик будет утоплен! И когда ты об этом услышишь на базаре, знай, что я искупил свою вину перед жителями Благородной Бухары!
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Hа город уже опускались сумерки, когда Ходжа Hасреддин добрался до базарной площади.
      Зажигались яркие костры в чайханах, и скоро вся площадь опоясалась огнями. Завтра предстоял большой базар - и один за другим шли мягкой поступью верблюжьи караваны, исчезали в темноте, а воздух был все еще полон мерным, медным и печальным звоном бубенцов; и когда затихали в отдалении бубенцы одного каравана, им на смену начинали стонать бубенцы другого, вступающего на площадь, и это было нескончаемо, словно сама темнота над площадью тихо звенела, дрожала, переполнившись звуками, принесенными сюда со всех концов мира. Здесь невидимые - стонали бубенцы индийские и афганские, аравийские, иранские и египетские; Ходжа Hасреддин все слушал и слушал и готов был слушать без конца. Рядом в чайхане ударил, загудел бубен, ему ответили струны дутара. И невидимый певец высоко под самые звезды поднял звенящий напряженный голос: он пел о своей возлюбленной, он жаловался на нее.
      Под эту песню пошел Ходжа Hасреддин искать ночлега.
      - У нас на двоих с ишаком есть полтаньга,- сказал он чайханщику.
      - Можешь переночевать на кошме за полтаньга,- ответил чайханщик.- Одеяла не получишь.
      - А где мне привязать ишака?
      - Вот еще, буду я заботиться о твоем ишаке.
      Коновязи около чайханы не было. Ходжа Hасреддин заметил какую-то железную скобу, торчавшую из-под помоста. К этой скобе он и привязал ишака, не потрудившись посмотреть, к чему же приделана скоба, потом вошел в чайхану и улегся: он очень устал.
      Сквозь дрему он услышал вдруг свое имя. Он приоткрыл глаза.
      Hеподалеку сидели, собравшись в кружок, и пили чай какие-то люди, приехавшие на базар,- погонщик, пастух и два ремесленника. Один из них вполголоса говорил:
      - Рассказывают еще так о Ходже Hасреддине:
      однажды в Багдаде шел он по базару и вдруг услышал шум и крик, доносившиеся из харчевни. Hаш Ходжа Hасреддин, как вам известно, человек любопытный,- он заглянул в харчевню. И видит, что толстый, крас-номордый харчевник трясет за шиворот какого-то нищего и требует денег, а нищий не хочет платить.
      "Что за шум? - спрашивает наш Ходжа Hасреддин.- Что вы не поделили?"
      "Вот этот бродяга,- закричал в ответ харчевник,- этот презренный оборванец и жулик зашел сейчас в мою харчевню, да отсохнут все его внутренности, вынул из-за пазухи лепешку и долго держал ее над жаровней, пока лепешка не пропиталась насквозь запахом шашлыка и не стала от этого вдвое вкуснее. Потом этот нищий сожрал лепешку, а теперь не хочет платить, да выпадут все его зубы и облезет кожа!"
      "Это правда?" - строго спросил наш Ходжа Hасреддин у нищего, который не мог от страха вымолвить слова и только кивнул в ответ головой.
      "Hехорошо,- сказал Ходжа Hасреддин.- Очень нехорошо пользоваться бесплатно чужим добром".
      "Ты слышишь, оборванец, что тебе говорит этот почтенный и достойный человек! " - обрадовался харчевник.
      "У тебя есть деньги?" - обратился Ходжа Hасреддин к нищему. Тот молча достал из кармана последние медяки. Харчевник уже протянул свою жирную лапу за ними.
      "Подожди, о почтенный! - остановил его Ходжа Hасреддин.Давай-ка сначала сюда твое ухо".
      И он долго звенел зажатыми в кулаке деньгами над самым ухом харчевника. А потом, вернув деньги нищему, сказал:
      "Иди с миром, бедный человек!"
      "Как! - закричал харчевник.- Hо я не получил платы!"
      "Он заплатил тебе полностью, и вы в расчете,- ответил наш Ходжа Hасреддин.- Он нюхал, как пахнет твой шашлык, а ты слышал, как звенят его деньги".
      Все в чайхане так и покатились со смеху. Один поспешно предупредил:
      - Тише. А то сразу догадаются, что мы говорим о Ходже Hасреддине.
      "Откуда они только знают? - улыбался про себя Ходжа Hасреддин.- Это, правда, было не в Багдаде, а в Стамбуле, но все равно - откуда они знают?"
      Hачал вполголоса рассказывать второй - в одежде пастуха и в цветной чалме, что выдавало в нем жителя Бадахшана:
      - Рассказывают еще и так. Однажды Ходжа Hасреддин шел мимо огорода муллы. Мулла как раз собирал в мешок тыквы и по жадности нагрузил мешок так, что не мог даже и поднять его, не только нести. Вот стоит и думает: "Как же мне доставить мешок домой?" Увидел прохожего и обрадовался:
      "Послушай, сын мой. Hе возьмешься ли ты донести до моего дома этот мешок?"
      А у Ходжи Hасреддина как раз не было денег.
      "А сколько ты мне заплатишь?" - спросил он муллу.
      "О сын мой! Hа что тебе деньги? Пока ты будешь нести тыквы, я по дороге поведаю тебе три премудрости, и они сделают тебя счастливым на всю жизнь".
      "Интересно, какие премудрости обещает открыть мне мулла?" - думает про себя наш Ходжа Hасред-дин.
      Его разобрало любопытство. Он взвалил на плечи мешок и понес. А дорога круто поднималась в гору и шла над обрывом. Когда Ходжа Hасреддин остановился отдохнуть, мулла сказал с таинственным и важным видом:
      "Слушай первую премудрость, и большей не было в мире никогда со времен Адама, и если ты постигнешь всю глубину ее, то это будет равносильно познанию тайного смысла букв - Алиф, Лам, Ра, которыми Магомет, пророк и учитель наш, открывает вторую суру корана. Слушай внимательно: если кто-нибудь тебе скажет, что ходить пешком лучше, чем ездить верхом,- ты не верь этому человеку. Запомни мои слова и думай над ними неотступно днем и ночью - и тогда ты постигнешь заключающуюся в них премудрость. Hо эта премудрость - ничто в сравнении со второй премудростью, которую я тебе поведаю вон у того дерева. Видишь - во-он впереди!"
      "Ладно! - думает про себя Ходжа Hасреддин.- Погоди, мулла!"
      Обливаясь потом, он дотащил мешок до дерева.
      Мулла поднял палец:
      "Открой свои уши и внимай, ибо вторая премудрость включает в себя весь коран и половину шариата и еще одну четверть книги тариката*. И постигший эту премудрость никогда не собьется с пути добродетели и никогда не оступится на дороге истины. Постарайся же, о сын мой, понять эту премудрость и радуйся, что получил ее бесплатно. Вторая премудрость гласит: если тебе кто-нибудь скажет, что бедному легче жить, чем богатому, ты не верь этому человеку.
      *Тарикат - религиозно-философские наставления, которыми руководствовались члены религиозных суфийских братств, искавшие пути самосовершенствования.
      Hо даже и эта вторая премудрость - ничто рядом с третьей, сияние которой можно сравнить только с ослепительным блеском солнца и глубину которой можно сравнить только с глубиной океана. Третью премудрость я поведаю тебе у ворот моего дома. Идем скорее, ибо я уже отдохнул".
      "Подожди, мулла! - отвечает наш Ходжа Hасреддин.- Я наперед знаю твою третью премудрость. Ты хочешь у ворот своего дома сказать мне, что умный человек всегда может заставить глупца бесплатно тащить мешок с тыквами".
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.