возведенной, взбежать на третий, любимый молодежью
      золотой, развратной и веселой, этаж, кафе с названьем
      незабвенным "Льдинка".
      Именно там и накрыли вчера, заставив текстолит
      площадки танцевальной чирикать и пищать под водостойким
      полимером подошвы импортной, красавиц наших три
      исключительных подонка - скотина Сима Швец-Царев и
      братья Ивановы, Павлуха и Юрец.
      - А-га-га!
      - Ы-гы-гы!
      Попались, курочки! Держитесь, телочки!
      - Всем по полтинничку для разгона!
      И что же вы думаете? После разгона, взлета и набора
      высоты, посадка, черт возьми, опять не состоялась. В который
      уже раз, сотый, двухсотый, тысяча первый, Валерия
      Николаевна Додд мерзавцев обломила. Всех ли троих
      прокинула разом, одного ли Павла лупоглазого или, быть
      может, братишку его гнилозубого только, сейчас не столь уж
      важно. Принципиально то, что больше всех разволновался,
      Валеру вдруг не обнаружив в квартире для дебошей пьяных
      специально словно созданной, хавире, с видом на излучину
      Томи, Малюты Ирки, ни кто иной, как Сима Швец-Царев, не
      то жених, не то любовник хозяйки, накушавшейся, кстати, в
      печальный вечер сей в лохмотья, в дым, вдрезину, вдребадан.
      - Как? - икал он изумленно, чертоги Иркины шарами
      мокрыми обозревая:
      - Она же с вами поднималась?
      - За нами, - братишки соглашались, любуясь Симиной
      зазнобой, что сидя прямо на полу, непривлекательном
      наредкость, сопя, ругаясь жутко, в чулках и в волосах забавно
      путаясь, стянуть пыталась непокорные, на ножках ее бедных
      остаться навсегда решившие, похоже, в тепле ее коровьем,
      французской замши туфельки с застежками из вороненого
      металла.
      - Ну, е мое, - был безутешен Сима, чему порукой,
      безусловно, ямб одностопный - классической трагедии размер.
      - Ну, елы-палы.
      Смылась. Пока он возился с дверцей чумных
      "Жигулей", открывал, закрывал, замочком клацал, эта хитрая
      краля, бестия, непостижимым образом исчезла.
      И в самом деле улизнула. Из положенья безнадежного
      как будто бы нашла единственный возможный выход. В
      момент, когда в неприбранной передней хозяйку на пол
      братаны сгружали, Валера с хладнокровием неподражаемым,
      оп, проскочила роковой этаж, на третьем, белками в темноте
      сияя, дождалась Симки-Командира, еще раз миновала
      прикрытую на сей раз дверь, сбежала вниз, на улицу,
      неосвещенный двор преодолела махом, сквозь прутья давно
      заботливым каким-то добряком прореженной ограды изящно
      просочилась и раз, два, три, четыре, через десять, пятнадцать
      максимум минут уже, босыми пятками родимой ванной
      ощущая кафель, пыталась щеткою зубной не в нос попасть, а в
      рот.
      - Ща я ее привезу, ща я ее доставлю, - горячился тем
      временем Сима, но нет, конечно же, пижон бежать по следу
      теплому не пожелал, влез в свой дырван недоделанный, стал
      разворачиваться, примял крыло о маленький чугунный
      столбик исчезнувшего ограждения, рванул по Арочной, едва
      не въехал в свежеотрытую траншею, еще раз развернулся
      (вписался аккуратно, аппарат не повредив), но на Островского
      свой перекресток нелепо проскочил, на Кирова вспугнул
      худую кошку неизвестной масти, минут, должно быть, пять не
      мог сообразить, как въехать в Лерин двор, короче, марш
      бросок победно завершил не в том подъезде.
      Тревожил полчаса звонок бездушный чей-то, и вдруг,
      решив, свинья бухая, что обогнал голубку нашу, на вираже
      обставил, уселся на ступеньку и, мирно поджидая девочку,
      головку приложил к дверному косяку и задремал невинно.
      Очнулся в полседьмого, опять ломиться пробовал в
      необитаемое, видно, помещение. Полаялся с какой-то дамой,
      соседкой, через цепочку нахала урезонить вздумавшей.
      Послал ее, поклал-облокотился, завел железку боевую и на
      речной отправился вокзал, где пиво малохольным отпускали с
      восходом солнца. Взбодрился, подкрепился и в часть махнул,
      к месту прохождения действительной службы (да, Дмитрий
      Швец-Царев в тот исторический момент к Н-скому приписан
      был полку, в почетном звании рядового состоял) сгонял
      оттуда к жене комбата в Кедровскую больницу с передачей и,
      наконец, так много дел и нужных, и полезных совершив, к
      родительскому дому кочумая, внезапно на проспекте на
      Советском, самом главном, увидел, углядел, заметил от каши
      манной порозовевшую, похорошевшую девицу, Валеру Додд.
      - Аааа!
      Вот при каких обстоятельствах, бурля, кипя от чувств
      нахлынувших избытка, резиной жигулевской едва не переехал
      редактора-стажера программ для юношества и студенчества,
      ответственного сын, племянник компетентного и внук
      заслуженного, гаденыш Сима Швец-Царев.
      - Ну что, попалась?
      - Попалась, попалась, - охотно согласилась Лера, без
      лишних слов усаживаясь прямо на переднее сиденье.
      - Куда изволите? - скосил свой гнусный глаз
      неисправимый и улыбнулся безобразно.
      - Куда? Куда? На студию. У меня эфир через полчаса.
      - А, ну, ну. Ты же у нас кинозвезда. Гундарева
      Пундарева.
      - Мадам, - зарыготал, запузырился веселый Сима,
      рукоятку на себя потянул, педаль в противоположном
      направлении двинул, пугнул гудком прохожего, беднягу, на
      зебре зазевавшегося, и дунул вдоль по улице широкой. Пять
      минут, и вот уже паркуется у проходной красивой телецентра.
      - Во сколько освободишься?
      - В четыре, - в глаза зеленые спокойно глядя, лжет
      Лера без малейшего смущения.
      - Ну, смотри, без пятнадцати я жду тебя на этом самом
      месте. Обманешь, пеняй на себя.
      Да, строг был Сима, крут и краток, но спросить с
      проказницы и в этот раз ему не удалось. Увы, сегодня рано
      утром, еще не пробовала даже Валера веки разлепить, и Сима
      жидкостью студеной разбавить излишествами разными
      вчерашними испорченную кровь, а на столе дежурного
      центрального РОВД уже лежало птицей дохлой заявление, в
      котором потерпевшая Ирина Афанасьевна Малюта, от
      сложностей оперативно-розыскных мероприятий бригаду
      следователей избавляя, не только имя, Швец-Царев, фамилию
      насильника, ублюдка указала, но также год рождения
      шестидесятый и адрес - проспект Советский, 8-42.
      ТОЛИК
      Экий прямо-таки демон, исчадье ада, смотришь, вроде
      бы спит, дремлет, дурной румянец оттеняет полудетскую
      щетину, невинный пузырек слюны все силится, но капелькой
      горячей скатиться по подбородку в ямочку землистую никак
      не может, дитя природы, молочный агнец, так нет же,
      выродок, последний негодяй, непостижимым образом в
      минуту эту же, вот в этот самый миг, в другом, совсем другом,
      представьте себе, месте, на свежем воздухе в чудесном
      скверике под сенью алюминиевой огромной чаши приемной
      станции программ ЦТ "Орбита" с цинизмом просто
      фантастическим чудовищные совершает действия, о коих
      трактует с презрением явным и очевидным отвращением
      позорная, неуважаемая 117 статья УК РСФСР.
      Фу.
      Подлец, мерзавец, скот, и еще осмеливается, подумать
      только, гудком пронзительным пугать законопослушных,
      смирных граждан, спешащих под мигание зеленого глазка по
      освеженным совсем недавно к майским торжествам полоскам
      белым пешеходной зебры.
      Впрочем, всего лишь одного, одного лишь только
      гражданина по пяткам стеганул сигналом звуковым
      внезапным, в зад подтолкнул свирепо затейник полупьяный
      Сима, от Леры заработав, кстати, неласковое:
      - Идиот, - а именно, соседа Доддов, Толю Кузнецова,
      такого молодого человека с волосами президента, в ту пору
      знаменитого, овеянного славой даже дискоклуба
      Южносибирского горного института, ЮГИ, "33 и 1/3".
      Электрический разряд природы гнусной мурашками
      скатился от шейного позвонка к поясничному, аукнулся в
      поджилках, и Толя стрекоча задал, да, что есть духу
      припустил, забыв, отбросив прежнее жеманство ленивой,
      семенящей, полупрезрительной рысцы.
      Вот так судьба бывает несправедлива, в каком порою
      неприглядном виде готова выставить не охламона с рожей
      мятой и не девицу моральных принципов сомнительных, а
      юношу серьезного, к тому же исполняющего священный свой
      гражданский долг.
      Да-да, ведь не к какой-нибудь блондинке в колготках
      красных непристойных спешит в объятия Анатолий. Суровая
      Родина-мать ждет его на аллейке безлюдной в час утренний, в
      день будний городского сада. В лице гуляющего как бы среди
      скамеек синих и зеленых свежеокрашенных мужчины в кепке
      и плаще. В образе старшего лейтенанта Виктора Михайловича
      Макунько из управления по городу Южносибирску и области
      одноименной.
      Именно к нему спешит, торопится от дома прочь, от
      института, наш диск-жокей, организатор молодежи, вот чудом
      только не наткнулся на циферблат своих часов, к лицу рукой
      внезапно вознесенных и ускоряется опять, без всякой видимой
      угрозы внешней, сам все быстрее и быстрее переставляет
      ноги.
      Опаздывает. Опаздывает явно, не успевает. Нет,
      скрыть сие, конечно, невозможно. Но можно, необходимо
      даже просто-напросто другое, причину столь поразительной,
      несвойственной Толяну совершенно необязательности. Иначе
      говоря, еще одно унизительнейшее происшествие прикрыть,
      задвинуть пяткой под стул, то самое, что не позволило Толе
      походкой гордой и размеренной идти по улице советской
      (имени Кирова) с высоко поднятой головой и чистыми (ах,
      горе-горюшко) руками. Да, сегодня утром Анатолий Кузнецов
      (планида ты несладкая добровольного помощника,
      информатора, осведомителя, стукача), человек, выше личного
      поставивший общественное, выше дружбы (на цыпочки встав)
      долг, а выше любви (подпрыгнув, полагаю) честь,
      составивший такую вот, на зависть многим правильную
      пирамиду, был дважды за каких-то несколько часов
      оскорблен, намеренно причем, несознательными элементами
      из числа своих ровесников.
      Увы, увы, еще до того, как галопом не слишком
      элегантным Толян свое достоинство буквально растоптал, он
      уронил его, да, птицу белую, цыпленка бройлерного, утратил
      безвозвратного, вообразите только, он, юноша тонкой кости,
      изящного склада, все утро сегодняшнее (зубы не вычистив,
      кудри не расчесав) занимался, о, Богородица-заступница,
      сбором дурно пахнущих и вид имеющих отталкивающий, вы
      угадали, человеческих выделений.
      Кошмар.
      А дело вот в чем, вчера, признаться надо, не одной
      Валере Додд напитки крепости различной без всякой меры
      подавали. И баламут известный, Онегин, Чайлд Гарольд, с
      обличьем Ленского и препохабнейшей фамилией Зухны
      (чудак, приятель Толи школьный) пороку предавался и
      вследствие сего имел шанс редкий отличиться, которым он
      воспользовался, не преминул, то есть буквально ввалился в
      тихий час вечерней сказки для детей в квартиру чинную
      семейства Кузнецовых, чудесно пахнувшую завтрашним
      обедом и, получив вопрос корректный:
      - Леня, что случилось? - не стал воспоминаниям
      унылым предаваться, нет, в будущее скорое, прекрасное и
      светлое, свой мутный кинул взор:
      - На старт, внимание, марш, - с торжественностью
      некоторой даже возвестил и пояснил с улыбкой милой:
      - Сейчас здесь все будет заблевано.
      После чего, однако, не замычал, не зарычал ужасно, а
      грохнулся довольно неуклюже на коврик домотканный и
      реагировать не пожелал вообще на емкости различные, тазы и
      ведра, любезно предлагавшиеся для облегчения страданий
      органов бедняги внутренних хозяином любезным.
      Подвел, мечту свою заветную - остатками
      непереваренной дешевой " в оболочке" ветчины украсить
      Толины обои чешские с цветочками в портвейне, напитке
      приторном и гадком, косая морда, утопил. Ну, ничего, зато
      чистейшей желчью, своей собственной, густой,
      неразведенной, самородной, души поэта квинтэссенцией,
      охотно, просто щедро поделился поутру.
      Беееее.
      Итак, в часу одиннадцатом, когда движеньем резким
      осадил Толян устройство с механическим заводом, Зух не
      лежал жердиною нескладной в углу на стареньком матрасе,
      исчез (простынка белая - комком, истерзанная извергом
      подушка - боком), пропал, отчалил, удалился без лишних слов,
      как джентльмен, но след канальи, тем не менее, нет, не
      простыл, на самом деле не остыл, пах, то есть, иначе говоря,
      хранил еще тепло большого органа кровотворящего и пузыря,
      имеющего форму грушевидную, расширенный отдел, часть
      среднюю и суженную шейку, соединенную протоком узким с
      кишкою незначительной, но нервной и слабохарактерной,
      двенадцатиперстной.
      И в этом убедился Толя тут же, проехав голою
      ступней по кафелю сортирному, спасибо, зацепился, ухватился
      за полочку с хозяйственным набором, а то бы неизвестно, что
      еще по неопрятной плитке поплыло, когда бы головой своей
      Кузнец с размаху тюкнулся о финский унитаз. Да, кстати, в
      ванной тоже было сыро, но веселее, ибо там бескрайние
      пространства мелководья чистого отважно бороздила лишь
      крышечка югославского шампуня.
      Добавить нечего.
      И смысла нет, радиослушателям лет минувших
      известно, еще бы, пароходы провожают совсем не так, как
      поезда. В общем, выбежал Толя из наспех прибранной
      квартиры, желтка яичного остатки с невыдающегося
      подбородка роняя на ходу, минут за пять, не больше, до
      встречи, ему назначенной в аллеях сада городского.
      От испытания к испытанию ведет судьба сегодня
      Кузнецова, от одного к другому движется Кузнец, как некий
      грек, наживший вследствие переедания козлиный голос, от
      сувенира к сувениру.
      Итак, навстречу Толе, миновавшему парадное
      излишество, дорическую колоннаду и железные ворота, из-под
      младых ветвей, листвою шелестящих, мужчина выступает
      грубый, рыжий, с недружелюбным ежиком под носом.
      - Извините, немного задержался, - торопится сейчас
      же повиниться Кузнецов, выдерживая, впрочем, с
      достоинством немалым рукопожатие, клешне холодной и
      безжалостной не позволяя смешать фаланги, связки,
      сухожилья, свою ладонь, пусть оскверненную общеньем с
      тряпкой половой, но все равно изящную, сухую длань
      пианиста, музыканта, в бесформенную массу превратить.
      - Что-нибудь серьезное? - густеет, как бы невзначай,
      синева в очах суровых рыцаря без страха и упрека.
      - Да, нет... нет, так, дома мелкое недоразумение,
      румянятся немного щечки молодого человека, ввиду
      дурацкого стечения обстоятельств оправдываться
      принужденного.
      То есть опять что-то невнятное смущенно бормотать,
      не ведая, не зная, где взгляд остановить, к чему приклеить на
      абсолютно непроницаемом челе товарища Макунько Виктора
      Михайловича.
      Вот,черт возьми. Казалось бы, к концу их встречи
      предыдущей уже возникло какое-то приятное подобие доверия
      и даже собираться, кристаллизироваться начинали, может
      быть, мельчайшие, еще неразличимые частицы, способные в
      условиях определенных приязни флюиды испускать, так нет
      же, вновь с двусмысленности начинать приходится, краснеть,
      увиливать, от ясного, прямого ответа уходить, короче,
      возвращаться к тому моменту не слишком уж приятному,
      когда Толяна какой-то незнакомец в штатском завел в пустой
      и узкий кабинет на этаже втором военкомата и сунул там, без
      всяких предисловий, едва ли не к переносице бедняги
      прилепил (возможно, от привычки с близорукими субъектами
      иметь контакт) оттенка розового разворот бордовых корочек
      красивых.
      Ну, вот, писали мы героя и тушью, и гуашью, и
      кистью, и пером, и все ради того лишь, чтобы сознаться вдруг,
      да, помогать борцам с невидимым врагом родного государства
      охотно взялся Толя, но вовсе не по зову сердца, нет, не по
      собственному решил он это делать все почину.
      Лишен был выбора прятный юноша с хорошими
      манерами, в безвыходное просто поставлен положение
      невиданным кощунством, бессмысленным и наглым
      святотатством, грозившим комсомольской организации
      Южносибирского горного лишиться навсегда, навеки
      почетных званий - передовая, ьоевая, но, впрочем, это Толю
      мало беспокоило, когда бы черное пятно, упавшее внезапно на
      накрахмаленную грудь, не угрожало растечься, лишая вида,
      шарма, обаяния, буквально все и вся, и в том числе, конечно,
      примерно с год тому назад союзом молодежи институтским
      прижитый от Толи Кузнецова столь популярный дискоклуб с
      названием идеологически нейтральным (не вредным, то есть)
      "33 и 1/3".
      Увы, никто не мог уверен быть в своей уязвимости,
      спокоен, равнодушен, безразличен, после того, как в одно
      прекрасное утро (в канун, о, Феликс, архангел без весов, но с
      маузером, сто десятой годовщины рождения своего) в
      Ленинской комнате Южносибирского горного прозрел
      внезапно вождь мирового пролетариата.
      Скандал.
      У гипсового изваяния, у бюста метр на метр на
      полтора, проклюнулись вдруг глазки голубые, моргала алкаша
      и маловера.
      Привет.
      И что прискорбнее всего, событие сие, неописуемое
      чудо, принародно явленное, никто из членов актива
      институтского, места в президиуме занимая, не заметил.
      Расселись деканы и секретари, под носом у основоположника
      расположились и в зал уставились угрюмо, а с залом,
      отличниками, стипендиатами именными, лауреатами
      конференций научных, олимпиад предметных, красой и
      гордостью, грядущей сменой неладное как будто что-то
      происходит.
      То есть присутствуют, конечно, внимают
      рапортующему, лица правильные, глаза ясные, и в то же время
      впечатление создается такое, будто бы шепчутся, черти,
      шумок какой-то гуляет по рядам, сквознячок. Ни один мускул
      на лицах не дрогнет, а между тем какая-то улыбочка неясная
      как будто бы бродит, то тут мелькнет, то там, флуктуирует
      сама по себе, эманация нехорошая от присутствующих
      исходит, а от кого конкретно, и не сказать, от всех как бы
      сволочей разом. Напряжение, словом, и вдруг... смешок.
      Этакое фырканье мерзкое, тут, там, здесь...
      Да что такое? Уж и оратор, ректор, профессор Марлен
      Самсонович Сатаров, как ни был увлечен перспективами и
      планами, задумок роем воодушевлен, взволнован, и тот нить
      потерял, встревожился, ноздрями поиграл, туда зыркнул, сюда
      глянул. За спиной, сзади, слева, - чутье подсказывает,
      селезенка сигнализирует, но не к лицу такой персоне, сами
      понимаете, движения резкие и праздный интерес, вновь рот
      открыл Марлен Самсонович, но, нет, увы, не утерпел
      председатель совета ректоров вузов промышленного края,
      пять раз (пожалуй, даже шесть) не избранный член-корром АН
      СССР, не выдержал, наперекор гордыне обернулся, а там,
      пролетарии всех стран соединяйтесь, будь готов - всегда
      готов, подмигивая правым глазом, в усы посмеиваясь
      бесцеремонно так, по-свойски, любуется им, святый Боже,
      самый человечный человек.
      Короче, никаких шансов скрыть злодеяние
      чудовищное, факт утаить, замять, спустить на тормозах, в
      рабочем порядке, в узком кругу, своими силами, исключено.
      Заседание окончено, выездная сессия открыта.
      Вот после чего доселе незримый, то ли из воздуха, из
      теней коридорных голубых сложился, а, может быть, и прямо
      из стены шагнул, мгновенно отделился мужчина рыжий в
      неброском пыльнике широком армейского покроя и в кепке
      пролетарской восьмиклинке. Явился, неулыбчивый, протопал
      по-хозяйски в зарезервированный кабинет без разъясняющей
      таблички, но с пломбой пластилиновой на косяке, старший
      лейтенант Виктор Михайлович Макунько,
      оперуполномоченный, кем? так и просится в строку
      дополнение, ну, что ж, извольте, с превеликим удовольствием,
      всем советским народом.
      Сел в кресло под портретом черно-белым сердечника
      чахоточного с бородкой, без очков, во френче и комсомолом
      занялся Южносибирского горного, с руководящей головкой
      работать стал, но, впрочем, и рядовыми членами союза
      молодежи не брезговал, случалось, вызывал для очного
      знакомства, беседы, разговора тет-а-тет.
      На каком основании, спрашивается?
      Не следует ли здесь усматривать попытку начальства
      институтского на плечи молодые неокрепшие, на спины юные,
      учебой безоглядной искривленные, сложить? Конечно,
      безусловно, но в то же время захочешь и не придерешься, ибо
      рыльце у институтского авангарда, пятачок, да что там, вся
      ряха оказалась и в пуху, и в соломе, и еще черт знает в чем,
      наредкость, в общем, неприглядной вышла физиономия.
      Увы, именно она, неоперившаяся поросль, боевитая
      смена, добродушием старых товарищей безобразно
      злоупотребляя, и превратила святое место, Ленинскую
      комнату, подумать только, в проходную. Да, дверь, что
      виднелась справа в простенке за сценой с Ильичом,
      светящимся во мраке, декоративной не была, вела
      полированная, блестящая, под цвет панелей (продукции
      побочной Южносибирской пианинной фабрики) в большое и
      неряшливое помещение, где и студенческий театр репетировал
      миниатюры, и за фанерной перегородкой дискоклуб "33 и 1/3"
      хранил свою аппаратуру, и редколлегия стенной газеты
      сатирической "Глухой забой" одутловатые мордасы
      прогульщиков и бузотеров хари омерзительные зеленой
      краской малевала.
      Собственно, сам факт использования для возвращенья
      зрения основателю первого в мире государства рабочих и
      крестьян баночки из набора красок редколлегии сомнению не
      подлежал. Но взять за холку, за гузку ухватить художников
      беспечных хоть и пытался товарищ Макунько, но поводов
      особых не имел для этого, поскольку номер мартовский уж
      выцвести успел в углу у входа в библиотеку, а за апрельский
      халтурщики и не брались, о чем вопрос как раз был поднят на
      заседании последнем комитета комсомола ЮГИ, что
      подтверждал, увы, казенным стилем бездушный протокол.
      СТЭМ, театр миниатюр, продув февральский КВН
      мединституту, был в творческом застое, не собирался, то есть,
      уже почти полгода, а дискоклуб, завоевав на конкурсе
      недавнем областном заветный главный приз, в иную
      крайность впал, но с тем же результатом, то есть
      бездействовал и после своего триумфа уже сорвал два вечера,
      два бала, заранее объявленных, назначенных в фойе
      электромеханического корпуса.
      Короче, установить не просто оказалось, кто мог
      оставить за спиной большого бюста, в соседней, изрядно
      захламленной комнате, под стульями в углу у длинного стола
      две склянки разновеликие - толстушку темноокую из-под
      шампанского и длинношеюю красавицу, шибающую в нос
      свежеотлитым содержимым, водочную.
      В чем, между прочим, откровенно в беседе с глазу на
      глаз и признался Толе Кузнецову трехзвездочный офицер в
      костюме сером, товарищ Макунько. Но, впрочем, не сразу, не
      в след немедленно за тем, как ошарашил он Толяна красивым
      разворотом служебного удостоверения.
      Нет, дав время Анатолию полюбоваться на шит и меч,
      заговорил с ним Макунько Виктор Михайлович о сложностях,
      которыми коварно угрожает организму весенний недуг,
      болезнь задорно водами журчащая, похлюпать и почмокать
      невинная любительница - инфлюэнца.
      А дело в том, что помимо исключительной отмазки,
      каковою, находясь в победной прострации, почивая на лаврах,
      сами того не ведая, обеспечили себя все до единого диско
      оболтусы из клуба богомерзкого, президент и тридцати трех, и
      одной трети Анатолий Кузнецов имел еще и лично для себя
      безукоризненное алиби.
      Роковые восемь дней, пять до чудовищного
      святотатства, и два после провел он дома, в постели своей
      собственной по воле вируса безжалостного платки, салфетки,
      полотенца без передышки увлажняя.
      Так вот, о Толином здоровье осведомившись перво
      наперво в холодном кабинете райвоенкомата с оконным
      переплетом времен простых решений, похожим на решетку,
      лейтенант Макунько как-то очень быстро и уверенно стал от
      болезней уха, горла, носа, минуя недомогания печени, желудка
      несварение, живот, способный острым стать в любой момент,
      и почки, отказать преподло норовящие, спускаться в тот
      отдел, укромный уголок организма приматов, где гнездятся
      напасти совсем малоприятные, стыдливо в народе именуемые
      женскими.
      Иначе говоря, вел опер Толю путем извилистым и
      странным, и уж казалось, что вот-вот суровым голосом
      потребует сознаться, за сколько же абортов криминальных ему
      устроила фальшивую, дутую справку заботливая мама Ида
      Соломоновна Шнапир, врач, доктор, заведующая отделением,
      несмотря на деликатность исключительную, самая известная в
      областном центре специалистка по устранению последствий
      нежелательных неосмотрительности обоюдной, как вдруг...
      улыбка? нет, ее предвозвещающее измененье кривизны шаров,
      утрата выпуклости угрожающей белками голубыми, едва
      заметная, но слабина губ малокровных, позыв, определенно,
      служебным предписаниям вопреки, самодовольство,
      достигшего без лишних осложнений цели профессионала.
      - Да вы не волнуйтесь, - внезапно отпустил упавшего
      уж было духом, бледного, скованного, неадекватного Толяна,
      ослабил хватку, снизошел, даже барабанить перестал сухими,
      как сучки обструганные, пальцами по суконными армейскими
      локтями истертой столешнице.
      - Вас мы ни в чем, абсолютно ни в чем не
      подозреваем. Если бы хоть малейшее сомнение на ваш счет
      имелось, мы бы беседовали с вами не здесь, в военкомате,
      вдали от посторонних глаз, а сами знаете, наверное, куда я
      приглашаю остальных?
      - Нет, нет, узнать вас, Анатолий, поближе я решил
      постольку, поскольку кажется мне, что у нас с вами общая
      должна быть заинтересованность в скорейшем разоблачении
      тех, кто самым подлым образом, в кустах укрывшись, просто
      напросто сбежав, товарищей своих поставил под удар.
      О!
      И вслед за этими словами золотыми Виктор
      Михайлович стал мысль свою детализировать и развивать, да
      так психологически верно, столь тонко и расчетливо, что ни
      малейшего сомнения возникнуть не могло, конечно, ждала
      карьера фантастическая такого вот ловца душ человеческих в
      рядах бойцов секретной службы сыска.
      Да, говорил лейтенант о том, о чем предпочитал
      Толян не думать, не вспоминать, на счастье, на авось
      традиционно уповая.
      Итак, в самом начале апреля, то есть недели за две до
      злополучного происшествия в Ленинской комнате
      Южносибирского горного института, по едва просохшему
      после весеннего полноводья асфальту молодежь города
      химиков и углекопов потянулась к дверям не столько
      тенорами звонкими, сколько блохами, коварно ждущими
      поднятия занавеса под швами плюшевыми кресел
      прославленного театра оперетты Южбасса. В этом,
      отвоеванном прыгающими паразитами у музыкальной
      общественности города здании, четыре дня подряд с утра и до
      позднего вечера на радость насекомым бескрылым и
      прожорливым гулял, насосом безотказным ритма накачивал
      всегда готовую отдаться цвету, свету, танцу огневому публику
      областной смотр-конкурс дискотек и дискоклубов.
      Впрочем, машина, перфоратор, устройство
      электрическое на самом деле лишь после шести. Весь день до
      этого во тьме полупустого зала жюри (компетентное и
      представительное), шурша бельем нательным, кривясь,
      почесываясь, но сохраняя выдержку, экзаменовало
      коллективы самодеятельной молодежи на политическую и
      гражданскую зрелость. О, нет, не зря, не напрасно все силы
      бросил Анатолий, нелепое сопротивление своих паршивцев
      несмышленышей преодолевая, на отработку программы
      тематической с названием к сердцам горячим обращенным
      "Товарищ Хара".
      Одни слайды чего стоили, тут и комманданте Че с