- Обалдела?! - растерянно кричал Вадик, закрываясь руками. Он был человек воспитанный и, конечно, не мог себе позволить драться с женщиной.
      - Елькина, я кому говорю! - повысил голос директор.
      Баба Яга вздрогнула, будто просыпаясь.
      - Ненормальная! - пробурчал Вадик. - Жалко, ты девчонка...
      - Сам ты! - огрызнулась Баба Яга и, показав Вадику кулак, понеслась вдаль по коридору.
      - Елькина, вернитесь! - приказал Сергей Борисович, да где там!
      И не успел он выяснить, кто виноват, как из-за поворота вышли Мотя и маленький Овечкин. Они шагали к Сергею Борисовичу с лицами решительными и серьезными.
      - Сергей Борисович, - произнес дежурный режиссер. - Нам надо с вами поговорить!
      - По секрету! - значительно добавил Овечкин.
      Надо напомнить, что в Доме пионеров еще никто никогда не хотел поговорить с директором по секрету. То есть обитатели Дома вообще старались избегать разговоров с Сергеем Борисовичем. Скучно им было с ним разговаривать, неинтересно.
      - По секрету? - потрясенно переспросил директор. - Со мной?
      - С вами! Только дайте слово, что ничего не скажете Михаилу Павловичу!
      - Честное слово, - директор неуверенно кивнул.
      - И без крестиков! - уточнил Валера.
      - Хорошо, и без крестиков, - согласился Сергей Борисович, с испугом глядя первокласснику в глаза. Он уже догадался, что случилось что-то скверное.
      - Пропала Анька Елькина... - Мотя вздохнул виновато. - Мы ее уже полтора часа ищем, а ее нет!
      - Глупости! - отозвался Сергей Борисович. - Я видел ее только что...
      Мотя и Валера переглянулись.
      - А что она делала? - поинтересовались они хором.
      - То, что она делает всегда: безобразничала! Дралась с Березиным, а потом сбежала.
      - Куда? - грустно спросил Мотя.
      Директор махнул рукой в сторону соседнего коридора.
      - Эй! - сердито закричал дежурный режиссер. - А ну иди сюда!
      Из-за поворота выглянула Баба Яга.
      - Ну чего? - сказала она и нехотя побрела на зов.
      Мотя содрал с нее нос и парик.
      - Балабанов?! - не поверил своим глазам директор.
      - Кто ж еще... - уныло подтвердил Мотя. - А Анька еще перед елкой пропала...
      - Найдите ее, пожалуйста! - умоляюще попросил Овечкин. - Вы ведь мечтали в детстве следователем быть!
      Сергей Борисович грустно взглянул на малыша и покачал головой:
      - Мало ли кто о чем мечтал в детстве... Это никогда не сбывается!
      Но ему никто не поверил, и каждый подумал: "А у меня обязательно сбудется!"
      - Мы вас очень просим! - не отстал Валерик.
      - Вся надежда на вас! - вздохнул Мотя. - Надо ее найти, а то, если Михаил Павлович узнает... Ему же волноваться нельзя!
      - Вся надежда на меня? - растерянно повторил Сергей Борисович. С ним еще ни разу в жизни такого не было...
      - На вас! - кивнули Мотя и Валерик. А Балабанчик и Вадик молчали и пепелили друг друга взглядами.
      - Ну, ты у меня получишь сегодня! - шепотом пообещал Балабанчику Вадик.
      - Ты у меня тоже!
      - Хорошо, - сосредоточенно сказал директор. - Я найду ее! Рассказывайте, как это случилось...
      МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ НАЧИНАЕТ ВОЛНОВАТЬСЯ
      Ах, Кузя, Кузя... Там, в прекрасном, заснеженном лесу, позабыв обо всем, мчишься ты по лыжне рядом с девочкой Катей и знать не знаешь, что дед твой покоя себе не находит...
      Вот шагает он по Дому пионеров, ищет Аньку и Балабанчика, чтобы задать им головомойку за самоуправство, а сам думает, думает о тебе... Тревожно ему за тебя...
      "Я берег тебя, мальчик, - думает Михаил Павлович. - Мне хотелось, чтоб жил ты радостно... Я скрывал от тебя печали, никогда ничего тебе не говорил о них, о твоих родителях, потому что ты был маленький. Но вот ты вырос... Почему ты сам ни о чем меня не спрашиваешь? Или ты просто забыл их? А Машенька... Ты помнишь нашу Машеньку? Или забыл и ее? Когда ты научился усмехаться так спокойно и равнодушно? Почему ты никогда не плачешь - ни от боли, ни от обиды, ни от жалости? Помнишь, я спросил тебя об этом, а ты усмехнулся: "А зачем? Слезами горю не поможешь". И глаза у тебя были холодные, чужие. Что случилось с тобой, Кузя? Почему ты презираешь людей и любишь свою Машину?.. И что мне делать, как объяснить тебе?.."
      Вот что думает Михаил Павлович, разыскивая Аньку и Балабанчика.
      А их нет как нет...
      "Попрятались, - догадывается Михаил Павлович. - Понимают, что попадет!"
      Он подходит к своему кабинету, пытается открыть дверь, но ключ никак не может попасть в замочную скважину. Потому что в замочную скважину кто-то сунул свернутую в трубочку бумажку. Похоже, это записка.
      Михаил Павлович лезет в карман за очками, читает.
      "Михаил Павлович, простите меня! Я ужасно виновата, что не пришла и елка чуть не сорвалась. Но я не виновата, потому что так надо. Со мной ничего не случилось, все хорошо. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, просто я срочно уехала в другой город. Я вам потом все расскажу, если вернусь. Не сердитесь на меня, потому что я по-другому не могла. Я решила, что теперь все пополам, чтоб вы не волновались. Анька".
      На другой стороне бумажки уже совсем торопливо и неразборчиво написано было: "Никого не ругайте, никто ничего не зна..." А сквозь летящие Анькины буквы проглядывалась странная надпись, сделанная четким почерком директора Дома пионеров: "РОВЕРЕНО ЖАРНЫЙ КРА No 1 5 СЕНТЯ..."
      Что еще за "жарный кра"? И как же Михаилу Павловичу не волноваться, если Анька ни с того ни с сего срочно уехала куда-то и даже не знает, вернется она оттуда или нет?..
      Михаил Павлович заглянул в раздевалку: Анькины пальто, шапка и шарфик висели на вешалке...
      Что ж, она неодетая уехала?!
      ОБОЙДЕМСЯ БЕЗ МИЛИЦИИ!
      - Значит, так! - произнес директор Дома пионеров, сосредоточенно глядя вдаль, словно видел сквозь стены. - Пусть каждый вспомнит все, что он знает о Елькиной. Когда и где видели ее в последний раз? Что она говорила? Какое у нее было настроение? Были у нее враги? И вообще, что она за человек?
      Юные актеры, выслушав эти вопросы, переглянулись.
      - Это что? - изумленно спросила Верочка. - Мы свидетельские показания давать будем?
      Сергей Борисович кивнул и достал записную книжку. Выражение лица у него было странное, незнакомое, что все сразу заметили. Да и как же не заметить? Ведь лицо директора Дома пионеров обыкновенно выражало сердитую скуку и неудовольствие, будто он наперед знал, что ничего хорошего ждать от жизни не приходится... А теперь - никакой такой скуки, губы твердо сжаты, глаза серьезны и внимательны... В общем, в эту минуту директор Дома пионеров был похож не на директора Дома пионеров, а на отважного и проницательного сыщика Шерлока Холмса...
      - Может, все-таки лучше милицию с собакой вызвать? - сказала Верочка, но "Шерлок Холмс" отвечал твердо:
      - Обойдемся без милиции! Слушайте меня внимательно: в этом деле мелочей нет! И если даже вам и кажется что-то ерундой, мол, к делу не относится, вы все равно расскажите. Вполне возможно, что это-то и есть самое важное, ключ к делу! Все меня поняли? Рассказывайте.
      Свидетельские показания Славы Зайцева: "Да ничего с ней не случилось. Сидит где-нибудь и радуется, что все из-за нее переживают. Она невоспитанная, не слушается старших и дерется. А еще девочка! А если некоторые люди не любят драться, потому что понимают, что кулаками справедливость наводить нельзя, то про таких она думает, что они трусы, и дразнится. Мне такие люди не нравятся. Какое у нее утром было настроение, я не знаю. Я вообще стараюсь не обращать на нее внимания".
      Свидетельские показания Балабанчика: "Честное слово, я не знаю, где она, она мне ничего не говорила. Утром она была задумчивая, я сразу заметил, но не спрашивал почему. Она все равно бы не сказала, потому что скрытная. Она - настоящий друг, всегда придет на помощь. Она смелая, ничего не боится. И вообще, ей не повезло, потому что она хотела бы родиться мальчишкой".
      Свидетельские показания первоклассника Овечкина: "Аня хорошая, за всех заступается. Она никогда просто так не дерется, а всегда по справедливости! Врагов у нее нету, а лицо утром было печальное".
      Свидетельские показания Моти: "В последний раз я ее видел, когда дал ей графин. Она странная: то смеется, а то вдруг замолчит и ни с кем не разговаривает. С ней надо по-хорошему, потому что Анька - ужасно упрямая, любит вредничать. Но на самом деле она добрая".
      Свидетельские показания Верочки: "Настроение у нее утром было обыкновенное. Она глупая, ведет себя как мальчишка, а девочек презирает, говорит про них, что они все дуры и что у них в голове одна любовь. Это она потому, что сама - некрасивая и мальчики не обращают на нее внимания. Кто в нее, в такую, влюбится!"
      Свидетельские показания Вадика Березина: "Когда я уже переоделся и шел в гримировочную, то увидел, как Елькина бежит изо всех сил... Ну, будто за ней кто-то гонится. Только никакого графина у нее в руках не было..."
      НЕЗНАКОМЕЦ В ЧЕРНЫХ ОЧКАХ
      Вовка Гусев, в папиных валенках и тулупе, наконец дохромал до Дома пионеров.
      На ступеньках, сунув руки в карманы, мрачно стоял высокий усатый человек, одетый не по-нашему. На нем была огромная, словно надутая, черно-оранжевая куртка, черные кожаные джинсы, заправленные в черно-оранжевые сапоги-луноходы. Лицо этого человека скрывали черные очки.
      Мрачный этот человек выглядел загадочно, как космонавт, не хватало только гермошлема...
      "Иностранец, наверно", - решил Вовка, проходя мимо.
      - Эй, пацан, ты в Дом пионеров идешь? - спросил вдруг незнакомец на чистейшем русском языке.
      Голос его отчего-то показался Вовке ужасно знакомым.
      Вовка кивнул, а человек в черных очках обрадовался, наклонился к Вовкиному уху и прошептал:
      - Окно на третьем этаже у пожарной лестницы знаешь?
      Вовка, разумеется, знал.
      - Слушай, пацан, открой его, а? А я тебе за это... - Незнакомец торопливо полез в карман и вынул пластик жевательной резинки в желто-зеленой обертке, явно заграничной.
      "Все-таки иностранец, - подумал Вовка. - Сразу жвачку сует, привык, что у них там ничего бесплатно не делается... Интересно, где это он так говорить по-нашему насобачился? Может, шпион?.."
      Вовка пристально посмотрел иностранцу в глаза, да только разве их разглядишь за темными стеклами... И вот что странно: все-таки лицо этого человека показалось Вовке Гусеву знакомым... Даже, можно сказать, родным! Такое симпатичное, смелое, усатое лицо. Хотя Вовка мог поклясться, что никогда в жизни с этим человеком не встречался... И в общем, сразу стало ясно, что человек с таким открытым, отважным лицом быть шпионом никак не может. Только непонятно, почему ему надо лезть через окно. Впрочем, мало ли что... Наверно, тут какая-то тайна...
      У каждого человека есть своя тайна, Вовка это недавно понял. Может, это и не очень заметно, но если приглядеться, то обязательно поймешь: тайна есть у каждого. С некоторых пор Вовка этим и занимался: приглядывался к людям и открыл для себя много нового. Но Вовка был молчун и никому об этом не сказал. Ведь не всякий обрадуется, поняв, что ты кое о чем догадываешься.
      - Ну, о'кэй? - спросил незнакомец на иностранном языке.
      То есть просто окончательно запутал Вовку: иностранец он или нет?
      На всякий случай Вовка ему тоже ответил по-иностранному:
      - О-о-ол райт!
      - Только никому ни слова! - попросил человек в черных очках.
      Но этого он мог и не говорить.
      МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ
      - Вы, конечно, уже все убрали на сцене? - вздохнул Сергей Борисович.
      - Не успел еще... - виновато отозвался Мотя. - Я сейчас мигом!
      - Ни в коем случае! - всполошился директор. - Вы с ума сошли прибирать место преступления! Это же замечательно, что вы еще там ничего не трогали!
      На месте преступления было пусто, только в кулисах кто-то выстукивал одним пальцем на рояле: чи-жик-пы-жик-где-ты-был... Но директор даже не сделал безобразнику замечания - некогда, некогда, делом надо заниматься...
      Он тщательно исследовал место преступления. Там по-прежнему поблескивали осколки графина: мелкие, покрупнее, а горлышко осталось целым и лежало прямо в центре сцены.
      "Это как же надо было грохнуть, чтоб оно туда отлетело... - покачал Сергей Борисович головой. - Явно, явно тут происходила борьба..."
      - Сергей Борисович, - позвал Мотя из кулис, - глядите, что тут!..
      Чуть в стороне от места преступления лежала пуговица средних размеров, светлая... Вырванная, что называется, "с мясом".
      Сергей Борисович поднял ее, оглядел и вздохнул: в светлом костюме ходил только один человек в Доме пионеров - режиссер Еремушкин. А подозревать режиссера Еремушкина, согласитесь, просто нелепо!
      А кого подозревать?
      В том-то все и дело, что подозревать вообще некого!
      Вот и разбирайся, Сергей Борисович: подозревать некого, а человек пропал!
      ДИРЕКТОР ПОЕТ ПЕСНЮ
      Бывает же такое: живешь-живешь да вдруг и вспомнится тебе ни с того ни с сего что-нибудь из давних, позабытых лет... Например, как мама сидит у окна, подперев щеку ладонью, и смотрит на улицу. То ли ждет кого-то, то ли просто задумалась... Когда это было? Когда-то... Давно-давно... И ничего не вспоминается больше, а только тихое, светлое мамино лицо...
      А Сергею Борисовичу вспомнилась песня, которую он пел в детстве.
      Коричневая пуговка валялась на дороге,
      Никто не замечал ее в коричневой пыли...
      Очень она тогда ему нравилась, там было про то, как один мальчик проявил бдительность и помог задержать шпиона...
      "Как там дальше?" - стал припоминать директор.
      Но мимо по дороге прошли босые ноги,
      Босые, загорелые, протопали, прошли!
      "Смотри-ка... Ведь помню! - удивился он. - А ведь, в сущности, совершенно дурацкая песня, и чего я ее пел?.."
      И он тихонько запел дальше:
      Ребята шли купаться веселою гурьбою,
      Последним шел Алешка и больше всех пылил.
      Нечаянно ль, нарочно ль - и сам не зная точно,
      На пуговку Алешка ногою наступил.
      Сергей Борисович оглянулся: не видит ли кто, как он вышагивает по коридору, отчаянно размахивая руками в такт песне... Слава богу, никого!
      Он поднял эту пуговку и взял ее с собою,
      Но вдруг увидел буквы нерусские на ней...
      К начальнику заставы ребята всей гурьбою
      Бегут, бегут дорогою - скорей, скорей, скорей!
      "Просто ерунда какая-то!" - нахмурился директор, но остановиться уже не мог и допел до конца: про то, как встревожился начальник заставы и велел седлать коней, как враг был пойман, а шпионская пуговка с тех пор хранилась в Алешкиной коллекции: "Ему за эту пуговку всегда большой почет!.."
      "Вот какие глупые песни пел я в детстве... - покачал директор головой, да вдруг и вспомнилось, как зелено, как солнечно и счастливо там было, там, там, давным-давно, в детстве, когда он мечтал поскорее вырасти и ловить опасных преступников, чтоб не мешали жить хорошим людям. - Куда же все девалось? Почему я вырос такой несчастный?.. За что? Я учился хорошо, меня хвалили, мне грамоты давали... Почему, ну почему же, когда я вырос, все стало так плохо? Почему мне так скучно жить?.."
      ЧЬЯ ЭТО ПУГОВИЦА?
      Сергей Борисович стоял посреди коридора, сжимал в кулаке пуговицу от Михал-Палычева пиджака, и было ему так себя жалко, что хоть плачь!
      Пожалуй, не появись Михаил Павлович, он бы и заплакал, потому что это только дети думают, что взрослые не плачут. На самом деле это не совсем так.
      - А я вас ищу, голубчик, - сказал Михаил Павлович. - Где у нас висит... Такое, знаете ли... Не помню, как оно называется. Ну, картинка такая, на которой стрелочками показано, кто куда бежит, если загоримся...
      - Это называется "План эвакуации детей и сотрудников в случае пожарной опасности", - уточнил Сергей Борисович и подумал с горечью: "Ну, конечно, разве можно со мной разговаривать о чем-нибудь таком... человеческом! Только о "Плане эвакуации"! И сказал: - А висит он на каждом этаже. Ближайший - в библиотеке.
      - Большое спасибо! - поблагодарил Михаил Павлович. - А местоположение пожарных кранов на нем указано?
      - Разумеется, - кивнул директор, удивленно взглянув на Михаила Павловича. - А вам зачем?
      - Просто так, - беззаботно отвечал тот. - Исключительно на случай пожара...
      Он пошел, а директор стоял и смотрел ему вслед, да вдруг и вспомнил про пуговицу.
      - Товарищ Еремушкин! - крикнул он. - Вы пуговицу потеряли!
      - Какую пуговицу? - оглянулся Михаил Павлович, и только тут директор заметил, что все три пуговицы Михал-Палычева пиджака на месте...
      - Извините... - растерянно сказал он. - Значит, это не ваша...
      - Не моя! - подтвердил Михаил Павлович.
      А чья?!
      Кто затаился на пустой, темной сцене?
      Кто заманил туда Елькину Аню?
      И зачем?
      Что там произошло?
      И где она теперь?
      Ответа не было. И все запутывалось тем, что никакие посторонние взрослые проникнуть в Дом пионеров не могли, ведь у входа на посту стоял грозный вахтер Мадамыч!
      ПОЧЕМУ ОН СТАЛ ТАКИМ?
      "План эвакуации" был большой, цветной. А под планом сидела и безутешно плакала Юля.
      - Ну, будет, будет... - уговаривал ее Михаил Павлович. - Видишь, вернулся же.
      - Не хочу его видеть... - плакала Юля.
      - Ничего... - вздохнул Михаил Павлович. - Может, еще не поздно, может, поймет еще...
      - Ну почему он стал таким, Михаил Павлович?.. - сквозь слезы спросила Юля. - Он же раньше другой был...
      Юля и Павлик дружили с детства. Они вместе прибегали на репетиции, вместе уходили. Павлик писал Юле записки, если у них репетиции были в разное время. Куда он их прятал, уже известно... И был тогда Павлик веселый, добрый, мечтал стать актером...
      Ах, как они гуляли допоздна по своей улице, заросшей липами, и мечтали о той поре, когда вырастут и всю жизнь будут вместе. Вместе жить. Вместе работать в театре.
      Они кончили школу, поженились. Павлик поступил в театральное училище. А Юля пошла работать в библиотеку. Потому что стипендия у студентов маленькая, трудно на нее прожить. Вот Юля и решила, что, пока Павлик учится, она поработает. И Павлик согласился. Он поцеловал Юлю и сказал:
      "Это только пока. Вот кончу училище, начну работать, тогда ты тоже поступишь!"
      Но когда Павлик кончил училище, его пригласили сниматься в кино. Он поцеловал Юлю и сказал:
      "Ну потерпи еще немного. Сама понимаешь, для меня это очень важно..."
      От так и сказал: "для меня". Не "для нас". Что-то с ним случилось такое, непонятное... Он начал думать только о себе и о том, какой он замечательный и талантливый... Конечно, он знал, что у них с Юлей скоро родится сын, знал, что Юле трудно будет одной, но ему очень хотелось сниматься в кино...
      А Юля обиделась на Павлика. Вот какая вышла история: Павлик приехал, а она его видеть не хочет!
      - Звонил мне утром, - вздохнул Михаил Павлович. - В гости просился...
      - А вы?
      - Я... - Михаил Павлович нахмурился, покачал головой. - Сказал, чтоб ноги его тут не было. И на входе предупредил, чтоб не пускали... Пусть помучается...
      СЕРГЕЙ БОРИСОВИЧ ИДЕТ ПО СЛЕДУ
      Перед самым началом второй елки директора Дома пионеров разыскал Яша Айрапетян и сообщил следующее:
      - Несколько дней назад Аня сказала мне, что за ней следит какой-то человек. Он везде ходит за ней и делает вид, что оказался тут совершенно случайно. Человек этот среднего роста, одет во все черное и говорит с едва заметным иностранным акцентом. В общем, ясно, что Аню Елькину похитили иностранные шпионы...
      - Че-го? - потрясенно спросил Сергей Борисович.
      В общем, ясно, что Яша Айрапетян совершенно заврался! Какие еще шпионы?! Зачем им похищать Аню Елькину? И потом, что же: одет шпион во все черное, а пуговица у него - светлая? Глупости какие! Так не бывает!
      Нет, не поверил Сергей Борисович в сказку про шпионов. Но все-таки слова Айрапетяна чем-то его очень насторожили. Он и сам долго не мог понять - чем. Ушел в дальний коридор, где было пусто и тихо, и все думал, думал. И наконец додумался. Уж больно странно ведет себя Айрапетян в последнее время, вот в чем дело!
      Ушел из кружка ракетостроения ни с того ни с сего.
      Ни с того ни с сего записался в пионерский театр.
      Зачем-то нынче утром запустил ракету.
      И вот еще сочинил нелепейшую небылицу про шпионов. А зачем? Слишком много во всем этом загадочного, настораживающего, не так ли? Должна, должна быть причина!
      "Начнем с самого последнего, - решил директор. - Айрапетян сочинил про шпионов. С какой целью?"
      А чего тут долго думать! Чтобы сбить со следа!
      "Но не Айрапетян же похитил Елькину! - испуганно думает Сергей Борисович. - Или... или он - соучастник?"
      Директор представил себе Яшу, маленького, тихого, сутулого... Неужели Айрапетян что-то знает?
      "Нет, надо немедленно как следует поговорить с этим загадочным мальчиком!" - решил директор и торопливо отправился за кулисы. Елка уже началась, в коридорах и в фойе было пусто. Сергей Борисович поспешил и вдруг чуть не растянулся на паркетном полу: у него развязался шнурок... Он наклонился, чтобы устранить этот беспорядок, да так и замер, чувствуя, что волосы у него встают дыбом...
      На полу, на желтом паркете, темнели капли крови...
      Они отпечатались не частой, но отчетливой цепочкой.
      - Что это?.. Как это?.. - едва выговорил Сергей Борисович, поднимая голову и глядя вдаль, в коридоры, куда вели красные точки...
      И вполне можно представить, что почувствовал он, увидя там высокую темную фигуру, которая, крадучись, удалялась...
      - Стой! Стрелять буду! - с отчаянием крикнул Сергей Борисович, хотя стрелять ему было не из чего.
      Темная фигура метнулась в соседний коридор и скрылась, пропала. Ни секунды не раздумывая, безоружный директор бросился за нею...
      Часть вторая
      ПОЖАРНЫЙ КРАН No 1
      И плакать, и смеяться, не замедлив,
      Сумеет тот, кто юн и желторот.
      Кто вырос, тот угрюм и привередлив,
      Кому еще расти, тот все поймет...
      Гёте. "Фауст"
      ГДЕ АНЬКА?
      Где Анька, где Анька...
      В дальнем, за тридевять коридоров, тупичке, под большим красным ящиком, на котором белыми буквами выведено: ПК No 1...
      Ничегошеньки с ней как будто не случилось: руки целы, ноги целы и нет поблизости никаких иностранных шпионов... Стоит себе Анька под пожарным краном, в кругу, очерченном мелом, а рядом - небольшой черный ящик... На верхней его грани зловеще горит рубиновый глазок.
      Стоять под пожарным краном, между прочим, не очень-то удобно: ящик висит в метре от пола, не выпрямиться под ним.
      Но Анька стоит, подпирает ящик плечами. Так когда-то атланты держали небо...
      Хорошо им было: стой на краю земли да держи на плечах синее небо с птицами и облаками... А Аньке каково? Она ведь знает, что актер имеет право не явиться на спектакль только в одном-единственном случае...
      А она - жива. И все равно стоит...
      Но в десять часов утра, когда вдали прозвенел последний, третий звонок, призывающий артистов и зрителей к началу, Анька Елькина села на корточки и горько заплакала...
      АНЯ, ДАЙ ДУШУ!
      Не могла Анька уйти из-под крана, понимаете? Потому что Кузя уже изобрел свою Машину!..
      Разбитый графин, вырванная пуговица - это все пустяки. Просто Кузя гнался за Анькой, а она возьми да и растянись в темноте на сцене. Если б не это, ни за что бы он Аньку не поймал! А пуговицу она ему оторвала в знак протеста, когда большой, сильный Кузя запросто взял ее под мышку и потащил в дальние коридоры... С одной стороны - Анька, с другой - какой-то черный ящик, Анька тогда еще не знала, что это такое...
      Аньке все-таки удалось вырваться, да только разве ей с Кузей справиться! Хорошо, пожарный кран оказался рядом: Анька подскочила, рывком открыла дверцу (благо, вместо пломбы была обыкновенная бумажка) и вцепилась в вентиль:
      - Только подойди!
      - Успокойся, - усмехнулся Кузя и сел на подоконник.
      И осторожно-осторожно поставил рядом свой черный ящик - будто он был хрустальный... А потом, склонившись над ним, произнес почтительно:
      - Ты хотела с ней встретиться. Она здесь. Она тебя слушает.
      А дальше было вот что: черный ящик загудел, вспыхнув рубиновым светом, и неживой, железный голос зазвучал оттуда, четко и равнодушно выговаривая слова и будто вбивая после каждого гвоздь:
      - Ты. Елькина. Аня.
      Внутри у Аньки похолодело и замерло.
      - Я. Машина. Он. Меня. Изобрел. Теперь. Мне. Нужна. Ты. Подойди.
      "Как же!" - подумала Анька, вжимаясь лопатками в стену.
      - Не бойся. Ты. Мне. Нравишься, - снова принялась вбивать гвозди Машина. - Я. Тебя. Выбрала.
      - Куда?.. - переглотнув комок в горле, спросила Анька.
      Мертвым голосом, услышав который однажды, хотелось убежать, позабыть его и больше никогда не вспоминать, Машина сообщила:
      - Мне. Нужна. Твоя. Душа. Иначе. Не будет. Контакта.
      - Она что, полоумная?.. - испуганно спросила Анька у Кузи.
      Глаза у него стали круглые.
      - Хочешь, чтоб она за такие слова по тебе молнией шарахнула?! зашептал он. - Она не полоумная, а просто еще не подключилась...
      - Куда?
      - "Куда-куда"! - передразнил Кузя. - Глупая ты все-таки! К людям, куда еще. А чтобы подключиться, ей нужна живая душа, понятно? Она ведь железная, а люди - живые... Между ними как бы пропасть, понимаешь?
      Анька кивнула.
      - Ну и вот... Нужен мост. Она выбрала тебя, твою душу. Почему-то именно ты ей подходишь для подключения, поняла?
      - Поняла! - сверкнула Анька глазами. - Не дам!
      - Глупо! - пожал плечами Кузя. - Она сделает людей счастливыми, она будет управлять ими мудро и правильно. Ты не думай, люди даже и не заметят, что что-то изменилось, им будет казаться, что они свободны. Я мог бы тебе объяснить подробно, но, во-первых, мне некогда, а во-вторых, ты все равно не поймешь...
      Видно, он считал Аньку маленькой, глупой, этот самоуверенный изобретатель. И напрасно - все она поняла!
      Эта железная Машина заставит людей жить по своим железным законам. Люди станут как роботы, но не догадаются об этом, будут думать, что они как люди...
      - Дай. Душу. Так. Надо. За это. Проси. Что. Захочешь. Мы. Будем. Дружить.
      Здорово придумано! Только Анька знает, как это называется ПРЕДАТЕЛЬСТВО. Анька, между прочим, в школе историю учит, знает про троянского коня... Да нет, тут даже еще страшнее: будто город в осаде и люди решили биться до конца, а кто-то один ночью взял и открыл врагу ворота!..
      - Слушай, дай душу, не жадничай, - вздохнул Кузя. - Для науки же. Твое имя потом в историю впишут - золотыми буквами!
      - Подавись ты своими золотыми буквами!
      - Аня. Дай. Душу.
      Анька даже не ответила, только показала Машине фигушку.
      - Может, поменять на что хочешь? - предложил Кузя.
      - Нет! - рассердилась Анька. - И отстаньте от меня.
      - Ну, Елькина!..
      - Ни за что! Сказала: нет - и все! Я знаешь какая упрямая! Со мной спорить бесполезно.
      - Ой уж! - хмыкнул Кузя, и глаза его полыхнули желтым шкодливым огнем. - А хочешь, переспорю?!
      - Мало каши ел!
      - Поглядим! Спорим, что ты сойдешь с места раньше, чем я сосчитаю до трех!
      - На что? - сразу загорелась Анька. - На Машину, спорим?
      - Хорошо, - кивнул Кузя. - Если проспоришь, отдашь душу. Согласна?
      И Анька, конечно, согласилась. Потому что решила, что с места не сойдет ни за что. Пусть Кузя и Машина хоть что делают, она будет стоять! Это ж недолго, он всего до трех считать будет. А Кузя поспешно, видно боясь, как бы Анька не передумала, достал из кармана мелок и очертил вокруг Аньки круг.
      - Выйдешь за черту - проиграла! Начали! Ра-аз! - сказал Кузя.
      Анька стояла не шелохнувшись.
      - Два-а... - сказал Кузя. И спрыгнул с подоконника...
      Анька стояла, смотрела, как он берет под мышку свою Машину и идет неторопливо по коридору...
      - Между прочим, - оглянулся Кузя, - елка начинается через двадцать минут... Если хочешь, стой тут и жди, пока я сосчитаю до трех... Только я пока не собираюсь.
      Он засмеялся, подмигнул Аньке:
      - Посмотрела бы ты сейчас на свое лицо! Вот так-то, Елькина. Душу принесешь вечером. Перевяжи розовой ленточкой... А впрочем... - Кузя вернулся, поставил Машину у границы мелового круга. - К чему тянуть? Как только ты переступишь черту, она сама заберет твою драгоценную душу... Чао!
      И Кузя ушел. Ему пора было в лес, кататься на лыжах с Катей.
      А Аньке пора было со всех ног бежать за кулисы и переодеваться. Но она стояла в меловом кругу под пожарным краном, не мигая, глядела на страшный рубиновый огонь.
      Машина тоже не мигала. Она молчала и караулила Анькину душу.
      АНЬКИНА ОЧЕРЕДЬ
      Вот будет техничка тетя Клава когда-нибудь прибирать в дальних коридорах и наткнется на Анькин скелет...
      Конечно, сначала Аньку будут искать. Может, объявление дадут в газете:
      Пропала девочка двенадцати лет, похожая на мальчика: волосы
      светлые, коротко остриженные, нос курносый, глаза
      темно-коричневые. Была одета в старую лыжную куртку, в джинсы с
      заплаткой на левом колене и огромные унты. Просьба к гражданам и
      организациям...
      Да только откуда гражданам и организациям знать, где Анька...
      А может, и не дадут никакого объявления. Мамин муж, Максим Петрович, даже, наверно, обрадуется. Ну и пусть, Аньке плевать!
      А мама?..
      Анька шмыгает носом, вытирает ладошкой слезы.
      Скоро у мамы родится новая дочка, и она быстро забудет об Аньке...
      "Пусть хоть сто дочек себе нарожает, мне-то что! - тоскливо думает Анька. - Ну и пусть я тут умру, ну и очень хорошо!"
      Прямо против Аньки - большое заиндевевшее окно, оттуда тянет холодом, Анька ежится. За окном - пожарная лестница, по которой они сегодня залезли в Дом пионеров, чтобы не будить вахтера Мадамыча...
      Как давно это было - сто лет назад.
      За окном - белый, зимний день, за окном - большой, завьюженный Анькин город. Если спуститься по пожарной лестнице, спрыгнуть в мягкий сугроб и выбежать из дворика, то увидится низенькая деревянная улочка, стрелой летящая вниз. Вдоль нее - раскатанная ледяная дорожка. Редко кто из Анькиных друзей пройдет мимо, да только трудно удержаться на ногах - такая скорость! Малышня съезжает на портфелях - "паровозиком". Аж на соседнюю Фестивальную улицу выносит визжащий, хохочущий "паровозик"!