И что Вовка Михаилу Павловичу ответит?
      Но Михаил Павлович больше Вовку ни о чем не спросил, только посмотрел пристально и вздохнул.
      - По коридору прямо и направо, - показал он и ушел.
      А Вовка стоял и растерянно глядел ему вслед.
      Во-первых, почему Михаил Павлович Вовку не ругает? А во-вторых, откуда он знает, что Вовке надо именно прямо и именно направо, туда, в тупичок у пожарной лестницы? Может, он и про усатого знает?.. Странно, странно все и непонятно!
      Впрочем, размышлять об этом было некогда. Вовка торопливо захромал по коридору, а потом свернул направо.
      Свернув направо, он обнаружил в тупичке пропавшую Аньку.
      ДРУЗЬЯ ССОРЯТСЯ НАВЕКИ
      - Во-от ты где! - радостно крикнул Вовка. - А все го-го-го...
      Он перевел дыхание и договорил почти не заикаясь:
      - Что ты пропала!
      При Аньке Вовка Гусев старался не заикаться, потому что она этого терпеть не могла и очень сердилась, обвиняла Вовку в том, что у него силы воли нет. "Вот скажи себе: "Больше никогда ни за что заикаться не буду!" и не заикайся, ясно тебе!" - требовала она. Легко ей так, а если у Вовки Гусева в горле застрял какой-то треугольник и мешает разговаривать?
      Ну, то есть Вовка отлично понимал, что на самом деле никакого треугольника у него в горле нет, а только кажется. Но этот проклятый треугольник, хоть и казался только, а разговаривать все равно мешал, да разве упрямице Аньке объяснишь такое? Но вот что удивительно: при Аньке Вовка Гусев почти не заикается...
      Он оглядывает непонятный черный ящик, Аньку, которая сидит на полу, обняв коленки... Что-то случилось, это же ясно!
      - Кто тебя?! - гневно спрашивает Вовка. - Говори! Он у меня получит!
      - Кузя...
      Другу все можно рассказать, он поймет. И Анька уже открывает рот, чтоб все-все рассказать Вовке Гусеву, может, вместе они что-нибудь да и придумают...
      Но Вовка хмурится, вздыхает, не глядит в глаза.
      - Ты чего?
      - Думаю, - сознается Вовка, - сказать тебе одну вещь или нет...
      - Скажи! - требует Анька: она очень любопытна.
      - А ты не обидишься?
      - Нет! - заверяет Анька. - Ну, говори!
      - Знаешь... - неуверенно мямлит Вовка, и по всему видно, что говорить ему не хочется. - Тут такое дело... Конечно, ты можешь этого еще не понимать...
      - Ну?! - торопит Анька, умирая от любопытства.
      - В общем... Ты только не обижайся... Просто ты в него влюблена!
      - В кого? - Лицо у Аньки перепуганное.
      Вовке ее жалко. Но он - настоящий друг, он должен все Аньке объяснить, раз она сама еще не понимает!
      Недавно он прочитал одну интереснейшую и умнейшую книгу (у мамы под подушкой нашел). Называется "Психология подростка". Читается взахлеб, как "Три мушкетера"! Вовка столько нового открыл для себя, что сначала был просто сам не свой.
      Например, оказывается, что все люди в их с Анькой возрасте обязательно влюбляются, можете себе представить! Ну, так положено, и никак без этого нельзя. А влюбившись, они и сами не понимают, что с ними происходит. Да и откуда им знать, ведь с ними такое впервые...
      Взрослые, так те сразу догадываются, им не впервой. Ну, они сразу начинают бегать на свидания, дарить цветы и, хотя и так все понятно, на всякий случай еще и объясняются друг другу в любви.
      У детей же все не так... Допустим, скажет мальчик девочке: "Приходи на свидание"... А девочка знаете что в ответ ему? "Дурак!" И даже может портфелем по голове стукнуть! Сами понимаете, что, если тебе дали портфелем по башке, дарить цветы просто глупо!
      А уж в любви объясняться... Пусть ненормальные объясняются! Стыдно, неужели непонятно? Как это - взять и сказать: "Я тебя люблю". Лучше уж, как некоторые, нарисовать любимую девочку в тетрадке для ролей и подписать: "Вера - дура"... Или, как некоторые другие, ходить и твердить: "Я его терпеть не могу!"
      В общем, ясно, что тогда, четыре года назад, когда клялись не влюбляться, были они маленькие и глупые... Никуда им от этой любви не деться... Вот только как же - дом у моря?.. Может, все-таки как-нибудь можно, чтоб и дом у моря и влюбляться?
      - В кого! - переспрашивает Анька уже грозно.
      - В кого, в кого... В Кузю, - говорит Вовка Гусев.
      Обратите внимание: он совершенно не заикается и ждет, что Анька его за это похвалит. Но напрасно он ждет.
      - Ты что - дурак! - Анька сверкает глазами. - Да я его терпеть...
      - Это тебе только кажется, - перебивает Вовка. - А на самом де...
      Но договорить он не успел: Аня Елькина изо всей силы двинула ему локтем! Вовка лязгнул зубами и смолк.
      - Еще хочешь?!
      - Хо-хо-хо... - От обиды у Вовки опять встал поперек горла проклятый треугольник. Ах, Анька, Анька... Ты была Вовке Гусеву лучшим другом, а теперь мало того, что влюбилась в какого-то там Кузю, так еще и дерешься, будто Вовка в этом виноват.
      - Иди отсюда, раз ты такой неумный! - закричала Анька. Гусятина-поросятина!
      Вовка онемел. Никогда, никогда она такого ему не говорила! Только самые страшные враги обзывали так Вовку.
      Он встал и, хромая, пошел прочь. Уйти хотелось гордо, без слез, но не вышло. Не от боли были те слезы. От обиды.
      - Ну-ну-ну и целуйся со-о своим Ку-ку-ку!.. - мучительно заикаясь, выкрикнул он.
      Тяжелый Анькин унт, пролетев в нескольких сантиметрах от Вовкиной головы, стукнул в стенку.
      - Ма-а-азила! - завопил Вовка. - Влю-у-убилась, влю-у-у...
      У Аньки, между прочим, было два унта. И во второй раз она, между прочим, не промахнулась.
      Это точное попадание произвело на Вовку Гусева довольно странное действие: он покачнулся, глаза его остекленели на мгновение. Но он не замолчал!
      - Мазила! Влюбилась! Влюбилась! Так тебе и надо! - во все горло кричал он, несясь по коридору и всхлипывая.
      И при этом совершенно не заикался!
      "ПОЙ МНЕ ПЕСНЮ ПРО ЛЮБОВЬ!"
      С грохотом обвалилось синее Анькино небо.
      Треснув, рассыпалась на кусочки радуга.
      Покосился, ушел в песок по самую крышу дом на берегу моря.
      Померкло солнце, сорвались с неба звезды.
      Ничего не осталось - мрак и пустыня. Только страшно, выжидающе горит рубиновый огонь Машины.
      Хорошо, хоть пожарный кран No 1 среди такой катастрофы стоит надежно, незыблемо, прикрывает Аньку от падающих обломков.
      Сказал Вовка свои глупые слова - и будто выпустил джинна из бутылки.
      - Неправда! - бормочет Анька с отчаянием. - Ни в кого я не... Неправда, неправда!
      Но все так и было, как Вовка сказал. Анька и сама уже давно догадалась об этом. А потом как-то забыла.
      Так сны забываются: снятся, снятся - и ты спешишь куда-то, так бежишь, так боишься опоздать, что земля уходит из-под ног, и, раскинув руки, вот уже летишь ты в небесном просторе, кричишь что-то, смеешься и плачешь.
      Поди вспомни, проснувшись, куда это ты спешил так, отчего смеялся, плакал отчего?
      - Неправда, не хочу! - твердит влюбленная Анька, сидя под пожарным краном, а вокруг дымятся развалины ее мира, славного, привычного мира, где прожила она почти двенадцать лет, твердо зная, что все девчонки воображалы и болтушки, что никакой любви нет, а есть только верная дружба.
      Навязалась на Анькину голову проклятущая любовь эта, а зачем она, что с ней Аньке делать?
      - Не хочу! Не надо мне!
      - Крику-то! Шуму! - недовольно проскрипел тонкий голосок, и из-под обломка радуги вылез помятый Карл Иванович. - Конец света, да и только.
      Он оглядел Анькины руины и попенял, осерчав:
      - Эка любовь-то у тебя неповоротлива, все вдребезги разнесла...
      Анька молчала, тоскливо глядела мимо.
      - Вечно так, - брюзжал Карл Иванович, - дров наломают, а ты отдувайся. Ну чего зыркаешь? Живо мне песню пой! Про любовь.
      - Я про любовь не знаю! - мрачно созналась Анька.
      - Тьфу, и чему вас нынче в школе-то учат? Подпевай!
      И он затянул тихонько:
      Гори, гори, моя звезда,
      Звезда любви приветная,
      Ты у меня одна, заветная,
      Другой не будет никогда...
      Карл Иванович трудится, что-то строит из обломков и поет.
      Анька сидит под пожарным краном и мрачно подпевает.
      - Шибче, шибче пой, а то у меня ничего не получится! - командует работяга сверчок.
      Анька подпевает шибче.
      И вот потихоньку возвращается на место рухнувшее небо, но уж больно оно серенькое, пасмурное. Однако вот и звезды загораются.
      - А солнце где? - уныло спрашивает Анька. - А радуга?
      - Много хочешь, мало улыбаешься! - строжает Карл Иванович. - Ты пой, пой давай.
      В ЗАКОЛДОВАННОМ ЛЕСУ
      Лес стоял синий, туманный, но вот Кузя и Катя выехали на огромный белый склон, и он вдруг засиял ослепительно.
      - Смотри, смотри! - ахнула Катя. - Как в сказке! Будто он был заколдованный, а мы пришли и расколдовали.
      Если бы такое сказала не Катя, а какая-нибудь другая девочка, Кузя поморщился бы только: какие еще сказки, просто солнце поднялось выше верхушек сосен и кристаллы снега отразили его лучи, неужели непонятно!
      Но с Катей все было иначе, все, что говорила она, полно было прекрасного, таинственного смысла. Почему-то рядом с Катей Кузя начинал замечать то, что раньше казалось неважным и ненужным.
      Когда он ее видел, внутри у него делалось так тревожно и радостно, что просто взял бы и полетел.
      В общем, надо честно признать: хоть и считал Кузя чувства ненужными и отжившими, рядом с Катей становилось ясно, что в самом Кузе они отжили еще не окончательно. Это плохо. Надо с ними (с чувствами то есть) бороться и искоренять, чтоб не мешали жить. Ведь Кузя хочет стать мудрым, как электронно-вычислительная машина. Но вот беда: когда Катя рядом, бороться и искоренять эти самые чувства бесполезно - их так много, что, того и гляди, они сами искоренят Кузю вместе с его умной Машиной, вот какие дела...
      Понятно, что Кузя пытается им не поддаваться. Ему, например, сейчас очень хочется сказать Кате: "Я люблю тебя!" - а он вместо этого принимается громким голосом рассказывать о своей Машине: какая она будет умная, все за всех рассчитает и не даст никому делать глупости.
      - Все будут счастливые, потому что Машина не допустит страданий! горячо говорит Кузя и при этом размахивает руками. - Приведу простой пример, чтоб тебе было понятней...
      Вы ведь уже знаете: Кузя любит объяснять все на простых примерах.
      - Простой пример: представь себе, что какой-нибудь Саша полюбил какую-нибудь Наташу. Они поженились. А спустя некоторое время выяснилось, что они, оказывается, ошиблись: им только казалось, что они любят друг друга. А теперь им стало совершенно ясно, что они терпеть друг друга не могут! И вот они живут и страдают. Ссорятся, говорят друг другу злые слова. Конечно, никто им не запрещает расстаться, разъехаться в разные концы города (можно и вовсе в разные города) и больше никогда друг друга не видеть. Но у них, между прочим, есть сын. Назовем его Алеша. И если они расстанутся, то страдать перестанут, но тогда страдать будет Алеша. Он ведь их обоих любит...
      Катя внимательно слушает Кузю.
      - Так вот! - строго говорит Кузя. - Моя Машина таких ошибок просто не допустит! Она все быстренько сосчитает и выдаст ответ: "Саша и Наташа! Вы друг другу не подходите. Выбросьте все эти глупости про любовь из головы, быстренько разойдитесь в стороны, и чтоб я вас больше вместе не видала!" Понимаешь, как все будет справедливо и хорошо? - спросил Кузя, а Катя вдруг засмеялась, взъерошила длинному Кузе волосы:
      - Какой ты, оказывается, еще ребенок...
      МЯТЕЖНЫЙ ЗАЙЦЕВ
      Бедный Вовка! Он поссорился с Анькой. Навсегда. Прощай, Анька, ты оказалась предательницей! Прощай, дом на берегу моря... Плохо Вовке Гусеву, тоскливо, а тут еще Мотя пристал - тащит Вовку к аптечке. При чем тут коленки, когда у Вовки душа болит. Разве йод поможет?
      Мотя, между прочим, тоже бедный... С минуты на минуту может явиться в Дом пионеров классная, уж она наговорит Михаилу Павловичу!..
      Надо что-то придумать, отвести от Еремушкина беду. А что придумать?
      Мотя ведет Вовку в репетиционную, там аптечка. Вовка молча упирается. Мотя молча тянет. Каждый думает о своем, и вдруг...
      - Да отцепись ты от меня! - сказал сердитый взрослый голос в соседнем коридоре. - Что ты лезешь не в свое дело!
      Ужасно, между прочим, знакомый голос... Где-то они его слышали, и Мотя, и Вовка.
      А невзрослый вежливый голос Славы Зайцева ему отвечал:
      - Уходи отсюда, пожалуйста. Все равно я тебя туда не пущу.
      - Я тебя и спрашивать не буду!
      - Ты туда не пойдешь!
      - Пойду!
      - Не пойдешь!
      Странный это был разговор. И шел, видно, давно.
      - С кем это он? - подивился Мотя, устремляясь к месту действия. Вовка поплелся за ним.
      В соседнем коридоре, спиной к ним, стоял давешний Вовкин незнакомец, то ли иностранец, то ли еще кто.
      "Я ж окно-то так и не открыл, - вспомнил Вовка. - Как же он сюда попал?"
      Незнакомец стоял сунув руки в карманы, и даже так, со спины, он казался Вовке ужасно знакомым.
      "Где же я его видел?" - попробовал припомнить Вовка Гусев.
      - Тебе ясно говорят: уходи! - Голос у Славика Зайцева был напряженный, отчаянный.
      - Знаешь что! - разозлился странный незнакомец. - Надоел ты мне!
      Он шагнул вперед и, легко отодвинув Славика, пошел по коридору.
      Зайцев некоторое время стоял и смотрел ему в спину.
      - Стой! - вдруг крикнул он. - Обернись!
      Голос Зайцева зазвенел от незнакомой и пугающей решимости.
      Незнакомец с досадой оглянулся. Ах, какое знакомое у него было лицо: усы чуть закручены, орлиный нос... Вот только глаз не видно из-за черных очков.
      "Где же я его ви..." - только и успел подумать Вовка, а больше он ничего не успел. Потому что тут образцово-показательный ребенок Слава Зайцев подлетел к усатому и дал ему в глаз...
      Усатый был высок - Зайцеву пришлось подпрыгнуть... Очки слетели, мужественное усатое лицо дрогнуло...
      И в этот миг Вовка Гусев его узнал!
      - Д'Артаньян! - ахнул он, будто наяву увидав: над Парижем поднимается солнце, а в город въезжает отважный мушкетер на костлявом коне...
      И вот теперь любимый герой, на которого десять дней подряд Вовка любовался, затаив дыхание у телевизора, стоял посреди коридора, а под левым глазом у него медленно начинал светиться "фонарь"...
      - Отлично! - радостно крикнул Мотя. - Вы - Павлик! Я вас сразу узнал.
      Павлик стоял и держался за глаз, а мятежный Зайцев глядел исподлобья на дело рук своих... Слава и сам от себя такого не ожидал, но что было делать? Ведь жалоба пока дойдет...
      "Конечно, драться нехорошо, - успокаивал себя примерный ученик, круглый отличник, гордость школы. - Но может быть, с нехорошими людьми драться все-таки можно?.."
      Вопрос этот пока остался нерешенным. Потому что дежурный режиссер показал Славику свой большой кулак и сказал:
      - Не тронь его, Зайцев! Он мне нужен живой...
      ВАСИЛИЙ БАЛАБАНОВ В РОЛИ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
      Недаром, ох, недаром ходил перед самой елкой за Генкой Овсянниковым танцор Вадик Березин и предлагал свой японский фонарик:
      - Давай меняться!
      Генке фонарик понравился, но когда он услышал, на что...
      - Обалдел?! - только и спросил он у Вадика. И ушел, крутя пальцем у виска, переодеваться.
      Натянул кольчугу и шлем, взял меч-кладенец и пошел за кулисы...
      А когда вторая елка уже подходила к концу и назревал смертный бой Доброго Молодца со Змеем Горынычем, Мотя, пробегая мимо электрораспределительного щита, услышал оттуда глухое неистовое мычание...
      "Анька!" - сразу подумал он и распахнул дверцы.
      Но то была не Анька. То был Добрый Молодец Генка Овсянников... В трусах. Надежно связанный. С собственной майкой во рту.
      - Ты чего тут делаешь? - обалдело поинтересовался Мотя.
      Генка не отвечал, только дико вращал глазами.
      Мотя сообразил наконец вынуть майку у него изо рта, и уж тут Генка заговорил... Точнее, закричал:
      - Ну, он у меня узнает! Он поплачет у меня!
      - Кто?
      - Огнем спалю! - донесся со сцены жуткий рев Змея Горыныча.
      Это означало, что бой Добра и Зла начался.
      - Погоди... - сообразил вдруг Мотя. - Если ты - тут, то кто тогда там?
      И дежурный режиссер уставился на сцену, где бились не на жизнь, а на смерть Горыныч и Добрый Молодец.
      На глазах у Генки появились злые слезы.
      - А ну, развязывай меня, живо! - завопил он. Но было уже поздно...
      Надо сразу сказать: Добро и Зло бились на славу! Хвост у Горыныча был уже оторван. Меч у Доброго Молодца был уже сломан. Но ни того, ни другого подобные мелочи не останавливали - они сошлись врукопашную!
      Поначалу зрителям это понравилось, но потом они заметили с недоумением: Горыныч, кажется, побеждает...
      - Дай ему, Добрый Молодец! - надрывался зал.
      Но Змей уже сидел верхом на противнике.
      - Так не бывает! - бушевали юные зрители. - Неправильно!
      И уже выбирались из рядов добровольцы: разве можно допускать, чтоб в сказке победило зло?
      Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не прозвучал из последнего ряда тяжелый рокочущий бас, вмиг перекрывший шум в зале:
      - Горыныч, ты что творишь, пропади ты пропадом!
      Большой седой человек стоял там и грозил чудищу кулаком. Видно, это был добрый волшебник: голос его произвел на победителя-змея ужаснейшее впечатление - трехголовый злодей втянул все свои головы в плечи, съежился и опрометью кинулся вон со сцены...
      ИЗГНАННИКИ
      За кулисами ни смеха, ни беготни. Все замерло, как перед большой июньской грозой, когда синяя грозная туча медленно встает над горизонтом. И всем хочется спрятаться, затаиться...
      Хоть бы гроза прошла мимо!
      Но нет, вон она, надвигается: это, копя в глазах молнию, решительно шагает за кулисы Михаил Павлович.
      Гремит раскат грома:
      - Балабанов, Гусев, Овсянников, вы больше в елках не играете. Можете гулять!
      Ослепительная ветвистая молния бьет Вовку, Балабанчика и безвинного Генку Овсянникова в самое сердце.
      - А меня-то за что? - тоскливо спрашивает Генка. - Меня ж связали...
      Михаил Павлович смотрит из-под насупленных бровей, строгий и безжалостный:
      - Коли ты позволил себя связать и не сберег оружие, ты не Добрый Молодец, а мокрая курица. Отправляйтесь с глаз долой, и чтоб до конца каникул я вас здесь не видел.
      Балабанчик, Вовка и мокрая курица понуро переминаются с ноги на ногу. Конечно, они виноваты, но чтоб прогнали... Это уж слишком большое наказание. Как же так: все будут здесь, вместе, а они - там. Страшно даже думать об этом.
      - Михаил Павлович, мы больше так не будем! - испуганно обещают провинившиеся. - Честное слово!
      Но на сей раз Михаил Павлович и разговаривать не желает. Он глядит мимо, он их не видит в упор.
      Надо уходить.
      Изгнанники бредут в раздевалку.
      - Ну и ладно! - бормочет под нос Балабанчик. - Подумаешь! Да переживем... Правда, Вов?
      Вовка молчит, глядит в сторону.
      - Все из-за тебя, Балабанище! - сердито бурчит Генка, натягивая пальто.
      - Конечно! - огрызается Васька. - Вали все на рыжего.
      Но он и сам понимает, что кругом виноват.
      Балабанчик садится на подоконник, Вовка устраивается рядом.
      - Вы чего? - удивляется Генка. - Пошли лучше, а то еще больше влетит!
      А куда уж больше?
      Они сидят на подоконнике, болтают ногами и молчат.
      О чем говорить?
      Ясно, что Вовка пострадал из-за Балабанчика. И конечно, он может рассказать другу Ваське все, что он о нем думает. Но зачем? Балабанчик и так все понимает. И разве станет лучше, если Вовка поругается еще и с Балабанчиком?
      Дома попадет за то, что сбежал. Нога болит. С Анькой поссорился. И из театра выгнали... Черный день, невезучий.
      - Вов, - толкает Балабанчик плечом своего безутешного друга. - Вов, ну не злись... Пойдем Аньку поищем.
      Вовка Гусев мрачно мотает головой.
      - Сам ищи! Она под пожарным краном сидит. А я с ней больше не дружу.
      КАК ЖИТЬ ДАЛЬШЕ?
      Это совершенно непонятно. А может, Кузя передумает, может, пожалеет Аньку?
      "Нет! - она закусывает губу. - Не надо мне его жалости!"
      Все-таки много в жизни непонятного и несправедливого: вот, оказывается, Анька Кузю любит, а он на нее Машину натравил.
      Уже ясно: Анька тут с голоду не помрет. Но что же - так и просидеть всю жизнь под пожарным краном?! Может, Айрапетян сумеет разобраться в этой Машине - говорят, он способный.
      А если Машина вперед разберется в Айрапетяне? Поймет, что ей грозит опасность, да как по нему бабахнет!
      "Нет уж! - решает Анька. - Ничего я ему не скажу".
      Анька сидит и думает о Кузе. Почему он любит свою Машину, а людей нет? Наверно, его кто-нибудь обидел? А может, у него нет друзей? Ему одиноко, печально, вот он и выдумал Машину, чтоб был друг, хотя бы железный?
      "Я сама во всем виновата! - сердится на себя Анька. - Ему было плохо, а я... Я даже этого и не заметила, только дразнила его и обзывала. Может, если бы я с ним по-хорошему, если бы он почувствовал, что я его... Ну, в общем, люблю... Может, тогда ему было бы легче?"
      А теперь вот получилось, что именно Анька - злейший Кузин враг. Выйти бы отсюда, разыскать Кузю и...
      Ну и что тогда?.. Что Анька ему скажет? "Я тебя люблю, Кузя..."
      Анька краснеет, у Аньки сверкают глаза. Никогда, ни за что она такого не скажет! Пусть девчонки говорят про это.
      "Буду сидеть тут! - решает Анька. - До старости! Так мне и надо!"
      Только обидно: все вырастут, у всех начнется замечательная взрослая жизнь: Айрапетян будет строить ракеты, Балабанчик станет капитаном, Вовка актером, а Анька? Так и пробездельничает здесь всю жизнь? Какая тоска и обида! Из-за этой Машины! Из-за этого Кузи!
      "Из-за самой себя!" - поправляется Анька. Нечего все на других сваливать - так ей всегда говорил папа.
      Не на бездельниках держится мир, а на тех, кто занят своим делом. На тех, кто работает. Даже если ему мешают. Это тоже папины слова, Анька все помнит.
      А однажды он рассказал Аньке про одного революционера. Как царь посадил его в тюрьму, в очень маленькую камеру, где даже окон не было. И книги запретил ему читать. Ну, то есть этому революционеру просто совершенно нечего было делать в узкой темной камере. Одно только и оставалось: лечь и помереть с тоски... Откровенно говоря, царь именно на это и рассчитывал.
      А революционер об этом догадался и решил: а вот ни за что! И стал жить так, будто он на свободе: сразу после завтрака отправлялся на прогулку, гулял по камере взад-вперед и считал шаги. Потому что гулять он решил не меньше десяти километров - каждый день! А десять километров - это двадцать тысяч шагов, вот он и считал.
      Он возвращался с прогулки как раз к обеду, а после обеда садился за работу: писал статьи против царя. Правда, у него не было ни карандаша, ни бумаги (что царь - дурак, что ли, знал же, про что революционер будет писать!). Но революционер "писал" и так, память у него была отличная.
      Так что царь просчитался: революционер не только не помер с тоски, а наоборот - отдохнул немного в тюрьме, а потом сбежал! Вот какой был человек!
      Только Аньке не сбежать. "Зато у меня есть окно, вон какое большое, все-таки не так тоскливо... И книги мне никто не запретит читать".
      Анька вздыхает: надо будет сказать Айрапетяну, чтоб он учебники принес, а то все школу кончат, а она?
      "У меня по геометрии тройка, - вспоминает Анька, - и по физике... Надо будет разобраться в этих науках. А то стыдно: мне ведь и делать-то больше нечего - только учиться. Значит, я все должна знать. Тем более, что никто над душой не стоит, не заставляет и двоек не ставит!"
      Анька во всем разберется, все будет знать! Нет, не удастся Машине сделать из Аньки бездельницу.
      Вот только Кузя... Кузю Аньке жалко: когда-нибудь он поймет, что натворил, и его будет мучать совесть. Наверно, это случится не очень скоро. Но все равно - это случится обязательно, ведь Кузя и сам - человек.
      ТОВАРИЩИ ПО НЕСЧАСТЬЮ
      Анька сидит тихая, задумчивая. Никогда еще Балабанчик ее такой не видал...
      Он подошел и присел на черный ящик, валявшийся рядом.
      - Слезь, - велела Анька. - Кто ее знает, что она сделает.
      - Кто? - удивился Балабанчик.
      Но Анька только махнула рукой. Не хотелось ей говорить про Машину. Да и не боялась уже Анька: что она может, мертвая железяка? Только лучше все-таки ее не трогать.
      - Ты чего тут делаешь? - с укором спросил Балабанчик.
      - Думаю. Иди, не мешай мне.
      Балабанчик обиженно засопел: пропала, сидит и думает, а с другом даже разговаривать не хочет!
      - Нет, ты расскажи! - потребовал он. - Чего вы с Вовкой поцапались? Я его спрашивал, спрашивал, а он молчит.
      Анька исподлобья взглянула на Балабанчика, подумала и сказала:
      - Ты, наверно, тоже в кого-нибудь влюблен...
      Балабанчик моргнул.
      - Чокнулась ты, да? - пробормотал он. - В кого это я...
      - Не знаю, - вздохнула Анька. - А я - в Кузю.
      - Че-го? - потрясенно переспрашивает Балабанчик. - У тебя что, температура?
      Анька не ответила. Они сидели и молчали, а за окном кончался зимний день. Не то чтобы там стемнело уже, но чувствовалось, что уже собирается темнеть.
      - А я в Верку, - вдруг сознался Балабанчик. - Я давно хотел сказать. Только боязно было, мы ж клялись.
      - Разве мы тогда знали? - печально спросила Анька. - Мы же маленькие были. А почему в Верку? Она воображала.
      Балабанчик засопел обиженно:
      - На себя погляди - в Кузю! Нашла в кого! Уж лучше бы в Айрапетяна втюрилась. Это хотя бы справедливо: он из-за тебя ракетостроение бросил.
      - Почему это - из-за меня?
      - Потому! Все знают, что он в тебя втрескался. Потому и к нам перешел!
      - Неправда!
      - Очень даже правда!
      Анька возмущенно сверкнула глазами:
      - Ну я ему надаю! Какое он имеет право! Спрашивал он у меня? Может, я не хочу!
      Балабанчик грустно покачал головой:
      - Наивная ты, Аньк! Кто ж об этом спрашивает. Все равно от тебя ничегошеньки не зависит, спрашивай не спрашивай... Думаешь, мне очень нравится, что Верка в Вадика влюблена?
      - Вот зараза! - гневно ахнула Анька. - А почему не в тебя?
      Балабанчик не ответил, он не знал, почему Верка Вадика любит, а его, Ваську, нет. Уж, видно, так несправедливо все устроено.
      Анька несправедливость не терпит. С несправедливостью надо бороться! Что это такое: он ее любит, а она его нет!
      - Безобразие, неправильно это! Надо, если ты кого любишь, чтоб и он тоже тебя любил, неужели неясно?
      - Тогда и тебе надо любить не Кузю, а Яшку, - вздохнул Балабанчик.
      Анька задумалась.
      - Нет! - наконец сообщила она. - У меня не получится.
      Все-таки мир устроен вовсе не так просто, как нам это поначалу кажется. Взять бы и навести в нем порядок, чтоб все было правильно и справедливо.
      Если ты хороший, то пусть тебе будет хорошо. А если плохой - пусть тебе будет плохо. А не так, чтоб, если ты добрый, так сердце болит. Не так, чтоб ты любишь, а тебя нет!
      Надо что-то придумать!
      И вдруг Анька замерла...
      Вот она, рядом, Великая Машина, изобретенная Кузей как раз для того, чтобы навести на всей земле порядок и заставить людей жить правильно!
      Черный ящик был по-прежнему недвижим и тих, только огонь горел недремлюще, но Аньке показалось, что Машина изо всех сил сдерживается, чтоб не засмеяться с торжествующим лязгом и скрежетом: ведь оказывается, вовсе не из-за чего Аньке с ней воевать! Ведь оказывается, и Анька хочет навести в жизни порядок! Железный. Чтоб раз и навсегда все стало справедливо и правильно.
      - Васька, - шепотом позвала Анька. - А если бы... Ну, если бы тебе можно было взять и разлюбить Верку. Ну, позабыть и не мучаться? Хочешь?
      - Ни за что! - помотал рыжей головой Балабанчик, и глаза у него стали упрямые. - Лучше буду мучаться.
      РЕЖИССЕР ЕРЕМУШКИН ПРИНИМАЕТ ПО ПЕДАГОГИЧЕСКИМ ВОПРОСАМ
      О Михаиле Павловиче Еремушкине Наталья Игоревна слышала много странного и, скажем прямо, настораживающего.
      - Ужасный человек! - жаловалась одна учительница. - Ничего не смыслит в педагогике. Я пришла к нему на Балабанова жаловаться, а он знаете что мне сказал?! "Детей надо любить, а если вы этого не можете, какой черт вас в учителя понес!" Грубиян!
      Наталья Игоревна понимала, что разговаривать с Еремушкиным будет сложно, и, признаться, нервничала. Но другого выхода у нее не было: Мотя Новиков катился по наклонной плоскости. Она не сомневалась, что, если Мотю немедленно не остановить, он погибнет!
      Можете себе представить: на полугодовой контрольной по алгебре Мотя Новиков написал одной девочке записку! И не просто записку, а объяснение в любви! Наталья Игоревна еще поняла бы, если бы Мотя просил у той девочки списать, но объясняться в любви на ответственнейшей контрольной! Позор и безобразие! О том ли Моте надо думать?! Был бы он отличником, тогда ладно. Но ведь троечник!
      Записку Моти Новикова Наталья Игоревна несла с собой: пусть режиссер Еремушкин полюбуется, чем занимается его питомец! Если в пятнадцать лет он пишет этакое, бессовестный, то что же дальше-то будет?
      Спасать, спасать надо было распоясавшегося ученика, и пусть только режиссер Еремушкин попробует не понять этого - Наталья Игоревна найдет на него управу! Она до директора Дома пионеров дойдет! Пусть принимают меры.
      Но напрасно она кипятилась, напрасно готовилась к бою: режиссер Еремушкин оказался милейшим человеком.
      - Здравствуйте, многоуважаемая Наталья Игоревна! - приятно улыбаясь, сказал он. - Верите ли, сам давно мечтал с вами познакомиться. В кабинете у меня, к сожалению, сейчас идет ремонт, пройдемте в нашу репетиционную.
      И режиссер Еремушкин самым галантным образом распахнул перед Мотиной учительницей дверь. На двери висело писанное от руки объявление:
      Режиссер Еремушкин М. П.
      Принимает по педагогическим вопросам
      в среду и пятницу с 10 до 12 ч.