Фестивальная улица - широкая, длиннющая, с липовым сквером посередке, и тянется она от площади Первой пятилетки до самого леса... Очень хорошая улица, там многие из театра живут, кто в начале, а кто у самого леса. Анька, например, живет совсем рядом. Жила. До сегодняшнего дня.
      Анька всхлипывает, с ненавистью смотрит на Машину.
      И где-то там, в старых каменных улицах, есть трехэтажный домик из красного кирпича, красивый, узорный, как пряник. На втором этаже Пряника живут в тесной от книжных шкафов и Кузиных железок квартирке Еремушкины. Анька любит этот дом... Там старый тополь во дворе, он заглядывает в окна, шумит тихонечко листьями, прячет в могучей кроне солнце. Соседям Михаила Павловича это не нравится.
      - Темно, - говорят они. - Спилить бы его к чертовой бабушке!
      Хорошо, что люди они ленивые: все лето говорят, говорят, и уже соберется кто-нибудь наточить пилу, да вдруг наступает осень... Тополь облетает, двор становится желтым, просторным: листья шуршат под ногами и уже никому не загораживают солнца. И соседи забывают о тополе. А он стоит и копит силу для будущей весны.
      Придет весна, растает снег, крутую улочку у Дома пионеров затянет травой, тополиный пух занесет двор дома-пряника, на Фестивальной зацветут липы... Ночью, если на цыпочках, чтоб не разбудить маму, пробраться на балкон, то стой и дыши сладким липовым ветром и гляди на дальние огоньки хоть до утра.
      Но все это уже не для Аньки. Анькина судьба - торчать под пожарным краном.
      "Вот возьму и вылезу! - с отчаянием думает она. - Ведь никто не узнает. Не поймет даже, что все уже не так... Почему я должна страдать за всех?"
      Разве справедливо? Вон сколько людей на свете - больших и маленьких, умных и глупых, хороших и плохих - целое человечество! И все делают что хотят. Не знает занятое своими делами человечество, что в городе, заметенном большими холодными снегами, Анька Елькина страдает за него. И стоит ей сделать только шаг - и никаких СВОИХ дел у человечества не станет: Машина даст им железное счастье, железную мудрость и железный порядок. Наверно, все будут маршировать, как оловянные солдатики, и счастливо улыбаться, не замечая друг друга. Тоска какая!
      Жалко Аньке людей. Но и себя жалко.
      А если взять и закричать изо всей силы? Может, услышат, прибегут? Анька скажет, чтоб позвали Михаила Павловича, и все ему расскажет. Он обязательно что-нибудь придумает!
      И тут Анькино лицо из несчастного превращается в упрямое и злое. "Вот, значит, ты какая! - думает о себе Анька. - Значит, пусть опять Михаил Павлович? А тебе себя жалко стало! "Все несчастья - пополам!" говорила, а чуть что - сразу в кусты!"
      Не нравится себе Анька. Анька себя презирает...
      - Не будешь ты кричать и звать Михаила Павловича! - бормочет она сердито. - Поняла у меня? Теперь твоя очередь!
      АНЬКА И КАРЛ ИВАНОВИЧ
      Потом будут говорить, что первым Аньку нашел Айрапетян, но это не совсем так. Первым ее нашел Карл Иванович, вреднейший из сверчков.
      - Сидишь, стало быть? - проворчал он. - Небось и помирать тут надумала? Не рановато?..
      - Явился... - сварливо отозвалась Анька. - Раньше-то где тебя носило? Твое дело - приносить счастье, а ты?
      Карл Иванович обиженно заскрипел.
      Хорошо обыкновенным сверчкам, живущим в обыкновенных домах, а знаете, сколько терпения и трудолюбия надо иметь, чтоб быть сверчком Дома пионеров... Карл Иванович сверчал с утра до ночи, но разве это кто-нибудь ценил... Немудрено, что характер у него испортился и он стал брюзгой.
      - "Приносить счастье"!.. - передразнил он Аньку. - Да разве на вас на всех напасешься? Беречь-то умеете ли? Да вы из самого счастливого счастья умудритесь несчастье себе устроить! А кто потом виноват? Карл Иванович! Зачем Кузю дразнила?! Мешал он тебе?
      - Терпеть не могу! - сморщилась Анька.
      - Да? - ехидно переспросил Карл Иванович и так взглянул на нее, будто хотел сказать: кое-что знаю, да не проболтаюсь!
      А Анька почему-то отвела глаза и нахмурилась. Наверно, и на самом деле была у нее какая-то тайна, да только ясно: лучше не совать туда носу!
      - Дурак он глупый, твой Кузя!
      - Ты больно умная, - язвительно бормочет Карл Иванович. - Вот и сиди теперь тут со своей душой. Много ты в ней, в душе-то, понимаешь? От горшка два вершка, а туда же.
      - Понимаю, - вздохнула Анька. - Мне бабушка Егорьева, еще когда я в первом классе училась, все объяснила...
      Глаза у Аньки грустные: она опять вспомнила про папу. Про то, как он пропал, а Анька топала ногами и кричала, что хочет, чтоб он вернулся.
      А смерти все равно было, чего Анька хочет, а чего - не хочет: папа не возвращался, а мама все плакала и говорила: папа умер. А как это - умер? Куда - умер?
      Но никто Аньке не мог ответить. Одна девочка сказала, что человек умирает в землю и там его едят червяки.
      Папу съели червяки? Глупость и неправда! Это не папу закопали, а того, ненастоящего!
      Так бы Анька ничего и не поняла, если бы не бабушка Егорьева.
      - Папа на небе, - сказала она.
      Анька удивилась:
      - В космосе?
      - В космосе - космонавты! - строго объяснила бабушка Егорьева. - А папа - на небе. Так положено: человек помирает, а душа его летит на небо, к боженьке...
      - Неправда! - надулась Анька. - Бога нет!
      Она ведь тогда уже в школе училась и кое-что знала.
      - Может, и нет... - вздохнула старенькая Егорьева. - Теперь многие так считают. А только душа все равно на небо летит, куда ж ей еще?
      Тогда-то и узнала Анька про душу. Она есть у каждого человека, обязательно! И каждый человек должен всю жизнь о ней заботиться, а иначе она зачерствеет, станет злой. Конечно, слишком много с нею хлопот, но тут уж ничего не поделать: без души человеку никак нельзя. Если у человека нет души, то он не человек, а так - тело. Когда человек остается без души, это и называется "умер". Значит, его больше нет на земле, душа улетела на небо, там у нее другой дом, где она будет жить всегда. Она ведь бессмертная, душа!
      Анька сидит под пожарным краном, думает о том, как летит где-то там, в холодной темной вышине, папина душа и тоскует по тем, кто остался на земле. И Анька по папе тоскует.
      - Знаешь, какой он у меня! - говорит она шепотом Карлу Ивановичу. - Я все-все помню, ты не думай! Он мне всегда про все рассказывал: и как он в маму влюбился, и как потом ждал меня и очень боялся, что я буду какой-нибудь не такой... Потом-то выяснилось, что я именно такая, о какой он мечтал. А теперь он там. Скучает по маме и по мне - и ждет.
      Карл Иванович слушает, пригорюнившись.
      - А мама женилась на Максиме Петровиче. Понимаешь, что случилось?
      ЗАСТУПНИК АЙРАПЕТЯН
      Конечно, во время елки уходить из-за кулис нельзя. Но правильно заметил Сергей Борисович: попав в пионерский театр, примерный Айрапетян быстро научился нарушать дисциплину.
      Будто кто прошептал Айрапетяну на ухо: иди и ищи ее! И все время подталкивал, торопил.
      Можно сказать: ноги сами собой привели его к Аньке.
      Она сидела, обняв коленки, думала о чем-то и Айрапетяна не сразу заметила - он тихо подошел, он вообще был тихоней.
      Долго ли, коротко сидела она так, а потом подняла глаза и увидела: прямо против нее стоит человек небольшого роста - одет в мохнатую шкуру, до глаз зарос бородой, в руках старинное ружье. Посторонний, увидав этакое, перепугался бы до смерти, но Аньке-то ясно: это Айрапетян в костюме Робинзона.
      Она ему ужасно обрадовалась и сказала:
      - Чего приперся?
      Такой уж у Аньки был характер.
      - Тебя ищу, - ответил тихоня Айрапетян. - Кто тебя? Почему у тебя глаза заплаканные?
      Зря он так.
      - У самого у тебя - заплаканные! - рассердилась Анька.
      За кого этот новичок ее принимает? Может, думает, что Анька, как девчонка, нюни распускает?!
      - Если хочешь знать, я никогда не плачу!
      - Неправда, - помотал головой Яша. - Ты плачешь. Только ты гордая и не любишь, чтоб об этом знали.
      Ох, и получил бы он за такие слова, если б Анька могла до него дотянуться!
      - А ну иди отсюда! - велела она. - Звали тебя?
      - Нет, - сознался Айрапетян. - Я сам... - и тут заметил странный черный ящик. - Что это, Аня?
      - Не подходи!
      Яша послушно замер. Некоторое время он настороженно разглядывал Машину.
      - Ты из-за этого тут сидишь?
      - Не твое дело, - буркнула Анька. - Скажи лучше, елка сорвалась?
      Ох, как она обрадовалась, когда узнала, что все в порядке и Михаилу Павловичу ничего не сказали!
      - А ты еще долго тут будешь?
      Анька не ответила. Но Айрапетян и сам догадался по тревожным ее глазам: долго...
      - Тогда Михаил Павлович все равно узнает. И станет волноваться.
      - А я ему письмо напишу, - печально отозвалась Анька. - Что я в другой город уехала. У тебя ручка есть?
      Ручка у Яши была, а бумаги не было. Анька сорвала с красного ящика полоску бумаги, на которой написано было: "Проверено. Пожарный кран No 1. 5 сентября".
      - Сунь ему в дверь, - велела она. - Только, чтоб никто не видал. И никому не говори, где я!
      - Почему?
      Но Анька опять не ответила.
      - Айрапетян! - раздался вдали сердитый Мотин голос. - Где тебя носит?! На выход!
      - Иди!
      - А ты? - заупрямился Айрапетян.
      - Мне нельзя.
      - Я без тебя не пойду, Аня...
      - Хочешь, чтоб я тебя стукнула? - прищурилась Анька.
      - Все равно не пойду.
      - Хочешь, чтоб елка сорвалась? Чтоб Михаил Павлович волноваться начал?!
      Яша и сам понимал, что она права. Перед тем как убежать на сцену (зрители ждут, пора, пора!), он спросил робко:
      - Можно, я еще приду, Аня?
      А когда пришел, то доложил, что к розыскам подключился Сергей Борисович. Он ведет себя как настоящий Шерлок Холмс и, судя по всему, очень скоро найдет Аньку.
      - Айрапетян! - взмолилась она. - Придумай что-нибудь! Нельзя мне, чтоб меня находили! Знаешь, что случится, если я отсюда уйду?
      - Что?
      Анька молчала. Но, повторяем, Яша был догадлив. И конечно, и сам понял: случится ужасное...
      Вот и пришлось Яше Айрапетяну сочинить историю про иностранных шпионов, чтоб сбить директора со следа.
      ПРО МАШЕНЬКУ
      Михаил Павлович отправился на третий этаж, туда, где, если верить "Плану эвакуации в случае пожарной опасности", находился загадочный пожарный кран No 1...
      Михаил Павлович вовсе не был уверен, что найдет там Аньку, но навстречу ему попался Айрапетян, который в одной руке держал стакан с компотом, а в другой кусок хлеба и котлету и все время оглядывался, будто проверял, не следят ли за ним.
      - Простите... - испуганно пробормотал он, налетев на Михаила Павловича. - Вы не думайте - это я себе компот несу.
      Для убедительности Яша поспешно отпил из стакана.
      - А я и не думаю, - успокоил его Михаил Павлович, уже не сомневаясь, что Анька где-то близко. И спросил как бы между прочим: - Ты случаем Анну не видел?
      У Айрапетяна был полный рот компота, поэтому он молчал и только усиленно мотал головой. И при этом поспешно отступал. Уже издалека он спросил настороженно:
      - А что случилось, Михаил Павлович?
      - Абсолютно ничего! - весело отвечал Еремушкин. - Тишь, гладь и божья благодать.
      Это у Машеньки, Кузиной бабушки, была такая поговорка, и, неторопливо шагая по длинному коридору, Михаил Павлович тихонько улыбался и думал о Машеньке и о той поре, когда она еще не была Кузиной бабушкой...
      Она еще совсем девчонкой была, Машенька, радистка партизанского отряда, а младшего лейтенанта Еремушкина направили туда обучать партизан своему опасному ремеслу: Еремушкин был сапером. Длинный, худющий, с пушком на верхней губе - так выглядел он в ту далекую непозабытую пору. Не отличить от Кузи, только форма военная.
      Впервые он Машеньку у костра увидал и спросил покровительственно, свысока, то есть так, как и положено спрашивать боевому офицеру восемнадцати лет у пигалицы с косичками, неизвестно зачем оказавшейся на войне:
      - Воюем, стало быть? Ну и как у вас тут?
      Он ведь тогда еще не знал, что Машенька неделю бродила по лесу, тащила на себе рацию, а немцы за ней охотились. Так уж вышло: самолет, в котором летела Машенькина группа, подбили над линией фронта, и прыгнуть-то все успели, но опустились, можно сказать, прямо немцам в лапы, только Машенька и уцелела.
      Конечно, ничего этого Машенька молоденькому младшему лейтенанту не рассказала, а на вопрос: "Как у вас тут?" - ответила, улыбнувшись:
      - Тишь, гладь и божья благодать...
      Сколько лет прошло, а Михаил Павлович все помнил, помнил ту Машенькину улыбку...
      "Михаил Павлович, расскажите про войну!" Но сколько ни упрашивали, он никогда не рассказывал. Знал: им про подвиги подавай да про то, какой ты в ту пору был героический и отважный. А Михаил Павлович всю войну боялся.
      За маму боялся и за братика, оставшихся в Москве.
      За друзей Севу и Юрика, тоже где-то воевавших.
      А потом еще и за Машеньку...
      А после войны не осталось у него ни мамы, ни братика, ни друзей. Только Машенька. Но об этом Михаил Павлович рассказывать никому не хотел. Разве только Аньке немножко.
      Потому что - необъяснимо - но Анька была удивительно похожа на Машеньку... Ну то есть это совершенно непонятно, но, когда Анька улыбалась, Михаилу Павловичу хотелось закрыть глаза. Та, давняя, юная Машенька смотрела на него, только без косичек.
      Он всегда мечтал о внучке, именно о такой! Ничего, что с ней забот не оберешься, с упрямицей. Ничего, что она больше походит на мальчишку, вечно попадает в истории. Ничего, ничего, это пройдет!
      - Когда? - с интересом спросил с потолка Карл Иванович, он любил подслушивать чужие мысли.
      А Михаил Павлович улыбнулся:
      - Думаю, очень скоро.
      - Прямо, потом направо, - подсказал сверчок.
      Так оно и было: свернув из коридора в тупичок, Михаил Павлович обнаружил Аньку. Она сидела на полу и не сводила сердитых горестных глаз с некой черной коробки, на которой горел красный огонек. Михаил Павлович сразу догадался, что это такое. Ах, Кузя, Кузя...
      - Бедная ты моя Анька... - вздохнул Михаил Павлович и шагнул к проклятой Машине.
      - Не трогайте! - строго сказала Анька. - И пожалуйста, не волнуйтесь - сейчас моя очередь!
      ПОГОНЯ
      Вам-то хорошо, вы-то уже знаете, где Анька, а Сергей Борисович мчится по коридорам за человеком в черном...
      Честно говоря, было ему очень страшно: роста Сергей Борисович среднего, а человек в черном вон какой дылда! Поди угонись за ним. И коридоры вокруг какие-то совсем незнакомые, директор еще никогда не заходил так далеко. А тот, за кем он гнался, все сворачивал да сворачивал, запутывая след. Бегал он быстро, и вот, когда Сергей Борисович свернул в очередной коридор, то никого не увидел. Человек в черном пропал, исчез. Вот и шаги его стихли вдали. Директор остался один посреди незнакомых коридоров. Он сбавил шаг, прислушался. Тишина. А местность вокруг пошла уж и вовсе дикая: какая-то бутафорская беседка, увитая плющом, рядом королевский трон, весь в пыли и паутине. На спинке трона, на ржавом гвозде, висела помятая королевская корона, а в дальнем темном углу, чуть скособочившись, стоял средневековый рыцарь из папье-маше.
      Если бы на нагруднике рыцаря не было выцарапано чьей-то искусной рукой "Васька - дурак", можно было подумать, что тут лет сто не ступала нога человека. Но сто лет назад слово "дурак" писалось несколько иначе. Вот так: "дуракъ".
      Можете себе представить, каково было Сергею Борисовичу: Аня Елькина пропала, в коридорах прячется человек в черном. "Я должен его поймать, сказал себе Сергей Борисович, - и спасти Елькину. Вперед!"
      И он снова побежал, чутко прислушиваясь, не раздастся ли где шорох, шаги. Но тишина, тишина стояла вокруг, жуткая, нежилая... Долго ли, коротко бежал он, но вдруг остановился как вкопанный: беседка, увитая плющом, фанерный королевский трон, рыцарь. На нагруднике выцарапано: "Васька - дурак". Что за чертовщина?
      Сергей Борисович поспешно прошел мимо, свернул в другой коридор и побежал.
      Увы, через десять минут он очутился у беседки, и рыцарь "Васька дурак", кажется, встретил его торжествующей ухмылкой.
      Директор с ужасом понял, что заблудился и ходит по кругу.
      ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ - КТО ОН?
      Пока Сергей Борисович отважно преследует неизвестного преступника, надо объяснить кое-что.
      Дело в том, что никакого преступника нет и не было. Так уж вышло, что в дальних коридорах директор увидел...
      Да вы и сами, наверно, уже догадались, что это был Павлик, знаменитый актер, которого не пустили в Дом пионеров и который решил воспользоваться пожарной лестницей. Путь этот был отлично ему знаком - с детства, с той не очень далекой поры, когда Павлик еще не был знаменитым актером, а бегал в Дом пионеров на репетиции. То есть был он тогда самый обыкновенный мальчишка, никакой славы у него еще не было, и черные очки он не носил (чтоб почитатели на улице не узнавали). И Юля его тогда любила.
      Ах, Юлька, ну чего ты дуешься! Теперь, когда Павлик стал такой знаменитый, кучу денег заработал, жить бы да радоваться привалившему счастью. Павлик лез по пожарной лестнице и придумывал свой разговор с Юлей: "Наймем Пашке няньку, а ты иди учись, ты ж давно мечтала. Пожалуйста - деньги есть, никаких забот, проси что хочешь! Все у нас теперь будет о'кэй, Юлька, может, даже в Москву переедем жить. Со мной не пропадешь! Кончай дуться, Юлька, глупо же это, пойми!"
      Павлику вдруг захотелось взглянуть на родную Фестивальную улицу: там, там, среди лип, когда-то бродили они с Юлей. И именно там, однажды, собравшись о духом, он Юлю поцеловал. Знаменитый актер вытянул шею, но крыши загораживали Фестивальную, он торопливо полез наверх. Как там? Все ли на месте?
      На месте все было: дома стояли, как положено, в ряд, в сквере дремали белые, все в инее, липы, а в конце улицы темнел, как и в прежние времена, лес... Будто на ладони лежала перед Павликом улица, он смотрел, смотрел на нее. А улица на него не смотрела, не хотела родная улица видеть знаменитого Павлика...
      "Сговорились они все, что ли?" - расстроился знаменитый. Никто не хотел его видеть: ни Юля, ни Михаил Павлович... А Юлин брат и вовсе вчера сказал, что милицию вызовет, если Павлик еще придет!
      "Вот помиримся с Юлькой, я тебе покажу! - грозно думает Павлик. - Ты у меня узнаешь, как близких родственников в дом не пускать! Ничего! успокаивает себя знаменитый. - Приду к ней в библиотеку, уж тогда мне никто не помешает! Только бы Михаилу Павловичу на глаза не попасться..."
      Говорят, люди к старости делаются мягче. По Михаилу Павловичу что-то этого не заметно. Как сказал два года назад: "Павел, то, что ты собираешься сделать, - предательство!" - так и стоит на своем... Слишком уж строг он, Михаил Павлович Еремушкин. Строг и старомоден, вот что!
      В детстве-то Павлик этого не понимал, все, что говорил и делал Еремушкин, казалось ему замечательным. Но теперь Павлик вырос, теперь-то он понял: жить так, как учил Михаил Павлович, невозможно.
      Долг, честь, благородство!.. Глупости какие! Живи Павлик так, как учил Михаил Павлович, где бы он сейчас был? Работал бы в каком-нибудь захолустном театрике и получал сто рублей в месяц... А на сто рублей попробуй проживи, какой уж тут долг, какая честь... Все-таки Михаил Павлович - идеалист, не знает жизни.
      Только бы, только бы Павлику с ним не встретиться. Потому что Михаил Павлович хоть и идеалист, а рука у него тяжелая, Павлик знает... Однажды, давно, они гуляли - Павлик, Кузя и Михаил Павлович. Кузя был еще совсем малышом, Павлик - тоже не очень взрослым, Еремушкин угощал их мороженым и рассказывал о поэте Пушкине. Дело было в городском саду. Михаил Павлович и Павлик настолько были увлечены разговором, что ничего вокруг не замечали, а Кузя, который по малолетству многого в разговоре не понимал, глазел по сторонам. Он-то и дернул Михаила Павловича за рукав:
      - Деда, а там дяденька тетеньку бьет.
      Так вот, с тех пор десять лет прошло, а Павлик все равно отлично помнит, что Михаил Павлович сделал с тем дяденькой.
      Крутой человек Михаил Павлович! Кто его знает, что ему придет в голову, если он увидит, что Павлик все-таки явился. Между прочим, окно все не открывали, неужели мальчишка забыл?..
      "Ерунда какая! - подумал Павлик. - Лезу, как воришка... Рассказать кому - не поверят!"
      Он начинал мерзнуть. Постучать, что ли? Бесполезно, кто сейчас будет торчать в дальних коридорах?
      ...Но нет - только знаменитый стукнул в окно, как с той стороны кто-то подошел - и открыл!
      - Спасибо! - поблагодарил Павлик, из-за клубов морозного пара еще не разглядев, кто это. Но потом-то клубы рассеялись...
      - Михаил Павлович? - испуганно пробормотал знаменитый и поспешно шагнул назад.
      В последний миг Михаил Павлович все-таки успел поймать его за воротник куртки.
      СУП С КОТОМ
      Знаменитый актер лежал поперек подоконника: голова тут, а ноги в "луноходах" - торчат над заснеженной улицей...
      А Михаилу Павловичу, видно, казалось, что Павлик все еще падает... Он мертвой хваткой держал его за ворот, а в груди у него больно колотилось сердце. Последним, отчаянным рывком он втащил Павлика в помещение и побелел как мел.
      Знаменитый встал на трясущихся ногах, оглянулся назад, в холодную пустоту, откуда его только что вытянули.
      - Уйди с глаз! - приказал ему Еремушкин, и знаменитый Павлик, опустив голову, побрел по коридору...
      А Михаил Павлович неверно шагнул от окна, прислонился к стене и замер, боясь расплескать горячую, черную боль слева, в груди.
      - Михаил Павлович! - шепотом позвала Анька.
      - Ничего, - сквозь зубы ответил он. - Давай-ка я маленько посижу с тобой рядышком...
      Осторожно, по стенке, опустился он на пол рядом с Анькой и закрыл глаза.
      - Только не умирайте, пожалуйста! - закричала Анька. - Я вас очень прошу! - и, обхватив Михаила Павловича за шею, заплакала.
      - Ну и глупая ты у меня... - с трудом выговорил он. - Зачем же я буду умирать, вот выдумала...
      Он открыл глаза и улыбнулся Аньке. И подумал: "Надо менять работу. А то, и вправду, помру однажды у них на глазах..."
      Анька ревела уже в голос.
      - Да не помру, не помру, - пообещал Михаил Павлович, прислушиваясь, как боль отпускает понемножку. - Подожду уж, пока ты вырастешь.
      Анька стихла.
      - А потом? - спросила она настороженно.
      Михаил Павлович молчал. А что он мог ответить?
      - Ну, потом... - вздохнул он печально. - Суп с котом!
      И Анька снова отчаянно заревела.
      - Не хочу! Не хочу! Не хочу! - твердила она. - Хочу, чтоб вы были всегда!
      - Ну перестань, - попросил Еремушкин. - Ревушка... Прилично разве ходить мне в мокром пиджаке? Ладно, никогда не умру.
      Они долго сидели рядышком в меловом кругу под краном: Михаил Павлович - приходя в себя, а Анька - уткнувшись носом ему в плечо и тихонько всхлипывая.
      - Очень больно? - спросила она шепотом.
      - Терпимо.
      - А тукает?
      Михаил Павлович расстегнул пиджак, прижал Анькину ладошку к груди.
      - Тукает! - успокоилась Анька. - А когда оно болит, то это как?
      - Коленки разбивала?
      - Ну.
      - И как?
      - Сначала - очень больно. А потом - саднит только.
      - Вот и у меня, - сказал Михаил Павлович, - саднит только...
      НЕКОТОРЫЕ ПЕЧАЛЬНЫЕ ПОДРОБНОСТИ ИЗ ЖИЗНИ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
      - Ну, а кровь? - спросят некоторые, не очень догадливые.
      На это надо ответить:
      - Ну а Вовка? Забыли вы разве про него?!
      Вовка едва дохромал до переодевалки, плюхнулся на диван и, шипя от боли, закатал штанину.
      - Здоровски! - сказал Балабанчик с восхищением и жалостью. - Кто тебя?
      Вовка вкратце изложил.
      - Как же ты теперь Горыныча играть будешь? - озаботился Васька. - Там вон сколько бегать и прыгать надо! А у тебя кровь все идет... Гляди, весь пол закапал!
      Вовка и сам не знал, что делать. А больно было ой как!
      - День какой-то, - вздохнул Васька, - непутевый! Всем не везет. И Анька пропала...
      - Ка-ак? - раскрыл глаза Вовка. - Ку-куда?!
      - Никто не знает! - таинственным шепотом доложил Балабанчик. Ищем-ищем! Даже директор этим делом занимается. Только пока ничего.
      В ответ Вовка сказал речь: мучительно застревая на каждом слоге и половину не договаривая, он ругал Ваську и весь Дом пионеров, будто это они были виноваты.
      - Мо-о-может, она ле-ежит где и у-у-у-у... Я по-о-ойду ее и-и-и-и...
      - Куда ты пойдешь? - махнул рукой Балабанчик. - Погляди на себя!
      - Пойду! А вы-ы все-е...
      - Живо одевайся! - крикнул Мотя, влетая, и замер. - Это что?
      - Ни-и-ичего! - сердито крикнул Вовка. - Анька где-е?
      Мотя вздохнул.
      - Еще не нашли.
      - Я и-и-искать по-по...
      - Васька! - хмуро решил Мотя. - У тебя сегодня бенефис! Будешь играть Горыныча! А ты - сиди, я тебя "зеленкой" помажу! И забинтовать надо. Только чтоб Михаил Павлович не увидел.
      Мотя унесся за медикаментами. Вовка, насупленный и тревожный, наставлял Балабанчика:
      - Бе-бе-береги хвост! Оборвут.
      Это было главное в роли Змея Горыныча. Слов у Вовки почти не было, зато какой у него был хвост!
      Будь проклят тот художник, который его придумал! Ему, видно, и в голову не приходило, сколько мучений придется вынести бедному чудищу из-за этого хвоста.
      Частенько уже перед самым выходом на сцену обнаруживал его горемыка Горыныч привязанным к ножке рояля... А когда выбегал он на сцену и извергал пламя, мальчишки из балета тишком утягивали хвост в кулисы и цепляли за гвоздик, нарочно вбитый там для этой подлой цели. А ежели у тебя хвост зацеплен за гвоздик, какой же ты Горыныч? Никакой! Одни слезы. Потому что в самый разгар боя либо хвост у тебя оборвется на радость всему зрительному залу, либо сам ты грохнешься.
      "Горыныч, на выход!" - командовал дежурный режиссер.
      Вовка напяливал огнедышащие головы и, нервно прижимая к груди свой многострадальный хвост, с ревом устремлялся на сцену. "Огне-ем спа-алю-у!" - жутко выл он. Юные зрительницы при этом вжимались в кресла, а дошкольники начинали плакать и проситься домой... Вовка же, занимаясь всевозможной разрушительной деятельностью, ни секунды не был спокоен, косил глазом в кулисы, где слонялись в ожидании своего выхода мальчишки из балета. А вероломный Добрый Молодец, войдя с ними в сговор, нарочно загонял Вовку на опасное пространство возле гвоздика!
      Самое обидное было вот что: этого хилого Доброго Молодца Горыныч Вовка мог положить на лопатки мизинцем левой руки. Но по пьесе положено было ему погибнуть трусливо и бесславно - и Вовка погибал... И, уже распластавшись по сцене без признаков жизни и выключив лампочки во всех трех головах, он с тоской наблюдал, как нахальные танцоры, пользуясь его мертвой неподвижностью, ползут по-пластунски среди ватных сугробов, чтобы завязать хвост тройным морским узлом... Придется, ох придется Вовке распутывать его весь перерыв!
      В общем, одно название, что Горыныч, а если разобраться, такой же бедолага, как все.
      НОВАЯ БЕДА
      Как известно, Мотя отправился за медикаментами, чтобы перевязать раненого Вовку, но на полдороге его нагнал Айрапетян:
      - Тебя к телефону срочно!
      Звонила младшая сестра Светка.
      - Шлушай, Мотька, - сказала она. - К нам шейчаш приходила тетенька иш школы и тебя шильно ругала...
      Мотя замер.
      - Шлышишь? - спросила Светка.
      - Слышу...
      - А мама ей шкажала, что она на тебя вли-я-ни-я не имеет. Вы, шкажала, шражу идите в этот их театр и жалуйтешь там, а меня он не шлушаетша...
      - А она? - напряженно поинтересовался Мотя.
      - Я ж тебе то и жвоню, што она к вам идет... Ты шкорее шпрячьша!
      Пятилетняя Светка была верным Мотиным другом, всегда за него заступалась.
      - Спасибо, Светлана, - удрученно сказал Мотя. - Что же делать?
      - Шам виноват! - ответила Светка. - Жачем влюблялша и жапишки на уроке пишал?!
      Мотя вздохнул и положил трубку. Ужасный, ужасный был день! Только этого еще не хватало: классная руководительница идет в Дом пионеров жаловаться. И именно тогда, когда решили Михаила Павловича не волновать.
      Мотя хорошо знал свою учительницу и понял отчетливо: Михаила Павловича надо спасать!
      Но как?
      НА ПОИСКИ АНЬКИ
      Вовка, прихрамывая, брел по коридорам. Пропала Анька... Куда? Почему? Где ее искать? Непонятно... Но Вовка Гусев - настоящий друг, он облазает весь Дом пионеров, он найдет ее! И вдруг он стал как вкопанный.
      Окно! Окно-то усатому незнакомцу он позабыл открыть! Сколько уж времени прошло, поди, он там уж к лесенке примерз!
      Скорей! Вовка захромал, заспешил...
      За его спиной вдруг послышался торопливый топот. На всякий случай Вовка свернул в соседний коридор и вжался в стенку: Мотя не велел ему попадаться никому на глаза, чтоб не обнаружили подмены.
      Мимо промчался директор Дома пионеров и скрылся в дальних коридорах. "Ну и ну! - удивился Вовка. - Куда это он? Будто гонится за кем-то..."
      Переждав, когда топот стихнет, он двинулся дальше и вдруг - лицом к лицу - столкнулся с Михаилом Павловичем.
      Это была катастрофа!
      Михаил Павлович удивленно посмотрел на Вовку, а потом на часы.
      - Разве елка еще не началась? - спросил он.
      - На-на-на... - испуганно отозвался Вовка.
      Ему хотелось зажмуриться. Потому что ведь ясно, какой будет следующий вопрос: если елка уже началась, то почему он, Вовка, бродит по коридорам вместо того, чтоб быть там, где ему положено, - за кулисами, одетым в костюм Змея Горыныча и готовым к выходу?