Владимир Алексеевич Солоухин (1924-1997)

Съезжались на дачу гости…

…В первом часу дня начали мало-помалу собираться гости на дачу в Мичуринце; некоторые по зеленой дачной улице с электрички, но большинство на машинах – «Жигулях» или «Волгах».

Сергей Петрович Ветлугин, занимающий в одном министерстве (неважно в каком, их теперь больше сотни) довольно ответственную должность, и его супруга Тамара Васильевна отмечали серебряную свадьбу. Это торжество (перенеся на несколько недель) они совместили с днем рождения Тамары Васильевны. О возрасте ее не говорилось, но как-то само собой все знали, что Тамарочке Ветлугиной стукнуло сорок семь.

Сергей Петрович, хотя и работал в конкретном ведомстве, был человеком с широкими интересами и обладал тем, что можно назвать быть может, талантом общения. В числе его хороших знакомых и друзей были художники и ученые, военные и спортсмены…

Гости все были семейные и прибывали парами: муж – жена, муж – жена. С появлением в дачной калитке новой семейной пары начинались новые восклицания, объятия, поцелуи…

Конечно, если бы такой же сбор гостей был где-нибудь за границей, то каждый бы сейчас первым делом держал в руке стакан, а в стакане виски со льдом, или джин с тоником, или другой подобный «аперитив». Но, слава богу, у нас это еще не привилось и не дай бог, чтобы привилось. Что за манера выпивать без закуски, пока еще не сели за стол, а когда сядешь (тут-то и выпить), то ничего крепенького уже не дадут, но только легкое сухое вино. Не вижу в этом никакой логики, не говоря уже о прелести. Нет, всеми силами надо беречь нам от чужеземного влияния наш русский способ еды и пития. Сесть основательно за стол, положить на тарелку разнообразной закуски, которая вырабатывалась дедами и прадедами на протяжении веков. Соленые или маринованные грибки, грибная икра, студень с хреном, соленые помидоры, квашеная (кочанная) капуста, свиное сало (с горчицей), разварная картошка. И вот, когда все это расставлено на столе, положить того и другого на тарелку и тогда уж поднести ко рту чарку, и не с каким-нибудь крошевом льда, а с чистой нормальной водкой, а еще лучше с домашней настойкой, ну, скажем, на хрене. Или на тмине. Или на смородиновом листе. Или на осиновой коре… Нет, дай бог не утратить нам этого нашего своеобразия и не перейти на нелепые аперитивы… А хозяйка между тем уже предупреждает, чтобы гости оставили местечко, что будет еще и борщ…

Наконец команда была дана, и, хоть не очень дружно (когда много народу, всегда получается проволочка), гости потянулись к столу.

Сразу стало видно, что собрались сюда на семейное торжество Ветлугиных одни семейные пары. Самым старшим было годам к шестидесяти, а самым младшим – сыну юбиляров с молоденькой женой, обоим синеглазым и русым, красивым, – не больше двадцати пяти лет, что, впрочем, не помешало им завести уже второго ребеночка. Сейчас этот ребеночек – восьмимесячная Настенька – спал где-то в верхних комнатах дачи. Молодых людей звали (нарочно не придумаешь) Ваня и Маша. То есть получалось – Иван да Марья.

И за стол рассаживались все по парам. То ли никто не подумал, как рассадить гостей, то ли такова уж наша укоренившаяся привычка, но около каждого мужа оказалась его собственная жена, за которой ему и предстояло все время ухаживать Из этого следовало единственное преимущество: можно и не особенно ухаживать.

…Я мог бы назвать несколько, так сказать, явлений нашей действительности, которые с возрастом, что ли, сделались не только раздражающими, но, прямо будем говорить, нестерпимыми. Нет, терпишь, конечно, куда же денешься, но все непереносимее и труднее терпеть. Не будем заходить далеко и лишь применительно к застолью, за которым мы оказались, разберем один такой вызывающий досаду обычай – это наши застольные речи.

Вспоминаю серебряную свадьбу моего болгарского друга Димитрия Методива и его жены москвички Наташи. Приглашенных было человек сто. От имени гостей и друзей поздравил «молодожёнов» один оратор, да сам Димитрий поблагодарил гостей и друзей эа то, что пришли. В остальном – кушайте, дорогие гости, пейте, пойте (если хотите), водите мирные и мудрые (по возможности) застольные беседы между собой, но не насилуйте всех зa столом, не терзайте своими длинными, не всегда интересными речами.

Так нет же! Иной еще обидится, что его «обошли» и не дали ему сказать речь, а другой обидится, что о нем не сказали речь.

Я не за то, чтобы совсем не произносить застольных речей, это была бы другая крайность. Я ведь учился в механическом техникуме, я ведь технолог-инструментальщик по первой специальности и знаю, что такое хронометраж. Так вот, я однажды тайком прохронометрировал нормальный, рядовой наш современный банкет, на котором присутствовало около сорока человек. Из ста пятидесяти банкетных минут (два с половиной часа) в течение ста семнадцати минут пришлось держать рюмку в руке и слушать речи и только в течение тридцати трех минут, урывками, есть, пить и разговаривать с соседями. Словно мы боимся оставить обедающих на самих себя, словно мы боимся, что им будет скучно, что они не сумеют сами занять себя без организующего и направляющего начала.

Существует закономерность: если за столом сидят семь человек и меньше, то такое застолье объединяется в общей беседе. Если же за столом больше семи человек, не говоря уже о двадцати-тридцати, то такой стол распадается на группы: одни трое-четверо говорят о своем, другие трое-четверо – о своем. Руководитель стола должен, таким образом, чтобы дать слово очередному оратору, каждый раз прерывать несколько таких застольных бесед, призывать людей к вниманию. А если разговор интересный? Во время первых речей застольная паства более или менее послушна ведущему, но потом, когда хмель начнет делать свое дело, утихомиривать людей не так уж просто. Оратор произносит речь, а они продолжают разговаривать между собой, да еще и смеются.

То ли потому, что когда-нибудь я изложил все эти соображения Сергею Петровичу, сегодняшнему хозяину стола, и он проникся моими идеями, то ли само так получилось, но наше застолье не изобиловало длинными и многочисленными речами. Вообще больше просто говорили и смеялись, нежели ораторствовали.

Речь зашла (что естественно для серебряной свадьбы) о моментально возникающих и моментально распадающихся семьях и браках. На сто браков семьдесят разводов в течение двух ближайших лет. Многовато.

– Да потому что нет никакой культуры брака,– убеждал один.– Ну, женился, так что же, все кончено? Вот я шел недавно мимо кинотеатра. Восемь вечера. Через пять минут начинается фильм, который я давно хотел посмотреть. Билеты есть. Почему бы не посмотреть?

– А что скажешь жене? Где был? В кино? Почему без меня? Так я тебе и поверила!

– Да. Почему взрослый человек не может распорядиться собой и сходить в кино. А может, ему хотелось сходить в кино одному, посидеть в фойе, поглядеть по сторонам. Съесть мороженое. Этак независимо, одному. Почему у него отнимается право на самые простые человеческие поступки?

– Толстой что говорил о женитьбе? Шел, шел человек по полю, свободно, размашисто. А потом взял и привязал одну ногу к бабе.

– Ну, знаете ли… без баб вы тоже не далеко бы ушли. (Это, конечно, уже женщины).

– Одичали бы все…

– Или возьмите другое, – не сдавались мужчины. – Скажем, свадьба и танцы. Раньше на балах, знаете ли, считалось неприличным танцевать с собственной женой. В самом деле, ангажировать на мазурку жену… Невозможно.

Теперь жена только и следит, как бы ее муж не пошел танцевать с другой. Вот он раз станцевал с другой, два, три, она хмуреет, каменеет лицом, при первом удобном случае дергает его за рукав и говорит, шипя: идем домой, немедленно. И уж, будьте уверены, пока они идут домой, она ему выдаст…

– А по-моему, женщины сейчас настолько инициативны и самостоятельны… Смотрите, что происходит: мужчины бросают курить, очень многие, а женщины все курят, даже девчонки. Зайдете ли вы в концертный зал, в театр, на какой—нибудь литературный вечер – большинство женщины. Ну, то есть подавляющее большинство, восемьдесят процентов зала, а то и больше. А что они делают, особенно на уровне научных сотрудников, кандидатов наук: заводят ребенка и живут одни, без мужей. И не всегда потому, что брошены. Сами бросают. Да зачем он мне нужен, говорят они. Все равно будет сидеть, уткнувшись в телевизор, или с приятелем в шахматы играть…

– Я знаю один забавный случай… (Надеюсь, не нужно описывать каждый раз участников разговора, их внешность, манеры, представлять по имени-отчеству и по профессии. У нас тут в предмете не характеры, а канва разговора, да и то в общих чертах). Итак, один из собеседников захотел рассказать забавный случай…

– Звонит мне однажды давняя знакомая, когда-то работали вместе. Технарь. Доктор, между прочим, наук. Зинаида Витольдовна. За сорок. Живут со взрослой дочерью в хорошей двухкомнатной квартире, в хорошем старом доме внутри кольца «Б». Дочка учится в университете. Они – две женщины – как подруги. И вот звонит мне Зинаида Витольдовна по старой дружбе и просит немедленно приехать: нужен совет. Ну, еду. Захожу в квартиру и вижу, что весь коридор заставлен чемоданами. Кожаные, металлические, с ремнями и пряжками. Одним словом, заграничные чемоданы.

– Зинаиде Витольдовна! Что это у вас и откуда?

– В том-то и дело. Не знаю, как и быть. Посоветуйте.

Оказалось, вот какая история. Два года тому назад, в каких-то гостях, Зинаида Витольдовна познакомилась с дипломатическим работником. Ну… он проводил ее потом домой. Ну… должно быть, заночевал. А ему через три дня уезжать в дальнюю страну, где-то в Африке. Письма, телефонные звонки в течение двух лет. И вот, когда кончилась служба в далекой стране, он прямо с аэродрома к Зинаиде Витольдовне, со всеми африканскими чемоданами.

– Да где он сейчас-то?

– На службе.

– А в чем проблема? Очевидно, вы хотели, чтобы он к вам приехал?

– С одной стороны… Конечно… Женщина хочет прислониться, почувстовать опеку над собой. Она ведь, как хмель. Ей нужна опора, за что держаться.

– Так в чем же дело? Он когда появился?

– Вчера вечером. Поужинали, конечно, и все хорошо.

– Так чем же дело?

– Понимаешь, встала я утром и пошла в ванную. А там – заперто. Изнутри. И я не могу войти в свою ванную. Меня это так поразило. Потрясло. Значит, и Ниночка моя тоже пойдет, и тоже – заперто. И так будет всегда? Всегда теперь в нашей квартире будет болтаться чужой, посторонний, лишний человек? Зачем?

– Так гоните его вместе с чемоданами.

– Да как-то… одинокая женщина, прислониться…

Вечером она позвонила, что чемоданов в коридоре больше нет.

– Эмансипация. Но женщины, эмансипируясь, должно быть, не знают, что рубят сук, на котором сидят. Сила женщины вовсе не в математических способностях или в профсоюзной активности. Сила женщины в ее женской сущности. И только в ней. Способствует ли профсоюзная (и иная) активность проявлению женской сущности? Как бы не наоборот. А участие женщины в общественной жизни, в военных подвигах, в искусстве… О, этот вопрос совершенно не изучен и даже не изучался. Роль женщины в появлении на свет «Божественной комедии» Данте, Сикстинской мадонны, «Войны и мира», Лунной сонаты, Шестой симфонии. Ничего не прослежено и не выявлено… Ну и вот, пришли к полному равенству. И что? Разводов больше, чем браков…

– А по-моему, во всем виновата сексуальная разнузданность, которая захлестнула земной шар. Простота в этом деле перешла все границы.

– Нет, вы скажите мне, почему человек самой природой поставлен в этом деле в особенные условия?

– Какие особенные?

– По крайней мере, их два. Во-первых, девственность. В природе, кроме как у человека, такого понятия не существует. Во-вторых, для всех зверей, птиц и рыб отведено природой для любви несколько дней в году, И только мы пользуемой особенной привилегией обниматься ежедневно, круглый год и всю жизнь. Зачем? Да если бы несколько-то дней в году, сразу бы и отпали все проблемы, все эти измены, семейные драмы, страдания, убийства на почве любви и ревности. Самоубийства. Никто не проводил самой простой статистики при помощи доверительного опроса: на тысячу семей сколько таких, где после трех лет супружества ни он, ни она не изменили друг другу? А после семи лет? А после пятнадцати? Не мешало бы зто знать.

– Наука есть или нет? Есть или нет наука?

– Ну, есть наука, а что вы от нее хотели бы услышать?

– Пусть она установит раз и навсегда, кто есть человек. И тогда уж, исходя из этого, нужно разрабатывать все законы, как юридические, так и нравственные. Весь животный мир (а человек в определенной степени тоже животное) делится на две категории: однобрачных животных и многобрачных.

Тут никто не заметил за разговором, как Маша успела сходить наверх и принесла оттуда маленькую очаровательную черноглазую Настеньку. Ну прямо смородинки, а не глазенки. А щечки розовые и пухленькие. Веселенькая, выспавшаяся. Маша держала ребеночка на руках, и было в ней (как в каждой молодой и красивой матери) что-то от мадонны, и муж ее, тоже молодой и красивый, сидел рядом и не спускал с них спокойного, уверенного и счастливого взгляда. Это молодое и счастливое семейство не участвовало в споре-разговоре, но самим своим счастливым и прекрасным существованием, присутствием невольно (я заметил) стало влиять на разговор хоть он некоторое время по инерции и катился еще по наметившейся дорожке.

– …Да-да, на две категории: однобрачных и многобрачных – «моно» и «поли», волк выбирает себе волчицу, и они живут вдвоем, волку и в голову не придет смотреть по сторонам на других волчиц, равно как и ей. Они просто не запрограммированы на измену супружеству. Об этом позаботилась сама природа. С другой стороны, жеребец держит около себя целый табун кобылиц. Лебедь-он и лебедь-она живут парой. Даже вот и легенда о том, что, если убить одного, другой бросается с неба на землю. А у куропаток – один петух на большую стаю. Тетерев, после драки с претендентами, сделает свое дело и, так сказать, самоустраняется, в то время как скворцы или соловьи или даже воробушки вдвоем старательно выкармливают и воспитывают потомство… Так вот я и хочу знать; человек моногамен или полигамен? Религиозные, нравственные устои, законы, мораль – это все хорошо. Но на что человек запрограммирован природой: на однобрачие или многобрачие?

Пусть наука выяснит это раз и навсегда, и тогда уж сочиняйте на основе закона природы свои юридические законы, во все времена и у всех народов существовали супружеские измены. «Жена Цезаря вне подозрений». Прекрасно. Однако возникал, значит, вопрос о подозрениях, если понадобилась такая фраза. И жены цезарей изменяли, значит, своим мужьям: Наполеон, находясь со своей армией в Египте, узнал, что Жозефина в Париже изменяет ему, Наполеону! Магометане такие же люди, но многоженство для них – норма. Причем новые, более молодые жены относятся почтительно к старшей жене.

У древневосточных царей было множество жен, да еще и наложниц. У киевских князей до принятия христианства – тоже. Может быть, законы нравственности и морали хотят переучить человека, как родители переучивают ребенка-левшу вы знаете, что левша – свойство врожденное. Дело не в самой руке, а в двигательных центрах в мозгу. Переучивая ребенка, приходится разрушать в мозгу уже существующую цепочку управления рукой и создавать новую. И организму это довольно дорого стоит. А узнать переученного левшу можно все равно очень просто. Надо посмотреть, как он перепрыгивает канаву. Если с левой ноги, значит, он был врожденным левшой. Понимаете, он переучился, но в глубине мозге он все равно врожденный левша.

Конечно, все эти разговоры пересыпались шутками, смехом. Но были и рьяные защитники семьи как категории государственной, как ячейки государства…

– Все ваши «моно» и «поли» – блажь! – доказывала одна женщина. – Все дело во всеобщей разболтанности. Все измены только от разболтанности. Что хочу, то и ворочу. Все дозволено. Французы правильно говорят, что женщине легче не изменить ни разу, чем один только раз. Так вот сумейте удержаться от этого первого раза. Вот они, посмотрите на них: красивые молодые люди, любят друг друга, великолепная пара. Ну зачем, спрашивается, им изменять друг другу, зачем? От добра добра не ищут. А сахар-то у нас, баб, у всех один… Только кажется. Нет, бросьте вы мне про врожденность, по-моему, только разболтанность и безответственность. Давайте выпьем лучше за эту молодую семью и за их Настеньку. Дай им бог и дальше прожить так же счастливо, дружно и красиво!

Я тоже, как и все, любовался молодыми людьми и их здоровенькой, полненькой, розовенькой со сна Настенькой. Но постепенно возникло у меня в душе какое-то беспокойство. Как будто надо было что-то срочно вспомнить. Словно ловишь обрывок сна, хочешь поймать его, ухватившись за ниточку последнего зрительного образа, но ниточка ускользает, образ растаял, и больше никогда его не увидишь, а значит, не вспомнишь и весь эпизод. Однако бывает и другое ощущение, а именно, что обязательно вспомнишь то, что стараешься вспомнить. Оно лежит не очень глубоко. Сейчас, сейчас, еще усилие. А лучше – отвлечься, думать и говорить о другом, и тогда через некоторое время искомое само всплывет из глубины памяти яркое и свежее, как только что переснятая, мокрая еще переводная картинка.

И когда оно действительно всплыло, я обомлел. Дело было том, что в своем давнем романе, вводя в действие и характеризуя героиню романа, я произвел ее от бабки-грузинки. Тогда я довольно легкомысленно написал (впоследствии пришлось эту фразу подчистить): «И вот от русых, синеглазых родителей народилась вдруг Энгельсина, темноволосая, черноглазая, с бровями, встречающимися на переносице». Ну, написал и написал. Чего нельзя написать в романе? Однако очень скоро я получил несколько писем от ученых-генетиков, У нас очень внимательный и строгий читатель. Например, когда в одной журнальной статье проскользнула фраза: «Тигр от ярости вспотел», редакцию засыпали письмами ветеринары и зоологи. Оказывается, у тигра нет потовых желез, и, значит, вспотеть он не мог. Так и теперь, генетики в один голос меня поправляли: «От двух синеглазых родителей не могла народиться черноглазая девочка. Это исключено». Пришлось подчистить фразу в романе. Пять секунд.

Вспомнив все это, я попытался ухватиться за последнюю соломинку, ведь до шестимесячного возраста у ребенка может еще измениться цвет глаз, возможно, не все потеряно Словно бы невзначай я спросил у молодой матери, сколько исполнилось Настеньке.

– О, нам уже восемь месяцев,– радостно ответила Маша, – Мы уже становимся взрослыми, мы уже скоро будем ходить, а потом разговаривать.

И она тютюшкала Настеньку, показывая ее нам всем, а та смотрела на нас всех не очень еще осмысленными, но зато очень черными (именно как мокрая черная смородина) глазками.

Потом Маша перехватила мой взгляд.

Я не хотел смотреть на нее испытующе, всезнающе, проницательно или разоблачительно, просто я посмотрел на нее чуточку внимательнее и чуточку дольше, чем надо бы. И все-таки она что-то почувствовала и поняла. Свои сияющие синие очи она как-то мгновенно опустила долу, словно выключила некое сказочное, волшебное освещение…