"Как же! - машет рукой он. - Вот ты сам сперва попробуй, а потом и говори!"
      "По-моему, - говорю я, - надо просто быть добрым... Ну... Наверно, надо просто любить своих учеников..."
      "Ты с ума сошел! - испуганно бормочет он. - Разве это просто?!"
      - До конца урока двадцать минут! - объявляет Анна Михайловна. Поторапливайтесь!
      А Ленки и Цыбулько нет и нет! Где они? Может, их в милицию забрали?.. За что?
      - Митюшкин, что ты там пишешь? Я же сказала: тебе писать не надо.
      Я не отвечаю, пишу дальше.
      "...Директор вздыхает.
      "Обратите особое внимание на поведение Анны Михайловны, - выговариваю ему я. - Вчера она..."
      "Обзывалась?"
      "Хуже! Ударила Саньку Лапкина указкой!"
      "Какой ужас! - стонет директор. - Какой позор!" - и хватается за голову.
      "Немедленно позвать сюда Анну Михайловну!" - распоряжается он.
      Ее приводят.
      Директор волнуется, краснеет и даже не сразу может заговорить.
      "Вы! - наконец произносит он. - Как вы смели?! Как могли, а?!"
      Анна Михайловна с ходу начинает шмыгать носом.
      "Я больше так не буду... - обещает она. - Понимаете, он..."
      "Кто?"
      "Лапкин... Он вертелся... а у меня указка в руке была... И... все как-то само собой вышло..."
      "Та-ак! - зловеще тянет директор и оборачивается ко мне: - Что будем делать, Андрей Петрович?"
      "Я думаю, - говорю я, - пора исключить Анну Михайловну из школы. Довольно мы с ней мучались! Уговаривали, помогали, беседовали... Всякому терпению бывает конец!"
      "Простите меня! - в голос ревет Анна Михайловна. - Я больше так никогда-а-а..."
      "Нет, даже не просите! - мрачно заявляет директор. - Мне ваши обещания во где сидят! Вот переведем вас в школу для трудных, пусть там с вами разбираются!.."
      И тут звенит звонок. Я сдаю свой листок Анне Михайловне.
      Где же Ленка и Цыбулько?
      Они возвращаются в середине следующего урока.
      - Дежурные, кого нет? - спросил физик, начиная урок.
      - Цыбулько и Кайгородцевой.
      И физик непонятно сказал:
      - А-а... Ну это ладно... Они скоро придут.
      Что там происходит? Что с ними? Они же ни в чем не виноваты!
      Наконец - стук в дверь. Это они. Лица у них - непонятные.
      - Ну? - шепотом спрашиваю я Цыбулько.
      Молчит.
      - Да вы чего?
      - Прекратите посторонние разговоры, - требует физик.
      - Там только три рубля было... - шепчет Цыбулько.
      - А остальные?
      - Не было...
      И Ленка молчит, лицо растерянное и обиженное.
      - Нас обыскивали... - шепчет Цыбулько, моргая. - А потом велели сознаться, где мы их спрятали...
      Теперь мы молчим втроем.
      - Но ведь там, честное слово, было только три рубля! - потрясенно бормочет Цыбулько. - Я не знаю, где остальные...
      Про тетради сначала не вспоминали. Сначала искали только сто рублей. А потом почему-то перестали, и милиция в школе больше не появлялась, а Марья Павловна ходила с надменным лицом и глядела мимо людей. Тут-то вдруг и вспомнили про тетради. И про то, что в тот вечер Ленка прибегала в школу и спрашивала, какая отметка у Соколкова.
      Но Ленка ничего не сказала. Тогда позвали Митрия и Митриева отца.
      Митрий молчал и плакал. А потом отец ударил его, и он все рассказал.
      - Открой, Андрей, пожалуйста... - сказали за дверью.
      Нашел дурака! Мы еще издали его заметили, как он идет от школы...
      Мы спрятались под столом и сидели тихо-тихо. А он стоял во дворе, за дверью.
      - Андрей... - снова сказал директор. - Если ты дома, впусти меня... Мне очень надо с тобой поговорить...
      - Не хочу я с вами разговаривать! - закричал я из-под стола. Уходите!
      - Зачем ты! - зашипела Ленка. - Молчал бы, и все! Он бы и так ушел!
      - Андрей... Ты слышишь меня?
      Я не ответил.
      - Я прочитал твое сочинение... Слышишь? Я во многом с тобой согласен...
      - А мне плевать! - крикнул я.
      - Неправда! Ты выслушай меня, не злись. Ведь все это и в самом деле не так уж просто... Я сам раньше думал: вот стану учителем и все у меня будет замечательно... А не получается...
      - А я при чем?
      - При том! - сказал он. - Любить учеников... Разве просто? Быть добрым!.. А как тебя любить? Тебе ведь никого не надо! Живешь один, книжки читаешь, а остальное тебе безразлично... Ты на людей со стороны смотришь, подмечаешь в них слабости... Холодно рядом с тобой... Будто сам ты - не человек! Так ты всю жизнь проживешь один...
      - Ерунда! - зашептал Цыбулько. - Совсем рядом с тобой не холодно...
      - Не слушай его! - это Ленка. - Ты же не один!
      - Андрей... Но мы тоже... Не правы... Ты извини нас, Андрей!
      - Отстаньте вы все от меня! - ору я. - Не надо мне ничего!..
      В общем, я убежал. Вылез через заднее окно в огород, перелез через забор - и в лес...
      Не мог же я зареветь при Ленке и Цыбулько...
      Вот уже неделю я не хожу в школу. Ну ее на фиг! Так хорошо без школы. И не пойду!
      Живу я в лугах, с дядькой Самойленко и лошадями. Потому что у дома меня караулит Анна Михайловна.
      - Ей директор такого наговорил!.. - взахлеб рассказывает Цыбулько. Кричал даже, представляешь?
      Нет, представить нашего тихого, вежливого директора кричащим я не могу.
      - У Ленки спроси!
      - Он сочинение твое на педсовете читал, - подтверждает Ленка. Говорил, что всем нам... - ну, не нам, конечно, а им! - должно быть стыдно, если ученики так о них думают... А Анне Михайловне велел вернуть тебя в школу.
      - И такой решительный по школе ходит!
      - А Аннушке сказал: или ты вернешься, или у нее будут большие неприятности! Во дает!
      Поэтому Анна Михайловна меня и караулит. Чтоб "больших неприятностей" не было.
      - Может, вернешься? - спрашивает Ленка.
      Я мотаю головой.
      - Как же?.. - осторожно спрашивает Цыбулько. - Так и будешь жить?.. Неученый? А когда вырастешь?..
      - В лесники пойду. Там главное - лес знать, а эту алгебру, химию, физику - не надо. А читать я и так умею. В лесу буду жить, ухаживать за деревьями, зверей кормить... И книжки читать в свободное время.
      - Страшно в лесу одному... - задумчиво говорит Ленка.
      - Нормально. Никто не пристает, не кричит! Даже хорошо!
      Это я из упрямства говорю... Утром, когда Ленка и Цыбулько в школе, я скучаю. И разговаривать с лошадьми почти разучился... Конечно, я их люблю, но все-таки они не люди...
      Вот бы было здорово, если бы никакой школы вообще не было! А жили бы мы все здесь, в лугах! Ну, хотя бы весной, летом и осенью...
      Дядька Самойленко сидит у костерка, молчит, как всегда.
      Вот и ночь подкралась незаметно. Потемнело небо, притих ветер, и в вышине тихо засветил сизый месяц.
      Я лежу в траве, она теплая, а от земли холод идет.
      Кони фыркают.
      Ленка и Цыбулько ушли Домой спать.
      Вот бы сесть на коня и прискакать прямо к школе... Не сейчас, конечно, - сейчас там пусто, а утром!..
      Вот подъезжаю я к школе на своей лошадке, а там все окна нараспашку... А в окнах - наши: Ленка, Цыбулько, Митрий, Афанасьев... Ну и все остальные тоже.
      "Привет!" - кричу я им.
      "Привет! - кричат они в ответ. - Это ты?"
      "Я! - кричу я, привстав на стременах. - Эй, пошли со мной!"
      "Куда? - кричат они с готовностью. - Куда ты зовешь нас, Митюшкин?"
      "Недалёко! По улочкам все вниз, вниз - там луга... Знаете ведь?"
      "Знаем, конечно, знаем!"
      "Там кони пасутся... Много - хватит на всех!"
      А они глядят на меня из окон школы и кричат:
      "Говори, говори нам еще про это!"
      "Там трава, - говорю я еще. - И ветер... И видать далеко-далеко... И никто ни на кого не кричит..."
      "Ура-а-а! - отвечают они. - Ур-р-р-р-ра! - и начинают бросать из окон свои портфели. - Мы с тобой! Побежали туда, Андрюшка!.."
      - Андрей!.. - услышал я, вздрогнул и проснулся. - Эй, ты где?
      Было уже утро - солнце, роса. Я затаился в траве.
      - Андрюха, это мы, вылезай!
      Я поднялся, потому что голоса были невзрослые.
      Весь пятый "В" стоял на лугу и, озираясь, высматривал меня.
      Я вышел.
      - Ура! - закричали они, будто сон мой еще не кончился - снился, снился... Они неслись мне навстречу.
      - Как живешь, Митюшкин?
      - Ну, ты даешь шороху!
      - Молодчина!
      - Правильно ты все написал!
      - Андрюха, есть хочешь?
      - Хорошо тебе тута!
      Я стою, улыбаюсь. Кто-то сунул мне яблоко.
      Я откусываю, спрашиваю:
      - Чего это вы надумали?..
      - Да нас послали...
      - Кто? - настораживаясь, спрашиваю я.
      - Ну, ясно кто! - смеются они. - Анна Михайловна, конечно! А ты думал - кто! Ты разве не знаешь, что директор...
      - Знаю, - говорю я и перестаю улыбаться.
      - Ну и вот! - хохочут они. - Если ты не вернешься, ее из школы выгонят, а сегодня как раз последний день! Ты молодчина, Митюшкин! Так ей и надо!
      - А Ленка и Цыбулько где? - спрашиваю я, потому что на душе у меня как-то нехорошо...
      - Ну, - отвечают они, - Ленка и Цыбулько не пошли. Не захотели, дураки упрямые!
      - Нас ведь как послали... - объясняет Афанасьев. - Аннушка сказала: "Идите и уговорите его, а без него не возвращайтесь. А кто не пойдет, говорит, - тот диктант писать будет..." Ну мы и пошли, чего ж не пойти, ага?
      - А ты не возвращайся, Митюшкин!
      - А Ленка с Цыбулькой уперлись как дураки... - вздыхает Афанасьев. Не пойдем, и все! Ну, Ленка - ладно, она отличница, ей диктанта бояться нечего, а Цыбулько-то чего?.. Во балда... А ее мать сидит и плачет...
      - Чья? - удивленно спрашивают все. - Ты про что, Афанасьев?
      - Чья-чья! Анна-Михайловнина, чья еще! - отзывается Афанасьев. - У директора сидит... Плачет... Я сам видел...
      - Не ври! - говорю я.
      - Чо мне врать-то? - обижается Афанасьев. - Сидит и плачет!
      Внутри у меня что-то ухнуло и заныло тоненько: я вспомнил о маме... Как она сидит в учительской, слушает, какой я плохой, плачет тихонечко и говорит, что я больше так не буду...
      И так тошно делается мне, так горячо и больно на душе, так жалко ее и всех остальных, кто плачет и просит простить, что и сам бы я упал в траву и заплакал сейчас... Но я не плачу, мне некогда - нельзя опаздывать, ведь сегодня последний день!..
      Я подзываю свистом свою лошадку, вскакиваю ей на спину, и мы несемся через луг, сквозь высокую траву...
      - Митюшкин, Митюшкин, ты куда? - кричат у меня за спиной.
      Я не отвечаю, мне некогда, только бы не опоздать.
      Цокают копыта, мы мчимся по улочкам - вверх, вверх, туда, в школу, где плачет Анна-Михайловнина мама...
      Я еду сдаваться. Я не могу, когда люди плачут...
      Часть вторая
      В РЫЖИХ НЕ ВЛЮБЛЯЮСЬ
      - То есть как это вы мальчиков не берете? - спрашиваю я их.
      - Очень просто! - отвечают они.
      Вокруг меня суетятся. На меня прибегают посмотреть.
      Приходит председательница приемной комиссии, очень строгая, очень толстая, в очках.
      - А почему вы хотите поступить именно к нам? - подозрительно спрашивает она.
      - У вас в правилах приема не сказано, что вы мальчиков не берете! начинаю сердиться я.
      Кладу документы на стол.
      В комнате тихо. Председательница приемной комиссии со вздохом рассматривает мое свидетельство о неполном среднем образовании.
      - А троек-то, троек... - качает она головой.
      - У вас в правилах приема не сказано, что вы только отличников берете! - огрызаюсь я. - Я ж не прошусь к вам без экзаменов! Буду сдавать, как все...
      - Разумеется... - неуверенно соглашается она. - Но почему же именно к нам? Почему не в ПТУ... Не в техникум, в конце концов?
      - По-моему, у нас в стране человек сам выбирает, кем ему быть! объясняю я.
      Спорить с этим утверждением трудно, поэтому некоторое время все молчат.
      Я тоже.
      - Ну хорошо... - вздыхает председательница. - Как вас зовут?
      - Там написано, - киваю я.
      - Митюшкин Андрей... - читает она.
      - Петрович, - уточняю я.
      - Дело вот в чем, Андрей... Петрович... У нас ведь учатся, в основном, девочки... То есть мальчикам, конечно, не запрещается к нам поступать... Но как-то они к нам не идут. Они все больше в техникумы идут...
      - Это их дело, - отвечаю я. - А мне в техникум не надо. Мне сюда надо.
      - Н-да... - переглядывается она с окружающими. - Ну а не проще ли тогда уж закончить школу и поступить сразу в институт?
      Я пожимаю плечами, вот ведь пристали.
      - Нет, не проще.
      - Да пойми: не станешь ты у нас учиться! Ну, поступишь, допустим! И все равно сбежишь через месяц!
      - Почему это?
      - Андрей, миленький ты мой, ну что ты будешь делать - один среди трехсот семидесяти пяти девочек? Ну пойми сам!
      - А чего тут думать? Учиться буду!
      Снова тихо. Я стою у стола и уходить не собираюсь.
      - Господи! - вздыхает председательница приемной комиссии. - Это просто конец света какой-то!.. Мальчик пришел... Ты можешь мне объяснить, почему ты хочешь поступать именно к нам? Это уму непостижимо - мальчик!..
      - А чего тут непостижимого? - отвечаю я. - Это ведь педагогическое училище?
      - Вот именно! - подтверждают присутствующие.
      - Ну и вот! - говорю я им. - А я хочу стать учителем. И как можно скорей...
      Она сама мне сказала:
      - Привет!
      - Привет, - ответил я.
      Вокруг были девчонки - целая толпа. Некоторые, взглянув в мою сторону, громко хихикали, будто впервые в жизни видели парня.
      Мне эти хихиканья и поглядывания довольно скоро надоели, и я почувствовал себя очень неуютно - будто я голый. А тут она еще ко мне пристала:
      - А как тебя зовут?
      - Андрей, - сказал я и отвернулся от нее, потому что ближние девчонки сразу оживились, зашушукались, и там несколько раз повторили мое имя.
      - Да ну их! - сказала она. - Ты не обращай внимания. А меня - Света.
      - Очень приятно... - пробормотал я, глядя в сторону.
      Я надеялся, что она от меня отстанет и уйдет. Но она все стояла рядом, а будущие учительницы лупились на нас и хихикали.
      Эта Света была рыжая-рыжая: и волосы, и веснушки, и глаза...
      - А почему ты сюда поступаешь? - не отставала она.
      - Хочу - и поступаю.
      Мне вовсе не хотелось с ней разговаривать, я волновался из-за диктанта. Ведь я хоть и занимался все лето, а ошибки все равно делал, и такие дурацкие! "Малоко", например. Это ж совсем чокнутым надо быть, чтоб такое написать! А то еще букву пропущу! Хоть бы уж скорей позвали... Напишу - и на пруд, купаться...
      - А ты по-русскому секешь? - спросила она.
      Просто убить мне ее хотелось.
      - Когда как... - сказал я.
      - А ошибок много делаешь?
      - Не очень...
      - А давай сядем рядом?
      - Ладно, - согласился я, чтоб она наконец отстала.
      Нас повели в зал.
      - А ты боишься? - зашептала она мне в спину.
      - Нет, - соврал я. У меня от ужаса даже колени дрожали. То есть, попросту говоря, мне хотелось смыться - ну их, эти экзамены! Конечно, я понимал, что это малодушие и что это будет как предательство, но ничего не мог с собой поделать. Я вдруг отчетливо понял, какая это глупая затея ("Вы слыхали? Митюшкин-то в учителя подался!" - "Да что вы говорите? Вот смеху-то"!), и ни за что, ни за что не сдать мне эти экзамены...
      - А я ужасно боюсь! - сообщила она.
      - Прекратите разговоры! - велели нам. - Подпишите листочки!
      - Ты у меня проверишь, Андрей?
      - Перестаньте разговаривать!
      - Проверю...
      Сначала я даже писать не мог - у меня буквы прыгали. А к концу успокоился. Диктант был совсем нетрудный.
      - Проверьте текст...
      Я быстро проверил, хотел сдать, но эта рыжая Света, про которую я совсем забыл, забормотала у меня за спиной, да так жалобно:
      - Куда ты, не уходи... Ты же обещал проверить!
      Мы поменялись листочками. Это каждый знает, что в такой ситуации надо именно поменяться - перед каждым лежит листок, а твой он или чужой догадайся! Все-таки нас чуть не застукали... У меня прямо сердце оборвалось. Но женщина, которая нам диктовала, только улыбнулась и покачала головой:
      - Митюшкин, не рано ли?
      Я только потом догадался, что она имела в виду.
      Я исправил этой рыжей ошибки, их было немного: три запятых и двоеточие. А в словах она ошибок не делала.
      - За результатами завтра, после четырех, - объявили нам.
      - Куда пойдем? - спросила она.
      Мы шли по солнечной улице. Пыльные тополя, незнакомые запахи, камень вокруг - и под ногами, и до неба - дома высокие очень... Я и раньше, конечно, видел большие города - по телевизору. Но когда смотришь на них по телевизору, незаметно, как там тесно. А людей кругом - целая толпа, все спешат... И все - незнакомые.
      Я шел и придумывал, как от нее избавиться. Сбежать, что ли? Очень хотелось на пруд, купаться, а она все приставала со своими дурацкими разговорами, на маму свою жаловалась, что она заставила ее поступать, а ей и не хочется вовсе...
      В общем, когда я придумал железную причину для того чтобы смыться, то понял вдруг, что уходить мне совсем и не хочется...
      Мне вдруг ужасно, ну просто сил не было как, захотелось рассказать ей про наш поселок Полуночное, про лес, про речку Лозьву... Она ж никогда ничего такого не видала, живет тут, в своем каменном городе... И про нашу деревянную школу, про учителей - плохих и хороших... В общем, даже почему я решил стать учителем, хотелось мне ей рассказать...
      Мне нравилось, как она слушала. И не перебивала совсем! Только иногда вопросы задавала.
      - И вот что - тебе в самом деле все это интересно?.. - спрашивает.
      - В самом деле.
      - И ты думаешь, что ты сможешь там все переменить?.. Да кто тебе даст!
      - А я всем объясню! Я буду говорить так, чтоб меня поняли!
      - Так это в Москве надо объяснять, министру!
      - Не, сначала в школе! В малышовой, понимаешь? Они ведь еще такие маленькие, и заступиться перед большими за них некому, понимаешь? С ними что хотят, то и делают, а они ведь не могут ответить, объяснить... Понимаешь?
      И она понимала, я по глазам заметил. Такая странная! Я впервые такую видел, чтоб все понимала... Даже Ленка - она добрая и настоящий друг, но понимает не все... А эта рыжая смотрит своими глазищами, и можно даже молчать - она все равно понимает... Все-все...
      Я ей сказал, что из нее замечательная учительница получится, а она говорит:
      - А ты откуда знаешь?
      - Видно.
      А она засмеялась в ответ - она так замечательно смеется! У нее глаза сиять начинают... У меня от этого внутри будто мурашки, и ноги не идут, хоть взлети...
      - Ну да, - говорит она и все смеется, - просто я тебе нравлюсь...
      На следующий день я пришел к рыжей в гости.
      Мы сидели в большой комнате, пили чай, а через комнату все время ходила ее мама и смотрела на нас.
      - А сколько вам лет, Андрей, если не секрет? - спросила она.
      - Шестнадцать.
      - У, какой вы взрослый... Пошли в школу восьми лет?
      - В пятом классе на второй год оставался...
      Конечно, не очень-то мне хотелось в этом сознаваться, но она мне нравилась, Светина мама, и очень похожа была она на рыжую - у нее и глаза такие же, и волосы, только веснушек нет... Не мог же я ей врать!
      - Болели?
      - Не, я был лентяй и хулиган...
      - Не ври! - засмеялась рыжая. - Мам, не верь, это он шутит... Он мне все ошибки вчера исправил!
      - Я не вру, - сказал я и тоже засмеялся. - Просто мне поступить очень необходимо, и я все лето занимался.
      - Вот видишь, какая у Андрея сила воли, - с укором сказала мама рыжей. - А ты?
      - А что я? Его ведь никто не заставлял поступать, он сам хочет, а меня...
      - Не будем возобновлять этот разговор! - нахмурилась мама.
      - Будем! - капризно сказала рыжая. - Мне теперь, может, и захотелось туда поступать, но все равно ты не имела права заставлять! Ну скажи ей, Андрей!
      - Нам пора идти, - сказал я. Мне не нравилось, как рыжая разговаривает со своей мамой. Наверно, ей очень обидно, что ее заставили...
      А моя заплакала, когда я уезжал. Как она там, одна?..
      - Заходите чаще, Андрей, - сказала мне мама рыжей. - Очень рада, что у Светы появился такой друг.
      И уже в дверях:
      - Вы приглядывайте там за ней, помогите... Она ведь такая безалаберная!..
      - Ну, мама! - закричала рыжая. - Ну что ты пристаешь! - и потащила меня за рукав. - Пошли!
      Мы пошли в училище, узнать отметки.
      Рыжая трусила. Я сказал ей:
      - Не бойся, все будет хорошо, вот увидишь!
      - Правда?
      - Честно! - сказал я. И жизнь вокруг такая прекрасная была, как накануне праздника!..
      Рыжая срезалась на геометрии. Это произошло десятого августа, на седьмой день нашего знакомства. А на седьмой день нашего знакомства жить без рыжей я уже не мог...
      То есть совершенно непонятно было - как же так и что же теперь будет?..
      Вечер, фонари горят, светло на улицах, люди ходят, разговаривают, смеются, не замечают нас.
      Мы идем и молчим.
      Рыжую давно ждут дома. И мама рыжей, и папа рыжей, и бабушка. Ждут и волнуются. Потому что завтра она уезжает. Рано утром. На юг - отдохнуть, набраться сил перед новым учебным годом. Дома уже смирились с тем, что рыжая провалилась: ну и ладно, и пойдет Света в девятый класс...
      А мне что делать?
      - Да ну тебя! - говорит рыжая. - Нашел из-за чего переживать. Ты-то поступил ведь! В одном городе будем жить, разве обязательно учиться вместе?
      Ладно... Будем жить в одном городе, каждый день видеться... А завтра?.. А послезавтра?..
      - Я тебе письма буду писать! - говорит рыжая. - Ну чего ты!.. Думаешь, мне весело? Думаешь, охота мне туда ехать?! Если б с тобой!.. Слушай, а ты приезжай, а?
      - Да где такие деньги взять... - говорю я. - На одни билеты сколько надо, да там еще жить...
      - Мы тебя там прокормим! - горячо говорит рыжая. - Андрей, ну Андрюшенька... А на билеты - маме напиши, попроси, а? Ты ведь поступил, тебе надо прокатиться, отдохнуть, неужели она не даст?
      - Да откуда у нее, ты что? - смеюсь я. - Она девяносто рублей получает.
      Мы снова идем и молчим. Вот она, идет со мной рядом, в теплой тьме шумной улицы, а кажется, что нет ее уже, уже уехала... Врет она, что ехать не хочется, - она уже там, под ослепительным солнцем, у синего моря, большого, ласкового - я видал по телевизору. Оно соленое, говорят.
      Мы подходим к ее дому, останавливаемся.
      - А что ты будешь делать без меня? - спрашивает она.
      - Не знаю, - говорю я. - Тебя буду ждать. Скучать буду...
      - Правда?
      - Честно...
      - Андрюша...
      - Ну?
      А она молчит и смотрит на меня. И не улыбается. У нее глаза печальные. Нет, она правду говорила, неохота ей уезжать, а я дурак!
      - Хочешь, домой тебя на руках отнесу? - спрашиваю я.
      - Только чтоб мама не увидела, - говорит она.
      - Почему?
      - Ну... Она еще подумает что-нибудь...
      - Что?
      - Не понимаешь, да?
      - Не понимаю, - вру я.
      - Она подумает, - тихо говорит рыжая, - что ты в меня влюблен...
      Я молчу. Она молчит тоже. Мимо нас проходит человек в шляпе, он входит в подъезд, и когда входная дверь гулко выстреливает, захлопываясь, я говорю:
      - Ну и что... Это ведь правда.
      - Не ври... - говорит рыжая.
      - Честно. А ты?
      - Что?
      - Ну... Ты меня...
      - Люблю... - говорит она и убегает в подъезд. Дверь стреляет.
      Я иду за ней. Я иду мимо стен и дверей, мимо батарей и почтовых ящиков...
      - Подожди!..
      Она останавливается.
      - Давай я тебя понесу... Можно?..
      Она кивает.
      Я беру ее на руки, бегу по лесенкам, а на третьем этаже лампочка перегорела. Темно, только с улицы фонарь в окошко светит.
      - Ты устал? - спрашивает она шепотом.
      - Не!
      - Честно?
      - Честно!
      - Все равно... Отпусти меня...
      - Почему? - спрашиваю я. Потому что донес бы ее не то что до ее пятого этажа - до неба...
      - Отпусти...
      Я отпускаю, мы стоим в темноте, а в квартирах орут телевизоры, здесь очень хорошо все слышно.
      - Я тебя очень люблю! - говорит она. - Я еще никогда так не любила!..
      - Спасибо... - бормочу я.
      Мне еще никто никогда такого... Меня только мама любила, но она про это не говорила...
      - Ты такой дурак! - говорит она.
      - Почему? - спрашиваю я.
      - Потому! - говорит она и целует меня... И бежит вверх по лесенке...
      А я остаюсь один в темноте. Я - дурак!
      - Погоди!
      Но она не останавливается.
      Я бегу вслед, прыгаю через три ступеньки и больше всего боюсь не поспеть: вдруг она добежит и сразу позвонит!.. А мне ужасно много надо ей сказать!
      Я догоняю ее у самой двери.
      - Я люблю тебя! - говорю я ей.
      - С ума сошел, тише!
      - Я люблю тебя! Я...
      Она зажимает мне рот теплой ладошкой, сердится:
      - Тише! Сейчас из квартир начнут выглядывать...
      Но из квартир никто не выглядывает.
      - Я люблю тебя... - повторяю я шепотом.
      "Здравствуй, мама! Прости, что так долго не писал..." - я сижу у окна, пишу письмо домой. В общежитии пусто. Городские живут дома, а те, что, как я, из поселков и деревень, разъехались. А я остался. Сначала из-за рыжей, а потом деньги кончились... На билет не хватило. Проживу как-нибудь на эту пятерку до сентября, а там в колхоз, сказали, поедем...
      Домой очень хочется, к маме, к Ленке, к Николе Цыбулько... У Николы день рождения скоро, меня ждут. А я не еду. Так охота пройти по нашей улице - мимо клуба, мимо школы, вниз, в луга... Попрощаться со всеми.
      Можно, конечно, уехать зайцем. Но со дня на день должно прийти письмо от рыжей... Как она там? Я бы и сам ей написал, да адреса не знаю...
      Тоска в этом городе - никого знакомого, а сам он такой большой... Я заблудился уже дважды. Пока экзамены сдавали, я выучил три дороги от общежития: в училище, на пруд и к рыжей. А теперь хожу по городу, ищу те улицы, где мы с ней ходили, а найти не могу. Вечером хожу к ее дому. У всех окна горят, а у нее темно. Книжки взял в библиотеке, а читать не могу: прочитаю несколько строчек и начинаю думать. Главное - обо всем сразу: об училище, о море, о рыжей, о маме, о Полуночном, о школе, о рыжей, о рыжей...
      - А ну попрыгай! - сердито требуют внизу, во дворе. - Звенит! А говорил - нету!
      Это во дворе, у гаражей, парень моих лет разговаривает с пацаном.
      - Ну, давай живо!
      Пацан испуганно пятится.
      - Меня в магазин послали за молоком... - бормочет он. - Попадет дома...
      Гаражи надежно скрывают этот маленький грабеж от старушек, сидящих на скамеечке у подъезда. Зато мне с третьего этажа отлично все видно. И слышимость хорошая.
      Я высовываюсь из окна.
      - Эй! - кричу я. - А ну отзынь на три лаптя!
      Парень задирает голову, ищет, кто кричал. Мы смотрим друг на друга.
      - Как-как? - с ухмылкой спрашивает он. - Не совсем вас понял...
      - Отзынь! - повторяю я.
      Он вытряхивает у пацана деньги, смотрит на меня и улыбается.
      - Может, выйдешь? - интересуется он. - Только, думаю, ждать долго придется...
      Пацан уныло смотрит то на него, то на меня.
      Я выхожу.
      - Ты смотри, какой отчаянный! - ухмыляется парень. - И правда вышел... Ну а дальше чего?
      - Отдай ему деньги! - говорю я.
      - Правда? - спрашивает он. - А может, и тебе чего-нибудь дать?
      - Отдай по-хорошему.
      - Да что ты говоришь!..
      Драться, честно говоря, мне не хочется. Я не люблю. Но, конечно, умею.
      - Ну?! - говорю я ему.
      - Что, драться, что ли, будем, бамбино? - ухмыляется он, состроив мне из пальцев "козу". - Смотри, забодаю...
      ("Смотри, забодаю" он говорит уже лежа. Упал он так неожиданно для себя, что еще не сообразил, что тут лучше промолчать...)
      - Отдай ему деньги! - говорю я.
      Он вскакивает, замахивается, снова падает...
      - Отдай!
      - ........! - говорит он, сузив глаза.
      - ........! - отвечаю я.
      - Убью! - обещает он и снова замахивается. - Гадом буду - убью!
      - Будешь, будешь! - успокаиваю я, выворачивая ему руку. Это очень больно - мне выворачивали. Поэтому я стараюсь держать некрепко, так, чтоб не вырвался только, но он орет и брыкает ногами.
      - Пусти! Ой-я!
      - Отдашь?
      - Пусти, отдам!
      Я отпускаю. Парень вскакивает и отбегает к гаражам.
      - Ты! - говорит он оттуда шипящим голосом. - Я тебя запомнил! Жди! и убегает.
      Пацан понуро стоит в стороне.
      - Да ладно, - говорю я. - Чего ты...
      - Дома попадет...
      - Сколько у тебя там было?
      - Два пятнадчика...
      Я лезу в карман пиджака. Но кармана нет, потому что, выбегая, пиджак я не надел.
      - Пошли, - говорю я. - В общаге пиджак.
      - Да ладно... - вздыхает он.
      - Пошли, пошли.
      На вахте сидит очень строгая женщина, ее задача, как я понял, никого не пускать. Ни за что!
      - Куда? - спрашивает она строго.
      - Домой! - решительно отвечаю я.
      - А кто это с тобой? Посторонних не пускаем! - говорит она еще строже.
      - Я пойду?.. - говорит пацан.
      - Никуда ты не пойдешь, - говорю я. - Это не посторонний, это мой брат.
      - А-а... - понимающе говорит женщина. - То-то, я гляжу, похож вроде... Ну, тогда ладно. Погоди, фамилию запишу... - И она пишет, бормоча: - Комната во-семь-де-сят семь... брат... Как брата звать?
      Я смотрю на мальчишку.
      - Митька...
      - Ми-тюш-кин Ми-тя... - записывает женщина. - Ишь ты... Идите-идите...
      Мы идем.
      - Чай будешь пить? - спрашиваю я.
      - Не... Меня дома ждут...
      Я достаю из кармана мелочь.
      - Спасибо...
      - Заходи, - говорю я.