4. РАЗБИТЫЕ ВДРЕБЕЗГИ

Почтительно склонив голову к циновкам, устилавшим пол, немолодой, подтянутый в костюме-тройке человек произнес:

– Мы потеряли с ними контакт, святейший.

Сидящий на возвышении бритый наголо полноватый молодой – лет тридцати – тридцати двух – человек в расшитом золотыми узорами черном кимоно приоткрыл узкие глаза. Человек в тройке заглянул в их пугающую черноту и вновь склонился к полу.

– Мы ничего не можем сделать, – пролепетал он. Молодой человек изогнул брови.

– Правда? – с неправильным ударением спросил он. Человек в тройке сжался.

– Мы сделаем все, чтобы найти их, – пролепетал он.

– Да-а? – протяжно спросил полноватый молодой человек и дернул головой.

Из-за занавеса, прикрывавшего дверь, появился юноша, держащий на вытянутых руках бархатную подушку, на которой покоился меч-катана в темно-синих ножнах. С тихим шелестом клинок покинул ножны.

Человек в тройке что-то пискнул, но клинок, описав плавную дугу, обрушился на его шею, мгновенно отсекши голову. Обтерев клинок белой тряпицей, молодой человек вложил его в ножны и повернулся к юноше.

– Направьте по месту встречи группу, – с жестким акцентом произнес молодой человек.

Юноша поклонился ему и все так же бесшумно исчез за занавесом.

В эти катакомбы Чистильщик попал из бокового прохода метро, не отмеченного ни на одном плане перегона «Невский проспект» – «Василеостровская». Впрочем, таких проходов в питерском метрополитене становилось все больше и больше. Самое смешное, что проход находился ниже уровня Невы, ниже уровня грунтовых вод. Тоннель, правда, не затапливало – еще одна геологическая флуктуация этого странного города.

Двух кусак Чистильщик отстрелял без малейших хлопот, светошоковой гранатой ошарашил драккера и двинулся дальше. Напарника он оставил у входа в проход – ни к чему были ему лишние жертвы.

Чистильщик вступил в округлую пещеру и замер. «Boт оно, – подумал Лужин, – вот оно, легендарное гнездо аспида, которого никто не видел, кроме…» Развернувшись на шорох, который не уловило бы человеческое ухо, Чистильщик всадил в двухголовую змею три коротких бесшумных очереди. Перебитое пополам тело бессильно билось и изгибалось. Тотчас же несколько гранат – фосфорные и осколочные – полетели в разные углы пещеры.

Чистильщик отпрянул назад – и тотчас же почувствовал рвущую боль в правой лопатке. По-кошачьи извернувшись, он выстрелил в нависшее над ним тело. Матерый двухметровый аспид атаковал его вновь, но струя пуль отшвырнула его на стену. Упав на бок, Чистильщик разрядил в гадину оставшиеся в магазине патроны, рванул с бедра «стечкин», разрядил и его. Чувствуя леденяще-парализующее действие яда, коим обильно были уснащены зубы аспида, Чистильщик отполз в коридор, за поворот, и метнул в пещеру две осколочных гранаты. Сжался в комок. Рвануло, с потолка посыпалась земля, крепи заметно просели.

И Чистильщик пополз как можно быстрее к началу хода, точнее – к метрополитеновскому тоннелю. Остановившись на мгновение, он проглотил содержимое двух небьющихся пузырьков – желтого и красного – из своего подсумка. И снова пополз дальше.

– А так ли уж ты хочешь выполнять свой дурацкий долг? – спросила Мирдза, потянувшись к нему сигаретой. Он щелкнул «Зиппой».

– Как тебе сказать, – непослушным языком ответил он. – Скорее да, чем нет.

– И это мешает тебе сделать счастливой женщину, которая тебя любит? Ведь и ты же до сих пор меня любишь?

– Да, – вынужден был согласиться он. Мирдза усмехнулась:

– Так зачем это все? Зачем глупый риск?

– Из-за тебя, Мирка, из-за тебя.

– Из-за меня?!

– Да. Если бы не ты, я бы даже, может, плюнул на этот промысел. Но…

– Да?

– Но тебе не хотелось иметь дело с простым безродным бродягой. Ведь ты – наследница капиталов Калнышей. А кто я такой? Да еще и не человек. Тебе ведь это ни к чему.

– Кстати, я тоже ведьма – по бабке.

– Ну и что? Ведьма – не мутант без роду и племени. Кстати, действительно без роду и племени – я не знаю, кто были мои родители.

– Что вы говорите, командир? – услышал Чистильщик над собой голос Большого Грызя, которому он уткнулся головой в ноги.

– Ничего, – пробормотал Чистильщик, наконец погрузившись в блаженное Ничто и Нигде.

Старший лейтенант Сергей Андреевич Ковалев досадливо поморщился и закурил очередную сигарету. Во-первых, ему совершенно не улыбнулась необходимость выезда «на труп», а во-вторых, этот труп, как и два предыдущих, мертвым грузом повисли на ОУР Приозерского РУВД. Найдены они были турьем, обосновавшим в долине речки Смородинки несколько постоянных точек обитания в виде землянок и балаганов-чумов из тонких древесных стволов и полиэтиленовой пленки, в коих, установив самодельные печки, и обитали почти круглый год, невзирая на слякоть или морозы.

Нынешний труп ничем не отличался от предыдущих – голый вспоротый живот и простреленная голова. Ковалев мог не глядя гарантировать, что пуля будет от ТТ. Все, как и ранее. Предыдущие два были найдены пятого ноября и одиннадцатого февраля. Характер повреждений указывал на то, что это были не убийства, а скорее – казни. И ни единого следа. Вызывающие висяки.

Ковалев вздохнул. Он входил в бригаду, расследующую эти мокрухи. Обследование немногочисленных окрестных злачных мест ничего не дало. Сами туристы скорее обкиятся, чем кого-то уделают. Вызывал подозрение один из них, в прошлом ветеран двух гражданских войн, да алиби у него жесткое. Проверить, конечно, придется, но и так ясно – пустышка.

Близлежащий храм секты Синро Хикари тоже ни при чем. У них таких людей не было и не предвидится. Ковалев давно присматривался к этой секточке, но все впустую. Да, они изучают всякие экзотные боевые искусства, да, у них есть некоторое количество холодного оружия. И все холодное оружие на учете.

«Мать-перемать», – подумал Ковалев.

Выстрел прозвучал как-то обыденно-глухо, и толпа даже не шарахнулась, обтекая распластанное тело, как несколько непривычную, но опять же обыденную деталь пейзажа. Лишь через несколько секунд, когда под головой лежащего расползлась темно-красная лужица, завизжали женщины, отшатнулись прохожие, замаячили над толпой фуражки и кепи милиционеров.

Чистильщик свернул на Московский проспект и неторопливо зашагал по четной стороне к Фонтанке. Усмехнулся – руки, глубоко засунутые в карманы потертого и местами прожженного рабочего комбинезона, подрагивали. Он впервые совершил зачистку в общественном месте, стрелять пришлось через внутренний карман комбинезона и ограничился всего одной пулей.

Нырнув в один из темных, до одури провонявших кошачей и человеческой мочой подъездов, Чистильщик сноровисто скинул комбинезон, зашвырнул его под лестницу и вышел на свет божий уже в тонкой серо-синей джинсовой куртке и мешковатых штанах из той же серо-синей джинсы. Прогулялся по набережной до переулка Бойцова, сплавив по пути в подвернувшуюся урну тяжелый газетный сверток, в котором покоился непритязательный бедолага, ТТ, модификации 1951 года, и спокойно уселся в одолженный у приятеля серенький «БМВ» предпенсионного возраста.

Вырулил на Садовую, с нее – на Лермонтовский, на Декабристов прижался к тротуару и тщательно протер кисти рук тампоном, смоченным специальным растворителем, смывая с пальцев и ладоней буржуйский лак DHS-11, препятствующий оставлению «пальчиков» там, где их оставлять не нужно.

Звонок по сотовому заставил его притормозить на Старо-Петергофском проспекте. Чистильщик пожал плечами и поднес трубку к уху.

– Ты что, обалдел, кретин? – услышал он истошный вопль своего куратора, с которым редко удавалось переброситься более чем тремя словами в полгода.

– С кем имею?.. – невозмутимо отозвался Чистильщик. Трубка словно взорвалась.

– Не ломай комедию, придурок! – дальше посыпались непечатные эпитеты. – Всю фирму хочешь в унитаз спустить?

– А что, есть возможности?

– Хватит, – уже спокойней произнес куратор. – Встречаемся там же, где обычно, но немедленно, – и отключился.

Чистильщик удивленно поднял брови – обычно он встречался с куратором раз в год для наблюдения за его, Чистильщика, психикой и прохождения тестов. Внеочередная встреча на его памяти была лишь однажды, лет восемь назад, когда был отмечен массовый сьезд крыши у всего караула, включая начкара, на консервационных складах химических снарядов, и ситуация грозила выйти из-под контроля. Тогда Крысолов, придя из-под земли по канализационным и вентиляционным сетям, устранил угрозу, просто зачистив весь личный состав караула. Операция получила в анналах МО соответствующий гриф секретности, шефы надавили на свои многочисленные рычаги, и расследование было спущено на тормозах.

Через двадцать пять минут Чистильщик прогуливался по небольшому полуостровку, окруженному прудами, в лесопарке Александрино, точнее, в той его части, что располагалась на нечетной стороне проспекта Ветеранов. Чистильщик облокотился на перила мостика, переброшенного с острого мыса полуостровка на противоположный берег пруда, и закурил первую за этот день сигарку.

Когда-то на месте этой гравийной дороги, ставшей в последние несколько лет аллеей парка, находилась тихая Речная улочка, застроенная одно-двухэтажными домиками – остатки деревни Ульянка, стиснутые со всех сторон кварталами современных домов. В середине восьмидесятых жителей домов расселили, улицу снесли, лесопарк проредили и окультурили – раньше по нему было боязно пройти после наступления темноты, а сейчас на центральных аллеях даже фонари горят. Но улочка все равно напоминает о себе одичавшими яблоневыми садами. «Сик транзит глорпя мунди», – ухмыльнулся про себя Чистильщик, глубоко затягиваясь. Сам он когда-то жил неподалеку, когда не был ни Чистильщиком, ни Крысоловом, ни Михаилом Лужиным, ни Вадимом Ефимовым (черт, напомнила ему Мирдза об этом имени и о тех временах!).

Чистильщик нахмурился – он не смог вспомнить своего имени, которым его звали в детстве. А уж своих родителей он не помнил и подавно. Он помнил лишь то, что происходило с момента его пробуждения в больнице, в шесть лет, когда он переболел какой-то странной болезнью, приведшей в растерянность всех врачей, помнил уже лишь приемных родителей. Пять лет он прожил в этом райончике, а в одиннадцать, по окончании пятого класса, его перевели в какой-то закрытый интернат, где и сделали из него Чистильщика, Крысолова.

Даже своего лица он не имел – в течение каждых семи лет его лицо медленно изменялось почти до неузнаваемости. Приемные родители и куратор говорили, что это происходит из-за какой-то мутации его организма, которая позволяла ему видеть почти в полной темноте, в адском грохоте – различать каждый звук в отдельности. Изменялся цвет волос, обновлялись зубы, даже папиллярные узоры на подушечках пальцев – и лишь глаза оставались по-прежнему серо-водянистыми, бесцветными.

«Как Мирдза узнала меня? – подумал он. – Ведь близится завершение очередного семилетнего цикла, а она последний раз видела меня в его начале»

– Ты должен это знать.

Молодой, бритый наголо человек в желтоватой, напоминающей буддийское облачение тоге склонил голову.

– Да, Учитель.

– Центр нашего учения переносится пока сюда.

– Да, Учитель, это большая честь для нас.

– Вздор! Это не честь, это всего лишь временное отступление. И мы покараем тех, кто заставил нас сделать это.

Молодой человек еще ниже склонил голову:

– Как вы посчитаете нужным.

– Готовы ли твои воины-тени?

– Еще нет, Учитель, нам осталось лишь несколько занятий.

– Когда?!

– Летом. В середине лета, Учитель, когда их не будут ждать.

Ответом был довольный смех.

Куратор подошел со стороны улицы Лени Голикова, и Крысолов долго наблюдал за ним, как он, прихрамывал, торопится, почти бежит вдоль пруда к мостику. Сам он по-прежнему стоял, облокотившись на перила, покуривал вторую сигарку. «А ведь он постарел за те восемь месяцев, что я его не видел, – подумал Крысолов, глядя на смешную подпрыгивающую походку куратора. – Постарел, однако! Но при этом совершенно не изменился, как и за все те двенадцать лет, чю я его знаю. Разве что хромать стал больше. Значит, он не аномал. Они так быстро – враз – не стареют». В который раз у него мелькнула мысль-догадка, что в их сообществе аномалов раз-два и обчелся; по крайней мере – в руководстве.

Куратор уже забирался, пыхтя, по горбатому мостику к его середине.

– Какие наши годы, Николай Николаич, – с насмешкой негромко поприветствовал его Крысолов. И прищурился. Одышка и багровость лица были вызваны скорее не прогулкой в рысьем темпе, а плохо сдерживаемым гневом.

– Ты что себе позволяешь, сукин сын?! – яростно засипел в лицо Крысолова куратор. – Ублюдок, ты думаешь, что ты делаешь?!

Крысолов отступил на полшага, чтобы брызги слюны изо рта куратора не летели ему в лицо, а потом сделал то, на что раньше никогда бы не решился, – жестко ткнул Ник-Никыча указательным и средним пальцами под ребра, в диафрагму. Куратор умолк и побагровел еще больше, но на сей раз – от удушья. Крысолов зашел к нему сбоку и резко надавил ладонями одновременно на грудь и спину. Куратор судорожно, с сипением втянул в себя прохладный вечерний воздух.

– Отдышись, Ник-Никыч, успокойся, – почти ласково сказал ему Крысолов. – Успокоишься – поговорим.

Куратор несколько раз глубоко вдохнул, и лицо его начало принимать нормальную окраску.

– Ты что себе позволяешь? – начал он в прежнем тоне, но чувствовалось – перегорел, прежний запал иссяк. Крысолов поднял брови.

– Да я ижмо о тебе, Ник-Никыч, и беспокоился. Больно уж чело твое ясное апоплексического цвета было. Не мог же я отцу-благодетелю, куратору родному, вот так вот дать концы откинуть. А спорить с тобой – сам помнишь – никогда не решался, шибко ты всегда категоричен был. Да и есть.

– Слишком ты какой-то спокойный и ироничный, – процедил куратор. Крысолов развел руками.

– Каким сделали. Пойдем, присядем

– Значит, говоришь, здесь? – прищурился Крысолов, затягиваясь тонкой сигаркой. Квартира ему нравилась, но об этом он предпочел промолчать.

– Здесь, – кивнул связник – немногословный латыш средних лет, говоривший по-русски с типичным прононсом коренного москвича. Это заинтересовало Крысолова, но задавать лишних вопросов он не стал – эта деталь не имела отношения к делу.

– Значит, я и поживу здесь, – сказал он. – Легализация?

– Вы – временный, но очень ценный сотрудник одной из фирм, приглашены на полгода, все формальности с властями соблюдены. Материалы по фирме, начальству и сослуживцам – в черной папке на столе. Вам нужно раз в неделю появляться в офисе фирмы. О вашем «приглашении и трудоустройстве», – связник выделил это голосом, и Крысолов усмехнулся, – знает только генеральный. Человек надежный.

Крысолов рассеянно покивал. Связник остро поглядел на него.

– Видимо, я могу идти? – спросил он. Крысолов снова кивнул. Связник открыл дверь и оглянулся.

– Можете здесь жить спокойно столько, сколько потребуется. Но для всех будет лучше, если через полгода вы уедете.

Он вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Крысолов защелкнул замок и беззвучно расхохотался. «Дела, – подумал он. – Сначала они вызывают спеца, а потом стараются поскорее от него избавиться. Дела…»

Он неторопливо обошел квартиру. Две комнаты, маленькая кухонька, первый этаж, газовый водогрей, газовое же отопление, смежный санузел. Два шага до центра, но улочка тихая, как на окраине, четырехэтажный дом, но вход отдельный, не через парадное. Еще раз обойдя свои апартаменты, Крысолов запер дверь и отправился на прогулку.

Лето теплом не баловало, сегодня вообще висели низкие тучи и дул пронизывающий северный ветер, но Крысолов только ухмыльнулся, запахнул легкую полотняную куртку и неторопливо зашагал по улице Валмиерас в сторону железнодорожного вокзала. Свернул на Лачплеша, прошел под железнодорожным мостом и вскоре вышел на автомобильный мост через Даугаву. Он шел без всякой цели, просто «измерял город шагами», как любил он пошутить про такие блуждания, но память фиксировала окружающее – намертво, навсегда.

Посидел на автобусной остановке на острове Закюсала, покурил. Встал, улыбнулся какой-то симпатичной девушке, подошедшей к остановке, и все так же неспешно зашагал дальше. Ветер нес пыль и мусор по улицам, но ничто – почему-то – не могло испортить настроения Крысолову. «Странно, – подумат он, – ничто не могло раньше привести меня в такое благодушное настроение. Может, я впадаю в детство?» Он вслушался в свои ощущения, но ничего кардинально нового не нашел. Наверное, сама аура города заставила его расслабиться и перестать быть вечно озабоченным спецом.

В какой-то момент своих блужданий Крысолов оказался в районе с таким уютным названием – Агенскальские Сосны. Он узнал это название, тщательно изучив перед поездкой в Ригу подробный план города, а теперь ему не составило труда привязаться к местности. Сам не зная зачем, забрел в Ботанический сад. Сел на скамейку.

В полутора метрах от него, на противоположной стороне аллеи, сидела рыжеволосая девушка, то и дело нервно поглядывавшая на часы. И Крысолов почувствовал, что она не ждет здесь любимого человека, не ждет постылого любовника, чтобы дать ему окончательный «от ворот поворот». Нет, она здесь по делу, взволнована, ей угрожает опасность, а плюс ко всему – дело срывается.

И Крысолов встал со скамьи, привычно одернул куртку, словно гимнастерку, по-строевому развернул плечи и шагнул, – сам не ожидая такой смелости от себя, – к девушке.

– Простите, – услышал он свой, – словно издалека и чужой – голос, – наверняка именно я и смогу вам помочь. Только я…

5. ПРОКЛЯТИЕ ПАМЯТИ

Крысолов с неудовольствием отметил, что вынимает из коробочки уже четвертую за этот день сигарку, но все равно сунул ее в губы и крутанул колесико зажигалки.