Наталья Зоревна СОЛОМКО
      "Если бы я был учителем..."
      Повесть
      В книгу входят повести "Белая лошадь - горе не мое", "Если бы я был учителем..." и рассказы "Любовь октябренка Овечкина" и др. о жизни современной школы, об учителях, молодых и опытных; о школьниках, их заботах и радостях.
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      Часть первая. СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ
      Часть вторая. В РЫЖИХ НЕ ВЛЮБЛЯЮСЬ
      ________________________________________________________________
      Часть первая
      СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ
      Что Земля круглая, нам объясняли в школе. Но я это знал и сам, еще до школы. Наш поселок по имени Полуночное стоит на самой макушке Земли. Когда утром выходишь из дому, то сразу видать: Земля круглая, все в порядке улочки, обозначенные пунктиром деревянных одноэтажных домов, разбегаются от наших ворот и тянутся вниз, вниз - к лугам... В лугах пасутся кони. А за лугами - ближний лес, он светло-зеленый. А за ним - синь и темень тайги до самого горизонта. Сразу за горизонтом - Сибирь...
      Я иду в школу по круглой Земле и думаю о лошадях, что пасутся в лугах и ждут меня. А я иду в школу...
      Кто бы знал, как мне туда неохота!
      Мое любимое время года - лето. Потому что не надо в школу. Летом я мечтаю стать лесником: в лесу тихо и никто не кричит, в лесу так хорошо, что и взрослым становиться необязательно.
      Зато осенью, зимой и весной мое главное желание - скорее, во что бы то ни стало вырасти! Стать большим, сильным, недоступным. Чтобы меня все боялись и не трогали. Осенью, зимой и весной я мечтаю стать милиционером. А то слишком много хозяев! И каждый знает, каким ты должен быть, что ты должен делать. И каждый уверен, что он может поучать тебя, запрещать и наказывать.
      Например, моя классная, Анна Михайловна... Когда она говорит: "Я из вас сделаю людей!" - мне становится страшно.
      А когда она говорит: "Вырастете - сами спасибо скажете!" - я смеюсь. Потихоньку, конечно, чтоб она не заметила. Никогда, никогда я не скажу ей спасибо, пусть мне хоть сто лет будет! Она злая. А может, и не злая, а просто за что-то всех нас очень не любит. А за что - никто не знает...
      В общем, конечно, я сам виноват. Я сам дурак! Остался на второй год. Один остался - все мои друзья ушли. Вон они - рядом, бегают по школьному двору, курят потихоньку за поленницей, идут домой, размахивая портфелями... Но что-то произошло, что-то разделило нас. Наверно, то, что они - в шестом, а я - в пятом. И я обхожу их стороной, стараюсь не встречаться. А новых друзей у меня нет. Ну их, они же малышня... Поэтому я все время один. Поэтому я весь год читаю книги. Там много всяких людей, они как живые, я люблю их. Но я про них знаю, а они про меня - нет, а так хочется поговорить с кем-нибудь, кто все понимает и не сердится... С мамой? Ей некогда. И она не любит говорить про книги. Я понимаю - ей трудно, она переживает из-за того, что я остался на второй год. Она любит меня и не любит, когда я читаю. Она говорит:
      - Лучше - учись! Что тебе эти книги? Все, что нужно, написано в учебнике...
      Я не спорю с мамой - я ее люблю. Особенно сейчас, когда она уже месяц лежит в больнице и я живу совсем один. Хуже всего вечером. Я не боюсь темноты. Но больно тихо в доме, нет шагов. Я не могу к этому привыкнуть. Поэтому все вечера провожу в лугах - у лошадей.
      Они - добрые, хоть и молчаливые. Я разговариваю с ними. Они слушают и тихонько фыркают. С ними хорошо. И конюх, дядька Самойленко, меня не гонит, разрешает кататься.
      - Митюшкин, ты опять без сменной обуви?! - встречает меня на пороге школы Анна Михайловна.
      - Опять, - отвечаю я.
      - Ты, Митюшкин, не дерзи! - сердито говорит Анна Михайловна и смотрит на меня не мигая. - Ты, Митюшкин, достукаешься! Взрослый балбес, а понятия как... - Она замолкает, подыскивает сравнение пообидней.
      - ...как у первоклассника, - подсказываю я.
      - Ну уж нет! Первоклассник рядом с тобой - Сократ!
      - А это кто такой? - выпучив глаза, интересуюсь я.
      - Ну и неуч! - отвечает она.
      - Нет, правда, это кто? Писатель, что ль? А чего он такого написал?
      - Вы поглядите на него! - возмущается Анна Михайловна. - Он мне будет экзамены устраивать! Пришел без сменной обуви, да еще и разговаривает!
      Я ухожу и, уже поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, слышу, как Анна Михайловна говорит кому-то:
      - Вы можете себе это представить - дожить до таких лет и не знать, кто такой Сократ! Тупейшей души человек этот Митюшкин!
      - Да чего вы от него хотите - второгодник! - успокаивающе отвечают ей.
      Мне смешно. Я ведь знаю, кто такой Сократ. Просто Анне Михайловне про это не говорю. Зачем?
      Почему-то в школе я совсем другой. Я очень вредный в школе. Раньше со мной этого не было. Раньше я был тупица, но тихий. А теперь я тупица и хулиган. Так про меня говорят.
      Раньше, когда меня ругали и спрашивали: "Тебе не стыдно?!" - я опускал голову и говорил: "Стыдно".
      А теперь я говорю: "Не!" - и нахально улыбаюсь.
      Я улыбаюсь нахально и мучаюсь. Потому что - я же знаю - человек должен быть добрым. А я - злой. Что-то со мной случилось, что ли. В школе я как с цепи срываюсь. Не могу я в школе быть добрым. Да от меня ведь этого и не требуют. Требуют, чтоб я был послушным...
      Я не люблю себя такого - злого, вредного и улыбающегося нахально, но поделать с собой ничего не могу. Когда я говорю: "Не!" - и улыбаюсь, я вру. На самом деле мне стыдно. Но не перед Анной Михайловной, а перед кем-то другим. Не знаю, перед кем...
      Звенит звонок - это начало моих ежедневных мучений.
      Анна Михайловна входит в класс:
      - Здравствуйте. Садитесь. Кто отсутствует?
      - Все тута, - отвечает дежурный.
      - Что я вам задавала?
      Класс настороженно молчит: она задавала выучить наизусть стихотворение.
      - Кажется, я задавала вам стихотворение... Все выучили?
      - Все! - говорит отличница Ленка.
      - Так не бывает, Лена, - усмехается Анна Михайловна. - Иди, отвечай.
      Ленка быстро и четко оттарабанивает стихотворение и, получив привычную пятерку, садится на место.
      - Афанасьев!
      - Я... - уныло откликается самый длинный ученик в классе, - это...
      - Не выучил? - неодобрительно смотрит на него Анна Михайловна.
      - Так я огород копал... Не успел...
      - Сядь, "два".
      - Я к завтрему выучу... - басом канючит Афанасьев. - Не ставьте...
      - Вот когда выучишь, тогда поговорим. Цыбулько!
      - Его нету! - говорит Цыбулько.
      - Не паясничай!
      Цыбулько вздыхает.
      - "Сижу за решеткой, в темнице сырой, - сообщает он, вздыхая. Вскормленный в неволе, орел молодой..." - и надолго замолкает.
      - А дальше что?
      - Дальше?
      - Вот именно?
      - Сейчас... - тянет время Цыбулько.
      - "Мой грустный товарищ..." - подсказывает Ленка.
      - "Мой грустный товарищ..." - повторяет Цыбулько.
      - "Махая крылом..."
      - Прекратите подсказывать!
      Ленка испуганно замолкает. Цыбулько, конечно, тоже.
      - Ну, так что там дальше, Цыбулько? - интересуется Анна Михайловна.
      - Забыл...
      - Учить надо, Цыбулько! Сядь на место, "два".
      - Подумаешь! - говорит Цыбулько, изображая презрение на круглом лице.
      - Вот и подумаешь, когда дома всыплют! - хмыкает Анна Михайловна. Митюшкин!
      Ну вот... Это меня.
      - Чего? - говорю я, глупо ухмыляясь.
      - Не "чего", а встань!
      - Зачем?
      - Митюшкин, не выводи меня из себя!
      Я встаю.
      - Учил?
      Я молчу. Выражение лица у меня тупое.
      - Ты что, Митюшкин, хочешь на третий год в пятом классе остаться?
      - Ага! - говорю я. - А что?
      - Есть же люди такие! - громко возмущается Анна Михайловна. - Тебе не стыдно, Митюшкин?
      - Не!
      Анна Михайловна глядит на меня с тоской.
      - Будешь отвечать или нет? - спрашивает она, хотя, конечно, уверена, что стихотворение я не выучил.
      - Буду! - назло ей говорю я.
      Она настораживается, понимая, что ничего доброго ждать от меня не приходится.
      - Однажды в студеную, зимнюю пору, - рассказываю я, - сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу - поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой...
      Класс радостно хохочет.
      - Митюшкин, прекрати немедленно! - требует Анна Михайловна.
      - И, шествуя важно, в спокойствии чинном, - не прекращаю я, - мой грустный товарищ, махая крылом ("Это вам за Афанасьева!" - думаю я), в больших сапогах, в полушубке овчинном, кровавую пищу клюет за окном (А это - за Цыбулько)...
      - Митюшкин, я кому сказала! Замолчи!
      Я не замолкаю.
      - Дежурный, быстро за директором!
      Приходит директор...
      Директор у нас молодой, только что из института. Очень странный никогда не ругается. И всех боится. А может, просто вежливый такой. Мне его даже жалко иногда.
      - Андрей... - вздыхает он. - Ну зачем ты опять срываешь урок?..
      Я молчу.
      - Ведь ты же прекрасно знаешь это стихотворение. Почему же было не рассказать просто, без... - он замолкает, затрудняясь назвать мое очередное хулиганство как-нибудь вежливо. - Ну, без этой демонстрации...
      Я молчу.
      - Да что вы с ним разговариваете? - удивляется Анна Михайловна. - Ему же хоть кол на голове теши - не стыдно!
      - Я думаю, вы ошибаетесь, - отвечает директор. - Андрей, пойдем ко мне, поговорим...
      - Не пойду!
      - Почему?
      - Неохота!
      - Митюшкин! Ты соображаешь, с кем разговариваешь? - зловеще интересуется Анна Михайловна.
      - Оставьте его, - тихо говорит директор, лицо у него грустное. Садись, Андрей. После уроков зайди, пожалуйста, ко мне, если тебе не трудно... Продолжайте урок.
      Он уходит. В классе напряженная тишина.
      - И когда мы от тебя избавимся, Митюшкин?! - с тоской спрашивает Анна Михайловна.
      - Сейчас, - отвечаю я, беру сумку и ухожу, посвистывая.
      Я иду по коридорам. Быстрее, еще быстрее. Бегом - по лесенке. Бегом через двор!
      Я добегаю до большой сосновой поленницы во дворе, прячусь за нее и плачу...
      ... - Ты чего? - шепчут из-за поленницы. - Кто тебя?
      Я трясу головой, торопливо вытираю глаза - только этого не хватало!.. Кто еще там?
      В щели между поленницей и забором сидит пацан с большими ушами. Маленький, класса из третьего.
      - Ты чего тут? - спрашиваю я.
      - А меня из класса выгнали... - глаза у него несчастные. - А ты... ты почему плачешь?.. Побили?
      - Дурак, что ли?! - говорю я. - Это я - плачу?!
      - Значит, показалось... - говорит он поспешно. - А меня побьют...
      - Кто?
      - Отец. Его сегодня в школу вызывают...
      - Может, обойдется?
      - Что ты... - шепчет он. - Обязательно побьет... Он из-за двойки знаешь как лупит!.. Шлангом от стиральной машины! А сегодня, может, и убьет совсем...
      - Да ты вылезь, - говорю я. - Чего ты туда забился-то?
      - А ты драться не будешь?
      - Я же не отец!
      Он сидит, не вылезает.
      - Ну и что, - говорит он. - Ты большой, вы все такие, большие, лишь бы стукнуть...
      - Да не бойся, ну!
      Он забивается еще дальше.
      - Нет, - бормочет он, - вот ты уйдешь, тогда я вылезу... И уеду!
      - Куда?
      - Далёко... На поезде! У меня деньги есть - рубль сорок три копейки... - отвечает он. И вдруг испуганно замолкает, с ужасом глядит на меня и начинает тихонечко скулить...
      - Ну, чего ты опять?
      - Не отбирай! - скулит он. - А то мне уехать будет не на что!..
      - Ты ненормальный, что ли! - сержусь я.
      Он не отвечает, плачет горько.
      - А ну вылезай! - ору я, протискиваюсь в щель, тяну его из-за поленницы.
      - Не реви! Слышишь?!
      Он испуганно замолкает, лезет в карман и протягивает мне на грязной маленькой ладони железный рубль и медяки.
      Треснуть ему, что ли?
      - Дурак! - говорю я. - Как тебя зовут?
      - Митрием... - едва слышно отзывается он и все тянет мне свои копейки.
      - Пошли ко мне, - говорю я.
      - У меня больше нету! - вздрагивает он. - Чесно слово!
      - Пошли, говорю! Есть хочешь?
      Молчит, не верит мне.
      - И ночевать можешь, зачем тебе уезжать? Да убери ты свои деньги...
      Митрий мигает короткими светлыми ресницами.
      - Ну, пойдешь?
      - А можно?.. - спрашивает он.
      - А зачем он с мельницами дрался?
      - Я же тебе говорю: он думал, что это злые волшебники.
      - А они?..
      Мы лежим, укрывшись толстым маминым одеялом, темнота вокруг, тишина, только часы тикают.
      - Чего - они?
      - Они на самом деле не были волшебниками?
      - Не, они были просто мельницы, а он думал, они злые волшебники... Он хотел защитить людей - ему было их жалко...
      - А он живой еще?
      - Умер...
      - Жалко... - вздыхает Митрий и надолго замолкает. Я думаю, что он уже спит, но он снова вздыхает и говорит:
      - Лучше бы был живой... Расскажи еще чего-нибудь...
      - Поздно, в школу проспим.
      - Ну расскажи...
      Я рассказываю. Он слушает, посапывая.
      - А ты откуда это все знаешь?
      - Из книг.
      - Правда? А я их и не читаю!..
      - Вот и будешь всю жизнь за поленницей сидеть!
      - А сам-то на второй год остался! А страшно - на второй год остаться?
      - Страшно.
      - А как - страшно?
      - Отстань!
      Он опять долго лежит и молчит. Потом:
      - Андрюха... А давай всегда так жить. Вместе, а? Ты мне про все рассказывать будешь...
      И ждет, что я отвечу.
      - Не знаю... Тебе дома не разрешат...
      - А давай уедем! Завтра, а? Или прямо сейчас!
      - Не... Мне нельзя... У меня мать в больнице...
      - Ну тогда давай потом уедем, когда ее отпустят! Мы и ее с собой возьмем, а?
      - Не... Она не хочет уезжать, я ее уже звал...
      Митрий вздыхает.
      - А давай тогда завтра в школу не пойдем, а? Чего нам туда идти? Тебя без матери ведь не пустят...
      - А ты?
      - Не пойду. Меня ж дома потеряли, будто я уехал, а я в школу припрусь! Знаешь, чего будет!..
      - Ну ладно, тогда не пойдем... - соглашаюсь я. И оттого, что завтра не надо идти в школу, мне становится легко, спокойно и радостно. Я засыпаю.
      Весь день мы проводим в лугах.
      Я учу Митрия сидеть на лошади. Дядька Самойленко смотрит на нас, курит и молчит. Он вообще не любит разговаривать.
      Митрий не очень способный ученик: он трусоват, цепляется за лошадиную гриву, и глаза у него круглые, отчаянные.
      - Ну чего трусишь? - сержусь я. - Тут ведь падать невысоко, не бойся!
      - Боязно...
      - Я знаю, чего ты трусишь! Ты коня боишься, дурак!
      Митрий виновато молчит.
      - А ты не бойся, он добрый.
      - Да... - тоскливо тянет Митрий. - Как лягнет...
      - Больно ему надо! Что он, глупый, что ли? Ты погладь его. Ну?..
      Митрий с ужасом приближается к моей любимой муругой лошадке и негнущимися пальцами гладит ее по носу.
      Лошадка прядает ушами, внимательно глядит Митрию в глаза.
      - Видишь, совсем нестрашно!
      Солнце катится по небу быстро. Вот оно уже и на западе... Мы возвращаемся домой.
      - Как быстро день прошел!.. - вздыхает Митрий. - Хорошо было. Мы завтра еще пойдем, а?
      - Да вон же он! - кричат надрывно у нас за спиной.
      Митрий вздрагивает, оглядывается и сереет лицом.
      Огромный небритый дядька бежит к нам, топая сапогами.
      - Митенька, где же ты пропадал, сынок! - он хватает Митрия на руки, прижимает его к себе.
      - Папа! - орет Митрий, обнимая дядьку за шею. - Папочка!
      Дядька гладит его по вздрагивающим лопаткам, говорит хрипло:
      - Я этой учителке башку-то сверну, ты не бойсь ее, Митрий!
      Митрий заходится в плаче. Дядька тяжело и широко шагает вверх по улице, уносит его...
      Я иду домой.
      Дома, в почтовом ящике, записка: "Тов. Митюшкина А. Н.! Срочно зайдите в школу по поводу безобразного поведения Вашего сына Митюшкина Андрея". И подпись Анны Михайловны.
      Записку я выбрасываю.
      Вхожу в дом. Там пусто.
      Я сижу у печки, жую холодную картошку.
      Потом иду в больницу, к маме. Меня всегда пускают.
      Мама смотрит печально.
      - Ты ешь? - спрашивает она.
      - Ем.
      - А худющий... В школу не просыпаешь?
      - Не...
      - А в школе как?
      - Нормально... - говорю я.
      Утром прибегает Цыбулько.
      - Ты чего? - спрашивает он.
      - Ничего, - отвечаю я, не понимая, о чем он.
      - Аннушка говорит, если сегодня мать не приведешь, тебя из школы выгонят...
      - Ну и пусть.
      Цыбулько смотрит на меня с уважением и завистью: все мне нипочем!
      - А мать-то знает?
      - Она в больнице.
      - Так ты оди-ин... - тянет Цыбулько.
      - Ну.
      - Везет! А в школу не пойдешь?
      "Тебе бы так повезло..." - думаю я, но отвечаю, как и положено отпетому хулигану, от которого вся школа плачет (прямо-таки утопает в слезах), с ухмылкой:
      - Рехнулся я, что ли, туда идти?
      - А я пойду... - вздыхает Цыбулько.
      Он бредет вниз по улице, оглядывается, спрашивает:
      - А что делать-то будешь?
      - В клуб пойду, - отвечаю сквозь зубы. - Там киношка утром путевая, про индейцев.
      Это Цыбулько добивает окончательно: он горестно шмыгает носом и плетется в школу.
      А я возвращаюсь в дом и достаю из-под подушки "Тиля Уленшпигеля", сажусь у окна.
      Я соврал Цыбулько, я не пойду в клуб. У меня нету денег. Но дело даже не в этом. Даже если б были, все равно б не пошел.
      Эти фильмы про индейцев я терпеть не могу - там все понарошке.
      - Митюшкин, отопри! - кричит отличница Ленка. - Я знаю, ты дома, я тебя видала!
      Я сижу под столом.
      - Митюшкин, не притворяйся, тебе же хуже будет!
      А мне все равно. Ни за что не выйду.
      Потом приходит Цыбулько.
      - Ну чего? - сердито спрашиваю я. - Чего привязались?
      - Аннушка велела тебе прийти...
      - Пусть она вам велит, - по-хулигански сплевываю я через порог. - А я человек свободный! Чего ей надо?
      - Я сказал, что у тебя мать в больнице...
      - А тебя просили?
      Цыбулько отступает подальше, чтоб в случае чего сразу дать деру, ведь кто знает, что у меня на уме...
      - Я хотел как лучше... - говорит он виновато. - Мы к директору ходили...
      - Кто? - настороженно спрашиваю я.
      - Ну мы... Всем классом...
      - Зачем?
      - Просили, чтоб тебя не исключали...
      - Спасибо! - говорю я грозно. - Только это не ваше дело, ясно?!
      Но Цыбулько, оказывается, упрямый: вместо того чтобы испугаться и удрать, он надувается, глядит исподлобья:
      - Почему это не наше? Ты ведь в нашем классе учишься. Пошли. А то она к матери в больницу пойдет жаловаться... Ты мать-то пожалей...
      Мы идем в школу.
      - Вот что, Митюшкин, - раздраженно обращается ко мне Анна Михайловна. - У нас в стране образование обязательно для всех. Значит, и для тебя! Понимаешь ты это или нет?
      Я молчу.
      - Не понимаешь... Но это неважно. Все равно учиться придется. А что мать в больнице, мог бы сказать, язык-то у тебя есть?
      - Есть, - сразу соглашаюсь я и показываю язык.
      - Хватит, Митюшкин, - морщится она. - Совершенно ты не понимаешь, когда с тобой говорят по-хорошему! И что с тобой делать?
      В коридоре стоит отличница Ленка, кого-то ждет.
      - Митюшкин, ты есть хочешь? - спрашивает она.
      С ума, что ли, сошла? Я стою моргаю. Надо сказать ей что-нибудь... Такое! Чтоб сразу обиделась и не приставала.
      - Обалдела? - грублю я. Хулиган должен быть хулиганом.
      Но она не обижается.
      - По правде, Митюшкин! Раз мама болеет... Пойдем, мама знаешь какой борщ варит!
      - Я сам борщ варю - не хуже твоей мамы! - говорю я.
      - Не ври!
      - На спор! - обижаюсь я. - Хочешь, сварю?
      Ленка смотрит на меня с сомнением.
      А я правду говорю, я борщ такой варю - пальцы оближешь! Меня мама научила. И картошка эта мне надоела... Чего я, дурак, борщ не варил?
      Мы идем ко мне.
      У калитки стоит Цыбулько, ждет. И чего он ко мне привязывается?
      - А кино интересное было? - со вздохом спрашивает он. - Расскажи... и плетется за нами.
      Я варю борщ. Очень вкусный. Ленке нравится.
      - А я думала, врешь... - удивленно сознается она. - И вообще... Странный ты какой-то...
      - Сколько книг у тебя!.. - завидует Цыбулько.
      Ленка смеется:
      - Я думала, ты и вправду - хулиган, боялась...
      Тут у дверей кто-то осторожно скребется. Цыбулько идет отпирать.
      - Там тебя какой-то шкет зовет, - сообщает он.
      Я выхожу. Во дворе стоит Митрий. Молчит и смотрит на меня отчаянно.
      - Ты чего?
      Молчит.
      - Ну заходи давай... - говорю я.
      - Потом... Когда твои друзья уйдут...
      - Какие друзья? Просто учимся вместе, заходи. Да не бойся!
      - Не... Можно, я к тебе завтра ночевать приду?
      - А тебя отпустят?
      Митрий молчит, стараясь не зареветь.
      - Ну, чего опять? - спрашиваю я. - Опять уезжать собрался?..
      - Мы сегодня контрольную писали... - тоскливо шепчет он. - Вдруг двойка?..
      - Да ну тебя! - сержусь я. - Тогда тоже говорил: налупят, налупят! Трусишь ты все и выдумываешь! Ведь не налупили...
      - Сначала не налупили... - тихо говорит Митрий и задирает рубаху. - А потом налупили...
      На ребрах у него три отчетливых фиолетовых полосы.
      - Шлангом?
      Митрий кивает.
      - Андрюша! - выскакивает из дома Ленка. - Пошли чай пить, уже кипит...
      - Сейчас. Ты иди... А может, у тебя и не двойка вовсе...
      Митрий молчит. Ленка стоит в дверях и глядит на нас, раскрыв рот.
      - А ты из какого класса? - спрашивает она у Митрия.
      Митрий глядит в землю, долго не издает ни звука, но наконец шелестит еле слышно:
      - Из третьего "А"...
      - У Марь Палны ты, да ведь?
      - Ага...
      - Так можно пойти узнать... Я журнал когда относила, она как раз в учительской сидела, тетрадки проверяла... Как твоя фамилия?
      - Соколков... - сообщает Митрий, и на глазах у него появляются слезы.
      - Реветь еще рано! - сердито говорю я. - Перестань, а то в лоб дам! Лен, сбегай, а?
      - Ага! - соглашается Ленка.
      Убегает. Митрий стоит у забора, опустив лопоухую голову.
      Ленка возвращается через полчаса, когда Митрий уже забыл о грядущем несчастье, сидит за столом и брызжется в Цыбулько чаем.
      - Двойка... - говорит Ленка и глядит на Митрия с жалостью. - Попадет?
      Митрий рыдает.
      - Я хотела тетрадку стащить... - говорит Ленка виновато. - Но не вышло... Она такая сердитая: плохо контрольную написали, много двоек...
      - А если ночью залезть? - предлагает Цыбулько.
      - Я думала... - отзывается Ленка. - Но она тетрадки домой возьмет, я выспросила...
      А я всегда думал, что все отличники и отличницы зануды...
      - Зачем? - возмущается Цыбулько. - Все проверила, пар наставила, да еще и домой потащит!
      - Чтобы про-а-на-ли-зи-ро-вать!.. - по слогам выговаривает Ленка новое слово. - Она так сказала...
      Митрий все плачет.
      - А она уходить не собирается домой? - спрашиваю я.
      - Нет, ей еще половину надо проверить...
      - Митрий, - говорю я, - не вой. Сиди тут и жди. Лена, дай, пожалуйста, твою косынку...
      Я уже все решил.
      Май зажег звезды на своем высоком светлом небе. Моя лошадка мчит по темнеющим улицам поселка, копыта цокают в пыли.
      Дядька Самойленко посмотрел на меня хмуро, но ничего не сказал. Значит, разрешил покататься...
      Но я не кататься поехал.
      Я въезжаю на школьный двор и затаиваюсь в тени, у входа. Лицо у меня до глаз обмотано Ленкиной косынкой.
      Я успел вовремя - окно учительской гаснет. Марья Павловна появляется на пороге нашей двухэтажной бревенчатой школы, зябко поводит плечами и выходит на улицу. Идет... Каблуки стучат по деревянному тротуару...
      Внутри у меня делается пусто и холодно.
      Я даю ей отойти шагов на пятьдесят, туда, где кончается деревянный тротуарчик и освещенное пространство, и сжимаю коленями бока моей лошадки. Она мчит по улице, гулко громыхая копытами.
      - Стойте! - приказываю я, нагоняя учительницу. - Тетради или жизнь!
      Марья Павловна ахает, прижимается спиной к забору. Она молодая и ужасно красивая... Почему-то я заметил это только сейчас, хотя и прежде ее видел сто, раз...
      - Кто это? - испуганно спрашивает она.
      - Тетради! - требую я.
      - Перестаньте, это глупая шутка! - неуверенно бормочет она. - Я позову милицию...
      - Звать на помощь бесполезно! Тетради с контрольной работой третьего "А", быстро!
      - Да что же это такое?.. - шепчет Марья Павловна, протягивая мне пачку тетрадей. - Я схожу с ума!..
      В теплой ночной мгле я мчусь домой.
      - Ну ты даешь!.. - восхищенно говорит Цыбулько.
      - Ой, Андрей... Какой ты молодец! - это Ленка.
      Митрий ничего не говорит, только шмыгает носом и смотрит преданными глазами.
      Мы снова пьем чай, а в печке гудит желтый бумажный огонь.
      На второй перемене Цыбулько оттаскивает меня в угол и шепчет испуганно:
      - Сматывайся, там милиция пришла! Кошелек искать будут...
      - Какой кошелек?..
      - Какой!.. - хмуро бормочет Цыбулько. - Какой ты вчера у Марьи Павловны отобрал! А в кошельке сто рублей!
      - Я не брал... - говорю я испуганно. - С ума сошел? Зачем мне ее кошелек?
      - А кто брал? - спрашивает Цыбулько.
      - А я знаю?! Я только тетради...
      Цыбулько вздыхает облегченно.
      - Да я тоже не поверил, - говорит он. - А все рассказывают, что у Марьи Палны вчера кошелек ограбили... Пошли поищем, может, выпал?
      - Я с вами! - сердито кричит Ленка, догоняя нас - Сами шепчутся, а мне не говорят ничего!
      Мы мчимся вдоль забора.
      - Здесь? - наперебой спрашивают они. Но когда светло вокруг, все изменилось, поди найди это место!..
      - Кажется, вот тут...
      - Кажется или точно? - сердится Ленка. Теперь, когда она меня не боится, то все время мной командует. - Ну вспомни, Андрюшка!
      - Нет, вот здесь, точно!
      Ленка и Цыбулько ворошат траву.
      - Вот он! - кричит Цыбулько. - Ур-ра!
      Кошелек коричневый, потертый.
      Мы несемся в школу.
      - Ты иди в класс! - командует Ленка. - А мы с Цыбулькой в учительскую, будто случайно нашли...
      Цыбулько вдруг надувается:
      - Меня между прочим, Колькой зовут! Его-то по имени, а я Цыбулько!..
      Оказывается, он Колька. А я целый год учился и не знал...
      Звенит звонок. Я иду в класс, а они еще не вернулись из учительской.
      - Достаньте ручки. Откройте тетради. Сейчас мы будем писать сочинение, - говорит Анна Михайловна.
      По классу проносится тяжелый вздох.
      - Вот так сразу - и сочинение... - уныло басит Афанасьев. - Без предупреждения...
      - Успокойся, Афанасьев, отметки я вам не буду ставить.
      Радостное оживление.
      - А почему?
      - Потому что это задание газеты "Пионерская правда".
      - Уя! - проносится по классу восторженно-испуганный вопль.
      - Сейчас вы напишете сочинение на вольную тему: "Если бы я был учителем"...
      - Уя!..
      - ...а мы их отправим в Москву, в "Пионерскую правду".
      - Прямо в газету?!
      - Ой, а ошибки?!
      - Ошибки я проверю и исправлю.
      - Ой, спасибо, Анна Михайловна!
      - А чего писать-то?.. - с недоумением спрашивает Афанасьев.
      - Про школу. Про то, что каждый должен стараться учиться, про любимые предметы и учителей... - объясняет Анна Михайловна. - Хватит разговоров, начинайте, а то не успеете.
      А Ленки и Цыбулько все нету...
      - А если я не хочу быть учителем? - спрашиваю я с места. - Тогда как?
      - А тебя, Митюшкин, никто в учителя и не приглашает! - пожимает плечами Анна Михайловна. - Ты вообще можешь не писать, это не учебное задание...
      Но я пишу.
      Пишу торопливо. Наверное, делаю много ошибок. Ну и пусть! Мне весело и страшно...
      "Митюшкина А., ученика 5 "В". Сочинение. "Если бы я был учителем":
      "Смешно даже думать об этом! Быть учителем я не хочу ни за что, и представлять это не хочу даже понарошку. Надо быть совсем дураком, чтобы не понимать, что все должно быть не так, а совсем наоборот!
      Вот как я это себе представляю: прихожу я в школу, а все учителя говорят мне:
      "Здравствуй, Андрюша!" - и глаза у них добрые.
      "Здрасте! - отвечаю я сурово и иду себе мимо. - Вызовите-ка ко мне директора! Что-то его второй день в школе не видать, прогуливает опять?!"
      "Да он на совещании был", - заступаются учителя.
      "А вот я сейчас разберусь, где он был!" - грозно обещаю я.
      Прибегает директор. Очень испуганный. Смотрит в пол.
      "Ты меня вызывал, Андрюша?"
      "Зайдите ко мне в класс", - говорю я сердито.
      В глазах у меня - лед, в голосе - сталь.
      Мы входим в класс.
      "Так вот зачем я вас вызвал, Владимир Палыч, что-то опять у учителей дисциплина разболталась. Опять они безобразничают на уроках!"
      "Боже мой! - бормочет директор. - Неужели опять?"
      "Представьте себе! Вчера на географии Юлия Ивановна обозвала Петрова бестолочью! Что это - метод воспитания в вашей школе?"
      Директор разводит руками:
      "Ох, Андрей, у меня уже просто руки опускаются! Сколько раз я ей говорил! Но, знаешь, ее надо понять - у нее сейчас неприятности дома, помнишь, я тебе в прошлый раз говорил..."
      "А может, у Петрова тоже неприятности дома? - укоризненно говорю я. Но он ведь не обзывается..."
      Директор молчит, лицо у него несчастное, он вот-вот заплачет, будто он не директор, а маленький обиженный мальчик.
      "Да ладно вам! - говорю я. - Чего вы, в самом-то деле! Чем плакать, лучше бы попробовали разобраться, что там к чему, в этой вашей педагогике! Это же просто!"