дерзящую девицу, и... и все. Ибо ночь провославного
      Рождества наполнил для нее мелкой вибрацией и шумом
      нескончаемым Ил-62, унесший профессора Костыреву в
      страну ирокезов и семинолов, штат Висконсин, город
      Милуоки, то есть туда, куда по приглашенью тамошнего
      университета и направлялась Елена Сергеевна лекции читать,
      знакомить с нашей флорою и фауной разнообразной
      чрезвычайно любознательную молодежь Среднего Запада.
      Три месяца на берегах озера Мичиган сеяла она разумное,
      доброе, вечное, вернулась, и сейчас же за непослушной в
      Томск. На десять дней каких-то опоздала. Ах-ах-ах. Но,
      впрочем, жениха нашла разумным, неболтливым, скромным,
      положительным, короче, согласилась на довольствие принять,
      тем более, что юноша готов был под ее крыло с вещами хоть
      сейчас.
      - Ладно, сдавай сессию, а я с кем надо тут поговорю.
      То есть, благословила. Благословила и уехала.
      Напутствия, совет вам да любовь - слов отпускающих
      грехи от мамы номер два никто не ждал, а посему ее не стали
      загодя предупреждать о времени и месте.
      - Представляешь, какая рожа постная будет у нее,
      когда она узнает! - так выразил на ушко новобрачной всю
      безграничность радости своей молодожен, зал драпированный
      дешевым кумачом и розами бумажными Дворца венчаний под
      звуки марша покидая.
      Действительно, лицо Галины Александровны
      скоромным стало, усохло, раскрыло мириады старых и новых
      тьму мгновенно, безобрано прорезавшихся вдруг морщинок,
      но вовсе не тогда, когда она записку обнаружила,
      подброшенную гнусным негодяем в почтовый ящик, нет,
      изуродовал несчастную за сим последовавший разговор с
      сестрой Надеждой:
      - Ну что ты, Галя, - лениво в кресле шевелясь, та
      молвила, услышав просьбу в заключение рассказа гневного,
      свести мать оскорбленную немедленно с военным
      комиссаром или же с комитета областного председателем, - не
      стоит беспокоиться.
      - Да как ты смеешь? Ты же обещала?
      - И что с того, что обещала, ведь речь-то о девке
      уличной тогда шла, правда? А с шушерой профессорской
      никто не станет связываться. У одного, Андрея Николаевича,
      сейчас девчонка на истфаке, а у Антона два племянника на
      разных курсах. Нет, нет, тем более, что все это на самом деле
      яйца не стоит выеденного... Ну, эка невидаль, женился, не
      спросив тебя...
      Через час с неодолимой дрожью в членах и
      родственного эпителия частичками под потерявшими
      опрятность коготками, Галина Александровна уже в автобусе
      сидела южносибирском. Но выйти из железного ей в пункте
      назначения самой не довелось, вынесли женщину, уложили,
      скорую вызвали сердобольные попутчики, отзывчивые люди.
      Ну а уж в третьей городской доценту с неподвижными
      глазами для женщины весьма нечастый поставили диагноз.
      Инсульт. Сосудик лопнул в голове. Как видите, все, к черту,
      сплетники поперепутали проклятые.
      А томский житель Леша не ведал и сего, избавлен был
      судьбою даже от гнусных этих врак, да он и сам все сделал,
      дабы миновали его муки и переживания по поводу того, что
      им в горячке брошенное некогда:
      - Убью ее, убью, - лишь по случайности счастливой
      эхом мрачным не откликнулось спустя полгода:
      - Ермаков, зайдите в деканат.
      - А что такое?
      - Там все скажут.
      Нет, повезло. Ходить вокруг да около, подыскивать
      слова и официальное сочувствие изображать не требовалось
      вовсе. За жабры брать, как раз не возбранялось, даже
      вменялось случай не упускать и потому декан был краток и
      конкретен:
      - Так, отъезжающий, пока мы тут твои бумажки
      рассмотрим да подпишем, свези-ка эти материалы в
      оргкомитет южносибирской конференции региональной . Ты
      все равно, небось, поедешь прощаться со своими, ну, вот и
      совместишь общественное с личным.
      Что он и сделал, идиот. Все, все предусмотрел, даже
      поехал, нелепой встречи, или свидания страшась ужасного,
      путем замысловатымм, хитроумным, дорогою железной с
      пересадкою в Тайге. У Сашки Ушакова хоронился, как вор в
      законе, гастролер.
      - Алло... простите, не приехал Аким Семенович... а?
      Извините.
      Сутки сидел, лежал у телефона, и удержался, а на
      вокзале, на вокзале... нет объяснений, нет...
      - Так будет лучше.
      - Тебе?
      - Тебе, Валерочка, тебе, ты и представить себе не
      можешь даже...
      "Ну, хватит, милый, мой хороший, вид делать
      неуклюжий, что ты случайно здесь, проездом. Ты же вернулся,
      и не надо из последних сил сосредотачиваться на
      отвратительной мазне сырыми красками по влажной
      штукатурке, ты посмотри же наконец на девочку свою,
      дурашка, а рот закрой, чтоб стыдно не было потом."
      - Леха-лепеха.
      - Валера, это глупо, перестань.
      - Нет, буду, буду, буду.
      Она стояла и манила Алексея. Манила сумкой его
      дорожной, тощей, грязной, но с парой папочек - рифленый
      коленкор, тесемочки бордовые:
      - Уж вы, пожалуйста, Андрею Константиновичу
      лично.
      - Валера, - догнал, конечно, догнал, еще бы, и под
      руку волнуясь взял.
      - Что будешь отбирать?
      - Нет, нет, но ты...ты шутишь, ты сама отдашь.
      - Конечно, завтра, послезавтра обязательно.
      "Преступница, преступница, мать-тварь права,
      Валерка - исчадье ада, ведьма, и то, что кажется немыслимым,
      невероятным, противоестественным, ты, ею
      загипнотизированный, заколдованный, делаешь с легкостью
      безумной, дикой, и кажется, что даже счастлив, счастлив при
      этом."
      - Вот, так бы сразу, - сказала Лерка балабасу своему
      уже в стопервом, когда Алешка, испытания последнего не
      выдержав, взбежал, от желтых оттолкнулся ступенек грязных,
      и чудом в дверные клещи не попав, встал с нею рядом.
      - На, пассажир, багаж, таскай уж сам свои сокровища.
      Все, только запах, его волшебный, несравненый запах
      мальчишки славного, который не механизм вонючий, не
      налегавшая, плодившаяся с бесстыдством туфелек, амеб в
      неимоверной духоте субботних дачников толпа, не в силах
      оказалась, неспособна, как ни старалась, заглушить.
      Мой милый, мой смешной.
      И даже на Кирова, протискиваясь, прорываясь к
      выходу, казалось, его дыханье ощущала рядом, чуть сбоку,
      сзади, непрерывно...
      Ее толкнули, какой-то ненормальный зацепил лопаты
      черенком, бабенка толстою спиной оттерла было, но Леха, кто
      ж еще, плечом?, рукой?, ногой? сумел-таки на долю может
      быть секунды образумить копошенье потное, и вышли, слава
      тебе Господи, выпали.
      - Ну что, не сердишься, не злишься больше? - Валерка
      обернулась, и вместо синих и родных, в чужие чьи-то черные
      уткнулась взглядом.
      Не может быть, не может быть.
      Гармошка, вмяв тетку белотелую в людское месиво,
      сомкнулась, автобус отвалил, просев до мостовой, а
      невезучий, оставшийся с рассадой в мешке полиэтиленовом,
      мужик, нисколько не стесняясь, зло и громко, всю душу в трех
      словах излил.
      ВЕЧЕР
      К разврату все готово было.
      Уже по стольнику вкатили, выпили пайкового,
      наркомовского, рябинкой умягченного КВВК, Колчак ушел
      насчет бассейна утреннего распорядиться, а Толик, Тимоха,
      убежал еще разок посты проверить, готовность всех расчетов
      боевых, столы, закусочку, напитки, эх, мать родна, но перво
      наперво курчавенькому дискжокею в баре:
      - Три, четыре, три, четыре, - дыханьем распаляющему
      микрофон, шепнуть:
      - Ну, тезка, поздравляю. Хозяин зовет тебя после
      всего к себе. Там будет маленький междусобойчик только для
      своих, ты понял, комната пятьсот двенадцатая... Да, о клубе
      городском, о новом аппарате... о чем захочешь, будешь
      аккуратен, сумеешь поговорить".
      Конечно, дупель, будь смелее, запретных тем сегодня
      нет, ты только засади еще рюмашку, вот так, вот так, пускай
      мягчают, увлажняются, до нужной деликатнейшей, десертной
      кондиции особой, доходят губки заповедные твои, тогда
      умолкшего под утро мы возьмем, штанишки снимем с мягких
      ножек, два пряничка кофейных извлечем, разложим на
      подушечке...
      Мммммм.... в самом деле, в самом деле, стоял и
      мятной слюнки шарики катал во рту Цуркан, глядя в окно
      открытое, окрестности турбазы "Юность" обозревая.
      Хе-хе.
      Но, Провидение, судьба хранила кузнецовский
      трудолюбивый сфинктер от совершенно неадекватного, по
      мнению светил тогдашней отечественной медицины,
      проникновения извне.
      Ага, угрюмый, скрытный страстотерпец Жаба не
      дожидаясь ужина с московскою особой и танцев под Би Джиз
      оттянется, кончая, замычит и заскрипят его большие коренные
      соприкоснувшись с малыми.
      Увы, похабные движения под музыку придется
      отменить. Милиция займется активистами и
      рационализаторами буквально через час, станет прочесывать
      лесок и вызывать всех в комнату на первом этаже. Всех, всех,
      товарища Цуркана, виновника внезапной смены декораций, в
      том числе.
      Но обойдется, обойдется, иные подозрения возникнут,
      связи наметятся, всплывут завтра, и драма настоящая начнется
      после того, как бывшая подруга Ирка, подкараулив у подъезда
      Симу безлошадного, плеснет ему в лицо грамм двести
      жидкости, кою обыкновенно применяют в слесарном деле,
      готовя к пайке пару железяк.
      Какие перемены ждут каких людей, перестановки,
      пенсии, отставки, и только Жаба, Игорек, раз в жизни
      совершивший поступок опрометчивый, но радующий душу,
      согревающий ее в минуту трудную воспоминаньем светлым,
      спокойно отсидит свой цикл отчетно-перевыборный, и в
      областное Управление торговли уйдет с почетом в конце
      концов.
      Но что случится, произойдет сегодня?
      Фейрверк! Сгорит, сгорит "Жигуль" с откляченным
      багажником и рылом, наровящим грызть асфальт, пахать
      газоны, землю есть.
      Лишь черный остов в серых струпьях пепла дымиться
      будет через час на пятачке, площадке бетонированной за
      кинозалом, где друга верного вот-вот оставит, припаркует
      сынок Василия Романовича Швец-Царева Дима.
      И ничего тут изменить нельзя, летит по просеке под
      соснами авто самонадеянного гада, еще секунда, и выскочит
      из леса, чтоб, резко сбросив газ у неразъемного шлагбаума,
      свернуть под узкие бойницы туалетов клубной части. Дверь
      распахнется, и симкина башка появится над крышей цвета
      африканских дюн, замочек щелкнет и гаер, ослепив искрою
      бархатного пиджака, вальяжно вдоль белых стен пойдет,
      поплевывая, на ту сторону к парадному крыльцу.
      И все это на глазах, на виду у Игоря Цуркана,
      товарища с большою головой и очень сильными руками, в
      отличном кейсе крокодиловом которого лежит, покоится
      завернутый в тряпицу белую, красавчик, лапушка, патронами
      калибра тридцать восемь спешал снаряженный армейский
      револьвер модели "Аэркрюмен".
      Ха. Не пропали, не пропали милые, привезенные из
      Германской Демократической Республики секретарем
      училища командного в подарок:
      - Под Зауэр ФР4, должны быть, как родные к твоему,
      нашелся кстати?
      Нет, но должен был, обязан, и верил в это Жаба, знал,
      не зря в коробочке лежат, лаская взор, если открыть,
      колесиками-солнышками капсулей патрончики-патроны,
      только не думал, никак не думал, что организма
      неотъемлемую часть, часть существа вернет сосед
      чушковский, вор и зэк, Олежка Сыроватко, Сыр.
      Вчера, буквально на часок к родителям заехал. С
      отцом сидели в доме, толковали о письмах дяди Иона, о том,
      что ехать надо, ехать:
      - Ты подожди, отец, ты всю дорогу так,
      разгоношишься, не остановишь. Подумать надо...
      - Что тут думать...
      Был на машине, первача не стал, но мать уговорила
      варенников поесть. Сама копалась в огороде, вдруг заходит.
      - Там Сыроватко младший во дворе. Не выйдешь,
      спрашивает?
      Вышел.
      - Ну, здравствуй.
      - Здравствуй.
      Разговор не клеился, прошли меж грядок до теплицы
      и там, в малиннике, достал Сыр сверток из кармана и, фиксы
      звездочкой подмигивая, развернул.
      - Где взял?
      - Не важно, взял и все.
      - Нет, ты скажи.
      - Швец проиграл в ази. Азартен, а дурак, царевский
      послед, знаешь? - и ухмыльнулся Сыр и цыкнул, - а я ведь
      никогда тебе не верил Цура, вот знал и все, что у тебя
      хлопушка покойника осталась.
      - Продай.
      - Зачем, я так тебе отдам.
      - Отдашь?
      - Конечно, не чмо же я какое, земляк на земляке
      сидеть не должен, так ведь? И я тебя по шерсти, и ты меня не
      станешь обижать. Да мне-то самому и ничего не надо. Ты
      помоги Витальке Варгашеву, Витальку помнишь, Серегиного
      брата, ну, так он участковым тут в Чушках, хороший парень,
      да малость залетел по пьянке, теперь вот хочет в школу
      высшую милиции, а ходу нет. Ты бы помог парнишке с
      рекомендацией. А пушку - забирай, бери, бери, и мне
      свободней, и тебе потеха.
      Спокоен был, как в тире МВД, откинул барабан,
      крутнул, вернул на место, в пустынный коридор
      начальственного вышел этажа и по мохнатому ковру в торец,
      защелку потянул двери стеклянной - пошла, пошла милашка.
      Здесь лестница пожарная, балконы с дырками в решетке
      половой, спустился до ветвей черемухи и спрыгнул на траву.
      Кружок по склону дал и, точно рассчитав, поднялся к тем
      кустам, березам, что у клуба.
      Всего лишь пара метров до швец-царевского корыта.
      Двумя руками поднял, проигранный Вадюхой-доктором, а,
      впрочем, разница какая, подонком, негодяем, кольт и на изгиб
      ствола подруги белой опустил.
      Блин, ночью в чаще собирался пошмалять, но днем
      то, днем-то, ясна-песня, веселее.
      Что ж, знатная субботка выдалась. Ну, просто
      заглядение.
      - Ты только полюбуйся, - пассажир толкнул водителя,
      - ниче дает!
      Действительно, под сизою сиренью фонарей-очей
      Советского проспекта девчонка шла, красуля длинноногая,
      баскетболистка, по центру правой серой полосы, вдоль синих
      окон, желтых стен, лепнины красной и неоновых партийных
      букв по направленью к площади с чугунным монументом. Ее
      качало, уводило силой вражьей с белого пунктира, но шла,
      настырная, упрямо, держалась середины, лишь на мгновенье
      замирая, останавливаясь, чтобы головку запрокинуть и
      поднести сосуд к губам. Пустой,. увы, пустой, прозрачный,
      круглый и холодный.
      - Садись, подбросим... Куда тебе, веселая?
      - Прямо. Строго прямо.
      - А что за праздник, девушка? Гуляем почему?
      - А в Питер еду. Еду в Питер на той неделе.
      1991-1995